Аннотация: Поскольку первый роман читается, образовался и второй. События в нем кому-то покажутся фантастическими, но они ничуть не более невероятны, чем наша реальная история. Но и это еще не вечер...
Слишком много врагов
Мир Новой Киевской Руси
Кому-то описываемые события могут показаться излишне мрачными. Но жизнь вообще не очень веселая штука. Далеко не все в ней происходит по уму и закону, честно и на благо человека. Но люди, особенно в России, к этому уже давно привыкли и продолжают жить, часто не благодаря, а вопреки. А как же иначе?
Пролог
В последние дни декабря 1943 года Киев праздновал победу. Вернее, было бы даже сказать: ПОБЕДУ. Именно так, заглавными буквами и писали, и произносили в эти дни граждане и особенно представителей властей Новой Киевской Руси завершение третьей и - как хотелось всем верить - последней в истории войны с Польшей, закончившейся взятием Варшавы. Как это часто бывает, граждане при этом были совершенно искренни, а власти несколько лукавили, поскольку хорошо понимали, что реальный разгром Польши в значительной степени нивелировался вмешательством в конфликт "больших европейских дядек". Еще недавно остро спорящие между собой из-за мало кому понятных и интересных вопросов ближневосточной политики англичане и французы как-то очень быстро забыли о противоречиях между собой и вместе надавили на Киев. Да еще как надавили. В Черное море вошел их объединенный флот под предлогом визита на празднование 20-летнего юбилея светского турецкого государства. Три линкора, авианосец и полдюжины тяжелых крейсеров в сопровождении отряда легких сил заложили хитрую петлю в западной части Черного моря, показавшись в виду сначала болгарских и румынских портов, а затем и Одессы. Против такой компании морские силы НКР явно не плясали. Даже два остающихся до сих пор в строю линкора-ветерана Великой войны могли лишь завистливо проводить башнями с двенадцатидюймовыми орудиями своих более молодых европейских родственников, на вооружении которых был уже калибр в пятнадцать дюймов. Это была уже даже политика не канонерок, а линкоров и авианосцев.
Так что информированная публика прекрасно понимала: пшеков наконец удалось разгромить, но покорить Польшу окончательно не удастся. И действительно, очень скоро в Киев пришло приглашение, больше похожее на ультиматум, направить своих дипломатических представителей на мирную конференцию все в тот же проклятый Париж для решения вопросов касающихся будущего польского государства. Намек содержался уже в формулировке: у польского государства должно было быть будущее. В начале войны в Киеве надеялись решить этот вопрос несколько по-иному. Но не вышло. Сбежавшее из Варшавы польское правительство в специальном приглашении особенно не нуждалось, поскольку укрылось от наступающих войск НКР именно в Париже.
А как хорошо все начиналось...К этой войне готовились давно и всерьез. Упор был сделан на развитие новых, но уже очень популярных моторизованных и бронечастей. В начале 30-х годов, когда в страну пришел американский капитал и в Харькове был построен огромный тракторный завод, а в Нижнем Новгороде и Москве - автомобильные, при них были созданы военные конструкторские бюро, основным направлением работы которых стала разработка новых образцов танков и бронеавтомобилей.
Собственно, в Европе - а, следовательно, и в мире - в этот момент существовало две основные танковые школы: английская и французская. Философии они придерживались одной и той же - принципиально видов танков должно быть два: медленных, но хорошо защищенных - для сопровождения пехоты при прорыве укрепленных позиций противника, и крейсерских, быстроходных с легкой броней - для действий в глубине его позиций после прорыва обороны. Такие танки европейцы и строили, правда, в количествах не слишком значительных, отправляя к тому же значительную часть продукции на экспорт. Американцы всерьез танкостроением вообще не занимались, развивая флот и авиацию, в некоторых германских государствах что-то такое рисовали на кульманах и даже втихую лепили в единичных экземплярах, но у них не было ни денег, ни серьезной мотивации для реального развития танкостроения.
Харьковчане закупили отдельные английские и французские образцы, долго сравнивали их, купили в результате лицензию на двухбашенный британский "Виккерс" и даже наклепали под тысячу модернизированных машин с усиленной броней и одной башней с артиллерийским орудием, но на основе опыта второй польской войны 35 года выдали через пять лет нечто совершенно новое. Их машина - "Латник" - имела противоснарядное бронирование, большую башню с трехдюймовым орудием, широкие гусеницы и дизельный двигатель, спроектированный совместно с германскими конструкторами. К 43-му году новый танк уже переболел основными болезнями роста, был произведен в количестве более тысячи штук и неплохо освоен в войсках. Кроме того в бронетанковых частях имелось довольно значительное количество "русских Виккерсов", которые предполагалось использовать на второстепенных направлениях. Качество новой техники было уж во всяком случае не хуже французской, поскольку до 20% рабочих и инженеров на новых заводах приходилось на недавних переселенцев из Германии. Среди станочников они вообще составляли костяк трудовых коллективов, многие из иммигрантов работали преподавателями и мастерами трудового обучения в созданных при заводах ремесленных училищах. И хотя жизнь рабочих в НКР в этот период была явно лишена излишеств, немцы с хорошей профессией в руках охотно ехали в эту страну - уж безработица как дома здесь им никогда не грозила.
Вклад Нижнего и Москвы в дело моторизации армии не ограничивался одними грузовиками. Там специально для военных целей было разработано полноприводное шасси, на котором строились броневики различного назначения: разведывательные, транспортеры для пехоты, подвозки боеприпасов, мобильных узлов связи, установки артиллерийских орудий калибра до 122 мм.
Новую бронетанковую технику предполагалось и использовать по-новому. В Генштабе НКР полагали, что одни лишь быстроходные, крейсерские танки, оказавшись в глубине обороны противника, серьезных успехов добиться не могут - им понадобится поддержка пехоты, артиллерии, которые должны обладать не меньшей подвижностью, чем танки. Так и родилась идея механизированных корпусов, обладающих высокой ударной силой и способностью действовать в отрыве от главных сил. А значит, на колесах и гусеницах все - тыл, ПВО, снабжение, медицина. О пропорциях танков и пехоты споры продолжались, но формирование нескольких ударных корпусов, которым были присвоены имена прославленных генералов минувшей войны, было уже начато. И на их вооружение в первую очередь и пошли "Латники". В среднем учения этих корпусов в предвоенные годы проводились в три раза чаще, чем в целом по армии. До половины личного состава в них составляли сверхсрочники. Избыток сельского населения в стране был очевиден, города принять всех вчерашних крестьян не могли, и в этих условиях карьера унтер-офицера или даже просто служащего по контракту сверх срока рядового была для многих крестьянских парней неплохой опцией. 5 или 10 лет такой службы давали определенные льготы в дальнейшем устройстве, подтягивали образовательный уровень, позволяли приобрести определенные навыки и умения, которые потом могли пригодится в мирной жизни. Достаточно упомянуть хотя бы, что каждый пятый в этих корпусах умел водить автомобиль. А работа шофера в городе или в селе - это гарантированный кусок хлеба с маслом.
Не забыли и про пехоту, артиллерию, авиацию. Почти половину стрелкового вооружения армии теперь составляли модернизированные автоматы Федорова под уменьшенный патрон, кургузые трехдюймовки времен еще русско-японской войны заменялись более современными длинноствольными пушками, пехота училась ходить в наступление за огневым валом минометов, в каждой дивизии кроме легкого появился и тяжелый - гаубичный - артполк. Вооруженные силы менялись на глазах - без излишней спешки, но последовательно.
В Польше за всеми этими приготовлениями следили достаточно внимательно и меры принимали, ориентируясь, главным образом, на французский опыт, военную организацию и технику. Так что польская армия оставалась по преимуществу традиционной, пехотной, усиленной отдельными танковыми батальонами уже устаревших английских "Виккерсов" и более новых французских "Сомуа" с противоснарядным бронированием, которые стали закупаться позднее. Частей крупнее батальона в польских танковых войсках не имелось. Не было и понимания особенностей массированного применения бронетанковых войск. Впрочем, его тогда ни у кого в Европе и мире не было.
Наиболее боеспособные соединения располагались в восточной части страны, на территории "кресы всходне". Здесь сказался опыт войны 35 года, когда основные события развернулись в Белоруссии. Дурную службу полякам сослужило то обстоятельство, что две прошлые войны начинали они как хотели и когда хотели. Варшавским лидерам просто не могло прийти в голову, что в следующий раз ситуация может сложиться уже иначе и у них не будет возможности первого хода. Как и ранее, они рассчитывална скорое вмешательство Парижа, который не даст в обиду своих клиентов.
На этот раз, однако, и момент, и образ действия выбирали в Киеве. Подготовка велась серьезная. Политически момент был выбран идеально. В конце 43 года Франция и Великобритания, наконец, сцепились между собой из-за влияния на Ближнем Востоке. Спор касался контроля над нефтяными месторождениями и маршрутами доставки нефти. Спрос на нефть начал расти, ее все больше требовали быстро развивающийся автомобильный транспорт, растущая нефтехимия. Англичане и так уже располагали основными месторождениями в районе Персидского залива, но сейчас они решили взять под контроль нефтяные поля в Сирии и - на всякий случай - Ливии. Началась серия мелких "пустынных" конфликтов, в которых сначала участвовали только туземные формирования подконтрольных обеим колониальным державам территорий. Всем, однако, было прекрасно известно, кто стоял за ними, и градус напряженности между Парижем и Лондоном резко повысился. МИДЫ двух стран обменивались резкими нотами, военные приступили к реальным приготовлениям к возможным боевым действиям, стягивались флоты, командования авиации обеих стран всерьез изучали возможность нанесения авиаударов через Ла-Манш. До Польши ли тут.
Разработанный в киевском Генеральном штабе план войны предусматривал два сюрприза для Варшавы.
Первый касался стратегии. Одновременно наносилось четыре удара, однако лишь один из них был основным. В Белоруссии две группировки обозначали наступление от Минска-Борисова на Молодечно и от Слуцка на Барановичи. Южнее припятских болот, на Украине тоже две группировки наступали от Проскурова на Львов и от Новгород-Волынского на Люблин. Однако, только одна из них - Новгород-Волынская - рассматривалась в Киеве как наносящая главный удар и имела эшелон развития успеха в виде ударных корпусов на "Латниках". На первоначальном этапе она вообще шла по южному краю болот, пересекала целый ряд рек, текущих в меридианальном направлении, и тем самым представлялась для противника самой бесперспективной. Внешне все это вообще выглядело как попытка осуществить болезненный, но не смертельный кавалерийский рейд по польским тылам, поскольку после прорыва обороны на границе в первый эшелон группировки выдвинулись усиленные легкой бронетехникой казачьи полки. Шума от казаков было много, но все понимали, что ни захватить крупные города, коммуникационные центры, крепости, ни разгромить расположенные в польском тылу серьезные резервы они не смогут. Да и подвижность кавалерии в зимних условиях с каждым днем падала. Однако под прикрытием казаков все дальше и дальше на запад скрытно выдвигался второй эшелон этой ударной группировки в составе ударных корпусов. В их состав к тому же были введены специальные саперные части и понтонно-мостовые парки, которые обеспечивали несколько параллельных колонных маршрутов для движения техники. Особенно много пришлось им поработать на переправах, но ситуацию облегчало то, что наступление было начато в конце ноября, когда почва, многие водоемы и отчасти болота уже замерзли, а снега выпало еще очень мало. Под прикрытием казаков ударной группировке предстояло быстро достичь рубежа Люблина и Радома, а затем уже выйти в первый эшелон наступления и резко повернуть на север, к Варшаве. Считалось, что взятие польской столицы полностью дезорганизует управление польскими армиями и к тому же отсечет от центра страны группировку войск на границе с Пруссией. На трех остальных направлениях предполагалось обозначить активные наступательные действия, разгромить упреждающим ударом польскую авиацию и сковать тем самым противостоящие польские дивизии.
Задумка была изящной, но с сильным оттенком авантюры, если бы ее не дополнял второй сюрприз.
Состоял он в том, что в глубокой тайне Киеву удалось договориться с пруссаками о совместных действиях против Польши. Разорванная на две части Пруссия, уступавшая Польше и по численности населения и по военному потенциалу, с самого начала чувствовала себя весьма неуютно от соседства с воинственными поляками. Спорных территорий хватало, но это было даже не главное. Пруссаки реально опасались того, что рано или поздно, поняв, наконец, что НКР им не по зубам, поляки попробуют на прочность именно их, и хорошо еще, если дело ограничится только территориальными потерями.
Выступив же "вторым номером" на стороне НКР, они получали возможность и решить кое-какие территориальные вопросы, и, главное, надолго отучить поляков от любых военных планов. Дело того стоило, тем более, что много от них Киев и не ждал: надо было только влезть в конфликт и заставить поляков держать свои силы на границах с Восточной Пруссией и Бранденбургом. Говорят, что успеху переговоров с Пруссией военная разведка НКР была обязана своему внештатному советнику, бывшему генералу из разведки Балтийской Федерации. Этот человек действительно знал, кому, как и что надо было предлагать.
На практике же, как всегда бывает в военном планировании, получилось где-то лучше, где-то - несколько хуже.
Подавить польскую авиацию сразу же не получилось. По метеоусловиям упреждающий удар киевской авиации по аэродромам противника не состоялся. Ноябрь все же не лучшее время для полетов в наших краях. Однако погода и в дальнейшем была настолько плохой (облачность, снежные метели), что роль авиации в этой войне вначале вообще была минимальна.
В Белоруссии киевские войска довольно бодро перешли границу, но затем увязли в боях с хорошо подготовленными польскими дивизиями, там установилось примерное равновесие: встречные удары и контрудары, фактически дело шло к позиционной войне.
Львов поляки защищали отчаянно, город они отстояли и заставили наступающую киевскую группировку перейти к обороне. Захват же ряда пограничных польских районов, населенных преимущественно украинцами, был важен в политическом и пропагандистском отношении, но стратегически, конечно, ничего не решал.
Основная ударная группировка дошла до Радома. На подходах к городу поляки концентрировали типично антикавалерийские силы: батальоны пулеметных броневиков, отдельные подразделения пехоты с большим количеством автоматического оружия, легкую авиацию, а для завершения разгрома зарвавшийся, как они считали, киевских кавалеристов собрали собственную группировку кавалерии в составе четырех полков. Все было глубоко логично, но вот казаки вдруг куда-то делись, а вместо них через польские заслоны как нож сквозь масло прошли средние танки, за ними - колесные бронетранспортеры и самоходки повышенной проходимости, а те самые пресловутые казаки потом просто зачистили местность. Обеспечив себе плацдарм на левом берегу Вислы, ударная группировка начала поворот на север в междуречье основных польских рек. Стратегический успех был налицо, да к тому же еще и основные польские резервы в этом районе оказались разгромлены. Фактически ударная группировка оказалась в самом центре Польши, а дорога к ее столице была почти свободна. В целом на картах линия фронта выглядела настолько невероятно, что напрашивался вывод: или это - гениальный военный успех в духе Суворова, или - откровенная авантюра, которая кончится очень плохо. Нервы у командующего группировкой начали сдавать, и он сознательно пытался замедлить движение своих войск, требуя одновременно у Генерального штаба новых подкреплений, расширения полосы прорыва, закрепления на промежуточных рубежах и много чего еще.
И в этот момент ударили пруссаки. Нет, боевые действия они начали одновременно с киевлянами, но вели их осторожно: постреляли через границу, где-то ее перешли, а в основном просто прикрыли ее войсками. И вот в тот момент, когда обозначился удар на польскую столицу, они нанесли свой неожиданно сильный встречный удар с территории Восточной Пруссии. И тоже в направлении Варшавы. Только с севера. В принципе, за безопасность Восточной Пруссии в Берлине особо не беспокоились - укреплена она была солидно еще накануне Великой войны, поэтому на линии соприкосновения были оставлены пограничники, отмобилизованные местные формирования, даже военизированный резерв полиции, а вот дивизия регулярных и очень неплохо подготовленных прусских войск, перевезенная заранее в Восточную Пруссию морем, была брошена в наступление на очень узком участке фронта в направлении на Варшаву. Дальше началось соревнование: кто первый успеет к польской столице - пруссаки или русские? И это уже был разгром. Поляки лихорадочно снимали войска с фронта, сажали их в эшелоны и ... тут улучшилась погода и авиация союзников устроила "охоту на паровозы". Скоро выяснилось, что и крупнокалиберные пулеметы русских истребителей Поликарпова и 20-ти миллиметровые пушки прусских Хейнкелей отлично пробивают сталь паровозных котлов со всеми вытекающими последствиями. На польских железных дорогах наступил коллапс. А пешком от Бреста до Варшавы зимой в маршевых колоннах прогуляться, конечно, можно, но чьей она будет, когда ты туда придешь?
Так и получилось. В конце декабря 43-го года в результате одновременного штурма города с двух направлений Варшава была взята. Большая часть города досталась киевлянам. Они же держали и западный фронт окружения города. Удар по польскому национальному самосознанию был нанесен страшный. С военной же точки зрения ситуация стала вообще безнадежной: вооруженные силы страны оказались разрезаны на две группировки. Киев и Берлин потребовали от польских властей немедленной капитуляции. Продолжать боевые действия им было вовсе не с руки, тем более зима полностью вступила в свои права.
Ну, а дальше: французы, англичане, парижская конференция. Вскоре ударным корпусам, которые к этому моменту получили почетное наименование "гвардейских", пришлось передать контроль над польской столицей силам "миротворцев". Новой гвардии было смешно и обидно: два французских и один английский батальоны без серьезной техники и артиллерии, ставшие гарнизоном города, на фоне ударных корпусов смотрелись блекло. В знак протеста взяли и устроили без согласования с Киевом и "миротворцами" совместный парад с пруссаками в пригородах Варшавы. Прошлись как следует, затем вместе это дело отметили как положено, а после этого уже ушли. Сначала из Варшавы, а затем оставили и большую часть территории Польши. Впрочем, вести с поляками натуральную анти-партизанскую войну не очень и хотелось, а признаки того, что гордые "пшеки" готовы к активному сопротивлению уже появились.
Но, в целом, результат был неплохой. По условиям окончательного мирного договора НКР перешли территории Восточной Польши примерно с 12 млн населения, приобрела независимость Литва, а на Польшу были наложены серьезные военные ограничения. На этом "польский вопрос" в военном плане для НКР был закрыт. Пруссия тоже кое-что получила, но немцы для организаторов конференции были откровенной "красной тряпкой", и их требования старались срезать везде, где только можно.
Последствия даже такой короткой и победоносной войны для НКР, однако, были достаточно тяжелы. Эйфория от победы не могла скрыть того факта, что фактически несколько лет экономика страны существовала в состоянии жесточайшего дисбаланса. Военный бюджет за этот период увеличился втрое. Налоги возросли вдвое, госслужащим и всем, кому платило государство, 20% зарплаты выдавалось облигациями беспроцентных военных займов с обещанием оплатить их через 10 лет, аграриям ввели специальный сбор на "прокорм армии", который колебался от 5 до 15% урожая различных культур. А, главное, военное производство росло, колесо войны разгонялось и влиятельные группы промышленников, генералов и политиков были совсем не заинтересованы ни в перепрофилировании военных производств, ни в отказе от мобилизационной атмосферы в жизни общества.
По-хорошему, сейчас надо было бы срочно вкладываться во вновь приобретенные области. Инфраструктура там была достаточно отсталой, а вся хозяйственная жизнь была представлена аграрным сектором и ограниченным количеством небольших частных мануфактур. Номенклатура производимых товаров была настолько ограничена, что не позволяла этим районам существовать даже в режиме натурального хозяйства. Образование и здравоохранение тоже своей широтой и доступностью не поражали. Здесь нужны были люди, деньги и идеи, но поскольку инвестиции эти не обещали скорых дивидендов киевским заправилам тратить деньги таким образом было просто жаль.
И сейчас, в эйфории от победы они лихорадочно искали возможность для дальнейшего развития военного вектора развития Новой Киевской Руси. Вот только воевать пока было не с кем.
Глава первая.
Фейерверк зимой - это тоже очень красиво. Православная церковь, конечно, несколько косо посмотрела на праздники, устроенные в самый разгар рождественского поста, но Верховный гетман специально встретился с ее предстоятелем и даже не попросил, а потребовал не только не ограничивать верующих в предстоящем праздновании, но и принять в них участие, как говорится, по полной. Пост - постом, а благодарственный молебен в Софии во славу киевского оружия, да с колокольным звоном и выходом всего священноначалия в праздничных облачениях - вынь да положь. А то, что празднование на неделю рассчитано и продолжаться будет до Нового года, так тоже понимать надо государственный интерес. Не можем пока народу дать ничего, кроме праздника, но пусть все видят и понимают - ничего для него не жалеем.
Предстоятель опять начал сетовать, что зря, мол, в свое время перешли на новый стиль, Рождество приходится после Нового года праздновать, а какой уж тут пост вокруг елки, но Верховный пропустил это мимо ушей. Он тоже считал, что получилась какая-то нелогичная чересполосица, но, что сделано - то сделано, и Слава Богу, что сделано это не нами. У нас своих проблем хватает. А жить по своему собственному календарю такой насквозь европейской державе как Новая Киевская Русь неудобно, да и глупо.
Вот и расцветали фейерверки в морозном ясном небе всеми цветами радуги над Владимирской горкой, замерзшим Днепром и совсем не спящим, несмотря на поздний час, городом. Среди тех, кто любовался их вспыхивающими в неожиданных местах небосвода букетами с совершенно фантастическими сочетаниями цветов была одна еще совсем молодая пара.
Федор, выпускник медицинского факультета университета этого года, минувшим летом был вынужден резко изменить свои жизненные планы. Вместо интернатуры в хирургическом отделении университетской клиники, на которую он как один из лучших выпускников на своем курсе вполне мог рассчитывать, он неожиданно оказался призван в армию. Конечно, получить офицерские - пусть и узкие серебряные как у всех медиков - погоны сразу с четырьмя звездочками было довольно почетно, но хотелось другого: поработать с опытными хирургами, набраться опыта на ежедневных операциях, может и о диссертации подумать. Медицину Федор любил, а работать умел. Собственно, поэтому и стал он, сын учителя химии воронежской гимназии, без серьезной поддержки и связей, одним из самых перспективных выпускников. А тут - армия мирного времени, сколько там в госпитале будет операций и каких. Скорее все больше травмами заниматься придется.
Так оно и было несколько первых месяцев. Рутина. Хорошо еще, что госпиталь пока находился практически в предместьях Киева, но все время шли разговоры о том, что придется ехать в какие-то "лагеря". Федор не слишком разбирался в военных вопросах и не сразу понял, что его госпиталь - новый, фактически только что сформированный на базе киевского окружного - предназначен для одного из ударных корпусов.
В октябре от рутины вдруг не осталось и следа. Весь госпиталь - медиков, их оборудование и инвентарь - погрузили на грузовики и в автобусы и повезли куда-то на запад, в полную глушь. Разместились в каком-то селе под Новгород-Волынским, но разворачивать госпиталь не стали, видно собирались ехать дальше. Кстати, реального военно-медицинского опыта из всех врачей госпиталя не было у одного Федора, те, кто постарше, уже успели повоевать с поляками, но и остальные уже служили в армии не один год.
Начало войны в ноябре для Федора означало бесконечное движение. Госпиталь разворачивался, стоял на месте 3-4 дня, опять сворачивался и ехал вперед. Раненых было пока не очень много, но работы хватало. В основном пока везли казаков, у которых своего госпиталя не было, и саперов. Были и обмороженные. Федор работал как проклятый. На первом месте для него, конечно, был профессиональный долг, но одновременно он понимал, что приобретает сейчас ежедневно такой опыт, который в киевской клинике ему не получить и за неделю.
В середине декабря Федор вдруг осознал, что своими скачками госпиталь переместился уже в самую середину Польши и направление его движения сменилось с западного на северное - к Варшаве. Раненых с каждым днем становилось все больше, уже дважды госпиталю приходилось оставлять в захваченных польских городах своего рода отделения - как правило, одного врача и несколько человек из среднего персонала с группой уже обработанных, но требующих стационарного лечения раненых, которых просто не имело смысла везти вперед. Как правило, такие отделения размещались в польских больницах и отчасти использовали местный персонал. С точки зрения классической военно-полевой медицины было бы правильнее эвакуировать раненых в глубокий тыл, так собственно и делалось на других участках фронта, но коммуникационные пути ударной группировки в основном зависели от автотранспорта, а возить раненых зимой на большие расстояния на машинах - совсем не лучшая идея. Федор, конечно, не знал, что при подготовке операции этот вопрос тоже рассматривался и было решено, что по мере движения вперед полевые госпиталя будут как бы открывать свои "филиалы" в захваченных польских городах. Кстати, для этого в их штат были введены дополнительные врачи.
И вот в один прекрасный день в середине декабря, когда госпиталь сворачивался и собирался в очередной раз двигаться вперед, его начальник г вызвал Федора и поручил ему остаться в городе для руководства таким "филиалом". С ним оставались фельдшер, две медсестры, старшина из хозвзвода и почти полсотни раненых. Федор от такого доверия совсем обалдел и начал робко объяснять, что он вряд ли с ним справится, на что начальник госпиталя хмыкнул и ответил:
- Ничего, пора начинать работать всерьез. А Вы что думали, главное в нашем деле - пули и осколки извлекать, резать и зашивать? Это и дурак сможет. А Вы теперь лечением займитесь, в строй людей верните. И активнее работайте с местными. Врачи здесь хорошие. Мы их, конечно, здорово потеснили, фактически попросили из их же больницы, но сейчас Вам для размещения раненых одного двухэтажного корпуса хватит, а два других им верните. И вообще помогайте, если будет возможность. Хирургический опыт Вы кое-какой уже приобрели, попробуйте теперь и административный слегка нарастить. Тоже дело полезное.
На робкий вопрос Федора, а где искать этих польских врачей, начальник госпиталя снисходительно объяснил, что в городе вообще-то уже есть комендант - донской казачий есаул - и по всем вопросам следует обращаться к нему.
Есаул Федору понравился: солидный опытный дядька. Но наградам видно - повоевал, да и хозяйству не чужд. Худо-бедно запустил притихшую после прохода войск и небольшой стрельбы городскую жизнь, даже снег заставил жителей сразу же с улиц убирать. Федор ему тоже глянулся - молодой и серьезный, и чином на ступень ниже, обращается со всем уважением. Наличие же в городе своей медицины повышало чувство самооценки коменданта.
С польскими врачами тоже все наладилось. Уже на следующий день после разговора с их главным врачом в двух освободившихся корпусах появился персонал, а затем и больные, а старшина из хозвзвода бодро ругался с польскими поварами и сестрой-хозяйкой, причем в суть их взаимных претензий Федор даже не пытался вникнуть. Все свое время он проводил у раненых. Там было по-разному. Кто-то шел на поправку, кто-то, к сожалению, нет. Обычная госпитальная жизнь.
Идиллия эта продолжалась неделю. Как раз в те дни, когда бойцы ударных корпусов завершали штурмовать Варшаву - до нее, кстати, было всего полсотни верст - к городку вышел эскадрон польской кавалерии при двух легких пушках. Позже никто так и не понял, куда и зачем шли поляки и что им вообще здесь было надо, но с казачьей полусотней, составлявшей почти весь городской гарнизон, поляки сцепились сразу и намертво.
Стрельба как бы каталась из одной части города в другую, то стихала, то вспыхивала вновь. К веселью подключились застрявшие в городе киевские тыловики, водители автомашин, экипаж догонявшего свое подразделение отремонтированного "Латника", командир которого буквально за час до начала боя появился у коменданта с требованием заправить его танк горючим, и даже коллектив военной пекарни. Комендант из окна своего кабинета в ратуше поливал из пулемета площадь перед зданием и ругал последними словами польских улан и своего заместителя, который увел основную его боевую единицу - отдельный комендантский взвод - в соседнее село, где якобы кто-то видел брошенную поляками цистерну с горючим. Тут еще дело в том, что взвод подчинялся непосредственно ему, а полусотня вообще была из другого, кубанского полка и ее командир даже и не очень скрывал своего скептического отношения к есаулу, попавшему на типичную тыловую должность.
Кончилось все в общем-то благополучно. Танк на последних каплях горючего прокатился по улицам, пострелял как следует, и это был неубиваемый аргумент. А тут еще и комендачи прискакали. Город они знали хорошо, и полякам скоро стало совсем худо. Они и начали сдаваться. Но перед этим умудрились влепить чуть ли не последний снаряд из своей пушки именно в здание госпиталя. Зачем они это сделали - этого вообще никто не понял. Но на войне загадочное случается часто. Госпиталь находился на окраине города, в стороне от всех основных событий. Оттуда никто, естественно, по полякам не стрелял. Федор с пистолетом и старшина с карабином заняли позицию в холле у главного входа так, на всякий случай. Уж если вокруг стреляют, а у тебя есть оружие, то его надо хотя бы достать, даже если стрельба - ну совершенно не твое дело. И вот как раз в двери главного входа и попал польский снаряд. Естественно, разворотили вход капитально. К счастью, хотя бы раненые не пострадали.
Позднее комендант очень активно использовал этот пример в разговорах с горожанами об антинародной сути польского правящего режима. Специально водил их к разбитым в щепки дверям, вздыхал, возмущенно мотал головой, разве что очи к небесам не поднимал. Есаул-то не простой был. Поляки задумчиво кивали, но реагировали слабо - больничная дверь была в городке далеко не самой крупной потерей в результате этой войны.
Старшина от взрыва не пострадал. Все же сверхсрочник, укрыться умеет, его из легкой пушки не возьмешь. А вот Федору прилетело. Последнее, что он запомнил: взрыв, удар по голове и полная темнота.
Польские коллеги диагностировали ему сотрясение мозга и контузию в результате удара по голове какими-то элементами дверной конструкции. Шишка, конечно, получилась изрядная. Прописали покой, постельный режим и снабдили грелкой со льдом.
Все бы на этом и кончилось, но в город занесло корреспондентов одной из центральных киевских газет. В Варшаву их от греха пока не пускали, вот они и ездили по соседним городишкам в поисках материалов. А тут такой случай: нападение поляков на мирный город, обстрел госпиталя артиллерией, врач с оружием в руках защищает раненых и получает ранение сам. Комендант-есаул, конечно, тоже постарался: и встретил журналистов хорошо, и угостил. Дал у своего пулемета постоять. Опытный был человек. Корреспонденты отписались, не забыв упомянуть и про бравого есаула. Статья была так, проходная, но попала как раз в ту информационную паузу, которая предшествовала окончательному взятию Варшавы. И прозвучала.
Дольше всех ругался потом начальник госпиталя, где служил Федор. Не будь статьи, его бы никто и не спросил, что там в городке приключилось с его врачом. Тут штурм Варшавы, раненые потоком идут днем и ночью, хирурги зашиваются и мест в госпитале не хватает. А ему теперь надо срочно направлять на замену Федора другого врача, решать вопрос с эвакуацией Федора и раненых, причем во всем этом, с его точки зрения, нет никакой нужды. Ну полежит Федор у себя же в отделении немного - шишка уже прошла, голова почти не болит, оставалась небольшая слабость. Так и польские врачи под рукой и фельдшер есть. Справятся. В госпитале намного жарче и ничего, справляемся. И приходится все это объяснять начальству, которое такие истории не любит по определению, поскольку его тоже кто-то сверху дергает с этой чепухой как раз тогда, когда и вздохнуть лишний раз времени нету. Так что на предложение сверху еще и написать на Федора представление на орден начальник госпиталя ответил просто нецензурно, что было отнесено на счет его известного дурного характера и воспитания. Кстати, именно из-за этих обстоятельств он, опытнейший врач и очень эффективный военно-медицинский администратор, в большие чины так и не вышел.
От срочной эвакуации Федор и сам категорически отказался. Отлежавшись пару дней, он начал помогать преемнику в лечении раненых и жизнь начала возвращаться в нормальную колею.
Взятие Варшавы медики отметили как положено, но особо не усердствуя, так как голова у Федора еще временами побаливала. И слава Богу. На следующее утро за ним приехали. Нет, ничего плохого не случилось. Напротив, оказалось, что Киев запланировал обширные празднества по случаю победы и по сему случаю туда срочно вызываются "герои штурма Варшавы", представляющие разные рода войск. Набрать героев среди танкистов, стрелков, артиллеристов, разведчиков и казаков было не сложно. Нашлись и штабные, связисты, кое-кто из тыловиков. А вот от военной медицины на слуху был только Федор. Его и включили в списки. Два транспортных самолета вылетают на следующее утро. Изволь быть на городском аэродроме вовремя.
Так и оказался Федор в последние дни декабря в Киеве. Прямо с аэродрома всю группу отвезли в казармы придворного гетманского полка, где разместили всех вместе, вне зависимости от званий. Предупредили, что это - на пару дней, а затем всем будут предоставлены отпуска. На следующий день предусматривалась торжественная церемония награждения у Верховного гетмана с последующим обедом.
Для придания церемонии настоящего военного духа - вроде как гетман награждает солдат, только пришедших из боя, - приехавших не стали переодевать в новую форму, а лишь дали возможность привести свою в порядок. В основном, просто отмылись в бане и погладились. Поскольку перед вылетом всех собирали миром в принципе выглядели они вполне прилично. Но сначала, естественно, неплохо, по офицерским нормам, накормили всех, не взирая на чины. Так что к вечеру сытый и готовый как следует выспаться после всех приключений последних недель народ приготовился отходить ко сну, пользуясь тем, что и разместили всех хотя и в одном помещении, но просторно - всем хватало мест на нижних койках.
И как-то так само вышло, что к Федору, расположившемуся в углу зала, потянулись сначала соседи, а затем и почти все остальные. Нет, серьезно раненых среди них не было, но выйти из многодневных боев без хотя бы царапин, ссадин, ушибов и прочих мелких травм было трудно. А тут время свободное и врач под боком. О чем поговорить найдется.
Так и начал Федор этот неожиданный прием, поблагодарив себя за то, что перед отлетом на всякий случай набил свою докторскую сумку всем, чем только можно. Теперь вопрос был только в том, надолго ли этих запасов хватит.
Скорее всего бы и не хватило, если бы в середине приема, когда он как раз менял повязку на руке поручику-танкиста, у входа в зал вдруг не прозвучала неожиданная команда: "Господа офицеры!" и в зал вошел командующий Киевским военным округом. Как это часто бывает с большими начальниками, этот генерал-лейтенант пребывал в полной уверенности, что если сам не проследишь, то подчиненные обязательно что-нибудь серьезное прошляпят, и любил накануне серьезных мероприятий по его части, особенно с участием Верховного, влезать в каждую мелочь. Собственно, все праздничные мероприятия, включая и завтрашнее, должны были проходить не совсем под его патронажем, в основном за него отвечал гетманский протокол, но оставаться в стороне от такого события было неразумно. Вот и решил он посмотреть своими глазами на тех, кто завтра будет олицетворять собой армию-победительницу на приеме у Верховного.
В целом приехавшие ему понравились. Смотрелись они, действительно, как люди, только что вышедшие из боя - во всяком случае в представлении генерала, который сидел на своем посту уже лет десять, - при ответах на поставленные им вопросы не тушевались, отвечали бойко, но с достоинством. То, что надо. Но вот импровизированный медпункт в углу привлек его внимание.
- Что здесь происходит? - сурово спросил генерал. - Что другого места не нашли? Почему прямо в казарме оказываете помощь? У вас что, здесь медпункта нет?
Федор с генералами до сих пор дела не имел, да и военным был случайным. Поэтому он просто, своими словами объяснил командующему округом, что и сам он здесь - не местный, а коллег перевязывает, поскольку и нужда есть, и время образовалось.
Слово "коллег" генерала добило.
- Так Вы тоже оттуда? Постойте, это же Вы госпиталь там от поляков защищали? - Газет генерал не любил, но уж такие материалы об армии ему докладывали. - И что, у Вас - теперь он адресовал свой вопрос стоявшему рядом командиру гетманского полка - не нашлось медицины, чтобы оказать помощь раненым героям? И их, медик, кстати, контуженный, как я помню, вынужден тут сам их черте чем бинтовать?
Это он, конечно, зря. Бинты у Федора были вполне нормальные, чистые, но вот лежащая на соседней тумбочке обертка от перевязочного пакета, в которую ткнул пальцем, генерал, действительно, судя по всему, в разных переделках побывала. Сам Федор на такие мелочи давно внимания не обращал. Но тут надо понимать другое. Гетманский полк, хотя и входил в состав частей Киевского округа, но был все же на особом положении, и командир его вел себя в отношении генерала подчеркнуто независимо. А тут такой косяк: отмыли, накормили, спать уложили, а о медицинской помощи не позаботились. Люди-то действительно из боя. А ну как завтра кто пожалуется Верховному?
Одним словом, потоптался генерал на командире полка славно. И не ограничился этим, а еще и в канцелярию гетмана нажаловался и своему главному медику в округе ввалил как следует. Полковник, в свою очередь, оттянулся на подчиненных, а главный медик округа - на всей своей военной медицине.
Так что к ночи набежало в казарму к "варшавянам" медиков примерно по два на брата. Злых как черти. Во-первых, погнали куда-то на ночь глядя - хотя какого врача этим удивишь, а, во-вторых, как выяснилось вскоре, совершенно напрасно. При таком уровне медицинской помощи пациенты кончились за полчаса, и вообще очень скоро "варшавяне" взмолились, чтобы их оставили в покое и дали спокойно поспать. Как же, щас! Еще часа два после отбоя дверь вдруг неожиданно открывалась и в нее врывалась очередная бригада с криками: кому тут нужна медицинская помощь?
Дело в том, что приказы в военном ведомстве похожи на волны от упавшего в воду камня - идут во все стороны и не очень быстро. Начальник окружной медицины дал команду прислать в казарму бригады из всех госпиталей Киева и ближайших окрестностей. А там все же не станции скорой помощи. Пока проснулись, собрались, транспорт нашли, поняли, куда ехать... Ну, и так далее.
Но и этим дело не кончилось. Разобравшись с командиром гетманского полка и своими медиками, генерал-лейтенант вспомнил о Федоре.
- А медика-то, кстати, чем награждают? - спросил он своего адьютанта.
Отвел получил не сразу - поздний вечер, канцелярии закрыты, народ по домам уже. Но выяснили все же, что кроме медали "За взятие Варшавы", первые экземпляры которой и предполагалось вручить "варшавянам", Федору ничего не положено.
- Как так? - возмутился генерал, - парень хоть и молодой, но героический - госпиталь свой отстоял, да и медик видно от Бога - я сегодня сам видел, а мы его даже не отметим? Вечно у нас к медицине отношение такое - вспоминаем только, когда припрет. Пишите от меня представление немедленно на "Анну". Да, "клюкву" ему не стоит, что на скальпель ее повязывать? Сразу третьей степени! На грудь! И сейчас же мне принесите, подпишу и позвоню начальнику канцелярии гетмана. Такой просчет!
И здесь подняли всех. Все канцелярии открыли, людей собрали, написали, отвезли, там в указ срочно изменение вносили. Как служивый народ ругался - слов нет.
Но генерал был доволен. Как же, и о раненых позаботился, и забытого героя нашел. Даже Верховному гетману эту историю вкратце перед церемонией награждения рассказал. Ну, и гетманские подсуетились. В результате, вручая орден поручику-танкисту, гетман пожал ему руку аккуратно и спросил, не беспокоит ли рана?
Поскольку еще несколько дней назад эта рана - пустая зарапина по мнению фронтовиков - не мешала поручику в подбитом танке самому бросать снаряды в ствол орудия, заменяя действительно тяжело раненого заряжающего, тот совершенно обалдел, но бодро рявкнул: "Да хоть завтра в бой!"
Гетману это понравилось. Он лихо усмехнулся в усы и ответил:
- Завтра - это правильно! А сегодня не грех и ордена обмыть!
Обмыли, конечно. И на праздничном обеде, и после. Так что в бой на следующий день идти было бы тяжеловато.
Как раз в этот день "варшавянам" и вручили отпускные свидетельства на целых 30 дней. Федор при этот выяснил, что поскольку в корпус он попал из киевской окружной медицины, то и явиться ему после отпуска надо в управление медицинской службы округа. Правда, выдававший ему отпускное военный чиновник как-то хитро ухмыльнулся и сказал:
- Вас там уже ждут!
Но Федор пока внимания на это не обратил. Интересы его сейчас лежали совсем в другой плоскости.
Так вот он и оказался непосредственно накануне Нового года в Киеве с орденом, нашивкой за легкое ранение, гвардейским значком - госпиталь входит в корпус, который стал гвардейским? Извольте получить! - и медалью "За взятие Варшавы". Просто герой.
Откровенно говоря, на торжественной церемонии во дворце у Верховного гетмана Федор чувствовал себя крайне неловко. Такие категории как успех и слава были ему совсем не чужды, и он намеревался со временем сделать себе имя в медицине. Но сейчас никаких особых заслуг он за собой не знал и с другими привезенными из Варшавы бойцами себя не ровнял. Он видел, в каком состоянии привозили солдат и офицеров к ним в госпиталь с поля боя, знал, как тяжело отходят они от ран и сколько это продолжается. Так что с праздничного обеда Федор предпочел скрыться при первой возможности под предлогом последствий контузии, при которой выпивать совсем не рекомендуется. Тем более, что в личном плане ничего против внепланового и срочного посещения Киева он отнюдь не имел, и даже напротив был очень рад этой оказии. Был у него здесь свой интерес.... И звали этот интерес Мария.
Глава вторая
С Марией Федор познакомился два года назад. Он тогда еще студентом начинал практику в университетской клинике и попал под очередной разнос своего профессора, который одновременно исполнял обязанности заведующего отделением в клинике. В чем там было дело на этот раз, Федор сейчас уже и не помнил - профессор вообще считал разнос наиболее эффективным методом преподавания практической медицины и, весьма добросовестно относясь к своим обязанностям, занимался этим делом часто и со вкусом. Федор в тот раз был третьим из группы, попавших под раздачу, за ним в очереди было еще двое, да и общий уровень "критики" был в обычных пределах. Но для свежего человека все это звучало жутко. Будущие медики выглядели бандой неумелых, но очень усердных убийц пациентов, которых наконец-то вывел на чистую воду мудрый всезнающий профессор.
Именно так это все и восприняла, очевидно, девушка, которая какое-то время стояла в коридоре у двери ординаторской, а потом заглянула туда. Увидев ее профессор прервал свою тираду на полуслове, в отчаянии махнул на Федора рукой - мол, нет слов! - вышел в коридор.
Поскольку экзекуция могла еще здорово затянуться Федор минут через пять вышел за ним, намереваясь, как говорится, пойти помыть руки. Профессор с девушкой стояли в коридоре и на этот раз уже она что-то ему тихо выговаривала, причем профессор имел непривычно смущенный вид.
Возвращаясь через еще пять минут в ординаторскую, Федор видел уже завершение их разговора. Девушка, одета она была в халат и медицинскую шапочку завершила отчитывать профессора и передала ему небольшую сумку, после чего он виновато покивал головой и отправился в свой кабинет. В тот день коллеги Федора по учебной группе так и не дождались продолжения экзекуции. Через какое-то время профессор вернулся в ординаторскую, но воспитательный процесс будущих медиков уже не возобновился. Профессор просто посмотрел заполненные ими учебные истории болезней и предложенные назначения, в целом согласился с их выводами и распустил до завтра.
Уходя, Федор осторожно поинтересовался у старшей сестры отделения, что все это означает.
- Повезло вам сегодня. - усмехнулась она, - Машенька, дочка нашего профессора сегодня принесла ему покушать - видно язва опять обострилась. Заодно и сама его воспитанием занялась. Чтобы поменьше волновался. Он если кого и слушает, так только ее.
В последующие дни Федор неоднократно встречал эту девушку в клинике, и она каждый раз смотрела на него с возмущением. Надо сказать, что и это ей шло. Длинный просторный белый халат и шапочка вообще мало что позволяли оценить. Ясно было только, что девушка если и не откровенно высокая, то выше среднего роста, вероятно, довольно худенькая, с несколько восточными чертами лица и очень эмоциональная. Вслед за Федором и его сокурсники заметили очевидное: профессор, который метал громы и молнии в обычное время, становился спокойным и тихим после прихода дочери. Вопрос был в том, что приходила она далеко не каждый день, а до конца практики было еще два месяца.
Как-то однажды, когда Федору особенно досталось, он встретил Машу в гардеробе корпуса - она как раз сдала зимнее пальто и доставала из сумки халат и шапочку. В "штатском" девушка выглядела очень даже привлекательно, но вместо того, чтобы, поздоровавшись, обратиться к ней с каким-нибудь комплиментом, Федор начал совсем с другого.
- Здравствуйте! Вас ведь Маша зовут? А Вы не скажете, почему Вы так редко приходите в клинику? И вчера, и третьего дня Вас ведь не было? Что же Вы об отце так плохо заботитесь!
Девушка с изумлением посмотрела на Федора.
- Добрый день. Вот уж не подумала бы, что Вас это волнует. Судя по тому, что я слышала, Вам вообще следовало бы выбрать себе иную профессию. Зачем Вы в медицину пошли?
- Вас забыл спросить! А третировать студентов - это у Вас, похоже, семейное! - бросил ей Федор и выскочил на улицу, забыв даже получить в гардеробе свою студенческую шинель. Мороз, правда, несколько остудил его и минут через пять он вернулся в здание. Маши в гардеробе уже не было.
На следующий день он опять увидел ее на отделении и на этот раз она сама, явно смущаясь, подошла к нему.
- Здравствуйте! Вы ведь Федор? Я хотела бы перед Вами извиниться за вчерашнее. Я явно была неправа и сожалею о том, что сказала.
Потрясенному Федору все же хватило ума и смекалки, чтобы не просто буркнуть что-то в ответ, а пролепетать нечто малопонятное и тем самым закрыть вопрос и тут же пригласить девушку на чашку кофе с пирожными в небольшое кафе у входа в клинику, которое так и называли студенческим в силу максимально упрощенного обслуживания - посетители сами забирали в буфете чай, кофе и выпечку - и крайне демократических цен. Приглашение было не без колебания принято. Как потом оказалось, Маша еще училась в выпускном классе гимназии и посещение студенческого кафе, да еще и с молодым человеком было для нее совершенно новым опытом.
Много позже Маша объяснила Федору, что после их стычки в гардеробе она аккуратно поинтересовалась у отца, зачем он тратит время и силы на воспитание Федора и его сокурсников, если они, как он говорит, совершенно не годятся для врачебной профессии, и с удивлением услышала в ответ, что ребята вообще-то вполне нормальные, а кое-кто из них так просто вообще повернут на медицине, и, Бог даст, достигнет в своем деле немалого. Тут и прозвучало имя Федора. А что касается ругани, так и нас так же учили, и, слава Богу, выучили. Более того, что это за медик такой, который от бранного слова раскисает? А что с ним будет, когда жизнь человека спасать надо будет? Закалять надо ребятишек, характер у них воспитывать. Они не то, что к дурному слову, к тяжелейшим внешним фактором должны быть невосприимчивы, когда речь о больных идет. Что дурные слова, пули и снаряды над головой летать могут. А ты все с себя стряхни и лечи.
Маша, которая вообще-то собиралась стать педагогом, пришла в полный ужас от такого способа воспитания профессиональных медицинских навыков и решила, что она просто обязана извиниться перед Федором. Спорить с отцом она не стала - он прошел военным хирургом всю Великую войну, и убеждения его явно были выстраданы тяжелым опытом. А что касается изменений в поведении профессора после ее посещений, то она, поздний и очень любимый ребенок, действительно имела на отца огромное влияние и строго выговаривала ему за то, что он все время волнуется и не бережет себя, особенно когда у него обострялась язва. И старалась как можно чаще носить ему куриный бульон и паровые котлетки с пюре, благо жили они тогда в доме университетской профессуры в двух шагах от клиники, но заставить профессора сходить домой пообедать удавалось не всегда. Тогда же она и призналась, что специально закутывалась в просторный халат, чтобы скрыть под ним форменное гимназическое платье - как и многие другие учащиеся старшего класса она хотела казаться старше, а оно выдавало ее реальный возраст.
Так вот и состоялось это знакомство. И развивалось оно с тех пор по всем канонам жанра. Молодые люди ходили в кафе и кино, много гуляли, говорили о жизни, своих планах, прочитанных книгах и как-то само собой так складывалось, что становились они все более и более нужны друг другу и было понятно, что будущее свое они видят уже только вместе. Отношения их отнюдь не были чисто платоническими. Очень скоро они поняли, что даже простое прикосновение друг к другу заставляет чаще биться сердце, а уж от поцелуев вообще сносит голову. Федор к этому моменту уже четыре года жил вдали от семьи в студенческой "коммуне", где преобладали коллеги-медики, которые традиционно на отношения с противоположным полом смотрят довольно просто и цинично, так что опыт отношений с женщинами у него был, но Машу он искренне боялся обидеть, берег и понимал, что определенную грань с ней переступать еще рано. Хотя и хотелось, причем похоже обоим.
Друзья-студенты над ним шутили: связался с девчонкой несовершеннолетней, смотри не попади в историю, но постепенно привыкли и стали относиться к этой истории как к очередному чудачеству. Как ни странно, его наличие вызывало у них даже уважение - чудаков медики традиционно уважали, и некоторые даже специально придумывали себе что-то такое этакое.
В Машиной семье к ее знакомству с Федором относились в целом одобрительно. Отец его явно выделял и относил к числу наиболее одаренных и усердных студентов, матери у Маши не было, старшая сестра разрывалась между своим домом, мужем, детьми и необходимостью присматривать за не очень здоровым отцом и сестрой-гимназистской. Няня Аграфена, которая собственно и вела хозяйство, познакомившись с Федором, его более чем одобрила. Ее расположение Федор купил умением забить гвоздь, отремонтировать расшатавшийся стул и даже заменить разбитое соседскими мальчишками стекло. Для молодых людей из состоятельных семей в столичном Киеве такие навыки были, конечно же, в диковину, но Федор, выросшей как старший сын в небогатой, но многодетной, семье учителей в провинциальном Воронеже, живших еще в придачу к тому в своем доме, мог справиться с заданиями и потруднее.
- Держись за него, Муся! - не уставала повторять Аграфена Маше, - толковый парень. Если руки к тому месту приставлены, и хирургом, глядишь, хорошим будет. А уж они никогда не бедствуют.
Маша в ответ возмущенно фыркала и пыталась что-то втолковать няне про важность идеалов, родство душ, взаимное понимание и стремление реализовать свое призвание в жизни.
От традиционного "стерпится - слюбится", которое ей обычно в качестве основного аргумента выдавала в ответ Аграфена, она фыркала еще громче, но после этого глубоко задумывалась, вероятно, пытаясь представить, как это бывает на практике.
Свою будущую жизнь Маша планировала следующим образом: по завершении гимназии поступить в педагогический институт, через два года получить диплом преподавателя младших классов, год-другой поработать, а затем вернуться на дополнительный двухгодичный курс, окончание которого позволило бы ей быть преподавателем-предметником в гимназии. В принципе часть этих планов она уже реализовала и будущей весной должна была получить первый диплом.
Хотя прямого разговора у молодых людей об этом еще не было, но оба про себя понимали, что как раз к этому моменту и надо будет принимать главное, как они считали, решение своей жизни.
Родители Федора познакомились с Машей весной уходящего года, когда приезжали в Киев на выпускной бал сына. Люди очень практичные - а иначе как бы паре небогатых учителей поднимать пятерых детей - они полностью приветствовали его выбор. Сочетание муж-доктор и жена-учитель казалось им практически идеальным, да и Маша тоже отнюдь не выглядела безответственной белоручкой. Характер, правда, да, присутствовал, но мать Федора, которой характера тоже было не занимать, в силу объективных причин уже выпустила старшего сына из сферы своего влияния и сейчас сосредоточилась на подрастающей паре двенадцатилетних близнецов. Мальчишки были шустрые и забот с ними хватало. Две следующие дочери обещали матери более спокойный период - во всяком случае, пока не придет время выдавать их замуж. Но до этого было еще очень далеко.
Так что все складывалось хорошо, и даже мобилизация Федора на военную службу не должна была препятствовать их планам. В конце концов в местах, где стояли воинские части, уж какая-нибудь школа всегда найдется. А госпитали вообще обычно размещали хотя бы в малых, но городах. Маша же просто загоралась от идеи ехать в глубокую провинцию и нести людям светлое, доброе, вечное. Оставалось лишь только потерпеть до конца весны.
Так что получив 30 декабря отпускное свидетельство Федор побежал сначала к Маше, где вынужден был отвечать на кучу вопросов о своих приключениях, подвергнуться короткому медицинскому осмотру профессором, выслушать кучу ахов и охов от Аграфены, пообещать, что на празднование Нового года завтра он придет обязательно и быть напоследок обцелованным Машей в прихожей и облитым к тому же еще и ее слезами - при общем разговоре она держалась, хотя напугана была смертельно.
Казарма Федору уже изрядно надоела, и он на всякий случай зашел в бюро по найму квартир и поинтересовался, не свободна ли крохотная квартирка неподалеку от университетской клиники и соответственно Машиного дома, которую он снимал в те несколько месяцев, когда еще служил в киевском госпитале. Федор тогда выбрал ее именно из-за близости к Маше - во всех остальных отношениях квартира была крайне неудобной: от службы далеко, комната крошечная и к тому же по форме она представляла собой неправильный пятиугольник, кухня - вообще выгороженный угол, вместо ванны душ. Да еще на последнем этаже без лифта. Строго говоря, это вообще был перестроенный чердак. Правда, и цена радовала, а это Федору было важно. Что такое лишние деньги он вообще не знал. Получить бесплатное место в университете ему удалось только благодаря отлично выдержанным вступительным испытаниям, и начиная с первого курса он, как впрочем, и многие студенты, постоянно работал то дворником, то истопником. Место санитара на скорой помощи, которое ему удалось получить после второго курса, было вообще идеально. Там неплохо платили, можно было выбирать часы дежурств по плавающему графику, а уж про полученный опыт и говорить не стоит.
Так что после таких "счастливых" студенческих лет Федор был рад и отдельной квартирке на чердаке, и очень приличному жалованью военного врача. Кое-что даже родителям стал посылать.
Так вот квартира эта оказалась свободной! Федор снял ее, заплатив пока за месяц. Забрал из казармы вещмешок и врачебную сумку и поехал на склад-хранилище, куда перед отъездом из Киева он сдал несколько коробок и корзин с кое-какими вещами и книгами, которыми он оброс за годы учебы.
Там пришлось даже поругаться. Выдать его имуществу Федору были готовы, но вот доставлять его куда-то за сутки до Нового года никому не хотелось. Предложили доставку дня через три, когда пройдут последствия праздника. Федор уже почти совсем отчаялся и попытался объяснить, что он только приехал и в съемной квартире у него даже чашки нет.
- А откуда приехали-то? - равнодушно спросил артельщик, перебирая на столе какие-то бумаги.
- Из-под Варшавы...
- Да брось ты, - артельщик поднял глаза, как-то по-новому посмотрел на потрепанную шинель Федора и вдруг попросил: - Расстегни...
Увидев на кителе выполнившего его просьбу Федора "варшавскую" медаль и нашивку за ранение, артельщик вытащил из тумбы стола бутылку водки, краюху хлеба, пару стаканов, налил по половине и подвинул стакан Федору.
- Давай за победу. Я сам с ними в 35-м под Минском хлестался, нога с тех пор к погоде ноет... Ну вы ребята дали.
Выпили. Отщипнули по кусочку хлеба, занюхали.
- У меня сейчас бригада с доставки приедет, сразу отправлю ее к тебе, не волнуйся. Сегодня все доставим.
- У меня там лифта нет...
- И не бери в голову. Поднимут все. Самого-то как зацепило? Ты же врач?
- Снаряд в госпиталь попал. Контузия.
- Бывает. Ты поосторожнее давай. С головой не шутят. Тем более с твоей профессией.
Так что расстались друзьями.
Доставили все, действительно, в тот же день. Без слов подняли наверх, а на робкую попытку Федора дать "ребятам" на чай бригадир отрицательно замотал головой:
- Спасибо, не возьму. Артельщик узнает - убьет.
- Да как он узнает-то?
- А у него глаз такой - все видит. Он же артиллерист. Как и Вы с поляками воевал. В противотанковой артиллерии. Навидался такого. У нас его все уважают.
Так что в предпоследний день декабря Федору удалось и углом своим обзавестись, и даже как-то его благоустроить.
И поэтому 31-го он сначала встречал Новый год с Машей и ее отцом, а потом долго гулял с девушкой по зимнему заснеженному Киеву, любовался фейерверками и вообще чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Впереди был целый месяц отпуска. На Рождество Федор планировал съездить к родителям, а затем вернуться и захватить еще кусочек Машиных студенческих каникул. Жизнь была прекрасна.
Глава третья.
"Победа - дело утомительное". Именно к такому выводу пришел Верховный гетман после завершения празднования взятия Варшавы. Бесконечные приемы, молебны и прочие публичные церемонии утомили даже его, хотя общение с массами людей он любил, понимал значение этого направления работы в карьере политика и за словом в карман не лез. Причем в прямом смысле слова - подготовленные помощниками речи, как правило, так видоизменялись в ходе произнесения, что узнать их авторам обычно было трудновато.
Нынешний, и причем первый по счету Верховный гетман, личностью вообще был неординарной. Выходец из семьи мелких торговцев, уроженец Екатеринославской губернии он в детстве и юности мало учился, но рано начал работать. И быстро понял, что принадлежность к власти и кормит сытнее, и усилий требует меньше. Невысокий, очень активный и доброжелательный крепыш, готовый взяться за любое дело и не обремененный излишними комплексами, органически вписался в политическую структуру начала 20-х годов, когда многое было зыбко и непонятно, прежние критерии и порядки отмирали, а новые еще только формировались. Здесь было не до соблюдения формальностей. Умеешь работать - работай, а какого ты рода-племени и где учился - не так уж важно. Будущий Верховный с вечной улыбкой на круглой физиономии, забавным малороссийским говорком очень быстро доказал свою эффективность в делах управления. Чаще всего его выручала природные крестьянские смекалка и хитрость, затем прибавился опыт, но главное, что обеспечивало его успех - это абсолютная беспринципность. Цель - успех. Здесь, сегодня и с минимальными усилиями. Если для этого придется отказаться от вчерашних друзей - тем хуже для них. Да и не было у него настоящих друзей. Попутчики, союзники в подковерной борьбе, в лучшем случае приятели.
На глаза тогдашнему Верховному правителю - известному полководцу Великой войны, который после 1917 года на пару лет отошел в тень, а потом неформально возглавил разнородные русские силы во время первой полькой войны и в итоге взял у большевиков Киев - этот деятель попался в конце 20-х годов, будучи в этот момент заместителем мэра Киева. Попался и пришелся ко двору. Вскоре последовал резкий карьерный скачок. Заместитель, а затем и руководитель канцелярии Верховного правителя. Новые обязанности и место в ближнем кругу. Место, правда, сначала не слишком престижное, да и прозвище "наш хохол", которым его наградили другие участники этого ближнего круга подразумевало несколько пренебрежительное отношение.
Суметь стать необходимым Верховному правителю было непросто. Тот старел, не слишком хорошо уже понимал быстро меняющийся вокруг мир, а, главное, все время жил с ощущением чего-то недоделанного.
Как ни странно, в основе этого ощущения лежал вопрос о форме правления. Хотя большинство населения Новой Киевской Руси уже закрыло для себя вопрос о монархии, бывшему генералу, присягавшему на верность государю императору, казалось, что он все же должен до конца прояснить этот вопрос и восстановить в стране монархию. Это подспудное убеждение часто прорывалось в его практических делах, но совершенно не находило понимания у тех групп финансовых и промышленных воротил, которые в значительной степени определяли направление внутреннего развития НКР. Им никакая монархия была не нужна. Напротив, они предпочли бы классическую парламентскую республику западноевропейского типа с т.н. ответственным правительством. Там все понятно и предсказуемо. Надо лишь о ценах договориться.
К середине тридцатых этим людям стало окончательно очевидно, что Верховного правителя пора менять. Сказывался возраст, и все чаще он пробрасывал идею передачи власти одному из Романовых.
Никто теперь уже не знает, что стало причиной неожиданно быстрого ухода Верховного правителя в 36-м году - то ли действительно болезнь, то ли очевидное огорчение от того, что годом раньше не удалось завершить дело с поляками как должно, то ли помог кто. Но факт остается фактом: страна стояла перед необходимостью выбора нового лидера.
"Наш хохол" к этому моменту уже поднабрал силенки. Должность позволяла ему курировать основные кадровые назначения, так что обязанных ему должностями было уже немало. Поскольку Верховный правитель в последние годы жизни появлялся на публике и выступал публично уже крайне редко, то с объяснениями основных политических вопросов, как правило, выступал тоже он. Его образность мышления, народные словечки - иной раз и острые, абсолютная свобода и раскованность речи несколько претили традиционной интеллигенции, но она в НКР была в явном меньшинстве. А народу нравилось: Вот как режет! Наш мужик, жизнь понимает!
При этом хохол был крайней предупредителен по отношению к старым соратникам Верховного правителя, ветеранам борьбы за становление НКР, с премьером из крупных промышленников всегда здоровался первым, к месту и не очень хвалил министров обороны и внутренних дел. И постоянно подчеркивал, что все успехи страны достигаются только благодаря совместным усилиям ответственной власти, трудолюбивого народа и щедрого бизнеса. Мол, все у нас хорошие, живем мы дружно, а будем жить - еще лучше! То есть настолько позитивный человек, что и прицепиться не к чему. Из слабостей - любит все украинское: еду, народные песни, даже национальную одежду.
Уже на следующий день после смерти Верховного "наш хохол" выступил с инициативой проведения встречи в необычном формате: руководители ведущих объединений промышленников и ключевые лица системы власти. Как говорится, для обсуждения текущей ситуации. И председательствовать на ней предложил министру обороны - старому соратнику и личному другу Верховного.
Как и было с ним заранее обговорено, министр начал с того, что Верховный правитель в истории НКР был один. Фактически становлением государства все обязаны ему и поэтому следовало бы сохранить за его именем этот высокий титул. Да, глава государственной администрации нужен, но называться он должен иначе, да и полномочия ему надо подсократить. Есть премьер и правительство, есть Государственная дума, есть местные органы власти. Многие вопросы жизни страны решаются на местах и это правильно. Так что формальный глава государства, конечно, нужен, но правитель - уже нет.
И в эмоциональном, и в практическом плане выступление министра всем понравилось. Сильный лидер - да еще неизвестно, кто! - никому из присутствующих был не нужен. Нет, некоторые с удовольствием заняли бы этот пост сами, но где гарантия, что получится? А отдавать другому... Счетов старых среди членов этой компании тоже было достаточно, а вот веры друг другу - маловато.
Так что общий принцип одобрили сразу. Один был в нашей истории Верховный правитель и другому не бывать. Но вот как назвать должность будущего главы? Президент? Это слово поддержки не встретило. Все же ассоциировалось с Францией и вызывало откровенную аллергию. Попробовали на вкус еще два-три: канцлер, председатель, но все не то. Кто-то даже великого князя предложил, но от этого так несло монархизмом, что отвергли сразу.
- А давайте: гетман! - предложил "наш хохол", - все же в Киеве сидим.
Сначала посмеялись, а потом задумались, а почему бы и нет? Опять же в пику полякам, народ это поймет. Да и колоритно.
- Ну, так хохлу нашему гетманом и быть, кому же еще! - бросил в завершение обсуждения премьер, который-то как раз никаким гетманом не хотел называться ни при каких обстоятельствах - все же из потомственных московских купцов происходил. Остальные посмеялись и согласились, пусть его. Все же всерьез "нашего хохла" мало кто воспринимал. Как показало дальнейшее, напрасно.
Так и стал "наш хохол" гетманом, прошел через специально разработанную процедуру выборов на этот пост коллегией выборщиков, а через пару лет так трансформировал систему исполнительной власти, что министры тоже стали называться гетманами с добавлениями области управления, ну а его пришлось переименовать в Верховного гетмана. Впрочем, власти к этому моменту он нахапал уже как раз на титул верховного. Но правил осторожно, с оглядкой на мнение реальных хозяев жизни, а вот там, где их интересы затронуты не были, дурил случалось от души. И украинская вышиванка на приеме для дипкорпуса, где гости были во фраках, а дамы - в длинных платьях, была такой мелочью, о которой даже и упоминать не стоило. Насаждение украинизма раздражало многих. Но, в конце концов, запомнить, что охранка и полиция теперь называются вартой, было нетрудно. Хуже было то, что, почувствовав слабину первого лица, многие стали насаждать опыт чисто украинских областей там, где в силу различных причин он был явно непригоден. От серьезных неприятностей пока спасало то, что в стране все же правила рыночная экономика и всерьез повредить этой дурью сельскому хозяйству или промышленности было затруднительно. Но вот почему жители Вологодской губернии должны с утра до вечера слушать по радио украинские песни понять они решительно не могли.
Проблема эта не раз обсуждалась завсегдатаями Банковского клуба, в котором состояли практически все участники эпохальной встречи выборов первого гетмана со стороны бизнеса, но было решено, что канализация общественного недовольства на украинскую тему даже выгодна.
- Пусть народ лучше на песни и вышиванки плюется, чем думает о продолжительности рабочего дня и расценках! - так суммировал эти дискуссии крупнейший сельхозмагнат с типично украинской фамилией, - если прижмет, сковырнем его и сменим национальную риторику. Вот счастье-то всем будет!
Сидевший напротив него финансист, далекие предки которого начинали шинкарями еще во времена, описываемые в трилогии Сенкевича, и немало претерпели тогда и от казаков, и от русской шляхты на службе польских магнатов, согласно кивнул головой и добавил:
- Я всех служащих в банке заставлю оселедцы отпустить, если оплата всех военных заказов через меня пойдет.
И пошла, что характерно.
Несколько хуже обстояли дела у старых соратников Верховного правителя. Поняв, куда ветер дует, кое-кто из них попытался возмутиться, но было уже поздно. Расставленные новым лидером на ключевые посты в органах безопасности, полиции и армии новые кадры решили все быстро и сравнительно безболезненно. Герои минувших лет сходили в тень: кто в силу возраста и состояния здоровья, кто - не по своей воле. Серьезного противодействия бывшему "нашему хохлу" - его теперь так, конечно, никто не отважился называть - уже не было и с этой стороны.
Впрочем, не все было так плохо. Новый Верховный гетман обладал ценнейшим качеством - почти звериным чутьем, тончайшей природной интуицией в отношении опасности, людей и перспектив развития. Этого у него было не отнять.
В результате он сумел сделать правильные ставки при подготовке последней войны с Польшей: в плане перевооружения армии и развития технический родов войск, подборе кадров руководства Генштаба, спланировавшего победоносную операцию, выборе наиболее подходящего момента для начала наступления.
Так что строго говоря, сейчас он ощущал себя триумфатором.
Однако, то же самое чутье подсказывало ему, что значительную часть плодов победы у него выхватят буквально из рук. Посетивший его для конфиденциальной беседы утром 1 января - вот ведь европейцы проклятые, ничего святого для них нет! - французский посол достаточно определенно намекнул: на восстановление прежних границ Российской империи на западе не рассчитывайте, про Варшаву забудьте, дай Бог сговоримся на рубеже Буга в Белоруссии. С этим Верховный еще готов был согласиться, но вот за Львов он собирался драться до конца. Ему, простому селянину с Восточной Украины было принципиально важно подмять под себя "западенцев". Корни этих сложных, болезненных отношений уходили вглубь веков богатой истории того края, который принадлежал то Польше, то России, то крымчакам, а сейчас вдруг стал как бы доминировать в государстве, большинством населения которого вообще являлись русские. Именно там, в польских городах на Западной Украине появились ремесла, европейская культура, магдебургское право в те времена, когда на обоих берегах Днепра резвились местные Тарасы Бульбы с сыновьями. И все последующие века "западенцы" не уставали напоминать об этом своим восточным собратьям.
Помимо чисто эмоционального негативного отношения к "западенцам" Верховный еще и совершенно не хотел консолидации и чрезмерного усиления в НКР украинской составляющей, справедливо полагая, что, перегнув палку, он моментально получит быстрый и жесткий ответ от русского населения. Как однажды бросил ему в споре старый петербургский профессор: "У нас хоть и Киевская, но все же Русь!"
Верховный эти слова запомнил и старался балансировать. Гопак гопаком, но на самом деле украинцы для него были в первую очередь своеобразной группой поддержки, их которой он черпал кадры на государственные должности. Но тоже с оглядкой. Из трех кандидатов на пост начальника Генштаба он, например, выбрал единственного русского и не пожалел об этом.
Оппозиция, конечно, была, куда же без нее. Вот только альтернативной идеи у оппозиционеров не было. В основном дело ограничивалось анекдотами, самые смелые переиначивали название должности на "Верховный хохол". А вы найдите такую интеллигенцию, которая бы не считала существующую власть убогой и по-тихому бы не потешалась над особо удачными перлами ее представителей. Не бывает такого. Но угрозы власти от этого не было пока никакой.
Так что уже в первые дни нового, 1944 года Верховный гетман, как это ни странно звучит, считал для себя уже перевернутой "польскую" страницу. Оставалась еще масса практических вопросов: парижская мирная конференция, спор о границах, отвод войск за линию новой границы и обустройство вновь приобретенных территорий. Верховный знал, что его гетман по вопросам экономики уже завершал подготовку масштабных предложений по хозяйственному и инфраструктурному развитию этих территорий, просил для этого миллиарды из бюджета. В принципе, это было разумно - новых граждан страны надо было чем-то привлечь. Верховный был готов вложиться в районы, населенные белорусами - они и жили победнее, но "западенцам" он ничего давать не собирался.
"- Посадим свою администрацию, войска гарнизонами встанут, все новое строительство - только в военных целях и для обеспечения связанности территорий с нами! - заранее решил он про себя. - Колеи железных дорог перешьем, радиовещание наладим, варту, само собой, свою посадим, да еще и усиленную. Налогами прижмем. Никакой дополнительной медицины не дадим, а вот учителей своих надо будет послать побольше. И часть предметов - только на русском! Да, еще не забыть для парижской конференции: поляков из приграничных районов надо будет переселить в Польшу. А то опять восставать начнут".
Деталей, как всегда, набиралась куча. Но вот чего не было, так это стратегической идеи, следующей крупной цели. Победа над Польшей потребовала концентрации огромных ресурсов страны, причем в течение почти 10 лет. Сейчас царит общая эйфория. Тему героизма нашей армии удастся эксплуатировать еще год-другой. А потом? Уже сейчас надо сокращать военное производство - заводы начнут увольнять рабочих, сокращать закупки сырья, а это новые увольнения в металлургии, на шахтах и так далее. Аграриям уже сейчас трудно сбывать свою продукцию, да и людей в селах многовато. Куда пойдут работать демобилизованные? А через два года надо начинать выплаты по военным займам... Как-то не так желанная победа ему представлялась. Надо было с кем-то посоветоваться и Верховный поручил адъютанту узнать, не собираются ли некоторые его знакомые в ближайшие дни посетить Банковский клуб.
Глава четвертая.
Вскоре договоренность о встрече была достигнута. Клуб этот заслуживает того, чтобы о нем рассказать отдельно. Учрежден он был в конце прошлого века совсем под другим названием, да и в другом городе. Правила и порядки преимущественно скопировали у англичан, за массовостью не гнались и место стало действительно элитным. Собирались там преимущественно те, кому было о чем поговорить и поспорить с другими такими же неглупыми людьми без излишней публичности и экзальтации. Конечно, хватало масонов, но своим прибежищем они его делать не стали, поскольку члены клуба очень быстро поняли преимущество дискуссий с привлечением носителей самых различных мнений и политических платформ. Случалось, туда приглашали и откровенных радикалов вплоть до левых эсеров и большевиков. Речь, конечно, шла не о заводских агитаторах, но и среди крайне левых тоже хватало и образованных, воспитанных людей. Именно таким, как правило, и удавалось "цеплять" на крючок своих идей кое-кого из промышленников и интеллигентов. Но это если и происходило, то за пределами клуба, а внутри него контакты с ними выглядели как что-то вроде лекций для узкого круга с возможным последующим обсуждением. Иногда, правда, обходились и без последнего - любители тратить время на пустые споры в клубе не задерживались, да и редко попадали в ту категорию, из которой в основном вербовались его новые члены. Бизнес пустых разговоров не любит.
Так уж получилось, что после того, как в Киеве окончательно утвердился новый режим, в городе оказалось несколько членов того старого клуба. Собрались раз, другой. Подтянулись новые участники из местных. Сначала "скитались" по лучшим ресторанам, но даже закрытые отдельные кабинеты не гарантировали абсолютную тайну ведущихся в них бесед. И тогда один из старейших участников, понимавший потенциал подобной структуры, решил вложиться в ее создание. Выкупил сравнительно недорого целый квартал в центре города, посадил там контору принадлежащего ему Первого промышленного банка, но примерно половину квартала отвел под помещения клуба. Там были большие и малые гостиные с покойными удобными креслами, обширная библиотека, несколько обеденных залов разной величины, а на двух верхних этажах - уютные комнаты гостиничного типа, где можно было и переночевать при случае. Ради тишины и покоя отказались даже от биллиарда и бара. Впрочем, безукоризненно вышколенных официантов хватало, и любой из гостей мог получить все потребное, пожалуй, кроме птичьего молока, в любой момент дня и ночи. Гостей, как правило, было немного, но взносы были такие, что даже в финансовом отношении начинание себя оправдывало. Впрочем, все это было затеяно отнюдь не ради получения прибыли. Дела здесь часто вершились такие, что никаких денег не жалко.
Верховный в клубе бывать не очень любил. Все же чужд ему был очевидный аристократизм этого места. И даже не в том он ощущался, что персонал, говорят, натаскивал бывший потомственный дворецкий одной из великокняжеских семей, а в том, как вели себя здесь члены клуба. Если там, в шумном суетливом мире за толстыми стенами клуба они еще хоть как-то притворялись, особенно если говорили на публику, то здесь, внутри, вели себя как абсолютные хозяева жизни в строгом соответствии с реальным финансовым весом каждого. А все его чины и регалии, столь весомые там, снаружи, здесь почти ничего не значили, да и лишить его их могли в миг именно здешние обитатели.
Так что, называя вещи своими именами, фактически именно Верховный просил сейчас их о встрече.
Вскоре после Рождества такая встреча и состоялась.
Афишировать ее Верховный не собирался. Кортеж брать с собой не стал. В ранних январских сумерках один из неприметных автомобилей из его гаража быстро преодолел маршрут от дворца, первая очередь которого недавно была построена на месте прежнего арсенала, до глухих ворот в боковом переулке за зданием Первого промышленного банка и скрылся в закрытом со всех сторон внутреннем дворе, где и находился вход в здание клуба. С дискретностью и безопасностью тут было все в порядке.
Костяк руководства клуба, его постоянное правление составляли девять человек. Отправляясь на встречу, Верховный еще размышлял, сколько из них примет в ней участие. Ни разу ранее более семерых сразу он не видел. Жизнь эти люди вели внешне очень спокойную и респектабельную, но, на самом деле, крайне насыщенную и деловую, а график их обычно был расписан деловыми встречами и переговорами на месяцы вперед.
На этот раз в больших кожанных креслах вокруг вытянутого журнального стола сидели все девять человек. Поздоровались дружелюбно. Вставать, как это было принято при появлении главы государства, никто и не подумал. И это был вовсе не вызов, а просто сухая констатация факта: ты нам не хозяин. Место, правда, оставили довольно почетное - по правую руку от хозяина клуба. Похоже, сидели уже давно. Перед некоторыми стояли чашки с чаем и кофе, кто-то прикладывался к стакану с коллекционным виски. Но были и те, кто ограничивался просто стаканом воды или вообще сидели перед пустым столом.
В начале такого разговора Верховный с удовольствием бы жахнул хорошую рюмку горилки или коньяка, но это было явно неуместно, и он спросил чаю, не сомневаясь, что в ответ на его брошенное в никуда пожелание перед ним немедленно как бы из воздуха материализуется чашка тонкого фарфора, которая своевременно будет наполняться ароматным напитком.
Сначала поговорили о польских делах. В который раз Верховный поймал себя на том, что и война для этих людей - бизнес. Ему вкратце напомнили список торговых и финансовых преференций для национального капитала, которых необходимо добиваться от поляков на парижской конференции. И список этот для его сегодняшних хозяев был намного важнее линии прохождения границы.
- За городки не цепляйтесь, - завершил эту тему хозяин клуба, - Львов - да, там есть интересные объекты. А местечки и села - обуза все это нам по большому счету. Главное сейчас войти на польский рынок, подчинить себе их капитал. Тогда за польскую границу можно будет долго не беспокоиться.
А вот дальше стало жарко.
"Стальной барон" взял быка за рога:
- За счет чего Вы предполагаете сохранить уровень военного, прежде всего танкового и автомобильного, производства на прежнем уровне? Более того, их желательно нарастить! Именно эти отрасли "тянут" за собой смежные производства и всю цепочку: от добычи руды и угля до радио и химии! Если здесь образуется "дырка", мы начнем увольнять рабочих тысячами! И работу требовать они будут с Вас!
Многие согласно закивали, а один из крупных финансистов добавил:
- Платежеспособный спрос населения катастрофически падает. Что еще хуже - мелкий бизнес абсолютно закредитован. Если у населения не будет денег, чтобы покупать его услуги, то нас ждет волна банкротств. Банки понесут огромные убытки - нам не нужны все эти лавки, под залог которых брались кредиты! Продавать их придется за гроши, да и те платить будет некому!
И так далее. Практически у всех нашлось, что сказать.
Выслушав все эти претензии, Верховный гетман помолчал, а затем, как бы размышляя вслух, ответил сразу всем:
- Напрашивается вывод, что мы слишком быстро покончили с Польшей. Но дело уже сделано. И с кем нам теперь воевать, господа?
Случайно или нет, но встреча проходила в одном из залов, оборудованных под библиотеку. Как раз на стене напротив гетмана висела политическая карта Европы. Именно она и давала, казалась бы, ответ на этот вопрос. Из числа возможных противников НКР оставалась только Турция. Остальные соседи - Балтийская Федерация, УралСиб, закавказцы - даже теоретически противниками быть не могли. Но Турция - это серьезно. К войне с ней надо готовиться отдельно, вкладываться во флот. А это время и опять-таки деньги.
- Не смотрите на карту, друг мой, - вмешался в разговор молчавший до этого хозяин клуба. - Там нет нашего будущего противника. Он - далеко на Востоке. И это - Япония.
Верховному потребовалось все его самообладание, чтобы простыми русскими словами не выразить свое отношение к услышанному. Вместо этого, выигрывая время, начал слегка балагурить.
- Япония? От це - дило. Мабуть отмстим узкоглазым за Мукден и Цусиму...
- Не паясничайте. С серьезными людьми разговариваете. Забыли? А проект здесь простой и очевидный: японцы лезут в Монголию. Тоже чудаки - у них за спиной непокоренный Китай, а им подавай эти степи. Их там надо остановить. А то, если знаете, они скоро британцев начнут поджимать в Южной Азии, американцев того и гляди, с Гавайев выкинут. А эти ребята любому, кто сейчас против узкоглазых, как Вы высказались, выступит, и денег отсыпят, и технологии передадут. Только торгуйся. Но это - наше дело. А Ваше - заключить оборонительный союз с монголами и направить туда корпус для их поддержки. В качестве посредников выступят омичи. Им самим с японцами связываться рискованно, все же соседи, опасаются. Под боком у них большая сила, если японцы вдруг развернутся на север, то ударят так, что до Волги покатишься. А вот нам они мало чем угрожать могут - далековато, да и границ общих нет и не предвидятся. С транспортом омичи помогут и возьмут за транзит по-божески. Так что давайте, раскручивайте своих на новые подвиги. Надо придумать какое-то обоснование для нашей неожиданной дружбы с монголами, а то ведь многие, наверное, и не знают, что такое государство вообще существует на свете. Честно говоря, даже представить себе не могу, что тут можно придумать. А давайте так: за самую интересную идею - золотые часы от меня лично. Ну, и премию там, тысяч несколько. Бросьте клич среди своих, пусть распространят слух. Посмотрим, на что всякие наши шелкоперы годятся.
Верховный гетман задумался. Совершенно неожиданно из текущих внутренних дел он оказался перенесен в большую, даже не европейскую - мировую политику, где открывалась возможность играть на совпадениях и противоречиях в интересах Лондона, Вашингтона и Токио. Сидящие перед ним люди только что показали ему, как надо уметь стричь всех баранов сразу: и зарабатывать на военном производстве, и получать помощь от потенциальных союзников. Еще и с монголов можно что-то взять за помощь, и с сибиряков. А расплачиваться за все своими жизнями предстояло простым солдатам и офицерам, а перед судом истории - ему лично. Нет, так дело не пойдет.
- Что же, звучит все это достаточно логично. Но думаю, кредиты, которые нам дадут англичане и американцы, их безвозмездная финансовая помощь должны быть получены не только в виде промышленных инвестиций и передачи технологий, но и как прямые дотации нашего государственного бюджета. Военная операция такого масштаба, знаете ли, требует огромных расходов, и мне хотелось бы отчасти покрыть их за счет тех, кто получит от нее очевидную политическую выгоду.
В зале установилась тишина.
- Ну, ты и хохол! - за обидными словами владельца клуба сквозило очевидное уважение, - намекаешь, что делиться надо? Согласен, давай поторгуемся. Но на многое не рассчитывай.
- Так я не себе же. Людям...
- Да-да, я так и понял. Но ты только и про себя не забудь. Значит, сделаем так: через мой банк пройдет....
Финансовые детали сделки обсуждали еще долго. Позднее возвращались к ним неоднократно, кое-что пришлось корректировать. Когда Верховный уже покинул клуб, его владелец, отвечая на ворчание других членов правления ответил просто:
- Зря жалуетесь. Если бы он даром на все согласился, я бы первый вам предложил менять его на кого-то другого при первой возможности. А этот свое урвал, да. Но то, что он себе выторговал - это процента 4 от суммы, которая реально пойдет в бюджет. Мелочь. С его точки зрения, он чуть ли не бессребреник - за народ бьется, бюджет наполняет, но мы-то понимаем, что львиная доля бюджетных расходов рано или поздно в наших карманах осядет. Но сначала через руки людей пройдет, и им будет казаться, что они очень неплохо заработали. Так-то. Так что не ропщите. А свой "гонорар" он использует так, что мы потом со смеху умрем. Или очередную "хату" себе на Днепре отгрохает, или охотничью заимку где-нибудь соорудит. Нет у человека вкуса к деньгам, только власть ему и нужна. И вот еще что. Надо думать и на перспективу. С этой Монголией долго возиться не будем. Но под предлогом защиты от всяких японских каверз давайте-ка вложимся и в судостроение. Да и от англичан кое-что получим - и деньги, и технологии. Надо нам флот слегка обновить, а то, кто знает, что там с турками дальше получится...
Вскоре наградные золотые часы обрели своего владельца. Владелец клуба долго хохотал, увидев в главной киевской газете заголовок подвала: "Казаки Чингизхана". Автор на полном серьезе, с аргументами и даже какой-то фактурой доказывал, что в армии великого монгольского завоевателя чуть ли не основную роль играли некие бродники, которые по сути своей были прямыми предками нынешних жителей обширных степных районов НКР. Народ удалой, вольнолюбивый, ничьей власти не признающий. Но воевать умели как никто. Именно их конфликт с киевским и другими великими князьями, в основе которого лежала старая как мир борьба за власть, и породил войну, которая в истории получила название татарского нашествия. А монголы и прочие пришельцы из восточных степей были, мол, просто пушечным мясом в этой фактически междоусобной борьбе. Так что победив великих князей эти самые бродники на их престолы не сели, а ушли обратно в степи и постепенно трансформировались в казаков. Дальше автор подбавлял загадочности и пояснял, что, укрепившись вновь на великокняжеских престолах, прежние и новые династии первым делом заставили монахов-летописцев переписать в угоду себе все старые летописи. Врага после этого стали рисовать великим и ужасным, а своих предков выставлять спасителями Европы и всего прогрессивного мира. Что в нем тогда, правда, было прогрессивного не указывалось.
Вместо этого в появившемся через неделю втором подвале утверждалось, что непоседливый характер бродников и их тяга к свободе и перемене мест стали причиной переселения части из них вместе с монголами на восток, в район современной Монголии. На новых местах они, якобы, в силу своих незаурядных качеств быстро заняли доминирующее положение в обществе, смешались с местным населением. Вывод отсюда напрашивался однозначный: монголы нам не чужие. А если так, то и дружить с ними надо, и помогать в случае необходимости.
Ученый мир над всем этим тоже хохотал. А зря. В одной из своих бесконечно длинных и малосвязанных речей Верховный гетман вдруг вспомнил про монголов. Сославшись на "новейшие сведения науки" он выдал что-то невнятное о духовной близости двух народов, и, как он это все чаще стал делать с возрастом, пустился в воспоминания детства, когда по соседству с ним якобы жила какая-то монгольская семья, все члены которой отличались отменными человеческими качествами.
Никаких монголов на Екатеринославщине в те времена, конечно, никто в жизни не видел, но ты пойди проверь. А захочешь проверить, живо приведут тебе правильного казаха, который сделает вид, что ни слова по-русски не понимает. И как ты с ним будешь по-монгольски разговаривать?
Церковь, в свою очередь, обиделась за монахов и летописи, и предстоятель даже поехал к Верховному в очередной раз жаловаться. И совершенно напрасно это сделал. Верховный церковь терпел, понимая ее полезность, но не любил. А тут вообще вспылил, пообещал вытащить все махинации с рукописями, мощами и прочим на свет божий и вообще показать предстоятелю последнего попа. Тот сразу об обиде забыл, а вместо этого испугался. Кто его знает, что у этих ребят еще в загашнике найдется, если у них теперь Чингизхан чуть ли не казаком стал. И вообще, "последний поп" - это как? К зеркалу что ли подведет? С этого станется и вообще церковь прикрыть.
Усугублять, как говорится, предстоятель не стал. Вместо этого попытался осторожно выяснить, что все это значит и на кой черт нам эта Монголия сдалась?
- Подожди, скоро узнаешь, - загадочно ответил Верховный, - у них ведь там чего, буддизм? Ламы какие-то? И чуть не половина мужиков в монахах? Если все сложится, подключитесь. Надо будет их в правильную сторону повернуть.
Предстоятелю от такой перспективы резко поплохело. Тут у себя, можно сказать в колыбели православия, народ совсем от рук отбился, и, кстати, во многом потому, что отношение Верховного видит, а теперь еще и буддистов крестить заставят. Надо нам это?
Спорить, однако, не стал, вспомнив притчу Ходжи Насреддина про ишака и эмира. Сейчас явно не время, Верховный уперся.
И, действительно, в начале февраля появилось официальное сообщение о предстоящем в ближайшие дни его официальном визите в Ургу. Почти одновременно из Лондона пришли новости о переговорах, которые начал там гетман закордонных справ. Британцы неожиданно пообещали многое: льготные займы, техническую поддержку при реконструкции ряда заводов и верфей, некоторые патенты в военной области и массу всего другого. Американцы в этом, якобы, участия не принимали, но кому надо прекрасно понимали, что они с британским капиталом в этом деле как минимум в доле. В Париже в ответ на это скрипели зубами, но терпели. Там тоже понимали, что если конфликт в Монголии хотя бы отчасти ослабит давление японцев в Индокитае, то о прежних разногласиях с НКР в польском вопросе лучше забыть. Эти киевляне вдруг оказались очень нужны для решения больших вопросов мировой политики.
Дальше события развивались стремительно. Верховный гетман отправился в Монголию и произвел на местных жителей большое впечатление. Железнодорожной ветки до Урги еще не было, и последние 100 километров делегации пришлось ехать на автомобилях повышенной проходимости. Однако перед самым городом Верховный пересел в сани и так и прибыл в город: в санях, одетый в теплую бекешу и лохматую папаху. Жахнул с дороги стакан и прямо на площади обратился к народу, почетному караулу, многочисленным монахам и главному нойону с приветственной речью. Что- то там такое про братство народов и общие корни в этой речи тоже было.
Монголы посмотрели: сам невысокий, коренастый, рожа круглая. Может, правда, родственник? Мороза, во всяком случае, явно не боится. На лошадь верхом, однако, взгромоздиться не решился, хотя и предлагали.
В целом русских в Монголии уважали. Торговать с ними было выгодно, большая часть товаров именно и шла из УралСиба. В приграничных районах местные монгольские власти не раз просили у соседей-сибиряков военной помощи, когда уж слишком какое-нибудь кочевое племя увлекалось разбоем. Пара сотен казаков, как правило, решали любую проблему. В самой же Урге если кое-какая цивилизация все же была, то привносили ее в основном именно русские. Накануне визита Верховного сибиряки провели с монгольской знатью большую работу, объясняя, что это именно они отчасти упросили, а отчасти материально заинтересовали гостей в том, чтобы оказать помощь дружественным монголам против японцев, которые все более нагло вторгались в южные и восточные приделы страны.
Вообще с границами на юге и востоке было сложно. Хорошо еще, если где-то они проходили по реке или горному хребту, а в степи, солончаках - кто, когда эту границу видел? Родственные племена пасли скот - и воровали, конечно, китайцы везли через границу товары. Нормальная жизнь. Попробуй кого останови - у каждого винтовка.
Для японцев, которые за прошедшие с момента их вторжения в Китай 10 лет так и не смогли окончательно преодолеть сопротивление и покорить эту страну, захват еще и Монголии практического смысла не имел. В еще непокоренной части Китая было множество районов попривлекательнее. Речь, скорее, шла о престиже армии и императора. Армия, мол, чуть ли не каждый год преодолевает сопротивление очередного противника ради славы божественного тэнно. Так что настала пора отметиться в Монголии.
Сибиряки имели самую достоверную информацию о том, что операция намечена на август, но сами влезать опасались. У них и так положение было достаточно сложным - караваны с их оружием шли в Китай с завидным постоянством. Это, не считая американских поставок через Владивосток, по Транссибу и далее вместе с сибирскими. Фактически Омск балансировал на лезвии ножа. Еще один шаг, и японцы возьмутся за Сибирь. В Токио сторонников продвижения именно в северном направлении было тоже немало, хотя пока побеждали все же те, кто считал, что сначала надо завоевать южные моря и земли.
Самое забавное, что поведи себя японцы несколько по-другому, монголы, скорее всего, ничего бы не имели против их прихода, и, возможно, даже какую-то территорию бы уступили, но вместо дороги купца в Токио выбрали путь воина. А сдаваться противнику, который обозначил себя где-то далеко на юге, откуда до столицы еще неделю скакать, даже для монголов, которые уже давно всерьез не воевали, было как-то несолидно.
И тут сибиряки привозят какого-то чудака в лохматой папахе, который обещает и солдат прислать, и оружие. Хочет воевать - пусть воюет. В степи места много.
Так что визит удался. Договор подписали. Офицеры из Генштаба рекогносцировку произвели и договорились о графике прибытия войск. Баранина во всех видах, правда, поднадоела. Хорошо, что во время остановки в Омске по дороге сюда договорились с сибиряками о поставках продовольствия для войск по крайне льготным ценам. Да и вообще, они много чего дадут: и обмундирование с учетом специфики региона, и транспорт, и топливо, и стройматериалы. Без них эта авантюра вообще была бы невозможна.
Верховный, вдохновленный бескрайними монгольскими просторами, правда, так увлекся, что под конец визита завел с хозяевами разговор о том, чтобы переселить сюда пару сотен тысяч хлеборобов из НКР, основать в степи несколько агрогородков, распахать целину и благополучно выращивать хлеб. Он вообще любил крупные, значимые проекты. Монголы, которых всего-то было слегка за миллион, таких масштабных преобразований немного испугались и предложили вернуться к их обсуждению уже после того, как будет завершена операция по отражению японской агрессии. С таким аргументом спорить не приходилось, и к вопросу об освоении целинных земель решили вернуться позже.
А сразу же после возвращения Верховного на родину в далекую Монголию потянулись воинские эшелоны с недавними победителями Польши. Экспедиционный корпус предполагалось сформировать преимущественно из частей, уже имеющих боевой опыт. Правда, ветераны составляли только костяк частей, а до половины личного состава ротировались из не участвовавших в войне соединений. Смысл этого мероприятия был очевиден - надо было дать опыт реальной войны максимальному числу военнослужащих. Претерпели некоторые изменения и организационная структура и вооружение частей экспедиционного корпуса. Особенности театра венных действий требовали большего количества легких подвижных бронеавтомобилей повышенной проходимости, число танков, в свою очередь, было уменьшено. Моторизованной стала практически вся пехота, причем почти половина ее передвигалась и могла вести маневренный бой на бронетранспортерах. Примерно вдвое увеличилось количество техники в тыловых частях, поскольку им предстояла обеспечивать всем необходимым войска в нескольких сотнях километрах от ближайшей железнодорожной станции.
Японская разведка, естественно, внимательно отслеживала происходящее. Ситуация для Токио просчитывалась достаточно просто. Уже два года Япония находилась в состоянии войны с Соединенными Штатами, но это была классическая война на море, когда серьезной угрозы основным промышленным и политическим центрам противника не могла создать ни одна из сторон. Да, отдельные тихоокеанские атоллы переходили из рук в руки, но это мало что меняло. Гораздо серьезнее для сторон были потери в боевых кораблях. Здесь пока счет был в пользу японцев, ударивших первыми и понявших - правда, не от хорошей жизни - раньше других мировых морских держав, что время линкоров стремительно уходит, и наступает эпоха авианосцев, палубная авиация которых быстрее и дешевле может вымести с поверхности моря практически все. Вопрос был в том, надолго ли сохранится такое преимущество, поскольку американцы всерьез раскрутили маховик своего военного судостроения, и был уже недалек тот день, когда вместо каждого потерянного авианосца они будут вводить в строй два, а то и три. Самолеты они тоже уже клепали тысячами, и были настолько богаты, что могли себе позволить держать на Великих озерах целых три авианосца только для подготовки авиаэкипажей.
В этих условиях японцы предпочли англичан и французов пока не трогать, хотя постоянно долбили их нотами, требуя не давать приют подбитым американским кораблям в своих портах. Помогало слабо, и не раз уже бывало так, что пострадавший американский крейсер не удавалось потопить только потому, что он укрывался в формально нейтральном порту. Капитаны японских кораблей имели приказ ни в коем случае не преследовать противника в англо-французских водах вовсе не из уважения к международному праву. В Токио прекрасно понимали, что борьба идет на пределе сил, и множить число врагов по меньшей мере неразумно.
Лондон и Париж эта ситуация вполне устраивала. Следовавшие один за другим кризисы и мелкие конфликты в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке и в Северной Африке отнимали огромное количество сил, заставляли держать в морях вокруг Европы основные силы флотов этих стран. Постоянно приходилось кому-то против кого-то помогать, причем все чаще случалось, что интересы этих европейских столиц диаметрально не совпадали. Но были союзнические отношения с Вашингтоном, договоры, в том числе и тайные, о взаимной помощи. Так что, не вступая прямо в военное противостояние с японцами, англичане и французы тратили немало сил и ресурсов на то, чтобы создать им дополнительные проблемы, подкачивали потенциальных противников Токио деньгами и оружием. Ну, а уж Вашингтону сам бог велел этим заниматься.
Именно поэтому первым, кто запросился на прием к Верховному гетману после его возвращения из Урги, был американский посол. На этот раз посол не ограничился обычными дипломатическими уверениями о взаимной дружбе и уважении, а положил на стол несколько листов, пояснив, что это списки автотранспорта, средств связи и продовольствия. Все это добро в ближайшее время будет доставлено американскими судами во Владивосток, а оттуда по Транссибу двинется - конечно, за американский счет - навстречу экспедиционному корпусу, а затем поступит в его распоряжение.
- Думаю, что наши военные внедорожники пригодятся вашим солдатам в монгольских степях. Они сейчас производятся в САСШ в очень больших количествах, и мы готовы были бы поставлять их в вашу страну, в первую очередь, для нужд армии. Те же 500 штук, которые мы передаем вашему экспедиционному корпусу, просим рассматривать как небольшой дружеский подарок. Надеюсь, они сделают хорошую рекламу. - Посол не был бы американцем, если бы и сейчас не думал о будущей выгоде. - Что же касается оружия, то заранее отгружать мы его не стали. Сначала надо понять, в чем вы нуждаетесь. Но уверяю, что качество нашего оружия выше всяких похвал, а цены вполне умеренные.
- За джипы спасибо. Очень кстати придутся. - Верховный эту машину знал и даже любил. Один джип был у него в одном из охотничьих хозяйств, и на нем было очень удобно развозить охотников на номера. - Да и остальное тоже. Уж больно далеко туда все везти от нас. Так что поговорите с нашими военными. Корпусу там сидеть долго, кое-чем, возможно, удобнее будет снабжать и с вашей стороны. Но по поводу оружия сразу скажу: недостатка не испытываем. Напротив, только и делаем, что склады от устаревшего освобождаем. А сейчас еще и польские трофеи появились. Так что готовы сами поделиться, но, конечно, не бесплатно.
Как ни странно, со временем договорились. Американцам-то, конечно, польское стрелковое оружие было совершенно ни к чему, но у них были долгосрочные контрактные обязательства на поставку оружия Национальному фронту Китая, который с разной степенью интенсивности продолжал вооруженную борьбу с японцами. Вот и договорились, что за продолжение поставок кое-какого американского имущества и провианта для экспедиционного корпуса НКР будет расплачиваться поставками польских трофеев китайцам. Дело обернулось еще выгоднее, чем можно было предположить. Параллельно с поставками в счет американских обязательств развернули и собственный бизнес, а масштабы войны в Китае, похоже, были такими, что могли поглотить все объедки европейских военных конфликтов.
Что же касается кургузых американских внедорожников грузоподъемностью в четверть тонны, то их в конце концов закупили тысяч 10, но не в сборе, а в виде комплектов для сборки. А пока собирали эти комплекты, причем желающие могли покрутить гайки самостоятельно, наладили производство похожей машины на заводе в Нижнем. Не зря же 30% его акций по-прежнему принадлежало компании "Форд", построившей в свое время этот завод.
Глава пятая.
Ничто не проходит так быстро, как отпуск. Как-то очень быстро, казалось бы, огромный срок - месяц! - пролетел и вот Федор в форме со всеми регалиями стоит перед начальником всей военной медицины киевского военного округа. У престарелого генерала, к сожалению, с памятью все еще было в порядке, и он легко вспомнил виновника ночной кутерьмы в казарме гетманского полка. Задал пару формальных вопросов о состоянии здоровья и, не интересуясь никакими другими обстоятельствами, отправил Федора для продолжения службы в госпиталь ударного корпуса.
Надо было спешить. Пришлось опять прибегать к помощи знакомого артельщика, срочно собирать и упаковывать вещи, но тут вмешалась Маша. Девушка она была практичная и привыкла решать в отцовском доме самые разные вопросы. В результате ненужный багаж Федора уехал на хранение в кладовую в подвале профессорского дома, все вопросы с квартирной хозяйкой она обещала решить уже после его отъезда, а высвободившиеся часы были потрачены на взаимные уверения в самых теплых чувствах и обсуждении планов на лето, когда Маша, наконец, закончит курс, они поженятся и поселятся там, где будет в этот момент служить Федор.
Затем пришел из клиники профессор, все вместе поужинали и проводили Федора на вокзал - поезд в Варшаву уходил в ночь. Проводы были грустными. Почему-то у всех было тяжело на душе, а у Федора, когда он уже махал рукой из окна тронувшегося вагона, возникло странное ощущение, что это был их последний вечер втроем. Но потом началась дорога, возник разговор с попутчиками-офицерами, живо и с оттенком зависти интересовавшимися, где молодой врач успел заработать столько наград, бутылка коньяка материализовалась на купейном столике, и тяжелое ощущение ушло куда-то на задний план.
В Варшаву прибыли утром. В городской комендатуре Федор узнал, где находится его госпиталь, отметил командировочное предписание и двинулся дальше. К вечеру, хорошо намерзнувшись по дороге в ожидании попутных машин, он прибыл в госпиталь, где о нем, откровенно говоря, и думать забыли.
Самое забавное заключалось в том, что задержись Федор в пути еще на пару дней, и ни своего госпиталя, ни корпуса в целом, он бы уже не застал в Варшаве. Соединение перебрасывалось, причем местом его новой дислокации оказался Нижний Новгород. Что делать ударным частям так глубоко в тылу не понимал никто. Брошенная кем-то идея: будем завоевывать Урал! - вызвала у всех чувство недоумения. Всем к этому моменту уже было ясно, что из Польши придется уйти, но было бы логично несколько оттянуть корпус в тыл на европейском направлении или перебросить на юг - как там дальше дела с Турцией будут складываться, но на Волге им уж точно делать было нечего. Что еще более странно, корпус получил приказ передать большую часть боевой техники соседям. Во время боев это было бы нормальным: личный состав уходит на переформирование, а техника идет на доукомплектование остающихся частей, но бои были позади, большая часть подбитой техники была уже отремонтирована и вернулась в строй, так что практического смысла в таком решении практически не было. Командование, вероятно, что-то знало, но молчало, а спрашивать в армии не принято.
Госпиталь тоже максимально разгрузили. Вообще было такое чувство, что части корпуса как будто специально ужимали, оставляя в строю около половины личного состава. Так что поехали налегке. Федора быстро подключили к предотъездным хлопотам, поэтому Варшавы он толком и не увидел. По дороге было много разговоров о том, что будет дальше. Черту под ними подвел заглянувший однажды вечером на стакан чая в купе к молодым врачам начальник госпиталя.
- Вот увидите, на автозавод едем.
- Куда? На автозавод? Зачем?
- Думаю, что за новой техникой. А что, куда и зачем потом - не спрашивайте, не знаю. А думаю так потому, что перед этой польской войной взяли нашу дивизию, фактически разоружили и отправили в город Харьков. И там началось: новые танки, другая техника - все мобильное, на автоходу, оружие новое, измененные штаты, и получился в результате ударный корпус. Но главное в нем было - танки. А в Нижнем самый крупный в стране автозавод. А на нем - отдельный конвейер по производству бронетехники.
- Но это же совсем другое дело. Их броневики и бронетранспортеры и у нас в корпусе были!
- Да, были. Но главной ударной силой у нас были танки. А теперь что будет - посмотрим. И хватит спорить, через пару дней все станет ясно.
Оценка, правда, оказалась излишне оптимистичной. Даже сокращенный на половину корпус в Нижнем размещали долго и с трудом. Недели две мучились, тем более, что надо было еще иметь в виду и предстоящее прибытие пополнения.
Госпиталь опять разделили на несколько частей и распихали по городским больницам, так что Федор очень скоро утратил контакт и с коллегами, и с несколькими офицерами, с которыми он успел сойтись по дороге. Так что делать ему было особенно нечего, и он легко соглашался на дополнительные дежурства в хирургическом отделении больницы, куда временно определили и его с коллегами.
И вот как-то в конце марта, возвращаясь уже поздним вечером после дежурства на свою съемную квартиру в старой части Нижнего он услышал в соседнем переулке звуки какой-то возни. В другой ситуации Федор может и не стал бы вмешиваться - было известно, что в городе пошаливают и не все жертвы грабежей их переживали, но среди прочих звуков он явно различил женский вскрик. Надо было решаться. Федор был в штатском, но как всегда по вечерам носил в кармане табельный пистолет. Он вытащил оружие, завернул в переулок и пытаясь, чтобы голос его звучал максимально твердо, громко крикнул: