Боггарт огляделся. Ничего в окружающем его мире не напоминало о предыдущей ночи. Радио воспроизводило жалкие потуги Limp Bizkit-a заработать денег: Behind Blue Eyes. Наверное так и должно быть, подумал он, ничего не делается просто так. Судьба предрешена: каким родился, таким и живи. Муравьи же не жалуются, на то что им приходится всю жизнь таскать непомерные тяжести. Бабочки однодневки не сетуют на свою короткую жизнь. От судьбы далеко не уйдешь. Безвыходность ситуации ужасает, но что делать, если не хватает смелости покончить с этим безобразием.
Любой согласится, что он самый интересный собеседник. Никто так не разбирается в интересующей тебя проблеме, нет никого более веселого и понимающего чем ты сам.
Боггарт напрягся. К нему подходил человечек. Боггарт, в очередной раз испытав борьбу с чем-то непонятным, настроился на него. Это оказался простенький персонажик, заурядный как часы. Среднего роста, в потертом сером пиджаке, таких же брюках и клетчатой рубашке работник запустелого НИИ с пустыми серыми глазами попросил у него закурить и началась незатейливая беседа о его наивных надеждах на зарубежный грант, о его лаборатории и конечно-же о политике. В последнее время все разговоры людишек сводились к политике. - Да, неплохо потрудились СМИ, политтехнологии в действии, думал Боггарт, нет чтобы направить умы в сторону искусства, науки, да хотя бы просто аромата утреннего кофе или послевкусия Божоле 1978 года...
Небо было залито розово-голубыми красками. Было ощущение, будто никто больше не видел его таким красивым. Людишки шли по улице угрюмо вперясь в мокрый асфальт, как всегда погруженные в свои незначительные размышления. Людишки либо разучились видеть вокруг себя красоту этого мира, либо никогда не умели, а всевозможные Пушкины, Лермонтовы, Чайковские, Глинки, Айвазовские и прочие, были всего лишь исключением из общего правила.
Боггарт одернул себя. Хватит о людишках в конце концов. Не стоят они того. Зачем лишний раз говорить о существах, способных лишь на то чтобы доставлять боль ближним. Каждый раз настраиваясь на человечка Боггарт не осознавал этого. Он понимал, что происходит нечто, но что именно понять не мог. Каждый раз шла борьба двух индивидуальностей, как борьба двух стихий, добра со злом, света с тьмой, порядка с хаосом. Заведомо проигранная борьба. Лишь некоторые из людишек не нуждались в настройке на себя, и их Боггарт называл друзьями. Он никогда не понимал человеческого слова друг. Людишки дружили по разному, и это сильно осложняло задачу.
Общаясь с человечком он становился им до мельчайших деталей. Это доставляло много боли, неожиданно откуда-то появляющейся и потом так-же внезапно исчезающей.
Каждый день боль.
Каждый день страх.
Каждый день тоска.
Особенно тяжело в компании, где надо перенастраиваться каждую секунду, всегда держаться около среднего, чтобы иметь возможность маневра. Но тяжелее всего быть одному. Страшно уступать потоку мыслей рвущихся в голову, потому что если уступишь, то выберешься нескоро и будешь выжат как лимон. Когда перестаешь понимать кто ты есть и для чего ты здесь. Когда тишина пугает своей безмолвностью, а окружающий мир - спокойствием.
Боггарт придался воспоминаниям. "Это природа, сынок!" - говорил отец, но он не прав. Это слабость. А со слабостью надо бороться. Ежедневно, ежечасно, ежесекундно, не прерываясь ни на миг. Всю жизнь бороться и бояться.
Каждая настройка на человечка, каждый миг борьбы самого с собой забирал много энергии и не было ясно почему она не кончается. У Боггарта было техническое образование, и он понимал, что долго это продолжаться не может...
"Интересно, а почему гусеница превращается в бабочку, а не наоборот?" - подумал серенький человечек с пустыми глазами, шагая домой из своего НИИ, когда что-то заставило его посмотреть назад, где красные лучи заходящего солнца нехотя уползали с невысокого домика кажущегося радостным оазисом среди тоскливого асфальта вечернего Петербурга.