Высокая трава щекотала ступни, высоко стоявшее солнце нещадно пекло голову, но Таня не обращала ни малейшего внимания на неудобства. Она прокралась к одиноко стоявшему на окраине леса домику и несколько минут неотрывно смотрела на покосившуюся калитку. Не заметив никакого движения, Таня пугливой ланью метнулась через проселочную дорогу и спустя мгновение оказалась перед забором. Сердце трепыхалось где-то в горле, казалось, стоит открыть рот и можно легко выплюнуть его на ладони. Таня перевела дух и решительно дернула калитку. Последняя отчаянно скрипнула: девочка зажмурилась и застыла на месте. Вокруг по-прежнему было тихо. Тогда она на цыпочках пробралась к двери и приложила к ней ухо: никаких звуков. Окна были настолько грязные, что заглядывать не имело смысла: все равно ничего не увидишь, как ни старайся. Наконец Таня приоткрыла дверь, в нос ударил прогорклый запах водки вперемешку с запахом немытого тела. В горле запершило, и девочка с трудом сдержалась, чтобы не закашлять.
За наструганным, наспех сколоченным столом сидела женщина, уронив голову на руки. На столе перед ней стояла пустая бутылка и граненый стакан. Таня затаила дызание, потом не выдержала и еле слышно позвала:
- Мама.
Женщина с трудом подняла на Таню осоловевший взгляд и вдруг заорала не свои голосом:
- Пшла вон. Чего приперлась?
Таня едва успела захлопнуть дверь, как раздался глухой удар и звон разбитого стекла. Девочка бросилась в спасительную прохладу леса. Дойдя до своего излюбленного места: большого поваленного дерева, упала на хвойную "перину" и разрыдалась. Плакала долго, навзрыд, слезы давно иссякли, а девочка все никак не могла успокоиться, рыдания душили. Таня поднялась и дошла до ручья: попила прозрачной водицы и умыла лицо. Стало чуть легче. Погруженная в невеселые мысли, пошла домой. Вернее, в свой "второй" дом, потому как в первом ее никто не ждал.
Из дома доносились уютные запахи свежей выпечки. Таня потянула носом воздух, в животе заурчало, молодой организм давал о себе знать. Девочка вошла в дом, баба Нюра в цветастом переднике, такая же пышная и уютная, как ее свежеприготовленные пироги, не поворачиваясь, спросила:
- Танька, ты? - и не ожидая ответа, добавила, - Руки мой, голодная небось.
Таня обогнула дом и послушно вымыла руки большим бруском хозяйственного мыла и насухо вытерла белым вафельным полотенцем с синей каемочкой, услужливо висевшим на крючке, шмыгнула носом и вернулась в дом. На столе уже красовались два блюда, полные румяных пирожков.
- Ты чего такая смурная? - забеспокоилась баба Нюра. - К матери, что ли, ходила? - Таня молча кивнула, протянув руку за пирожком. - Да куда же ты? - воскликнула баба Нюра. - Эти же с повидлом, вот эти сначала, с луком с яйцами, поешь. - Убедившись, что Таня взяла нужный, продолжила: - Ну и как она там? Болеет?
- Болеет, - подтвердила Таня с набитым ртом. Слово "болеет" было своего рода эвфемизмом, заменявшим "пьянку". Вроде пока они говорят "болеет", все не так страшно, ведь выздоравливают же хворые.
Таня вспомнила, как баба Нюра как-то рассказывала ей про Лазаря, как Господь сотворил чудо и умерший вдруг встал и пошел. Баба Нюра еще много чего рассказывала, только девочку больше всего впечатлил этот рассказ. Вот бы ее мама так: встала бы и пошла.
- Что за напасть такая, - причитала баба Нюра, отвлекая Таню от печальных мыслей. - Ведь была же нормальная баба. - Это был их тайный знак, посыл, после которого следовала история, которую Таня знала наизусть, но все равно не уставала слушать. Иногда она расцвечивалась новыми подробностями, как картинка в раскраске.
- Мне тогда где-то пятьдесят семь было, молодая еще, - Таня сидела молча, тщательно жуя пирожок. - Пашка мой еще, царство ему небесное, живой был. Надо, кстати, на кладбище пойти, траву порвать, да оградку покрасить, - дождавшись одобрительного кивка, баба Нюра продолжила, - Так вот, я тогда в колхозе дояркой трудилась, коров, значит, доила. Я как раз с другими бабами в коровнике была, вдруг Люська, она еще внутрь-то не зашла, замешкалась, говорит: "Там женщина какая-то идет". У нас село-то маленькое, всего если домов двести наберется, и то хорошо. Ну, ты сама знаешь, чего я тебе рассказываю? Ну так вот, чужие к нам редко приезжают, только если родственники к кому или там из города кто важный пожалует. - Таня кивнула и, ободренная вниманием девочки, баба Нюра продолжила. - Ну, мы коров побросали и высыпали наружу. Смотрим, и правда, женщина по дороге идет. Я-то сослепу не сразу разглядела детали, ну, одежку там, да лицо, только когда ближе подошла. Одета скромно: костюмчик коричневый, пиджачок, да юбочка чуть колено закрывает, туфельки на небольшом каблучке, аккуратненькие такие, на шнурочках, пылью покрыты, что неудивительно, с нашими-то дорогами. Тьфу, не дороги, позор, не могут дорогу сделать, вон в соседнем селе давно уже сделали, а у нас, - баба Нюра махнула рукой. - Волосы русые, в хвост убраны. В руках небольшой чемоданчик. Молодая совсем, но, главное-то, брюхатая. Живот уже чуть на глаза не лезет, пиджачок-то не застегивается, на животе, значит, не сходится. Приблизилась к нам, улыбнулась, поздоровалась. Ох, и приятно стало, а то бывают некоторые, не считают нужным незнакомому человеку здоровья пожелать. Это, я считаю, ни в какие ворота. А твоя мама вежливая, улыбается, а уж улыбка ее красит, сама знаешь. - Баба Нюра выжидательно посмотрела на Таню, девочка кивнула, и довольная старушка продолжила. - Ну так вот, поздоровалась и спрашивает: "А где председателя найти?" Тут Люська и говорит: "Давайте я вас провожу, а то заблудитесь еще, да и чемоданчик, небось, тяжелый, в вашем-то положении тяжести таскать". И так ловко хвать у твоей мамы чемоданчик. Сначала, конечно, Люську на чем свет ругали: наглая, как танк, зараза. А потом гадать стали, зачем это городской Митрич наш понадобился. "А вдруг, - Валька сделала огромные глаза, - это Митрича ребеночек-то? Вот и приехала краля отца-то разыскивать". Ну, мы ее на смех, конечно, подняли. Где Митрич наш, старик уже совсем, поди, песок сыплется и где твоя мама, молодая, да красивая. Да и Митрич наш деревенский до мозга костей, а твоя мама за километр видно, что городская. Как мы узнали, что городская? - Вопрос был риторическим и ответа не требовал, - так кто всю жизнь в селе жил, тот городского за версту видит. Все в нем городского жителя выдает: и одежка, и походка, и улыбка даже какая-то не нашенская, а уж речь-то, речь, словно нитка у веретена вьется, не то, что у наших, слова через одно коверкают, на люди стыдно выйти. Валька тогда на нас совсем разобиделась, надулась, молча корову доит. Тут Люська прибежала: раскрасневшаяся, глаза блестят. Ну, мы к ней, что де, да как. А она молчит, недотрогу, значит, строит, вздыхает, глазами хлопает. Мы уже чуть с любопытства не лопаемся, а она молчит, как рыба. Сжалилась потом над нами и начала рассказывать. Мама твоя, оказывается, из города приехала и искала жилье, да работу. "Работу? - расхохотались мы, - работница из нее знатная, только пузом гвозди заколачивать". Ты уж нас прости, мы же не со зла. - Таня снова кивнула, и прощенная баба Нюра продолжила, - Люське немного выяснить удалось, а уж строила из себя, как будто тайну какую выведала. В общем, не знаю, какой там у твоей мамы с Митричем разговор состоялся, только пожалел ее председатель-то. Это в городе всякие совкомы, да райисполкомы, штоб они не ладны были, - баба Нюра потрясла кулачком, - а у нас Митрич и за секретаря, и за зама его, - довольная шуткой, рассказчица засмеялась. - В общем, пожалел Митрич твою маму - поселил в домике у Никитишны. Ох, хорошая бабка была, хорошая, только вот одинокая, одна, как перст. Не нажила ни мужа, ни детишек. Тяжко уж ей одной-то было, воды надо натаскать, в магазин сбегать. У нас все добрые, да отзывчивые, только вот дел у самих невпроворот. Так твоя мама у старухи и поселилась. У одной крыша над головой, у другой пара рук. Всем хорошо. Вот Митрич, вот стервец, удумал, а? Да ни один секретарь ихний ему и в подметки не годится, так и знай. Ладно, спать пора, завтра на работу. - Баба Нюра засуетилась, захлопотала, словно стесняясь своей откровенности. - Спать пора, - буркнула старушка, убрав посуду и вытерев со стола. - Завтра вставать рано, не забыла? - Таня покачала головой.
- Спокойной ночи, - тихо произнесла она и поцеловала старуху в морщинистую щеку.
Таня сразу же уснула, а баба Нюра долго ворочалась в постели, охала и тихо стонала, стараясь не разбудить девочку. Она представляла, как Таня завтра выйдет на работу, доставшуюся от непутевой матери. Митрич устроил Танину маму на почту, в помощь Клаве, тем более та давно помощницу просила. Так Танина мама стала почтальоном, работа-то ее и сгубила. Каждое утро ее можно было увидеть на дороге с почтовой сумкой и огромным животом. Шла тяжело, то и дело останавливалась, чтобы отдышаться. Село хоть и небольшое, но пешком не сильно-то находишься. Так и родила, на работе, прямо из одного дома и увезли. Говорят, еле довезли, чуть в неотложке не родила. После родов почтальонша ходила по домам с младенцем, хитро привязывая Таню к спине. Местные Танину маму любили, приветливая и улыбчивая, всегда она находила для всех доброе слово, но и жители не оставались в долгу: давали, кто что может: в основном, сезонные овощи или фрукты, молока для ребенка, сыр, хлеб. Почтальонша все принимала с благодарностью. Таня подросла и мать стала оставлять ее с Никитишной. Наступили холода, и благодарные жители стали наливать Таниной маме по стопочке: "для сугреву". Митрич выделил почте велосипед, чтобы облегчить труд, да почтальонша всегда была "под мухой", вот велосипед и разбила. Сначала местные пытались чинить, но потом бросили это "гиблое" дело. Только Танина мама не бросила: все чаще ее можно было заметить шагающей нетвердой походкой к "клиенту". Никитишна как только не увещевала нерадивую мамашу, грозилась "выкинуть вон из дома вместе с приплодом", стращала "карой небесной", да все без толку. Местные уже осознали свою ошибку: наливать перестали, но поздно. В селе был алкаш: дядя Паша, вот к нему-то и бежала почтальонша "за дозой" после работы. Пока жива была Никитишна, Танина мама "держалась", а когда старушка упокоилась на местном кладбище, совсем "с катушек съехала".
Тане было всего десять, когда она впервые надела тяжелую почтовую сумку и отправилась по домам. Так мамина работа легла на хрупкие детские плечи. Местные девочку жалели, помогали, чем могли, угощали сладостями, часто звали к столу, вот только что не наливали. Тане работа нравилась: сразу после школы бежала она на почту, брала сумку и шла по домам, уроки делала допоздна, часто засыпая прямо с учебниками, летом старалась встать как можно раньше, чтобы разнести почту до жары. Клаве приходилось отсчитывать пенсию и класть в подписанные конверты, чтобы девочка не запуталась, но она не роптала, в селе все Таню жалели. Половину зарплаты Таня относила матери, другую половину - бабе Нюре, пенсии старушки едва хватало на нее одну. В субботу и воскресенье у Тани были заслуженные выходные, но отдыхать не получалось: надо было помогать бабе Нюре, съездить за продуктами в ближайший город, убрать в доме, помочь приготовить.
Баба Нюра часто вздыхала и причитала ночами, жалела лишенного детства ребенка и осуждала мать, но Таня росла живой, любознательной и жизнерадостной девочкой, радовалась каждому дню, словно не замечая лишений. Рядом с ней старушка забывала горести и смеялась вместе с ней, каждый день благодаря бога за нежданный "подарок". "Ох, девочка моя, с тобой не соскучишься", - часто повторяла она, заплетая Тане две толстые белокурые косы.
В понедельник утром Таня, как обычно, поднялась в пять утра, умылась, съела два пирожка, запила молоком и отправилась на работу под напутствия бабы Нюры:
- Смотри, осторожно там, шапку возьми, голову напечет, не задерживайся нигде, освободишься, сразу домой.
- Хорошо, бабушка, - Таня махнула на прощание рукой и стремглав бросилась к зданию почты.
- Ох, храни, Господи, - баба Нюра перекрестила удалявшуюся спину и заковыляла домой. Таня словно забирала с собой жизненные силы, с уходом девочки баба Нюра сразу ощущала свой возраст, ныли спина и колени, появлялась одышка, хотелось прилечь. "Нечего разлеживаться", - одернула себя баба Нюра и направилась на кухню, готовить "Танечке" обед.
Здание почты находилось в самом центре села, рядом с "домом культуры", где иногда, по большим праздникам, показывали фильмы. В большом сером здании было прохладно, и Таня остановилась, чтобы перевести дух. Почта открывалась в восемь, но Клава приходила загодя, сортировала письма, получала посылки, считала пенсии.
- А, прибежала, егоза, - поприветствовала она вошедшую Таню. - Вон твоя сумка, удачного дня.
- Здрасти, - выдохнула еще не отошедшая от бега Таня.
- Там, кстати, бабе Нюре письмо пришло, в сумку положила, - сообщила Клава словно о чем-то незначительном.
- Что? - спросила Таня.
- Письмо бабе Нюре, - терпеливо повторила Клава, не поднимая глаз, - не проснулась еще, что ли?
- Письмо? - охнула девочка. Это было нечто неслыханное, за все время, что Таня жила у бабы Нюры ей пришло всего два письма. Старушка бережно их хранила и часто просила Таню почитать, хотя знала каждое слово наизусть.
В Москве у бабы Нюры жил сын, невестка и внучка, Таня видела их на фотографии, вложенном в одно из писем. Фотография была вставлена в трюмо между зеркалом и рамой и выцвела от времени. Баба Нюра часто надевала на нос очки и подслеповато щурясь, подолгу рассматривала изображение. Таня охотно слушала про "сыночку", но не воспринимала его как кого-то из крови и плоти, скорее, как недосягаемое существо, вроде бога.
- А почему он не приезжает, баба Нюра? - спросила как-то Таня.
- Некогда ему, - зло ответила старушка, и Таня не приставала больше с вопросами.
Девочка старалась разнести почту как можно быстрее, нигде подолгу не засиживалась и отказывалась от угощения, чтобы как можно скорее отнести долгожданное письмо бабе Нюре. Она предвкушала ее неверие, а потом радость, рисовала в воображении, как они вдвоем сядут за стол, и Таня начнет читать заветные строки, а баба Нюра будет утирать текущие слезы уголком цветастого фартука.
Закончив с почтой, Таня опрометью бросилась домой, прижимая к груди "драгоценность".
- Баба Нюра, баба Нюра, - с порога закричала она, задыхаясь от бега.
- О, господи, что стряслось? - испугалась старушка. - Случилось что? - Таня никак не могла отдышаться, а потому молча протянула письмо. - О, господи, - заплакала баба Нюра, - наконец-то, а я уже боялась, не случилось ли чего. Давай быстрее. - Старушка плеснула Тане воды и едва сдерживала нетерпение, пока девочка жадно пила. Наконец Таня уселась и вскрыла конверт. Баба Нюра елозила на стуле. - Ну, что он пишет? - не выдержала она. Письмо было коротким, всего три строчки: "Мать, встречай. Едем. Будем третьего сентября". - О, господи, это же послезавтра, - всплеснула руками баба Нюра. Таня пожала плечами: письмо шло без одного дня три недели. Весь следующий день баба Нюра готовилась к приезду сына: наварила борща, большую кастрюлю картошки, замесила тесто. Таня, придя с работы, помыла полы, натаскала воды из колодца, выстирала шторы, вымыла окна, вместе застелили две кровати в соседней комнате. Таня с бабой Нюрой занимали одну комнату, вторая стояла пустой за отсутствием необходимости.
- Вот и пригодилась, - приговаривала баба Нюра, любовно накрывая взбитые подушки вышитыми салфеточками.
Таня вышла из комнаты ближе к восьми, баба Нюра ее не будила, давая "девочке отоспаться в выходные". Девочка сладко потянулась, широко зевнула, потерла глаза:
- Доброе утро, баба Нюра.
- Доброе, доброе, - пробурчала старушка, не сводя глаз с окна: вдруг покажутся долгожданные гости. - Нет, вот ты скажи, не мог, что ли, телеграмму отправить: когда ждать, во сколько?
- Наверное, не догадался, - пожала плечами Таня.
- Он не догадался, а я, значит, должна как на иголках сидеть, - кипятилась баба Нюра.
- Так вы отвлекитесь, займитесь чем-нибудь, - резонно посоветовала Таня, откусывая яблоко.
- Займешься тут, места себе не нахожу, - посетовала старушка, тяжело вздохнув. Таня поняла состояние бабушки и настаивать не стала, тихонько собралась и выскользнула за дверь. - Ты куда? - окликнула ее баба Нюра.
- К Катьке, - Таня неопределенно махнула на прощание рукой, оставив старушку охранять подступы к дому.
Как только дом скрылся из виду, Таня воровато огляделась и повернула в противоположную сторону. Ее охватило такое же волнение, как бабу Нюру: сердце колошматилось, к горлу подступил ком, бросило в пот. Быстро пройдя небольшой участок леса, Таня затаилась в кустах. Вокруг ее дома по-прежнему было тихо, ничто не нарушало его вынужденный покой и, если не знать, что внутри кто-то есть, легко можно было подумать, что дом заброшен. Забор покосился и наполовину врос в землю, доски местами прогнили, дорожка заросла сорной травой, а участок превратился в непроходимую чащу, грязные окна почти не пропускали свет, крыша покрылась мхом. Таня нервно сглотнула и в два прыжка очутилась возле забора. Мать лежала на кровати прямо в одежде, спиной ко входу и громко храпела. Таня немного помялась у входа и медленно затворила за собой дверь: пока мама не "выздоровеет", делать ей там нечего. Девочка шла медленно, словно ноги налились свинцом, добрела до ручья, попила, умылась, вернулась на "свое" место подле упавшей сосны и дала волю слезам, вскоре незаметно уснула.
В дом Таня вернулась только к вечеру, по доносившимся из кухни голосам поняла, что долгожданные гости наконец-то приехали. Таня впервые постучала, удивленная баба Нюра открыла дверь и практически втащила девочку внутрь. Было неловко, Таня смотрела в пол, щеки пылали.
- Где тебя носит? - прошептала баба Нюра. - Познакомьтесь, это Танечка, я вам про нее писала. - Таня решилась поднять глаза на родственников. На нее внимательно смотрели три пары глаз.
- Ой, как я рада с тобой познакомиться, - девочка одного с Таней роста и, как она знала от бабы Нюры, возраста, подскочила к ней и радостно затрясла ее руку. - Меня Настя зовут. Надеюсь, мы с тобой подружимся. Бабушка столько о тебе рассказывала.
- Приятно познакомиться, - отозвалась Таня, тут же смутившись своего казенного ответа. - Баба Нюра про тебя тоже много рассказывала, - решила сгладить неловкость Таня.
- Давай, мой руки и к столу, - скомандовала баба Нюра. Когда Таня вернулась с улицы, старушка представила ее остальным: - Это мой сын.
- Дядя Витя, - представился мужчина очень похожий на мать, такой же круглолицый и румяный, с добрыми искорками в карих глазах. - Рад знакомству.
- Взаимно, - кивнула Таня.
- Это моя невестка... - начала баба Нюра.
- Елизавета Петровна, - опередила ее элегантная дама, приветливо улыбаясь. Таня улыбнулась в ответ и кивнула, несмотря на юный возраст и неопытность, она сразу же почуяла, кто в семье главный и кого следует опасаться.
- Вы угощайтесь, угощайтесь, - суетилась баба Нюра, - небось голодные с дороги-то. Она сдернула салфетки с пирожков, размотала тепло укрытую вареную картошку, ловко нарезала огурцы и помидоры с огорода. - Угощенье нехитрое, но все свое, домашнее, пирожки с луком с яйцами, а эти вот с повидлом, остыли уже, - тараторила старушка. - Вы ж не написали, когда приедете, я уж не знала, когда и ждать, - с укоризной произнесла она, глядя на сына.
- Мам, ну ты чего, приехали же, - пробасил он, отдавая дань маминой стряпне. Животик выдавал в нем любителя покушать.
- Лизонька, ты чего ничего не ешь. Возьми пирожок, - старушка протянула угощенье невестке, но та покачала головой:
- Спасибо, Анна Николаевна, я фигуру стараюсь беречь, - произнесла она и почему-то обиженно поджала губы. Тут она так выразительно взглянула на мужа, что он тотчас же отставил тарелку и вытер губы полотенцем. Таня поймала взгляд, так, должно быть, смотрел удав на кролика.
- Витенька, так не ел же ничего, - всплеснула руками баба Нюра. - Вот помню, в детстве..., - старушка мечтательно прикрыла глаза, собираясь удариться в воспоминания, но Елизавета Петровна решительно прервала этот порыв.
- Анна Николаевна, Вите вредно много есть, он и так склонен к полноте, наследственное, - высокомерно произнесла она. Баба Нюра вспыхнула, но промолчала, проглотив обиду.
Тане с Настей фигуру беречь пока было не надо, поэтому они трескали пирожки один за другим, переглядывались и хихикали.
- Давайте чай пить, - вскинулась старушка, ставя чайник на плиту. - Таня, принеси варенье из подвала. - Таня бросилась исполнять просьбу и принесла сразу две банки: яблочный джем и смородиновое варенье.
- Не смогла выбрать, - засмеялась она, разрядив атмосферу. Настя прыснула, у Дядя Вити запрыгали чертики в глазах, баба Нюра рассмеялась, а Елизавета Петровна снисходительно улыбнулась уголками губ.
Елизавета Петровна с Дядя Витей от варенья отказались. Первая по велению сердца, второй по велению жены. Со скорбным видом он прихлебывал чай, косясь на супругу.
- Ну, хоть ложечку, - жалостливо протянула баба Нюра, но невестка была непреклонна.
Зато дети дали себе волю и вдвоем уплели почти обе банки. Елизавета Петровна смотрела на них снисходительно, словно королева на свиту. После чая взрослые завели свои скучные разговоры, вспоминая дальних родственников и перемывая кости знакомым и друзьям, а Таня с Настей вышли на улицу, подышать свежим воздухом перед сном.
- Какие звезды большие и так низко, - восхитилась Настя, и Тане стало приятно, словно это ее личное достижение.
- Вы в Москве живете? - жадно спросила она, чтобы завести разговор, ведь ответ она прекрасно знала, баба Нюра ей все уши про это прожужжала.
- Да, скукота, - Настя зевнула. - Не то, что у вас, классно. Комары только кусают, - в подтверждение своих слов она громко хлопнула себя ладошкой по ляжке.
- А у вас нет комаров? - спросила Таня.
- За городом, а в Москве все сдохли, - засмеялась Настя. - Плохо им у нас.
- Зато у нас хорошо, - скорбно сказала Таня. - Слушай, а пошли завтра на озеро купаться, там знаешь, как классно. Местные говорят там русалки водятся.
- Русалок не видела, - честно призналась Таня, - зато рыба есть, местные говорят, там столько рыбы. Можно на рыбалку сходить, - с энтузиазмом произнесла девочка.
- Озеро - это, конечно, хорошо, но мы на море скоро поедем, - буднично произнесла Настя и зевнула, в этот момент она сильно напомнила Тане мать. "Яблоко от яблони", - как любила говаривать баба Нюра. Таня промолчала. Из деревни она выбиралась только в близлежащий город и то не дальше рынка. В глазах защипало. - Прости, - словно почувствовав ее настроение, Настя примирительно накрыла ладонью Танину руку, но девочка вырвала руку и вбежала в дом. Взрослые уже закончили трапезничать, женщины убирали со стола, Дядя Витя задумчиво смотрел в окно.
- Что-то случилось? - спросила Елизавета Петровна, переводя взгляд с дочери на Таню.
- Ничего, - покачала головой Таня.
- Мама, можно мы завтра с Таней на озеро пойдем? - вдруг выпалила Настя и у Тани на душе потеплело.
- Поговорим об этом завтра, - произнесла Елизавета Петровна.
- Мамочка, но, пожалуйста, пожалуйста, там русалки водятся, - затараторила Настя, молитвенно сложив ладони.
- Русалки, скажешь тоже, - хохотнула баба Нюра, складывая чистую посуду аккуратной стопочкой: от большей к меньшей. - Там рыба-то уже давно не водится, всю выловили, подчистую.
- Девчонки, пойдем вместе, я удочку старую возьму, - неожиданно поддержал девчонок дядя Витя. - Мама, ты мою удочку видела?
- Да уж проржавела вся, - буркнула баба Нюра, не желавшая на весь день расставаться с сыном. - Лиза, дочка, и ты сходи, позагораешь, развеешься, что тебе со старой-то весь день сидеть, - предложила баба Нюра.
- Мама, мама, пошли все вместе, - запрыгала от восторга Настя. - Вот весело будет.
- Посмотрим, - не сдавалась Елизавета Петровна. - Марш в постель, уже давно спать пора.
Пока взрослые чинно сидели на берегу: Виктор с удочкой, Елизавета Петровна с модным журналом, а баба Нюра (даже старушку вытащили на озеро) без ничего, по причине плохого зрения, щурилась, как разомлевшая кошка на солнце, девочки весело плескались, фыркали и брызгали друг в друга водой. Таня заметила купальник Елизаветы Петровны по последней моде, тонкую талию и некрасивые, короткие ноги с толстыми щиколотками, единственное, что с головой выдавало ее "плебейское" происхождение. "Голова королевская, а ноги крестьянские", - подумала Таня и сразу же прозвала их "кубышками". Женщина знала о своем изъяне и старалась его скрывать брюками или юбками, прикрывавшими колени. Благо и те, другие были на пике моды.
- Ой, кажется, клюет, - сказал дядя Витя и сам удивился.
- Клюет, клюет, - радостно запрыгали Таня и Настя.
- Девочки, не брызгайтесь, - недовольно вымолвила Елизавета Петровна, и поправила "шлем" из волос.
Но папу и девочек охватил такой азарт, что слова Елизаветы Петровны остались без ответа.
- Папа, русалку поймали, - кричала Настя, хохоча.
Наконец под общий хохот и ликованье из воды выудили небольшого карпа.
- Вот это добыча, - верещала Таня. Ведь не столь важен трофей, как азарт погони.
Домой шли уставшие, но счастливые: девочки бежали впереди, взрослые поодаль, делились впечатлениями дня, обсуждали планы на завтра.
- Мама, - осторожно начал Виктор, улучив момент, когда никого рядом не было. - Мы же приехали тебя на море свозить.
- Какое море, сынок, старая я уже, - вздохнула баба Нюра.
- Ну, какая ты старая, мам? Вон еще, в полном соку, - пошутил Виктор.
- Высох весь сок-то, одна труха осталась, - засмеялась баба Нюра. - А если серьезно, то без Тани я никуда не поеду. Куда я ее одну-то оставлю? У нее ж никого, окромясь меня, нету.
- Как нету? А мама? - спросил Виктор.
- Мама? Нету мамы, была бы, так мне одной и куковать бы, - отмахнулась баба Нюра, - так что или с Таней, или я никуда не еду, так своей Лизе и передай, - сказала, как отрезала, а чтобы избежать дальнейших уговоров, поспешила вперед. "Ну, мать, ну подставила так подставила, - пробурчал Виктор себе под нос, - я ж теперь как меж двух огней".
Но Елизавета Петровна на удивление быстро согласилась, на радостях баба Нюра выхлопотала у Митрича для Тани двухнедельный отпуск.
- Прости, Николаевна, больше не могу. И так каждый день рискую: начальство прознает, что почтальоном девчонка несовершеннолетняя работает, голову оторвут, - Митрич жестом показал, что его ждет в таком случае, чтобы у бабы Нюры не осталось сомнений.
- Нужен ты сильно начальству-то, оно к нам и дорогу-то забыло, - проворчала баба Нюра, но спорить не стала. - Две недели так две недели. И на том спасибо.
Для Тани все было в диковинку: и вокзал, и поезд, и спешащие по перрону люди.
- Ох, как гудит, - восклицала она, и ее и без того большие глаза делались еще больше. - Я людей столько отродясь не видела, - удивлялась она, каждую минуту останавливаясь.
Настя приходила в восторг от Таниного удивления, смотрела на все ее глазами и словно видела впервые. Море повергло Таню в ступор: она долго стояла с открытым ртом, а потом вдруг выдала:
- Это сколько же здесь наших озер, - чем, вызвала бурное веселье взрослых и Насти, только Елизавета Петровна снисходительно улыбнулась уголками губ.
Неделя на море была самой счастливой в Таниной недолгой жизни: она никак не могла поверить, что можно просто ничего не делать, загорать, купаться, гулять и есть вкусности. Таню удивляла Настя, которая принимала все как должное, иногда даже капризничала, что ей скучно, или невкусно, или жарко. Тане было хорошо всегда: она с благодарностью принимала все, что ей предлагали, никогда не жаловалась и старалась доставлять как можно меньше хлопот, сделаться незаметной и слиться с морским пейзажем. Чтобы хоть как-то отплатить за оказанную ей честь, она носила на пляж и с пляжа зонтик и полотенца, бегала за водой и мороженым и старалась развлекать Настю, чтобы она меньше докучала взрослым. Хотя Таня была на девять месяцев младше, она чувствовала себя гораздо старше подруги, но относилась к ней не покровительственно, а, наоборот, давала Насте почувствовать себя старше.
- Как Настя изменилась, заметил? Словно другой человек, - заметила однажды Елизавета Петровна.
- Да уж, - отозвался Виктор, поглощенный "Аргументами и фактами".
- Не девочка, а чудо, - поддакнула баба Нюра, - Настенька-то вообще умница, - осеклась она, наткнувшись на тяжелый взгляд невестки.
Неделя быстро закончилась, пришло время возвращаться домой. Таня больше не высказывала восторгов, была задумчива и сосредоточенна.
- Ты не заболела? - обеспокоенно спрашивали взрослые. Таня заболела, заболела морем, его переменчивым настроением, легким бризом, солеными штормами и бескрайним горизонтом. С этого времени у нее появилась еще одна мечта: привезти маму на море, впитывать ее восторг и восторгаться вместе с ней.
Едва вернувшись в родное село, Таня под предлогом взять у Степановны молока, с трудом отделалась от Насти и помчалась домой. Баба Нюра только вздохнула, она-то знала, куда на самом деле спешит девочка. Маму Таня застала в том же состоянии, ничего не изменилось с момента ее отъезда. Таня вернулась с бидоном молока, еще более удрученная, чем обычно. Сделалось стыдно, что она отдыхала на море, пока родной человек пропадал. Умом она, конечно, понимала, что не в ее силах что-то изменить, это ощущение бессилия изматывало, крало силы, не давало вздохнуть полной грудью. Настя обиделась, что Таня не взяла ее с собой и демонстративно сидела на крыльце, отвернувшись в другую сторону. Раньше Таня бросилась бы к подруге, выясняя, что же случилось и постаралась бы скорее загладить свою вину, но сейчас она прошла мимо, словно не заметив Настю.
- Что это с ней? - тихонько спросила Елизавета Петровна у свекрови.
- К матери ходила, - шепотом ответила старушка, раскатывая тесто для вареников.
Елизавета Петровна почувствовала, что лучшего момента может и не будет: девочка только что наглядно увидела, какое будущее ее ждет.
- Таня, - торжественно произнесла она.
- Лиза, не сейчас, - Виктор положил руку на плечо жены, но она решительно скинула его руку:
- Нет, Виктор, сейчас, - твердо произнесла она. - И не мешай, пожалуйста. Таня, - повторила она. - Мы хотим тебе предложить поехать с нами, - сделав паузу, чтобы оценить эффект, она продолжила: - За время, проведенное с нами, мы к тебе очень привязались. Анна Николаевна стареет, да и что тебе здесь делать? - она обвела рукой вокруг. - В Москве, - для пущего эффекта она повторила: - В Москве тебя ждет совершенно другое будущее. Анна Николаевна говорила, ты мечтаешь стать врачом. Это правда? - Елизавета Петровна тщетно пыталась поймать взгляд девочки. Таня кивнула. - У тебя будет такая возможность, ты выучишься и вернешься в родное, - Елизавета Петровна не решилась произнести слово "село". - Родной, - поправилась она, - край, поможешь маме, останешься, если хочешь. Тебя ждут блестящие перспективы, - ее голос становился все торжественней. Таня наконец подняла голову и посмотрела в торжествующие глаза своей благодетельницы. Неужели господь услышал ее молитвы? - Ты будешь жить в столице нашей родины, ни в чем не будешь знать отказа, будешь ходить в один класс с Настей, - Таня перевела взгляд на подругу. Она, кажется, забыла недавнюю обиду, ее ладони были молитвенно сжаты, в глазах читалась мольба. - После окончания школы ты поступишь в медицинский, если у тебя все еще будет такое желание. - Таня открыла рот, чтобы что-то сказать, но Елизавета Петровна жестом ее остановила. - Если ты не хочешь расставаться с Анной Николаевной, то тебе и не придется: - Каждое лето вы с Настей можете приезжать сюда, а когда Анна Николаевна даст согласие, то и она поедет с нами в Москву. Мы будем жить все вместе, одной большой семьей. Тебе необязательно давать ответ сейчас, до нашего отъезда еще пять дней. У тебя есть время подумать. Вот билет на твое имя. - Елизавета Петровна протянула Тане билет, она молча его приняла и сунула в карман.
- Я обещаю подумать, - тихо произнесла она и выбежала вон из дома. Настя молча смотрела ей вслед, не пытаясь догнать. Тане хотелось остаться одной, мысли путались, от надежды и радости ее бросало в пучину отчаяния. "А что, если она станет не нужна? Ее выкинут, словно щенка? Все это так долго, а матери помощь требуется прямо сейчас. Но, с другой стороны, она ничем не может помочь". Она разрыдалась. Баба Нюра нашла ее ближе к вечеру, она знала ее укромное место, ведь именно здесь она нашла девочку пять лет назад, когда пошла за земляникой. Услышала плач, привела Таню домой, напоила чаем, да так и оставила подле себя. И ни минуты об этом не жалела, ведь девочка скрасила ее старость.
- Ну что ты, маленькая, не плачь, - баба Нюра, охая и кряхтя, опустилась рядом и обняла хрупкие плечики. - Соглашайся, внученька, соглашайся. Не каждый день такой шанс выпадает. Лизка хоть баба и вредная, но здесь я ее полностью поддерживаю. Меня не станет, с кем ты останешься? В детдом пойдешь? Так и будешь почту таскать до пенсии? А Москва - это совсем другое, там и возможности другие. Ну, пойдем, я вареников наварила, голодная, поди?
Обнявшись, они направились к дому. Ночью Таня не спала, ворочалась, к утру решение созрело: "Как она ко мне, так и я к ней", - в ней говорила обида на мать. До отъезда оставалось несколько часов, и Таня решила попрощаться с матерью.
Привычно посмотрела из кустов на когда-то родной дом, но в сердце ничего не шевельнулось, не было даже привычного волнения, пусто. Не таясь, Таня перешла дорогу, потянула скрипнувшую калитку, вошла. Внутри пахло чем-то вкусным, приодетая мать обернулась на звук:
- Танечка, доченька, а я для тебя супчик сварила. - Таня огляделась, в доме было прибрано, вымытые стекла весело блестели. Словно испугавшись, что не хватит решимости, девочка попятилась, выставив вперед ладони:
- Нет, нет, - шептала она, но материны руки прижали к гулко колотящемуся сердцу, и Таня громко заревела, выплескивая невысказанные обиды и несостоявшееся предательство. Забытый билет до Москвы остался лежать в кармане.