"Красотища, воздух свежий, грибы, ягоды, молоко парное, только-только из-под коровы", - так думают городские, приезжая на лето в деревню к родственникам. А для тех, кто здесь родился, жизнь в деревне - это тяжелый, монотонный труд от зари до заката, летом - комары, осенью - грязь, зимой - холод.
Мы с матерью жили в небольшой деревушке под Туапсе. Одноэтажный домик с комнатой и кухней, во дворе туалет типа сортир, банька, коровник, свинарник, курятник, погреб для хранения овощей, сарай для инвентаря - вот и все хозяйственные постройки. Дом еще отец покойный строил. Хороший был мужик, работящий, руки - золотые, одна беда - пил. Сколько мать его ни пилила, сколько ни плакала, ни умоляла: "Не пей, Ванечка. Погубит тебя водка", не слушал, отмахивался, как от назойливой мухи. Вот и допился. Шел от соседа пьяный, упал и замерз. Всю ночь искали - без толку. Сугробы такие намело, поди - отыщи. Утром только нашли, в двух метрах от дома. Ох, как мать горевала, все глаза выплакала. Эх, хорошо при батьке-то жилось, рукастый он был. Соседи к нам ходили толпами. У кого радиоприемник сломался, у кого - телевизор, кому - мотор на стареньком "жигуленке" разобрать. Никому отец не отказывал, всем помогал. Расплачивались, чем могли. Несли картошку, яйца, муку, хлеб. Мать ворчала: "У самих такого добра хватает". Но денег у деревенских - практически нет, откуда им взяться? Только если пенсия у кого, или дети из города высылают, ну, или, когда-никогда корову продадут или свинью. Живут-то все натуральным хозяйством. Зато принесут пару литров молока, мать сыр сварит, или масло собьет, а то и пирог в печь поставит - пальчики оближешь. А тут остались мы без кормильца, все заботы легли на нас с матерью.
- Горе-то какое. Вот судьба-судьбинушка, - причитали соседи после похорон отца. Первое время помогали, чем Бог послал, соседи у нас отзывчивые, а потом - перестали, своих забот хватает. Пришлось нам с матерью справляться самим. Подъем - в пять утра. Сначала принести воды, благо речка прямо по нашему участку течет, даже колодец рыть не пришлось. Умыться, зимой вода такая студеная, аж зубы ломит. Чайку горячего попить с хлебом и маслом. Потом - в коровник. Коров у нас две, кормилицы, Зорька и Манька. Мычат, нас встречают. Подоить, почистить, сена свежего положить. Теперь - в свинарник. Свиней у нас - четыре. Три свиноматки - Люська, Зинка и Кукла и боров - Борька. Убрать, покормить. Следом - курятник. В шесть тридцать, если нет каникул, начинаю собираться в школу. Мать заворачивает в полотенце тормозок - пару вареных яиц, краюху хлеба, кусок сыра. За полтора часа как раз к началу занятий поспеваю. Зимой выхожу затемно. Школьный автобус до нас не идет, деревня стоит на отшибе, всего шесть домов. Из школьников - я один. Вот и приходится пять километров пешком чесать, только в одну сторону. Но в школе мне нравится. Светло, уютно, вода из крана теплая течет. И ребята мне нравятся. Хорошие, не задается никто. Да и попробовали бы они позадаваться. Кулачищи-то у меня во какие вымахали. Уж за себя я постоять сумею. А учиться я люблю. Это не сено ворочать, или дрова на зиму колоть. Сидишь, задачки решаешь, диктанты всякие пишешь - легкотня. Я один из лучших в классе по математике и по физике. Даже пару раз хотели меня на олимпиаду в город отправить, да некогда мне. Мать одна не управится. В предвыпускном классе Татьяна Петровна, математичка наша, оставила меня после урока, да как насядет:
- Николай, (надо же, приятно, а то деревенские-то всё Колька, да Колька) тебе в город надо ехать, поступать. Нельзя такой талант в землю закапывать.
- Спасибо, Татьяна Петровна, я подумаю, - а сам уже решил: "Какой там поступать - хозяйство, да и мать на кого оставить?"
Но Татьяна Петровна нашим разговором не ограничилась. Пригласила к себе мать. Уж не знаю, о чем они там беседовали, но вышла мама от учительницы - мрачнее тучи. Всю дорогу до дома ни слова не проронила. Посмотрит только на меня пристально - и отвернется. Два дня молчала, а на третий выдала:
- Сынок, поступать тебе надо. Я уже родственникам в Москву написала. Они помогут. Ты определись, к чему душа лежит, да готовиться начинай.
Я обомлел. Даже нож из рук выпустил (после школы картошку чистил).
- Мам, да ты чего? Как я тебя одну-то оставлю? Да и деньжищи где такие взять?
- Нечего за мою юбку цепляться, выдюжу, и деньги найдем, - сказала, как отрезала.
На этом разговор был окончен. Не привыкшие мы долгие разговоры вести. Мать у меня вообще молчаливая и строгая, жизнь закалила. Только после потери кормильца я за главного стал. Мама стала ко мне относиться иначе: не ругала, не пеняла, как раньше, только обронит: "Ты уже большой, тебе видней". И ни в чем на меня не давила, с институтом первый раз настояла.
Передо мной словно дверь в другой мир приоткрылась. Я в Туапсе-то от силы пару раз был. А тут - Москва - столица. Рассеянный стал, грезил и во сне и наяву. Куда пойти? Что выбрать?
Так за раздумьями нагрянуло лето. Мое любимое время года. Тепло, ребята к родственникам из города приезжают. Каникулы, раздолье. День длинный, с хозяйством управишься, можно на велике погонять, на речку смотаться, а то и в город выбраться. К середине лета я со специальностью определился, с ребятами приезжими посоветовался. Некоторые из них уже студентами были. В общем, решил поступать на "компьютеры". Специальность называется: "Программирование в компьютерных системах". О, как! Что такое компьютеры и с чем их едят, я и не знал-то толком. Но направление - новое, перспективное. Институт выбрал. Не то, чтобы самый продвинутый, но и не самый захудалый. Все-таки свои шансы оценивать реально надо. Мать через родственников узнала вступительные испытания. И понеслось. В свободное от работы время начал я грызть гранит науки. Понимал, что шанс у меня - только один. Не поступлю - в армию заберут. Мать так и так без помощи останется, так еще и пользы никакой. Потерянное время. К подготовке отнесся со всей серьезностью, даже на речку с учебниками ходил. Сяду на берегу, спиной ствол дерева подопру и зубрю, зубрю. Ребята обижаться стали.
- Колян, ну, чё ты, друзей совсем забросил?
- Некогда мне, пацаны, готовлюсь, - отмахивался я и учил, учил, примеры решал, как одержимый, аж ночами они мне сниться стали.
И вот в один из дней сел я, значит, на свое привычное место у реки, прохладно, вода журчит, мысли упорядочивает, раскрыл учебник, как вдруг:
- А, Настюха, привет, - осклабился я в ответ на ее легкую улыбку.
Настя в Туапсе жила. А на лето ее родители к нам в деревню "ссылали", как она сама говорила. На три года младше меня, сопля, в общем. Мы с ребятами с мелюзгой не водились. Поэтому я Настю едва знал.
- Готовишься?
- Ну да, вот поступать решил.
- И куда? - поинтересовалась она.
- В Москву, - с гордостью произнес я.
И когда она успела так вымахать? Еще прошлым летом бегала по деревне с ободранными коленками. А тут прям девушка, в платье голубое вырядилась. А ей идет. К голубым глазам подходит. И к волосам цвета спелой пшеницы. Я с удивлением разглядывал Настину ладную фигурку, приятные глазу округлости, изящные кисти рук. Вся она такая плавная, томная, неторопливая, как текущая у ног речка. Заметив мой изучающий взгляд, девушка вспыхнула, отвела глаза. И мне сразу неловко стало. "Чё вылупился, чурбан неотесанный?"
- Ты, Коленька, готовься, я отвлекать не буду.
- Да ты не отвлекаешь, - но она уже исчезла, так же незаметно, как появилась. Даже веточка под ногами не хрустнула.
А вечером мать за чаем обронила:
- Настя к Любке приехала, - и смотрит так пристально, как я на Настю недавно.
- Угу, - буркнул я, уставившись в чашку с чаем.
- Ты бы пригляделся. Девка-то скромная, работящая, хорошей женой будет. Да и по тебе какой год сохнет, - сказала мать, моя посуду.
Сохнет? По мне? В памяти всплыло милое лицо в обрамлении светлых волос, наивные глаза цвета неба, голубой сарафан, ластящийся к тоненькой фигурке. И жарко без чая стало. С девчонками у меня дальше дерганий за косичку, да поцелуя одноклассницы в щечку на день рождения дело не шло. Стеснялся я их. Краснел, заикался, робел, пытался спрятать свои огрубевшие от постоянной работы руки.
На следующий день я уже ждал ее появления. Начну учить, а потом вспомню ее "Коленька" и все из головы вылетает. Пришла. Стали мы каждый день видеться, болтать. И общие темы у нас нашлись, и интересы. Кажется я, как говорили у нас в школе, "втрескался". Ждал каждой встречи, а потом всю ночь ворочался, каждое сказанное ей слово перебирал, словно драгоценности какие. Так и лето пролетело. Назавтра Наське в город возвращаться, занятия через неделю начинаются.
- Ну, прощай, Коленька, я тут тебе адрес чиркнула. Пиши, если что, - протянула мне учебник с накарябанным на первой странице адресом.
- Угу, - я и так-то не мастак разговоры разговаривать, а тут комок в горле вообще дара речи лишил. Отвел от ее лица глаза, чтобы не видеть. Так легче. Взял протянутый учебник. А Настенька на цыпочки встала, хотела поцеловать на прощание. Тут уж я не растерялся. Она хотела отстраниться, да я не дал. Обхватил руками, впился в губы. До темна оторваться друг от друга не могли. Настю проводил и долго у калитки стоял, смотрел на ее освещенное окно. Домой летел, как на крыльях, громко пел, что-то выкрикивал, щеки горели, кровь бурлила. Какой уж там сон? Утром Наська уехала, увезя с собой мой покой.
Спустя неделю начались занятия в школе, ребята вернулись вытянувшиеся, загорелые. Взахлеб о каникулах рассказывали. Кто на море ездил, кто в другой город, а одна наша одноклассница аж в самой Турции побывала. Мы ее слушали, открыв рот. Вот это да! В общем, жизнь вошла в колею. Настеньку я и не думал забывать, но успокоился немного. Писал ей исправно, рассказывал свои впечатления от учебы, о Турции. Она отвечала.
Так пролетел год. Я готовился к отъезду, волновался ужасно. Мать Зорьку продала. Никогда не видел ее плачущей, а тут прижалась к коровьей морде щекой и разревелась, хотя отдавала-то в соседнюю деревню:
- Ну, Зоренька, кормилица наша, прощай.
На деньги с продажи справили мне в Туапсе куртку новую теплую, ботинки, пару рубашек, да билет на поезд.
Встал затемно, волновался, ждал, когда к Москве подъезжать будем. Стоял, прижавшись носом к стеклу в тамбуре.
- Поспал бы еще, сынок, я бы разбудила, - зевая, произнесла усталая проводница "за пятьдесят".
- Спасибо, посмотреть на Москву хочу, пропустить боюсь.
- Да на шо там смотреть? Наглядишься еще, глаза б мои ее не видели, - беззлобно махнула она рукой и заспешила по проходу, трубя во всю мощь легких:
- Подъем, подъем, к Москве подъезжаем.
Показались первые дома, а потом замелькали все чаще, все плотнее жались друг к другу. В первых робких лучах солнца вспыхнули золотом купола.
- Красота, - ахнул я.
Поезд все ехал и ехал, а Москва все не кончалась, такая она огромная. Вышел из вагона, и оглох и ослеп. Отродясь столько народу не видывал, да все галдят, кричат, руками машут, приезжих встречают. Я встал, как вкопанный, пока меня сзади другие пассажиры подталкивать не стали.
Но тут я увидел в толпе дядю Федора, маминого дальнего родственника.
- Коля, Коля, - кричал он, подзывая меня рукой.
Я замахал в ответ и, выдохнув, начал проталкиваться к нему.
- Привет, дядь Федь, - мы пожали друг другу руки.
За обычным в таких случаях разговором: "Как добрался, да как мать", дошли до дяди Фединого старенького "жигуленка". Пока ехали домой, я не отрывался от окна. Сидел, раскрыв рот. Высоченные здания, широченные проспекты, а людей, людей...
- Да ты не боись, Колян, пообвыкнешься, - словно прочитал мои мысли дядя Федя.
На следующее утро, вооружившись картой метрополитена (ух, словечко-то какое, с первого раза и не выговоришь), отправился подавать документы в вуз. Не все ж дяде Феде меня возить, пора и самому привыкать. До института две пересадки. Поминутно останавливался, спрашивал дорогу, боялся заблудиться. Кто-то охотно помогал, а некоторые вовсе игнорировали. Чудно. Проходят мимо, кажись, не видят. У нас в деревне за такое вломили бы по первое число. А тут - как будто так и надо. В общем, насилу добрался. Да как назло, в обеденный перерыв попал. Пришлось ждать, не ехать же назад. Сел на лавочку, хорошо, ветерок обдувает, солнышко пригревает. И так захотелось назад в деревню, аж невмоготу. Там щас пацаны на великах гоняют, Наська к бабушке приехала. Но не сдаваться же, стиснул зубы и вперед.
Ну, вот и экзамены позади. Время за подготовкой пролетело незаметно, пол-июля минуло. Волнуясь, ищу свою фамилию в списке поступивших, вытягивая шею, чтобы прочитать за спинами других абитуриентов. Уф, есть. Ура! Ура! Вприпрыжку побежал на телеграф, отбил матери телеграмму: "Поступил тчк все хорошо тчк". А Наське она уж сама догадается передать. Время до начала занятий еще есть, домой бы рвануть, но денег на билет нет. Работу искать надо, вот что, не на шее же у родственников сидеть. Общежитие обещали дать только к началу учебного года, поэтому придется пока родню стеснять. А у них квартирка маленькая, не развернуться, самих - четверо, да еще я. К концу июля нашел работу посыльного. Повезло так повезло, весь день туды-сюды мотаешься, бумажки какие-то возишь, город изучаешь, да еще и деньги за это "плотят". Не работа - подарок. Да и у родственников меньше под ногами путаться. Половину первой получки отправил матери, половину - себе оставил, тетрадки там купить, да учебники. Письма домой тоже регулярно слал - маме и Наське. Делился впечатлениями, планами, писал, что скучаю. Настя отвечала регулярно, мать - редко. Не мастак она письма-то писать, окончила ликбез. Стеснялась своей неграмотности, да и хозяйство все время отнимает.
С началом занятий и переездом в общежитие жизнь полетела в два раза быстрее. Поселили меня в комнате с двумя пацанами - Ромой и Женей. Хорошие ребята, простые. Ромка из-под Рязани, Женька - из Кирова. Мы быстро сдружились. В общем, первый курс позади, обе сессии - сданы, без хвостов. А значит, я и дальше буду стипендию получать. Да и деньжат немного отложил. Решил рвануть на месяц домой, мать повидать, Наську. На работе отпросился, как-никак год отпахал, отпуск положен. Решил сделать сюрприз, приехал без предупреждения. Застал мать в огороде, за прополкой клубники. Поднял ее на руки, закружил. Она хохочет, кричит:
- Отпусти, дурачок, уронишь. Ух, вырос-то как, возмужал.
А мать постарела, тени под глазами залегли. Хозяйство уже не то.
- Мам, ты зачем корову продала и свиней?
- Да, зачем мне одной-то столько скотины, - отмахивается.
- Ты деньги получала, что я слал?
- Получала, спасибо, Коля, - и все глаза в сторону отводит.
- Почему никого не наняла в помощь?
- Еще чего, я шо, инвалид какой, - обиделась, губы поджала.
Отобедали с мамкой, по стопарику опрокинули, и я к Наське двинул. Иду, сердце колошматится, руки потеют, я так только перед экзаменами волновался. Но переживал зря. Настенька сразу на шею прыгнула, вопросами засыпала. Что, да как. Еще краше стала, расцвела. Я взял ее под ручку, и мы не спеша пошли на наше место у реки. Тут уж дали волю чувствам, только вечером друг от друга отлепились. Весь месяц не покидало ощущение, что я никуда отсюда и не уезжал. Пролетел мой отпуск как один день, пришло время возвращаться в Москву. Еду, а сердце щемит, как мать опять одна, да и без Наськи худо.
Но суматошная московская жизнь закрутила, завертела, вот и Новый год на носу. Рома на праздники домой уезжал, а мы с Женькой в Москве оставались. Новый год я привычно решил встречать у родственников, но Женька уговорил пойти к другу. Мол, там классно, предки на все праздники укатили и хата полностью в нашем распоряжении. Когда мы явились, прочесав пол-Москвы, празднование уже было в самом разгаре. Народу набилось по самое никуда. Женька сразу влился в компашку, опрокидывал рюмку за рюмкой, громко хохотал, что-то рассказывал. Я же чувствовал себя не в своей тарелке, присел на диванчик, где маялся еще один такой же трезвенник, как я. В общем, пожалел, что согласился пойти с Женькой, ел бы себе оливье с холодцом, запивал бы шампанским. Тоже не сильно весело, но хоть наелся бы от пуза. И тут я увидел ее. И все мысли из головы вылетели. Таких девушек я еще не встречал. Она стояла с подругами у окна, о чем-то весело болтая. Красивой ее можно было назвать лишь с большой натяжкой. Но было в ней что-то такое, что не оставляло равнодушным. Очень высокая, очень стройная, у нас бы в деревне сказали "тощая", черные волосы до пояса, большие черные глаза на скуластом лице. Но больше всего поражали губы - большие, пухлые, чувственные, щедро сдобренные красной помадой. Одета очень просто - короткое черное платье и туфли на высоченных шпильках, но почему-то не оставляла уверенность, что стоят эти тряпки уйму денег. Не знаю, сколько я так просидел, пока сосед по несчастью не сказал:
- Через пять минут - Новый год.
Я встал, налил себе и ей шампанского, подошел. На каблуках она была на пару сантиметров выше меня. Взяла бокал, усмехнулась:
- Решился? А я думала ты во мне дыру просверлишь, - голос у нее был очень низкий, с хрипотцой. Я сглотнул:
- С Новым годом.
- На брудершафт? - она пригубила шампанское и впилась в мои губы. Я был ошарашен, застигнут врасплох.
- К тебе, или ко мне? - просто спросила она.
- Я в общежитии живу, кстати, меня Коля зовут, - неловко добавил я, нагоняя ее в прихожей.
- Алла, - она смеялась, правда, не понял чему.
Я даже не увидел квартиру, Алла включила ночник и тут же опрокинула меня на диван. Она сделала все сама, мне даже напрягаться не пришлось. После - закурила, пуская дым в потолок.
- Девственник?
- Уже нет, - нашелся я. Она снова засмеялась.
Через месяц мы уже жили вместе, снимали квартирку на окраине. Алла не работала, училась на втором курсе на дизайнера. До сих пор недоумеваю, зачем я ей понадобился? Сразу же выяснилось, насколько мы разные. Дочь обеспеченных родителей, готовых оплачивать любой ее каприз, Алла была абсолютно не приспособлена к жизни. Учебу оплачивали "предки", поэтому раньше обеда Алла не вставала, занятия не посещала, готовить не умела, вечером уходила "тусить". Пару раз затащила на подобные мероприятия и меня. Но я откровенно скучал в уголке, а однажды вообще заснул. После этого она свои попытки оставила. Через месяц меня такое положение дел достало. Если раньше было тяжело, то теперь стало вовсе невмоготу. Львиная доля зарплаты уходила на квартиру, еще Алка требовала деньги на очередную шмотку, на сигареты, на тусовки. Набегаешься за весь день, домой доползешь, в холодильнике - мышь повесилась. А Алла ходит по квартире с сигаретой в зубах и собирается на "тусу". В общем, мы начали ссориться. На все мои просьбы приготовить поесть, Алла закатывала глаза:
- Колбасы отрежь.
- Достала уже эта колбаса, я котлет хочу, или борща, - закипал я.
- Так приготовь, - она была непробиваема.
Обиднее всего было, когда она называла меня "деревенщиной". Однажды я даже чуть не поднял на нее руку, еле сдержался. Ограничился битьем посуды. После ссор Алла бросалась на меня с поцелуями, толкала на диван, и я таял, забывая все обиды. В общем, жизнь с ней была как на вулкане. Никогда не знаешь, когда рванет. Летом я решил свозить Аллу в деревню, познакомить с матерью. Неудобно, конечно, перед Наськой. Я ей письмо послал, все объяснил, просил простить, но ответа не получил. Мать потом прислала письмо:
"настинка плачит люба гаворит места нинаходит такую девку дурак абидил"
Алла смотрит брезгливо: "Туалет на улице, фу. Коровы, фу". Я уже и сам пожалел, что привез ее. Но мать вроде встретила приветливо, блинов напекла. Я накинулся на еду, с Алкой наголодался. Сама ничего не жрет, все худеет, и я на подножном корму. Утром подъем в пять утра и в коровник. Я напрягся, жду, что мать скажет.
- Исхудал совсем. Ты, сынок, Аллу к папе своди.
Я только кивнул. Уж не знаю, кто это придумал, но невесту у нас в деревне всегда к родственникам на кладбище вели и ждали знака, по которому можно определить, одобрили или нет. Как только Алка проснулась, потащил я ее на кладбище. Еле уговорил каблуки снять. До кладбища два километра пешком через лес, а по дороге - и того дольше. Небо хмурилось с самого утра. Всю дорогу Алка ныла, что она уже идти не может, ноги болят. Давай, мол, матери скажем, что сходили. У меня и у самого такая мысль была, но обманывать - нехорошо. В общем, вместо получаса, тащились мы до кладбища почти полтора. То остановимся покурить, то передохнуть. Сели на скамейку у могилы.
- Ну, здравствуй, папа, вот невесту привел. Знакомься, Алла.
Алка ухмыляется, зараза, но молчит. И то хорошо. И тут как хлынет, сплошной поток. Дорогу мигом развезло, пока до дома добрались, вымокли до нитки. Да еще Алкины причитания всю дорогу слушать пришлось. Злой был и на нее, и на мать, и на погоду.
- Я баньку вам натопила, чтобы не простудились, не дай Бог, - мама встретила нас на пороге, зыркнула на меня: "Не одобрил отец".
На следующий день Алка собрала чемодан и рванула назад в Москву. А я еще на пару недель задержался. Хотел с Наськой объясниться, но она не вышла даже. Тетя Люба меня прогнала:
- Иди, не береди девке душу.
Два года учебы позади, еще три осталось. Компьютеры я полюбил. Чудо, а не техника. Вот за чем будущее. Встречали миллениум. Алка потащила меня на Красную площадь. Такое событие! Фейерверк, людей - море. После Нового года устроился я в одну солидную фирму - компьютеры обслуживать. Работа - не бей лежачего, да еще и платят неплохо. Деньги не то, чтобы рекой потекли, но полегче стало. Матери больше отсылать стал, и Алке на ее побрякушки хватало вроде. И тут вирус - "Чернобыль-2000" память половины компьютеров стер подчистую. Работы - выше крыши. Пахал как проклятый, иногда только к утру до дому доползал. Переехали мы с Алкой к центру поближе, чтоб на работу быстрее добираться. Отношения вроде получше стали, Алка поспокойней. В общем, жизнь налаживалась. И тут меня словно током ударило. "Вот где бабла можно срубить, как же я раньше не догадался?" От досады даже хлопнул себя по лбу. Решил я, короче, антивирусник написать. Недосыпал, недоедал, с утра до вечера - работа, ночью - "шабашка", так я новое детище назвал.
- Коленька, ты бы отдохнул, - ластилась Алка.
- Некогда, на пенсии отдыхать буду, - отмахивался я и пахал, пахал.
Мне б уже тогда тревогу забить. Что это Алка вдруг такая ласковая стала? Но не до того было, не замечал ничего вокруг, кроме работы.
Так еще год пролетел. И, наконец, наступил день, когда антивирусник был готов. Гора с плеч. В эйфории шампанского набрал, клубники, шоколада, деликатесов всяких разных. Домой на радостях закатился, Алку обнял. Пировали полночи, хохотали, радовались. Проснулся где-то к обеду, один.
- Алла, - сонно позвал я. - Сколько время?
Тишина. "Ну, в магазин вышла". Я с трудом поднялся, голова как чугунная, во рту кошки насрали, побрел в туалет. Каждый шаг в голове болью отзывается. В общем, тревогу я только к вечеру забил. Заглянул в шкаф, а шмоток-то Алкиных нет, из душа все ее баночки и тюбики пропали. А главное - жесткий диск из компьютера исчез. Вот сука! Я чуть не плакал. Так эта мразь еще и записку сунула заместо диска:
"Тебе, деревенщине, бабки на кой нужны? Коровник построишь? А нам с Женькой очень даже пригодятся. В общем, живи, не тужи".
- Тварь, сука, гадина, - от злости разбил монитор, пинал ногами бесполезный компьютер. - Ненавижу, ненавижу, - ярость захлестывала, бессильная злоба лилась через край. Будь Алка рядом, переломил бы ее тонкую шейку. И этому кобелю бы заодно навалял, друг называется. И на себя злился ужасно. Придурок, столько времени ничего не замечал, пригрел змею на груди. Но больше всего программу было жаль, год работы, столько труда, сил положил.
Поплелся в магазин, купил ящик водки и запил горькую. Из дома не выходил, не ел, только пил и забывался в пьяном угаре сном. Недели слились в один нескончаемый день. Вдруг в мое пьяное сознание вклинился звонок в дверь. "Ну и хрен с ним, пусть звонят". Опрокинул бутылку, сделал большой глоток. Звонок не унимался. Я чертыхнулся, с трудом поднялся и на нетвердых ногах поплелся открывать.
- Кого там принесло?
На пороге стояла мать - в единственном праздничном платье, на голове - косынка.
- Ма? - я вмиг протрезвел.
- Ты в кого превратился? Ты на себя полюбуйся. Хочешь кончить, как отец? - напустилась она на меня. И вдруг, опустила плечи, заглянула в глаза, - Возвращайся сынок, сгинешь там, здесь твои корни.
Не успел я и слова вымолвить - мать исчезла, испарилась, как и не было. "А ведь я ей нового адреса не давал", - запоздало мелькнуло в голове. Я осел на пол и зарыдал. От стыда, от эгоизма своего. Два года мать не видел, дом свой позабыл. Опоздал, опоздал. Я был уверен, что матери уж нет в живых. Не спеша собрался, побрился, стараясь не смотреть в глаза незнакомцу с красными глазами. А куда спешить? Собрал сумку, купил билет. В деревню поспел аккурат на похороны.
- Я пришла, а она мертвая на пороге лежит, видать на помощь позвать хотела, - голосила тетя Люба. - Вовремя ты, Коленька, ой как вовремя. А как ты узнал? - она отняла от заплаканных глаз платок.
- Да так, случайно приехал, - я пожал плечами. "Не вовремя, теть Люба, не вовремя, опоздал я, кругом и всюду опоздал".
Мать лежала в гробу в единственном праздничном платье, на голове - цветастая косынка. Тяжело мне было, ох, как тяжело. Камнем на сердце лежало предательство.
Но я нашел в себе силы жить дальше. Вернулся в неласковую Москву, подчистил "хвосты", перевелся на заочный, вернул хозяйке ключи от квартиры и вернулся в свою деревню. Мать-то деньги, что я высылал, не тратила, на книжку носила, приличная сумма набежала. На эти деньги справил родителям могилку, дом подлатал, водопровод провел, чтоб не надо было воду ведрами таскать, купил кое-какую скотину, пару кур, компьютер и стал на дому работать.
А через год привел родителям жену. Сидим на скамейке, смотрим на улыбающихся родителей, солнышку радуемся. Я Настеньку по животу глажу, а она мне головку на плечо склонила. И так на душе хорошо, светло и чисто, будто водой колодезной отмыли. Мы первенца ждем, уж чуть-чуть осталось, хотим много-много детей, троих как минимум. Наська педагогический окончила, работает учителем начальных классов в школе, где я учился. Я ей машину купил, ни пешком же, в самом деле, пять километров туда и обратно? А недавно наткнулся в нете на свой антивирусник.
- Я на них в суд подам, - подняла голову утихшая было ярость.
- Не надо, Коля, Бог им судья, - Наська положила руку на плечо, и ярость свернулась клубком, как и не было. Я поцеловал нежную ручку. "Мой ангел. Каждый день благодарю судьбу, что снова привела меня к тебе. И мать благодарю, хоть и виноват перед ней во всем. Здесь я счастлив и покоен. Здесь мои корни".
