Я бегу по откосу вниз почти кубарем. Репей цепляет меня за ткань ночной рубашки, словно опасается, что я упаду и переломаю себе кости, вот и пытается остановить, крапива больно жалит голые, неприкрытые тканью ноги, камешки и сухие ветки на земле царапают кожу ступней, но я не замедляю своего движения. Все совсем как в детстве, за исключением цели этого бега. Тогда я пыталась скрыться и спрятаться, когда меня искали, теперь я сама пыталась найти то, что скрыто от меня. Нога проваливается в какую-то ямку, я оступаюсь и, падая, обдираю колени и ладони. Но впереди сквозь листву кустов я уже вижу бетонную стену городского купола и без промедления снова поднимаюсь на ноги и бросаюсь вперед.
Стена принимает меня в твердые объятия, остановив мой забег. Сердце колотится на пределе, легкие поглощают недостающий воздух частыми резкими глотками. Я устала. Ночь неприветлива со мной и гонит назад в дом порывами холода. Но это не повод останавливаться на полпути. Я закрываю глаза и осторожно, трепетно прикасаюсь к бетону, словно это не камень, а тончайший хрусталь. Кончиками пальцев, почти оледеневшими от холода, вожу по неровной поверхности стены, вырисовывая в своем сознании контуры трещин.
Их очень мало, они тонкими нитями извиваются под подушечками пальцев, пытаясь ускользнуть, вывернуться. Но я настойчиво придавливаю их к стене, прослеживаю их пути, ищу источник разрушения. Словно ручейки, трещины сливаются, сплетаются и ведут меня куда-то вниз. Я опускаюсь на колени и проползаю метр или два в сторону, и тогда наконец нахожу. Выбоина, вмятина из раскрошившегося бетона. Я открываю глаза и долго смотрю на эту неглубокую черную нору, куда сползлись змеями все трещины. А затем начинаю погружать в нее руку. Бетон под пальцами осыпается мелким песком и камешками, я надавливаю сильнее и всаживаю всю кисть целиком. Стена в этом месте хрупкая и рыхлая, словно подтаявший и снова замерзший снег. Острые края вспарывают кожу до крови, но я не обращаю внимания, все глубже вгрызаясь в плоть стены.
Погружаю уже обе руки по локоть, под коленями горка раздробленного до песка бетона. Я начинают работать все усерднее, увеличивая дыру настолько, что помещаюсь туда сама. Словно крот вгрызаюсь в стену, прокладывая себе туннель, и ползу по нему на коленях вперед, наружу. За спиной раздается тихий скрежет. Я поворачиваюсь. Плоть стены начинает заживление раны, дыра закрывается, срастается вновь, будто и не было никогда этого изъяна. Нужно торопиться, если я не успею добраться до края, то останусь намертво замурованной в камне. Мышцы на руках устали и болят, ногти обломаны, руки все мокрые от вытекающей из множества царапин крови, а бетонная твердь за моей спиной приближается все быстрее и быстрее. Паника и отчаяние почти подчиняют меня, почти заставляют отказаться от борьбы, когда неожиданно пальцы чувствуют пустоту. Добралась. Я нажимаю сильнее, и ошметки камешков вываливаются через небольшую дыру уже не мне под ноги, а куда-то наружу. В туннели становится светлее. Я расширяю проем до размера ладони и приникаю к нему, чтобы наконец разглядеть что же там, за куполом. Мне открывается кусочек чудесного видения. Свет исходит из бесконечности синего васильково цвета, по которому медленно проплывает комочки чего-то белого, словно сделанного из легчайшего пуха. Мне хочется видеть больше, охватить всю картину целиком, я теснее прижимаюсь щекой к бетону, он оцарапывает лицо. Но тут что-то со страшной силой наваливается на меня сзади, подступает с боков, стискивает, сжимает, пытаясь раздробить. Я с трудом поворачиваю голову, чтобы увидеть, как на меня наваливается всей тяжестью твердый, монолитный, не разрушаемый бетон. Не успеваю даже вскрикнуть, как тьма тяжестью накрывает с головой.
Открываю глаза, над головой потолок, в полумраке ночи серый ровный, без изъянов. В горле пересохло, простыни скомканы, смяты, перекручены, мокрые от пота. Опять кошмар.
В комнате жарко и душно. Погодная установка генерирует в этом году такое лето, будто хочет превратить мир в пустыню. В своих кошмарах я виню ее. Встаю и иду в ванную, скидываю ночную рубашку и залезаю под душ. Включаю воду на полную мощность, закрываю глаза и подставляю голову под упруго бьющие струи. Хочется вымыть из мыслей, из воспоминаний свой сон, весь без остатка, промыть сознание начисто до блеска. Но не получается. Сон, намертво вцепившись в меня своими лапками, не отпускает, шипит, рычит, не желает уходить.
Вот уже второй месяц почти каждую ночь он приходит ко мне незваным гостем, ложится в постель, залезает под простыни, прижимается ко мне всем телом, обнимает крепко, просачивается под кожу, не отпускает. И я мечусь в бреду, бегу по откосу, вгрызаюсь в стену червем и вижу синее, голубое, фиалковое, васильковое, черное мерцающее нечто. Видение этого нечто не уходит, оно преследует меня, требует, умоляет, кричит: "воплоти, выпусти, дай свободу, дай жизнь".
Я вытираюсь полотенцем, одеваюсь и иду в мастерскую. Я не могу не повиноваться этому зову, иначе он сотрет для меня весь мир, будет свербеть в душе, не давая жить, пока я все равно не сдамся и не выполню его просьбу, получив ненадолго спокойствие, до следующего сна.
Я беру первый попавшийся холст, ставлю на мольберт, открываю тюбики с красками, выдавливаю цвета на палитру, смешиваю. Подбираю нужный оттенок долго, измазав все руки в синем и голубом, запачкав кожу белым, ищу точный цвет. Мои сны не терпят приближенности, они очень трепетно относятся к своему воплощению. Наконец, я концентрирую видение в густом месиве красок на палитре и начинаю переносить его на холст. Мазки быстро ложатся один на другой, я теряю ощущение пространства и времени, комната растворяется. Верх, низ, право, лево исчезают, оставляя только холст, цвет и кисть. От нетерпения поскорее закончить, подталкиваемая криками видения "воплоти меня", я начинаю пальцами размазывать густую краску по бумаге. Синий забивается под ногти, пропитывает кожу, растворяется в моей плоти.
Наконец, картина закончена, я отхожу на пару шагов и окидываю оценивающим взором результат. Да, все точно так, как в последнее мгновение моего кошмара: тот же оттенок василькового, те же комочки чего-то белого и легкого с верно переданной формой, изгибами, складками. Удалось.
За окном уже светло, я не знаю сколько времени, и не хочу знать. Добираюсь до дивана в гостиной и засыпаю, как только ложусь на него. Проваливаюсь в покой, освобожденный от ведений и снов, где только мягкая убаюкивающая чернота.
- Опять на диване заснула! - раздается надо мною, выдергивая из сна вместо звона будильника.
Открываю глаза. Надо мною склонилась Леся - моя подруга и мой компаньон. Я пишу и творю, а она делает все остальное, чтобы это приносило не только эстетическое удовольствие, но и деньги. Организация выставок, интервью, реклама и прочее, прочее материальное и не возвышенное ложится на ее плечи.
- Ммм, - отвечаю я невразумительно, садясь.
- Тебе может и "ммм", а массаж то делать потом мне, когда ты будешь ходить словно пластмассовая, с затекшей шеей. Не в первый же раз!
Ворчит добродушно Леся и уходит на кухню, разгружать пакеты с едой.
- А в холодильнике у тебя опять случился Армагеддон и вся еда вымерла, словно динозавры, - доносится из кухни.
Я снова ложусь на диван, уставившись в белый ровный потолок.
- Забыла, - протягиваю по-детски плаксиво.
- Забыла она, поесть то хоть не забыла? - Леся выглядывает из кухни.
Я приглядываюсь к своему организму, внимательно вслушиваюсь в происходящие в нем процессы. Всепоглощающего вселенского голода не нахожу, но завтракать хочется.
- Я еще не завтракала, - доношу рапорт я ждущей ответа подруге.
Она хмыкает и снова скрывается в кухне. Гремит там посудою, шуршит пакетами, начинает что-то готовить.
Лежать одной в пустой комнате мне быстро надоедает, поэтому я все-таки присоединяюсь к Лесе, хотя кухня - это мое самое не любимое помещение. Плита, сковородки, кастрюли, раковина с грязной посудой всегда несколько пугают меня.
Леся смешивает что-то в глубокой миске. Я сажусь за стол, почти ложусь на него, подперев голову рукой
- Спишь? - Леся ненадолго оборачивается ко мне, затем снова отвернувшись к плите, выливает смесь на сковородку, которая протестующе шипит от такой наглости.
- Не сплю. Просто не совсем бодрствую, - не сразу отвечаю я, зевнув так, что бегемот позавидовал бы.
- Опять тот сон?- догадывается подруга, в голосе беспокойство. Она наливает мне в высокий стакан сока и ставит передо мной тарелку с горячим омлетом.
Ответа на вопрос не требуется, и я начинаю уплетать завтрак с огромным аппетитом в качестве благодарности.
Леся выходит из кухни. Наверное, пошла прибирать бардак как всегда царящий в моем доме.
Доев, я ставлю грязную посуду в раковину и отправляюсь на поиски подруги.
Обнаруживаю ее в мастерской, молчаливую и задумчивую, разглядывающую мой ночной бред, намалеванный на холсте.
- Опять этот твой синий, - бормочет она устало и грустно, беспокойство делает ее слова неповоротливыми и тяжелыми. - И ты даже не можешь сказать что это такое, хотя и снится оно тебе чуть ли не каждую ночь.
- Название у него нет, но я знаю, где оно находится - за куполом.
Леся резко разворачивается и награждает меня хмурым взглядом.
- За куполом ничего нет, ты же знаешь! - с раздражением, которое ей едва удается скрыть к последнему слову, резко возражает она.
- Откуда ты знаешь, ты же сама не выглядывала за него! - обиженно, но тихо отвечаю ей. За последние месяцы много раз возникает этот спор, всегда идущий по одному и тому же пути, ни к чему не приводя, но расстраивая обеих.
- Как и ты, - отрезает Леся и выходит из комнаты, подальше от тревожащих ее множества картин с синим нечто, что я храню под белой простыней в углу.
-Вот. Это адрес кафе, где тебя будут ждать для интервью завтра. Можешь опоздать, но не сильно. И прекрати себя мучить этими картинами из снов, они делают тебя такой грустной и несчастной! Я беспокоюсь. Возьмись уже за новый проект, когда ты в работе, ты всегда светишься от счастья.
Леся крепко обнимает меня на прощание и убегает по нашим срочным делам.
Я возвращаюсь на кухню и наливаю себе большую кружку горячего свежезаваренного чая. Пью его на диване перед телевизором, рассеянно переключая каналы каждую минуту, даже не понимая, кто смотрит на меня с плоского экрана и что он мне говорит. Мои мысли скользкие и неподконтрольные выворачиваются из пальцев сознания, сбегая из головы, шлепаются на пол и упорно ползут в сторону мастерской, туда, где осталась стоять на мольберте новая картина. Наконец и я, не выдерживая одиночества без мыслей, выключаю телевизор и иду вслед за ними.
Мастерская вся полна света, он высокими волнами втекает сквозь большие, во всю стену окна. Васильковый цвет еще не до конца высохшей краски заманчиво блестит и подманивает. Словно загипнотизированная, я долго стою перед холстом с уже остывшим чаем в холодной кружке и просто смотрю, погружаясь в сон, что обрел плоть, пусть и двухмерную. Синева поглощает, утягивает в несуществующую глубину, кажущуюся бесконечной. Я смотрю и словно лечу сквозь цвет, куда-то к центру его плоти, к его сущности, туда, где скрыта тайна. От зарождающегося ощущения близости разгадки, от томительного нетерпения достичь и увидеть, познать обещанную сном правду, сердце бьется быстрее. И я почти достигаю цели, почти дотягиваюсь до сути, когда понимаю, что бесконечность моего полотна закончилась, и мысли мои ударяются о плотную стену реальности. Одной картины мало. Разочарованная, огорченная, будто обманутая, я в очередной раз понимаю, что одна картина не может вместить в себя всего. Она лишь маленькая ничтожная часть огромного видения, один фрагмент разодранного на мозаику целого.
Точно так же, как это уже бывало не раз, когда я заканчиваю писать очередной сон, я бросаюсь к сложенным под простыней картинам. Я раскладываю их на полу словно огромный паззл. Край плотно прилегает к краю, и кажущиеся такими разными сны вдруг соединяются в единое целое. С каждым новым фрагментом, занимающим свое место среди остальных, ощущение близости к тайне усиливается. Наконец передо мной лежат все написанные картины, на первый взгляд совсем несочетающиеся. Холодный голубой, чистый без примеси цвет, будто туго натянутый шелк соседствует с разлитым по белой скатерти клубничным йогуртом. Разводы белого и синего, будто чернила вылили в молоко, оттеняют кусок чего-то угольно черного с синим отблеском, наполненный мерцанием тысячи мелких огоньков. Есть и отдельные картины, где полукруг яркого света, пробивающегося сквозь нижнюю границу полотна, окрашивает густую белую пелену красками огня. Эти пятна красного и оранжевого контрастируют со множество оттенков синего и голубого, не выбиваясь из общего видения, но дополняя его жизнью и мощью. Вот, все мои сны выложены на полу ровными рядами и остается лишь добавить к ним последний, я очень на это надеюсь, кусочек.
Я снимаю полотно с мольберта и кладу его к остальным. Отхожу на пару шагов назад, натыкаясь на стену. Долго пристально всматриваюсь в складывающуюся картину, ожидая, что вот сейчас, наконец, чудо случится. Разрозненные разодранные частицы соединяться, сольются, перемешаются между собой, рождая единое цельное видение, прекрасное, сверкающее, полное красоты, открывающее правду. И я почти вижу, почти могу дотянуться воображением до этого целого, но оно упорно ускользает, просачивается сквозь мое я, куда-то в глубины подсознания.
"Этого мало, еще пока недостаточно", - шепчут оттуда еще не увиденные сны, "дождись нас, потерпи, мы придем". Опять, опять то же самое. Снова это разъедающее чувство незавершенности гложет меня. Я ожидаю освобождения, но натыкаюсь лишь на непробиваемую стену. В который раз меня, окрыленную ожиданием приближающегося чуда и долгожданной свободы, больно швыряет на дно пропасти ожидания, усыпанной острыми камнями разочарования.
Я злюсь. Злоба целительным бальзамом проливается на измученную душу. Будь прокляты эти сны! Когда они уже сгинут в черноту небытия? "Я ненавижу вас, слышите, ненавижу!", кричу осколкам видений, покорно лежащим передо мною. Завтра же всех их уничтожу. Спалю к чертовой матери, так что даже уголька не останется, один пепел.
Небрежно, словно пытаюсь побольнее ударить картины, причинив им страдания, будто они живые существа, скидываю все полотна в угол, накрывая белой простыней.
Завтра же сожгу их, обещаю я себе.
Забираю из мастерской альбом для зарисовок и карандаши. Леся права, пора браться за новый проект, хватит этих игр с подсознанием.
Устраиваюсь на лоджии и до самой темноты, пока позволяет освещение, рисую, пытаясь создать идею, концепцию, пытаясь уловить мысль или образ, ждущий, чтобы его донесли до людей. Но к моему разочарованию ничего так и не приходит в голову. К вечеру у ног моих накапливается приличная пачка изрисованных, можно даже сказать, испачканных листов. Полных линий и штрихов, но пустых от жизни, лишенных души и смысла. Мертворожденные образы. С отвращением собрав и скомкав все эти трупы, я без сожаления выбрасываю их в ведро.
Набив требовавший пищу голодный желудок разогретыми в микроволновке полуфабрикатами, которыми регулярно снабжает меня заботливая Леся, остаток вечера я трачу на чтение и просмотр кинофильмов, правда толком ничего не запомнив и не почерпнув из этих представителей искусства. В голове по-прежнему тихо и пусто, лишь неприятным горьковатым привкусом в мыслях оседает разочарование.
Спать я ложусь поздно, когда становится уже невозможно бороться с сонливостью, которая разрослась до небывалых размеров и навалилась всей своей неподъемной тушей, замедляя движения и притупляя сознание. Последней моей мыслью была угроза подсознанию и обещание самое себе - никаких снов на сегодня.
Земля покрыта толстым слоем снега. Я проваливаюсь в него по щиколотку, босые ноги уже давно замерзли и онемели, я не чувствую куда и на что ступаю. Пальцы на руках тоже превратились в деревянные, с трудом гнущиеся протезы. Я добираюсь до купола, упорно преодолевая холод, пытающийся меня остановить, затормозить, вернуть обратно в теплый дом. Но я противлюсь ему, не замечая болезненных укусов. Погружаю пальцы в стену. Она теплая и мягкая, как внутренности свежей булки пышного белого хлеба. Выдирая и комкая серый мякиш бетона, углубляюсь в стену, прокладываю путь к свободе. Теплая масса стены обволакивает мое тело, согревая, руки и ноги начинают слушаться и двигаться быстрее. Я пробираюсь вперед, оставляя за собой горки из смятых в шарики камней. Но постепенно бетон начинает черстветь, становиться все тверже, я обламываю ногти, отдирая от него куски, царапаю кожу. Становится холоднее, мороз снова возвращается, просачиваюсь вслед за мной в дыру. Я оглядываюсь. Как всегда, бетон начал зарастать, залечивать рану на теле купола. С удвоенным усилием я вгрызаюсь руками в толщу стены. Но натыкаюсь на преграду. Бетон загустел, отвердел и превратился в неразрушаемую преграду. Меня охватывает паника, путь вперед закрыт. Выхода нет, я не успеваю добраться до края, не успеваю выглянуть наружу, чтобы увидеть существующее там чудо. Я кричу, но камень поглощает все звуки, я колочу руками по стене, но она не поддается. На меня наваливается всей тяжестью твердый, монолитный, не разрушаемый бетон, сдавливает со всех сторон, выжимая из меня, словно воду из тряпки, мою жизнь. Я пытаюсь кричать, звать на помощь, просить пощады, свободы. Но камень забивает мне рот, я не могу дышать, не могу пошевелиться. Тьма накрывает сознание.
Просыпаюсь. Простыни обмотаны вокруг тела, мешая дышать глубоко, они влажные от испарины и сильно измяты. Стягиваю их с себя и бросаю на пол. На часах шесть утра, это хорошо, проспала почти всю ночь. Вот только сил совсем не прибавилось, мышцы на руках и ногах ноют, будто я копала глубокую яму всю ночь. Принимаю душ, наливаю себе большую чашку горячего чая и сажусь перед телевизором, смотреть новые фильмы, которыми снабжает меня Леся. Она всегда приносит ленты странные и непонятные, называемые арт-хаусом, чтобы случайный образ фильма вдруг зацепил что-то в моей душе, потревожив фантазию, пробудив вдохновение для нового проекта.
Я смотрю один за другим три фильма. Запутанные, специфические, впечатляющие, но абсолютно не созданные для того, чтобы люди в них что-то понимали. Вот и я не понимаю ни одной мысли, ни один образ не приживается во мне. Картины оставляют после себя лишь странное ощущение лжи и обмана, подделки, подмены. Будто мне пытаются подсунуть суррогат, убеждая, что он настоящий, что только он и существует. А я еще помню, чувствую правду и не могу отказаться от нее, я хочу ее, ищу ее. Но с этим миром что-то не так, потому что предлагает он мне только качественные заменители.
Отрываюсь от экрана только тогда, когда вспоминаю, что сегодня должно состояться интервью. Часы говорят мне, что если я сейчас же не выйду из дома, то опоздаю много больше, чем позволяет мне известность неординарного художника. Наскоро собравшись, я выбегаю из дома на встречу.
Я подъезжаю к кафе и, припарковав машину, неспешным шагом вхожу в помещение. Посетителей довольно много, почти все стулья заняты. Но кто из присутствующих ждет меня определить трудно. Мужчин, сидящих за столиками в одиночестве, я насчитываю аж пять штук.
Но тут кто-то окликает меня по имени. Я оборачиваюсь. В темном углу притаился еще один, шестой. Молодой паренек, чуть за двадцать, привстал со стула и, улыбаясь, машет мне рукой.
- Добрый день, - вежливо здоровается он, улыбаясь настолько искренне, что я всерьез заподазриваю его в радушии и радости при полном отсутствии раздражения из-за моего опоздания.
- Добрый, - вздыхаю я, уже начиная уставать от той энергии, что просто таки бьет из него, чуть ли не опрокидывая мебель вокруг. А я разбитая, с пробитым дном души, сквозь которое утекает жизненная сила, вынуждена расходовать последние ее остатки на ответные улыбки, пытаясь не поперхнуться завистью к сочному румянцу на его щеках.
Паренек предлагает устроиться на крыше, где по его заверению меньше народу, тише и светлее. Я соглашаюсь, ведь мне по сути все равно, лишь бы побыстрее начать и закончить. Хочется домой, улечься на диван, завернувшись в одеяло как гусеничка в кокон, и дремать, собирая для себя по пылинкам силы из дневного света.
Мы заказываем по чашке кофе, к которому я прибавляю еще и шоколадный десерт.
Начинает свое интервью он с хвалебных речей мне такой талантливой и неординарной. Я же, без аппетита копошась в вазочке с лакомством, рассеяно слушаю его, глядя вверх, на купол. Затем он переходит к вопросам, банальным и пресным, таким, какие задавали мне уже сотни раз. Я отвечаю механически, на автомате, а мысли мои блуждают где-то далеко. Лишь изредка я опускаю взгляд на юношу, улавливая его волнение по дрожанию ресниц и румяным щекам, видимо это его первая серьезная работа. Я улыбаюсь ему успокаивающе, но получается как-то блекло и мертво, судя по тому, как он каждый раз запинается и отводит взгляд.
И тогда, поборов искушение убежать с интервью, посоветовав журналисту составить свой текст из старых статей, я бросаю последние попытки сосредоточиться на его речи, и отпускаю мысли на волю.
Купол над головой притягивает мой взгляд. Я вглядываюсь в него, пытаясь представить себе его толщину, его массу, твердый нерушимый монолит, прошитый скелетом из арматуры. Пытаюсь вообразить его поверхность неровную, шероховатую, местами покрытую ямами, дырами и трещинами от выветренных, выпавших кусков серой плоти. Вырисовываю в своем воображение рыжие разводы ржавчины, вытекающие из этих ран словно кровь. Когда-то я находила купол красивым. Полным какой-то особенной, присущей только ему гармонии. Я написала серию картин под громких названием "Потолок мира" что так поразила публику. Но теперь все изменилось, я смотрю на него и не могу разглядеть ничего кроме неповоротливой, грубой и неотесанной уродливости. Его не должно быть там, осознание это всплывает откуда-то из глубин самости, словно бы сотканное из снов. Не бетонный купол должен быть над нашими головами, а что-то иное. Вечное, беспредельное, прекрасное должно покрывать наш мир, накрывать его чудом своего существования.
Мне хочется кричать "покажите мне правду" на весь город. Меня охватывает трепетный восторг от совершенного открытия, от приподнятой завесы тайны. "С этим миром что-то не так, покажите мне правду!", бьется в моей голове шумная мысль, словно бабочка в стекло, пытаясь выскользнуть наружу, в мир.
Вдруг, к моему удивлению, на бетонном куполе появляется трещина. Огромным черным провалом она вдруг расползается по его поверхности, разливаясь все шире и шире словно река, от которой ручейками разбегаются в стороны все новые и новые разломы. Язвами на каменном теле проступают дыры от выпадающих кусков. Дикий восторг тут же охватывает меня, ведь осталось чуть-чуть и я увижу сквозь трещины то, что находится там, за куполом.
Журналист зовет меня по имени громко и настойчиво. Я отвлекаюсь от созерцания разрушения и перевожу взгляд на него.
- Какие у вас дальнейшие творческие планы? - он молчит, ожидая, и я молчу, никак не в силах осознать смысл его речи. - Ваши творческие планы? - повторяет он, нервно улыбаясь.
Мир вокруг вдруг снова становится привычно четким и большим, словно я проснулась. И действительно, я бросаю беглый взгляд вверх, на совершенно целый купол, не заснула ли я? Я снова начинаю злиться на свои сны и видения синего нечто, это они виноваты в моих галлюцинациях, в моем странном полусознательном состоянии. Будь они прокляты!
- А вы знаете, что находится за куполом? - неожиданно спрашиваю я своего собеседника, проигнорировав его вопрос.
- Нет... - неуверенно отвечает он, сбитый столку столь резкой сменой темы разговора.
- И Вас никогда не интересовал этот вопрос? - раздражение словно незаземленный ток бьет по нервам, заряжая краткими всплесками энергии. - Вы никогда не пытались узнать, что там за ним?
Парень оторопело смотрит на меня, не зная, что ответить.
- А зачем? - выдавливает он из себя удивленно. - Там ничего нет. Точно ничего, просто пустота.
Я вскакиваю с места, опрокидывая стул. Я злюсь на него, злюсь на себя, злюсь на окружающий мир, который вдруг превратился в сплошную лож.
- Ничего? Тогда зачем над нами этот чертов купол?! - я уже кричу, посетители оборачиваются на нас, но мне все равно.
Паренек смотрит испуганно, вжимается в стул, он растерян и сбит с толку.
Не сказав больше ни слова, я быстрым шагом покидаю кафе, наплевав на все правила приличия.
Я пытаюсь успокоиться по пути домой, но злость не покидает меня, подогреваемая тихим шепотом видений синевы, что никак не хотят стираться из моей памяти. Мои сны засели внутри, словно черви в яблоке, сжирая мой покой, мои мысли, мои грезы, оставляя лишь пустоту неузнанной правды. Купол маячит над головой, придавливая своей серой массой, не давая забыться и забыть слова, нашептываемые снами: "что скрывается за куполом? Покажите мне правду. С этим миром что-то не так".
Дома я выпиваю двойную порцию снотворного, надеясь этим ядом затравить и убить червей моих снов, и ложусь спать, мечтая провалиться куда-нибудь, где будет тихо и пусто, на сутки или даже двое.
Земля под ногами сухая, вся в трещинах. Растительности почти нет, лишь желтые, ломкие ошметки травы торчат жалкими пучками. Очень жарко, словно я нахожусь в раскаленной печи. Ткань ночной сорочки вся мокрая от пота. Хочется содрать с себя не только одежду, но и кожу с мышцами.
Я пробираюсь по обжигающе горячей земле, медленно спускаюсь по откосу вниз, кожа на босых ногах горит, мне больно. Наконец, я достигаю стены. Она раскалена, словно сковорода на сильном огне. Даже недолгое прикосновение вызывает сильную боль и ожег. Но, несмотря на это, я прикасаюсь к бетону, погружаю в него руки, выковыриваю густую словно глина массу, прокладывая себе путь внутрь. От соприкосновения с раскаленным бетоном тело покрывается ожогами, я с трудом двигаюсь вперед. Дыра позади меня с шипение раскаленного масла начинает зарастать, а впереди меня бетон твердеет и застывает, не давая продвинуться вперед. Пытаюсь кричать. Но во рту все пересохло, и я с трудом двигаю спекшимися губами. Горячей раскаленной массой стена смыкается вокруг моего тела, погружая в темноту.
Я просыпаюсь. Вся кожа горит, язык и небо превратились в пустыню, ужасно хочется пить. Пытаюсь встать с кровати, но головокружение сбивает с ног, я опускаюсь на пол, где долго прихожу в себя. Руки дрожат, ноги словно лишились половины мышц и костей - совсем не держат, меня тошнит. Липкая пелена, покрывающая разум, превращает мир четких линий в расплывающийся, неточный, с искривленным пространством и временем мираж. Все же встаю и, почти ничего не соображая, шатаясь, цепляясь за стены, добираюсь до телефона и звоню Лесе.
Время и пространство словно взбесились, вдруг потеряв всякую форму и направление. Смешиваясь, переплетаясь друг с другом, они затекают в мои мысли, льются среди них, стирая различие между сном и явью, между днем и ночью, между секундами и днями.
Я помню, как надо мной склоняется Леся, помню ее бледное взволнованное лицо, каких-то людей в белых халатах. Затем чернота, сменяющаяся редкими проблесками осознания того, что я лежу в своей кровати. Иногда сквозь завесу расплывчатости и нечеткости пробивается голос Леси, ясный, чистый, ее улыбка, ее руки, кормящие и поящие меня. Но это лишь редкие маленькие островки в огромном море черного бреда. Вместе с тьмой из глубин и впадин души выплывают мои сны. Где опять стена, выжженная жарой земля, раскаленный бетон, обожженная кожа, тщетные попытки побега за пределы, наваливающая тяжесть камня. Снова холодная зима, твердый наст, ранящий до крови, хлещущий по голой коже ледяной ветер, теплый плен сдавливающего бетона. Мои видения не желают меня отпускать, они цепляются за меня, утягивают внутрь себя, поглощая. Промежутки пустого без видений покоя становятся все меньше, Лесе все реже удается пробиться ко мне сквозь жар и ледяной холод снов. Я бегу, спотыкаюсь, падаю, обламываю ногти о стену, плачу, кричу, жажду свободы, конца, мечтаю выбраться, чтобы увидеть синее видение. Но купол не пускает, он стоит незыблемым стражем на пути бегства. Он не отдает меня правде.
С каждым разом стена под моим руками все тверже, рана прокладываемого хода зарастает все быстрее, и все меньше и меньше пути мне удается преодолеть. Пока, наконец, раз за разом я не утыкаюсь в монолитную, не разрушаемую преграду из бетона. Стена больше не пускает меня внутрь себя, лишь насмехается своей неприступностью и толщиной. Словно брошенный котенок я скребусь в закрытую дверь, умоляя пропустить меня. Память о скрытом чуде не дает мне сдаться, бросить попытки, забыться. Синева зовет, манит к себе, притягивает, приказывает достичь, добраться, увидеть.
- Умоляю, пропусти меня! - кричу я стене, ударяя о нее кулаками, пытаясь пробиться. - Выпусти меня, прошу!
Но ответа нет. Камень под моими ладонями все такой же холодный, монолитный, без единой трещинки.
Я сажусь на землю, прижимаясь спиной к стене, и начинаю плакать. Отчаяние и страх наконец победили меня, забрав все силы. Сон не желает выпускать меня обратно в мою жизнь, а стена не дает мне самой выбраться из сна. Казжется, что теперь я заперта здесь навеки одна.
- Скажи, что мне сделать, я на все согласно, только отпусти! Прекрати преследовать меня, отпусти, - бормочу я все более и более бессвязно. Утыкаюсь лицом в колени, закрываю глаза.
Когда я вновь открываю их, надо мною потолок ровный серый в предутреннем сумраке. Сажусь. Лицо мокрое от слез, простыни как всегда влажные, сбиты и перекручены. Но жара нет, мир вокруг ясен и четок, с непривычки кажется даже более настоящим, чем обычно. Поднимаюсь с кровати, выхожу из комнаты твердым шагом, кажется, болезнь отступила. В квартире никого нет. Я зову Лесю, но отвечает мне пыльной тишиной только полумрак. Видимо подруга вышла в магазин, не может же она круглые сутки сидеть около моей кровати.
Выхожу на балкон. Ночь была теплой и ее остатки легкой шалью из полумрака обволакивают плечи. Квартира кажется теперь душной, со спертым мертвым воздухом, хочется на улицу. Недалеко вырисовывается темный силуэт купола. Я всматриваюсь в него, и мне кажется, что он приближается, оказывается так близко, что протяни я руку - коснусь его поверхности.
Сны снова оживают во мне, переворачивают свои синие тела, обвивают мысли, зовут. Ругая саму себя, насмехаясь над своей глупостью, выхожу из квартиры даже не одевшись, в ночной рубашке и босиком. Бегу к стене. Совсем как в детстве, когда я, провинившись или обидевшись, убегала в свое тайное убежище у подножия купола, где пряталась от родителей, пока душа не успокоится и страх не пройдет.
И пусть старый мой дом давно снесли, а на его месте построили новую современную высотку, где я сейчас живу, дорога к куполу осталась прежней. Все тот же склон, местами опасно крутой, пышные кустарник и деревья, репей, огромные лопухи, полевые цветочки. Тропинка от домов уводит вниз, скрывая идущего по ней от зорких стеклянных глаз окон, деревья смыкают над головой свои ветви, заслоняя и пряча.
И вот я достигаю моего детского убежища. Как же давно была я здесь последний раз! Но кажется, ничего не изменилось. Все та же небольшая полянка в обрамлении густых кустов, россыпь полевых цветов, несколько больших камней, служивших мне когда-то столом и стульями. Где-то рядом с ними наверное до сих пор закопаны мои "секретики" - россыпь бусинок, бисера, ярких фантиков, фольги, цветов под осколком цветных стекол. Но я не собираюсь проверять так ли это и сразу направляюсь к стене. Прикасаюсь к ней, глажу ее холодную, шершавую поверхность словно ласкаю большое животное. Но отклика жду напрасно, стена мертва и молчалива, не отвечает. Воспоминание о синем видение снова оживает, вливается в меня, орошая тоской и томлением по ожидаемому чуду. Слезы выступают на глазах, и я бессильно приваливаюсь в стене, касаюсь опять горячим лбом ее ледяной поверхности.
- Как же это невыносимо, - плачусь я глухому камню. - Как же это тяжело. Почему я, почему вы преследуете именно меня? Прошу, скажите, что мне делать, чтобы освободиться. Подарите мне покой.
Через некоторое время после этой обращенной в никуда молитвы я успокаиваюсь. Душа перестает протекать слезами. Вокруг так тихо, так неподвижно покойно, что хочется остаться здесь навсегда, лечь на траву и закрыть глаза, погружаясь в землю тленом.
Но тут раздается тихий треск, затем звуки сыплющегося песка и падающих камешков. Я отстраняюсь от стены и с удивлением вижу, как под моими руками по ней испуганной стаей расползаются трещины. Они разбегаются все дальше и дальше, расширяясь, множась, выталкивая из купола куски бетона все крупнее и крупнее. Я дотрагиваюсь до лунки, что стала источником разрушений. Камень там хрупкий, рассыпающийся от малейшего прикосновения. Начинаю помогать саморазрушению, что вдруг объяло на стену, обламываю ногти, царапаю руки, выгребая все больше и больше кусков. Треск становится оглушающе громким, от стены отпадают огромные куски, и я вынужденно отступаю на несколько метров прочь, чтобы меня не придавило.
Маленькая лунка в начале теперь уже разрослась в огромный кратер, который все еще увеличивался, выталкивая из плоти стены огромные ошметки серого мяса. От падающих камней поднимается густая пыль. Я закрываю на миг глаза, закашлявшись от каменной взвеси в воздухе, а когда открываю вновь, с благоговейным трепетом вижу, как большая часть стены проваливается наружу, оглашая окрестности глухим ревом и грохотом. Поднимается столб пыли, заслоняя от меня открывшуюся дыру. Оседает он мучительно долго, я уже успеваю подойти совсем близко к пролому, когда воздух наконец проясняется, и я вижу.
Наконец, передо мною предстает то, к чему так долго, надрывно страдая, стремилась моя душа. Передо мной раскинулась глубокая, бесконечная синева. И это не плоская имитация, а настоящая, чувствующаяся безмерность цвета. Снизу поднимается шар теплого света, окрашивающий устилающую горизонт белую густую пену в красные и оранжевые, темно-фиолетовые цвета. Плотные, будто горящие в огне клубы чего-то белого постепенно растворяются в напирающем сверху синем цвете, что изливается из шлейфа мерцающей тысячью искорок темноты, будто светильник накрыли черной в дырочках тканью. Видение это столь прекрасно, столь восхитительно, что поглощает меня полностью, я ничего не вижу кроме него, все исчезает, растворяется в нем без остатка.
Я счастлива. Никогда в жизни я не чувствовала себя так как сейчас. Все есть правильно, все на своих местах, так как нужно. Я цельна и полна, мир завершен и совершенен. И эти ощущения дарят счастье безбрежное, глубокое, проникающее во все закоулки души, омывающее своей чистотой каждую мельчайшую частичку меня. Я плачу. Слезы облегчения и освобождения, сладкие, как мед, изливаясь, освобождают душу от тяжести томления ожиданием.
Переполняемая открывшемся чудом, разрываемая им, растворяемая в нем, я закрываю глаза, не в силах больше сдерживать его напор. И послушно поддаюсь его зовущей силе. Позволяю ей унести себя куда-то за границы привычной реальности.
Мир исчезает. Я открываю глаза и он вновь возникает, знакомый, каждодневный. Серый потолок и лицо склонившейся надо мною Леси. Она выглядит очень обеспокоенной и печальной, ее нежные руки утирают слезы с моих щек.
- Опять кошмар? - спрашивает она, когда я сажусь на кровати.
Я лишь киваю, и не в силах запрятать обратно внутрь подступающие рыдания, прижимаюсь к подруге, сразу заключившей меня в утешительные объятия. Я всхлипываю, изливая на нее остатки еще сладких от счастья слез вперемешку с горьки и солеными слезами потери и утраты. То, что я видела, оказывается лишь сном. Здесь, в мире, где я есть сейчас, видения синевы не существует. Но теперь, увидев его, я не желаю, не могу жить в этой искалеченной, больной, ущербной реальности, что кажется мне мертвой подделкой. Мне невыносимо больно без того, что показал и тут же отобрал у меня сон, оставив мне только серый бетон купола и воспоминание о возможном чуде. Я хочу вернуть себя цельную, полную, настоящую, вернуть то счастье, тот покой и гармонию, что наполняли мир.
Я плачу долго, будто за всю жизнь наперед. Леся не задает вопросов, молча ожидая, пока я изолью на нее все свое горе. Когда, наконец, запас слез истощается, и я могу дышать спокойно и ровно без сдавливающих горло всхлипываний, Леся приносит мне горячий бульон, мерит температуру, заставляет выпить невкусное лекарство и снова укладывает спать.
Но в этот раз видение ко мне не приходит. Сон мой темен и покоен, как летняя ночь. Синева не является мне и на следующий день, и через день. Я выздоравливаю, брожу по квартире полусонная и еще слабая, греюсь в летнем тепле на балконе, смотрю кино, читаю книги и зову к себе чудо. Но его нет. Наконец, не выдерживая, я прихожу в мастерскую, раскладываю как мозаику холсты - отрывков моих снов, и долго стою так, любуясь ими, пытаясь как можно полнее воскресить в себе всю необъятность цельной картины и понять, почему сны оставили меня.
Погружаюсь в их синь, переполненную грустью, смешанную с белым цветом надежды. Чувствую, всем телом ощущаю, как они зовут меня. И я, наконец, начинаю понимать. Нарисованный бесконечной лазурью ответ открывается мне простой ясной картиной - они ждут. Они так долго шли ко мне, звали меня, искали меня. А когда наконец смогли достучаться, достигнуть моей души, силы их подошли к концу. И теперь моя очередь идти, стремится к ним. Теперь мой черед искать и преследовать сны, дарящие настоящий цельный мир.
И я не буду сидеть сложа руки! Надежда вспыхивает во мне ярким шаром тепла, жаром подогревающего чувства, дающего силы, толкающего идти и вершить. Я верну себе это чудесное видение, соберу вновь в единое целое сны и покажу их людям! Видение синевы хотело, чтобы его нашли, чтобы его постигали, чтобы к нему прикоснулись, и я исполню его желание многократно. Я покажу миру ту цельность, ту правду, то чудо, отсутствие которого делает его неправильным.
Наскоро одевшись, выбегаю из дома. Скупаю в художественном магазине множество банок с красками. Концентрированные цвета, кровь еще нарожденного чуда, свалены на заднем сидении моей машины.
Весь оставшейся день бегаю от дома к полянке у купола, перетаскивая кисти, тряпки, воду, банки с красками, стулья, стол, лестницу, стремянку и еще множество мелких, но необходимых вещей. Наконец к вечеру, когда дневной свет уже начали гасить, все приготовлено к работе, все расставлено по местам и ждет, когда я приступлю к акту творения. Ожидание этого момента окрыляет меня, я бегаю с горы и на гору так, будто в меня встроили вечный двигатель. И лишь только вечером, когда я устало ложусь на кровать, понимаю, что израсходовались почти все мои силы. Надвигающаяся ночь уже не пугает меня предчувствием кошмаров, я спокойно закрываю глаза, добровольно отдаваясь в руки сну.
Утром, открыв глаза, я просыпаюсь сразу мгновенно, с четким и ясным разумом. Дело не ждет. Вскакиваю с кровати, принимаю душ, завтракаю. На столе записка от Леси - волнуется за мое здоровье, советует не перенапрягаться; радуется, что я, видимо, почти поправилась.
Улыбаюсь, что бы я делала без нее? Предвкушаю тот восторг и счастье, что испытает она, когда я подарю миру чудо, открывшееся мне. Желание поскорее увидеть ее глаза, переполненные светящиеся ощущением цельности, полноты и правильности мира, что испытала и я, заставляет меня двигаться быстро и споро. Одеваюсь, выхожу из дома. Чуть не вприпрыжку сбегаю по откосу к куполу.
Стена - огромный чистый холст, непреодолимо манит меня. Не помня себя и мир вокруг, лишь осознавая сияющий образ воплощаемого видения, погружаюсь в работу.
Я покрываю бетон ровным слоем белой грунтовки, создавая себе чистый "лист". Вырисовываю на нем контуры огромного, насколько мне позволяют стремянка и лестница, пролома, делаю его края неровными, зазубренными, с торчащими кусками, придаю ему объем и глубину. Никто не знает, какой толщины купол, но я воображаю его тело мощным и грузным, шириной в четыре пять метра. Наконец, когда прорыв совершен, и стена зияет ждущей, жаждущей полноты дырой, я приступаю к воплощению, возрождению синего видения. Начинаю заполнять им пролом, словно вливаю синюю кровь жизни в почти умершее тело купола.
Как это обычно и бывает у меня, дни слипаются, пропитанные медом вдохновения, превращаются в одно неразделимое тягучее сладкое лакомство с кислыми кусочками творения и созидания. Домой я возвращаюсь только под вечер, чтобы наскоро проглотить остывший ужин, оставленный для меня Лесей; ответить на ее взволнованные записки, что все хорошо и я работаю над проектом; и упасть в кровать, провалившись в сон, чтобы дать уставшему телу отдых, запасаясь силами на следующий день.
Однажды, придя домой, а застаю в квартире хмурую Лесю. Она сидит на кухне и барабанит пальцами по столу, очень серьезная.
- Привет! - кидаюсь я обниматься, Леся не уклоняется от этого, но все еще пытается сохранить суровое лицо для серьезного разговора.
- Что происходит? Я понимаю, вдохновение, новый проект. Но сказать то где ты пропадаешь можно?! Я же волнуюсь!
Я достаю из холодильника ужин и начинаю уничтожать его в холодном виде. Леся при виде этого осуждающе качает головой.
- Это будет сюрприз! Не только для тебя, но и для всех. И даже не проси показать заранее, - я строго грожу ей указательным пальцем. - Я не буду портить первое впечатление.
Леся обреченно вздыхает, смиренная перед моими творческими причудами.
- Но название то хоть можно услышать, концепцию? Нужно же подготовить публику к "премьере".
Я задумываюсь. Идея дать моему чуду название в голову мне почему-то не приходила. Да и зачем? Оно просто есть, и этого достаточно, дополнительной мишуры не требовалось.
- Назовем это "Правда". Можешь еще воспользоваться лозунгом "Я покажу вам, что скрывает купол".
Леся устало качает головой, будто ее худшие опасения подтвердились. Но спорить со мной она не пытается, не стремится и отговорить. Лишь расстается со мной непривычно отстраненно и холодно, будто заранее отгораживается от ждущего меня непонимая. Но я прощаю ее за это, ведь верю, что явившееся чудо не оставит равнодушным никого. Леся еще вздохнет взволновано и пораженно, когда увидит результат, она все поймет.
Работа идет быстро, я не позволяю себе тратить ни одной свободной секунды ни на что кроме моей картины. В кожу мою намертво въедается синий и белый, наверно я так всю жизнь и прохожу с голубыми в белых разводах пальцами и ладонями. Эти цвета впитываются не только в поры тела, но и в саму душу, навечно поселяя там видение. Я дышу с ним, смотрю на мир сквозь него, слышу мир вперемешку с его песней, шагаю через реальность под руку с ним.
Я готова любую цену заплатить, чтобы писать эту картину вечно, чтобы никогда не выныривать из моря счастья, нежно ласкающего волнами вдохновения и упоительной эйфории акта творения. Ни за что бы не отказалась от этого фильтра, сцеживающего прочь все ненужное, лишнее, серое, горькое, неприятное, оставляющего в мире только яркие краски и размытые причудливые образы. Но время течет, оно не свернуто в кольцо, и стена не бесконечна, полотно картины четко ограничено мною же вырисованными краями провала.
Все меньше и меньше белого пустого пространства остается на куполе, все ближе и ближе подбирается ко мне поверхность воды. Я всплываю к поверхности, в реальность. И одним прекрасным днем мне все же приходится вынырнуть наружу. Последний штрих сделан, последний мазок наложен. Я вдыхаю воздух будто впервые, пытаясь прийти в себя от обилия звуков и красок обыденного мира. Мой путь завершен.
Отступаю на пару шагов и любуюсь результатом. Все в точности так, как явилось мне во сне, до мельчайшей детали, каждый оттенок, каждая черточка, каждая тень. Чувствую, что совсем близко подобралась к тому ощущению целостности и полноты, что обещает мне видение синевы. Нужно лишь только помочь ему прорваться в этот мир окончательно, помочь преодолеть последние преграды и поселить его в сердцах людей так же, как оно живет в моем.
До поры я завешиваю картину огромным полотном, скрывая его бесконечную глубину таким грубым способом. Потерпи, шепчу я, успокаивающе поглаживая мое чудо, осталось чуть-чуть.
Я звоню Лесе, и она спешно завершает все приготовления. Мое маленькое убежище-полянку заполняют рабочие, заставляют его стульями и столами для фуршета, фонарями и лампами, развешивают украшения.
Предвкушение, ожидание того, как люди увидят и разделят со мною чудесное видение, как вместе мы превратим его в реальность, не дает успокоиться мыслям. Они бродят, вскипают, бурлят ни на минуту не останавливаясь, не желая растворяться в покое. Я почти не сплю, а те недолгие часы, на которые мне удается уговорить себя заснуть, наполнены бесконечными полетами, дарящими по утру сладкую негу и ощущение легкости во всем теле.
Наконец, долгожданный день настает. Я стою рядом со стеной, а передо мной огромная толпа людей: журналисты, фотографы, критики, любители современного искусства, тусовщики и светские знаменитости, случайные прохожие и зеваки, и простые посетители. Над поляной стоит гул, толпа шевелится, шуршит, движется, дышит. Но вот я подхожу к краю занавеса, и на миг рыхлое тело толпы замирает на вздохе, звуки утихают. Без вступительных речей, быстро, стремительно я сдергиваю ткань с картины. И закрываю глаза. Пробуждаю в себе, высвобождаю воспоминания о восторге и счастье, что я испытала, стоя перед открывающейся тайной синевы, поднимаю их из глубин сокровищницы души, чтобы открыв глаза, разделить обменять их на такой же восторг и радость других людей.
Но я почему-то не чувствую ничего. Сквозь темноту ко мне продирается разочарованный возмущенный ропот людей. Поднимаю веки, смотрю на них: на их лицах ни следа от улыбки, удивления, удовольствия, а уж тем более эйфории. Я в недоумении оборачиваюсь, картина за спиной все та же, все такая же полная чудом, правды, тайны, дарящая миру полноту и цельность. Поворачиваюсь к людям, ловлю их взгляды, пытаюсь подглядеть в их душу, поймать ее за краешек, растормошить. Они отворачиваются, опускают глаза, смотрят пусто и безразлично. Кто-то смеется недобро и криво, кто-то уходит, кто-то пожимает плечами и идет пробовать угощение. Они не видят.
Журналисты подходят и задают обычные для таких мероприятий вопросы, без интереса, без живости, без желания, фотографы только из вежливости делают пару скучных снимков. Они не видят.
Все отходят от меня, собираются у столов с едой, беседуют о чем-то своем реальном, земном, никто уже не смотрит на роспись на стене, все уже про нее забыли. Лишь Леся остается рядом грустная и усталая.
- Это провал, - говорит она без тени удивления или разочарования. Она знала, что так будет. - Я же предупреждала, эти твои фантазии "что там за куполом" пусты, я же тебе говорила, что все это глупости, ребячество. Там ничего нет, - качает головой, слишком равнодушная. Я не узнаю ее такой, она тоже отводит взгляд совершенно пустой и матовый. Она не видит. Или не хочет видеть?
Я отхожу от нее и сажусь на стул в самом тихом уголке. Люди постепенно один за другим начинают уходить, в конце концов оставив нас с Лесей одних. Мне горько и больно, грустно до слез, я тоскую по тем, кто не понял, не принял, не увидел, кто так и остался слепым и неживым. Рабочие уносят с поляны мебель и оборудование, день уже подходит к концу, и свет начинает тускнеть. Видение на стене по-прежнему будто светится и выглядит более настоящим, чем все вокруг. Но никто этого не принял, все оказались слепы. Леся подходит ко мне и пытается что-то сказать в утешение, ободрить и поддержать, но не находит стоящих слов, не разделяя со мной утрату. Правда не открывается даже ей. Я отмахиваюсь от ее пустых речей и прошу уйти. Почти кричу на нее, и она все же оставляет меня, уходя со слезами на глазах. Но мне все равно.
Долго сижу на траве и неотрывно смотрю на стену купола, пока свет совсем не исчезает, и дома не покрывает плотная пленка темноты. Практически наощупь добираюсь до дома и ложусь в кровать.
Мою душу словно выпотрошили, раздробили, сначала подняв высоко над землей радостью ожидания, а затем сбросив на острые камни непонимания и слепоты. Хочется уснуть и забыться надолго, навсегда, чтобы больше не жить и не дышать этим черствым сухим миром - с ним что-то не так, он не мой. Теперь это моя отрава, яд. Всю ночь мне снится только пустота и темнота, в которых я плаваю словно в сиропе, пытаясь то всплыть на поверхность, то упасть на дно.
Просыпаюсь я в полдень. Голова тяжелая, перемазанная изнутри вязким сиропом из сна, мысли двигаются с трудом, слипаясь. В таком состоянии я провожу несколько суток подряд, словно пчела, застрявшая в варенье. Я умоляю мои сны подарить мне легкость и покой синевы, но они упорно молчат, кажется без остатка вытекшие из меня в картину. Я, не скупясь, перемешивала их с красками и расписывала ими стену, надеясь восполнить их от людей, но в результате осталась ни с чем.
Через несколько дней приходит Леся, разбудив меня, выдернув на время из чашки с сиропом. Она приносит с собой стопку газет и журналов, и мы изучаем статьи, заметки и очерки. Там меня ругают и называют бездарностью, сочувствуют и жалеют, что я исписала себя, не понимают и называют сумасшедшей. Мне уже все равно, Леся расстроена.
- Это провал. - Она наливает себе крепкого черного кофе, как всегда, пытаясь перебить горечь разочарования горечью горячего напитка. - Мне теперь будет сложно восстановить твою репутацию и вернуть доверие.
- Репутацию? - я не понимаю ее, не понимаю, почему она беспокоится по таким пустякам. - Какое мне к черту дело до репутации?! - я вскакиваю с места и, подбежав к ней крепко, сжимаю ее плечи, чуть ли не тряся ее в приступе отчаяния. Почему она не понимает? - Мое творение, мое видение, моя правда - они не увидели ее, Леся, никто не увидел, даже ты! Люди слепы!
Леся тяжело вздыхает. Сбрасывает мои руки. Ежится. Как будто ей неприятны мои прикосновения.
- Дорогая, я же тебя предупреждала! Некоторые фантазии стоит оставлять только для себя, если в них нет смысла, ценного для остальных.
- Они слепы! - не желаю я принимать такие слова и такую действительность.
- Может это ты слепа? - не выдерживает Леся. - Ты слишком заигралась в этот раз. Иногда полезно трезво смотреть на вещи.
- Может быть просто еще слишком рано? Они вернутся. Посмотрят снова и поймут? - не желая сдаваться, окунаю я свою разгоряченное сердце в успокаивающую прохладу надежды.
Я снова сажусь за стол. Леся ставит передо мной кружку со сладким чаем, кладет ладони мне на плечи, успокаивающе поглаживая.
- Этого мы уже не узнаем, - она говорит осторожно, крадясь словно по минному полю между слов. - Мэрия сочла твою картину актом вандализма. Ты же не получала разрешения. Решили, что роспись может привести к повреждению и коррозии бетона. Поэтому ее смоют.
- Что? Смоют?
- Смоют, - повторяет Леся.
Я скидываю ее руки, вскакиваю с места, хватаю ее за предплечья. Паника и ужас охватывают меня, как будто это за мной должны прийти люди, чтобы увести на расстрел.
- И ты ничего не сделала? Ничего не предприняла?!
- Я пыталась. Мне больно, отпусти, - она высвобождается из моих тисков. Кожа на ее руках покрасневшая, будет синяк. - Но было слишком поздно, решение уже приняли, а причин для его оспаривания не нашлось.
- Когда? - сил на слова больше нет. Мой мир уже начинает рушиться, распадаясь на цветные кусочки. Словно сложен он из детских кубиков.
- Сегодня. - Леся смотрит на часы. - Уже сейчас. Я хотела сказать тебе уже после. Прости.
Она подходит ближе и пытается обнять, утешить. Наверно будет шептать что-то ласковое на ухо, гладить по голове, лгать.
- Не трогай, - говорю я, пытаясь злобой скрыть горечь. Мне больно, я и хочу, чтобы весь мир пострадал со мной хотя бы немного. - Не ходи за мной. И я не желаю тебя больше видеть. Вообще.
Не дожидаясь от нее ответа, не видя ее лица и ее чувств, убегаю из квартиры, за дом, к куполу. Я бегу с откоса вниз, почти кубарем. Репей цепляет меня за ткань ночной рубашки, словно опасается, что я упаду и переломаю себе кости, вот и пытается остановить, крапива больно жалит голые, неприкрытые тканью ноги, камешки и сухие ветки на земле царапают кожу ступней, но я не замедляю своего движения.
Они уже там. Группа рабочих столпилась у стены. Расставили какие-то баки, разложили на траве щетки, тряпки, шпатели - собираются счистить, соскоблить, смыть мое видение до серой, неровной в рытвинах бетонной поверхности.
- Убирайтесь отсюда! Это моя картина! - кричу я на них отчаянно, но сил уже почти нет, руки дрожат, ноги не держат. Я ничего не могу.
- Девушка, девушка, успокойтесь, - один из них оттаскивает меня от стены, пытается привести в чувство.- Это вы нарисовали?
- Я, - плачу, не могу больше сдержаться, даже на крик не осталось сил, все сломалось внутри. Зубцы зацепились друг за друга, поломались, пружина распрямились, механизм души застопорился. - Перестаньте, уходите, - прошу их жалобно, опускаюсь на землю, даже стоять не могу. - Как вы можете, посмотрите на это видение, вглядитесь, разве вы не понимаете?
Они оборачиваются, смотрят на стену купола. Тот, что рядом со мной чешет затылок.
- Ну, красиво, правда, не ясно что это. Вы уж извините, мы в искусстве не особо понимаем. У нас приказ. Извините, - бормочет он смущенный моими слезами и отходит.
Я продолжаю плакать, в пелене слез ужас происходящего размывается, превращаясь в странное размытое сюрреалистическое видение.
Они выплескивают на стену какую-то жидкость, остро пахнущую растворителем. Прекрасное чудо расплывается, стекает к земле синими, алыми, оранжевыми слезами, густыми и яркими. Из-под смываемой плоти красок обнажается белый скелет побелки. Рабочие смачивают щетки своим раствором и начинают стирать оставшиеся ошметки, безжалостно сдирая их со стены, не пропуская ни миллиметра, обнажая серый бетон купола. Они работают быстро и старательно, иногда оборачиваясь и глядя на меня виновато и слегка испуганно. Я не перестаю плакать, сидя на земле, давно замерзнув, но не желая подняться и уйти. Не могу покинуть мое дитя, мое творение, пока его растворяют вместе с моей душой, вымывая из этой реальности. Мир нас не принял и только мне остается спеть прощальную панихиду.
Начинает темнеть, рабочие собирают свой инструмент, стараются говорить как можно тише, то и дело оглядываясь на меня. Наверное, хотят помочь, но не знают как. Уходят, так ничего и не сказав.
Я поднимаюсь и подхожу к стене. Трава и цветы у ее основания измазаны в полурастворенных остатках красок, которая превратила обычную растительность в яркие сказочные картинки, нарисованные словно гуашью. Оранжевые ромашки, красные васильки, синяя трава.
Прикасаюсь к стене, сначала только пальцами легко провожу по бетону, а затем прижимаю обе ладони, подхожу как можно ближе, будто хочу слиться с куполом, проникнуть в его тело, поселиться там. Если бы только это было возможно, я обняла бы эту молчаливую могилу моего творения и долго бы не отпускала. Бетон под моими руками кажется на удивление теплым, теплее чем я помню его из детства.
- Они не поняли и мне так больно от этого, - шепчу я, поглаживая надгробный камень моих снов, - они не приняли и мне теперь некуда идти. Мой мир развалился, разрушился, утерял смысл. И я не знаю, что мне делать. Ответь мне, что мне делать. Где теперь мое место?
Но стена молчит, не отвечает и призрак видения. От отчаяния я начинаю злиться, пытаясь растопить горячими волнами этого чувства ледяные объятия тоски. Ударяю кулаком по стене, потом еще и еще раз, начинаю бить сильно, до боли в ладонях, бессмысленно и беспощадно. У меня истерика.
Хочется кричать и я почти исторгаю надломленный вопль, как меня останавливает звук сыплющихся камешком. Смотрю на стену под моими руками, она вся в трещинах и выбоинах, под моим кулаком небольшая лунка. Начинаю ковырять ее пальцами, ошметки бетона падают мне под ноги. Стена под моими руками рыхлая и непрочная, словно сухарь, легко крошится и ломается. Не обращая внимания на забивающийся под ногти песок и оцарапанную кожу, углубляю лунку все больше и больше. И чем глубже становится язва на теле купола, тем легче мне дается его разрушение. Вот стена начинает осыпаться в песок большими участками, я врезаюсь вглубь все дальше и дальше. Встаю на четвереньки и словно крот прокладываю себе нору, оставляя горки песка и камешков за собой.
Ползу вперед метр, два три, и тут за спиной раздается знакомый скрежет. Оборачиваюсь - рана в стене начинает зарастать и затягиваться, неминуемо приближая ко мне твердую каменную плоть. Я начинаю пробираться вперед как можно быстрее, мышцы на руках и ногах сильно болят, но стараюсь не обращать на это внимание. Наконец кусочек стены проваливается не ко мне под ноги, а наружу, становится светлее. Приникаю к отверстию лицом, чтобы рассмотреть в нем маленький кусочек синего чуда. Это придает мне сил, я расширяю дыру все больше и больше, она уже настолько велика, что я могу протиснуть голову, затем и плечи.
Восстанавливающаяся плоть бетона уже совсем близко, почти касается моих пяток, я начинаю пролезать сквозь дыру, наружу, к свету. Голова, плечи, руки, острые края дыры царапают кожу, цепляются за волосы, рвут одежду - купол не хочет меня выпускать. Но я уже опираюсь на землю, под ладонями чувствуется прохладная молодая трава. Еще немного и я буду свободна. Но тут что-то со страшной силой наваливается на меня сзади, стискивает, сжимает, пытаясь раздробить. Я делаю последнее усилие, рывок вперед и наружу. Мне больно, страшно, силы на исходе. Не успеваю даже вскрикнуть, и тьма тяжестью накрывает с головой.