Душный августовский вечер 1943 года плавно перетекал в ночь. На далёком горизонте трепетными нитями лиловел закат. Медленно истаивала весь день душившая духота. Тонули в накипи угольно-фиолетовой черноты кусты, деревья, таинственный луг, колосившийся дикими злаками.
Из окопа боевого охранения два солдата - Тетерко и Чичибабин - вели наблюдение за вражескими позициями. Было тихо. Противник не стрелял, как в предыдущие дни, и значительно реже взлетали осветительные ракеты...
Ввиду неблагоприятно сложившейся оперативной обстановки на левом фланге дивизии 2-я стрелковая рота, где служили Чичибабин и Тетерко, получила приказ временно перейти к обороне. В спешном порядке - за две ночи - были отрыты окопы полного профиля, ходы сообщения, оборудованы ячейки для пулемётчиков и бронебойщиков, протянуты проволочные заграждения, в два ряда установлены противотанковые и противопехотные мины. Чтобы обезопасить роту от всяческих неожиданностей, вперед выдвинули боевое охранение. Располагалось оно в ста-ста пятидесяти метрах от немецких траншей и было связано телефонным проводом с командным пунктом.
-Покушать бы, товарищ старшина... - вполголоса мечтательно произнёс Тетерко, недавно прибывший в стрелковую роту новобранец. - Кишка кишку захлёстывает, сил нет терпеть.
-Требуху харчами набить - дело не хитрое, - сиплым басом убедительно и мягко ответил ему, переменив положение тела, Чичибабин, и на гимнастёрке его глухо звякнули медали.
Чичибабин - худой, угловатый, жилистый, чернявый, с лицом цвета подгорелого солода старшина, ироничный и добродушный, говоривший короткими фразами, без придаточных предложений, - солдат хотя и молодой, но бывалый. В тридцать девятом, когда отменили отсрочку для получения высшего образования, он, студент-филолог второго курса пединститута, был призван в армию. И сразу в нерв его бытия врезалась война - "зимняя" финская. Замерзая в дремучих лесах Суоми, Чичибабин вызернил для себя очевидный до пошлости факт: чтобы противника одолеть, недостаточно одной лишь силы морального превосходства или жертвенной храбрости, ещё нужен ум, смекалка, солдатская сноровка и обязательно - простой и мудрый, первобытный звериный инстинкт. Именно он помог ему под Белостоком, в вывернутые наизнанку, душемутительные, полные ужаса и бреда июньские дни сорок первого. Неожиданно для себя оказавшись во главе большой группы окруженцев, он вышел к своим почти без потерь и даже с солидным трофеем: бронеавтомобилем "Хорьх". Потом были Могилев, Смоленск, Вязьма, Харьков, Сталинград. Причину внезапно разыгравшегося аппетита рядового Тетерко опытный старшина разгадал без труда - нервничает новичок. И это естественно: на передовой ежечасно, ежеминутно, ежесекундно рвётся чья-то жизнь, с кровью, по живому...
-Можно хоть цигарку свернуть?
-Я тебе сверну. На огонёк папиросы немецкие снайперы стреляют без промаха. Хочешь судьбу свою испытать?
Они опустились на дно траншеи. Закатав в газетную бумажку махры, задымили крепким куревом.
-Наша задача, Тетерко, простая: самому уцелеть, а врага уничтожить. "Памятку красноармейца" читал?
-Читал.
-Помнишь, во втором пункте написано: "Откуда бы враг ни появился, его всегда можно достать либо пулей, либо гранатой, либо штыком". Так?
-Так.
-А дальше?
-"Чем сподручнее - тем и бей".
-Правильно. Я к чему веду?.. Бить ведь тоже надо уметь. Умения этого у тебя пока нет. Потому как приходит оно с опытом.
Чичибабин вздохнул.
-Да, брат, тебя ещё отёсывать и отёсывать... Немец - враг серьёзный, не на мякине замешанный. С ним шутки плохи. Чуть зазевался - и песенка твоя спета. Но и мы, как говорится, не портянкой утираемся... Ты вот что... в бою держись рядом. По возможности помогу, прикрою...
-Спасибо, товарищ старшина.
-После боя благодарить будешь.
-А правда говорят, что вас учиться посылают в пехотное училище?
-Правда. Сейчас всех, кто десятилетку закончил, на офицерскую линию выводят.
Чичибабин встал во весь свой гвардейский рост, вынул из брезентового чехла командирский полевой бинокль. Вытянув шею, приложил окуляры к глазам. С горизонта на него уставился горящий фосфором лунный диск. Лёгким дымком курились под ним облака. Опустив бинокль ниже, он нашёл то, что искал - нейтральную полосу. Она была неподвижна и мертва, но он (для очистки совести) какое-то время пошарил по ней оптическими стёклами. Спрятав бинокль, вновь присел рядом с Тетерко. Продолжил:
-Есть у пехоты такая примета: уцелел в первой атаке, и во второй пуля и осколок тебя обминут. А к третьей уже будешь иметь какой-никакой опыт.
-Я - невезучий, - горестно признался Тетерко. - До третьей атаки могу не дожить. Даже в школе, на переводных экзаменах, мне всегда попадались самые сложные вопросы.
-И что, часто срезался?
-Ни разу.
-Так в чём же дело? Ты на своё везение не наговаривай. С ним у тебя всё в порядке.
-А у вас?
Чичибабин смущённо крякнул.
-Как видишь, жив ещё. Хотя мог давно в земле лежать... Везение, к твоему сведению, даёт нам судьба. Кому - вместо разума, кому - вместо доблести. Так сказал один очень мудрый человек... Не знаю только, вместо чего я своё везение от судьбы получил.
Старшина на мгновенье задумался.
-Один бой на всю жизнь мне в память впечатался... Держали мы оборону в районе Беленихино. Немцы бросили против нас мотопехоту и новые танки... "тигры" и "пантеры"... Батальонные противотанковые "сорокапятки" могли пробить только бортовую их броню... и то - подкалиберным снарядом.
Чичибабин умолк. Поднял голову, посмотрел на разлившийся вверху бескрайний звёздный океан, перевязанный бледной лентой Млечного пути. Провёл ладонью по лицу, как бы стирая горечь нахлынувших воспоминаний...
-А дальше? - прервал паузу Тетерко.
-Что?
-Дальше-то что было?
-Да-а-льше? - выйдя из задумчивости, спросил Чичибабин. - Ну да, ну да. Дальше безнадёжно: остаюсь я в траншее один. Товарищи мои - что справа, что слева - мёртвые лежат. А танки немецкие всё ближе и ближе, рычат, сволочи, моторами, злобно гусеницами лязгают... У меня же, как назло, ни гранаты, ни ружья противотанкового под рукой, ни бутылки зажигательной, ничего. Подобрал ручной пулемёт, залёг. Человек я казённый, бежать от врага присяга не позволяет. И тут неожиданность: первый "тигр" задымил, второй, третий завертелся на месте, как уж на сковородке, гусеницу перебитую сбросил. Вижу - сзади, в шагах пятидесяти, орудие по немцам бьёт. Я сорвался и туда. Прибегаю, а на позиции из расчёта в живых только сержант-наводчик остался. Вот он, оказывается, и стрелял. Вообрази, всё сам делал: сам разворачивал, сам заряжал. Одним словом - хват! Осколком снаряда сорвало прицел, и он целился через ствол. Вместе с ним мы ещё три танка фрицевских подожгли. Жаль, убило сержанта, отчаянно смелый был парень, стрелок хоть куда, настоящий зверобой. Опять я один... Заряжаю, навожу, стреляю. Заряжаю, навожу, стреляю. Механически, без раздумья. Как будто всю жизнь артиллеристом был. Пуля плечо задела - даже не заметил. Осколок ногу зацепил - плевать! Заряжаю, навожу, стреляю. Какая-то, понимаешь, резвость двужильная во мне проявилась... Всё бы ладно, да кончились снаряды... Заряжать нечем. Смотрю - ближний "тигр" прямо на меня своё дуло пялит. Всё, думаю, пиши пропало. Каюк мне... Крышка... Пришёл смертный час... Ан нет! У "Тигра" вдруг откинулся люк, из него экипаж на землю вывалился и бежать. Вот так-так! Чудеса! Позже выяснилось, что я из сорокапятки попал в орудийный ствол, повредил его, вывел машину из строя... Представляешь? А тут ещё одно чудо - немцы изрядно нами потрёпанный клин свой танковый развернули и начали общий отход. Вот такая, понимаешь, история.
-Да-а, - восхищённо протянул Тетерко. - Пофартило вам, будь здоров! Как же вы так метко стреляли из пушки?
-Сам удивляюсь, - ответил старшина. - Никогда раньше этого не де...
Не договорив, он насторожился и, приложив палец к губам, прошептал:
-Тс-с-с!
В наступившей тишине они услышали очень явственно чей-то тусклый, придушенный голос:
-Русский камрад!..
И ещё раз, через мгновенье:
-Русский камрад!..
-Немец, - умозаключил старшина, кашлянув в кулак.
-Немец? - Тетерко сделал движение подняться. - Надо наших разбудить!
-Не надо. Пусть спят... Ты сядь пока... А что немец хочет, сейчас узнаем.
Чичибабин привстал, положил "дегтярь" на бруствер, ощупал глазами складки близлежащей местности. И увидел на краю одной из воронок, в шагах пятнадцати от окопа боевого охранения, блеснувший в лунном свете предмет, очень похожий на перевёрнутый вверх дном горшок.
-Алё, фриц, потише, зайцев распугаешь! - приложив руку корабликом ко рту, сказал старшина, обращаясь к горшку.
Горшок шевельнулся, произнёс всё тем же придушенным голосом:
-Я не фриц... Я, камрад, социал-демократ.
-Эва! Социал-демократ!
Хотел Чичибабин спросить, из каких соображений немецкие социал-демократы не объединились с коммунистами против национальных социалистов в начале тридцатых, попустительствовали Гитлеру, способствуя приходу его к власти, но не спросил, передумал. В данных обстоятельствах подобный вопрос прозвучал бы, конечно, нелепо.
-И что здесь социал-демократ делает?
На эту фразу старшины горшок отреагировал вмиг - приподнялся, оказавшись немецкой защитной каской. Под ней размытым пятном серело лицо с тёмными провалами глаз.
-В Россию идти... не хотеть. Меня заставлять.
Чичибабин смягчился:
-Чего ж тебе надо?
-Махорка у камрада есть?
-Ну, есть.
-А водка?
-И водка.
-Гут. Камрад мне водка и махорка, я камраду - мазь для чирьев... мыло... бумага.
-Какая бумага?
-Письмо писать.
-Язык откуда знаешь?
-Работать у вас... по контракту. Город Ленинград.
-Как минное поле прошёл?
-Я... как это говорить... сапёр.
-Подожди....
Чичибабин пригнулся, сказал, обращаясь к Тетерко:
-Ну что, отжалеем ему водки и махорки?
-Немцу? - курносо уставился на него удивлённый Тетерко.
-Немцу, немцу, кому ж ещё, - подтвердил старшина и стал рассуждать: - Мазь от чирьев ротному отдадим. Он второй месяц фурункулёзом мучается. Мыло и бумагу себе возьмём. Мыло, знаешь, большой у нас дефицит. И письма писать не на чем. Так что давай соберём фрицу посылочку. Может и вправду он социал-демократ...
Переброс предметами обмена совершился быстро, деловито и при полном молчании. По его завершении немец сказал:
-Утром...в семь часов...мы наступать.
И уполз, в мгновение ока потерявшись во мраке.
. Сообщение о предстоящем наступлении нисколько не удивило старшину. Чуяло его сердце: замышляет что-то противник. Уже как два дня на их участке обороны активность до нуля умерил, артиллерийский и пулемётный огонь вести перестал, осветительные ракеты ни с того ни с сего стал экономить. Перемену в поведении немцев заметил и ротный: "Штиль этот, старшина, перед ураганом..."
Чичибабин пошёл по траншее циркульным шагом, переступая через спящих солдат.
"Подъём! Подъём! Хватит в дудку сопеть! Гансы скоро в атаку пойдут..."
Светлело. Ночь отступала. Утро - чистое, синейшее, склянное, - осаждаясь на землю, мокрую от росы, разблёскивалось брызгами солнечных лучей. Порывы слабенького ветерка зыбили траву на лугу. По дну далёкого оврага сиротливо влачились клочки прозрачного тумана. Бодро ёрзали в небе стрижи, будто и не было никакой войны.
Ровно в семь началось. Грохнуло раз. Грохнуло ещё. И ещё. Удар. Второй. Третий.
"В щели!" - зычно крикнул старшина.
Пошла земля ходить ходуном, содрогаясь от мощного артиллерийского гласа. Взметались фонтанами комья земли, щепки, камни. Винтом закручивалась белая пыль. Немец бил по переднему краю. Сосредоточенно и методично вспарывал его осколочно-фугасными снарядами в течение получаса, уничтожая в прах укрытия, блиндажи, землянки, построенные ротой на скорую руку. После чего на пять коротких минут огонь перенёс в глубину обороны, в завершение густо засыпал минами окопы боевого охранения.
А затем, ломаясь зигзагами на изрытом воронками поле, серым стадом двинулись на позиции роты немецкие пехотинцы. Жидким переливчатым эхом разнеслась над зелёным лугом ружейно-автоматно-пулемётная трескотня.
В это самое время старшина Чичибабин лежал в окопе полуприсыпанный землёй. Он не был убит, как "неудачник" Тетерко и остальные десять бойцов группы боевого охранения, попавших под губительный миномётный налёт. Старшина лежал на спине, контуженный взрывом, запрокинув голову, тонкий, чёрный, жалкий. Левый рукав его гимнастёрки - повыше локтя - был жирно-красным от крови. Неуловимые думы без воли совершались в душе старшины, исчезали, сменялись другими, такими же непонятными и летучими. Тонкая полоска синего неба ярчела над ним. Вдруг и совершенно внезапно полоска исчезла, и вместо неё появилось, сопровождаемое лёгким запахом водочного и табачного перегара, лицо в стальном горшке шлема. Чужое, бледное и сухое, прокуренное лицо с утиным носом, тонкими губами и расширенными глазами. Глаза эти оказались у самых глаз Чичибабина. Не успев в них ничего прочитать, кроме решимости и тревоги, он, теряя сознание, почувствовал, как его, подхватив под руки, потащили куда-то.
Очнулся Чичибабин в полуразрушенном блиндаже боевого охранения.
Взводный Ашот Маркарян тряс его за плечо.
-Жив, бродяга?.. Слава богу... Еле нашёл тебя тут... Дали мы фрицу прикурить... Не меньше полуроты выкосили... Отбросили на исходные... Слышишь?.. Тебе, брат, надо в госпиталь... Ты ранен... Сам перевязку делал?..
Что-то ещё говорил ему взводный, но старшина ничего не слышал. Морщась от боли, он поднялся и пошёл с перевальцем, покачиваясь, по траншее. В ушах его звенело, тошнота накатывала волнами, и вертелись, вертелись в голове невесть откуда взявшиеся слова: "Живи, камрад, живи..."