Runa Aruna : другие произведения.

Лучшая поэзия Самиздата (2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    вторая подборка. двадцать стихотворений (со ссылками на разделы авторов). первая подборка - здесь. продолжение следует.

   Продолжаем читать хорошие стихи. Вторая двадцатка.
   Первая подборка лежит тут.
  
   XXI.
   Игра в дурачка
   "Господь не любит глупых"
Экклезиаст
   Разбегается листва из-под ног,
   отработанный уже материал.
   Вот и радости не стало, сынок.
   Разбазарил, раздарил, растерял.
   Вечер, площадь. Ветер зол. Ни души.
   Xоть на миг раскрепостись, попляши,
   погоняйся за листвою, пока
   ты свободен для игры в дурачка.
  
   Я встречал тебя везде. Ты был рад
   попадаться на глаза. Словно знак
   препинанья, останавливал взгляд
   в центре строчки полустертых зевак.
   Был назойлив, говорлив и нелеп.
   Не просил ни на вино, ни на хлеб.
   Разгораясь от кивка, от плевка,
   "Радость, радость," - несся крик дурачка.
  
   Недоумочному радость дана,
   как рябина снегирю в январе.
   Ни обида, ни тоска, ни вина -
   козырные дамы в нашей игре, -
   неспособны разыграть дурачка,
   а как выпадут вина, и тоска,
   и обида - тут последний балда
   не избегнет поумнеть навсегда.
  
   "Радость, радость".. Отчего же давно
   в блеклом воздухе не носится твой
   птичий клекот, и небесное дно
   не танцует над твоей головой?
   Небом избранный, шалун, егоза,
   спотыкаясь, опускаешь глаза,
   но мерещится повсюду она,
   словно к роговице прикреплена, -
  
   на скамейке, на балконе, в толпе,
   в непроглядной подворотенной тьме -
   дама в черном, что досталась тебе,
   и когда-нибудь, да выпадет мне.
   Мне-то проще, - я, как мышь цвета беж,
   в лабиринте веры спрячусь... Тебе ж
   остается мерить мелким шажком
   площадь эту, не подняв головы
   на прохожего, который, увы, -
   слава Богу, - не рожден дурачком.
   (c) Ashsa
  
   XXII.
   * * *
   В декабре в России пакуют мешками пух,
   Рубят ёлки, кормят из рук белоснежных мух,
   Лепят баб, и прошлое перетирают в труху.
   В декабре Россия считает своих старух,
   Роковым числом ранит память и режет слух,
   Отзываясь болью в груди и бессильем - в паху.
     
   В декабре есть отличный повод уйти в запой:
   Как-никак - сорок лет, и двадцать из них - с тобой,
   Только с Музою дольше (попробуйте спать втроём).
   Меж столом и вечностью двигаюсь, как слепой:
   Можно жить на ощупь, но выжить - только с толпой,
   Потому что нельзя быть сразу рабом и царём.
     
   Я всё реже плачу, всё чаще собой плачу
   Палачу из прошлого: Хватит! Всё, не хочу!
   Тормозни, ангелочек, у церкви, я здесь сойду.
   Пусть последний нищий, припавший лицом к плечу,
   За меня поставит копеечную свечу,
   Ведь страшнее расплаты разлука в Твоём саду.
     
   Говорят, что время течёт, как река, на юг,
   Отражая слова и мысли, и всё вокруг,
   Даже мёртвых людей, а вернее, их имена.
   Почему на пороге смерти, вступая в круг,
   Нас пугает младенца крик или яблок стук?
   Неужели так хочется жить, невзирая на...
   (c) Валерий Прокошин
  
   XXIII.
   ***
   Обнищавшая до прозрачности,
   Просадившая ветру золото,
   Мнется осень, сбиваясь с чардаша,
   Под ногами листвою молотой.
   Заблудиться бы в этом воздухе,
   Раствориться, забыть, раскаяться,
   Замереть, опадая хлопьями
   По закатной щеке чахоточной...
   Пригубив янтаря из горлышка,
   Снова в утро втереться горное:
   Голубой траве - пенным облаком,
   В южном сердце, по снегу, - профилем.
   (c) Крыся Квинто
  
   XXIV.
   Это название не проглотит даже синий кит
   Оголенная грудь звонка. Долго
   звоню.
   --- Кто там?
   Молчу.
   Мама, почему ты родила
   меня,
   а не ребенка?
  
   Нарисованные на песке люди.
   Волны.
   --- Что дальше?
   Горы, леса, реки на блюде -
   от этой еды не станешь
   полным:)
  
   Страдающая настольная лампа.
   Светит.
   --- Видишь кого-нибудь?
   Оставь место для штампа
   (и марки),
   когда тебя не станет
   на свете.
   Радда Уранова
  
   XXV.
   ***
   Съедены яблоки, синее блюдце, с сеточкой,
   оставшееся от них, вместе с трехмерным снегом,
   падающим организмом многоклеточным,
   сочетается идеально с предновогодним светом.
   Не повторяй за мной, сказанное вполголоса,
   иначе снова начнется движение Броуна.
   Взгляд продолжается, после смыкания век, а волосы -
   будущее шампуня, заколки или короны.
   Все относительно - время и прочие емкости.
   С клубком Ариадны кот играл и распутал.
   Тесей заблудился, а позже нашли его кости,
   не реактивный артрит, но смесь мела с грунтом.
   Впрочем, смерть - это акт, не половой, но последний.
   Сложно дойти до Бога, лучше открыть воду и слушать море,
   записав "аутизм" в прошлогодней карте болезни,
   листая страницы Библии или Торы.
   Между одной декадой и новым годом,
   прошли хороводы, бомжи, послы, волхвы.
   Мы идем по мосту в роддом, мы оттуда родом,
   завязать пуповины как гордиевы узлы.
   Ной уплыл, посадив в ковчег борхесовский бестиарий,
   когда Нед Ленд с Конселем ловили русалку.
   Цвет ночи не голубой, а скорее - карий,
   и Ариадна в слезах, разбивает прялку...
   Игорь Кузнецберг
  
   XXVI.
   Ошейник
   Когда-то на мне был красивый ошейник,
   И я, повизгивая от счастья,
   Терся о твои ноги.
   Ты прогуливала меня, когда была в настроении,
   А чаще говорила: "Место!" - и я шел к двери,
   На жесткую подстилку из джутовой травы.
   Ничто не вечно под луною:
   Красивый ошейник превратился в петлю-удавку,
   И я, наступая на брошенный поводок,
   Затягиваю её все туже.
   (с) Юрий Шибаев
  
   XXVII.
   * * *
   Знаешь, я по ночам что-то часто плачу,
   А днем потихоньку снова учусь смеяться.
   Знаешь, я прихожу к тебе - это значит,
   Что я устал творить (или притворяться?..)
   Знаешь. И все же - ну что тебе стоит? - слушай.
   Я ничего не прошу. Но везде - все одно и то же.
   Я докатился - вчера захотел продать душу.
   Не сторговался. Хотелось загнать дороже.
   И я незаметно снова схожу со сцены.
   Очередь в кассу - люди сдают билеты.
   Раньше за душу платили большую цену,
   А я, дурак, не брал ни одной монеты.
   Вот ведь какая выходит странная штука -
   Этот чудак мне снова вчера приснился.
   "Дай хоть кусочек!" - канючил, протягивал руку...
   Я бы отдал - да, видать, совсем разучился.
   Знаешь... Ну что ты там знаешь, откуда тебе-то
   Знать, что мне снится и знать, где я был, где я не был...
   А за душой у меня ничегошеньки нету -
   Ветер и снег, теплый дом, и холодное небо.
   (с) Мэри-Энн
  
   XXVIII.
   ....................
   Муха - это такая часть света,
   Где окна горят керосиновой лампой.
   Кто-то машет мне: "Ужин стынет",
   А я никуда не спешу от лета.
   А я никому не пишу приветов -
   Улицы без названья, чай с таком.
   И дыни.. Такие вкусные дыни..
   И живы, бабушка и собака.
   (с) Евгения Райзер
  
   XXIX.
   Осенние фрески
   Если бледно-лазоревым, выцветшим,
   словно глаза старика,
   утро посмотрит в окно
   (солнце нынче не вышедши),
   небо вдохнёт облака
   (чтобы стало светлее),
   ветер неспешно примется клеить
   вдоль перекрестий оконных
   лето, отлитое холодом ночи
   в сусальное золото листьев,
   ты не подумай, что это... а, впрочем, -
   кабы не осень в окошке, откуда б взялись те
   две неизменные краски на русских иконах?
  
   Это творёное золото, эта лазурь!
   (охра, белила, да хром, да разбавленный кобальт),
   всё на желтке на заквашенном, солнечном, ясном, как сурь
   да по сырой штукатурке небесного купола -
   оба
   цвета с иконы. И рядится вечно
   утро в бархат индиго, шафранную штофь.
   Не всегда замечаешь, но оба исконных
   отражаются в нас, ручейках быстротечных:
   золотой - это счастье, а синий - любовь.
   (с) Тимофей Адвайтов
  
   XXX.
   ***
   ты моя зеленая поляна
   мне бы только до тебя добраться
   если мои крылышки дотянут
   если я не поверну обратно
   я с тобой как маленький ребенок
   голый и обобранный до нитки
   я дойду мне не попасть бы только
   под обстрел очнувшейся зенитки
  
   на тебе огромные воронки
   у меня простреленная каска
   мы не разбираем линий фронта
   избавляясь от боезапаса
  
   вновь свои зализываем раны
   раньше это рассказал бы кто нам
  
   я с тобой как вечный новобранец
   и всегда недоукомплектован
   (c) Leidi
  
   XXXI.
   Обросший мифами очаг давно не греет
   Да, между нами тысяча дождей
   И снегопадов,
   Убитых лун бескровной ночью -
   Миллионы,
   В покинутых полях истлевшие
   Знамена
   На каменных холстах рисуют
   Память.
     
   Нас разделяют сотни поседевших
   Революций,
   Чужих надменных фаворитов
   Пересуды
   Ткут беспристрастно паутину
   Судеб
   Под строгие мотивы старой
   Лютни.
     
   Аркады позабытых снов
   Непроходимы,
   Обросший мифами очаг давно не
   Греет,
   Лишь серебрятся от тумана наши
   Реки
   И как легенды застывают в наших
   Зимах.
   (c) Наталья Даминова
  
   XXXII.
   * * *
   Становится ближе, чем дом и обыденней будней,
   Утерянный и позабытый, никчёмный, вчерашний,
   Язык, на котором общались счастливые люди,
   Пока не затеяли строить бездарную башню.
  
   И новый язык, что раздроблен, зажат и ограблен,
   Уже я могу полужестом ленивым исправить,
   Читаются строки, в невидимом воздухе рябью,
   Приплывшие из-за крыла собеседника справа.
  
   И всё постигаемо в мире - пускай не дурачат
   Агностики, скептики, циники. Может нелепо,
   Узнать вдруг незримые буквы в пространстве прозрачном,
   Пришедшие из-под копыт собеседника слева?
  
   Рай - это лишь реверс, (ну как не понять было сразу?),
   Лишь реверс смешной, преисподней. Не лучше, не хуже.
   Утонет пакетиком чайным мой девственный разум,
   Утонет котёнком, глаза не открывшим, ненужным.
   (c) Татьяна Бориневич
  
   XXXIII.
   Предсказания слов
  I
   Хрусталь предназначен для хруста,
   мечта - чтоб сразил её меч,
   и как бы нам ни было грустно,
   печаль будет брошена в печь.
     
   В сердцах серебро посереет,
   сердись на него, но жалей,
   железо сперва пожелтеет,
   потом превратится в желе.
     
   Взор зорь, как и роз, будет взорван,
   и скрипка издаст просто скрип,
   революция кончится рёвом
   и вздёрнут на крюк будет крик.
     
   Мятеж будет смят словно мята,
   от золота только зола
   останется, - чёрная дата:
   дно дней обнажится для зла.
     
   Начнётся меж братом и братом
   тут брань, пусть заброшена брошь -
   ужаснее утра утрата
   и ночи, попавших под нож.
     
   И будет наложено вето
   на ветер, на дождь и на снег,
   и вечность увидит свой вечер
   и неба не будет вовек.
     
   Наступит минута на мину,
   но время не примут в ремонт,
   и вред этот неустранимый:
   убитое время соврёт.
     
   И астры погибнут от астмы,
   гвоздика наткнётся на гвоздь,
   пространство впадёт в прострацию,
   простреленное насквозь.
     
II
   Река отреклась,
   стекло стекло,
   нежность - нежить.
   С климатом - климакс,
   саван - саванне,
   прерия - прервана.
     
   Океанам - околеть,
   ртуть проглотить - ртам,
   горю - сгореть,
   горе - горам.
  
   Месяц замесят,
   солнце засолят,
   веселье повесят,
   море заморят.
     
   Глубины оглушат,
   добро добьют,
   душу задушат
   и в убежище убьют.
     
   Скалы оскалятся,
   пещеры ощерятся,
   был остров - останется остов.
     
   Травы - отравят,
   ум - умрёт,
   язык покроется язвами.
     
III
   Хрусталь предназначен для хруста,
   Христос - для креста, для креста.
   Так хрупко всё в мире, так хрупко,
   устали и сталь и уста.
     
   Молитвы как моль убивает
   небесная молния-страж.
   И весь этот мир умирает,
   на звёздах увидят мираж.
   (с) Владимир Бродский
  
   XXXIV.
   Летний дождь
   Летний ливень с грозой освежит сады
   и нальет за шиворот детворе
   настоявшейся на небесных делах воды.
   Чьи-то карты останутся на столе -
   их подхватит ветер и зашвырнет в кусты.
   Человек, пробегая по лужам, уронит зонт.
   И в квартире станет уютней, как будто ты
   ненадолго вернулась домой в сезон
   дождей. Этот теплый дождь изменит дома, дворы,
   и захочется, выйдя на улицу, закричать
   от того, что можно словами творить миры,
   но не хватит сердца вместить печаль.
   (с) Кирилл Левадный
  
   XXXV.
   * * *
   Осыпаются с берез
   Колкие снежинки.
   В полынье скрепил мороз
   Сети паутинки.
   Утонула по огни
   Тихая деревня.
   Укрывают берегинь
   Вечные деревья.
   Конь, в покорности скорбя,
   Седока уносит.
   Кто же, молодец, тебя
   О дороге просит?
   И зачем, под серп луны,
   Да под волчьи песни,
   В плен морозной седины,
   Путь лег неизвестный?
   (c) Юлия Карасёва
  
   XXXVI.
   Сердце
   В нежно-синем растворе любви
   Золотое колышется сердце.
   Потайная откроется дверца -
   И добычу руками лови:
  
   Выплывает плотвицей печаль,
   Поводя немигающим глазом,
   Выползает, помедлив, не сразу,
   Белый страх. Бьётся смехом кефаль.
  
   Ты в отчаянье машешь руками:
   Пустота обнажилась до дна.
   Не горюй - вон, плывёт с облаками
   Моё сердце, как рыба-луна.
   (c) Ирина Гольцова
  
   XXXVII.
   ***
   Заметелится позёмка, закуражится пурга,
   застучит ногой в заимке, зубом в золоте Яга,
   поплывут по-над землёю вьюги злые языки,
   станет жарко сухостою стыть на береге реки,
  
   месяц выйдет из тумана, чтобы снова запропасть,
   нечисть крякнет словно cпьяну, ветер будет вихри прясть,
   крики красть, да глухо ухать, да постукивать в окно,
   полетит чума-проруха, чёрно-белое кино,
  
   разошьёт стежками наспех темень леса наискось,
   да нашлёт видений разных - что забылось, как жилось,
   и мелькнут на заднем плане, исчезая на глазах,
   титры фильмы самой ранней, - в ятях, в буквицах-азах,
  
   ан прочесть во мгле неяркой не смогу того письма -
   тушит сумерек огарки синеснежная зима, -
   лишь за горкой голос тонкий взголосит на нотке ля:
   "эта горькая сторонка - снегом светлая земля..."
   (с) Андрей Зырянов
  
   XXXVIII.
   Тропа
   От ласк тумановых с утра на губах по-полунОчному солоно
   скоро проснутся иволги, скоро проснутся иволги
   боярышник лечит следы босых ног зелёными своими уколами
   берег бинтует их после наплакавшимися вдоволь ивами.
  
   Бамбук, не видавший при жизни резконтинентального климата,
   мёртвым своим мизинцем чертит пунктирную линию
   и спотыкаясь о мелкие камешки на тропе, и снова ныряя в пыль, беззаботная линия та
   очень напоминает нитку, привязанную за небо синее.
  
   Тому, кто ходит по этой тропе, даже собственная спина представляется чем-то несбыточным,
   недостижимым, чем-то, на что смотреть получится только вослед, из глубин занавешенной памяти
   собирая её осколки по отмелям раскалённым, по гнёздам, по клювам птичьим
   выуживая себя из неё, как обломки лучей из вишнёвой прозрачной камеди.
  
   Плывут тополя над макушкой выгоревшей, как наживка, наверное, проплывает над рыбой,
   приманивая её зацепиться губой за острое, и насильно подняться к небу, и за этими мыслями детскими
   кроется понимание, неведомое впоследствии, когда оторопь жизни заменится торопливой
   походкой: все тополя привязаны к небу едва различимыми лесками.
  
   "Хорошо, что с утра позавтракал" - думает мальчик - "иначе бы Бог меня выудил
   сегодня, поймал бы меня непременно на тополя кудрявые,
   а так я хитрый, как окунь огромный, который меня бы выглядел
   на берегу, на корнях, разглядел мою леску. Так я вижу Его, и поэтому плаваю".
  
   И он улыбается хитро, довольный тем, что над тополем и над облаком сумел различить огромного
   деда, дымящего табачком в тёмно-рыжую длинную бороду,
   с утра осовелого малость от звонкого птичьего разноголосого гомона,
   сумел различить даже мушки из петушиных перьев, что он пришпандорил к вороту
  
   своей рубашенции. Шорохи провожают его, отманивая от гнёзд своих, прикидываясь подранками.
   Заросли влажные по-стариковски нежно над головой сутулятся,
   оберегая, вглядываясь ли - кто это там постукивает консервными ржавыми банками
   с мокрой землей? И старик сквозь речную рябь на него хитровато щурится.
   (c) Бошетунмай
  
   XXXIX.
   ***
   Я скоро покину наш город, любимый.
   Дописана драма.
   Я слишком устала лелеять руины
   погибшего храма.
  
   Я еду туда, где другие законы
   и люди другие,
   где песнею будет звучать, а не стоном
   моя ностальгия.
  
   Не дни, не недели промчатся, а годы.
   Я взрослою стану.
   И больше не будут болеть - на погоду -
   зажившие раны.
  
   Когда-то - любимый, ты будешь - забытый.
   Но осенью ранней
   я снова вернусь в этот город со свитой
   воспоминаний.
  
   Пройду по дорогам, где вместе с тобою
   когда-то ходила.
   Быть может, заплачу над нашей любовью -
   над тихой могилой.
  
   И, мёртвое прошлое наше жалея,
   зашепчутся клёны.
   И лёгкою тенью пройдёт по аллее
   наш сын нерождённый.
   (c) Майя Осенняя
  
   XL.
   Даром
   Ах, как дорого - даром! дается взаем,
   Что от жизни беру, забывая о том,
   Что чего ни коснусь - все на срок, все на с'ем,
   И отсрочку беру - как ворую.
   И в густой глубине, и в пустой синеве,
   И под небом, на отмели или в траве -
   Неоплачено все, что люблю я.
  
   Да и чем оплатить? Все твое - не твое,
   Только знай, что люби до отказа ее -
   Эту участь завидную, злую,
   С новым знанием этим, с упорством осла
   Я любила б сильней, если б только могла,
   Эту краткую жизнь дармовую.
   (c) Елена Тверская
  
   Продолжение следует...
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"