"Товарищи, братья, не побоюсь этого слова, друзья, сегодня мы присутствуем при знаменательнейшем событии, господа..."
И тому подобное. Был В.В. пустой и круглый; летел в бездну нуля, не замечая оболочки.
"... в этот, не побоюсь этого слова, момент..."
Намольный боялся многих вещей, боялся своих ощущений, странных образов и звуков, боялся некоторых мыслей, даже слов. Но чего он больше всего боялся, так это своего отчества. Виторганович - казалось ему невообразимой пошлостью и даже какой-то инопланетной наглостью. Если бы именно этих мыслей не боялся В.В., то сказал бы о чем-то вроде животной патово гордой важности несоответствия имени своего отца его неизменно унаследованной сущности и, наверное, добавил бы про роковую смену поколений и тому подобное. Смиренный Намольный говорил просто: "Ух, да чрезмерно оно длинное, Леонид Георгиевич..." Как назло вокруг кружили сплошь Георгиевичи, Феоктистовичи да Афанасиевичи (какие-то гордо не намольные). И всех *нужно* было чеканно выговаривать, уважительно, отчества, конечно же, не забывая. Намольного звали Валей, решительно все; разве что...
Знакомьтесь, Валя! Мой личный шелковый мешок со свежим хворостом. Будем его бить и веселиться, радоваться злоключеньям своего исчадья. Потом, конечно, хворост придется сменить, мешок поштопать; а между тем и подумать о жизни, пиная предусмотрительную мешковину при каждой нетрафаретной фигуре. Привлекательная перспектива! Но я о ней уже рассказал, чем и заслужил в ее честь... похоронный. Мы пойдем... как всегда! (путём)
Ну, например, можно вытащить хворост, залатать прорехи, да и запихать в него наш многострадальный, шелковый. Оригинально получиться. Свежо. Можно думать наоборот и делать вид, что терпишь побои от могущественной выкройки - вон, в ногах, все еще валяется...
А что, что если отпустить его, Валю. Да, прямо таки взять, да и отпустить. Полетит вниз, ниже, ниже. Я живу высоко, и лететь, следовательно, будет скучно, а разбиваться вдребезги неинтересно. А чего стОит мой Виторганович без этого его отчества, без напущенного мной на него уважения, фланелевой умозрительной компании да правильного общества?
Мешок, он тоже чего-то стоит, даже без хвороста. Но хватит ли... на жизнь. Сколько еще протянет. Усыпает - накладываются в геометрической прогрессии слои размытия, и вот я уже не вижу его. Эй, Виторганович, ты где? Убежал??? Ну ты даешь! Это же я...
По дико освещенному, красно-желто-сине разрывающемуся Праздничному проспекту шел неровной походкой, то чрезмерно выгибаясь, то вновь бессильно опадая плечами, человек с лицом полным ошарашенности. Нескладные черты его вдруг преобразились, оставив от недавнего буйства красок лишь робкую удивленную маску. О беспомощного Валю разбивались, накатывая, все новые и все большие массы людей; ощущения раздирали упоительные крики и надрывная музыка... Намольный, выгнутый, натянутый до невозможности, вдруг тяжело повалился на пышущий, избитый сотнями подошв синяк асфальта, невообразимо для самого себя проревел ту, выхваченную из ушедших времен молитву, и... умер.
Шум сотен сопряженных во времени взмахов не долетевших еще птиц; облезлый, нерастяжимый, но разрезающий холодком запах; вислая бровь луны: все это раздавливало и поглощало бушующее небо. Прогремело мотивное вычленение вдохновенного поезда... Как она рядом, жизнь, как она глупо радостна. Улыбчивая, улыбчивая! Хорошо; хорошо, что оно придумано, "хорошо"; как было бы плохо, придумай люди лишь "плохо": как хорошо, что нет ничего дальше, это - пик, вершина мудрости и блаженной глупой радости!
Думая таким образом, Виторган, недавно назвавшийся так миру, продвигался по уже сменяющемуся хилой просекой добротному дубовому лесу. Человек имеет качества, или имеет право иметь качества, как Вам, усталые боги, больше нравиться! Виторган, конечно не смог стать Я, не убежал дальше того проспекта. В нем есть удивительное, важное, сильное; не относящийся к жизни соблазн - не украсть его, не избыть всю его сущность, не вылепить из такого благодатного материала... такое дорогое Я! "Свободною стоит для великих душ и теперь еще земля. Еще свободной стоит для великих душ свободная жизнь"