"Мы ждали там, где нас застал рассвет, Как те, что у распутья, им чужого, Душою движутся, а телом нет"
Данте Алигьери. Божественная Комедия.
Машина выехала из здания. За ней захлопнулись автоматически-закрывающиеся ворота. Авто ехало по потрескавшейся дороге, поднимая в воздух столбы пыли. Ветер легонько трепал листья пальм. Где-то, за высоким забором, за которым высилась трехэтажная вилла, залаяла собака.
Машина ехала не спеша, водитель даже не включил сирену на крыше. Ведь спешить было некуда.
Престарелый дом находился в пяти километрах от Турина и считался одним из лучших частных пансионов в Пьемонте. Там доживали свои дни родители бизнесменов, банкиров и просто тех, кто мог оплатить скромное пожертвование в виде тысячи евро в месяц. Гости здесь были нонсенсом, богатые детки, оплатив всю сумму на годы вперед, думали, что уже и так многое сделали для своих стариков. Они не считали нужным, хотя бы раз в пару месяцев навещать тех, кто когда-то кормил их с ложечки и менял подгузники.
Даниэле стоял у окна и смотрел куда-то вдаль, где на холме вилась дорога, идущая в Турин. Он провел рукой по поредевшей шевелюре и спрятал руку в карман. На горизонте замаячила блестящая точка. Машина медленно катилась меж виноградников, распушив за собой пыльный хвост. Через пару минут автомобиль въехал на территорию престарелого дома, и остановился у входа. Из машины вышла женщина и направилась к дверям пансионата. Сразу после того, как медсестра скрылась за дверью, водитель открыл окно, и из него повалил еле заметный дым, вьющийся из сигареты.
Через пару минут из главного входа, по специальному спуску, санитары пансионата выволокли вниз каталку, на которой, завернутое в черный пакет, лежало тело. Медсестра открыла заднюю дверь в машину, а затем, не прикрыв рот, зевнула. Попрощавшись с санитарами, она села в автомобиль, и через пару минут, машина, выехала за ворота и скрылась за холмом.
"Эх, Гуидо, Гуидо, старина", - пронеслось в голове у Даниэле, - "вот и ты покинул нас".
Руководство престарелого дома так и не дозвонилось до сына Гуидо - директора одной из самых крупных в Италии продуктовых фирм. Так как тело Гуидо не могло больше оставаться в пансионате, то директору ничего другого не оставалось, кроме как позвонить в морг.
"Вот так и закончил свои деньки Гуидо Мартелло, в одиночестве, сидя на своем любимом месте, в плетеном кресле на террасе. А теперь его тело, замурованное в черный полиэтиленовый пакет, везли в морг.
Даниэле отошел от окна и присел за столик. На монолитной доске стояли мраморные шахматные фигурки. Мужчина провел пальцами по ферзю, а затем приподняв короля, поставил его на середину доски. Поставил неуверенно, трясущейся рукой. Фигурка закрутилась и свалилась набок. Старик мрачно усмехнулся.
Через весь зал к Даниэле шаркающей походкой подошла низенькая старушка.
- Добрый день, Джулия, - поздоровался старик.
- Салют, - ответила старушка и присела за шахматный столик, напротив Даниэле.
- Бедный Гуидо, - сказал старик.
- Все мы там будут, ему повезло чуть раньше, но ничего - ничего.
- Что ты такое говоришь, Джулия! - воскликнул Даниэле, - Как ты можешь такое говорить?
- А что я сказала? Не надо врать себе. Тем более в таком-то возрасте, дорогой мой друг.
- Ты не права, Джулия. Надо радоваться каждой минуте жизни.
- Нечему тут радоваться. Жизнь закончена, то состояние, в котором мы сейчас находимся не жизнь, это что-то другое. Этот пансионат - чистилище.
- Боже! Не говори так. Хватит.
- Как скажешь, как скажешь, - закряхтела старушка.
Даниэле тяжело вздохнул.
- Партейку? - сказала Джулия и пальцем указала на шахматы.
- Запросто, - улыбнувшись, принял предложения старик.
На следующий день, едва проснувшись, в своей комнате, на комоде Даниэле обнаружил посылку. Коробочка была перевязана в фирменном стиле невестки Даниэле - Стеллы. Отвратительная малиновая лента была небрежно обвязана вокруг коробки.
- Пятое июля, точно, как же я мог забыть, - пробубнил старик.
Даниэле аккуратно развязал ленту и открыл коробку. Первым, что он достал было красивое, шелковое, черное кашне. Старик провел по шарфу рукой и положил подарок на кровать. Сразу под кашне лежала прозрачная упаковка, в которой лежали часы фирмы "Rolex".
"И где они думают, я буду их носить?"
Последней, что старик достал из коробки, была открытка. Даниэле развернул сложенный пополам листок.
"Папа, здравствуй.
Я поздравляю тебя с днем рождения! Желаю тебе всего самого наилучшего! Обещаю, что в ближайшие месяцы навещу тебя вместе со Стеллой. Марио растет, как на дрожжах, скоро ты уже и не узнаешь своего внука. Мы все тебя любим. И не забываем о тебе. Не грусти!
Твой сын, Джорджио".
"Стандартная отмазка, - подумал Даниэле, - хотя в этот раз, вроде, написано как-то иначе. Ну да ладно".
Старик положил все подарки в тумбочку. Подойдя к шкафу, он достал свой парадный костюм: черный пиджак и брюки, белая рубашка с блестящими запонками и черный широкий галстук. Стряхнув с одежды пылинки, он оделся и вышел из комнаты.
В холле на бумажной растяжке пестрели слова "С днем рождения, Даниэле!"
Старик улыбнулся и, отведя взгляд от плаката, посмотрел в окно. Перед ним простирался все тот же пейзаж, пейзаж, который Даниэле видел вот уже пять лет подряд.
Этот день даже можно было назвать веселым. Его поздравили все санитары и врачи пансиона, а так же его друзья - сокамерники. Одиночество в этот день не смогло овладеть мужчиной, в этот день оно проиграло схватку.
Но на следующий день мужчину вновь охватило уныние. Завтрак, прогулка, просмотр телевизора, обед, игра в шахматы, нечастые разговоры с друзьями. Нечастые и короткие, так как тем для разговоров не прибавляется, и диалоги сводятся к обсуждению новой прически глав-врача. Затем снова прогулка, может, пара процедур, бассейн, ужин, и, глядишь - уже пора спать. Даниэле ненавидел это место. Оно душило, угнетало его.
Раз в месяц в воспаленное сознание старика приходила мысль о самоубийстве. Как бы он не сопротивлялся грусти, она медленно побеждала его. Старик, хоть и отрицал, но в глубине души был согласен с высказыванием Джулии, дом престарелых был для него тем самым чистилищем, которое так ярко описал в своей поэме Данте. Строки, которые Даниэле знал наизусть живо пронеслись в голове старика:
" И я второе царствовоспою, Где души обретают очищенье И к вечному восходят бытию.
Пусть мертвое воскреснет песнопенье, Святые Музы, -- я взываю к вам; Пусть Каллиопа, мне в сопровожденье...".
"Да, Джулия была права. То место где я сейчас существую - это лимб. Джулия, бедная Джулия", - старик вытер рукой слезы, скатившиеся вниз по щеке.
Вчера ночью он видел как санитары "упаковали" старушку в черный мешок и увезли в темноту.
"Скоро придет и мой час, скоро".
***
- Надо ему сказать, Катарина.
- Я не знаю, как ему сказать. Он не выдержит этого, - сказал мужчина.
- Но скрывать от него их смерть нельзя, это не правильно.
В кабинет зашел санитар.
- О чем шепчетесь? - спросил мужчина у коллег.
- О Даниэле Морелли.
- А, милый такой старичок. А что с ним?
- Неделю назад, его сын, невестка и внук разбились на машине, на въезде в тоннель под Миланом.
- О, Боже. - прошептал санитар.
- Подожди, но а как же подарки? На его день рождения, я сам, лично положил подарок от его сына на комод в его комнате.
- Его сын давно заплатил своей прислуге, что бы они каждый год отправляли в дом престарелых подарок.
- У богатых свои причуды.
- И что же нам делать?
- Не знаю, - ответила Катарина, - я предлагаю ничего ему не говорить. Он болен, ты знаешь об этом. Ему ведь не долго осталось. Пусть уйдет в блаженном неведении.
- Но так ведь нельзя. Он должен знать.
- Ничего он не должен. Он больной, умирающий старик, зачем ему знать это? Что он изменит? Что изменит его знание о том, что вся его семья умерла?
- Ничего.
- Поэтому, давайте отпустим его, отпустим, пусть не счастливым, но все же...
Один из мужчин, не дослушав окончание фразы, кивнул головой и вышел в коридор, и его шаги еще долго отдавались эхом по пустым залам пансиона.
***
Даниэле лежал на кровати. Взгляд его был устремлен на заходящее солнце, багрившее небо. Трубки, подключенные к его телу раздражали его, они сковывали движение и заставляли думать о том, что вместе с солнечным закатом, сегодняшний вечер ознаменует и закат его собственной жизни.
- Моя семья? Они приедут проститься со мной? - спросил Даниэле у медсестры, присевшей только что на край его кровати.
- Да, они уже едут, застряли где-то в пробке, вы же знаете эти магистрали.
- Хорошо, хорошо. Пусть едут. А я подожду... я подожду... подожду...
Солнце полностью скрылось за горизонтом. Медсестра быстро заморгала глазами, пытаясь сдержать плачь. Женщина встала с кровати и подойдя к Даниэлю, закрыла ему глаза.
Когда ночь поглотила тьмой дом скорби, к воротам пансиона подъехала машина. Подъехала, что бы вызволить из этой тюрьмы еще одного пленника.