Снова потянулись монотонные рабочие будни. Работы в рыбном цеху было немного, поэтому старпом оставил Алексея на мостике. Точнее, официально снова в подчинении боцмана, но теперь Леша стажировался в вахте третьего штурмана в качестве рулевого и работал матросом-лебедчиком у "науки". На мостике он уже давно освоился и с радостью перенимал у Николая Егоровича премудрости управления траулером. Хотя Лешку, как самого молодого, салагу - то есть, "третьяк" постоянно гонял: то за водой на камбуз, то за кофе или сигаретами к артельному.
Однажды Володя послал Лешку в машинное отделение за ведром пара. Мол, гирокомпас прогреть срочно надо. Когда Алексей осторожно прикрывал за собой дверь рубки, услышал хихиканье третьего штурмана и рулевого. "Ну-ну!" - произнес Лешка про себя. Он-то сразу догадался, что его "разводят". Лешка спустился с "моста" вниз и, порывшись в каптерке у боцмана, нашел дырявое ведро. Когда шел назад, по коридору верхней палубы, из-за поворота внезапно появился старпом. "Чиф" изумленно оглядел Алексея и елейным голосом поинтересовался, куда это матрос Борисенко, да еще и с таким ... предметом. Честно глядя "чифу" в глаза, Лешка ответил, что вахтенный штурман послал его за ведром.
- Ладно, - ответил старпом. - Ну-ка пошли на мостик.
Когда Лешка первым поднялся по внутреннему трапу в рулевую рубку, с нетерпением ожидавшие его рулевой матрос и третий штурман, приготовились заржать во весь голос. Но смех застрял у них в глотках, когда, вслед за Лешкой, в рулевой показался старший помощник. Он отодвинул Лешу в сторону и замер посреди рубки, заложив руки за спину. Затем начал покачиваться с носка на пятку.
- Владимир Сергеевич! Я не буду спрашивать, зачем Вы отправили матроса Борисенко за ведром. Видимо есть навигационные хитрости, доступные только штурманам новой формации. Но почему именно за дырявым?!
В рубке наступила тишина.
Не дожидаясь ответа, старпом развернулся и двинулся к трапу. Рулевой подмигнул Алексею и шепотом произнес:
- Молодец, салага! Не сдал "третьего"!
Голова старпома почти исчезла за поручнями, ограждавшими внутренний трап, когда "чиф" остановился и сказал:
- Борисенко! Подойдите-ка сюда!
Лешка на негнущихся ногах подошел к трапу, держа в руках злополучное ведро. Старпом привстал на цыпочки и тихо спросил: - За паром посылали или за отработанным воздухом?
- За... За паром..., - ответил обалдевший вконец Алексей.
- Значит, угадал! - ухмыльнулся в ответ старпом. - Годы идут, а традиции - есть традиции!
И, спустившись по трапу, шагнул в дверной проем.
Когда Лешка вернулся в рулевую рубку, третий штурман набросился на него с вопросом:
- Леха! Понятно, что ты просек подначку! Но почему ведро дырявое?!
С самым серьезным выражением лица Леша ответил:
- Так я бы пришел, показал тебе ведро. Мол, нес пар, а он весь через дыру-то и вытек. И попросил бы тебя позвонить в "машину", чтобы в следующий раз дали пару погуще.
Сначала загоготал во весь голос Николай Егорович, потом заржал штурман Володя, последним облегченно засмеялся Лешка.
- Я ж говорил тебе, "третьяк", - вытирая выступившие от смеха слезы, сказал рулевой. - Говорил, что из Лехи получится справный морячина!
Потом повернулся к Алексею: - Молодца! Но похохмили и хватит! Становись на руль, будем из тебя штурвального делать!
Через несколько таких "учебных" вахт третий штурман уже спокойно оставлял Алексея "на руле", отправляя Николая Егоровича по каким-нибудь корабельным делам. То на подмогу к боцману, то в распоряжение старпома. Конечно только тогда, когда поиск или траления велись вдали от зоны айсбергов. Когда траулер оказывался вблизи от ледяных исполинов, за штурвалом находился, конечно, Николай Егорович. В такие моменты Лешка выходил на крыло мостика и любовался ледяными плоскими горами, длина некоторых достигала иногда нескольких километров. Если проходили от них на расстоянии в несколько кабельтовых, то можно было разглядеть айсберги во всех подробностях. И бока, изъеденные многометровыми пещерами с прозрачно зелеными стенами и плоские как стол, вершины и, сквозь невероятно прозрачную воду - подводную часть, теряющуюся в глубине. Конечно, штурмана старались держаться в стороне от белоснежных великанов, но часто приходилось вести судно с тралом так, что казалось, проходили от айсберга на расстоянии вытянутой руки. Впрочем, как скоро выяснилось, это расстояние может быть и более коротким.
В такие моменты Лешка внимательно следил за руками Егоровича, который крепко сжимал крохотный в его огромных ладонях штурвал. "Даже рулевое колесо автомобиля побольше будет" - в который раз удивлялся Алексей. Он знал, что на многих судах штурвалов давно нет, их заменили две большие кнопки и авторулевой. "Закончился век парусов, - подумал Алексей. - Теперь и штурвал - еще одна романтическая деталь корабля исчезнет...". Он уже знал, что такое - управлять судном. Ему хорошо было знакомо чувство, которое охватывает в тот момент, когда громада траулера поворачивает на волне, повинуясь легкому движению твоей руки. За эти дни у штурвала, слушая неторопливые подсказки Егорыча, Лешка совершенно по-другому стал думать о корабле. Так дед учил его управлять лошадью. Ласково похлопывая старенького коня, он говорил внуку - "Ты лошадку почувствуй, пойми ее. Вот тогда она и она тебя почует, и повернет куда надо, раньше, чем ты повод потянешь". Только управлял теперь Лешка не повозкой с сеном, а большим супертраулером и восторг охватывал его когда, повинуясь штурвалу, нос траулера начинал "катиться" влево или вправо, пока не Алексей не устанавливал его точно по курсу.
Кроме азов судовождения Алексей освоил еще одну специальность - матроса-лебедчика. Правда, работал он не на тех лебедках, которыми поднимали груза из трюмов, ворочали огромные баллоны кранцев, а на небольшой гидрологической лебедке, с барабаном шириной чуть более метра. На барабан был намотан стальной трос, длиною в два километра, тонкий, но очень прочный. На нем опускали в воду разные научные приборы. Раньше Лешка видел, как научники цепляли на этот трос гроздья приборов, похожих на трубы, увешанные по бокам большими термометрами. Как объяснил Алексею третий помощник капитана - с помощью этих штук брали пробы воды и замеряли температуру на разных глубинах.
Но Лешке досталась работа попроще. Периодически он выходил на палубу вместе с широкобородым океанологом, который цеплял сначала к тросу груз, точь-в-точь похожий на небольшую авиабомбу - веретенообразный с хвостовыми стабилизаторами. Потом за борт вываливали небольшую площадку, с которой и работал научник Александр Романович, тот самый, который изображал Нептуна при прохождении экватора и делал доклад на профсоюзном собрании. Стоя над волнами, он цеплял к тросу серебристого цвета прибор, который, в отличие от груза, больше походил на ракету. Лешкина работа заключалась в том, чтобы осторожно отпуская тормоз лебедки, майнать этот аппарат на тросе за борт. Когда прибор достигал нужной глубины, что было легко определить по длине троса, по команде океанолога, Лешка, включив лебедку, поднимал прибор до площадки, где его отцеплял научник. Вот и вся нехитрая работенка.
Алексей уже знал, что остановка судна для выполнения научных работ называлась станцией. Когда траулер приближался к нужной точке, вахтенный штурман включал палубную трансляцию на бак и произносил в микрофон: - "Станция Березай! Кому надо - вылезай!". И Лешка с океанологом выходили из лаборатории, где коротали время между станциями. Удобно, что из лаборатории был выход прямо на палубу, не надо было проходить по внутренним коридорам надстройки, шлепая грязными резиновыми сапогами по выдраенному уборщицей линолеуму..
Во время первой станции, когда научник отцепил от троса ракетоподобный прибор и, пройдя по мокрому металлу палубы, отдраил дверь в лабораторию, Лешка двинулся было за ним, но нерешительно остановился на пороге. За дверью находился небольшой предбанник, где на крутящейся стойке стояли в гнездах какие-то приспособления с притороченными сбоку большими термометрами. Из предбанника дверь вела в саму лабораторию. Бородач положил аппарат на покрытый метлахской плиткой стол.
- Заходи, заходи Алексей! - океанолог приглашающее махнул рукой и, вслед за ним, Лешка зашел в помещение. В самой лаборатории было уютно - чистые пластиковые столы, с закрепленными на них мудреными приборами, фотографии на переборках, плакат с полуобнаженной красоткой, меж раздвинутых ног которой пытался протиснуться монстроподобный джип, стоящая на полке у иллюминатора большая жестяная банка, в которой рос куст обыкновенной картошки. Только, в отличие от своих собратьев на берегу, он выкинул одинокий стебель такой высоты, что тот тянулся вдоль иллюминаторов по всей лаборатории.
Стоя на плиточном полу предбанника, Лешка наблюдал с интересом, как Александр Романович достал из прибора блеснувшее золотом стеклышко, размером поменьше спичечного коробка. Потом он прошел в лабораторию и аккуратно пристроил стекло на столе. Повернулся к Алексею:
- Чего застыл статуем? Заходи. Чай сейчас пить будем. До следующей станции десять миль бежать.
- Так я в сапогах..., - Леша показал на блестевший чистотой линолеум лаборатории.
- А я в чем? - рассмеялся в ответ научник. - Проходи, проходи. А если изгвоздаем палубу - вон швабра в предбаннике стоит!
Он вставил стеклышко в небольшое приспособление, похожее на то, через которое рассматривают слайды или фотопленку, и прильнул к окуляру:
- Неплохо, неплохо..., - взял тонкую тетрадь в твердой обложке и стал в нее записывать, периодически заглядывая в окуляр, колонки цифр. Не отрываясь от работы, давал команды Лешке. - За аквариумом - полка. Видишь? Возьми там себе кружку, мне - такую синюю большую, чайник и завари чай.
За пустым аквариумом с толстым, наверное, бронебойным стеклом, и впрямь обнаружилась полка, с пенопластовым блоком на ней, в котором были вырезаны глубокие круглые ниши, в которых, в свою очередь угнездились разномастные кружки, коробочки с чаем и пузатый заварочный чайничек. Тут же стоял электрический чайник. Лешка заглянул в него, воды было больше половины.
- А какой чай брать? - спросил он научника. - Тут разный есть...
- Насыпь в заварник из красной такой пачки, а потом добавь щепотку кенийского, в коробке на которой женщины, собирающие чай, нарисованы. Кенийского много не бросай. Потому как он только для цвета нужен. Как говорили классики - радикальный черный цвет дает.
- Это из "Двенадцати стульев"? -угадал Лешка.
- Точно! - удивленно в ответ произнес Романович. - Приятно, что мОлодежь классиков читает... Да! Там еще сгущенка в картонном ящике под столом!
Когда чай был заварен и разлит по кружкам, Леша присел в крутящееся кресло рядом с гостеприимным хозяином. Отхлебнув черного горячего и очень сладкого напитка, спросил:
- Александр Романович! А что это за прибор?
- Какой? Вот этот? - научник показал на визир, лежащий на столе. Стеклышко из него уже было вынуто и помещено в белую пластиковую коробку, где в нишах лежали такие же золотистые пластины.
- Нет. Который в предбаннике в стойке остался.
- О, Леш...! Это, считай, одно из важнейших изобретений человечества! После самогонного аппарата, конечно. Называется он - термобатиграф. Ну-ка - расшифруй!
- Термо - температура, а бати..., - Лешка даже засмеялся догадке. - Бати! Это как батискаф?! Глубина, то есть?!
- Молоток! Это и есть прибор, который отражает изменение температуры с глубиной. Чтобы не грузить тебя - представь, что внутри аппарата полая пружина, заполненная толуолом. При изменении температуры изменяется и объем толуола. Пружина сжимается и стрелка, что припаяна на конце этой трубки - рисует кривую линию.
- А на чем рисует?
- Вот на этих пластинках, - Александр Романович достал одну из коробки и показал Лешке. - Видишь, на ней линия прочерчена? Это и есть кривая температуры. Держи, только осторожнее, слой не повреди.
- Ага..., удивился Лешка, разглядывая пластинку на просвет. - Будто золотая.
- Так она и есть золотая. В прямом смысле слова, - улыбнулся научник. - На советских термобатиграфах рисует стрелка кривую на стекле, намазанном тонким слоем чернил, а этот аппарат -японский. И на стекле - тончайший слой золота. По нему линия выходит тоньше и четче, следовательно, и выше точность измерения.
- Ух ты... Настоящее золото?! - Лешка восхищенно разглядывал пластинку.
- Настоящее! Только вот оно самой низкой пробы и очень тонкое, типа нашего сусального золота, которое на куполах храмов. Помнишь, как у Высоцкого?
В синем небе, колокольнями проколотом,-
Медный колокол, медный колокол -
То ль возрадовался, то ли осерчал...
Купола в России кроют чистым золотом -
Чтобы чаще Господь замечал.
- Так что, Алексей, даже если ты с сотни пластин золото соскребешь, на колечко твоей подруге не насобираешь.
Несколько минут молча, пили чай, прислушиваясь к шороху воды о борт. Лешке все нравилось тут: и вкуснющий крепкий чай и сгущенка из пластикового стаканчика и тихая музыка из кассетного плейера с маленькими динамиками и лиана картошки через всю переборку и, особенно то, что Александр Романович разговаривал с ним не свысока, а как равный с равным, не кичился своей должностью, как некоторые из комсостава... Лешка набрался смелости и спросил:
- А зачем нужно знать, как меняется температура с глубиной?
Научник отставил в сторону кружку, стенки которой изнутри были черными от заварки, протянул руку за визиром, вставил в него золотистое стеклышко и протянул Леше:
- Смотри сюда.
Лешка прильнул к окуляру, на блестящей поверхности изгибалась кривая линия, как на графике, причем сходство с обыкновенным графиком усиливалось оттого, что с двух сторон проходили линии с делениями. По ним, как понял Алексей, можно было определить какая температура на какой глубине.
- Видишь, что кривая ровно относительно идет вниз, то есть температура плавно понижается с глубиной?
- Да! Но вот..., - Лешка попытался определить значения глубины и температуры. - Метрах на пятидесяти резко так прыгнула!
- Вот! Не в бровь, а в глаз! Именно это нас и интересует... И называется сие явление - слой скачка или слой термоклина. На этой глубине температура резко изменяется. И это самое главное в поисках рыбы. Представь, что океан условно разделен на два этажа, хотя, на самом деле слоев-этажей гораздо больше. Но мы условно примем - что всего два этажа. Так вот - рыба живет, то есть образует косяки именно на первом, верхнем этаже, а опуститься ниже ей не позволяет слой скачка температуры. В разных местах, в зависимости от структуры вод, от течений, даже от рельефа, термоклин находится на разной глубине. А мы с тобой, по данным замеров, составим карту и потом дадим рекомендацию штурманам - в каких местах и на каких глубинах следует искать рыбу.
- Так мы же криля ловим? Он же - не рыба?
- Ракообразное, ты прав. Но на него те же самые правила распространяются!
Внезапно затрещал телефон, закрепленный на столе в деревянную рамку. Большой, белый, со старым дисковым набором. Александр Романович поднял трубку и Лешка даже на расстоянии услышал голос старпома. Выслушав его, океанолог ответил:
- Добро, Владимир Иванович! Выходим! - положил трубку на рычаги и повернулся к Лешке. - Пошли, Алексей Батькович, науку вперед двигать!
Когда станции заканчивались, начинались траления. В такие моменты Леша любил стоять на средней палубе, возле спасательных шлюпок. Отсюда хорошо была видна вся траловая палуба: грохотали лебедки, трещали тросы-ваера, суетились тральцы, в красных спасательных жилетах поверх прорезиненных костюмов-роканов. Леша знал, работа траловой команды только со стороны выглядит бестолковой суетой, на самом деле каждый шаг был выверен и продуман. Иногда море вносит свои коррективы в слаженную работу на палубе - проседает корма и волна взлетает по трамплину слипа на палубу. Кто-то не успевает отскочить в сторону, и она хлестко лупит его, сбивая с ног, а потом пытается утащить с собой, стремительно откатываясь в слип. Матрос успевает ухватиться за бортик на палубе и теперь слышен только дикий мат тралмастера, который, перекрикивая ветер, объясняет что он бы сделал с матросом, его мамой и прочими родственниками, если бы того смыло за борт. Леша знал, что матрос, работающий у "калитки", у открытого уходящего резко в воду слипа, обязан надевать монтажный пояс и пристегиваться им к толстой железной цепи. Но многим тральцам такое "сидение на цепи" мешало свободно передвигаться по палубе и они, на свой страх и риск, отстегивали цепочку от пояса.
Но вот, по обеим сторонам кормы закреплены "доски" - овальные, в рост человека, тяжелые металлические щиты, благодаря которым трал раскрывается на глубине и струной протянулись через всю палубу ваера, которые тащат уже сам трал. Медленно на борт вползает серая "колбаса" трала, который полон криля. Лежащий на палубе трал похож на огромную толстую змею-анаконду, по которой ходят матросы. Сетчатая шкура пружинит под сапогами, шланги в руках тральцов бьют упругой водяной струей, вымывая криля из трала. В такие моменты Лешка хвастливо думает про себя, что и в этом улове есть немного его труда. Значит, не зря они мокли с научником на баке, добывая сведения, по которым составили потом план тралений.
Только вывалили улов и тральцы сели перекурить возле лебедок, как по палубной трансляции, в ночной темноте голос вахтенного штурмана: - "Траловой команде приготовиться к постановке трала!"
По мокрой палубе, сквозь трассирующие очереди снега, летящие параллельно палубе, расходятся по рабочим местам тральцы, матеря в Бога-душу-мать и погоду и Антарктику и родную контору, но особенно - криля, который так и прёт в трал.
Четвертый месяц рейса заканчивается, думал Алексей, глядя на тральцов. У него вот сейчас не такая сложная работа - только на баке, у гидрологической лебедки да на мостике стажироваться рулевым. А матросы траловой команды пашут восемь часов, потом восемь часов на сон-отдых и снова восемь часов - мокрая скользкость палубы, стынущие от холодной воды руки, снег, летящий в глаза. Оттого и нервы на пределе и отупляющая усталость. Четвертый месяц рейса.
Вот и на днях, в столовой команды случилась некрасивая история. Лешка и другие члены команды ужинали, когда ввалилась бригада тральцов. В сапогах, мокрых прорезиненных штанах на лямках, только куртки, шапки и каски оставили в сушилке. Расселись, тут же налили из стоявших на столах кастрюль борща, который остался после обеда. Боцман встал, и попытался было сказать, что негоже в столовую в рабочей робе входить, как один из матросов траловой, правая рука Лешкиного "дружбана" Димы, послал его по короткому и всем известному адресу. Оторвался от миски и сам вечный заводила:
- Точно! Вали-ка ты "дракон" на...! Задолбал! Нам на выборку трала через пятнадцать минут! И вообще - я смокинг на рояли забыл!
Тральцы хохотнули на Димкину речь и продолжили стучать ложками в мисках, боцман Семёныч крякнул и ничего не сказав, сел на свое место. В столовой воцарилась тишина. Дело в том, что по неписанным законам в столовой не принято было материться или громко разговаривать во время трапезы. Только в голос при входе - "Приятного аппетита!" и при выходе - "Приятно кушать". Да негромкие разговоры между соседями по столу.
Но все, находящиеся в столовой сделали вид, что ничего не заметили. Никому не хотелось связываться с угрюмыми и воинственно настроенными тральцами.
Из своего угла Лешка видел, что Димка оглядывается по сторонам, в надежде сцепиться с кем-нибудь, дать выход злобной энергии. И такой момент наступил.
Открылась "амбразура" и Марина поставила на полочку перед ней тарелки: - Второе берите!
Один из матросов подошел к окошку, взял несколько тарелок и поставил их на стол. Дмитрий взял свою...приблизил к носу, будто пытался получше разглядеть содержимое и взревел на всю столовую:
- И это пельмени называются?! По три штуки на нос?!
Тут автор позволит себе сделать некоторое отступление. Дело в том, что история пельменолепения на судах уходит своими корнями в далекое-далекое прошлое...Шутка, конечно, но пельмени были редкостью на пароходе, можно сказать - маленьким гастрономическим праздником. Дело в том, что "поварешке" и коку, даже с помощью камбузного матроса, не под силу налепить между полдником и ужином пельменей на семь десятков едоков. Да еще каких - едоков! Поэтому, как только старпом заступал на вахту в шестнадцать ноль-ноль, он объявлял по судовой трансляции: - "Все свободные от вахт приглашаются в столовую команды на лепку пельменей!"
Обычно приходили "наука", радист, "секретчик", Лешка, если был свободен, пара человек из машинной команды, буфетчица и прачка и, конечно, вся камбузная троица во главе с "шахиней", то есть коком. Точнее будет сказать - кокшей. Она выволакивала с камбуза тазики с фаршем, а повариха Марина и буфетчица сноровисто раскатывали тесто и резали его стаканом на кружки. Остальные занимались лепкой. Возглавлял этот трудоемкий процесс, как правило - помполит. Наверное, для того, чтобы придать мероприятию общественно-полезную раскраску. А может и записать потом в рейсовый отчет об успешном проведении политически выверенного мероприятия. При этом злые языки утверждали, что сие - единственный момент, когда "помпу" можно было увидеть работающим. Причем, наравне со всеми. С разговорами, байками и подначками, к ужину успевали налепить тысячу - полторы штук. Главным же было то, что все лепившие за ужином получали полуторную порцию пельмешек. В отличие от нелепивших, которым обычно доставалось по десятку или чуть более штук.
- Это после такой порцайки мы должны на палубу идти?! Нам жрать хочется, не пять пельменей ваших по тарелке гонять!
- Димка! Уймись! - в "амбразуру", потеснив Маринку, высунулась "шахиня". С раскрасневшимся от камбузного жара лицом, в поварском колпаке, лихо сдвинутым на одно ухо. - Будто порядка не знаешь! Приходи вон с народом лепить - больше получишь!
Но Дмитрий продолжал бушевать. От его крика, казалось, завибрировали половники в бачках с борщом:
- Какого! Какого хера я должен на палубе корячится, рыбу тягать и всем на пай зарабатывать, а вы тут пельмешки под чай с музыкой лепить будете?! Пойдите, потягайте с нами железо на морозе! Это что - жратва, после пахоты на трале?! Да подавитесь, суки!!!
Он вскочил и швырнул тарелку в сторону камбузного окошка. К счастью для девчонок, тарелка ударилась о косяк "амбразуры" и разлетелась на куски, пельмени брызнули редкой шрапнелью на линолеум палубы.
Хлопнуло, закрываясь, окошко. В столовой команды снова повисла тишина, сквозь которую еле слышны были всхлипывания на камбузе.
Люди поочередно вставали со своих мест и, не глядя на стол тральцов, подходили и ставили грязные тарелки на полочку перед окном. Благодарили Марину сквозь закрытую фанерную дверцу и молча, ничего не говоря, выходили из столовой. Когда Лешка проходил мимо стола тральцов Дмитрий зыркнул на него налитым кровью глазом:
- Что, студент?! Не подавился полуторной порцайкой?! Возле камбуза отираться и поварешкам за пазуху заглядывать - оно, конечно, приятнее, чем по траловой палубе ползать!
Алексей, было, дернулся в сторону матроса, как перед ним вырос Серега Прудников, сидевший до этого напротив Дмитрия. Он стукнул на стол перед Димой своей тарелкой с пельменями:
- Чего орешь как беременный пингвин?! На! Подавись, Димон! - Сережка сжал покрепче плечи Алексея. - А ты не кипешуй. Пошел он ...
Договорить матрос не успел, потому как открылась дверь столовой, и в проеме возник тралмастер. В рокане и буксах, с наброшенным на голову капюшоном.
- Хорош балдеть! Трал пора майнать!
Лешка вышел на палубу, под висящую на талях спасательную шлюпку. Можно было бы пойти курить туда, где курят все - у входа в настройку, но он не хотел никого видеть. Прикурил. Руки тряслись.
Внезапно сбоку раздался девичий голос:
- Леш, дай сигарету.
Он резко повернулся. Протянул раскрытую пачку "Золотого пляжа" и первым делом увидел покрасневшие от слез глаза Марины. Она зябко куталась в ватную куртку, наброшенную поверх белого халата.
Прикурила от Лешкиной сигареты, укрывшись от летящего искрами в свете прожекторов снега. Белые снежинки невидимо таяли на белом поварском колпаке.
Под ними, на траловой палубе загрохотали сапоги тральцов. Последним шел Дмитрий. Внезапно он вскинул голову и увидел Маринку с Алексеем:
- А, голубки! Студент, на свадьбу не забудь позвать! - он пнул ногой подвернувшийся трос. - Только ты сначала спроси, которым по счету у нее будешь! Она, вроде, до ста считать умеет!
Смачно сплюнул на палубу и пошел в сторону кормы, где остальные матросы уже вооружали трал. Марина вцепилась в рукав Алексея:
- Не обращай внимания, Леш! Он просто дурной... Сколько дней уже вкалывают, вот и нервы не выдерживают! Да и берега давно не видели!
- Как скажешь, Мариш! - Лешка выдернул свою руку и прикурил еще одну сигарету. - Только он, сволочь, тебя оскорбил. Не прощу я ему этого. То, что на меня наехал - хрен с ним. А вот тебя - не прощу.
- Лешик...! Ну устали они, вымотались. С кем не бывает..., - Марина провела ладонью по Лешкиной груди и продолжила тихо, с паузами. - Прости его, дурака. Не обращай внимания. Ладушки?
- Да как же так! Он ведь тебя, считай, шлюхой обозвал! - горячо выкрикнул Леша. - Разве можно такое простить?!
Маринка молча теребила пуговицу на Лешкиной куртке, потом подняла на него опухшие, но очень красивые глаза.
- Всё можно простить Леш... Всё.
Она снова замолчала, а потом взорвалась: - А кто я, по-твоему?! Мне уже тридцать лет, из них я десять лет в этих долбанных морях!
- Я помню, ты уже говорила, - тихо ответил Лешка.
- Помнит он! А то, что каждый норовит в ухажеры набиться, ты помнишь?! Да что ты знаешь... У них же к концу рейса сперма из ушей бьет, ломятся в каюту по вечерам! А я тоже - не каменная! Мне тоже нельзя без этого! Я - женщина! Только вы, кобели, как получите свое, так сразу отваливаете... Дай еще сигарету!
Прикурила и продолжила наскакивать на Алексея:
- Будто не рассказывали тебе матросы, что все бабы на пароходе расписаны?! Буфетчица за капитаном, "шахиня" за "чифом" или вторым штурманом, а "поварешка" за боцманом? Хорошо, что "дракон", Семеныч твой, уже свое по бабам оттоптал!
Маринка схватила Лешку за меховой воротник куртки и почти крикнула ему в лицо:
- Пойми, дурашка, я уже старая! Я замуж хочу! Не по морям с вами, козлами, болтаться, а детей рожать, мужу борщи варить, да не котлами, как тут - а кастрюльку! Эмалированную! В цветочках!
- Да ладно тебе, Марин..., - сказал опешивший Лешка. Он схватил в свои руки покрасневшие на морозе Маринкины ладошки. - Я понимаю...Ты только не волнуйся. Не буду я с Димкой драться. Не буду.
- Ага, - ответила повариха. - Ага.
И уткнулась Лешке лицом в грудь. Глухо произнесла, не поднимая головы:
- Он жениться на мне обещал. Еще один рейс вместе, сказал, - и свадьба. В белом платье, с фатой и с куклой на капоте...
На освещенной прожекторами палубе, под секущими нитями снежного заряда, суетились оранжевые фигуры, затушеванные акварельными мазками снега. И сразу, за бортом - чернота неспокойного океана, черная ночь беззвездного неба. До конца рейса оставалось два долгих месяца.