Ждать - моя работа. Легкая работа. Даже когда сплю - "служба идет". Зато ничто меня не тревожит, совесть моя чиста - я работаю.
Я ем свой ужин, ничем не стесняясь, ведь я работаю, моя работа - ждать. Я бездельничаю, но и это моя работа. Иногда пытаюсь, все-таки, заставить себя работать вопреки инстинкту. И тогда раскладываю по всем столам краски, бумагу, наполняю кюветы свежей водой, замачиваю кисти... но вдруг осознаю пагубность неоправданной резвости и, упав в кресло, вголос хохочу.
Заглядывая в дневник удивляюсь тому, что работа моя слишком непроизводительна. Но ни ускорить, ни изменить что-либо в процессе или технологии работы я не могу и никто не может мне помочь, потому что нельзя ждать быстрее, нельзя ждать лучше или хуже.
Но вот ожидаемое, словно дрожжевое тесто, наконец, вызревает, облачается в форму идеи, преобразуется в страсть и этой неудержимой страстью выравает меня из кресла, вешает на шею папку с бумагой и выбрасывает за дверь. Я во власти страсти.
******
******
******
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
2.Встречаясь они, не сбавляя шага, спрашивают:
- Почему не на лыжах? - и довольные собственным остроумием, громко хохочут.
Это они так шутят.
Зная наперед эти шутки все же не успеваю адекватно отреагировать и, лишь пройдя с десяток шагов, оборачиваюсь им вслед и пробую острить. Но они уже насладились моей растерянностью и не слышат меня.
Веселые люди, всё время в поиске.
То ли вижу я их не там и не тогда, то ли их поиски не слишком удачливы, но они всегда трезвы. Иногда, правда, проходя мимо их допотопной халупы, слышу возбужденные голоса через разбитые временем окна. Но вот и халупа сгорела, а уныния на их лицах нет как нет:
- Почему не на лыжах? - беззлобно смеясь, интересуются эти дети Диогена.
И их беззаботность передается мне.
******
******
******
3.Так вот, завернул я за ближайший угол, а там Алексей: только что подъехал на велосипеде. "Ну что, - говорит,- прокатимся до Низино?" А я и рад избавиться от своей скуки: "Без проблем", - говорю и бегу в дом переодеться.
Мы с ним каждую субботу куда-нибудь мотаемся, уже весь район объездили. Я-то езжу из желания что-нибудь обнаружить удивительное для наброска, Алексею же интересна сама возможность покрутить педали - он спортсмен, любит посоревноваться, ему вероятно показалось, что потаскать меня по нашим холмам удовольствие достаточное для его души. К тому же, у нас всегда есть интересная тема для дорожных бесед. Прошлый раз, например, мы четыре часа не могли договориться о роли веры в философском смысле для сохранении собственного здоровья. А сегодня, думаю, будет разговор о дружбе. Сложная тема. По моим понятиям в дружбе надо пробираться по краешкам, никак не углубляясь в дебри понятия и тогда гарантирована продолжительность отношений. Как думает Алексей - не знаю, он не торопится к откровению.
Низино не близко: когда отвечаешь любознательному на вопрос, "куда?" тот удивляется, "такую даль!" А мы привыкли, бывало и подальше. Как-то добрались до БобинО, нашли живую душу, спрашиваем: "Это БОбино?" "Нет, - говорят, - БобинО."
Зря тащились такую даль.
******
******
******
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
4.Туча вдруг порвалась и в прорыв устремились внезапно охлажденные водяные пары, сталкиваясь и соединяясь в капли. Встречные машины жалеют меня, объезжая лужи справа.
Желтобрюхая иволга как-то кособочась, словно хромокрылая, неудобно пересекла дорогу и через секунду уже в лесу весело свистнула.
С козырька кепки капает на руль, стекает на колесо и колесом же возвращается мне на бороду.
- Передохни! - кричат из-под зонтов.
Сверкнуло и сразу же загрохотало тысячей упавших с неба листов железа.
Лучше бы укрыться под сосной, но спина уже намокла и, остановившись, рискуешь застудиться.
Говорят, "молния охотится за дураками", но, ведь же, и "дуракам везет".
******
******
******
******
******
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
6."Же-е-ня-а-а!" Я сразу ответил:"Чего-о-о те..." и проснулся в испуге, потому что захлебнулся собственным голосом, так как лежал на низкой подушке животом вверх. Сначала я справился с горлом: проглотил комок воздуха, откашлялся и только потом осознал зов. Это был несомненный ЕЁ голос. Она ни разу за всю жизнь не кричала меня таким протяжным и сильным по её хрупкому телу голосом, но я все равно ничуть не усомнился в догадке.
Не знаю, может быть запали в память прочитанные накануне традиции народа в канун Пасхи, там упоминались беседы с умершими родными, но мне казалось, что я как-то вскользь проскочил это, интересуясь совсем другим. Но случилось же!
И теперь это торчит во мне явью.
******
******
******
7.Этот, в огромной белой кепке на затылке, видно, не спит: когда ни подойдешь к окну, ходит он кругами возле пивнушки, ждет. И не качается.
Был бы хоть чуть повыше да не так худ, да не слишком сутулился, да рук не держал в карманах можно было бы предположить какой-то интерес в его размеренной походке. Но он мал, худ, сутул и рук из карманов не вынимает.
Приходят подельники, начинают ходить вместе. Чего ходят? ещё не рассвело как следует. И в пивнуху не заглядывают. Странно как-то!
О! вот он со своей кепкой. Опять ждет.
Мне, вобщем-то, плевать, пусть ходит.
Но, как только сам оказываюсь у окна, выискиваю глазами белую кепку.
******
******
******
8....и ещё: чем больше делаешь, тем больше вероятность того, что сделанное тобой будет нарушено. И следовательно, то есть, из этого следует, что ничего не делающий не испытает чувства собственной ничтожности, он всегда в состоянии адекватности Миру. И в самоуважении. Мнением тех, кто живет иначе, он не дорожит. И потому свободен.
Но не всем так везет.
Иногда это ощущение свободы приходит чуть раньше необходимого срока. Вдруг начинаешь чувствовать собственное преимущество в той среде, где пребываешь, как бы, своё превосходство. Продолжаешь трудиться, но отстраняешься от Мира, считая себя свободным. Это, наверно, ошибка. Ибо рано или поздно она, эта ошибка, признается тобой /Дега/, что есть драма жизни.
И вечная проблема: ничто так не огорчает, как небрежение к благорасположенности.
******
"...броди, скрывайся и таи и тропы и дела твои" - прости Тютчев.
******
******
******
9.Самое скверное в моем существовании - осознание своей неспособности сказть вслух хотя бы ещё что-нибудь. Я уже смирился с тем, что всё возможное мною нарисовано и что каждая новая попытка к этому будет только повторением, чего я боюсь больше, чем откровенной пассивности. Но словесная эквилибристика кажется мне лишь недавно начатой, всего лишь попыткой и что просто надо много-много работать, чтобы, наконец, найти в этом самого себя. Но попытки идут, а ожидаемого не случается.
Я прекрасно понимаю, что придумать ничего нельзя, что озарение есть дар Божий, но ведь Бога можно просить. И я прошу, отстраняясь от всех соблазнов; я прошу, скрываясь в лесных чащах; я прошу, отключив все связи с миром. Но у просьб моих не по масштабу коротенькие крылышки и они, просьбы, до Бога не долетают. И тогда я плачу и свой плач упаковываю в слова.
"Какие-то рассказы у тебя грустные," - говорит Леонид.
И я, соглашаясь с ним, опуская глаза и молча вздыхаю.
******
******
******
10.- Я удивляюсь...удивляюсь!
Он стоит на краю высокого крутого откоса и кричит в мою сторону.
Поднимаю голову.
Солнце заглядывает под капюшон, слепит. Пытаюсь понять причину крика и, чуть поднявшись со льда на берег, останавливаюсь, смотрю вверх.
- Я удивляюсь...удивляюсь!
Пробую отшутиться, но щеки скованы морозом, губы не открываются, голоса нет. Прикладываю левую руку к груди и театрально склоняюсь.
Он сдвигается с места, продолжая смотреть в мою сторону:
- ... прожить столько же...
Чего это он?
******
******
******
11.- Ах, Наташа, Наташа, - притворно говорю я, и все же неподдельно волнуясь, - когда я вижу вас кровь воспламеняется в сердце моем, сдавливая виски мои. Как жаль, что у вас нет способа измерить это моё давление, не пользуясь тонометром.
Она всегда летает по больничным коридорам и полы её легкого халатика не поспевают за быстрыми движениями ног. Куда она несется опять? не сестра, не на службе, всего лишь практикантка, волонтерка при больнице, но не может заставить себя остановиться, выхватывая из рук сестер капельницы и шприцы.
- Пожалуйста, померьте мою температуру, - стесняясь своей небритостью, продолжаю я удерживать юную первокурстницу и притворяться, подставляя свой лоб.
Наташа, не прекращая движения, ловким, быстрым касанием маленькой легкой ладошки исполняет мою просьбу:
- Нет у вас никакой температуры.
Скорость движения относит её на целый метр в сторону от меня и только взгляд зеленоватых глаз сохраняет связующую нас незримую нить.
- Ах, Наташа, Наташа, мы все любим вас!
Наташа на мгновенье замирает:
******
- А вы?
******
******
******
12.На почте очередь.
Небольшая, ну, может быть, с десяток человек. Прикидываю: удастся ли до обеда. Вроде бы не успеваю, но продолжаю стоять: удерживает любопытство. На улице этого нет, а здесь как в театре: сердятся, жалуются, ругают власть. Какая-то гражданка выговаривает мне за молчание, показываю пальцем на своё ухо. "Глухой", - догадывается глупая женщина. Передо мной оператор выставляет аншлаг: "обед". Невозмутимо выхожу вслед за толпой неудачников и устраиваюсь перед дверью: ждать час.
Ну и что?!
Из соседней двери, поверх которой - "ВИННАЯ ЛАВКА", выходит мужичок и возле меня останавливается. Пытается заговорить. Вяло повторяю удавшийся прикол. "Спасибо", - говорит обиженный прохожий.
******
******
******
13.Не выходит из головы у меня этот цыган. Какой-то дикий, лохматый и одинокий.
- Время не скажешь? - остановливает он меня.
На мосту холодно, со всех сторон ноябрьский, пропитанный влагой ветер, ни кусточка, ни деревца, ни души живой - пустота.
Показываю дисплей телефона.
- Я не понимаю, - говорит цыган, мотая головой в подтверждение, и, получив ответ, интересуется, - сегодня что? воскресенье?
- Сегодня понедельник, - вяло, но не без уважительности говорю я, - праздник, - и на недоуменный молчаливый вопрос добавляю, - день народного единства.
Сарказм улыбки разглаживает морщины его лица.
******
- Вы, конечно, не курите? - интонирует цыган догадку и, повернувшись ко мне спиной, медленно удаляется.
************************16000
******
******
14.Посмотрев в окно и поверив в то, что дождя нет, спускаюсь по лестнице и выхожу под козырек подъезда: на ближайшей луже пузырьки дождя.
Решаю, все-таки, прогуляться.
******
Девочка не старше восьми-девяти лет медленно преодолевает на велосипеде небольшой подъем, сил не хватает, соскакивает с седла и, упираясь слабыми ножками в щебень тропы, тащит в горку тяжелую машину.
Поровнявшись со мной останавливается:
- Скажите, пожалуйста, сколько время?
Неловко извлекая из кармана уже успевшей намокнуть куртки мобильник вглядываюсь в ребенка: старенькое пальтишко, самовязка-шапочка, бесхитростные сапожки и... милый детский, непритворный взгляд.
- Куда ж ты идешь?
- В воскресную школу.
"Ах, боже мой, это ж далеко", - удивляюсь я и только теперь объясняю себе безлюдность совсем не раннего воскресного утра.
******
******
******
15.Мать жалуется: совсем спился, жена забрала детей и ушла, дома ничего не делает...
******
Идем рядом.
- "Мишаня, друг, выручай!" А чего не выручить? Это мои друзья. Вот иду опохмелить ребят, вчера хорошо посидели...
- И этот?... - киваю на соседний дом, с хозяином которого часто вижу их на лавочке.
- Этот? этот не друг...
- ...просто сосед, - подсказываю.
- Да, сосед...
Помолчали.
- Мои друзья - афганцы, - и уже на распутье, смущаясь, - я майор.
******
Что-то защемило внутри.
******
******
******
16.Ворона недвижно тоскует на коньке новой крыши, покрытой металлической черепицей зеленого цвета и взгляд её направлен на противоположный берег реки. Я знаю, что вороны и с такого расстояния могут разглядеть соринку в глазу, но что она, ворона, может видеть там, в ряду невзрачных темных от старости крестьянских домишек? Картину тоски несколько оживляет асфальтовое шоссе, грубо оттолкнувшее деревню от реки. По шоссе время от времени словно мышки проскальзывают юркие машинки, но вряд ли у вороны это может вызвать интерес.
Моросит мелкий холодный дождь, какой бывает только в конце ноября. Он возникает из ничего, в ничего и исчезает. А ничего - это толстое ватное одеяло во всё небо, пропитанное до предела сыростью, которая иногда проваливается на землю в виде дождя. Пытаюсь задать вороне мучающий меня вопрос, но делаю это так неуверенно, что ворона ничего не слышит. Да и не надо. Вопрос я больше задаю себе, хотя, честно говоря, ответом и сам не интересуюсь.
Полоса старых ив сплошной стеной заслоняет от меня широко разлившуюся от осенних дождей реку, её пока ещё бурозеленые островки, сгрудившихся в стаи крупных жирных уток, запоздавших с отлетом. Но вот ивы расступаются, я выхожу на намятый мною бугорок, с которого можно видеть и воду, и островки, и уток. Картина не чарующая, но в таинственную даль всегда хочется смотреть.
На пару секунд притормаживаю, чтобы сглотнуть слюну грустного восхищения открывающимся внизу зрелищем и тут же следую дальше.
