|
|
||
| ||
Джакомо Казанова МОЕ ЗНАКОМСТВО С К.К. (Отрывок из "Записок моей жизни") Перевод Ю.Ржепишевского В 1754 году Казанова снова в Венеции. Он возвращается к своим старым привычкам: с переменным успехом играет в карты, развлекается, заводит романы. В один прекрасный день по дороге в Падую он спасает некую красивую даму, ехавшую в коляске в обществе офицера. Коляска перевернулась, и дама едва не упала в реку. На следующий день Казанова случайно опять встречается с этой особой и предпринимает попытку ухаживать за ней. Она - приятельница упомянутого офицера, которого Казанова называет здесь П.К. Этот офицер вводит Казанову в свой дом и пытается вовлечь его в какие-то свои торговые махинации. В его доме Казанова знакомится с его пятнадцатилетней сестрой, красавицей К.К. **** ...На следующее утро слуга доложил мне, что пришел какой-то офицер; это оказался мой вчерашний знакомец. После того, как мы обменялись обычными в таких случаях любезностями, я поблагодарил его за оказанную им вчера услугу и спросил имя. Весьма непринужденно, хоть и не глядя на меня, он рассказал следующее: - Меня зовут - П.К. Мой отец богат и весьма успешен в торговых операциях; однако сейчас у нас времена не из лучших. Я живу у площади Святого Марка, дама же, которую вы видели со мною - это госпожа О.; она замужем за К., маклером, а ее сестра - жена вельможи П.М. Однако г-жа К. сейчас со своим мужем в размолвке, причина которой - я сам. И она же - причина моей ссоры с отцом. Эту форму я ношу по той причине, что нахожусь на австрийской службе в чине капитана - хотя на самом деле никогда не служил. У меня имеется договор на поставку говядины для города Венеции, я привожу сюда коров из Штирии и Венгрии. Этот договор приносит мне доход в десять тысяч флоринов в год, но кроме того и непредвиденные финансовые проблемы, которые мне приходится компенсировать. Фальшивые банкротства моих партнёров и чрезвычайные расходы привели к тому, что в данный момент я испытываю некоторые трудности. О вас мне уже приходилось слышать и я давно желал познакомиться с вами; то, что мы с вами позавчера встретились - это перст судьбы. Признаться, я льщу себя надеждой, что вы окажете мне серьезную услугу, которая, думаю, свяжет нас узами самой искренней дружбы. Можете полностью доверять мне, тут для вас никакого риска; требуется индоссировать эти три векселя. Вам нет необходимости оплачивать их сразу - я оставлю вам еще три, срок погашения у них истекает ранее, нежели у первых. Кроме того, я даю вам закладную на выручку от моего договора в течение всего года, так что, в случае, если я не выкуплю эти векселя, вы имеете полное право конфисковать моих коров в Триесте - их ведут как раз через этот город. Затем с самым непринужденным видом муж сей нахально добавляет: - Синьор, видя в вас человека большого ума, я уверен, что вы признаете выгоды моего предложения и не станете против него возражать. Удивленный его словами и этим его предложением, которое показалось мне ловушкой и напугало тысячью проблем, всегда мне ненавистных, я не постеснялся заявить ему без обиняков, что никогда на это не соглашусь. Чтобы переубедить меня, он прибег ко всему возможному красноречию, однако я тут же смутил его, говоря, что весьма удивлен, что он отдает мне предпочтение перед другими, которых знает гораздо лучше, тогда как со мной знаком всего лишь пару дней. - Вы должны сразу понять, - сказал я ему, - что ошибаетесь, если принимаете меня за человека, не сведущего в делах; я был бы последним простофилей, если б согласился. Прося извинить его за причиненное беспокойство, он откланивается и говорит, что вечером надеется видеть меня на площади Святого Марка, где будет с госпожой К.; дает он мне также свой адрес, сообщив при этом, что располагает еще и собственной квартирой, о которой отец его не подозревает. Довольно будет к сему добавить, он рассчитывал, что я нанесу ему ответный визит, но, признаюсь заранее - будь я поосмотрительней, то никогда бы этого не сделал. Чувствуя отвращение к манере, в которой этот человек пытался воспользоваться мною, я не имел больше никакого желания пытать счастья с его мэтрессой, потому как было совершенно ясно, что эти двое решили сделать из меня набитого дурака. И поскольку у меня не было никаких причин доставлять им этого удовольствия, то я, по возможности, избегал их этим вечером. Было бы мудро придерживаться этой линии и дальше, однако на следующий день, повинуясь моему злому гению, и полагая, что этому не должно быть последствий, я нанес ему ответный визит. Итак, слуга проводит меня в его комнату, где он встречает меня с самым радушным видом. После чего снова заводит разговор о делах, прося взглянуть на какие-то бумаги и документы - все это кажется мне довольно скучным. - Если вы согласитесь подписать три этих векселя, - говорит он, - я сделаю вас своим партнером. После столь своеобразного проявления дружбы он сулит мне, по меньшей мере, на словах, пять тысяч флоринов в год. Единственным моим ответом было желание, - которое я ему тут же и высказал, - никогда больше об этом не упоминать. Я собрался было идти, но тут он сказал, что хотел бы представить меня своей матушке и сестре. Он выходит из комнаты и затем возвращается с ними. Мамаша его - почтенная, хоть и простая на вид женщина, тогда как дочь - совершенная красавица; я был буквально ослеплен. Через несколько минут доверчивая матрона покидает нас, говоря, что хотела бы передохнуть, тогда как дочь остается. Менее чем в полтора часа я был пленен окончательно и бесповоротно; ее совершенство привело меня в восторг. Живое остроумие, безыскусность суждений, ее искренность, прямодушие, естественные и благородные чувства, ее ребяческая резвость, наконец, та гармония, которая проистекает от красоты, а ко всему невинность - свойство, всегда оказывающее на меня самое сильное впечатление, - все это разом соединилось против меня, чтобы сделать рабом самой прекрасной женщины, какую только можно вообразить. К.К. выходила из дому исключительно в сопровождении своей матери, особы хоть и набожной, однако ж и весьма снисходительной. Книги она могла читать только принадлежащие ее отцу, человеку трезвого ума, который, впрочем, не держал у себя в библиотеке никаких романов или историй, тогда как она подобного сорта литературу страстно обожала. Столь же страстно желала она познать все чудеса венецианской жизни, но поскольку в доме у них мало кто бывал, то никто еще и не успел сообщить ей, что она-то и есть истинное чудо. Пока ее брат что-то писал, я беседовал с нею, точнее, отвечал на ее вопросы, ко мне обращенные. Отвечать на них я мог безо всякого труда, основываясь на тех представлениях, которые у нее уже были и которые она сама же с изумлением мне и высказывала. Признаюсь, я не посмел ей сказать, как она красива. Побоялся и признаться ей в чувствах, которые она мне внушила, потому как многократно солгавши в отношении других женщин, опасался возбудить подозренья своим поспешным признанием. Из дома этого я вышел грустный и размечтавшийся; впрочем, хоть и был я чрезвычайно тронут добродетелями этого очаровательного существа, однако ж решил больше с нею не видеться. Никто не составил бы мне большего счастья, однако чувствовал, что, добиваясь ее руки, я не способен пожертвовать ради нее своей свободой. Через два дня после моего визита к П.К. неожиданно я повстречал его снова на улице. Он тут же сообщает мне, что его сестра без конца твердит обо мне, обсуждает все, что я успел ей рассказать, да и мамаша тоже от меня в восторге. - Моя сестра была бы для вас отличной партией, - добавляет он, - потому как имеет в своем приданом десять тысяч дукатов в звонкой монете. Если пожелаете зайти к нам завтра утром, сможете попить кофею с нею и с моей матушкой. Хоть я и поклялся себе, что не переступлю больше порога этого дома, однако же не сдержал слова. Человеку в подобных обстоятельствах трудно не нарушить данные им же самим обеты. Итак, я разговаривал с этой очаровательной особой битых три часа, и вышел от нее окончательно влюбленным. Прощаясь, я признался ей, что истинно завидую человеку, которому она достанется в жены. Этот комплимент - вероятно, первый, что ей довелось услышать в подобном роде, - заставил ее покраснеть. Позже, размышляя над своими чувствами, я пришел в отчаяние, ибо понимал, что не в силах поступить ни как человек благородный, ни как совратитель: я не мог жениться на К.К., и в то же время без колебаний проткнул бы стилетом каждого, кто посоветовал бы мне воспользоваться ею. Необходимо было чем-то отвлечь себя, и я отправился играть. Игра иногда - лучшее лекарство от любви. Фортуна мне способствовала, и я вышел с кошельком, полным золота... [Выпущена часть текста, не относящаяся непосредственно к данной истории] Утром заявился П.К. и с предовольным видом сообщил, что мамаша позволила ему взять сестру в оперу, и что малышка счастлива, потому что никогда там еще не была. И если бы я захотел, то мог бы с ними там встретиться. - А знает ли ваша сестра, что вы намерены взять в компанию и меня? - Она очень рада этому. - А ваша матушка, она тоже знает? - Нет, но даже если узнает, то сердиться не будет - вы завоевали ее симпатии. - Что ж, хорошо, в таком случае я возьму отдельную ложу. - Отлично, ждите, мы будем. Пройдоха даже не заикнулся о векселях. Видя, что я оставил в покое его метрессу и все внимание перенес на сестру, он вздумал, похоже, развлечься на мой счет и сторговать ее мне. Мне было определенно жаль и мамаши и дочери, которые были столь наивны, доверяясь подобному негодяю. Однако ж я и сам был не настолько благороден, чтобы бросить все и отказаться от продолжения. Более того, я считал, что принять его предложение есть мой долг во имя моей любви к К.К. - дабы уберечь возлюбленную мою от других возможных ловушек. Ведь если бы я отказался, этот болван вполне мог подыскать для нее кого-то другого, не столь щепетильного, а эта мысль была для меня совершенно невыносима. Сам же я искренне полагал, что с моей стороны К.К ничто совершенно не угрожает. Я заказал ложу в опере Сан-Самуэле, и уже задолго до означенного часа ждал на условленном месте. Наконец явился П.К. с сестрою; вид юной моей подружки привел меня в восторг. Лицо ее скрывала изящная маска; тогда как ее брат напялил на себя военный мундир. Опасаясь, что присутствие брата могло бы ее выдать, я пригласил обоих в свою гондолу. П.К. захотел, чтобы я высадил его у дома его любовницы, как он сообщил, не вполне сейчас здоровой, и добавил при этом, что сами мы можем ехать в оперу, где он нас попозже отыщет. Мне показалось странным, что сестра его нисколько не удивлена и не смущена тем обстоятельством, что останется со мной в гондоле наедине. Что до П.К., то в его поведении я ничего странного не увидел - похоже, он все так и задумал. Я сказал К.К., что мы побудем в лодке до самого начала представления, и попросил ее, ссылаясь на стоящую жару, снять маску, что она тут же и сделала. Мое решение чтить ее невинность, а также рисующаяся в ее взгляде доверчивость, нескрываемый детский восторг - все это лишь увеличивало мою любовь к ней. Не зная, о чем говорить, когда я мог говорить об одной лишь своей любви, - а тема была слишком деликатная, - я довольствовался созерцанием обворожительной физиономии моей красотки, не смея, однако, слишком задерживать взгляд на ее прелестях, в особенности на двух едва лишь намечавшихся округлостях, словно выточенных резцом Амура, дабы не оскорбить ее стыдливости. - Скажите же хоть что-нибудь, - проговорила она. - А то вы только смотрите на меня и молчите. Сегодня из-за меня вы пожертвовали собою, ведь иначе мой брат мог взять вас к своей даме. Судя по его словам, она прекрасна, как ангел. - Эту даму я уже видел. - Она, должно быть, очень интересная женщина. - Вполне может быть, хотя у меня не было оказии это заметить. Я никогда не делал ей визитов, не собираюсь идти к ней и впредь. Поэтому не думай, милая моя К., что я чем-либо пожертвовал. - Мне показалось, раз вы молчите, значит у вас есть причина для сожалений. - Если я молчу, то только по той причине, что твоя ангельская доверчивость трогает меня до глубины души. - Я очень рада этому. Но скажите на милость, отчего бы я не могла доверять вам? С вами я чувствую себя гораздо свободней и уверенней, чем со своим братом. И моя мать говорит, нет сомнений в том, что вы человек благородный. Кроме того, вы не женаты - а ведь это первое, о чем я спросила у брата. Помните, вы сказали мне, что завидуете тому, кто взял бы меня в жены? А теперь я скажу вам: та, которая получит вас в мужья, будет счастливейшей женщиной в Венеции. Эти слова, выговоренные с наивной простотой и тем искренним тоном, что идет прямо от сердца, произвели на меня впечатление, которое трудно описать. Я страдал оттого только, что не мог запечатлеть самого деликатного поцелуя на коралловых губах, которые их произнесли. В то же время я чувствовал безмерное удовольствие, видя, что это прелестное существо любит меня. - В подобном согласии, дорогая К., мы могли бы быть счастливы, - ответил я, - соединившись узами брака. Да только в этом возрасте я вполне мог бы быть твоим отцом. - Моим отцом? Что за выдумки! Вы разве не знаете, что мне уже четырнадцать? - А ты знаешь, что мне уже двадцать восемь? - Ну и что - где вы видели человека в вашем возрасте, который имел бы взрослую дочь, вроде меня? Если бы мой отец был похож на вас, я бы его нисколько не боялась. И как тогда я могла бы испытывать к нему почтение? Близилось начало спектакля; мы вышли из гондолы и направились в театр, где внимание К.К. оказалось целиком занято происходящим на сцене. Брат ее явился лишь к самому концу, что было, без сомнения, частью его плана. После этого я пригласил обоих на ужин в какую-то таверну, и вид моей красавицы, евшей там с отменным аппетитом, заставил меня позабыть, что я и сам еще не обедал. Я так страдал от любви, что, когда ко мне обращались, отвечал кое-как и невпопад, пребывая в таком возбуждении, с которым едва мог справиться. Чтобы как-то оправдать свое молчание, мне пришлось притвориться, что у меня болит зуб; мне посочувствовали и оставили в покое. После ужина П.К., обратившись к своей сестре, сказал, что я, мол, влюбился в нее без памяти, и что, если она позволит мне поцеловать себя, то этим доставит мне большое облегчение. В ответ она с радостной улыбкой подставила свои губы, требуя поцелуя. Я сгорал от желания, однако испытывал такое уважение к этому чистому невинному созданию, что поцеловал ее только в щечку, да и то прохладно. - Ну что это за поцелуй! - воскликнул П.К. - Смелей, смелей, целуйтесь как следует! Я не двинулся с места: этот беспардонный искуситель раздражал меня; однако ж сестра его отвернулась от меня, говоря обиженным тоном: - Не настаивай, видишь - я не имею счастья ему нравиться. Эти слова привели меня в еще большее возбуждение. - Вот как! - воскликнул я вне себя. - Вот как! Дорогая К., разве ты не видишь связи между моей сдержанностью и чувством, тобою пробужденным? И ты еще можешь думать, что мне не нравишься? Что ж, если поцелуя будет достаточно, чтобы тебя убедить, то вот он, возьми его, вместе с моей любовью! Я схватил ее в объятия, и, крепко прижав к себе, приник к ее губам долгим, страстным и давно желанным поцелуем, который, вероятно, заставил ее почувствовать себя голубкой в когтях ястреба. Ошеломленная выказанной таким способом любовью, К.К. поспешно выскользнула из моих объятий. Брат ее встретил эту сцену самым шумным одобрением, тогда как сама она поспешила надеть маску, чтобы скрыть смущение. Я спросил у нее, сомневается ли она теперь, что нравится мне. - Вы меня убедили, - отвечала К.К. - Но только, пожалуйста, не наказывайте меня так больше за то, что я ошибалась. Этот деликатный ответ очень мне понравился, потому что был изъявлением чувства, однако П.К. посчитал его глупостью; он, видимо, не отвечал вполне его соображениям. Надев маски, мы вышли из таверны, и, после того как я отвез их домой, я тотчас вернулся к себе, бесконечно влюбленный и, в сущности, вполне всем довольный - хотя и полный грусти. Глава XII Продолжение моего романа с прелестной К.К. Наутро явился ко мне П.К. и с триумфальной миной сообщил, что его сестра рассказала матери о нашей любви и о том, что, мол, если уж суждено ей быть замужем, то счастлива она будет только со мною. - Я обожаю твою сестру, - отвечал я ему. - Но ты уверен, что отец захочет отдать ее мне? - Думаю, что нет, но он ведь уже совсем старик. Вы пока можете наслаждаться любовью друг друга и ждать своего часа. Кстати, матушка разрешила сестре пойти с нами в оперу. - Отлично, милейший, тогда, значит, и пойдем. - Если угодно, я попросил бы вас об одном одолжении. - К твоим услугам. - Мне тут попалось отменное кипрское вино, притом весьма задешево, я мог бы получить его целую бочку - взамен за вексель с полугодовой отсрочкой. Уверен, вино это удастся быстро продать, к тому же, с хорошей прибылью. Но купец требует поручительства, и согласен принять ваше, ежели вы согласитесь мне его дать. Вы подпишете вексель? - С удовольствием. Я без колебаний подписал вексель. Да и какой смертный, будучи влюблен, подобно мне, отказал бы при таких обстоятельствах человеку, который в ином случае вполне мог сделать его несчастным? Мы договорились о встрече тем же вечером и расстались вполне довольные друг другом. Одевшись, я вышел из дому, чтобы купить дюжину перчаток, столько же пар шелковых чулок и еще пару подвязок, расшитых золотом и с золотыми застежками. Мне приятно было думать об удовольствии, с каким я преподнесу этот первый подарок новой своей подружке. Излишне говорить, что на свидание явился я минута в минуту, однако издали заметил, что меня уже поджидают. Такое отношение очень бы мне польстило, когда б не увидел я тотчас намерений П.К.: едва успел я поздороваться, как он сообщил, что срочно должен уладить какие-то дела, а посему оставляет нас с К.К. вдвоем; вернется он под конец представления. Когда он исчез, я предложил К.К., пока спектакль не начался, покататься на лодке. - Нет, - ответила она, - поедем лучше в сад Джудекка. - С большим удовольствием. Мы сели в гондолу и поплыли на Сан-Блайз, в один известный мне сад, который мне тут же удалось получить на целый день в полное свое распоряжение - и всего-то за один цехин. Да притом так, что никто, кроме нас, не мог туда войти. Ни она, ни я не успели еще пообедать, поэтому я заказал хороший обед, после чего мы отправились наверх, в комнаты гостиницы, где сбросили с себя маски и домино, а затем снова спустились в сад. Очаровательная К.К. была одета только в скромную юбочку из легкой тафты и такой же корсетик, но и в них как же она была прелестна! Мой влюбленный взгляд без труда проникал за эти слабые препоны, внутренним своим взором я видел ее совершенно нагой. Что ж, я мог только вздыхать от страстного желания и любви, которые вынужден был сдерживать. Лишь только мы очутились в длинной аллее, моя маленькая приятельница, охваченная восторженной радостью, тут же стала бегать туда и назад, словно молодая нимфа, впервые оказавшаяся на открытом лугу. Остановившись перевести дух, она увидела, что я уставился на нее с немым восхищением, словно в экстазе, и расхохоталась. Затем вздумалось ей бежать со мной взапуски. Я охотно согласился: такая игра была как раз по мне. Однако я подумал, что будет гораздо лучше, если состязание будет увенчано какой-то наградой. - Тот, кто проиграет, - сказал я, - должен будет выполнить все, что велит ему победитель. - Согласна! Итак, назначаем мы конечную отметку и бежим. Я был вполне уверен, что выиграю, однако ж для начала решил уступить ей победу - дабы посмотреть, чего ж она от меня потребует. Она тотчас помчалась вперед что было духу, тогда как я свои силы берег, и посему она добежала к отметке первой. Запыхавшись еще от бега, она задумывается, какое же наказание мне изобрести, на минуту скрывается за деревьями, а затем велит мне отыскать ее перстень. Он спрятан где-то у нее в одежде, и посему она предоставляет себя в полное мое распоряжение. Этим своим фантом она меня совершенно очаровала, поскольку ясны мне были и замысел ее, и цель. Но я чувствовал также, что никак не могу злоупотребить этим - ее безыскусная доверчивость обезоруживала меня совершенно. Мы уселись в траве, и я начал обыскивать ее карманы, складки корсета и юбки, а затем и ботинки и ее подвязки, которые носила она застегнутыми под коленами. Ничего не обнаружив, я продолжал поиски, ведь перстень был где-то у нее, и следовало его найти. Читатель, разумеется, понимает, что я догадывался, в каком восхитительном укрытии спрятала колечко моя прелесть, однако ж решил, что, прежде чем туда доберусь, попытаюсь извлечь из этого все возможное удовольствие. Наконец перстень нашелся - он был спрятан в ложбинке между двумя полушариями, наипрекраснейшими, какие природа когда-либо создавала. Когда я его доставал оттуда, руки у меня дрожали. - Отчего вы так дрожите? - спросила К.К. - От радости, что отыскал кольцо, ты так его замечательно спрятала! Однако теперь мне положен реванш, и на сей раз победить тебе не удастся. - Посмотрим! Мы снова бежим. Видя, что она не слишком торопится, я подумал, что при желании легко смогу ее обогнать. Однако я ошибался: она просто экономила силы. Когда мы были уже в двух третьих пути, она внезапно прибавляет скорости и оставляет меня позади, и я вижу, что проигрываю. Пришлось прибегнуть к хитрости, которая никогда меня не подводила: я притворяюсь, будто со всего маху падаю, с болезненным возгласом. Бедняжка останавливается, с испуганным видом подбегает ко мне и, полная сострадания, помогает мне встать на ноги. Поднявшись, я со смехом тут же бросаюсь вперед и первым прибегаю к цели. Прелестная моя соперница изумленно вопрошает: - Так, значит, с вами ничего не случилось? - Нет, ничего, я упал нарочно. - Нарочно? Чтобы меня обмануть?! Не думала, что вы на такое способны. Вы смошенничали, так что мой проигрыш не считается. - Считается, ведь я был первым у цели. К тому же, обман за обман - признайся, ты ведь тоже пробовала мошенничать, когда бежала поначалу медленно. - Но это разрешается, а ваш обман совсем другого сорта. - И все же он доставил мне победу. Ведь говорится же: "Побеждаешь ли ты в результате удачи или обмана, - победа равно восхвалений достойна..." - Это выражение мне уже приходилось слышать - от моего брата, - говорит она. - От отца же - никогда. Что ж, будь по вашему, я проиграла. Приказывайте что захотите, я подчиняюсь. - Погоди, давай присядем, мне нужно подумать. А! Вот мой приговор! Мы обменяемся подвязками: твои в обмен на мои. - Подвязками? Вы же видели мои подвязки: они некрасивые и ничего стоят. - Это неважно. У меня будет причина дважды в день вспоминать о тебе. И притом в те самые минуты, когда ты вынуждена будешь вспомнить обо мне. - Прекрасная мысль, она мне очень по душе! Что ж, прощаю вам ваш обман. Вот вам мои некрасивые подвязки. Ах, дорогой мой обманщик, как же чудесны ваши! Что за прекрасный подарок. И как они понравятся моей матушке! Совсем еще новые, вам их, наверно, недавно только подарили? - Мне не дарили, я купил их специально для тебя. И все думал, как же тебе их преподнести. Любовь внушила мне мысль сделать их наградой в нашем состязании. Можешь вообразить мое огорчение, когда я увидел, что ты побеждаешь. Пришлось прибегнуть к уловке. - Уверена, вы не прибегли бы к ней, если бы знали, какую боль она мне причинит. - Так значит, я тебе действительно люб? - Я сделала бы все что угодно, лишь бы уверить вас в этом. Мои новые подвязки нравятся мне чрезвычайно, другие мне не нужны. И обещаю, что мой брат их у меня не стащит. - Ты полагаешь, он способен на это? - Ах, конечно! Особенно, если эти застежки из золота. - Конечно, они из золота. Но ему ты можешь сказать, что они из золоченой меди. - Научите меня их застегивать? - Разумеется. Затем отправились мы обедать. После трапезы, которой, сколько я помню, отдали мы должное в полной мере, К.К. еще пуще развеселилась, а я влюбился в нее еще сильнее, тем более достойный жалости, что связал себя обязательством, столь тяжким для себя. Сгорая от нетерпения, она попросила меня помочь ей надеть подвязки - и это без какой-либо задней мысли или кокетства. Воспользовавшись моментом, я тотчас достал из кармана чулки, которые купил для нее, прося принять в подарок и их тоже. Обрадованная и полная благодарности, она уселась у меня на коленях и осыпала поцелуями. Я возвращал ей поцелуи, сдерживаясь из последних сил и говоря ей только, что один такой поцелуй для меня больше, чем королевство. К.К сняла ботинки и натянула чулки, которые доставали ей почти до полубедра. Чем больше чтил я ее невинность, тем менее у меня оставалось смелости воспользоваться чарующим сокровищем ее юности. Молодой девице, которая, несмотря на свои пятнадцать весен, не бывает в свете и у которой нет подруг, о страсти неизвестно ровным счетом ничего. Она не имеет никакого решительно представления об опасности, оставаясь наедине с мужчиной. Влюбляясь впервые, инстинктивно предполагает, что избранник достоин полного ее доверия, и думает, что будет любима только в том случае, ежели представит ему доказательства того же самого. Мы снова спустились в сад, где и прогуливались до самого вечера, после чего отправились в оперу, тщательно прикрыв лица масками, - в небольшом театре легко быть узнанным, а моя подружка была уверена, что ее отец никогда больше не выпустит ее из дому, если узнает, что она развлекается подобным образом. Отсутствие в театре П.К. нас весьма удивило. Слева от нас сидел маркиз де Монталегре, посол Испании, в обществе госпожи Бола, своей официальной возлюбленной, а справа - некая пара в масках, мужчина и женщина. Эти двое не спускали с нас глаз, хотя моя приятельница, сидевшая к ним спиной, этого и не видела. Во время балета она положила на поручень ложи листок с либретто, а мужчина протянул руку и взял его. Думая, что это кто-то из ее знакомых, я сказал ей об этом; она обернулась и узнала своего брата. Женщина в маске была, следовательно, его любовница. П.К. знал номер нашей ложи, и посему купил билеты в соседнюю, имея, по-видимому, в этом какую-то цель, - я подозревал, что он желает во время ужина представить свою сестру этой женщине. Меня это не на шутку рассердило, однако, что я мог сделать? Разве что открыто порвать с ним - но ведь я влюблен был в его сестру. После второго балета П.К. вошел в нашу ложу вместе со спутницей. Мы перезнакомились, обменявшись обычными в таких случаях любезностями, после чего отправились на ужин в его casino* (ит. здесь - домик для встреч). Когда дамы сняли маски, они сердечно расцеловались, а любовница П.К. рассыпалась в комплиментах моей малышке. За столом она решила обращаться к ней с изысканной предупредительностью, в то время, как К.К, не привыкшая к светским манерам, по мере сил отвечала тем же. И все же было очевидно, что, несмотря на всю свою обходительность, женщина эта не в силах была скрыть зависти при виде явных достоинств моей подружки, которые, на мой взгляд, далеко превосходили ее собственные. П.К., развеселившись, как полоумный, сыпал плоскими остротами, которые смешили одну только его любовницу. Я был зол и мог лишь разводить руками, тогда как сестра его, не разумеющая подобных шуток, вообще не реагировала на них. По всем этим причинам трудно было бы назвать наш квартет удачно подобранной компанией. Когда подали десерт, П.К., разогретый вином, усадил свою кралю себе на колени, приглашая меня сделать то же самое с его сестрой. Я ответил в том духе, что искренне люблю К.К., и посему не позволю себе ничего такого, пока не получу достаточных прав к ее сердцу. П.К. начал подтрунивать надо мною, однако его мэтресса велела ему прикусить язык. Чтобы отблагодарить за этот дружественный жест, я вытащил из кармана купленную мною дюжину перчаток, и преподнес ей шесть пар, а затем обратился к К.К., прося принять остальные. П.К., смеясь и не прекращая своих дурацких шуток, вышел из-за стола и упал на канапе, потянув за собой любовницу, которая также изрядно успела вкусить от хозяйских винных запасов. Сцена показалась мне вовсе несносною, и я решил заслонить ее от своей подружки, с каковой целью увлек К.К. в оконную нишу. Однако совсем предохранить ее от сего постыдного зрелища оказался не в силах, ее личико залилось румянцем. Но поскольку при этом я не произнес ничего неприличного, она заговорила о своих красивых перчатках, которые не переставала складывать и раскладывать на подоконнике. После совершения своего грубого акта бесстыжий П.К. подошел и обнял меня, как ни в чем не бывало, а его развратная приятельница, беря с него пример, обняла мою подружку, выразив при этом надежду, что та не видела ничего из того, что произошло. К.К. скромно ответила, что не понимает, о чем речь, однако, взгляд, брошенный ею в мою сторону, сказал об ее истинных чувствах. Что до моих чувств, то пусть читатель попытается о них догадаться, если ему ведомо, что такое сердце мужчины. Каково было мне терпеть все это в присутствии невинной души, которую я безмерно обожал, и доверие которой нипочем бы не отважился разрушить, - а ведь, кроме того, мне приходилось бороться еще и с собственным желаньем. Воистину, я был словно на раскаленных углях! Любовь моя к П.К. неуклонно возрастала, поэтому решил я ни за что на свете не допустить, чтобы ее никчёмный брат сбагрил ее кому-то другому, не столь щепетильному. Ко всему, дело выглядело не терпящим отлагательств... ...Ведомый тем сильным чувством, которое зовется совершенной любовью, наутро отправился я к П.К. и высказал ему все, что считал нужным, - и прежде всего, что бесконечно предан его сестре, блюдя к ней самые чистые намерения. Затем я дал ему понять, какую неприятность он мне причинил, забыв об этом моем отношении, а также о его собственном чувстве стыда, о котором самый последний развратник не должен забывать, если думает полагать себя за светского человека. ...в ту самую минуту вошли его мамаша и сестра. Обе стали горячо меня благодарить за красивый подарок. Матери я сказал, что позволяю себе ухаживать за ее дочерью только в надежде, что она отдаст ее мне в жены. - С этой же надеждой я буду говорить и с вашим почтенным супругом - как только мое положение позволит мне достойно содержать ее - так, чтобы она была вполне счастлива. Эти слова, сказанные мною мамаше, привели ее дочь в изумление... ... ... Дело было в Зеленые Праздники, и потому как театр был на замке, П.К. сказал мне, что если я захочу встретиться на обычном месте, он придет туда вместе с сестрой, а затем - поскольку честь не позволяет ему оставить свою подругу одну - предоставит нам полную свободу. - Я дам вам свой ключ, - добавил он, - и можете отвести ее после ужина куда захотите. С этими словами он протянул мне ключ, не взять который было выше моих сил, а сам ушел. Минутой позже вышел от них и я, сообщив моей подружке, что назавтра мы отправимся в сад Джудекка. - Брат мой поступил так благородно, - сказала она в ответ. На свидание явился я в точное время, и, сгорая от любви, упивался мыслями об ожидающих меня сладостных минутах. Предусмотрительно снял я в опере ложу, но в ожидании вечера мы отправились с К.К. посидеть в саду. Из-за праздника многие столики были заняты, а посему, не желая смешиваться со всей этой заурядной публикой, мы решили остаться в комнате для гостей, которую я тут же вытребовал, а после пойти в оперу под конец представления; заказан был изысканный ужин. У нас впереди было семь часов, в течение которых, - как заявила моя очаровательная подружка, - нам не придется скучать. Освободившись от маски и домино, она уселась у меня на коленях, и завела речь о том, как покорена была моим сдержанным поведением в тот злосчастный вечер; разговоры эти были щедро сдобрены поцелуями, что распаляло нас все более и более. - Ты видел, - спросила она, - что выделывал мой брат со своей дамой, которая уселась на нем верхом, словно на коня? - Видел только в отраженьи зеркала, однако ж, могу себе представить. Может, ты боишься, что я поступлю с тобой так же? - Нет, уверяю тебя. Чего мне опасаться, когда я знаю, как ты меня любишь? И если бы ты решил меня обмануть, разве могла бы я любить тебя? Итак, воздержимся до того времени, как поженимся, ладно? Ты не представляешь, что за радость мне было слышать, как ты просил у матери моей руки. Будем всегда любить друг друга! Но, ; propos, любовь моя, переведи, прошу тебя, эти надписи, что я нашла вышитыми на подвязках. - Там разве есть какие-то надписи? Я об этом не знал. - Ну да, по-французски, будь добр, прочти. Сидя у меня на коленях, она отстегнула одну подвязку, а я другую. Вот эти стишки, которые мне следовало прочесть самому, прежде чем делать подарок: Всякий день любуясь дамы своей сокровищем, Требуй верности клятву - каверзы любит Амур. Эти двустишие, несомненно, весьма фривольное, показалось мне тогда складным, забавным и вообще остроумным. Я прыснул со смеху, а затем рассмеялся еще раз, однако, побуждаемый К.К., должен был перевести его содержание. И из-за того, что она никак не могла понять, о чем речь, пришлось пуститься в объяснения, а это нас обоих еще пуще разогрело. - Однако ж я теперь не осмелюсь ни перед кем похвастать своими подвязками, - сказала мне она, - как обидно! Видя, что я умолк, она спросила: - Скажи мне, о чем ты думаешь? - Думаю, что подвязки эти получили привилегию, о которой я не смею и мечтать. Как бы мне хотелось быть на их месте! Наверно, мне придется умереть с этим желанием, оставаясь навсегда несчастным. - Нет, мой дружок, посуди сам - ведь я в том же положении, что и ты, однако уверена, что останусь жива. Но мы могли бы ускорить нашу свадьбу. Что до меня, то я готова принести тебе свои клятвы хоть завтра. Мы ведь независимые люди, и отец должен с этим согласиться. - Ты права, должен будет согласиться - хотя бы затем, чтобы спасти свою честь. Я все же, намереваюсь представить ему доказательство моего уважения, прося твоей руки, а после, думаю, мы без труда все уладим. Недели или десяти дней будет достаточно. - Так быстро? Увидишь, он скажет, что я еще слишком молода. - Кто знает, не будет ли он так уж неправ. - Не будет - я хоть и молодая, но уже не ребенок, и ничуть не сомневаюсь, что могу стать твоей женой. Я сидел как на углях, не имея сил погасить пламени, которое пожирало меня. - Скажи, моя радость, уверена ли ты в моей любви? Есть ли у тебя причина упрекнуть меня в какой-либо низости? Уверена ли, что никогда не пожалеешь, став моей женой? - Более чем уверена, мой драгоценный. Ведь ты не пожелал бы моего несчастья? - Хорошо. В таком случае с этой самой минуты мы с тобой супруги. Доверимся друг другу, соединим наши судьбы и будем счастливы... Будь моей... Поцеловав ее так нежно, насколько мог, я отправился сказать хозяйке, чтобы ужин подавали позже, когда я об этом спрошу, и еще чтобы нас никто не беспокоил. Тем временем моя чудная К.К. бросилась на кровать, как есть в одежде. Я сказал ей, что любовь боится неблагоприятных преград, - и не прошло и минуты, как передо мной предстала новая Ева, прекрасная и нагая, словно статуэтка, вышедшая из рук самого совершенного художника. Ее мягкая, подобная бархату, кожа была ослепительно бела, особенно в контрасте с прекрасными черными волосами, которые я распустил ей на плечи. В том крайнем обострении чувств, в котором я пребывал, я стал уже сомневаться, будет ли мое счастье увенчано высшим наслаждением и, вообще, происходит ли все это наяву, как вдруг проказник-Амур вздумал рассмешить меня. - Есть ли такое правило, чтобы супруг не раздевался? - спросила моя подружка. - Нет, мой ангел, а если б даже и было, то я счел бы его слишком жестоким, чтобы ему подчиниться. Я тотчас сбросил с себя всю одежду, и теперь уже моя возлюбленная должна была последовать за своим естественным инстинктом - все, что предстало ее любопытному взгляду, было для нее полной новостью. Наконец, словно изнемогая под бременем увиденного, она прижалась ко мне со словами: - О, любимый! Как это все странно, ничего похожего на мою подушку! - На подушку? Ты, верно, шутишь, - прошу тебя, объясни, что ты имеешь в виду? - Ох, это так по детски! Ты, пожалуй, рассердишься, если я скажу. - Рассержусь! Как я могу сердиться на тебя в самый волшебный момент моей жизни? - Ну, хорошо. Последнее время я не могла заснуть, не обняв подушки; я ее ласкала и звала "мой дорогой муж"... Возлюбленная моя К.К. героически стала моей женой, потому как ее любовь даже самоё боль превращала в наслаждение. После трех часов сладчайших безумств я поднялся с кровати, чтобы потребовать ужин. Был он бесхитростным, но очень вкусным. Мы смотрели друг на друга в молчании, - да и какие слова могли передать наши чувства! Уже светало, когда мы вышли на площадь Святой Софии, привлекая на себя любопытные взгляды гондольеров. Прощались мы счастливые, удовлетворенные и свято уверенные в том, что стали настоящими супругами. Я ложился в постель, твердо намереваясь с помощью пророчества каббалы заставить г-на Брагадина (названный отец Казановы - прим.) просить от моего имени руки божественной К.К. Я проспал до самого полудня, а остаток дня провел за картами, с результатами, в общем-то, фатальными - так, словно судьба решила бросить вызов моему счастью. Сладостная любовь делала меня, однако, нечувствительным к материальным потерям, тогда как разум настолько был занят моей возлюбленной К.К., что о чем-то другом я думать был просто не в состоянии. На следующее утро, когда я весь был погружен в эти размышления, явился ко мне ее брат и, сияя радостным выражением, заявил: - Насколько мне известно, вы спали с моей сестрой, приятно об этом узнать. Она все отрицает, но это напрасные труды. Я приведу ее к вам сегодня же. - Буду весьма рад, ведь я отношусь к ней с благоговением; я намерен просить ее руки у вашего достойного батюшки - притом таким образом, что он не сможет отказать. - И я хотел бы того же, но сомневаюсь. Однако я опять вынужден просить вас об одолжении. Есть возможность приобрести перстень стоимостью в двадцать цехинов в обмен за вексель с полугодовой отсрочкой. Я легко смог бы продать это кольцо сегодня же, за эту же сумму. Деньги мне нужны позарез, но ювелир, - он, кстати, знает вашу милость - не доверится мне без вашего поручительства. Окажете мне эту услугу? Я знаю, вы вчера проигрались, но если очень нужно, я мог бы одолжить сто цехинов за вексель. Ну и как мне было ему отказать? Я был почти уверен, что он оставит меня в дураках, но как же сильно любил я сестру его! В полдень привел он ко мне сестру и, желая доказать мне, что он человек порядочный, - а сохранение сей видимости проходимцев заботит более всего, - отдал мне вексель за кипрское вино, за который я был поручителем; одновременно уверяя, что при ближайшей встрече даст мне и обещанные сто цехинов. Как обычно, повез я свою подружку в сад Джудекка, велел закрыть ворота, и мы пообедали в беседке, увитой виноградом. К.К., с момента, как принадлежала мне, стала казаться мне еще прекрасней. А поскольку с любовью здесь соединялась и дружба, то оба мы чувствовали совершенное удовлетворение, каковое не могло не отражаться на наших лицах. Едва мы остались одни, моя возлюбленная спросила, что это за сто цехинов, которые должен принести ее брат; я рассказал обо всем, что между нами произошло. - Прошу тебя, дорогой, ни на что больше не соглашайся. Бедняга настолько погряз в долгах, что и тебя потащит в пропасть, в которую сам должен угодить. На этот раз наши взаимные ласки носили более основательный характер: мы употребляли их с большей деликатностью и, если можно так выразиться, - с расстановкой. - Дорогой мой, - обратилась ко мне К.К. - постарайся сделать меня мамочкой. Тогда отец не сможет больше говорить, что я слишком молода для жены. Мне с трудом удалось ей объяснить, что исполнение этого желания, также и моего, зависит не от одних только нас. Ранний рассвет застал нас посреди самых утонченных наслаждений. Затем мы постарались поскорей вернуться обратно в Венецию - дабы избежать любопытных глаз. В пятницу мы снова встретились, но по причине того, что воспоминания об этом дне связаны у меня с некоторым сантиментом, освобожу читателя от описания новых наслаждений, испытанных мною. Скажу только, что прежде чем прощаться, мы договорились, что в следующий раз встретимся в этом же саду в ближайший понедельник - то есть, в самый конец карнавала. Помешать мне придти на это свидание могла разве что только смерть, ведь оно могло быть нашим последним тет-а-тет. Итак, в понедельник, после того, как увиделись мы с П.К., который подтвердил мне место и время встречи, не замедлил я туда явиться. Первый час ожидания, несмотря на все мое нетерпение, пролетел быстро, но уже второй показался тягостно долгим. Однако прошел и третий, и четвертый, а я все еще напрасно высматривал эту пару. Воображение рисовало мне наихудшее. Если К.К. почему-либо не смогла выйти из дому, то мог бы приехать ее брат, чтобы сообщить об этом. Возможно, какое-нибудь непредвиденное и непреодолимое препятствие ему помешало; сам же ехать к К.К. я не хотел, опасаясь разминуться с ней по дороге. Наконец, когда зазвонили к Ангелу Господню, я увидел приближающуюся ко мне К.К., одну и в маске. - Я была уверена, что ты меня здесь дождешься, так что не стала слушать предостережений матери. Ты, должно быть, ужасно проголодался? Отца весь день не было дома. Поедем скорей на наше место, мне тоже очень хочется есть; а потом пусть любовь вознаградит нас за наши сегодняшние мучения. Она не дала мне времени вставить и слова. Мы сели в гондолу, чтобы отправиться в сад Zuecca. Дул сильный ветер, почти штормовой, а лодка была об одном весле. Нам грозила действительная опасность, в которой К.К., казалось, совсем не отдавала отчета. Сидя в лодке, она жестикулировала с такой горячностью, словно хотела забыть о запрете, довлеющем над нею весь день. От ее возбужденных движений гондола сильно раскачивалась, и, если бы мы случайно оказались в воде, то без сомнения нашли бы там свою смерть, вместо тех радостей, за которыми направлялись. Я старался успокоить свою возлюбленную, хотя о том, что нам грозит, боялся сказать прямо; гондольер же, не церемонясь этим, крикнул нам громко, чтобы мы сидели спокойно, если хотим остаться в живых. Это подействовало - мы успешно прибыли на место, целы и невредимы. В нашем уголке услад мы провели шесть счастливых часов, обильно скрашенных любовью. На этот раз обошлось без сна. Единственно, что нарушало наше счастье - это мысль о том, что карнавал закончился, и неясно было, как нам теперь назначать свидания... Решили, что в среду утром я навещу ее брата, а она придет туда как обычно... После чего попрощались мы с почтенной хозяйкой, которая, видя, что мы у нее в последний раз, очень об этом сожалела, осыпая нас при этом благословеньями и благодарностями. После чего без происшествий я отвез мою возлюбленную прямо к дверям ее дома, где мы и расстались. Влюбленный до безумия, я не желал ни минуты тянуть со сватовством, от которого, как мне казалось, зависит вся моя судьба. Затем после обеда пригласил я господина Брагадина и двух его приятелей для беседы в комнату, где нас никто бы не беспокоил. Там без долгих предисловий признался я перед ними в своей любви к К.К., которую, как я сказал, готов даже похитить, если не удастся им склонить ее отца отдать ее мне в жены. "Суть в том, - сказал я г-ну Брагадину, - чтобы создать для меня определенную материальную позицию - как соответствие десяти тысячам дукатов, которые молодая жена вносит в качестве приданого". На это мне было отвечено, что в этом деле они поступят в строгом согласии с тем, что предскажет оракул. Другого мне и не требовалось. Битых два часа задавал я оракулу вопросы по каббале, результатом которых был ответ, что г-н Брагадин должен лично просить у отца К.К. ее руки, а также, волею оракула, обеспечить своим нынешним и будущим имуществом сумму, вносимую невестой. **** (Далее - неизвестный переводчик) Весьма довольный этим решением я отправился назавтра к П. К. Старая служанка встретила меня, сказав, что хозяина нет, но синьора сейчас придет поговорить со мной. Она действительно появилась вместе с дочерью: обе они выглядели крайне удрученными. Дурные предчувствия мои оправдались: К. К. сказала мне, что ее брат посажен в тюрьму за долги и выручить его оттуда невозможно - слишком велика сумма, которую надо выплатить... После этой, весьма мало ободряющей сцены я все же решил изложить дело, которое привело меня в их дом; я сообщил, что намерен просить руки ее дочери. Меня поблагодарили, просьбой моей весьма польщены, но надеяться мне не на что. Мадам сообщила мне, что ее муж, которого переубедить трудно, не намерен выдавать дочь замуж до восемнадцати лет и желает выдать ее непременно за негоцианта. Муж должен возвратиться как раз сегодня. Вернувшись к себе, я объявил г-ну Брагадину о возвращении отца моей обожаемой К. К., и тут же в моем присутствии этот благородный старик сел писать письмо. Он просил почтенного негоцианта назначить час, когда они могли бы встретиться, чтобы поговорить о важном неотложном деле.