|
|
||
А.Степанов
К О Л Д У Н
/ Сказка /
Помолясь, начнём опять
сказку новую слагать.
Говорят, живут в Расее
колдуны и чародеи,
ведьмы с Бабою Ягой,
в каждом доме - домовой,
возле рек лесных русалки
по ночам играют в салки
или водят хоровод.
Змей Горыныч здесь живёт.
По велению Кощея
он летает над Расеей
и, как коршун глупых птиц,
молодых крадёт девиц.
Злые сёстры лихорадки
учиняют беспорядки,
?ортятРOблокиР2РAадуЬ
BравятР2одуР8Р5дуЮ
портят яблоки в саду,
травят воду и еду.
Не дают они проходу
беззащитному народу,
между делом иль на спор
насылая хворь и мор.
Проедают людям плеши
и кикиморы, и леший,
в глубине лесных болот
губят праведный народ.
В новолунье злая сила
подымает из могилы,
лишь затихнет бой часов,
кровожадных мертвецов.
Загрызают вурдалаки
старых женщин, как собаки,
стаи злобных упырей -
красных девок и парней,
бледнокожие вампиры
забираются в квартиры
и, подобно злым сычам,
губят жертвы по ночам.
А найти на них управу
ни дружины, ни заставы,
где стоят богатыри,
ни крещёные цари,
ни волхвы, ни заговоры,
ни замки и ни запоры,
ни монахи, ни кресты,
ни молитвы, ни посты,
ни учёные советы
старых университетов
и ни прочий контингент
не смогли за сотни лет.
До сих пор у нас в Расее
правят злыдни и злодеи
на погибель всей страны.
Знать, и мы кой в чём грешны.
Перво-наперво, от Бога
отступились мы немного,
положить умело крест
вряд ли сможет кто окрест.
Во-вторых, мы позабыли
сказки все свои и были,
а должны бы наизусть
знать истории про Русь.
* * *
В старину в одном селеньи
у сельчан в большом почтеньи
в добром здравьи и с мошной
жили муж с своей женой.
Всё у них мирком да ладом
по обычьям и обрядам:
пашня славная и дом
с красной крышей и крыльцом.
Муж хозяйствует на поле,
а жена по Божьей воле
варит, моет, чистит, шьёт,
в общем, дом во всём блюдёт.
Так стараньем и заботой,
повседневною работой
в уважении сельчан
жили Марья да Иван.
Бог за веру и терпенье
им послал для утешенья
двух детей в едину ночь -
и наследника, и дочь.
Отмечало всё селенье
это славное рожденье,
веселились до утра
все от мала до стара.
А с утра друзья Ивана
снова взялись за стаканы,
и опять плясали вкруг
сорок Марьиных подруг.
После доброго зачина
всё пошло по жизни чинно,
без особых мук и бед
пролетело десять лет.
Прилежаньем и стараньем
отличались Маша с Ваней
и помощники во всём
были матери с отцом,
почитали бабку с дедом,
мать не мучали обедом,
без претензий и хлопот
ели всё, что Бог пошлёт.
* * *
Как-то летнею порою
Марья вместе с детворою
домовничала в дому
и, незнамо почему,
целый день была не в духе.
Как у немощной старухи
выпадало всё из рук.
Может, было недосуг,
может, хворь вселилась в тело,
может, просто надоело
каждый день варить и печь,
стены с крышею стеречь.
Всем известно, что причины
в бабьих душах для кручины
сверх того, конечно, есть -
кто их может перечесть.
К полдню солнце раскраснелось,
словно девица зарделось,
гонит всё живое в тень:
в сени, в лес и под плетень.
Лишь у Марьи ни минуты
нет, чтоб прятаться в закутах, -
все работы на одну,
как невзгоды на страну.
Тут помянешь вражье племя
сгоряча. А в это время
по деревне напрямик
незнакомый шёл старик
и негаданно-нежданно
в избу к Марье да Ивану,
не здороваясь, вошёл,
не крестясь, залез за стол.
Марья ахнуть не успела,
как старик скатёркой белой
вытер руки и лицо
будто мытое яйцо,
шапку грязную в заплатках
кинул в детскую кроватку,
положил на стол кисет
и потребовал обед.
Не смущаясь, не краснея,
он сидел, набычив шею,
и плевал на чистый пол,
как верблюд или осёл.
Тут хозяйка не стерпела,
закричала, зашумела:
"Ишь, надумал что, нахал,
уходи, пока скандал
я тебе не закатила,
собирай, нечиста сила,
свои вещи и тряпьё,
чай, не царское бельё,
да и ты, чай, не царица,
чтобы мне с тобой рядиться".
И, как с закрома мышей,
погнала его взашей
с бабьй руганью и бранью.
А в ограде Маша с Ваней
стали мамке помогать
старика с подворья гнать.
А старик, как кошка, прытко
из избы скорей в калитку
прошмыгнул, и всем троим
пальцем грязным и сухим
погрозив, сказал сердито:
"Марья, мы ещё не квиты,
расчитаюсь я с тобой
самой страшною бедой,
за твоё за угощенье
нет тебе вовек прощенья".
В землю топнул старикан
и растаял, как туман.
Марья тут перекрестилась,
долго в комнате молилась
на святые образа,
чтоб не грянула гроза.
* * *
В тот же день пришло проклятье,
поселилось на полатях,
превратив цветущий дом
и в Гоморру и в Содом.
Всё добро единым махом
разошлось по свету прахом:
всю одежду съела моль,
извела скотину боль,
пашеницу из-под крыши
за ночь вытаскали мыши,
BараканыР8Р:лопыAъелиРGутьР=еР2озР:рупыЮ
"акР4ожилисьЬ GтоР7апаса=икакогоЬ :ромеР:васаЬ
=еР>сталосьР=аперёдЮ
#дивляетсяР=ародк
"-тоРGтоР7аРGертовщинаЬ
1абаР2РAилеР8Р<ужчина1ьютсяР@ыбамиР>бР;ёдЬ
0РCдачаР=еР8дётЮ
тараканы и клопы
съели чуть не воз крупы.
Так дожились, что запаса
никакого, кроме кваса,
не осталось наперёд.
Удивляется народ:
"Это что за чертовщина,
баба в силе и мужчина
бьются рыбами об лёд,
а удача не идёт.
Всё прожили да проели,
в лето раза три горели,
2Р>городеРGервякиAъелиР2сёЬ ;ишьРAорняки@азрослисьЬ :акР1удтоР:тоЭBо?роявлялР>Р=ихР7аботуЮ
в огороде червяки
съели всё, лишь сорняки
разрослись, как будто кто-то
проявлял о них заботу.
Видно, правда, где беда,
там полынь и лебеда".
Людям горе, ну, а нечисть
продолжает куролесить:
на детей наслала хворь,
то ли свинку, то ли корь,
а затем ещё заразы
то ль от порчи, то ль от сглаза.
И не в силах им помочь,
плачет Марья день и ночь,
ищет помощи у Бога,
но замешкалась подмога.
С горя начал пить Иван,
что ни вечер, в стельку пьян,
утром ищет похмелиться,
чтоб затем опять напиться.
Ох, наверное, сильна
злая сила у вина.
Горя нет сильней на свете,
чем болеющие дети
да запивший без причин
муж любимый или сын.
От одной такой напасти
на всю жизнь лишишься счастья.
Но на этом небеса
не простили. Голоса
раздаваться стали всюду,
не показываясь люду:
то пугать, то страшно выть,
то попить, поесть просить,
то ругаться меж собою,
то смеяться над бедою.
И на этот визг и вой
нет управы никакой.
От бессилия и страха
пригласили раз монаха,
GтобыР>нРAвятойР2одой@азобралсяР1ыРAР1едойЬ
?осрамилРEотьР2РGёмЭBоР1есаЬ
:акРAрамитР@однаяР?ресса8РAтрануРAвоюЬ 8Р2ласть>тР4ушиЬ AоРAмакомЬ 2сластьЮ
чтобы он святой водой
разобрался бы с бедой,
посрамил хоть в чём-то беса,
как срамит родная пресса
и страну свою, и власть
от души, со смаком, всласть.
Началась святая битва,
как положено, с молитвы
и чудесного креста.
Не жалел отец хребта,
клал глубокие поклоны
до земли перед иконой,
окроплял углы водой
не обычной, а святой,
от души дымил кадилом,
гнал взашей нечисту силу,
пел псалмы и без конца
уговаривал творца.
Только нечисть ноль вниманья
на поповские старанья:
потеряв и срам, и стыд,
как дурила, так дурит.
Не боится злая сила
ни молитвы, ни кадила,
ни креста и ни воды,
и ни прочей ерунды.
После службы на прощанье
за великие старанья,
за стремление и пыл
поп награду заслужил:
от кого-то в лоб поленом,
а затем под зад коленом,
и скатился он с крыльца
скорлупою от яйца.
И осталось всё, как было -
пусто, голодно, постыло,
прям, хоть в омут головой,
там, быть может, есть покой.
* * *
Долго Марья горевала,
руки в горести ломала,
слёзы день и ночь лила,
всё молилась и ждала,
несмотря на пересуды,
блага, милости иль чуда.
Но однажды кто-то ей
из знакомых иль друзей
подсказал, что снять проклятье,
как и всякое заклятье,
может только тот колдун,
что навёл на дом беду.
"Что ж, коль в этом нет обмана -
Марья молвит, - старикана,
что наслал на нас беду,
я, как пить подать, найду.
Обойду пешком полсвета,
благо, круглая планета,
влево, вправо ли идти -
всё мне будет по пути.
А тем боле, мои сборы
лишь закончить разговоры,
пояс туже подтянуть
и уже готова в путь".
Поклонившись влево, вправо,
по старинному уставу,
пожелав родне добра,
Марья вышла со двора.
Через речку на покосы,
где хозяйничали косы
до тех пор, пока к ней в дом
не пришла беда пешком;
мимо поля, где пшеница
с той поры не колосится,
а колышется бурьян,
словно море-океан.
Дальше в лес, сюда когда-то
приходила брать маслята,
чтобы было веселей,
приводила и детей.
Мама с дочкой в сарафанах,
как цветочки на полянах,
украшали лес собой.
А Ванюша день-деньской
то играл, то веселился,
то скакал по веткам птицей,
BоР<едведицейР@ычалЬ
<атьРAРAестрёнкоюР?угалЮ
то медведицей рычал,
мать с сестрёнкою пугал.
Вспоминая те денёчки,
Марья всхлипнула, сыночка
и дочурку стало жаль.
Засверкали, как хрусталь,
хоронясь в густых ресницах,
слёзы, словно жары-птицы
или уголья в печи
посреди глухой ночи.
Но уже через мгновенье
отступило наважденье,
шаг ускорила она.
И родная сторона
позади осталась вскоре.
Дым отечества хоть горек,
но всегда вкусней, чем мёд
от заморских от щедрот.
Долго, нет ли шла Мария,
но вселенские стихии
помогали ей идти
по незнамому пути.
Ветер дул легонько в спину,
отгоняя грусть-кручину
заодно и комаров, -
кровопивцев и воров.
Солнце плечи ей ласкало,
грело, словно покрывало,
и светило, как и след,
не в глаза, а только вслед.
По ночам луна всходила,
хоть не грела, но светила.
Марья ей не раз, не два
слала добрые слова.
Неприветливые тучи
проливали дождь колючий
непременно вдалеке -
на болоте иль реке.
День иль два в пути проходит,
наконец, она приходит
в незнакомое село.
Солнце ужинать ушло,
а ему луна на смену
вышла чинно и степенно
на хрустальный небосвод,
звёзды, как овец, пасёт.
Те идут по небу дружно,
благо, что спешить не нужно,
ведь в заоблачном краю
сыты все, будто в раю.
Лишь порой по недоглядке
мчится с неба без оглядки
шелудивая звезда,
нам не ведомо куда.
Марья выбрала избушку,
где жила одна старушка,
попросила её: "Мать,
разреши заночевать,
не стесню тебя, я рано
вместе с солнцем ясным встану,
отдыхать не стану впрок,
путь уж больно мой далёк".
Дверь старушка отворила,
гостью в горницу впустила,
по обычью, разносол
весь поставила на стол.
После отдыха и снеди
повели они беседы,
ну, а женский разговор
не бывает шибко скор.
Марья с доброю старушкой
рассказали другу дружке
всё, что было и что ждёт
их на много лет вперёд,
над бедой погоревали,
а когда вздыхать устали,
то хозяйка в поздний час
начала чудной рассказ:
"Говорить я не хотела
про худое это дело,
но и прятаться невмочь,
может, чем смогу помочь.
Помню точно, жарким летом
на селе случилось это,
по деревне напрямик
незнакомый шёл старик.
Толстой палкой суковатой
пыль пахал он, как оратай
пашет полюшко весной
плугом или же сохой.
Как рассказывают люди,
ростом был старик по груди,
кривоногий, с виду злой,
словно чёрт иль домовой.
А наряжен был в одёжу,
что и пугалу не гоже
надевать, чтобы на двор
отправляться в свой дозор.
Увидав такую рожу,
осенялся всяк прохожий
за его спиной крестом
и спешил укрыться в дом.
Так он шёл, как ты намедни,
и свернул во двор соседний,
в тот вон дом наискосок.
Лишь ступил через порог,
не здороваясь с хозяйкой,
закричал: "А ну, давай-ка,
доставай из печки щи
и другую снедь тащи.
Отощал я по дороге,
как к весне медведь в берлоге,
люд всё жаден да горяч
зажимает, сволочь, харч".
Дарья, так зовут соседку,
без расспроса и разведки
старика пинком под зад
угнала за палисад,
и со злости так отбрила,
как вовек не говорила
ни подругам, ни врагам -
не слыхать такого б вам.
Старикан, дослушав Дарью,
говорит: "Тебе на псарне
жить и лаять злобным псом,
сторожить хозяйский дом".
К ночи лаять как собака
стала Дарья-забияка
и, на радость колдуну,
выть по-волчьи на луну,
а на третий день иль пятый
стала баба волосатой.
Из-под юбки вылез хвост,
и теперь она, как пёс,
вместо речи человечьей
им виляет нам при встрече.
Видно, есть что рассказать,
да не знает, как сказать".
После этого рассказа
Марью сон оставил разом,
и она шагнула в ночь,
потому, как ждать невмочь.
Полетела птицей вольной
лесом тёмным, светлым полем,
в день иль два она дошла
до какого-то села.
В крайнем домике в окошко
тихо стукнула: "Немножко
дайте мне передохнуть,
больно тяжким был мой путь".
Перед Марьей дверь открыли,
в дом любезно пригласили,
после ужина нескор
завязался разговор.
Людям добрым обсказала
гостья с самого начала
про житьё своё, про зло,
что змеёю в дом вползло,
как она пошла по свету,
чтоб самой злодейство это
отмолить у колдуна,
раз на ней лежит вина.
Говорит хозяин: "Чуден
твой рассказ, но нашим людям
быль известна почудней.
Много лет назад и дней
мимо окон наших прямо
шёл старик никем незнамый
невысокий, с виду злой
с длинной грязной бородой,
с толстой палкой суковатой,
в платье рваном. С ходу в хату
к Акулине он зашёл,
не спросясь, залез за стол,
стал кричать на Акулину,
как на глупую скотину,
в общем, требовать обед,
будто бы не ел сто лет.
Акулина, хоть и баба,
но широкого масштаба,
для неё такой злодей,
что вороне воробей.
Рассердясь, она ухватом
деда выгнала из хаты
в дверь открытую во двор
на потеху и позор.
И давай срамить нахала,
мне самой, мол, хлеба мало,
не тебе варила щи,
у других иди ищи.
Если лень, пасись на травке,
воду пей, как бык, в канавке,
коль не мот ты, не транжир,
к холодам накопишь жир.
Старикан на эти речи
говорит: "Ещё не вечер,
чтобы ставни закрывать,
не хочу тебе мешать:
ешь, сударыня, досыта
травку прям из-под копыта,
из болота воду пей,
раз пожадничала щей".
Ближе к вечеру в скотину
превратилась Акулина,
во дворе у нас стоит,
сено ест и всё мычит,
а сказать не может слова
бессловесная корова".
Марья ахнула: "И тут
к колдуну следы ведут".
Спозаранок она снова
колдуна искать готова,
всем отвесила поклон,
как ведётся испокон,
пожелала на прощанье
исполнения желаний
добрым людям за приют,
за утеху и уют.
* * *
Есть судьба, а есть судьбина,
та ведёт, та гонит в спину.
Марью доля довела
до какого-то села.
Здесь в тесовые ворота
тихо стукнула: "Хоть кто-то
дайте страннице ночлег,
буду помнить вас вовек".
Добросердые селяне
в дом пустили, жарко баню
истопили, разносол
весь поставили на стол,
гостью дружно угощали,
а когда есть-пить устали,
принялись за разговор,
как всегда про всякий вздор.
Марья всё им рассказала:
как жила и как страдала,
про заклятье колдуна,
в чём была её вина,
как она пошла по свету,
чтобы снять проклятье это,
но за долгих тридцать дней
повезло не сильно ей.
Домочадцы друг на друга
поглядели. "Ох, подруга, -
ей хозяин говорит, -
твой колдун в земле зарыт,
спит тридцатое, знать, лето,
позамешкалась ты где-то,
с опозданием пришла,
муки зря перенесла".
Марья им в ответ: "Селяне,
небольшое расстоянье
я прошла, до вас пути
дён не боле тридцати.
Старикана нынче летом
видел люд по белу свету,
может быть, ваш чародей
был совсем других кровей?"
Ей хозяйка: "Что ты, что ты,
это он, его работа,
он таких бесовских дел
натворить и здесь успел.
Например, свою соседку
превратил со зла в наседку,
не нашла для колдуна
то ли хлеба, то ль блина.
Каждым утром пешим ходом
по селу он шёл с обходом,
а за ним терялось зло,
как "орешки" за козлом.
И никто не знал, не ведал,
как он пакости те делал.
Говорят, умел он вспять
даже время обращать,
делал старых молодыми,
мертвецов опять живыми,
а, коль надо, жизни ход
двигал запросто вперёд.
Я боюсь, что злую шутку
он сыграл с тобой, не сутки
и не тридцать дней ты шла
от села и до села,
и не тридцать дней прощенья
добивалась ты в мученьях,
а тяжёлых тридцать лет".
"Нет,- вскричала Марья,- нет,
как же так могло случиться,
если мне самой лишь тридцать?!"
Ей хозяйка: "Извини,
хочешь, в зеркало взгляни,
от него не жди покражи,
всё как есть, тебе покажет,
не соседка - не соврёт,
не прибавит, не возьмёт".
Собралась Мария с духом, -
глядь, а в зеркале старуха:
белый волос, тусклый взгляд,
лет давно за шестьдесят.
"Да неужто я такая?" -
Марья вскрикнула, махая
на зеркальный образ свой
ослабевшею рукой.
Так порой у нас бывает:
в суете не замечаем,
как стареют мать с отцом,
а спохватимся, их дом
пуст давно, и мы уж стары,
хоть садись за мемуары,
2Р3остиР6дёмРAРBоскойР4етейЬ
BолькоР=етЬ CвыЬ 3остейЮ
аноРCтромР
в гости ждём с тоской детей,
только нет, увы, гостей.
Рано утром Марья встала,
до земли поклон поклала,
пожелала всем добра.
"Видно мне домой пора, -
говорит она селянам, -
больше я ходить не стану, -
ищешь, нет ли, выйдет шиш,
от судьбы не убежишь".
* * *
Говорят у нас в народе:
всё со временем проходит,
горе, счастье, как дожди,
остаются позади.
А из будущего смена
им приходит непременно,
чтобы в свой уйти черёд
в забытья водоворот.
Только Марьины невзгоды
не ушли за эти годы,
все остались у неё
на совместное житьё,
к старым новые в придачу
подселились, как на дачу,
и, как стая злых ворон,
так и рвут со всех сторон.
Как-то Марьины соседи
пили чай после обеда,
вдруг, стучится кто-то в дверь.
"В нашем доме нет потерь, -
пошутил хозяин,- с Богом
проходите, под порогом
можно ноги отстоять.
Накорми-ка гостью, мать".
Гостья им: "Спаси вас Боже,
пусть вам дни он приумножит.
Вижу, всё у вас добром:
чаша полная - ваш дом,
угощаете с почтеньем
незнакомку угощеньем,
значит, нету в сердце зла,
честь за то вам и хвала".
Говорили с ней соседи
и про радости, и беды,
про былые времена.
Не открылась им она.
А сказала: "Я - девица,
монастырская черница,
приняла святой обет
обойти весь белый свет
и среди простого люда
разыскать такое чудо,
чтоб обычный человек
не слыхал о нём во век".
Муж с женой переглянулись,
к Марье разом повернулись:
"Есть у нас такой рассказ,
только выслушайте нас.
Как-то здесь у нас в селеньи
в доброй славе и почтеньи
в уважении сельчан
жили Марья да Иван.
Всё у них мирком и ладом
по обычьям да обрядам,
пашня славная и дом
полон счастьем и добром.
За труды и за терпенье
Бог послал им в утешенье
двух детей в едину ночь -
и наследника, и дочь.
Отмечало всё селенье
это славное рожденье,
потому без мук и бед
пролетело десять лет.
Как-то летнею порою
баба вместе с детворою
что-то делала. В тот миг
в дом вошёл чужой старик,
весь оборванный, а рожей
на цепного пса похожий,
закричал: "Тащи-ка щи
поскорее из печи".
Марья вспыхнула от злости
и в сердцах прогнала гостя.
А старик ей: "Я с тобой
счёт сведу большой бедой,
за такое угощенье
не видать тебе прощенья".
В землю топнул старикан
и растаял, как туман.
В тот же день его проклятье
поселилось на полатях,
превратив цветущий дом
и в Гоморру, и в Содом.
Всё добро единым махом
разошлось по свету прахом,
всю одежду съела моль,
извела скотину боль.
Так дожились, что запаса
не осталось, кроме кваса.
На детей напала хворь -
то ли свинка, то ли корь,
то ль, как сказывают, сразу
все известные заразы.
Ко всему запил Иван,
что ни вечер, в стельку пьян.
Марья долго горевала,
но в один из дней пропала.
Что с ней сталось? До сих пор
мы ведём об этом спор.
Может, в речке утонула.
тело в омут затянуло,
может, съел голодный зверь,
попытайся-ка, проверь.
Может быть, жива и где-то
бродит, как и вы, по свету,
ну, а может, где живёт
без нужды и без забот.
Что гадать о том? Гаданья
не дают для пониманья
сути дела ни шута -
всё обман и суета.
А без Марьи у Ивана
на душе открылась рана,
пить он бросил, но как мох,
лет за пять совсем иссох.
Всей деревней хоронили.
Мы считаем, что в могиле
он нашёл себе покой
грешным телом и душой.
Маша с Ваней жили вместе,
словно куры на насесте:
вроде рядом - всё же врозь,
дрались, будто псы за кость,
без какой-либо причины
из-за всякой чертовщины.
Наконец, покинув дом,
стали жить своим умом.
Маша замуж вышла вскоре,
чтобы с мужем мыкать горе,
хуже всех в селе живёт:
воду ест и воду пьёт.
Ваня пьянствовал без дела,
но одна вдова пригрела,
приняла к себе, но там
жизнь - позор один и срам".
* * *
Рано утром только солнце
луч свой бросило в оконце,
Марья встала, помолясь,
в путь-дорогу собралась,
людям в пояс поклонилась
за оказанную милость
и тихонько побрела
на окраину села.
У прохожего спросила
про Иванову могилу,
посидела у неё,
про своё житьё-бытьё
над покойным помянула,
:акР?оложеноЬ 2сплакнула8Р?ошлаР8скатьР4етейЬ
GтобР?рижатьР:Р3рудиРAвоейЮ
как положено, всплакнула
и пошла искать детей,
чтоб прижать к груди своей.
Ближе к ночи отыскала,
дом, где Маша проживала
с многочисленной семьёй.
Попросилась на постой.
Дверь ей дети отворили,
бабку в комнату впустили,
та вошла и обмерла,
не того она ждала.
Что увидела глазами,
не опишешь ни словами,
ни простым карандашом.
Хуже хлева был их дом.
Дети в чирьях да в коросте
смотрят жалобно на гостью,
просят взглядом: "Дай, что есть,
мы что хочешь, можем съесть".
Бабка всё дала, что было.
Позже внуков расспросила,
где отец у них, где мать.
"Да, опять ушли гулять, -
дети ей в слезах сказали, -
всё пропили и проспали,
чахнем, тётя, мы и мрём,
провалиться, если врём".
Марья, слушая рассказы,
потеряла, было разум.
Тут явились дочь и зять,
стали мать из дома гнать:
"Вон отсюда, побирушка,
не получишь ни полушки,
на чужой на каравай
лучше рот не разевай,
забирай свои пожитки
и катись-ка за калитку".
Гостья в слёзы: "Дочка, зять,
я же Марья - ваша мать,
целых тридцать лет старалась,
колдуна найти пыталась,
погибала сотни раз,
обошла весь мир для вас"...
Маша Марью перебила:
"Значит, мало ты ходила,
нам плетень не городи,
а ко всем чертям иди.
Отыскалась, вишь, мамаша
на сиротскую на кашу".
И погнали, кто как мог,
бабку вон через порог.
От обиды и позора,
наревевшись у забора,
Марья медленно пошла
прочь из этого села.
* * *
Спозаранок, после ночи,
ото сна, открывши очи,
солнце бросило свой взгляд
вниз на землю наугад.
"Это надо же, - светило,
удивясь, проговорило, -
Марья сызнова в пути.
Сколько надо ей пройти,
чтоб закончить это дело,
дать покой душе и телу?
Жаль, конечно, что помочь,
я, хоть чем-то, ей невмочь".
Ну, а Марье много ль надо?
Солнце вышло - солнцу рада,
месяц светит - значит, Бог
ей идти вперёд помог,
звёзды высыпали - ладно,
для души и то отрадно.
Так она за ночь дошла
до соседнего села.
Здесь жил сын, о том намедни
ей поведали соседи,
ну, а тут пацан перстом
указал Ванюшин дом.
Постучала Марья в двери,
как в нору к лесному зверю,
осторожно тук да тук.
Дверь сама открылась вдруг.
Марья в дом вошла и в горе
замерла, как в стужу море,
засыпает подо льдом
бесконечным зимним сном.
Дом по чёрному, как баня,
так, наверно, басурмане
даже в сказках не живут -
всё темно и пусто тут -
ни стола, ни табурета,
ни кровати, ни буфета,
ни одежды, ни еды,
ни посуды, ни воды.
В уголке в тряпье и рвани
спит её сыночек Ваня,
пьяный, видно, со вчера,
раз не чувствует утра.
Растолкала Марья сына,
в плач пустилась. В домовину
не кладут таких сейчас -
больно чёрен и безмяс.
Он поднялся. Как мартышка,
почесал ногтём под мышкой,
мать увидел: "Вот так да,
ты зачем пришла сюда?
Может, прячешь, побирушка,
в узелке своём чекушку,
так, не прячься, мне отдай,
попадёшь за это в рай.
А не дашь - иди отсюда
поскорей, жива покуда".
Марья: "Ваня, это я -
мать родимая твоя".
Ваня ей в ответ: "Я к ночи
слушать присказки охочий,
а с утра болит башка
без вина и табака,
недосуг с тобой возиться.
Если нет опохмелиться,
то иди-ка бабка вон".
Мать за дверь отправил он.
Марья вышла чуть живая
и пошла, куда не зная,
без дороги, без пути,
лишь бы ноги унести.
День ли два она шагала,
наконец, идти устала,
огляделась - всюду мгла,
спать под деревом легла
и, себе на удивленье,
ночь спала без сновидений,
словно горе и беда
не чинили ей вреда,
будто не было скитаний,
ни забот о Маше с Ваней,
ни других тревог и бед,
ни зазря прожитых лет.
Утром свет едва пробился
сон беспечный испарился
в небо каплей водяной.
Марья вымылась росой.
Примостившись на пенёчек,
развязала узелочек,
слава Богу, чтоб поесть
в нём немного хлеба есть.
Надкусила лишь краюху,
как услышала в пол-уха,
кто-то ходит за спиной:
может, дикий зверь лесной,
может, леший лесом блудит,
может быть, худые люди,
каторжанин или вор, -
всяк готовит свой топор.
Обернулась Марья в страхе,
видит: рядом скачут птахи,
зайцы тут же меж собой
мирной заняты игрой,
чуть поодаль бродят козы,
не боясь ничей угрозы,
прям над нею бурундук,
хвост поджав, присел на сук,
на других деревьях белки
собрались на посиделки,
словом, тихо все вокруг.
Только видит Марья вдруг
из лесочка, как из дома,
вышел старец незнакомый
и пошёл к ней, не спеша.
Сердце ёкнуло, душа,
как дитя играя в прятки,
схоронилась в страхе в пятки.
Марья ахнула: "Ну, вот,
сам колдун ко мне идет,
значит, жив он и народу,
мутит жизнь, как овцы воду,
даже в этот мирный лес
безобразничать залез".
Пригляделась, видит: вроде
на злодея не походит,
доброта в его глазах,
как на Божьих образах
так и просится наружу.
С виду хоть и мал, но дюжий,
ладный, чистенько одет,
благочинный, видно, дед.
Марья встала, поклонилась:
"Здравствуй, деда, сделай милость,
коль не брезгуешь, со мной
хлеб откушай аржаной
и прости, кроме привета
ничего другого нету".
Подошедший к Марье дед
поклонился ей в ответ:
"Здравствуй, добрая сестрица,
кто ты - путница, грибница,
по каким таким делам
бродишь нынче по лесам,
али что тревожит душу?
Расскажи, я буду слушать,
может, дам какой совет
за душевный твой привет".
"Хорошо,- сказала Марья ,-
возвращусь на время в старь я.
Тридцать лет назад тому
я жила в своём дому.
Муж Иван работал в поле,
я, как баба, дома боле,
пряла, шила да ткала.
Так и шли у нас дела.
Бог за веру и терпенье
нам послал для утешенья
двух детей в едину ночь -
и наследника, и дочь.
Отмечало всё селенье
это славное рожденье,
потому без мук и бед
пролетело десять лет.
Как-то летнею порою
я с моею ребятнею
что-то делала. В тот миг
к нам вошел чужой старик:
весь оборванный, а рожей
на цепного пса похожий,
закричал: "Тащи-ка щи
поскорее из печи".
Расходилась я от злости
и в сердцах прогнала гостя.
А старик мне: "Не прощу,
страшной карой угощу".
В тот же день его проклятье
поселилось на полатях,
превратив цветущий дом
и в Гоморру, и в Содом.
Всё добро единым махом
разошлось по свету прахом:
всю одежду съела моль,
извела скотину боль,
так дожились, что запаса
не осталось, кроме кваса.
На детей напала хворь
за ангиной сразу корь,
а за ней ещё заразы
то от порчи, то от сглаза.
С горя начал пить Иван,
что ни вечер, в стельку пьян,
утром ищет похмелиться,
чтобы заново напиться,
и не в силах им помочь
я рыдала день и ночь.
Наконец, я так решила:
"Лучше заживо в могилу
лечь и рученьки сложить,
чем в таких мученьях жить".
Поклонившись влево-вправо
по старинному уставу,
пожелав родне добра,
в путь пошла я со двора.
Чтобы снять с семьи проклятье,
мне сказали, отыскать я
обязательно должна
злого деда-колдуна.
С той поры брожу по свету
не одну весну и лето,
а считай, что тридцать лет,
но не встретился мне дед.
Может, вы о нём слыхали
что-нибудь в таёжной дали?"
Тот кивает головой:
"Это братец мой родной".
Марья сразу оживилась:
"Деда милый, сделай милость,
помоги, раз он твой брат,
забери беду назад,
а не то за дочь и сына
я повешусь на осине,
жизнь не в радость мне, не в мочь,
день не в день и ночь не в ночь".
Старичок в ответ: "Подруга,
я - не брат, мы с ним друг друга
не любили сызмала.
Нас судьба с ним развела
на родительской могиле.
Мы тогда не поделили
то, что умерший отец
нам оставил под конец.
Не сказал он, умирая,
мне ль, ему ли завещает
силу тайную и мощь,
чтоб могли и мы помочь
человеку и скотине
в лихолетную годину,
чтоб могли дать хлеб и дом
всем нуждающимся в том".
Лишь засыпали могилу,
брат сказал: "Отцовой силы
ни тебе и ни врагам
я ни капли не отдам.
Все права на то имею:
старше я, к тому ж сильнее".
Так и стал он колдуном:
чёрту - братом, мне - врагом.
Я в тот день ушёл из дома
в мир чужой и незнакомый
и с тех пор вот здесь в лесу
крест нелёгкий свой несу.
В то же лето на полянке,
вырыл заступом землянку,
в ней живу один, как перст.
На сто вёрст, считай, окрест
нет другого поселенья.
Здесь никто моим моленьям
и занятьям не мешал.
Тут я многое узнал.
Как растут цветы и травы,
в чём их сила, в чём их слава,
в чём их польза или вред, -
всё мне это не секрет.
Приоткрыла мне природа
много тайн за эти годы,
в том числе, язык зверей.
Их люблю я как друзей.
И нередко за обедом
с ними мы ведём беседы
о былом, о новостях
в наших и чужих краях.
Как-то раз мои зверята
мне поведали про брата,
что ушёл на тот он свет,
где тепла и света нет.
Люди грешника зарыли,
будто пса, в сырой могиле,
чтоб не делал больше зол,
вбили в сердце острый кол.
На тот свет свои секреты
он унёс из жизни этой,
всё, что ведал, всё, что знал,
никому не передал.
Так что помощи великой
от меня не жди. Иди-ка
в край, где брат лежит в земле
в вечной сырости и мгле. -
Помолчал старик немного,
дал цветок ей. - На подмогу
вот тебе разрыв-трава -
всем растеньям голова.
Что за сила в той былине,
ты узнаешь на чужбине.
Если вдруг придет беда,
доставай её тогда.
А ещё возьми-ка птичку -
проводницу-невеличку.
Знает всё на свете чиж,
говорить не может лишь.
Без сомнений и без страха
лесом двигайся за птахом,
путь не близок и не прост,
но придёшь ты на погост.
За кладбищенским забором
спит в земле твой давний ворог,
с ним сама должна решить -
как тебе на свете жить".
Поклонилась Марья в пояс
и пошла впёред тропою
в лес таёжный за чижом
сквозь кусты и бурелом.
* * *
Долго, нет ли вместе с птичкой
проводницей-невеличкой
Марья странствовала вновь,
ноги все истёрла в кровь.
Перепутав дни и ночи,
изорвала платье в клочья,
словно облако весной
растеряла облик свой:
ни красы уже, ни силы.
Наконец, она могилу
отыскала кое-как,
на колени сразу - бряк,
со слезами и со стоном
стала в землю бить поклоны,
раз пред нечистью в долгу.
Но колдун ей ни гу-гу.
Что же делать? Брать лопату,
чтобы вырыть супостата,
или плакать да стонать,
от прохожих помощь ждать,
иль надеяться, что свыше,
вдовьи жалобы услышав,
избавление придёт
от печалей и невзгод,
или с силою собраться,
к старику назад податься,
может, даст какой совет?
Тут и вспомнился ей цвет.
Интересно, что он может,
как он ей в беде поможет?
Развязала узелок,
где завязан был цветок,
и вздохнула: "У травинки
что за сила? Как пушинкой
бить слона или быка,
так травою старика,
даже если пожелаешь,
вряд ли сильно испугаешь".
Всё ж к могиле колдуна
траву кинула она.
В тот же миг земля качнулась,
солнце тучей затянулось,
загремел из тучи гром,
будто кто разрушил дом,
град пошёл, и в миг единый
землю всю покрыли льдины.
Наступила злая мгла,
день укравшая дотла.
Крик разнёсся по округе.
Марья спряталась в испуге
за кладбищенский забор,
как в густые брови взор.
Страшно ей, но через щели
видит Марья, налетели
ведьмы, бесы к мертвецу
на поклон, словно к отцу.
Слёзы льют, скрипят зубами,
вдруг, упало с неба пламя
и могилу, как стекло,
на осколки разнесло.
Черти радостно завыли,
и поднялся из могилы
вместе с гробом злой колдун.
В сердце кол, словно гарпун,
не даёт ему свободу,
чтоб опять вредить народу.
В наступившей тишине
время шло, будто во сне.
Вдруг, мертвец сказал: "Мне надо
вашу помощь, слуги ада.
Кто безгрешен, подходи, -
кол мне вырви из груди".
Нечисть сникла. Эта братья
не способна снять заклятье:
всякий тут и вор, и тать.
Что с поганых можно взять?!
Захрипел колдун: "Ищите
и ко мне скорей тащите
бабу или мужика.
Ночь уж больно коротка.
Черти с нечистью в испуге
разбежались по округе.
Видит Марья, прямо к ней
ведьмы мчат быстрей коней.
Метлы уросят под ними,
то опустят, то поднимут,
почитай, до облаков
в рваных юбках седоков.
Марья съежилась от страха.
Так боится смерти птаха
в цепких лапах у кота,
так страшится сирота
взгляда мачехи и слова,
бессловесная корова
так боится мужика -
больно плеть его жестка.
В одночасие старухи,
облепив её, как мухи,
понесли во весь опор
к колдуну на разговор.
Говорит он ей: " Далече
шла ты, девка, к нашей встрече,
не жалела бы еду,
не попала бы в беду.
Были б живы все и здравы,
полны радости и славы,
богатели б с каждым днём".
Марья вспыхнула огнём,
слёзы выступили: "Деда,
не кори меня обедом,
я, считай, что тридцать лет,
вспоминаю тот обед.
Ничего не позабыла:
как гнала тебя, как била,
виновата я во всём,
свой сама сгубила дом.
Если можешь, то хоть детям
дай в добре пожить на свете,
я ж свой крест снесу сама,
не хватило раз ума".
Ей в ответ мертвец: "Подруга,
коль окажешь мне услугу,
я тогда простить готов
твой привет, обед и кров.
Подойди сюда поближе,
наклонись как можно ниже,
кол мне вырви из груди
и домой себе иди".
Марья в страхе и волненье
подошла бесцветной тенью
к гробу, где лежал старик,
призадумалась на миг,
а потом перекрестившись,
крепко за кол ухватившись,
отмахнувшись от всего,
с силой дернула его.
* * *
Рано утром тёплым летом
Марья встала до рассвета,
хоть мягка её кровать,
но уже не время спать.
Летом стыдно нежить тело,
потому как летом дела
у крестьян невпроворот:
свиньи, куры, огород,
козы с овцами, коровы,
пашня, пчёлы, сад фруктовый
и ещё десяток дел
знает всякий земледел.
Марья сладко потянулась:
"Слава Богу, что проснулась,
больно страшный снился сон,
напугал не в шутку он:
колдуны всё да злодеи.
Эй, Иван, вставай скорее,
солнце красное встаёт,
нас давно работа ждёт.
Мы к обеду сварим с Машей
для тебя хоть щи, хоть кашу,
ну, а коль поможет Бог,
сладкий сделаем пирог,
если хочешь, - можем с рыбкой".
"Молодец ты, - муж с улыбкой
обнял Марью, - я с тобой,
как за каменной стеной.
Всё ты можешь и готова
угодить мне вновь и снова,
благодарен я судьбе
и завидую себе".
Неожиданно с полатей
птичка прыгнула к кровати.
Марья крикнула ей: "Чиж,
ты откуда, что молчишь?
Или ты с дороги сбился,
иль от ворога укрылся,
может быть, споёшь, с утра
пожелаешь нам добра.
Ведь не зря ты скачешь дома,
словно друг или знакомый"?
Чиж чирикнул, сел на стул
и в окошко упорхнул.
Марья вдруг загоревала:
"Эту птичку я видала
то ль во сне, то ль наяву,
то ль слыхала чью молву,
но она мне как родная.
Отчего? Пока не знаю.
Ты не ведаешь, Иван"?
"Нет, я спал, как басурман,-
он в ответ,- иль, как девица,
так что было не до птицы.
Правда, видел сон, что мы
вдруг дожились до сумы.
Из-за подлого злодея,
ты пропала, я, жалея,
охранял детей, как мог, -
всё же вскоре в землю слёг".
Марью всю заколотило:
"Значит, это вправду было -
колдовство, скитанья, дед
и мучений тридцать лет".
Подошел Иван: "Причины
я не вижу для кручины,
сон дурной - он всё же сон,
не велик с него урон.
Мы с тобою, видишь, вместе,
дом, скотина - всё на месте,
дружно, весело живём,
чаша полная - наш дом".
"Коли так, давай за дело, -
Марья вновь повеселела, -
проболтали пол утра,
нагонять часы пора".
И, как белка, закрутилась,
в суете чуть-чуть забылась,
отлетел куда-то сон,
как пустой ненужный звон.
Раскраснелось к полдню солнце.
Марья глянула в оконце
и увидела: старик
шёл деревней напрямик.
Толстой палкой суковатой
пыль пахал он, как оратай
пашет полюшко весной.
С виду страшный он и злой.
Деревенские собаки
взвыли разом, так во мраке
воют волки на луну,
поминая сатану.
Люди деда сторонились,
за спиной тайком крестились,
и не глядя взад, бегом
торопились скрыться в дом.
Дед замешкался немного,
а затем свернул с дороги
и зашёл в соседний дом
без расспросов прямиком.
Марья ахнула, пред нею
промелькнули вновь злодеи
и безумно длинный сон:
"Значит, снова ходит он,
значит, кто-то примет муки
через эти через руки.
Я ж рвала из сердца кол".
Марья рухнула на пол.
Долго нет, она лежала,
но очнулась, быстро встала,
на ходу схватив платок,
побежала за порог
прямиком к соседской хате,
чтобы всё о супостате
рассказать и тем помочь
отвести напасти прочь.
Чуть живая в дверь вбежала.
Что же видит? Среди зала
стол под скатертью стоит,
за столом колдун сидит,
перед ним большая чаша
с маслом сдобренною кашей,
рядом в потной кринке квас,
видно, с погреба зараз.
За столом ее подруга
деда кормит, словно друга,
поднесёт да подольёт.
Дед мурлыкает, как кот,
улыбается хозяйке
да рассказывает байки.
Та хохочет во весь рот
и щебечет в свой черёд.
Марье стул пододвигает:
"Проходи к столу, родная,
не стесняйся же, иди,
с гостем нашим посиди.
Ходит он от края к краю,
много видел, много знает,
слушай только да учись,
как свою устроить жизнь".
Дед жует, а сам кивает,
мол, действительно, всё знаю,
мол, не зря всю жизнь хожу,
попроси и расскажу.
Марья села виновато,
в голове туман и вата,
ничего не разберёт:
тот колдун или не тот.
Расспросить бы его ладом,
что ему от бабы надо,
только струсила, к стыду,
накликать опять беду.
А старик поел, поднялся,
по обычью попрощался
и пошёл туда, где нас
вряд ли кто-то ждёт сейчас.
Что тут правда, что тут лживо,
разбирайся неленивый,
мне же это недосуг,
много дел других вокруг.
|