Звездам дела нет до судьбы человека, и поэтому характер его определяется настроением; a у Ивана всякий день начинался с дождя. На улице мокли продрогшие клены, туман оседал в новом утре как сахар в холодном чае. Болтая ложечкой в липком стакане, Иван косил за окно недоверчивым глазом. Клевал носом в давно немытое стекло, и взгляд его оскальзывался на заляпанном подоконнике и вместе с испуганным голубем проваливался в бесцветную влажную муть. Но даже и блеск отполированных дождем улиц не обманывал Ивана; разглядев однажды жизненную мерзость, он остался ей навечно верен: не позволял себе радоваться, не замечал даже солнышка и честно падал да падал, все падал в одну и ту же холодную бездонную лужу.

А жизнь человеческую хоть в море погрузи, она зачерпнет лишь столько, сколько вместит. 'И то - немало, кабы знать, где нам удить, куда сливать,' - играл словами Иван Пишилегенда, водя карандашом по новому листу бумаги. Он был философом, и судьба его казалась ему непохожей на судьбы бредущих под окнами горожан. Он не умел и не желал увлечься мелкими радостями; и, как полагается, жизнь постоянно причиняла ему боль: колола сердце точно ржавая иголка, а то и жгла горячим угольком, но, словно брезгуя идущим на улице дождем, Иван не выпускал ее наружу, хранил в глубинке у самого сердца. В добрые минуты жизнь теплилась в душе его ясным пламенем старинной лампы. 'Таких не делают теперь,' - крутил фитиль Иван, добавляя яркости и чувствуя свою особенность. Но смутные ощущения нагромождались одно на другое и переходили в грустный зов, хотелось сбросить ношу будней и оторваться от усталого тревожного соляриса, но Иван опять и опять срывался с подоконника в угрюмое и вязкое болото. 'Не дал Бог крыльев,' - грустно скреб себя за плечами, разглядывая в своем воображении тяжелые безрадостные волны. Он не умел ощутить веселого и легкого полета, но признаваться в этом не хотелось и, лишь едва об этом догадавшись, сделал вид, что принял вполне осознанное решение. "Возьмусь-ка я рассказывать о бездне", - договорился со своей печалью Пишилегенда, - "Туда многие падают, и пусть не покажется им одиноко."

"Дождь и тот не стучит по одной единственной крыше," - придумывал новую поговорку Иван, пересчитывая мутные капли на чужих карнизах напротив. "Для них-то и пишу, вот им-то я и нужен," - морщил нос на сограждан, плетущихся с мокрыми авоськами под дождем. Пробираясь вместе с ними сквозь пропитанные скукой столичные будни, Иван подтягивал воротник до самых глаз и в который раз убеждался: унылость дней служила необходимым фоном для тихого тайного света, который трепетал в подмокшем снаружи сердце. Скромные картины быта не вызывали в нем ни капли вдохновения. Пустыми и надуманными казались редкие праздники, поддельной - грусть на похоронах. Иван не одобрял весельчаков - ишь, плавают по жизни словно по воде. "Иногда рыба съедает муравьев, а иногда и муравьи съедают рыбу," - корябал карандашом по бумаге и ничуть не сомневался в том, что никому не завидует. Быть веселым означало быть пустым, жить без теплого пламени старинной лампы, и привыкшие к ее тяжелому и тусклому свету глаза философа не воспринимали ярких жизнерадостных лучей. Среди серых туч случались для него лишь вспышки молний, когда короткие блики выхватывали из темноты невиданную ранее сторонку бытия. "Сила души определяется способностью задуматься над важными вопросами," - бубнил Иван себе под нос, рыскал по темным закоулкам жизни и экономил чернила и фразы, записывая наблюдения скупыми емкими словами. Он кожей чувствовал: ответив на нужное количество вопросов, Пишилегенда пройдет по ним как по ступеням и поднимется над хмурыми тучами, где ждала его заслуженная награда: там грустный свет его лампы выхватит, наконец, из мрака ослепительные горные вершины...

А дождь хоть и бил по верхушкам да макушкам, но хлюпать по лужам приходилось ногами. "Дырявым калошам и зонтик невпрок," - шлепал Иван по асфальту, зачерпывая в лужах зигзаги старой пожарной каланчи. Зенит, казалось, утонул во влажном тротуаре; а по левую сторону дороги дышала на ладан неопрятная блинная, там бабы с толстыми распухшими пальцами пытались выплавить на грязных сковородках маленькие солнца, но получали сальные ошметки необузданной и жирной славянской весны. А мимо парка, мимо старой больничной ограды, в сторону Матроской Тишины, топала по улице безголосая, безликая толпа: навстречу Ивану шли парады персонажей-клонов. Это вечный герой его рассказов, философ и кривляка, перемещался из одной ситуации в другую и на ходу менял залатаные старомодные кафтаны. Это невеселая изнанка вселенной двигалась на Ивана бесцветной холодной стеной, топтала в лужах зигзаги старой каланчи да и зенит, утонувший во влажном тротуаре, а по левую сторону дороги дышала на ладан неопрятная блинная, где толстые бабы с распухшими пальцами топили в жире маленькие солнца.

15/08/2004