Сталин и Рузвельт: знакомство

Восприятие Рузвельтом Советской России (как и вообще на Западе) можно назвать розенберговским. Конечно, известный германский министр тут лишь сбоку припёка: он не был создателем нового образа страны, а был всего лишь его ярким выразителем; негласным приверженцем таких же взглядов была практически вся европейская общественность. Россия виделась страной, мучительно развивавшейся в направлении цивилизации, которая на полпути была порабощена чудовищной кликой экстремистов-глобалистов (типа "полпотовской"), превратившей её в гигантский полигон для своих античеловеческих замыслов. Через какое-то время эта клика настолько доэкспериментировалась, что власть захватил откровенный бандит - Сталин, известный своими "эксами" под кличкой Коба ещё в начале века. От кровавого утопизма - к реальному бандитизму - таким виделся (а кое-кому и до сих пор видится) путь России в послеоктябрьский период.

При этом если для европейских политиков бандит у власти был экзотикой - даже государства-"лимитрофы" аккуратно старались соблюдать европейски цивилизованный имидж, то для Рузвельта такое было не в диковинку: у его южного соседа своя революция, породившая немало крестьянских "генералов", случилась как раз одновременно с российской, а про ещё более южные республики нечего было и говорить. Классический тип "гориллы", не обременённного моралью диктатора, любителя сигар и белоснежных мундиров с золотыми эполетами, исправно получающего порции любви нищих подданных, видящих в блеске его орденов проявление подлинного национального величия (до тех пор, пока следующий такой же не прервёт его триумф кровавым переворотом), был нормой в Латинской Америке. Государство с названием Советский Союз (по-английски - SU, что странным образом походило на самоназвание Соединённых Штатов - US), разместившееся на месте бывшей России, некогда, говорят, даже цивилизованной, в глазах американских лидеров было такой же, если не банановой (в силу специфики климата), то гороховой республикой, где власть наконец-то стабилизировалась в личности очередного диктатора, вполне счастливо, как и полагается диктатору, купавшемуся в роскоши и проявлениях любви тех подданных, которых ещё не настигли эскадроны смерти.

Но бандиты бандитами, а связь с такой большой (больше даже Бразилии) страной, тем более граничившей и с Европой (где ситуация всё больше нагревалась), и с Китаем (где уже давно было горячо), налаживать было надо. (Параллель с русско-английскими отношениями XVI века: там выходящая из островной изоляции Англия прощупывала себе за морем возможного союзника в стране, практически исчезнувшей с политического горизонта в результате очередной смуты, и здесь Америка, выходящая из региональных держав в мировые, пытается найти себе союзника за океаном - и тоже в стране, оправляющейся после смуты.) Показательна реакция Рузвельта на мнение одного из его советников, считавшего, что Сталин - это бандит, и глупо вести с ним дела как с джентльменом: "Нет, мы именно будем вести себя с ним как с джентльменом, и он должен постепенно перестать быть бандитом". Вот с такими настроениями в общем и целом и приехал Рузвельт в Тегеран на первую личную встречу с "советским диктатором": короче, воспитывать и делать из него приличного человека.

В общем и целом - потому что с началом войны между ними завязалась оживлённая переписка, позволявшая сделать кое-какие выводы о личностях корреспондентов, но очная встреча состоялась только в Тегеране (столице страны, которую тогда СССР с Великобританией так же лихо "превентивно" оккупировали, как сейчас США - Ирак). Допускаю, что первый личный контакт укрепил президента США в его "педагогических" намерениях. И связано это могло быть с: маршальским мундиром советского вождя.

Дело в том, что за год до того Сталин, всё больше и больше одержимый желанием предстать перед очами действующих и потенциальных союзников (и даже противников - на случай возможных переговоров) в "цивилизованном" виде в имидже "своего", достойного союзника культурных государств, а не варвара, гонящего на этот мир культуры волны за волнами орды из глубин Азии, навесил на своих солдат совершенно нелепые для Красной Армии погоны, а вскоре и сам одел на себя золотопогонный мундир. (А что? Напялил же Черчилль на себя что-то типа формы первого лорда Адмиралтейства!) Но если в глазах королей и князьков - как европейских, так и колониальных - сталинский маскарад действительно выглядел впечатляюще, то на американских президентов (никто из которых и не подумал никогда рядиться в мундир, поскольку все они как дважды два понимали очевидное: вождь народа - должность гораздо более почётная, чем вождь армии) это должно было произвести скорее обратный эффект.

Итак, Сталин перед очи Рузвельта, будто специально, явился образцовым "гориллой", только вместо сигар (их большим любителем как раз оказался британский премьер) попыхивавшим трубкой. Возможно даже, что поначалу Рузвельт встречал его со скрытой усмешкой. Тем большим должно было быть потрясение от близкого знакомства с ним.

В Тегеране впервые встретились глобалист с глобалистом. Сталин не просто говорил о тех же вещах, что и его американский союзник, не просто понимал его с полуслова (поскольку думал о том же) - вполне возможно, что Сталин оказался единственным из лидеров государств, кто по размаху мысли был адекватен Рузвельту! Не ожидаемые близкие ему по культуре и образу мышления деятели (тот же Черчилль хотя бы), а казалось бы совершенно чуждый "диктатор" из далёкой страны стал его настоящим партнёром! Конечно, "воспитательные" намерения были тотчас заброшены: в вопросах политической этики советский вождь оказался настолько джентльменом, что и поискать. Рузвельт был очарован Сталиным; более того, он явно привязался к нему, как привязывается развитый ребёнок, страдающий от отсутствия тех, с кем можно было бы поделиться наболевшим.

Широко известен кадр хроники, где проходящий вдоль строя почётного караула Черчилль, забыв обо всём, всматривается в лица советских солдат. В каком-то смысле Рузвельт так же, иногда пренебрегая приличиями, влюблённо смотрел на советского коллегу, забыв про присутствующего здесь третьего союзника, которого История словно специально пригласила на их встречу для контраста, чтобы лучше показать новый мир глобального мышления на фоне уходящего местечкового с его мелочностью, рвачеством, эгоизмом и леденящей душу бесчеловечностью. Восхищённый Сталиным - политиком-глобалистом - он шёл ему на огромные уступки (вспомним хотя бы 3 голоса СССР в создаваемой ООН, которых, кстати, могло бы быть и 4), раскрывая перед ним перспективы будущего сотрудничества, не обращая внимания ни на возню Черчилля, ни на призывы папы "не пускать в Европу дунькиных мужей", ни на возражения своих менее продвинутых советников.

Если Рузвельт был явно очарован Сталиным, то тот был по меньшей мере удивлён фигурой своего американского союзника. Согласно марксовой догме, Рузвельт был "капиталистом", а значит, ставленником американской буржуазии, преследовавшей, как хорошо известно, свой корыстный интерес под маской общенационального. Действительность же несколько отличалась от схемы.

Правда, по первому взгляду, Рузвельт действительно мог произвести впечатление типичного янки: необычайно энергичный (несмотря на болезнь), подчёркнуто деловитый, с хорошо поставленным обаянием высокооплачиваемого коммивояжёра - словом, вот оно, противостояние двух миров, когда главный наймит главного в мире капитала лицом к лицу сталкивается с вождём победившего в своей стране капитал пролетариата! Потом, объясняя разницу между своим новоявленным американским другом и британским врагом-союзником, Сталин скажет: Рузвельт-де тоже не забывает про свой интерес, но он играет по-крупному, тогда как Черчилль готов залезть тебе в карман аж за копейкой. Но в этом объяснении (отчасти из-за его идеологической очевидности) как бы содержится тайное оправдание вождя всех трудящихся перед своими почитателями, желание скрыть странный факт установления доверительных отношений между этими вроде бы полярными фигурами, что отчасти даже нехорошо напоминало предыдущую дружбу между ним же и рейхсканцлером Германии.

Однако, постоянно убеждая себя в необходимости повышенной бдительности перед лицом прикидывающегося другом классового врага, Сталин всё-таки не мог высмотреть, где же, в чём его заокеанский союзник хочет его надуть. Рузвельт не только поднимал текущие союзнические вопросы, он - чем больше тем дальше - заводил речь о грядущем мироустройстве, причём стоял на твёрдой позиции, что Россия, причём не какая-нибудь - "коммунистическая", как общепризнанная великая держава должна стать одним из опорных столпов будущего миропорядка.

Само по себе признание СССР великой державой уже было невероятным: ведь всего за несколько лет до того в политических кругах было принято, посматривая на часы, прикидывать, когда же падёт этот "марсианский" режим, каким-то образом воцарившийся над вроде бы нормальной страной. И вот - большевизм не просто легализован, он признан одной из "канонических" форм политического устройства в послевоенном мире, и кем - лидером ведущей мировой державы!

Если в политическом плане Рузвельт удивлял отсутствием буржуазных предрассудков в отношении "первого в мире государства рабочих и крестьян", то в личном плане он упорно производил впечатление лидера дружественной державы. А до сих пор дружественными странами для СССР были лишь Монголия с Тувой (причём последняя в таком качестве доживала последние месяцы, ибо пошла "на повышение": из суверенной Народной республики - в... автономную область в составе РСФСР), так что заполучить ещё в друзья Соединённые Штаты - это было кое-что.

И Сталин стал ковать геополитическое железо, пока оно было горячо. В памяти остались гальванизация останков Православной Церкви, поспешный и беззаконный(!) роспуск Коминтера, срочная замена гимна и, главное, форсированная подготовка к войне с Японией. (Кое-что было сделано ещё до Тегерана и, конечно, всё это и без Рузвельта укладывалось в известный реставраторский курс Сталина, который почему-то с лёгкой руки Троцкого называют "термидором" вместо более подходящего "брюмера", но заинтересованность в этом Рузвельта как "признанного лидера цивилизованного мира" равно как и давление на своего евразиатского союзника несомненны.)

Пожалуй, именно дальневосточная политика лучше всего выявляет ослеплённость Сталина рузвельтовскими прожектами. Он шёл к заманчивой цели напролом и особенно не разбираясь в средствах (включая сюда даже, возможно, оставление провалившегося разведчика Зорге на произвол судьбы ради высокой политики). В свете же её сомнительного результата (СССР, как и другие союзники Штатов, не получил даже маленького участочка японской земли в управление, как это, похоже, предусматривалось; США стали единственным оккупантом японских островов) закономерно возникает вопрос: а не больше бы выиграл СССР от миссии посредника, если бы согласился на неё (тем более, что он, конечно, без единого выстрела получил бы Сахалин и как минимум половину Курил, а Япония наверняка ушла бы из Китая и Кореи)? Американцы, оправдываясь за применение атомных бомб, утверждали, что бомбы снизили военные потери в конце войны. Почему-то никто не задаётся вопросом, сколько жизней было бы сохранено, если бы Сталин всё-таки взял на себя посредничество...

Но, повторю, сам Рузвельт к этому кидалову был непричастен, поскольку уже находился в могиле.

Внезапно вспыхнувшая дружба лидеров двух держав (впоследствии ставших единственными сверхдержавами), конечно, не случайна, а исторически обусловлена. И Сталин, и Рузвельт практически одновременно провели в своих странах социалистические криптореволюции. Если Сталин провёл СССР от революционного глобализма через вынужденный изоляционизм к великодержавному глобализму, то и Рузвельт вывел США из загона изоляционизма в "мир, открытый настежь бешенству ветров".

С политикой изоляционизма, этого мышления "южан", Рузвельт покончил навсегда (разве что небольшой изоляционистский акцент проявляется, когда к власти у них приходят республиканцы). Но, став у истоков американского глобализма, политической линии "северян", он, как это и случается с первопроходцами, встал на такую высоту, к которой и близко не подступали его преемники (разве что Кеннеди пытался изобразить что-то в рузвельтовском духе).

Послерузвельтовский американский глобализм выродился, как известно, в политику "большой дубинки", направленной на насаждение по миру "демократических" (в американском смысле) режимов. Для Рузвельта же политическое величие Соединённых Штатов заключалось в другом: в миссии гаранта свободного взаимодействия великих держав на пользу всему человечеству. Пожалуй, вряд ли чьи ещё политические идеалы (по крайней мере, в XX-м столетии) можно было обозначить известным принципом "единство в многобразии".

Линия Рузвельта закономерно оборвалась с его смертью: далёкие идеалы основоположников обычно оказываются непонятны современникам, а политический маятник столь же закономерно резко качнулся в другую сторону. Но альтернативой рузвельтовскому курсу оказался не старый "южанский" изоляционизм, а уже нечто совершенно чудовищное: "атлантическая солидарность" вкупе с "особыми отношениями" с Великобританией, фактически ревизующая американскую войну за независимость. (Адольф Гитлер, которому казалось, что противоестественней союза СССР с "западными демократиями" ничего быть не может, удивился бы, наверное, ещё больше, доведись ему узнать об "особых отношениях" двух антагонистов.) Что ж, это обычная ситуация: перевес в мускулах часто идёт за счёт ума. "Ум" в США (как и в России) сосредоточен преимущественно в кучке университетских интеллектуалов, осознающих себя передовым авангардом "европейской цивилизации" (научную основу под чего не так давно подложил Хантингтон, зачислив американцев и их европейских антагонистов в одну "западную" цивилизацию). И вот здоровенный американский бык послушно плетётся на поводке в интересах "атлантической" политики - советские пропагандисты, прожужжавшие всем уши про "израильский хвост", якобы вертевший "американской собакой", здесь отдыхают.

Впрочем, думается, что крах американского "атлантизма" не за горами (прежде всего поскольку США - и тихоокеанская держава тоже). Неизбежен, наверное, и осторожный дрейф Штатов в сторону России и Китая. По мере выхода Америки из-под "цыганского гипноза" её европейских лжесоюзников будет возрождаться и истинно глобалистская линия Рузвельта. Но реализовываться она, конечно, уже будет через официальные встречи лидеров и рутинную работу дипломатов. Тот восхитительный, не знающий ограничений полёт фантазии лидеров двух будущих сверхдержав, ещё неясно прозревавших сквозь "магический кристалл" контуры будущего мира и с упоением занимавшихся его прорисовкой, конечно, так и останется единичным и неповторимым эпизодом.

"Что было - то было. И больше не будет" (В.Егоров).