Нынешним летом у стариков Кичигиных вот что случилось-приключилось. Ласточкино гнездо, которое молодая пара слепила в дровнике на гвозде, что был вбит в столб - упало. Упало и разбилось на несколько частей, - и еще неоперившиеся птенцы лежали рядом с осколками гнезда, испуганные, они жалобно пищали. Над ними в тревоге метались, летали ласточки-родители. С середины мая, когда прилетали ласточки, старик Кичигин обход своего хозяйства поутру начинал именно с этой сараюшки: открывал дверцу, которую закрывал на ночь, чтобы, упаси Бог! - кошки не залезли. Вот и увидел он эту картину. Старик сложил ласточат и части разбитого гнезда в картонную коробку из-под обуви, поставил на поленницу...
Озабоченный, встревоженный хозяин зашёл в избу:
- Мать: то-то и то-то, - рассказал он о случившемся жене.
В сибирских деревнях ласточку почитают как священную, эта чистая светлая птица еще ни в каждом дворе, и ни у каждого хозяина совьёт гнедо. И радовались те, - тихой радостью радовались, не трезвоня по деревне, - у кого в сараюшках ли, в сенях ли, или ещё где, - где им понравится,- лепили свои гнезда ласточки. Считается, что эта птица осеняет, благословляет своими крылами хлев и скот, дом и живущих в доме.
Старик ловил себя на том, что каждую весну с замиранием сердца ждал прилёта ласточек - не облетят ли они его двор? И из года в год в этой сараюшке ласточки подновляли или лепили новое гнездо - на деревянной балке под крышей. " Вить-вить-витьвитьвитьвить" - распевали-приговаривали ласточки. "Вейте, вейте гнёздышко", - отвечал им старик. А в этом году, видать, молодая неопытная пара свила себе гнездо на гвозде. "Бестолочи", - тогда, как о людях, подумал о птицах старик. "Осенью, когда ласточки улетят, полочку прибить надо будет под гнездом, сейчас боязно,- спугну птиц". А оно вон и до осени не додюжело, - разломилось, видать...
Летом под крышу сараюшки старик своим детям (тогда ещё не старик, конечно), а потом и внукам, не разрешал заходить, чтобы не потревожить ласточек во время насиживания яиц и вскармливания птенцов. Но, когда, вылупившиеся, ласточата, уже высовывали свои головки с желтыми клювиками и требовательно попискивали, он водил своих городских внучат, а теперь и правнуков - Настёну, Ефимку и Степана - посмотреть, полюбоваться на птенцов. Задрав русые головёнки, они с умилением, восторгом рассматривали ласточкиных деток.
- Какие ха-ё-шенькие,- говорил один.
- Желторотенькие...
- А ты, когда был маленький-маленький, у тебя ротик был зелёный,- мама тебе ротик зелёнкой мазала, что бы ты не болел, - шептала взросленькая Настёна.
Каждое лето устраивал дед такие экскурсии в дровник. Потом ещё долго дети были под впечатлением увиденного. И, не спросясь, они в дровник не ходили, а только по великому соизволению дедушки с бабушкой. Но иногда, когда дети ссорились и высказывали друг другу обиды, припоминали прегрешения друг друга, старик слышал:
- А ты, без спросу, в сараюшку ходил...Я вот дедушке расскажу...
В ответ же следовало:
- Ябеда-карябида... Да я и не заходил, сроду, а только в двери заглянул... А ты..., - дальше следовало перечисление грехов (великих!) оппонента.
Летом ходить в дровник большой надобности и взрослым нет, ну, разве, когда баню топить надо, - по субботам или, когда посередь недели приспичит. Летом баню протопить много дров не надо, - одного беремя хватит. Старик сам топил баню, ходил за дровами. Ласточки узнавали его, не тревожились, не полошились, а надо, и в его присутствии вылетали из сараюшки, чуть ли не касаясь его головы или плеч. Дрова, заготавливаемые на зиму, складывались вначале во дворе для просушки и стаскивались в дровник лишь в конце сентября, когда ласточки покидали гнездо, улетая на юг.
...Присев на старенький диван в сенях, старик смотрел на суетню жены, а из головы не выходило разбитое ласточкино гнездо, беспомощные ласточки ...
Старая женщина ничего не говорила, только нет-нет да качнёт головой: и у неё болело сердце о беспомощных птенцах. Она процеживала через дуршлаг творог, сваренный с вечера. И вдруг старика осенило:
- Мать, дай дуршлаг.
- Зачем он тебе... - проговорила, недоумевая, и осеклась женщина, и здесь же: - это ты хорошо, старый, придумал!
Старик взял алюминиевый дуршлаг и прибил его над тем злополучным гвоздём в дровнике. Слегка смочив части разбитого гнезда, слепил его, обмотал травой. Положил гнездо в дуршлаг, ссадил туда перепуганных птенцов. Всё это время ласточки-родители, тревожась,- чуть ли не выбивая ему глаза, - кружились над ним.
Позже, когда старик выпроваживал корову в стадо, над ним низко, зависая, припархивая - старик явно ощутил прикосновение их крыл к плечу, - пролетели ласточки. Они весело щебетали да долго-долго щебетали, - как, вроде, говорили что... Днём, заглянув в открытую дверцу дровника, он услышал требовательный жизнеутверждающий писк, такой же разнобойно - хоровой, как и до случившегося - слава Богу, живы, - все живы!.. Скоро правнуки приедут: Ефимка из Новосибирска да Настёна со Степаном из Барабинска,- подумал дед...
...И теперь каждое утро, когда старик провожал корову в стадо, ласточки сопровождали его, своими крыльями дотрагивались до его плеча, залетали вперёд, возвращались, кружились-кружились над ним и щебетали - щебетали - так птицы благодарили человека за спасение их детей.
И еще: старик сделал, для себя открытие,- а, может, даже и научное открытие!?- у желторотых ласточат лапки спутаны волосами, травинками, что натаскивают, строя гнездо, ласточки-родители; подрастая, набравшись сил, птенцы постепенно разрывают траву и волос, и, только тогда, покидают гнездо...
Р.S. На следующую весну старику Кичигину не надо беспокоиться, - прилетят-не прилетят к нему ласточки.
В ДЕНЬ ПОЛУЧКИ
Семья супругов Шмачилиных большая - пятеро деток. Мал-мала-меньше.
- Моя лесенка, - хвалилась Анна, заезжим, зашедшим, забежавшим знакомым, подругам, родственникам, когда детвора высыпала из горенки, как горошинки из стручка. Не всем нравились чернявенькие ладненькие, складненькие шмачата. Кое-кто сгонял улыбку умиления и довольства с лица Анны простым вопросом:
- А лесенка-то куда ведет?..
Бездетная же бабка Авдотья, как будто умудренная опытом, пугала:
- Маленькие детки - маленькие бедки. Небось, слышала, что Самохинский сынок утворил. Вот утворил, дак утворил! - качала она головой.
...Сам в колхозе работал. Анна детьми да хозяйством занималась. Жили бедно, но неголодно. Анна с Петром в свои детские военные годы наголодались и теперь делали все возможное, чтобы их дети не познали этого. Нехватка денег чувствовалась во всем, здесь уж, конечно, не до излишеств, не до больших нарядов и сладостей. Но в день получки Шмачилины позволяли себе побаловать своих деток и всегда покупали конфет. Простеньких, незатейливых, да и не конфет, сроду. Ведь конфета - это сладость шоколадная. Покупалась карамель, что в простонародье называлась также конфетой. Когда получка была маленькой, Анна покупала круглой карамели за рупь с небольшим. Если какая премия хозяину причиталась,- можно и "помадку" купить. Это та же самая карамель, подушечкой или круглая, но обваленная в шоколадной пудре. Правда, Анна подозревала, что еще не выросло шоколадное дерево для этой карамели, и это, скорее всего, жженый ячмень.
Но вот что учудил, напрокудил с этими конфетами ("помадкой") старший сын Александр. Его можно только с утра вместе со всеми за стол усадить, накормить, да вечером, когда приедет уже с поля отец. Целый день Александр будет по улице носиться, не емши. Хорошо, когда в избу забежит, молока выпьет (а уж молоко-то он любил! - "молоканец",- прозывала Анна сына), да кусок хлеба про запас в карман засунет. И опять улетучится.
Сегодня день получки и Анна, довольная хорошей премией мужа, купила круглой "помадки". Положила, заткнула кулечек с конфетами за "селедочницу" в буфете. Вечером, когда все соберутся за столом, Анна порадует детей...
Санька, проголодавшись, забежал в избу, выпил молока, порыскал в буфете, наткнулся на конфеты. Он, конечно, не собирался брать и конфетинки... Целую минуту не собирался... И прошла целая вечность, по расчетам самого мальчика, прежде чем он взял штучки три...Соблазн оказался сильнее ребенка. Взял и убежал на улку. Побегал, побегал, - рибежал, взял еще немного.... А когда брал третий раз, понял, что Римма, трехгодовалая сестренка, оказалась свидетельницей его преступления.
- Шаша, а Шаша, а что ты там блал?- был ее по-учительски строгий вопрос.
Пришлось и с ней поделиться. Вот в кулечке ничего, почти, и не осталось. Санька не ожидал, что конфеты так предательски быстро кончатся, как растаяли вроде... Влетит!
... Вечером, как всегда, вся семья собралась за столом. Мотылек кружился вокруг лампочки, висящей над столом. Лампочка красивая, аппетитная, потому что похожа на грушу. Детвора шмачилинская уже знала, что существует такой фрукт в мире, - видела его в арифметике Саньки. В учебнике было нарисовано много груш для облегчения счета при решении примера. Бабушка Маня говорила, что мотылек - это душа умершего деда Федота, он теперь ангел-хранитель всего семейства, и каждый вечер прилетает попроведать родных. Мотылек осенял всех сидящих за столом своими крылышками. Любовь и нега разливалась по углам небольшого дома...
Анна, радостная, переговаривалась с мужем,- рассказывали друг другу как день прошел. День у Анны прошел складно, она многое успела переделать. Радость переполняла сердце жены и матери, глядя на семью, собравшуюся за столом. Вот только что-то Риммушка сегодня плохо ест.
- Уж не заболела ли? Нет ли жару? Да нет, вроде, так что-то капризничает,- решила Анна, потрогав дочке лобик.
- А ты, Александр, что торопишься, как на пожар?
... Анна запустила руку в угол буфета, достала кулек... полный детского счастья. Санька соскочил с места и бросился к двери.
- Куда ты, сынок? Уже поздно, спать пора, ... а вот, посмотри, что я вам еще приготовила, - останавливала Анна сына, разворачивая конфеты. Глянув в кулек, она поняла, почему сын пулей выскочил из дома.
В нем лежали овечьи "горошки"...
В ЛЕСУ
Вот уж несколько вечеров подряд, после работы, Петр заготавливал лес,- предварительно заплатив определенную сумму в колхозной конторе и получив квиток на рубку. Лесник, как и положено, выделил делянку. Хорошая делянка досталась нынче Петру! Срубая дерево, Петр уже определял ему его дальнейшую судьбу: этому гореть в печи; а эта молодая стройная березка, - готовая жердочка для загона; а это бревно - строевое, без узлов - на пристрой к сараю. Пятеро деток у Петра. Растут, кормить надо, - хозяйство расширять, хлев пристраивать.
Потом несколько вечеров подряд Петр, так же после работы, вывозил нарубленный лес. Сегодня, взяв на колхозной конюшне смирного и послушного в упряжи старого мерина, любимца - Гнедка, он в последний раз отправился в лес, - сегодня последний воз. Уставший, но в предвкушении окончания большого дела, Петр был в хорошем расположении духа. А, впрочем, Петр всегда был в хорошем расположении духа. Никто его сумрачным никогда и не видел, все с улыбкой да шутками-прибаутками, с вечной сигарой в уголке красивого рта, с шапкой неистово кудрявых волос на голове, в сапогах незавидного хрома.
Солнце, как бы раздумывая, - садиться, аль погодить,- повисло над горизонтом. А Петр уже на месте. Все ему здесь, в лесу, мило и знакомо с детства. Вот кусты смородишника на опушке леса сгрудились, - уже обобранные ягодниками, - наполняя пространство благоуханием листвы. Реднячок молодого малинника, а рядом, тут как тут, - вездесущая крапива, уж без нее нигде и никак. Ивняк стоит в обнимку с черемухой. Вот, отцветшая медуница,- спрятала свои кувшинки до новых времен. Изредка встречается иван-чай, словно рукою, приветливо машет розовой метелкой. Ландыш в изумрудных шкатулочках качает, баюкает, лелеет свои семена до поры, до времени, назначенного природой. Прелый, наслоенный годами лист, упругой периной лежит на земле. Горько-сладкий запах прелых листьев,- то запах времени. Жирный обабок, как сурок, притулился у пенька. Подосиновик! - на его лиловом блюдце, тонкой работы, - смородинка. Костяника предлагает ягод своих рубины, не скупясь,- горстями, горстями. Осока тянется за сапогами; вязиль вяжет ноги. Фу- ты, ну - ты, перепелка! Вот птица! - как заполошная баба, сама боится и, кого хочешь, перепугает. И ведь ждешь ее, бестолковую, и, все равно,- неожиданно... По краю леса сиренево-фиолетовые шары чертополоха, словно бусы-корольки (не ягодницы ль растеряли?), - обрамляют лес.
Работа спорилась. Брёвна легко оказывались в телеге. Сноровисто, умело, взяв за комель,- толстое основание дерева,- Пётр забрасывал вперед на пряслину телеги именно эту часть бревна, потом слегка надавливал на комель (тележная пряслина служила точкой опоры),- и... дубинушка сама пошла! - оказывалась в телеге. Работа близилась к завершению. Оставалось несколько небольших лесин на воз забросить. Да вот Петру ещё не удалось загрузить одно бревно, гладкое стройное - строевое. С первого раза не далось, не смог Пётр загрузить его и со второго подхода. Бросить! - жалко! - оставил напоследок.
Вдруг резко потемнело. Разгулялся ветер. Беспокойно зашелестела листва на деревьях. Пошёл дождь. Уже через несколько минут - темь, хоть глаза коли. Пётр грузил последние лесины. А ветер всё усиливался... Тонкие гибкие ветки берёз неистово метались, плескались на ветру. Не успевали они, подчиняясь движению ветра, нагнуться в одну сторону, как ветер тут же разворачивал их в другую, - словно, хулиган выкручивал девчонкам руки. Осина, бедолага,- всё в её судьбе как-то не так, - вот и листья её как-то не так к веткам крепятся, что даже от малейшего дуновения ветерка,- трепещут они, словно души грешниц в вечном страхе. Сейчас листья осины не просто трепетали,- они выщёлкивали, подсвистывали, подвывали в угоду нечистой силе. Слышно было, как упало, не выдержав напора ветра, старое дерево, утробно тяжко вздохнув, охнув всем своим пустым нутром. Пётр явственно представил себе, как упало это старое дерево, разломившись на несколько частей, а в одном месте легло на землю прахом-трухой. Взлетела, вскрикнув, испуганная птица, тяжело, словно контуженная, хлопая крыльями... А ветер все больше неистовал, бушевал, наполняя все кругом всевселенским беспокойством, первозданной тревогой. Нет, Петр не из робких! И все же неуютно... Он пытался не обращать внимания на разбушевавшуюся стихию, теша себя тем, что, почти, уже все загрузил. Да и близкое родное фырканье лошади, и бренчание удил - успокаивало. Осталось загрузить одно, то, неподатливое бревно. Он, усталый и промокший, уже особо и не надеялся, что сможет с ним справиться. И все же! Мужик в последний раз подвел телегу к злополучному бревну. И вдруг... из глубины сознания: Господи, помоги. Ради моих малых деток! И: Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наши, якоже и мы должником нашим; и не введи нас во искушене, но избави нас от лукавого, - то сердце, умное сердце считывало со скрижалей души молитву, ученную еще малым ребенком с мамой. Но воспитанный обществом атеистом, с выхолощенным коммунистической идеологией сознанием, человек и не подозревал, что в нем жила эта молитва, переданная, как богатое наследство, мамой. И вдруг... все в лесу затихло: перестал идти дождь, осины прекратили выщелкивать листьями, подвывать... Мужик легко, как пушинку, забросил на высоту большого воза огромное бревно, словно, чья-то невидимая рука помогла ему.
Эту историю, случившуюся с ним, Петр рассказал своей дочери перед смертью, и, глядя на маленький скромный образок Божьей Матери средь богатого холодного надменного блеска хрусталя в серванте, он говорил:
-Верь, дочка! Верь!
Вскоре он ушел. Навсегда. К Богу!