|
|
||
Весной 1967 года Фэй с детьми отправилась, как всегда, в Катскиллы. Идо, может, к "Лисьему углу" уже не был привязан, но по факту ему пришлось работать ещё усерднее, обслуживая клиентскую базу в других барах и ночных клубах, что удерживало его в городе. Поздним июльским вечером Фэй позвонил брат Идо и сообщил, что Идо, в возрасте шестьдесяти лет, перенёс тяжёлый сердечный приступ, с фатальным исходом.
Фэй поспешно собрала вещи и среди ночи поехала с детьми обратно в город. В Бруклин, к дому брата, они прибыли уже на рассвете. К похоронам уже было всё готово.
Фэй сказали, что Идо умер ещё два дня назад, его тело нашли в новеньком "Плимуте", припаркованном на улице. Ещё не отправившись от шока, Фэй оставили Стю и Джуди в доме и взяла такси в морг, чтобы осмотреть тело и заняться формальностями.
На следующий день Идо похоронили. Позже, на поминках в доме брата, Фей попала на засаду к бывшей семье мужа, которая всё ещё имела на неё зуб за то, что она разрушила первый брак. Они отомстили жесточайшим образом - обнародовали истинные обстоятельства смерти Идо.
Он умер на руках своей любовницы, Суки, его сердце остановилось in flagrante delicto1. Суки запаниковала и позвала на помощь бука, товарища Идо. Тот бросился в квартиру и со своими приятелями вынес тело Идо на улицу и посадил на переднее сиденье "Плимута", который отыскали на улице. Через некоторое время Суки позвонила в полицию и сообщила, что в какой-то машине нашла Идо без сознания. Надуманная история не убедила полицию, и под давлением следователей Суки раскололась и рассказала им, как всё было на самом деле.
Фэй была опустошена. Её брак был далёк от идеала, но она любила Идо, и правда разбила ей сердце. Джуди вспоминала жестокое удовлетворение на лицах бывших родственников Идо, когда они сообщили эту новость скорбящей вдове.
- Зачем им понадобилось рассказываеть ей всё это? - недоумевала Джуди. - Это было подло. Пусть бы так и оставалось - умер в машине от сердечного приступа.
Стю и Джуди правда о смерти отца прибавила душевной боли.
- Я не был по-настоящему близок с отцом, - сказал Стю. - Я даже не плакал на его похоронах. Потрахаться он любил, это все знали. Мне за него стыдно, что ли? - я понимал, что это как-то неправильно, и он много терял в моих глазах из-за этого. После его смерти я пообещал себе, что никогда не буду таким, как он.
Заначка Идо, вырученная от букмекерства и ростовщичества, составила несколько сотен тысяч долларов наличными, упрятанными по всему городу. Он страшился, что его поймают за неуплату налогов и посадят, и он раскидывал их по углам. Для наследников его небольшого состояния поиски активов представляли серьёзные трудности. Мало того, что пачки наличных лежали в десятках ячеек разных банков, так ещё и ячейки оформлялись на вымышленные имена, и это затрудняло их выявление. Фэй помнила несколько псевдонимов, которые использовал Идо - Бобби Шоу, Эли Ангер и ещё один-другой - но про многие она и не знала.
Обнаружение ячеек означало для неё разницу между продолжением комфортной жизни и медленным, но верным скатыванием в нищету.
После похорон Идо, которые стали ещё более болезненными из-за вражды двух семей, Фэй ездила на такси по забитым улицам центра Манхэттена, в подавленном настроении, граничащим с отчаянием. Каждый банк, в который она обращалась, давал ей от ворот поворот. Идо проявил крайнюю непредусмотрительность по отношению к своей семье - отчасти, возможно, из-за своей неграмотности. В качестве владельца счёта он указывал только Исидора Ангера или какой-нибудь другой выбранный им псевдоним - а про жену и не упоминал. Без судебного постановления Фэй не могла получить доступа ни к одной из ячеек.
Слухи о сундуках с сокровищами донеслись и до Ирвина Ангера, сына Идо от первого брака, и тот сам обратился в суд. Профессор колледжа, Ирвин, был не дурак, он, безусловно, имел законные права на процент от наследства. В гражданском иске, поданном в городской суд Нью-Йорка, Ирвин, как один из трёх детей Идо, потребовал одну треть от имущества своего отца.
Судебная тяжба шла несколько месяцев в конце 1967 года, и сторонами двигали как личная обида, так и финансовые интересы. В конечном счёте дело завершилось внесудебным урегулированием, Ирвин в качестве компенсации получил неразглашаемую сумму, а Стю и Джуди - по 50 тысяч, причём деньги должны были храниться на целевом счёте, открытом на имя Фэй, обязанной кормить, одевать детей и обеспечивать их жильём до достижениями ими совершеннолетия. 10 тысяч доларов из 50 тысяч выделили специально на образование.
- Мой отец был миллионером, когда миллион долларов действительно что-то значил, - говорил позже Стю о богатстве своего отца. - Проблема в том, что я не увидел и десятой доли. Большую часть получило государство и юристы.
Сколько необнаруженных ячеек оставил Идо, трудно сказать, но всё, что осталось невостребованным, в итоге досталось штату Нью-Йорк.
После того, как Идо ушёл из жизни, Фэй не могла и не хотела справляться с финансовыми последствиями его смерти. Она не работала и не имела никаких финансовых источников, кроме наследства детей, но менять образ жизни и не думала. Следующие два года они продолжали проводить лето в Катскиллах и во многих отношениях поддерживали привычную жизнь. Вспоминая прошлое, Джуди предположила, что её мать не хотела, чтобы они со Стю страдали после утраты отца. В самом деле, в некотором смысле Фэй баловала их (и себя) даже более сумасбродно, чем раньше. Летом она отправила Стю и Джуди в лагерь "Рузвельт", на восемь недель, в дорогой частный лагерь в Катскиллах. Плата в размере 1600 долларов была непомерной тратой для семьи с сокращающимися финансовыми ресурсами.
Вернувшись в Нью-Йорк, подавленная и одинокая, Фэй приобрела щенка добермана. Говорила, что для детей, но, на самом деле, себе для компании - ей нужно было как-то заполнить пустоту в собственной жизни. Она назвала щенка Хадом, в честь главного героя, которого сыграл Пол Ньюмен в её любимом фильме.
- Моя мать была влюблена в Пола Ньюмена, - сказала Джуди. - Но всё равно, это странный выбор имени, и не только потому, что собака была самкой. Персонаж Ньюмена в "Хаде" - эгоист, его мрачный взгляд на человечество выражен в словах: "Сам о себе не позаботишься, единственная помощь, которую ты получишь - тебе помогут твой гроб закопать."
Собачка Хад вскоре вышла из милого щенячьего возраста, и увлечение Фэй сошло на нет. Доберман не лучший выбор для семьи из трёх человек, живущей в тесной нью-йоркской квартире. Хад много ела, с ней нужно было гулять не меньше трёх раз в день, в дождь и солнце. Точно так же, как Фэй устала возить детей в школу несколько лет назад, она быстро устала от заботы о собаке. Пропускала прогулки, Хад ходила на пол, и тогда Фэй или кому-то из детей приходилось убираться. Всюду валялась собачья шерсть, в квартире воняло. Стю этого стыдился. Он не любил приглашать друзей домой.
Как-то, во время весеннего ливня, Стю пришёл домой и тусклом свете квартиры не заметил, как собака прыгнула на него. Огромные лапы Хад уперлись в грудь Стю, он упал на паркетный пол. Послышался хруст - Стю сломал руку в двух местах. В итоге ему пришлось носить полный гипс в течение двух месяцев, но он всем говорил, что получил переломы в драке. "Посмотрели бы вы на того типа", - хвастал он.
Небрежность Фэй к Хад шла рука об руку с её нерадивым отношением к детям. Старалась изо всех сил, но сил не хватало. В ней всегда таился глубокий колодец тоски по вниманию к ней, и когда ей не хватало внимания, её страдания поглощали всё. Некоторые овдовевшие матери находят утешение в том, что поднимаются над собственными потребностями и горестями ради своих детей. Но не Фэй.
При почти полном отсутствии родительского надзора в повседневной жизни, Стю и Джуди пустились во все тяжкие. Стю теперь мог играть, когда хотел. Каждый шпанёнок и браток в Бэттери-парке знал этого нахального парнишку из "Лисьего угла", который базарил, как водевильный комедиант. Стю любил тусоваться с гангстерами. Он называл их по именам и особо не встревал - потому что был сынком Идо и потому что был маленьким, изворотливым и прикольным.
В Нью-Йорке были десятки нелегальных карточных клубов - субкультура, которая находила убежище в церковных подвалах, итальянских социальных клубах, венгерских бизнес-клубах - или "гуляшных", как их ещё называли. Для того, чтобы зайти в эти заведения, требовалось знать секретный стук и быть "другом друга Луи". В местах попрестижней, таких, как Mayfair Bridge Club на Западной 57-й улице, швейцар в униформе, стоящий снаружи, даже открывал перед вами дверь, если вы обозначали свои bona fides.
Однажды, через восемь месяцев после смерти отца, четырнадцатилетний Стю спустился по узкой лестнице в клуб на 9-й улице, между 2-й и 3-й авеню. У него в кармане лежали несколько долларов, который он занял у матери, и он рассчитывал поиграть. Стоит заметить, что у Стю постоянно с деньгами было негусто, поэтому он занимал у окружающих - по большей части, в те времена, у матери и сестры. Джуди он напоминал Вимпи из мультфильма "Попай": "За гамбургер сегодня я с радостью расплачусь с тобой во вторник". Дословно деловое предложение, по как о том рассказывает сестра, звучало так: "Дай мне сегодня пятьдесят, и я завтра верну тебе сотню". Хоть он и редко выполнял обещание, это стало его фирменным приёмом на всю жизнь.
Попав в тот день в клуб, с деньгами в кармане, он разочаровался, обнаружив, что единственный стол для покера заполнен. Раздосадованный, распираемый сдерживаемой энергией, Стю заметил братка, которого он никогда раньше не видел - тот сидел один за другим столом и раскладывал солитер. Его звали Арт Рубелло.
- Сыгрануть не хочешь? один на один, - спросил у него Стю.
Рубелло посмотрел на него, изумлённо, и кивнул.
- Во что, мелкий?
- Как насчёт джина?
- Конечно. На сколько?
- На двадцать баксов, - сказал Стю. - Это всё, что у меня есть.
Рубелло пожал плечами.
- Да по фигу.
Он просто убивал время.
Они играли на квадратном деревянном столе, согреваемым ярким светом, оттенённым абажуром, висящим над головой. Стю не осознавал этого, но он играл против одного из лучших игроков клуба - казалось бы, уровни совершенно несопоставимы. Играющие в покер, если вообще замечали это, решили, наверное, что старик Рубелло даёт наставления юнцу. Несколько других игроков вошли в клуб и, дожидаясь, пока освободится место за покерным столом, стали наблюдать за этими двумя.
В джин играют обычной колодой из 52-х карт. Современную версию игры разработал, по мнению большей части авторитетных источников, Элвуд Бейкер в 1909 году, хотя корни явно уходят в стародавнюю мексиканскую карточную игру кункен, в которую играли в XIX веке. Джин в 30-х годах полюбился высшему обществу, а к 40-м приобрёл чрезвычайную популярность в Нью-Йорке, особенно среди еврейского населения.
Это простая в освоении и довольно непродолжительная игра, поэтому отлично подходит для гемблинга. Большинство сессий джина состоит из нескольких партий, в которые играют до определённого счёта (чаще всего до 500 очков, с оговоренной стоимостью в долларах за каждое очко, в том случае, если игра идёт на деньги). Существует несколько разновидностей джина. Стандартный джин-рамми - самый популярный, но есть и другие варианты, такие как оклахома и голливудский джин.
В стандартном джин-рамми игрокам раздаётся по десять карт из колоды. Затем игроки поочерёдно берут из двух стопок, чтобы улучшить свою руку. Две стопки представляют собой стопки сброса, лицом вверх, и стопки запаса, лицом вниз. Цель игры - создать "комбинации". Комбинация - это набор из трёх или более карт, представляющий собой набор карт одного достоинства или последовательность карт одной масти. Например, 4-4-4 или бубновые 6-7-8. Поскольку на руках десять карт, завершённая рука - момент, когда игрок может объявить "джин" - это обычно одна комбинация из четырех карт или две комбинации из трёх карт.
Знание одной или нескольких комбинация соперника даёт очевидное преимущество, особенно в варианте игры, именуемой нок-рамми, в которой игрок может держать карту защиты и играть её как часть руки соперника.
Когда Стю противостоял Рубелло, десять карт едва умещались в его ручках. Но каждый раз, когда брал из колоды, он раскладывал карты веером, а затем складывал их обратно в аккуратную стопку, когда наступала очередь Рубелло брать. Уровень концентрации Стю был пугающим - он смотрел прямо на Рубеллу, пристально наблюдая за тем, как его соперник берёт карту.
Через пять минут игры против одного из лучших игроков города, Стю спокойно объявил:
- Джин.
- Смотри-ка, везучий какой, - заметил один из зрителей среди восторженного ропота. Пара ожидающих игроков похлопали Стю по спине и поподкалывали Рубеллу за то, что про проиграл мелкому.
В следующей партии Стю снова обыграл Рубеллу. Теперь уже зрители реально угорали над жертвой Стю. Когда Рубелло проиграл и третью партию, Стю встал и потребовал расчёта. Ошеломлённый Рубелло отсчитал три хрустящие купюры по 20 долларов. Стю выхватил их из рук Рубелло, сунул деньги в карман и выскочил из клуба. На ипподроме Рузвельта он хотел поставить на одну лошадь. И пришлось торопиться, чтобы успеть.
На разгром Рубеллы ушло всего тридцать минут, но это произвело большое впечатление на всех, кто это видел.Слух о том, что мелкий одолел Рубелло, быстро распространилась в среде игроцкого подполья. Стю позже говорил, что в то время понятия не имел, с кем имеет дело.
- Для меня он был просто очередным типом, с которым я играл. Не думал, что эта такая доблесть, победить его. Я просто лучше играю, вот и всё.
На следующий день Стю вернулся в клуб на 9-й улице. Хозяин заведения, впечатлённый увиденным накануне, спросил, умеет ли Стю сдавать карты.
- Конечно, умею, - сказал Стю.
- Отлично, покажи. - Хозяин протянул ему колоду.
Стю перетасовал колоду четыре раза, срезал и раскидал карты по пустым местам вокруг себя с точностью и аккуратностью профессионального дилера.
- Потом распоряжаться сумеешь? - спросил хозяин.
- А, да, сумею. Только скажите мне, что нужно делать, - деловито ответил Стю.
Его тут же взяли. Три вечера в неделю, выходить на работу - прямо сейчас. Гарантированный доход 80 долларов в неделю, больше не придётся занимать у матери или сестры. К сожалению, для раздачи карт требуется не только ловкость. Стю был таким маленьким, что ему, для того, чтобы дотягиваться через весь стол до карт и фишек, приходилось подкладывать на стул деревянный ящик или подушку, как для маленьких детей в ресторанах. Однако более проблематичным и менее исправимым оказалось отношение Стю к делу. Он обнаружил, что почти невозможно оставаться отстранённым от происходящего, как это требуется от профессионального дилера. Он анализировал и критиковал игру, прямо в момент розыгрыша, оскорблял игроков за глупые мувы, разоблачал блефы и вообще вёл себя неприятно. Некоторые из регуляров находили его поведение забавным, но большинство - особенно програвшие - нет.
Когда Стю не сидел в клубе, в качестве дилера или игрока, он разбирал свои некоторые руки, раздавал сам себе карты и разрабатывал стратегию или изучал Daily Racing Form, пытаясь выявить, кто победит. Менее чем через год после смерти отца азартные игры стали доминировать в его жизни. Пока другие дети сидели в школе или делали уроки, Стю рыскал в поисках игры. Он часто не спал всю ночь, сперва работая дилером, а потом играя на деньги, которые заработал на чаевых. Выходные часто превращались в марафоны дилерства и игры, которые продолжались вплоть до уроков в понедельник утром.
В то время, в 1967 году, Стю являлся учеником девятого класса Seward Park High School, мрачного шестиэтажного здания из красного кирпича на Гранд-стрит 350, всего в нескольких минутах ходьбы от квартиры Ангеров. Он был чуть ли не единственным прогульщиком в школьной системе Нью-Йорка. Сокращение бюджета в сочетании с плохой административной политикой стали причиной огромного отсева - но Стю чуть ли не выдали лицензию на пропуск занятий. Держать ответ приходилось и его матери. Когда Фэй позвонил психолог-консультант из Сьюарда и сообщил о прогулах сына, она растерялась, не зная, что делать. Разумеется, она замечала по утрам, что её сын и не прикасался к постели. Но её слишком поглощали собственные проблемы, чтобы разбираться ещё и с этим.
Джуди тоже прогуливала. Однако вместо азартных игр, как её брат, она увлекалась наркотиками. Согласно отчётам психолога Сьюард-парка, поведенческие проблемы Джуди были вызваны "периодом адаптации" после смерти отца. "Период адаптации" стоит рассматривать как халатное преуменьшение того, что в конце концов переросло в героиновую зависимость.
Перейдя в десятый класс, Стю почти перестал посещать школу. Он до того отстал в учёбе, что утратил почти все свои изначальные преимущества. Необыкновенно тёплым осенним днём, в октябре 1968 года Стю в последний раз нерешительно подошёл к Сьюард-парку. Весь остаток желания жить нормальной жизнью улетучился из-за неспособности увидеть хоть какой-то смысл в том, что предлагалось в школе. Азартные игры были намного привлекательней, чем учителя, которые, казалось, просто действовали на автомате, и горстка зашуганных детей с унылыми рожами. Что-то закрылось внутри него. После того дня Стю больше никогда не переступал порог Сьюарда.
Если бы отец был жив, вся моя жизнь могла бы сложиться по-другому. Он бы заставил меня остаться в школе и пойти в колледж. Кто знает, как бы я поступил? Не хочу сказать, что у меня не было игровой зависимости. С семи лет я смотрел, как моя мать играет в джин и в покер; я помогал отцу, балансируя форы. То есть, я ещё сраные шнурки не научился завязывать, а уже мог написать линию на скачки.
Новым классом для Стю стал карточный клуб, где столы покрывали зелёным сукном. Он учился сам и учил других. Это было как-то странно для подполья - бороться с выскочкой, который выглядел так, будто ещё не достиг половой зрелости, это даже как-то обескураживало. А Стю и не старался держаться в тени. Он часто носил большую ковбойскую шляпу, в которой его голова почти утопала, и постоянно изводил и унижал своих соперников. Иногда он вставал на стул и бросал вызов людям, призывая сыграть с ним, он прыгал от радости после победы, выбегал в гневе из клуба после жестокого поражения. Вот, как в 1999 году Стив Фишман описывал его в статье для журнала New York:
Стю всегда был фриком. [...] Он выглядел так, будто перестал взрослеть в тот день, когда бросил Seward Park High. Он никогда не весил больше 100 фунтов и никогда не был выше 5 футов 5 дюймов. Кроме того, у него была длинная обезьянья челюсть, вытянутые руки, узкая талия и туберкулёзная грудь, костлявая, с туго натянутой кожей. Нос как у младенца. Некоторые называли его "Обезьяна". Добавьте к этому гиперактивность. Он не ходил, а бегал. Когда говорил, он до того быстро проговаривал слова, что иногда они походили на одно длинное слово, произнесённое с запинкой.
Способность Стю мгновенно схватывать и осваивать новую карточную игру уступала только его желанию обыгрывать тех, кто играл в неё годами. Клаберджас - клаб для краткости - была популярной карточной игрой, в неё играли в кофейнях Нью-Йорка и Бостона. Игра берёт начало в среде восточноевропейских евреев, которые иммигрировали в США на рубеже веков. К середине-концу 60-х в клаб практически не играли люди моложе пятидесяти лет. Стю это не волновало; он расхаживал по кофейням, тягаясь пожилыми людьми, которые научились играть сорок лет тому назад.
Очередная игра, которую он быстро постиг - зиганет, появилась она на Сицилии и играли в неё, в основном, члены Мафии. Пара ганстеров объяснила Стю основы, он посидел, послушал. И через неделю, самостоятельно попрактиковавшись с колодой карт, он уже играл хедз-апы с самыми опасными братками города. Какой бы игре его не учили - будь то барбот, в который играли, в основном, в арабской общине, конкан или греческий рамми - он быстро схватывал тонкости и продвинутые стратегии и мог тягаться на равных против гораздо более опытных игроков или даже превосходил их.
Однако основой для него оставались джин, поке и пинокль, именно в таком порядке. По мере того, как его мастерство росло, интерес к дилерской деятельности угасал. Кроме того, многие игроки жаловались руководству на его грубые, насмешливые комментарии. Когда Стю играл, его соперникам оставалось только терпеть его - а когда он раздавал карты, это уже вопрос другого порядка. Стю не беспокоился о своем шатком месте дилера - он ушёл до того, как его успели уволить. 80 долларов в неделю - это мелочь по сравнению с тем, что он мог заработать, играя в карты полный рабочий день.
Менее чем через два года после смерти отца Стю превратился из старшеклассника, повёрнутого на азартных играх, в профессионального карточного игрока. Теперь он дни и вечера проводил то в одном клубе, то в другом, в поисках игры в джин или в покер, против упёртых взрослых, которые не могли поверить в то, что их обыгрывает ребёнок. По этой причине в ответных играх Стю часто выигрывал больше, чем в первый раз - его соперники просто думали, что им тогда жутко не везло.
Самый важный урок, связанный с азартными играми, я получил, когда мне было где-то пятнадцать. Я обул одного парня в пинокль. Выиграл у него примерно 600 долларов, большие деньги в то время. Посмотрел на него и понял, ему стыдно за то, что он проиграл мне. Мне его стало жалко, и я чуть не вернул ему часть денег.
Через неделю мы снова сыграли. Во второй раз он меня так же обул, как я его неделю назад. Вытянул у меня где-то 800 долларов. Денег у меня при себе не было, пришлось занимать, чтобы расплатиться. Не осталось даже четвертака на автобус, чтобы добраться до дома. Помню, в тот раз посмотрел на него - этот хуесос смеялся, издевательски скалил зубы. Прямо в лицо ко мне лез. Это стало для меня настоящим уроком, как жалеть тех, кого обыграл. Больше такого не будет. Никогда.
Мне называли фриком. Думаю, я как Бобби Фишер в шахматах. В пятнадцать я косил людей, которые владели этим делом тридцать лет. Просто в труху превращал. Можно сказать, что я фрик, как бы, от природы.
Игры, в которые я играл, шли круглыми сутками. Без разницы, в какое время заходить. Всегда была игра. Однажды я играл четыре дня подряд. Четыре дня! Я выигрывал, но в конце концов, не смог этого выдерживать. Я сказал людям, с которыми я играл, чтобы они мне дали прилечь на секунду. Они принесли стул, поставили его в углу. Я сел на стул и заснул сразу же, как только закрыл глаза. Проснулся на следующий день, игра всё ещё продолжалась. Я вытащил деньги из кармана и снова начал играть.
В джин я легко мог играть три дня подряд. Обычно мы ставили по 20 долларов. Когда я стал постарше, уже было по 50 долларов, потом по 100. Я сидел там и целый день даже писать не ходил. После того, как поднимал 400 или 500 долларов, я уходил и ехал на экспрессе на ипподром, "Йонкерс" или "Рузвельт", и снова разорялся.
На ипподроме "Монтичелло" я подходил к окошку с 50 долларами. И давал деньги незнакомцам, чтобы они поставили за меня. Говорил им, что мой отец в инвалидном кресле или что-нибудь такое и стоял там, смотрел, как они пихают. За меня они ставили 50 долларов и 2 доллара за себя. Мне это казалось таким забавным. Я про то, что по закону мне там даже находиться не полагалось.
Повседневность Стю проходила без всякой упорядоченности. Он бродил по городу и делал то, что ему нравилось. Ездил на такси или метро от одной игры к другой, спал и ел где и когда ему хотелось. Отчаянно нуждаясь в каком-то чувстве наставничества, он снова наткнулся на Виктора Романо, невысокого, крепко сколоченного, 200-фунтового мужчины, курящего одну за одной, бывшего зека шестидесяти лет, управляющего группой небольших карточных клубов в центре Манхэттена, и он в конечном итоге стал для Стю ментором, другом, опекуном, тренером и отцовской фигурой.
Однажды ночью Романо увидел, как какой-то юнец играет в его Jovialite Social Club по адресу 72-я улица, 306. Несовершеннолетний в клубе? это ему показалось необычным. Из любопытства Романо подошёл ближе, чтобы его рассмотреть, и уже в паре футов от него он внезапно узнал этого тощего мальчика с копной тёмных волос - это был сынок Ангера.
Романа, рядовой в клане Дженовезе, был одним из самых близких друзей Идо. Он помнил дни, проведённые в Fox's Corner, где он курил свои неизменные Winston с фильтром, пока маленький Стю выкрикивал итоговые счета из букмекерских списков своего отца. Романо присутствовал и на бар-мицве Стю.
К своему пятидесятилетию Виктор Романо половину своей жизни провёл в заключении. Он родился в 1907 году, в Нью-Йорке, в районе Маленькая Италия, и будучи одним из десяти детей, вырос крепким орешком, сражаясь за каждый дюйм территории, как в своей семье, так и в своём маленьком уголке города. Он постоянно попадал в переделки, участвовал в драках, поножовщинах, грабежах - к восемнадцати его уже много раз арестовывали, он отбывал наказание в исправительном учреждении для несовершеннолетних ("на малолетке") и в тюрьме. В двадцать лет его отравили на двадцатилетний срок за участие в вооружённом ограблении, в ходе которого застрелили нью-йоркского копа. Шесть из них он провёл в Синг-Синге, с 1927 по 1933, а затем его перевели в Аттику, и, наконец, в 1946 году он освободился.
Несмотря на годы заключения и жестокое прошлое, Романо не назовёшь типичным головорезом. Два десятилетия в тюрьме он использовал конструктивно - развил весьма необычные таланты. В Аттике Романо три года штудировал словарь Вебстера, выучивал назубок каждое слово, что позволило ему после освобождения выиграть множество пари. Суть спора проста - лох выбирал из словаря любое случайное слово, а Романо должен был не только правильно его написать, но и дать ему все варианты определений. Он ни разу не лажанулся.
Кроме того, в тюрьме Романо научился играть в бридж. И настолько глубоко постиг игру, что публиковал на эту тему статьи в журнале Bridge Word, с причудливой подписью: "В. Романо, Аттика, Нью-Йорк". Романо вошёл в число немногих мастеров бриджа, которые выигрывали заочный конкурс Master Solvents, привлекавшим внимание всех знатоков бриджа в стране. Фактически, Романо выигрывал этот конкурс два года подряд и заставил мир бриджа говорить о себе, равно как и раздосадованных организаторов конкурса, несколько устыдившихся того, что короновали уголовника. В следующем году они изменили правила конкурса, сделав его субъективным - победитель выявлялся путём голосования комитета. И заключённый победителем не стал.
Когда Романо вышел из тюрьмы, у него не было никаких навыков, с которыми он мог выходить на рынок труда; какие-то игры и салонные фокусы - это всё, что он освоил. Он был грабителем и крутым парнем, поэтому никого не удивило, когда он обосновался в Квинсе и начал заниматься рэкетом под протекцией клана Дженовезе. К 1956 году, спустя десять лет после выхода из тюрьмы, Романо стал букмекером, зарабатывал на жизнь, кормил жену и детей. В качестве подработки он регулярно устраивал карточные игры, в разных квартирах, которые снимал по всему городу. Время от времени их накрывала полиция. Но "папа платил копам, и на этом всё заканчивалось, - разъяснял Ларри Романо, сын Виктора. - Весь департамент полиции Нью-Йорка был на содержании у мафии."
Тем не менее, существовал другой способ промышлять карточным румом, поэтому Романо задумался о приобретении прав на социальный клуб, который бы обеспечил ему законное прикрытие. Он знал о клубе на 72-й улице, между 1-й и 2-й авеню, который держали еврейские гангстеры, и он решил выкупить их долю. Город уже выдал клубу социальную хартию, поэтому он действовал как частное учреждение и имел особый налоговый статус и другие льготы. Более того, после нескольких взяток нужным людям, полиция не обращала на него внимания. Клуб Jovialite Виктор открыл в начале 1960-х. В течение пять лет он стал одной из самых популярных тусовок для картёжников манхэттенского Ист-Сайда.
Среди других клубов города Jovialite выделялся тем, что привлекал самый отъявленный контингент - типов, которые играли быстро и по-крупному. Игроками Jovialite были не скучающие домохозяйки или пенсионеры. Это были грабители ювелирных магазинов, угонщики, наёмные убийцы, скупщики краденого, букмекеры и вымогатели разного рода. Один браток, Энтони Димеглио, по кличке Большой, был в Jovialite постоянным посетителем. Джон Д'Амико, по кличке Джеки Нос, которого считали связанным с кланом Гамбино, тоже сидел с картами каждый вечер. Хоть там и действовал строгий кодекс поведения - как у всякого заведения братвы - время от времени вспыхивали споры и драки. Jovialite казался довольно специфической местом, чтобы поотвисать, для такого молодого и щуплого, как Стю, но, благодаря благословению Романо, Стю чувствовал себя в клубе комфортно и его ещё больше тянуло к колоритным персонажам.
Несмотря на связь клуба с криминальной группировкой, Романо имел репутацию человека щедрого и сострадательного. Он кормил бездомных, одалживал деньги бездельникам, прекрасно зная, что ему ничего не вернут, нанимал дилеров, уволенных из других клубов, брал людей даже когда дополнительный персонал ему не требовался, зачастую платил пенсионерам и неудачникам по 30 долларов за смену, просто за то, что они расхаживали там и чистили пепельницы. Один из постоянных посетителей Jovialite припоминал, что никто никогда не видел в этом клубе грязной пепельницы, потому что у Романо было очень много людей в платёжной ведомости.
Романо, изначально, по крайней мере, взял Стю под своё крыло из финансовых соображений - он явно рассматривал юное дарование как деловой проект. Но чем больше времени эта "странная парочка" проводила вместе, тем более отчеческим становилось отношение Романо к своему protégé. Интересно, что этот союз едва не распался, ещё не успев развиться.
Во время своего второго визита в Jovialite Стю закатил истерику, что для него уже давно стало обыкновением в других клубах по всему городу. Романо же так взбесила эта вспышка, что он за малым не овосемьдесятшестил2 Стю, навеки вечные. Что его остановило, помимо того, что Стю был сыном Идо, так это осознание, в ходе напряжённой личной беседы между ними, что Стю - тот самый паренёк, о котором все говорили - тот, кто разгромил Арта Рубело в джин.
В ходе разговора Романо обнаружил, что его впечатляет зацикленность Стю на карточных играх, почти фанатичная одержимость. Романо выучил словарь наизусть - он по себе знал, что это такое. Весь остаток вечера они обсуждали стратегию и теорию и впоследствии это стало их постоянными разговорами. В ближайшие недели и месяцы Стю стал завсегдатаем. Среди клубов сигаретного дыма и постоянного фонового шума тасуемых карт и швыряемых фишек Стю и Романо часто видели за столиком в дальнем углу Jovialite, они час за часом, ночью за ночью раздавали руки, обсуждали конкретные ситуации и различные способы игры в джин. Романо хоть и был превосходным игроком и гораздо более опытным, вскоре не он, а Стю предлагал оптимальные решения - ученик обучал наставника.
Из таких сеансов выросли узы дружбы, доверия и искренней привязанности между этой невероятной парой. Романо начал считать Стю сыном и некоторым даже заявлял об этом. Эти отношения дали Стю положение в преступном мире и сделали его почти неприкасаемым. Любой, кто пытался доставить ему неприятности, должен был отвечать перед Романо, что значит: перед кланом Дженовезе - возможно, самым могущественным преступным синдикатом Нью-Йорка. То есть Стю, по сути, получил лицензию делать всё, что ему заблагорассудится.
Когда отношения между двумя мужчинами вышли за рамки клуба, Стю начал посещать дом семьи Романо в Астории (Квинс). Обеспоенный тем, что хрупкое тело Стю - результат плохих привычек в еде, Романо зарёкся что-то с этим сделать. "Нельзя всю жизнь питаться сэндвичами! - говорил Романо. - Надо есть настоящее мясо!" Ритуал еженедельных обедов у Романо в конце концов привёл к тому, что он с этой семьёй проводил все выходные.
- Когда приходил Стю, большую часть времени они с папой говорили о разыгранных руках, - говорил Ларри Романо. - Если возникала действительно сложная проблема, папа доставал с полки книгу или журнал со статьёй и читал там анализ этого вопроса.
Стю был неутомим, ему никогда не становилось скучно от подобных разговоров - уровень концентрации и жажда знаний об играх у него были такими, каких Романо не у кого больше не видел. Эти визиты хоть и могли бы удовлетворять и другие потребности Стю, социальная неуклюжесть мешала ему с кем-нибудь общаться, когда тема слишком уж сильно отклонялась от гемблинга.
- Он всегда был в движении, - рассказывала Ларри Романо. - Он не мог усидеть на месте, если только не говорил об азартных играх или игре в карты. Но даже тогда оно перескакивал с темы на тему и иногда казалось невозможным уследить за тем, о чём вообще речь.
Во время еженедельных ужинов с Романо причудливым ритуалом был просмотр "Шоу Лоуренса Уэлка" по телевизору, каждое воскреснье, в шесть часов вечера. Виктору нравился дирижёр оркестра в голубом костюме. Но, кроме Стю, которого в равной степени завораживали болтовня по телеведущих и исполнение польки, Романо не мог заставить остальных членов семьи разделить своё увлечение. Стю сидел перед телевизором с человеком, который годился ему в дедушки и казался очень далёким от других детей своего поколения, которые впитывали музыкальные и культурные движения 60-х, слушали Beatles и Rolling Stones, носили брюки-клёш и курили траву. Стю был истинным представителем старой школы, даже в подростковом возрасте.
Виктор знакомил меня с людьми. Давал мне деньги на игру, когда мне это требовалось. В те времена, по молодости, мне нужен был кто-то рядом, такого типа. Я мог выиграть деньги, но меня по любому бы ограбили. Я иногда в такие места ходил, что если бы не Виктор, меня бы там никогда за дверь не выпустили. Я тогда тусовался, в основном, с итальянцами. И ещё общался с некоторыми вести3. Эти ребята из Адской Кухни, доложу я тебе - самые злоебучие ирландцы, которых только можно себе представить. Хладнокровные убийцы, которые запросто могли пырнуть ножом, отмороженные твари. А я всего лишь подросток, но повязан с бандюгами, с которыми многие бы даже не решились находиться в одном руме. Это как в школе, где я был самым маленьким в классе. Но как и тогда я обзавёлся самыми высокими, большими и крутыми друзьями. Чтобы выжить не нужно быть самым большим и сволочным. Надо просто, чтобы самые большие и сволочные были на твоей стороне.
Одержимость Стю картами и азартными играми не оставляла ему времени ни на что другое. Он упускал многое из того, что составляет жизнь обычного подростка. У него не было друзей его возраста, он не ходил на вечеринки и никогда ни с кем не встречался. Это не значит, что у него не было обычных подростковых побуждений и чувств. Виктор Романо постоянно подразнивал Стю по поводу того, что у него нет подруги. Проблема в том, что Стю был застенчивым и неловким с девушками, и он не любил ни с кем обсуждать эту тему. Романо убедил Стю, что проститутки и массажные салоны - приемлемые заменители, что это нормально удовлетворять свои потребности подобным образом. Он познакомил Стю со своим любимым массажным салоном, высококлассным заведением в Ист-Фифтиз под названием Plato's Retreat (название, которое позже перейдёт известному в 70-х секс-клубу). Он быстро стал любимым местом Стю. Вечерние выезды на ипподром сменились визитами в Plato's Retreat, где каждая девушка вскоре знала Стю по имени.
Когда наличных уже не хватало, Стю тянулся к ещё более низким удовольствиям - кинотеатрам для взрослых и порномагазинам вдоль Сорок второй улицы, между 7-й и 8-й авеню - большинство из них принадлежало конкурирующему клану, Гамбино. Там сексуальные фантазии Стю удовлетворялиь в грязных, запачканых спермой, кабинках пип-шоу, от которых разило клороксом и лизолом4.
Фэй Ангер постепенно всё больше пренебрегала своими родительскими обязанностями, а после небольшого инсульта, который она перенесла в 1968-м году, в возрасте 54-х лет, она и вовсе была неспособна заботиться о своих детях. Инсульт стал сокрушительным ударом для женщины, которая когда-то была такой общительной и полной жизни. После недели в больнице "Маунт-Синай" Фэй вернулась домой. Инсульт, в сочетании с развивающейся зависимостью от барбитуратов, транквилизаторов и обезболивающих, ускорил её сползание по наклонной. Она цеплялась за воспоминания о своей красоте, но разрушительное действие её возраста, немощи и одиночество брало своё, и её попытки скрыть эту суровую реальность с помощью краски для волос и чрезмерного макияжа только привлекали внимание к тому, что было утрачено.
Она находила небольшое утешение в осознании того, что Стю нашёл в Викторе Романо суррогат родительской любви, но жизнь её детей, как всегда, ей казалась далёкой и оторваной от её собственной. Стю всё ещё жил дома, приходя, правда, в квартиру, в основном, переночевать, а вот Джуди, в свои семнадцать, съехала и вышла замуж. Хад уже тоже не было. Фэй не могла о ней заботиться и отдала её.
Стю жалел свою мать - так проще, чем чувствовать боль и злость. Иногда он приносил домой деньги. "Посмотри, как у меня замечательно прошла неделя", - гордо говорил он, бросая ей на колени пачки десяток и двадцаток. Он всё ещё болезненно нуждался хоть в каком-нибудь одобрении. Однако чаще всего добрых слов он не слышал. Фэй была слишком окосевшей, чтобы реагировать.
Печально ещё то, что Фэй отчаянно нуждалась в деньгах. В Катскиллы летом они больше не ездили. Из заначки Идо уже оставалось мало. Да и то теперь уходило на медицинские нужды - как реальные, так воображаемые. Врач приходил к Фэй на дом, выписывал лекарства и взимал 35 долларов за визит. Прописывал ей валиум и нембутал - предположительно, для успокоения нервов.
По мере того, как визиты врача становились всё более частыми - с двух раз в неделю до раза в десять дней, а затем и раз в неделю - увеличивалась и дозировка лекарств Фэй. К шестнадцатилетию Стю она уже большую часть времени проводила в постели. Часто она бывала настолько обдолбанной, что просила врача брать плату прямо из её бумажника. Зная, что Фэй учёт вести неспособна, он брал сколько хотел.
Домой Стю стал заходить редко. Время, проведённое с матерью, действовало на него угнетающе. Большую часть ночей он кемарил на диванах в клубах. Изредка ночевал у Романо. Бывало, останавливался в одной из квартир, которые снимали женатые братки - держали на стороне пустую посадочную площадку, для того, чтобы было куда привести подругу.
Во время одного из визитов Стю домой, Фэй, в редкий момент прояснения, заметила, что у неё из бумажника пропала значительная сумма. В тот день она обналичила свой ежемясячный чек по инвалидности и спросила Стю, не брал ли он деньги. Он утверждал, что нет. "Наверное, это твой докторишка-шарлатан", - сказал он. Сбитая с толку и расстроенная, Фэй обвинила его во вранье. Это уже было слишком. Стю в гневе выбежал из квартиры.
Мгновенно раскаявшись, Фэй слезла с кровати и пошла за ним. Когда она открыла дверь, Стю стоял на лестничной клетке, дожидаясь лифта.
- Лапуля, прости, - сказала она.
Стю проигнорировал. Двери лифта открылись. Не говоря ни слова, он зашёл и нажал кнопку первого этажа.
Позже, в тот же день, Стю рассказал Романо о своих домашних проблемах, и Романо нашёл ему меблированное жильё на несколько недель. В конце концов, разлад между ним и его матерью сгладился, всё вернулось на круги своя, и Стю, по мере надобности, пользовался её квартирой в качестве ночлежки. Но такие случаи становились всё более редкими.
|