В детстве, когда Зоя кричала, требовала к себе внимания, мама брала её на руки, успокаивала, пела песенки... Но не будешь же целый день петь - надо ж и другие дела делать...

Раз её мать посадила на припечек. У русской печки, значит, припечек - и дочка на нём сидела. Мать поместила Зою на возвышении, будто какую-то вазу, отошла в сторонку оценить, крепко ли она держится, осталась довольна и пошла развешивать бельё. Развешивала, а заодно через окно любовалась дочуркой.

А дочурка сначала пыталась любоваться белой стеной, потом - белым потолком; ничего стоящего ни там, ни там не нашла, но всё хотела найти что-либо интересное, что-нибудь необычное, что может открыться с такой высоты - и решила посмотреть вниз. А там, на полу, стояла кадушка с водой.

Деревянная кадушка со своей покачивающейся водной гладью... Она девочку тогда, видать, заворожила прозрачностью, глубиной...

Кадушка, кадушка, Зоя туда заглядывала, заглядывала...

И нырнула в неё.

Так тихо, как только могла. Раздался только шум хлопка об воду, и посыпались брызги на доски пола.

Подвижным Зоя ребёнком была.

Однажды Зоя летела, будто утка, над огромным озером. Опустилась на воду (или под воду) и поплыла, словно тень... Нет, стала падать, будто камень, на самое дно. В ушах - треск рвущейся воды, а в глазах - восход Солнца, которое уже вышло из озера - и виднелось сквозь воду. Ещё - туман, который уже вышел из озера - и виднелся сквозь воду. А через туман плыла лодка (чёрный прямоугольник вверху). Руки застывали по сторонам, как лодочные вёсла. И трупы лежали в воде спиной кверху, как медузы. Тут Зою выбросило из глубины, и она увидела от себя до самого горизонта - сплошную воду с торчащими из неё горбами.

Зойки ещё там нехватало!

Так вот, с дедом своим Зойке познакомиться так и не удалось. А человеком он был зажиточным, владел конным заводом, разводил карих лошадей.

Но когда умерла жена, которую дед очень любил, он совсем с ума сошёл. Стал сильно играть в карты. Не то чтобы сильно, а, по-другому сказать, много. Ничем другим уже заниматься не мог. По нескольку дней дома не жил - всё играл. Приходил домой только для того, чтобы с Емелей, своим единственным и обожаемым сынишкой, повозиться и получку работникам раздать.

Натурально, что карты особых доходов приносить не могли и деньги брались с безудержной продажи земель и лошадей. Про которых дед и думать забыл. Или, может, боялся думать. Вспоминал о них только тогда, когда хотел их поставить на карту.

В ту пору он и не появлялся на заводе. Дед даже увеличил жалованье своим людям - думал, что в его отсутствие те, в благодарность за оказанную добродетель, будут лучше работать. Но они, против того, стали потихоньку разворовывать хозяйство. Потихоньку, если так можно выразиться. Во всяком случае, лучше работать они не стали.

И подошло время, что дед проиграл в карты и лошадей, и всё своё имение.

Он разводил карих лошадей... Их разведением несколько поколений его предков занималось. За что и прозвали которых - Павловы-Каревы. Павловы - настоящая фамилия, а Каревы - что-то вроде прозвища. А деревенька называлась Каревка. Все жители её носили одну и ту же фамилию - Каревы.

Каревы... Но после потери лошадей и прозвище рода как-то само собой потерялось.

Дед, после того, как совершил своё преступление, немного пришёл в себя. Да поздно уже.

Сначала он убивался, что никогда больше не увидит любимых своих лошадей, на разведение которых его отец и дед жизни положили. А потом до него вдруг дошло, что единственного своего сынишку - попросту пустил по миру. Дед каялся и пытался выпросить прощения у сына и у себя самого. Пытался хоть чем-нибудь заняться, всё забыть и начать жизнь заново, обычную крестьянскую жизнь. Но не смог, всё валилось... всё куда-то проваливалось.

Потом стали одолевать кошмары.

Началось всё с того, что дед увидел сон, в котором раздавал карты, как те летели медленно, медленно, как листья, прикасались к столу и тихо ложились - и как вдруг одна из карт полетела слишком быстро. Слишком уж быстро. От неожиданности дед раскрыл глаза, взглянул в окно и увидел перед собой просто небо. А шелест карты, которая летела сквозь воздух, всё ещё раздавался в ушах. Тогда дед вскочил с кровати, посмотрел в другое окно - и увидел ту самую карту, она летела прямо в горизонт. Быстрее ковра-самолёта. Чем дальше уносилась карта, тем больше становилась. Почему-то. Она долетела до горизонта, разрослась вообще в какую-то громадину и повисла в небе. А потом с грохотом свалилась вниз, как монета в пустую копилку, и пропала. Весь горизонт затрясся, задрожал и рванулся прямиком к дедову дому. Дед в страхе попятился назад, но горизонт настиг его, вышиб землю из-под ног...

Дед закричал и упал на пол.

Потом к деду стали приходить лошади. Они ложились к нему в кровать, спали с ним весь день, ласково утыкались, фырча, мокрыми бархатными губами ему в шею. Дед поднимал руку, трепал им необыкновенно мягкую гриву, гладил им тёплые шеи. И каждый раз, когда лошадям пора было уходить в ночное, оказывалось, что они мёртвые. Только шея ещё пока тёплая, а бабки уже окоченели. Дед просил, чтобы лошади не приходили к нему больше, ведь он может их заразить. Но лошадей ничто не могло удержать. Они приходили и умирали. Каждый день по одной.

Потом, когда дед чуть поправился и даже стал выходить пить чай, кони, которых лишили лошадей, становились под окном и с упрёком смотрели на своего хозяина. Когда дед поворачивался на них, кони прятались под окном. Потом снова выглядывали. Иногда, наглецы, прыгали через окно и прятались на столе за самоваром. Тогда они резко, как кошки, выпрыгивали и кусали деда за голову. Дед с досады от боли разбивал чашку об стол и уходил к себе.

Если бы не добрая жёнушка, руки которой вылезали из подушки и врачевали раны от лошадиных укусов, дед бы долго не выдержал.

Но в конце концов руки жёнушки вылезать из подушки перестали, а кони совсем обнаглели - стали ломиться копытами уже в двери дедовой комнаты.

И дед не выдержал. Он отыскал ружьё и выстрелом разнёс себе голову на куски.

Емеле по малолетству пришлось работать в батраках.

После деда у него уже ничего не осталось, кроме дома. Добрые люди помогли продать - покупатель на дом с привидениями нашёлся быстро. Сын завернул вырученные деньги в один узел, вещички - в другой и отправился в люди, в соседнюю деревню.

И вот через несколько лет в батраках он познакомился со своей будущей женой. С такой же батрачкой, как и он.

Емеля увидел однажды, как она моет посуду, обжигается горячей водой. Доброе его сердце не выдержало, и он решил помочь. В благодарность за это девица провела с ним весь вечер.

Она простояла полвечера за его спиной. Смотрела, как он играет в карты. Смотрела и любовалась. Красивым парнем... Емеле повезло.

Тогда он шутки ради и ей предложил сыграть. С ним в паре. Натурально - девчонка ж ни бум-бум - они всё время проигрывали, проигрывали. Девчонка сердилась уже, хотела выйти из игры. А Емеля удерживал:

- Да сиди ты. Подумаешь, проиграли. Корову, что ли?

Проиграли до самой ночи, проиграли кучу денег. Посмеялись над такой незадачей. И влюбились друг в друга по уши.

Потом решили пожениться.

Отец той девушки жил бедно, но, как говорится, достойно. И когда пришли к нему сватать дочь, категорично отказал. Он знал про семейный позор Каревых и про то, что женишок пошёл по стопам родителя - тоже в карты играл.

Несмотря на то, что жених уже успел понаобещать своей невесте золотые горы и молочные реки с кисельными берегами, пообещать бросить карты было выше его сил, поэтому суженой пришлось бросить родного отца. Она, как тогда говорили, ушла уходом.

Через некоторое время, как водится, вернулись к отцу жены, как водится, бросились к ногам и вымолили прощение.

И обвенчались уже в церкви, законно.

Деньги у отца водились, поэтому батрачить и копить ещё не имело смысла. Молодожёны купили дом, завели своё хозяйство, детей и зажили счастливо.

Единственное, что омрачило их жизнь тогда - так это гражданская война, которая случилась как раз в то время.

Емельяна забрали в Белую Гвардию. Тогда ж не спрашивали, за кого хочешь воевать и хочешь ли вообще.

Где-то они сидели в засаде, кого-то поджидали - тут налетели вражьи эскадроны. Только Емельян по этим эскадронам стрелять собрался, а его уже в плен взяли. Других вообще поубивали.

В плену Емельяна стыдили за то, что воевал за белых, против молодой Советской республики. Но он об'яснил красным, что да как. Раскаялся. И начал воевать за Красную Армию. Тогда вообще многие туда-сюда переходили.

Жена во время войны тоже не сплоховала. К ней пришли какие-то личности в папахах и потребовали корову. Однако слушок по деревне уже прошёл, и супруга успела подготовиться к приёму гостей. Поэтому личностям пришлось ограничиться всего только годовым запасом хлеба. В другое время пришли другие личности в сапогах и потребовали лошадь. Лошади не оказалось, поэтому забрали только телегу. Жена убедила их в том, что лошадь и телега - совершенно разные животные и вполне могут существовать друг без друга. Умела жена скотину прятать.

Так что гражданская война прошла, можно сказать, стороной.

После войны в той деревне, в Ярославке, в одном из домов устроили школу, и туда приехала учительница. Емельян записал учиться двух своих ребят - Васю и Нину. Была ещё Маша, но она пока не доросла до школы. Емельян сам понемногу уже обучал старших своих грамоте, но в пользе школьной учёбы не сомневался. В отличие от некоторых односельчан, которые считали, что учёба будет отвлекать здоровые лбы от работы. Но Емельян, с учительницей на пару, развернул мощную агитацию по деревне, и всех детей в школу записали.

Кровать учительнице в комнату поставить забыли, она первую неделю спала на сдвинутых партах, но Емельян и с этой бедой живо управился. И вызвал большущие подозрения у супруги и округи. Но муженёк постарался доказать, что лишняя кровать им в доме ни к чему, а если когда-нибудь и понадобится, то не составит труда её смастерить. И супруга успокоилась. Или, в любом случае, сделала вид, что успокоилась.

Зато Емельян не успокоился. Подвизался он помогать учительнице уроки вести. В школе один только класс имелся, и в него набилось почти шестьдесят учеников. Конечно, учительнице одной трудно приходилось. Но с Емельяном стало полегче.

После уроков новоявленные учителя беседовали о проблемах народного образования и обо всём прочем. Учительница хоть и молодая была, но до ужаса умная, интересная дама.

И мужу вскоре стало окончательно ясно, что влюбился он в неё до потери пульса.

Чуть ли не все вечера они проводили вместе. И некоторые ночи.

А жена чуть ли не на потолок лезла от горя и злости.

Но Емельян этого даже не замечал. Он дома даже разговаривать практически перестал. Раскрывал рот только для того, чтобы соврать что-нибудь о своём ночном отсутствии. Рассказывал, что вовсе не изменял своей жене этой ночью, а всего-навсего водку пил или в карты играл. Такие проступки супруга ему прощала - а куда деваться.

Отец на самом деле в карты играть забыл, а вот водку по утрам, когда возвращался домой, пил. Чорт его знает, то ли стремился доказать таким способом, что ночь с мужиками провёл, то ли нервы успокаивал...

Когда отец приходил к учительнице, она, бывало, лежала на не расстеленной кровати, положив затылок на подушку, и курила свои дамские папироски, обдувая потолок дымом. Тоже нервы, наверное, успокаивала... Она становилась всё печальнее и печальнее... Иногда только нечаянно улыбалась, глядя на Емелю. От такой улыбки у милого друга как будто всё кровоточило внутри.

Дома же весёлые детишки лезли к папке на колени, а молчаливая жена с гневом и обидой звенела посудой.

Так прошёл целый учебный год, и учительницу перевели в город с повышением. И Емельян решил вместе с ней уехать.

Забрал из дома половину своих сбережений, помог погрузить учительнице вещи в повозку, и они поехали.

И когда они уже уезжали, уже дорогой, Емельяну ударило - как же это я свою жёнушку с тремя детьми оставлю!

Он схватил шапку, спрыгнул с повозки и побежал, не оглядываясь, обратно. Забежал домой, рухнул на стул и закрыл голову руками. Ему ещё долго казалось потом, что глаза учительницы не отрываясь смотрят на него. Емельян даже боялся озираться по сторонам, чтобы, не дай бог, не наткнуться на этот взгляд.

Жена его была красивой женщиной - синие глаза, чёрная коса с два кулака толщиной. Но, понимаешь, жена - совершенно неграмотная, а та ж - учительница, та, конечно, образованная...

Однако так получалось, что жена по одному взгляду мужа, по одному его жесту понимала, чего он хочет, и угождала ему как могла. Он только слюну проглотит, а жена ему уже чашку чая несёт, только за окно посмотрит - вот ему уже и шапка. Непонятно даже, как это так получалось?

И жёнушка до конца жизни сокрушалась - как это муженёк вздумал забыть их неземную любовь! Как это вздумал бросить её, такую красивую, из-за какой-то горбоносой потаскухи, которая к тому же ещё и табачище курила!

Но больше Емельян жене никогда не изменял и ничего такого не делал. Как с учительницей расстался, так всё, перестал, конечно, гулять, стал нормально жить. Только вот в карты играл. Но, в отличие, скажем, от своего отца, не проигрывал, а наоборот - выигрывал.

Вот пойдёт, ночь проиграет в карты, выиграет, потом на обратном пути заходит в лавку, набирает конфет, пряников и несёт домой...

Хотя до конца жизни ему снилось, как он убегает по пыльной дороге от учительницы и как она смотрит ему в спину...

Через год после того побега родилась Зоя.

Чорт его знает, как так получилось, что мама смогла Зою оттуда вытащить.

Девчонка в этой кадушке даже минуты не пробыла.

А так, в основном, детство прошло даже хорошо, отец с матерью любили детей.

Хотели они Зою родить? Да, кажется, тогда так не считали - хотели, не хотели. Родился - значит, родился. Относились нормально.

Их тогда четверо детей жило в семье. Вася родился первым, потом девочка Нина - вторая, потом - Маша, а потом Зоя вот, четвёртая. Если не считать, конечно, тех трёх детей, которые умерли ещё при рождении. Их даже называть не успевали. Так и хоронили без всякого имени.

Как-то вышла Зоя во двор сама погулять. И увидела паутину на винограднике. В паутине сидел паук. Яркие зелёные листья - и почти невидимая сеть. Зоя смотрела наверх, а первая паутина в её жизни висела над головой. Поблескивающие линии - и крест посередине. Девочке подумалось, если паучье невидимое колесо обрушится вниз, оно разрубит ей голову пополам, а паук потом с улыбкой схватит свою добычу, полголовы, и, мурлыча, сожрёт в свободное время где-нибудь глубоко под землёй. Там, под землёй, её никто не сможет найти. А паук снова усядется в свою паутину и станет поджидать новую жертву.

Вася, старший ребёнок в семье, был очень-очень набожным. Всего полтора года ему исполнилось - колокол зазвенит в церкви, а он уже тянет с себя шапочку, что надо снять её и перекреститься.

Это у него от матери пошло. Она тоже любила это дело - креститься, молиться. Васю с Ниной водила в церковь, пересказывала им разные библейские истории. А когда дети подросли и выучились грамоте, то сами стали матери 'Библию' читать. Никаких других книг мать и слушать не желала.

Раз ей супруг пытался прочесть 'Евгения Онегина', книжку Александра Пушкина, которую ему ещё учительница подарила. Жена из уважения к мужу сначала слушала, рассеянно поглядывала по углам. Но уже в середине первой главы её терпение лопнуло.

- Фу ты, ну ты! Мутотень какая-то. Переливает одно из пустого в порожнее. Ноги, ноги, одни ноги у него на уме... На каждой странице - ноги. Он о чём-нибудь другом, вообще, думать мог?

Супруг спохватился:

- Как ноги? Где ноги? Ах, да... правда...

Он смутился и читать перестал.

Да, действительно, после посещения церкви - такое читать...

Сам Емельян в церковь не ходил, но и супруге не запрещал. У них, кажется, даже и разговора на эту тему не случалось.

А подарок учительницы, 'Евгения Онегина' Емельян любил. Он настолько часто его читал, что даже ненароком наизусть выучил. Читал, видно, каждый раз, когда вспоминал свою учительницу.

Однажды, когда Емельян дошёл до строчек:

Жена тогда сказала:

- Странно, вроде мужик, а рыдает над книжкой, как барышня какая-то.

Васе десяти лет ещё не исполнилось, в день пасхи он просил отпустить его в церковь. Но там же ведь, на Урале, весна такая - снег, слякоть. А церковь находилась в Каревке, километров за шесть от Ярославки, где они жили. Мать сына и не отпустила.

А звон колоколов раздавался во все стороны, раздавался, раздавался... Всё звонили и звонили.

Иногда колокольный звон не похож на все другие, заходит в душу. Другие звоны можно пропустить мимо ушей, а этот - нет почему-то. Конечно, не в самом колокольном звоне дело...

Вася стоял у окна, смотрел, как звуки расходятся от земли до неба.

Немножко походил из угла в угол. Потом снова прилип к стеклу.

Вдруг повернулся к матери и, чуть не плача, выкрикнул:

- Что же ты меня не отпускаешь?! Может, это моя последняя пасха!

Последняя пасха...

Ну и правда, вскорости Вася заболел.

А кто вперёд заболел, он или сестра его, Нина, неизвестно. Оспой они заболели. А тогда такие болезни никто в тех деревнях не лечил.

И вот сидит мама с Васей на завалинке. Поглаживает его голову у себя на коленях. А Вася спокойно смотрит в небо. Они молчат почти весь вечер. Разговаривать уже тяжело. Ветер дует во все стороны. Слабый, но надоедливый. Трава шумит. Облака рвутся и разлетаются. Вася устало закрывает глаза:

- Пойдём домой...

- Куда ж итти, мы и так дома...

- Нет, мы не дома... Разве здесь наш дом? - Вася вскидывает на миг брови. - Там...

А где - там? Ясно уж где...

Мама гладит его растрёпанные волосы:

- А как же я Нину оставлю, она болеет...

- И Нину возьмём с собой...

Вот Вася и умер.

А Нина?

Откуда нам знать, как она умерла? Вася с Ниной друг от друга, наверное, заразились, вот и умерли.

Вася с Ниной лежали на столе. В комнате с занавешенными окнами. По углам стола стояли горящие свечи. В сумерках они светили очень ярко. Люди говорили вполголоса. Старались ходить неслышно. Когда в комнате кто-то двигался, на стенах начинали танцовать бесшумные чёрные привидения.

На минуту из той комнаты все вышли. Там осталась только Зоя.

И привидение упало на стол между телами. Зоя отодвинулась, но привидение снова упало на стол. В какой бы угол она не отошла, привидение всё-равно падало на стол. Всё время падало на стол. Зоя повернулась и выбежала из комнаты.

Врезалась в чьи-то ноги, оттолкнула их.

И выбежала вон.

Прижалась к матери, положила её руки к себе на шею. И так стояла. Стало спокойно, спокойно. На улице - светло. Светит Солнце. Возле дома лежат какие-то чёрные ящики.

Зоя подошла к одному из них. На его крышке блестели белесые паучьи линии - и крест посередине. А вокруг - бледные виноградные листья.

Зоя подёргала мать за юбку и спросила:

- Мам, что это такое?

Мама сначала заплакала, а потом ответила:

- Это домик для Васи...

В доме раздавались голоса.

Зоя посмотрела в открытую дверь и увидела, что мужики несут две простыни с чем-то тяжёлым. С чем-то страшно тяжёлым.

И Зоя, не выдержав, отвернулась.

Ночью все шли по какому-то дворцу. По холодному мраморному полу. Стен никто не видел, потому что стены терялись в темноте, а люди никак не могли дойти до них. Потолка никто тоже не видел, но его, наверно, вообще не было. Хотя мраморные колонны и проступали со всех сторон, и людям приходилось постоянно петлять между ними. Зое подумалось, что раз есть колонны, значит, должен быть и потолок, но прочие из людей утверждали, что это не колонны, а высохшие и обструганные деревья. Которые это утверждали, указывали даже поваленное дерево, его торчащие корни с сухими комьями земли. Но девочке всё ж таки показалось, что это - поваленный мраморный столб с мраморными корнями. А если повалится - столб, то это не к добру. Потолок повалится тоже.

Но люди всё шли и шли. Наконец остановились. И стали выцарапывать мрамор из пола. Потом - мёрзлую землю, что находилась под полом. И выкопали руками большущую яму.

Подтащили к той яме поваленный столб или дерево. Порубили его на куски. И побросали куски в холодную глубину.

Стали думать, как закопать. Решили отковырять, значит, побольше мрамора от пола и закидать им яму. Так и сделали. Но оказалось, что мрамор - не мрамор, а просто утоптанный твёрдый снег. Он неожиданно начал таять. И скоро яма превратилась в нечто, похожее на колодец. Из воды валил пар.

Через некоторое время всё вокруг - и столбы, и пол - потаяло, и с потолка посыпались мраморные булыжники - острые ледяные осколки.

Они людей не задевали, потому что задевать уже было некого. Во всяком случае, Зоя уже никого не видела, даже саму себя, хотя стало светло, и девчонка смотрела во все глаза. Только голоса доносились со всех сторон.

- Слышишь меня, дружище?

- Мы слишком долго пробыли тут.

- Страшно, жуть.

Ледяные булыжники падали. Оставляли вмятины. Таяли. Вмятины заполнялись водой. Тысячи образовавшихся луж соединялись друг с другом. Соединялись в одну бескрайнюю лужу. От воды валил пар.

Голоса человеческие раздавались всё дальше и дальше.

- Мы уже не раз говорили об этом...

- Очень хорошо...

- Удаляемся, удаляемся... С удовольствием...

Зоя хотела позвать их, но её голос пропадал в воздухе.

Пар такой плотный летел... Девочка пробиралась сквозь него, а по воде ей навстречу плыли люди. Или трупы, неизвестно. Девочка звала людей, а трупы плыли и смотрели вверх закрытыми глазами. Спокойно так лежали, сложа руки у себя на животах. Девочка звала людей, звала, а трупы плыли и плыли, не открывали глаз, как будто спали.

Тут голову Зои обхватили чьи-то руки, и мамин голос сказал:

- Ты что кричишь? Всех побудишь!

С тех пор Емельян к своим оставшимся детям, пуще, видно, прежнего привязался, целыми днями с ними возился, даже матери не отдавал. А как гости приходили, так он ими гордился.

- Смотрите, они у меня какие: умницы, красавицы, хозяюшки... Да, растут девчата.

Зоя с Машей тоже отца обожали.

Но отец больше гордился не Зоей, а Машей. Маша, конечно, старше. Она лучше соображала, чем Зоя. С ней отцу было интереснее.

Тем более, Маша родилась от любимой жены, а Зоя...

Всем гостям отец докладывал, что Маша все басни из книжки наизусть повыучила, что отца родного уже в шашки обыгрывать начала, что полы уже один раз помыла, по собственной инициативе - это в свои-то годы!

Чаще других выслушивать это приходилось дяде Феде. Он в гости чаще других заходил. Вообще, очень-очень хороший человек. Толстый, высокий, добродушный, с пышной бородой, всё время в пиджаке и цветной рубашке. Ему что ни скажешь, он всё смеётся. Сядут они с отцом в шашки играть, дядя Федя проиграет - смеётся, выиграет - едва сдерживается, чтобы соперника, понимаешь, не обидеть, только улыбается и глазами сияет.

Но в шашки в тех гостях поиграть дяде Феде не часто удавалось. Во-первых, потому, что Емельян больше в карты играл, а шашки считал ерундовой игрой. Во-вторых, когда дядя Федя приходил, Зоя с Машей визжали от радости и тут же просили рассказать им какую-нибудь сказку. Он никогда не отказывал: кажется, он больше к девчонкам в гости приходил, чем к отцу. Хотя дядя Федя с Емельяном тоже любили друг другу всякие истории травить.

Однако отцу приходилось гонять чаи и разговаривать серьёзные разговоры, например, с соседом Ефимом, первым кулаком на деревне, а дядя Федя рассказывал девочкам сказку.

Он начинал:

- Однажды этот... как его...

Маша предполагала:

- Иванушка-дурачок?

Зоя кричала:

- Илья Муромец!

- ...ну да, Илья Муромец пришёл к... э-э-э...

- Змею Горынычу!!

Дядю Федю вдруг охватывало вдохновение:

- Змею Горынычу и сказал: 'Ну что, пойдём к Соловью-разбойнику?' - 'Сейчас, чай допью, и пойдём'. - отозвался Змей Горыныч. - 'Ты пей, а я пока на дальняк схожу'.

Непонятно отчего, но у девочек чуть животы не лопались в таких местах от смеха. Может, оттого, что герои дядифединых сказок говорили разными и очень смешными голосами. А может, оттого, что дети вообще любят не очень чистый юмор, и дядя Федя знал об этом.

- Но дальняк оказался запертым изнутри. - продолжал сказочник. - Илья Муромец вернулся и спросил: 'Как ты думаешь, может, Соловей-разбойник там сидит?' - 'Какой Соловей-разбойник! Там моя жена третий день как уже - яму копает, углубляет'. - 'Не может быть, сердцем чувствую, что там Соловей-разбойник!' - 'Да я тебе говорю - моя жена там'. Илья Муромец плюнул в сердцах, пошёл, вышиб плечом щеколду, открыл дверь... а там, друзья мои... - кулак Ефим сидит. Прячет зерно от государства и нахально делает вид, что занимается на толчке чем-то более достойным!

Кулак Ефим услышал только последние слова, с недоумением перевёл взгляд на весёлую компанию, растерянно похлопал своими большими глазами и сердито огрызнулся:

- Ты, Фёдор, смотри, как бы тебя самого не посадили!

А дети подыхали от хохота.

Непонятно, вроде ничего смешного, а всё-равно с ним смеяться хотелось, таким смешным человеком этот дядя Федя был.

Приходил он в гости с дочкой своей белобрысой - статной девчонкой. Тоже гораздой на выдумки. Она, наоборот, никогда не улыбалась, но иногда говорила остроумные вещи. Удивительно так у неё выходило.

Вообще, какой-то удивительный человек... Дядя Федя в ней души не чаял. Настоящее имя её - Ленка, но дядя Федя звал её дочкой всё время. Ласково... Так её и другие иногда стали называть - Дочка.

Дочка тоже любила сказки рассказывать. И тоже - в дядифединой манере.

Таинственным голосом Ленка начинала:

- Однажды... Змей Горыныч со своей женой пошёл на море...

Мало кто из их односельчан видел море хотя бы раз, о нём только мечтали. Но они же ж в таком месте жили - три года скачи, ни до какого моря не доскачешь.

- Пошёл на море... Зашла вот жена Змея Горыныча в ласковое море, а Змей Горыныч ей и говорит: 'А знаешь, там раки водятся!' Жена Змея Горыныча аж уписалась со страху. Тут из глубины вынырнул Илья Муромец и строго спросил: 'Кто тут писает прямо в море?!' А жена Змея Горыныча и говорит извиняющимся голосом: 'Это я из-за того, что раки здесь водятся'. Илья Муромец запустил руку в воду, выудил оттуда рака, поднял его за клешню кверху: 'Какие? Вот такие, что ли?' - 'Ну д-д-да-а...' Илья Муромец с досадой вышвырнул рака на берег и рявкнул: 'Какие в море, к чертям собачьим, раки могут быть?! ТУт один акулы!!!' Так жена Змея Горыныча вдобавок ещё и усралась.

Такие вот сказочки.

Подружилась Зоя с Леной, конечно, крепко. С Машей, хоть и сёстры, они не так дружили. А с Дочкой могли сидеть целыми днями где-нибудь на чердаке и всякие глупые истории друг для дружки сочинять.

Когда в щели чердака пробивались солнечные лучи, становилось так хорошо, так таинственно: Дочка становилась похожей на седую ведьму. Лучи, её белые волосы... А ещё - таинственный голос, отрешённый при рассказывании взгляд...

На улице она больше всего любила жечь костры. Высокие, выше крыши. Большие брёвна притаскивали соседские пацаны. Тоже любители зрелищ. Они орали возле костра, как дураки. А девчонки стояли и смотрели. Молча.

От Ленки часто пахло дымом.

А дурь из головы лезла ещё чаще.

Раз она сказала своим серьёзным таинственным голосом:

- Зой... Слышишь, давай чей-нибудь сарай спалим? Представляешь... на какую высоту взлетит... огонь.

Перелезли через забор, понатыкали с разных сторон чьей-то сарайки соломы. И подпалили. Даже не ожидали, что огонь так быстро разойдётся.

Люди начали сбегаться со всех сторон. Ленка стояла и любовалась огнём. Она и не думала убегать.

Конечно, досталось дочкам тогда на орехи - Емельяну с дядей Федей пришлось отстраивать сарай заново.

Дядя Федя тогда первый раз в жизни накричал на Дочку. Потом, правда, прощения пришлось просить. Но Дочка прощать не собиралась. Она не терпела подобного обхождения.

На Зою отец тоже покричал слегка. А прощения просить и не подумал. Забыл.

Однажды - вот ума хватило! - когда дядя Федя гостил у Емельяна, а подружки сидели в соседней комнате, Дочке взбрело в голову отомстить.

Решили выйти потихоньку, пойти к Дочкиному дому, там и спрятаться. Родители хватятся - дети пропали. Начнут искать, никого не найдут, и дяде Феде придётся итти домой одному. Вернётся, опечаленный, в пустой дом, а детишки - вот они!

Так и постарались сделать.

Пришли к Дочке домой, свет зажигать не стали, чтобы не выдать себя, побродили некоторое время по комнатам, а потом, когда решили, что уже пора, залезли в погреб и затаились.

- Вот это холодина! - сказала Ленка.

- Зверская холодина! - отозвалась Зойка.

- Да даже не холодина, а, можно сказать, мороз..!

- Да...

А дядя Федя всё не шёл.

- Что ж он не идёт? Прямо наказание какое-то!

Девчонки уже начинали нервничать и замерзать. Но Ленка отступать не желала.

Зойка прижалась к ней, у неё уже зуб на зуб не попадал. Дочка обвила её своими тёплыми руками, и чуть пригрела.

- Ух, как в могиле! - сказала Зоя. - Как ты думаешь, в могиле так же холодно?

Дочка, дрожа от холода, ответила:

- Какая разница? Мертвецам уже, я думаю, всё-равно.

- Дочка, а что там, когда все умирают, на том свете делается?

- А чорт его знает. Этого никто не знает. Врут разве что только, только слушать согласись.

- Мама говорит, что те, кто праведно жили, те лежат под деревом, яблоки едят и дурака валяют, а тех, кто грешил, тех на сковородках жарят.

- Да я так думаю, кому мы на том свете нужны - яблоками нас кормить бесплатно! Да ещё со сковородками возиться! Возня одна!..

- А что тогда?

- Ну, скорей всего, ничего... А! Не знаю, отцепись. Умрёшь - узнаешь.

Зоя вцепилась Лене в руку:

- Почему ты мне ничего не говоришь?! Я же знаю, что ты знаешь!

- Вот, дурочка - пристала! Да не знаю я ничего - отцепись!

Обе, недовольные, замолчали.

Потом Дочка сказала, что сходит, рискуя столкнуться с отцом, сходит всё-таки за шубами - невозможно уже терпеть такой холод.

Она поднялась по лестнице и пропала наверху.

А Зоя осталась сидеть в темноте одна.

Ей почему-то подумалось, что и на том свете так же. Вот живёшь так, дружишь с кем-то, ругаешься, а потом всё куда-то пропадет, и ты остаёшься в полной темноте, ничего не видишь, и ничего не знаешь, и холод, и тоска собачья.

- Вот, в темноте только одну шубу нашла, отцову.

Дочка уже успела вернуться.

Она засунула руку в один рукав, Зоя - в другой, подруги обнялись, прижались друг к дружке, укрылись огромной шубой со всех сторон, стало тепло-тепло.

Зоя позвала шёпотом:

- Дочка...

- Что?

- Ты... - Зоя почему-то боялась спросить. - тоже умрёшь..?

Лена с гордостью ответила:

- Конечно.

- Я не хочу, чтобы ты умирала...

Лена принялась утешать:

- Вот дурочка! Ну чего ты... Это, знаешь, будет так нескоро, что ты уже и не вспомнишь про меня. Даже не узнаешь, что я умерла. Это будет... лет через сто!

У Зойки даже слёзы по щекам потекли:

- Я и забывать тебя не хочу...

- Да ладно тебе! Ты, может, ещё и раньше меня умрёшь!

Умела Лена утешить человека.

Зоя тут же успокоилась и плакать перестала.

Незаметно обе умерли. Тёмная такая пустота переползла к ним в головы. И они про всё забыли.

Потом свысока стали доноситься звуки хлопающих дверей, чьи-то приглушённые голоса...

И - вдруг - Зойкину голову осенило: так это дядя Федя, наверно, вернулся и дверями наверху хлопает!

Зойка ткнула Дочку локтём в бок, та мгновенно проснулась.

- А! Уже. Наконец-то... Ну давай, пошли...

Девчонки ещё не успели проснуться, поэтому просто появились в дверях с шубой и стали молча.

Солнце, оказалось, уже светило вовсю.

Посреди комнаты стояли и дядя Федя и отец. Они обернулись на дочерей и некоторое время молча смотрели.

Наконец Зойкин отец грозно произнёс:

- О, живые.

Дядя Федя хотел хохотнуть, но наткнулся на взгляд Емельяна и расхотел.

И Ленкин папа даже не знал, что делать, радоваться или злиться.

Емельян зарычал:

- Где вы ходили?! Мы всю ночь вас искали, каждый овраг по двадцать раз проверили, всю деревню на уши поставили!

Лена спокойно ответила:

- А мы в погребе сидели.

Брови Емельяна полезли вверх:

- Где??

Дядя Федя хохотнул:

- Да ладно, не горячись.

Но Емельян не успокаивался:

- Фух, да нет, с такими деточками... я сейчас пойду домой и застрелюсь!

Однако голос его уже смягчился:

- Нет, у меня уже сил никаких нет...

Он, покачиваясь, вышел из дома.

Зоя встревожилась:

- Ох, за хворостиной пошёл!

Дядя Федя засмеялся:

- Да не волнуйся, Зой... Он вчера руку вывихнул - ха-ха - когда в карты резался, так что пороть не будет!

Потом подошёл, обнял девочек своими медвежьими лапами и сказал:

- Ну да ладно, всё хорошо, что хорошо кончается.

А потом прибавил:

- Эх, всю ночь пролазил, пойду-ка я сосну теперь немного. А потом, Зой... отведу тебя домой, чтоб тебе не очень досталось.

Вот так, и даже не стал выпытывать, что девочек в погреб занесло.

А Зоя с Дочкой забрались под одеяло - фух, до чего хорошо после спанья в холодном погребе забраться в мягкую, тёплую кровать, вытянуть в таком блаженстве ноги...

Дочка посмотрела мечтающим взглядом в потолок и произнесла:

- Да, всё-таки наши папки нас любят, всю ночь нас по оврагам разыскивали.

Зоя положила голову на её тёплое плечо и, счастливая, заснула.

Но от отца Зойке - всё-таки - влетело; так, не сильно, но всё-таки.

Отец детей никогда не бил, даже голоса почти никогда не повышал, бойкоты не устраивал - а всё-равно как-то так получалось... Он давал понять, что недоволен чем-то - и ждёт исправления.

Как-то раз Зоя с отцом сидела в комнате. Отец читал газету. А Зоя вышивала что-то - у неё - бац - нитка порвалась - и матерное слово с губ сорвалось.

Выматерилась Зоя - и остолбенела. Она от отца таких слов никогда не слышала, а тут, шмакодявка такая - и материться при нём посмела.

Зоя глянула с испугом на отца... А он как читал газету, так и продолжал читать. Сделал вид, что ничего не слышал.

Зоя тогда чуть со стыда не сгорела. И дала себе слово, что всё, никогда в жизни больше материться не будет.

Вот так и получалось. Дядя Федя прощал своей Ленке всё на свете, а Зое от отца доставалось.

А Ленка и рада стараться - то очередной пожар устроит, то чужую лодку на середине реки затопит и сама при этом чуть не утонет, то с дерева свалится и руку себе сломает.

Придут соседи жаловаться на дочку, а дядя Федя подзовёт её к себе и спросит:

- Ты зачем это чужую лодку затопила? Что? Кораблекрушение хотела изобразить? Вот выдумает же! А почему именно эту лодку? Что? Водоизмещение, говоришь? Красивая лодка?.. Да ладно, не волнуйтесь, будет вам лодка, ещё лучше прежней... Вот хулиганка! Я с тобой ещё поговорю! С тобой одно - ха-ха - разорение...

Но, несмотря на вечные свои выходки, в школе Ленка училась хорошо. Вдобавок - любящая дочь. Как же ей не прощать?

Однажды вдруг Ленка сказалась больной, наотрез отказалась ходить в школу.

Дядя Федя потрогал ей лоб рукой и сказал:

- Что-то ты, симулянтка, действительно похудела, побледнела... Что, может, влюбилась в кого?

Дочка грубым голосом ответила:

- У меня ещё волосы не выросли, чтобы влюбляться.

- Во! Молодёжь какая грамотная пошла! Грубиянка ты, дочка!

Дочкин папа улыбнулся, покачал головой и поспешил уйти, чтобы ещё больше не раздражать больную.

Зоя потом долгое время думала, что девушек с короткими волосами замуж не берут, поэтому все носят длинные. А у Дочки волосы на самом деле были короткими, шею только до половины прикрывали. Дочка специально просила их обстригать, потому что длинные волосы в костёр всё время падают. А потом так воняют, что мочи нет.

Когда дядя Федя ушёл, Дочка так же грубо поинтересовалась у подружки:

- Ну и как там, у вас, погодка?

Из-за болезни голос её с каждым днём становился всё грубее и грубее. Вдобавок она с таким недовольством разговаривала, как будто винила Зою, что она 'там, у них' живёт, а не здесь.

Зоя грустно ответила:

- Хорошая погодка, Солнце...

- Хорошая погодка - это хорошо...

Дочка приподнялась на локте, чтобы посмотреть в окно.

- Давай пойдём, походим где-нибудь! - предложила Зоя.

- Ой, не могу. Я ведь, Зой... правда болею. Как встаю на ноги, так тошнит всё время, голова кружится.

- Жаль, а то б лодку затопили бы...

- Ты что, с ума сошла?

- Ну, как хочешь...

Дочка вдруг резко приподнялась с кровати, подобрав под себя ноги. Подождала, закрыв глаза, когда голова перестанет кружиться, и принялась какую-то смешную ерунду рассказывать, чтобы утешить подругу.

Рассказала, откинула свою белобрысую голову на подушку и беззвучно рассмеялась. Или нет - наверно, просто улыбнулась.

И стала в тот миг такой красивой... Она и так была очень красивой. Но какой-то прохладной, неземной красотой. А вдруг стала как-то по-другому, по-человечески красивой.

Зоя, кажется, в первый раз увидела, как Дочка улыбается, какая красивая, оказывается, у неё может быть улыбка. Долго не могла притти в себя.

И вот девять лет Лене успело исполниться, когда она умерла.

У неё признавали и воспаление лёгких, и то, и сё. Потом выяснилось, что у неё было никакое не воспаление лёгких, а просто солитёр. Длинный жирный червь, поселившийся в теле. Он задушил Ленку, когда подобрался уже к самому горлу и попытался выползти наружу. А детишки этого червя, когда она умерла, всё-таки выбрались, полезли через рот, через нос...

Последние сутки Лена не спала ни днём, ни ночью. Кричала, мучилась. Девять лет ей успело исполниться.

Возле кровати со стены в одном месте сошла краска. Перед смертью Ленка от боли била в эту стену рукой.

Зоя потом всю ночь видела, как Лена сидит на своей кровати и смотрит в окно, и устало закрывает глаза, и как у неё кружится голова. Как у Зои. Зоя потом всю ночь смотрела, как у неё кружится голова, смотрела на го... ло-во... кру-же... ни-е...

Дядя Федя чуть с ума не сошёл за сутки, за целые сутки.

Зоя боялась даже смотреть в сторону дяди Феди. На Ленкиных похоронах. Всё время отворачивалась от него. Да и от других, в общем-то, тоже. Боковое зрение плохо работало, просто смешивало цвета, в ушах тоже всё сливалось в один шум.

Зоя внимательно смотрела на Дочку, старалась запомнить её лицо.

Её хоронили в свадебном платье.

Лена была очень-очень красивой.

'Наконец-то Астра нашла себе подружку, по имени Звезда. Такое вот совпадение, ведь Астру тоже звали Звезда.

Звезда нечаянно столкнулась с Астрой и поэтому не упала на самую землю. А Астра спросила:

- Откуда ты, и куда, и зачем ты тут?

А Звезда ответила:

- Тебе незачем это знать. Я Звезда, и это всё, что могу сказать.

Потом помолчала немного и продолжила:

- Посмотри туда, видишь тех лошадей, белую и серую? Ты... Ты будешь на серой, а я - на белой. Мы будем скакать наперегонки.

И они пустились скакать.

Емельян говорил, что дядя Федя очень сильно переживал.

Недели две Дочкин папа гости не приходил, а Зоя почему-то обходила его дом десятой дорогой. Наверно, боялась, что в доме покойницы завелись бездомные привидения.

Потом дядя Федя всё-таки зашёл.

А Зоя сидела в соседней комнате. Не хотела к нему выходить. Боялась его увидеть. Боялась, что дядя Федя разобьётся на части, когда она его увидит. Или что она разобьётся насмерть.

Но потом ей пришло в голову, что это не очень-то вежливо притворяться отсутствующей, когда ты дома, что дядя Федя подумает, будто она на него обиду какую-нибудь держит.

И Зоя, стараясь не краснеть, зашла к дяде Феде в комнату. Даже не поздоровавшись, села на край стула рядом с ним.

А дядя Федя, на удивление, как ни в чём не бывало, разговаривал, шутил попрежнему, лениво посмеивался в аккуратно причёсанную бороду.

Тогда это Зое представилось чем-то кошмарным. У неё тогда глаза на лоб полезли, не от удивления даже, а от ужаса, фантастического ужаса какого-то.

И только через несколько лет она поняла, что это такое. Когда прочла у Владимира Маяковского:

Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен, -
а самое страшное
видели -
лицо моё,
когда
я
абсолютно спокоен?

Часто, когда Зоя читала 'Облако в штанах', героем этой поэмы ей представлялся почему-то дядя Федя, натуральное Облако.

Или, иногда, она сама...

Дядя Федя рассказывал про Зою с Леной:

- Помнится, раз иду я, смотрю - сидят: одна в яме, другая - возле ямы. Реву-ут обе!.. Одна ревёт, что в яму залезла, а выбраться не может, другая - что не может вытащить. Умора! - дядя Федя засмеялся, а потом внезапно погрустнел. - ...Да, из ямы...

Емельян смутился, хотел избежать разговора о Дочке, попытался поговорить на другую тему. Но, кажется, даже сам не слушал, о чём говорил.

А дядя Федя воскликнул:

- Что ты всё за Машу да за Машу разговариваешь?.. Ну хорошо. Ты будешь для Маши, а я - для Зои.

Вот они и поспорили.

- Ты, - продолжил дядя Федя, - будешь одевать Машу, а я - Зою. Посмотрим, кто будет лучше одет.

Дядя Федя работал заведующим магазина, поэтому был уверен в своих возможностях.

Но жизнь распорядилась по-другому.

Буквально на следующий день - беда не приходит одна - пришла очередная новость.

Заместитель дяди Феди воспользовался доверчивостью начальника и рассеянностью убитого горем папы. Обворовал магазин подчистую и сбежал с наворованным неизвестно куда. И у заведующего случилась большая недостача.

И дядю Федю посадили. С конфискацией имущества.

Так протекала жизнь.

Как раз в той деревне раскулачивание началось.

Семья Емельяна не сказать, что жила богато, но корову имели, лошадь имели, дом ещё (большой, на берегу реки, с разукрашенными окошками, с сияющей железной крышей - самый красивый дом в Ярославке)...

И Емельяна... Раскулачили Емельяна.

Без огорода и всякой живности в деревне прожить невозможно (разве если с полей воровать), поэтому пришлось перебраться в город, в Курган.

Отец где-то неделю одной лопатой рыл землянку, огромную яму. Потом проделал отверстие для входа, соорудил из досок пол и крышу. И стали жить в этой яме.

В то время, когда в Кургане семья жила в чужом доме, несколько ночей подряд случались с Зойкой некоторые происшествия, которые она надолго запомнила. Никак не могла забыть.

В один из вечеров, отправляясь спать, Зойка увидела посреди комнаты Лену в свадебном платье; та стояла к подруге спиной и, создавалось впечатление, внимательно смотрела на стену; по стене, которую освещало платье, иногда проходила трещина, будто молния - потом стена снова срасталась. Зоя стала приближаться - и с каждым шагом цвет платья Лены менялся: сначала платье сделалось чёрным, потом - снова белым, потом Лена вообще исчезла. Снова появилась. И снова исчезла. Сколько Зоя потом ни ходила по комнате, подруга всё не появлялась.

Зоя залезла на кровать, заняла место возле окна. Через несколько минут пришла Маша, ей пришлось лечь с краю. Недовольная сестра вскоре заснула. А Зое не спалось.

Вдруг занавеска на окне засветилась слабым огнём, который зажёгся за ней. Свет становился всё ярче и ярче. Зоя подумала, что это Дочка - держит в руке горящую свечу, подходит к окну всё ближе и ближе.

Зоя вскочила и отдёрнула занавеску.

За окном - никого. Только Луна в небе движется... И ветер никак не может задуть её слабый свет.

Нет нигде Дочки. А Зоя полночи сидела перед окном и ждала её...

Вроде как она сейчас появится - по щучьему веленью.

Однажды Зоя проснулась среди ночи, посмотрела - Маши нет. Зоя почему-то встревожилась тогда не на шутку. Встала и пошла к отцу с матерью - оказалось, их тоже нет, и кровать аккуратно заправлена. Дверь хозяйки - закрыта на ключ. Зоя стала бить в дверь кулаками и ногами, кричать. Но никто не открывал.

Зоя хотела выбежать во двор, побежала к выходу. Но эта дверь сама собой распахнулась, и Зоя увидела на пороге - скелет стоит. А в руке палку держит. А внутри у него - червь (Зоя начала пятиться). Вот скелет прошёл по сеням, отстукивая палочкой перед собой, как незрячий, и остановился, приподнявши подбородок и уставившись в одну точку.

Зоя уже упёрлась спиной в стену, уже никуда не могла отступить и просто со страхом смотрела перед собой.

Тогда червь ухватился за позвоночник, пополз и прополз через нижнюю челюсть прямо скелету в рот. Разжал ему зубы, высунулся из них и уставился на девочку. И сказал своим червивым голосом:

- Ангелу Хранителю своему передай: так говорит Держащий одного червя во чреве своём, ходящий посреди сеней: определяю человеков тебе, сновидения тебе, и меру скорби тебе, и то, кого ты будешь любить и кого ненавидеть; ты многих переживёшь, имея терпение. Но имею против тебя то, что ты забыла первую любовь твою. Итак вспомни, что ты желала, и что ты желаешь теперь, и поступи сообразно твоему желанию. И если решишь итти со мной, то подыму тебя с места твоего и положу в чёлн. После сего поплывёшь на тот берег реки и вот увидишь незарастающую трещину в земле: взойдёшь туда, и увидишь то, чему надлежит быть после сего. Скорбь охватила Лену у нас, и хочет залучить она себе подругу. Для того и пойдёшь со мной. Если вспомнишь обещание твоё.

Зоя закричала:

- Нет, не пойду, не пойду с тобой!

Тогда червь вытянулся изо рта - чем дальше вытягивался, тем, кажется, длиннее становился - обвил девочке запястье и слегка потянул к себе. Ей едва удалось высвободить руку. Тогда червь ухватил девочку за шею и несколько раз обвился вокруг неё. Зоя попыталась оторвать червя от своей шеи, но он оказался как железный, даже подковырнуть пальцем его не удалось.

Тут червь поднял девочку, и она повисла, будто в петле. Хорошо хоть руками за петлю удалось ухватиться крепко, чтобы голова её от позвоночника не отделилась. Вскоре Зоя почувствовала, что скелет несёт её по воздуху.

С трудом перевела глаза вниз - хотела посмотреть, на какую высоту-то её червь поднял. И оказалось, что вот, скелетова голова - прямо перед её ногами. Ну Зойка, конечно, треснула со всей дури скелету ногой в челюсть. Скелет клац зубами - перекусил червя. Но череп, тот, конечно, тоже свалился на пол. Вместе с червём. И вместе с девочкой.

Скелет не обратил на это никакого внимания. Всё так же постукивал палочкой по полу, шёл вперёд и наконец скрылся за дверью.

А Зоя осталась наблюдать за агонией червя. Он, как пружина, извивался на полу, разбрызгивал свои внутренности, иногда подпрыгивал девочке по пояс. Но движения его становились всё более вялыми, вялыми. В конце концов он замер. Время от времени слегка только подёргивал телом. Умер.

Маша, услышав эту историю, сказала сестре:

- Как ты думаешь? может, Лена - это чорт?

- С чего ты взяла? - спросила Зоя, а сама и палец ко лбу приставила, задумалась, значит.

- Да вот, мама про Ленку всё время говорила: 'Эта чертовка, эта чертовка!' Я вот и подумала: может, и правда - чорт?

Зою целый день свербила эта мысль, места девчонка себе просто не находила. А под вечер ей пришла в голову идея.

Мать всегда твердила, чтобы дети не оставляли книги открытыми после того, как почитали.

Те интересовались:

- Почему ж нельзя?

- Черти приходят и читают.

Зоя с трудом представляла себе пришествие чертей, а потому не очень-то доверяла такому запугиванию. Но теперь схватилась за него - ведь это единственный способ заманить Дочку в дом. Правда, и другие черти могут навалиться, ну да ничего, всем места хватит. А Дочка должна притти непременно - ведь здесь наверняка её земельный надел.

Зоя высказала сестре свои соображения насчёт Ленки. И Маша решила поддержать затею.

Они улучили момент, когда остались вечером в доме одни. Все куда-то разошлись и ещё не вернулись.

Сёстры зашли в самую тёмную комнату. Положили для чорта ''Библию'' на стол, раскрытую. Потом подумали, положили ещё - чтобы выбор был - сочинение Жуля Верна, любимую книжку Ленки, тоже раскрытую. Зажгли свечу и поставили между книг.

От свечи стало ещё темнее. Книги-то видно, а что вокруг делается - нет. Особенно после того, как на огонёк посмотришь. Слепит.

Сидят сёстры в полнейшей темноте, смотрят на огонёк, на сияние вокруг, трясутся от страха.

Тут Маша шепчет:

- Смотри, Зой... книжка вверх поднялась чуть-чуть...

Зоя сначала посмотрела - книжка как лежала, так и лежит. Но потом присмотрелась - и впрямь, одна из них подлетела чуть-чуть и висит в воздухе.

Маша тут вцепилась в сестру своими ногтищами и завопила шёпотом, испуганным:

- А-а-ай, в книжке страницы перелистываются!!

Зоя не поверила сначала, потом присмотрелась - и правда, перелистываются...

Зоя зашептала:

- А не видишь, кто перелистывает? - прямо в ухо зашептала, чтобы чорт не слышал.

- Вижу... волосы белесые только, аж до самого пола...

- Оххх, у Дочки таких длинных волос не было. - сказала Зоя трясущимся шёпотом, пытаясь изобразить разочарование.

Маша истерически выдохнула:

- Значит, в могиле отросли. - и ещё не успела решить, падать ли ей в обморок или наоборот, бежать куда глаза глядят.

И тут дверь за спинами сестёр зевнула, как бандит, точнее - распахнулась, подул резкий ветер, задул трепыхающийся свечкин огонёк, книги захлопали своими листами, и чей-то чужой, совершенно не Ленкин голос вдруг заорал:

- Это вы, что ли, мою 'Библию' взяли? Как вы посмели взять мою 'Библию'?! Ведь это моя 'Библия'! Да я вас за это!!!

Сёстры вскочили, завизжали от страха, как свиньи резаные - побежали, ничего вокруг не разбирая. Это внезапный свет из-за двери их ослепил.

Тут Зою схватили за волосы и куда-то потащили. Зоя закрыла глаза и заревела, ожидая страшной своей участи. Зоя тогда подумала, что скелет, гад, всё-таки добился своего, гад! Сволочь! Сволочь!

Зоя кричала, заливаясь слезами:

- Сволочь!.. - и не могла остановиться.

Зоя лупила кулаками по воздуху, стараясь угодить в скелета. А тот всё не унимался, начал уже ухо выкручивать, потом дал - так, что у девочки чуть череп не отвалился - подзатыльник и только тогда успокоился, отпустил.

Зоя начала кулаками вытирать слёзы, опасливо озираясь вокруг - как бы кто ещё раз не врезал. И с досадой поняла, что за скелет приняла их дурную хозяйку, которая и вломилась к ним в дверь.

Потом хозяйка рассказывала родителям:

- Какие у вас дети невоспитанные! Мои книги без спросу берут, ругаются на чём свет держится, дерутся. Особенно вот эта, мелкая, вообще какая-то дикая, ненормальная. Свечи, главное, жгут - а если пожар?! Ещё раз подобное повторится, я не смогу позволить вам здесь оставаться. - и её палец сердито постучал по столу.

А Зоя смотрела на пол под столом. Перед глазами всё плыло от стыда, досады.

Руку ей Маша всю исцарапала, волосы - эта сумасшедшая тётка половину повыдергала, ухо - болит, затылок - трещит, упадок духа - совершеннейший. Дорого же ей обошлась ловля чорта! Общение с потусторонним!

Да, но ещё раз подобное не повторилось. Потому что отец уже выстроил семье их, собственную, землянку!

Ну ничего, вроде, стали жить. Окраина города тогда вся была обставлена землянками. Кто - раскулаченный, кого просто голод в город пригнал. Так постепенно обзавелись многочисленными соседями.

Вышла Зоя однажды посмотреть, как соседи строятся. Красота такая: впереди - свежие ямы, а позади - глядь, уже дым из-под обжитой земли идёт, от печек-буржуек.

Вот так стала Зоя вперёд смотреть - смотрела, смотрела, вдруг увидела - киргизы едут мимо.

Про этих киргизов много легенд ходило.

Маша говорила, что киргизы детей воровали, колбасу из них делали; непонятно - правда, не правда. Скорей всего, не правда, потому что промышляли они совсем не колбасой, а тем, что поля чужие поля обносили.

Соседка, молодая, ещё незамужняя, говорила, что киргизские мужики себе письки отрезают; у них, в пустыне, где они живут, ни речек, ни озёр, ни колодцев нет, поэтому им приходится грязными ходить частенько; так они ещё терпеть могут кое-как, а с грязными письками ни в какую не желают ходить, потому и отрезают их. А ещё потому, что вера к этому принуждает киргизская.

Отец говорил, что киргизы свиней не едят. Потому, что от свиней эти самые черви, солитёры заводятся. А ещё потому, что им их вера запрещает.

И ума у Зои хватило - она уже достаточно большая выросла - крикнуть им:

- Киргиз - чушку грыз!

А они ж свиней не ели. Так что оскорбился киргиз очень сильно.

Но они, вроде, проехали, и всё.

А мама дочкам говорила, что киргизы перед тем, как книжки читать, всегда руки и ноги моют; во-первых, чтобы требования веры соблюсти, ну и, в конце концов - для того, чтобы книжку ненароком не загрязнить.

Зоя потом диву давалась, какая у них замечательная вера, санитарно-гигиеническая.

Стояла Зоя возле дороги, размышляла о киргизской вере, замечталась. А киргизы как раз ехали обратно, с работы, так сказать. И один из них, видно, запомнил нахальную девчонку, слез с подводы - и за ней.

Зойка так грёбнула! Киргиз за ней до самой землянки бежал. Ну, конечно, не догнал. Если б догнал, неизвестно, чтоб произошло.

Залетела Зойка в землянку, прыгнула в кровать, спряталась под одеяло и постаралась с ним слиться, чтоб её видно не стало. Так и лежала, размышляла о том, какой страшный вокруг мир: тётки всякие за уши дерут, скелеты какие-то душат, постоянно приходится от кого-то убегать, от кого-то прятаться.

На улицу после того случая целый час боялась выйти.

А потом стеснялась, стеснялась, да и спросила у отца робким голосом, теребя пальцами от смущения:

- Пап... а у тебя писька есть?

Папа сначала чуть книгу из рук не выронил, которую читал, потом справился с первым волнением, проглотил слюну и убедительно сказал:

- Есть...

И ещё, глядя на изумлённое личико дочки, встревоженно спросил:

- А что, тебе кто-нибудь сказал, что нет?! Почему ты спрашиваешь?! Кто это тебя спросить надоумил?!

Зоя со стыда чуть сквозь землю не провалилась:

- Да нет, я это... сама... просто подумала ...

Дальше в землянке оставаться становилось опасным, поэтому пришлось выбежать на улицу и отдаться на волю божью.

Ну а чего тут удивляться? Все мужики тут с неотрезанными письками ходят. Наверняка с грязными. А как же иначе? Правильно киргизы говорят, что все русские - свиньи.

Та молодая соседка, которая про киргизов рассказывала, кроме того ещё и на кирпичном заводе работала. Располагался такой поблизости. Соседка к ним часто шлындала, поэтому Зоя к ней часто и приставала: 'Возьми меня, возьми с собой на работу!'

И однажды соседка взяла Зою на этот кирпичный завод.

Но Зоя так подгадала здорово!

Там такие, ещё не обожжённые, кирпичи лежали штабелями.

И стена из кирпичей обрушилась прямо на неё.

Зоя только успела услышать страшный грохот где-то сбоку, повернулась, глянула наверх - и ей показалось, будто целое небо на неё падает, тяжёлое, больное небо.

Соседка хватилась, что девочка шла следом - и нет девочки, куда-то пропала.

Стали раскапывать.

Раскопали. Вытащили девочку без сознания, конечно. И принесли домой.

Потом чуть ли не каждые пять минут к ним кто-нибудь в землянку находил:

- Жива девочка?

Каждому посетителю бодро отвечали:

- Жива!

Мама говорила тогда, что Зоиной жизнью весь кирпичный завод интересовался.

А Зоя представляла себе, как это весь кирпичный завод, со всеми своими трубами, со всеми корпусами выползает на дорогу, как черепаха, и медленно движется, топоча ногами об землю так, что дрожит кругом земля. Потом заводу приходится осторожно пробираться между землянками - не дай бог хоть одну раздавить - и наконец находит нужную. Завод пригибается почти к самой земле, заглядывает окошком в дверь землянки и басит:

- Жива девочка?.. Ну и слава богу!

Потом ползёт дальше и каждым следующим окошком улыбается прямо в дверь, пускает солнечные зайчики в темнотищу, чтобы девочку развеселить. Тяжело, конечно, такому огромному заводу туда-сюда ползать, а он ползёт и всё ради Зои, чтоб девочка не умерла со скуки или чего прочего.

Конечно, такая забота - это хорошо, но все настолько настохорошели со своей заботой, со своей любопытствующей жалостью!..

Однако Зоя всё-таки выжила.

Хотя перебито, наверно, было всё.

Месяца где-то два отлёживалась, а когда уже начала ходить, то еле ноги передвигала. Еле-еле душа в теле - вылезала на улицу свежим воздухом подышать, ноги передвигала, передвигала... А как увидела вдруг, что кто-то смотрит, так сразу - приободрилась и пошла побыстрее.

Гордая! Даже тогда не хотела показать свою слабость.

Чудилось, что если кирпичный завод будет продолжать её навещать, то, в конце концов, он вывалит на неё новое небо кирпичей и тогда уже наверняка раздавит.

Наш Емельян хоть нигде ни одного дня не учился, но слыл образованным человеком. Самоучкой, как тогда говорили.

Он прославился тем, что чуть ли не всему Кургану, кому заявление, кому жалобу, всему Кургану писал. Все к нему приходили, и всем писал. Умел Емельян и умное словцо вставить там, где надо, и слезу в письменном виде пустить, где необходимо.

Но ему и самому такой талант пригодился.

Когда произошло раскулачивание, Емельян как-то смог за себя постоять, а его друга, Ефима... с Ефимом всё-таки сурово обошлись - посадили. Но потом, правда, выпустили, и он с семьёй уехал к родственникам в Барнаул. Стали они там жить, и больше Емельян его никогда не видел.

И вот через какое-то время - Емельян писал во всякие учреждения - разобрались, что неправильно раскулачили. Но вернуть семье прежний дом уже не смогли (или Емельян сам не захотел), потому что там детский сад уже устроили. И выплатили деньгами.

Купили домик в Кургане. В живописном месте - неподалёку озеро. Обзавелись хозяйством новым - кошками, собакой. Приобрели корову. Вдобавок ещё двух детей родили - Васю, Пашу.

А свою землянку подарили другим кулакам.

Зоя с Машей пасли корову по очереди. Бродили с животиной возле озера...

Пошла раз Зоя пасти корову. Дождик наморасивал. Серые круги - небо, вода. Прохлада.

Зоя завернулась в фуфайку, пригрелась и нечаянно заснула. Пастух!

Тут в ушах начался страшный скрежет. Зоя подняла голову, чтобы посмотреть, кто ж это скрежещет. Оказалось - её корова - вышла на середину озера и скрежещет.

Да не озеро это - а сплошное стекло. Зоя подошла (по стеклу) к своей корове поближе и только тогда заметила, что у той - алмазные копыта. И она вырезает на стеклянной крыше спокойного озера квадратные окна, и те падают вниз. Со звоном разрываются прямо при полёте.

Зоя подумала, что жилище озера очень похоже на землянку, только у землянок не бывает таких красивых стеклянных крыш. Может, это не землянка, а дом для обмывания покойников? Но почему же в этом доме нет воды? Тогда, может, это дом для обмывания найденных кладов? Но дно слишком илистое, какие там можно найти клады...

Ах, нет, вода всё-таки есть, вон воробей проплывает прямо посреди озёрного жилища. Похоже, он будет первым покойником. Но нет, он всё-таки нашёл окно, вырезанное коровой, и выпорхнул из жилища. Да, снаружи озера летать гораздо легче, чем внутри.

Потом Зоя перевела взгляд на корову, которая продолжала стоять посреди озера.

Доброе, доброе млекопитающее - терпеливое создание. От её копыт успокаиваются волны. Её взор тревожит облака. Она смотрит на воробья и хочет взлететь с ним. Но понимает, что из всех птиц коровы пользуются самой дурной репутацией. Поэтому остаётся внизу, печально опускает голову.

Зоя ещё подумала, почему ей с коровой, сейчас, так хорошо? так тепло? так легко? и почему у коровы на спине - такие чёрные пятна? Может, она и в самом деле - необычная корова? Может, она правда - Божья Корова?

И жилище озера - такое громадное, светлое, а снаружи - ласковый ветер. И Зоя с Божьей Коровой - на круглой стеклянной крыше - в центре неба! И крыша вращается так быстро, так высоко, что аж голова кружится!..

Зоя, усталая, вышла на берег, уселась на траву и стала любоваться серым, холодным и красивым озером издалека.

Корова Зои паслась, паслась, а домой одна не пошла - умная была. Но уже, видно, напаслась, легла рядом с девочкой и лежит.

Мама пошла искать их, бегала вокруг озера, кричала: 'Зоя!.. Зоя!..'

А Зоя спала...

Потом, видимо, когда мама возле них пробегала, корова услышала, поднялась, зазвенела своим колокольчиком.

Мама увидела корову, подошла к ней. Тут и дочку нашла, разбудила.

И пошли домой.

Уже сумерки начали спускаться.

Из всех зверей Божья Корова была самой любимой. Но ещё всем Васька до ужаса нравилась, кошка такая. Её сначала мужским именем, Васькой назвали. А потом обнаружилось, что она - кошка. Когда она забеременела и пятерых котят родила. Но так и осталось - Васька и Васька. Женское имя тоже такое есть.

Сначала Зоя с ней, правда, враждовала - придёт домой с гулянок, ног под собой не чуя, завалится в кровать, а тут ещё такая кобылка сверху навалится - так, что дышать становится нечем. Её сгоняешь, а она опять лезет со своей любовью и с грязными лапами. Но потом Зоя смирилась со своей участью, ей даже стало нравиться это - тёплое, мурлыкающее...

Но беда ждала уже не за порогом.

Однажды Васька украла кусок мяса со стола. Но мать увидела это, поймала кошку за шиворот и отлупила.

Васька вырвалась, шлёпнулась на пол, недовольно почесала себе ухо и побрела прочь.

Тут собака рванулась с места, набросилась на кошку и перегрызла ей горло. Никто даже охнуть не успел. А собака уже виляла хвостом, преданно глядя на мать.

Мама же совсем не порадовалась. Даже всплакнула потом - зачем, мол, на глазах у этой дурной собаки свою родненькую Ваську побила.

Странно, Васька и та собака, вроде, дружно жили. Да и других кошек семейства собака не трогала...

Тогда Зоя и поняла, что, стоит только дать себя в обиду хозяину территории, - каждая знакомая собака будет рада тебя загрызть.

Да, Зоя поняла, что давать себя в обиду всё-таки не стоит, поэтому, между прочим, драчунья она была - не подарок. Наверно, со всеми пацанами и девчонками успела передраться. С соседних улиц.

А на их улице Петька жил - враждовали сёстры с ним больше всего (из-за того, что соседи; улицу никак поделить не могли). Случались, правда, перемирия, иногда даже союзничали в борьбе против иноземцев. В общем, дружили. Но никак договориться не могли: только-только помирятся, он раз - опять за своё.

Однажды идёт Зоя, берёт Петька кирпич, швыряет и попадает ей прямо в ногу, а сам - убегать. Убегает, а Зоя поднимает тот самый кирпич - а Петька уже на той стороне улицы, стал и стоит, улыбается, что одолел врага - и Зоя кидает тот самый кирпич... И попадает Петьке прямо в лоб. Конечно, кровища у него...

Он сначала свалился на землю, лоб рукой закрыл и зашёлся от боли. Зоя чуть со страха не померла - подумала, что убила, что это - предсмертные судороги. Кровь лилась сквозь пальцы, стекала по руке. Но пацан вскоре вскочил и побежал с рёвом по улице - к себе домой. Бедняга! Может, он подумал, что для него конец настал. Скорей побежал, чтоб дома успеть помереть.

А Зоя спокойно похромала - тоже домой. Добрела, значит, до дому, только в комнату заходить - смотрит, Петька со своей матерью уже там. Жаловаться пришли.

Ну Зоя затаилась за сенями, сидит, растирает ногу, ждёт, когда они нажалуются и уйдут. Зоя сидела, а ей всё слышно, что за стеной говорят.

Петькина мать говорит:

- Полюбуйтесь, что ваша дочка сделала!

А Зойкин отец ей отвечает:

- Они сегодня подрались, завтра помирились, а мы из-за них, что ли, ругаться будем? Я ни к кому не хожу жаловаться, и ко мне, пожалуйста, не ходите.

Петька с матерью постояли ещё немного, не зная, что сказать, и оставили отца в покое.

Зоя нерешительно посидела в сенях и пошла в комнату к отцу. Он оторвал взгляд от книги, которую читал, рассеянно посмотрел на то, как дочка входит, и снова погрузился в чтение. Зоя молча села рядом. Он - ей ничего, и она ему - ничего...

Если Зою с Машей когда-то и били, они отцу никогда не жаловались - он даже не разрешал им.

- Просто давайте сдачи, и всё. А я в этом разбираться не буду.

Вот так дети свободно жили и гуляли.

Отец их даже не заставлял особенно трудиться. Он даже матери говорил, когда та от детей что-то требовала:

- Оставь их в покое. Им ещё от жизни ой-ой как достанется. Так что пусть гуляют пока.

Они и гуляли. До девяти часов вечера.

А потом уже всё. Детское время кончалось.

Пришла пора отправлять сестёр в школу.

Из деревни семью выгнали, а в городе они долгое время никак обустроиться не могли, даже не знали, в какой местности будут жить, так что начать учиться никак не удавалось. Тем более, когда они жили в землянке, школы рядом не было, находилась она где-то аж на другом конце Кургана.

Зойке-то, в общем, что. А вот Маше уже десять стукнуло...

А когда переехали в новый дом, тогда и отдали сестёр...

Зойка же в школу - ну никак не хотела итти. С ужасом отсчитывала дни, которые до сентября оставались.

И вот как-то услышала, мама с папой разговаривают в соседней комнате о ней. Мама говорит:

- Да пусть Зоя дома сидит, маленькая ещё!

Маленькая! Ей уже восемь лет тогда исполнилось.

А папа, посмеиваясь:

- Пусть идёт. Если останется на второй год, пусть остаётся, на другой год легче будет учиться.

Ну и пошла.

В первый день стала учительница с детьми знакомиться. Спросила Машу:

- Скажи имя, отчество, фамилию.

- Мария Емельяновна Павлова. - гордо ответила Маша.

А Зоя думала: 'Так, Маша - это Мария. А меня-то родители не научили, как моё имя изменяется!.. Господи, сейчас меня спросит! Что будет?! - у неё уже судорога мозги свела. - Только б не спросила, только б не спросила!..'

Тут учительница улыбнулась, повернулась на неё - и спросила:

- А твоё имя как?

Стоит девочка - а в голове проносится: 'Как же моё имя по-взрослому изменяется?! Так... Меня зовут - Зоя. Зо-я... А по-другому - как?! Зоида? Да нет, вроде, не должно быть... Да как же тогда?!'

Молчит и молчит.

Гогот уже - по всему классу. А у Зои губы от обиды дрожат, слова сказать не может, слёзы в глаза лезут.

Сколько учительница с ней ни билась, так ученица ничего и не ответила, даже не слышала толком, что ей говорят.

Она не знала, что ответить на вопрос, как её зовут!

Села за парту ни жива, ни мертва. Кругом уже все от хохота лежали...

За это потом Зоя своё имя и ненавидела.

Потом, дома, сказали, что её имя не изменяется.

Зоя стала ненавидеть его ещё сильнее.

И школу - тоже.

Как раз привезли к ним из деревни мешок семечек - продать. Зоя залезла на печку и целыми днями грызла эти семечки.

Маша каждое утро собиралась в школу, уговаривала, даже плакала:

- Зоя, пошли в школу!

А Зоя сурово отвечала:

- Не пойду! Сказала не пойду - и не пойду.

Ещё нехватало Зое с Машей вдвоём в школу ходить! Их там вдвоём как видели, так сразу дразнить начинали: 'Два Павлина, два Павлина!'

С тех Зоя стала ненавидеть и фамилию.

А школу - ещё сильнее.

И шла Маша одна.

Семечки-то лучше, чем на занятиях сидеть, уроки учить. Оставят на второй год, так оставят - никто и слова не скажет.

А Маше приходилось отчитываться за сестру перед учительницей.

Время от времени, правда, Зоя заходила в школу, но ей почему-то там не нравилось: весь этот запах краски, незнакомые лица, огромные прохладные коридоры... Даже в животе прохладно становилось.

Утром смотрела, как тёплое Солнце сквозь яркие стёкла на белую печку льётся, и как приходило при этом в голову, что надо в школу итти, так прямо не по себе становилось...

А вечером Маша старательно готовила уроки. Зоя чуть со смеху тогда не подыхала, когда смотрела на её, такую серьёзную, рожу, учащую уроки - сидит дылда десятилетняя, крючки какие-то вырисовывает, всякие стихи дурацкие наизусть учит. А Маша на младшую сестру - ноль внимания.

Так Зоя и жила - хочет идёт в школу, хочет не идёт.

Потом весна наступила. Месяц уже остался до конца учебного года...

Да ещё запас семечек иссяк...

И вот Зое стукнуло: 'Это ж я останусь на второй год! и меня будут второгодницей дразнить!'

Эта мысль пришла в голову уже под ночь, когда Зоя уже легла спать. Зоя почти не спала, ворочалась... Наконец удалось ненадолго забыться во сне. А утром Зоя подскочила, как ужаленная в одно место, собрала быстренько свои причиндалы и - помчалась.

С тех пор стала ходить в школу каждый день.

От волнения, что её могут не перевести в следующий класс, даже заболела тогда.

Мама потрогала ей лоб рукой и сказала:

- Не ходи в школу, раз болеешь.

А Зоя всё-равно шла.

И вот за месяц этот наверстала.

И её перевели во второй класс, что удивительно было.

Но так первый класс - что там. Читать-считать-писать Зоя и так умела, учительница решила такую грамотейку зря не держать лишний год. Зоя же свято уверовала в свои способности, посчитала, что можно учиться без особого труда.

Так и пошло - сначала запустит учёбу под откос - потом выкарабкивается постепенно. Училась так - как хотела, так и училась. Писала так - захочет, пишет красиво, а вообще - как курица лапой по-французски.

Вот папа придёт в школу, учительница покажет ему Зойкину тетрадь:

- Смотрите - здесь, - перелистнёт, - и здесь: как будто два разных человека писали, а это - одна только Зоя. И вообще: иногда внимательно слушает, а обычно - неизвестно чем занимается. То она с соседями на уроках разговаривала, всякие истории рассказывала, всех смешила на уроках, потом я её посадила одну за парту, - так она себе всё-равно занятие нашла. Однажды я заглянула к ней в парту - боже мой, у неё там целая комната: куколка тряпичная, кроватка...

Такие вот пироги.

А Маша, конечно, стала отличницей, первой ученицей в классе. Так что папе приходилось посещать школу только из-за Зои.

Часто он даже на уроках сидел, внимательно слушал учительницу...

Хорошо хоть учительница им, Евгения Петровна, попалась - мировая. Всех, кто плохо учился, переводили к ним в класс. Особенно тех, у кого поведение плохое. Потому что Евгения Петровна ко всем умела найти подход, любого двоечника - заставить учиться, любого хулигана - вести себя хорошо.

Однажды учительницу вызывают - или на педсовет, или куда-то. А у неё - урок. Тем ребятам, которые себя хуже всех ведут, она говорит: 'Так, ты за этот ряд отвечаешь, ты - за тот, ты - за тот'.

Даёт задание. И уходит.

И что удивительно - тишина гробовая. Учителя, которые проходят мимо класса, заглядывают, думают, что все сбежали, что никого нет. А там сидят все на местах - и тишина.

Вот до чего любили эту учительницу все ученики.

Так что Зоя вполне смирилась со своей участью. Стала ходить в школу исправно.

После получения начального образования сёстры перешли в другую школу, в среднюю. Как с первого класса начали, так и шли вместе.

Но почему-то Зоя с Машей поврозь в школу ходили, никогда не были вместе. Не были они с ней друзьями. Не дружили как сёстры. Может, оттого, что Маше с младшей сестрой, с мелюзгой, никакого интереса не стало; может, от того, что Зойка на неё злилась - ходит, мол, умная колбаса, вся из себя. Редко-редко вместе когда шли, даже не знали, о чём друг с другом говорить, не вязалась беседа. В новой школе даже забыли, что они - два Павлина. И в компаниях Павлины вращались в совершенно разных.

Непонятно, начало учёбы в новой школе не очень приметилось Зое. Приходила, садилась за парту, смотрела на доску, на физиономии своих одноклассников, и всё. Да физиономии поначалу ей не очень-то нравились. Вспоминала Зоя тогда белобрысую безмятежную голову Ленки, потом сравнивала её с теми, которые видела... - тоска брала.

Но потом сдружилась Зойка с Толей Розенбергом, с соседом. Они рядом с ним, впритык жили, но познакомились только в школе. Скорей всего потому, что по одной и той же дороге ходили: а может, потому, что в классе этого Тольку никто не любил. Зойке даже иногда приходилось заступаться за него, чтоб его не так уж часто били.

Все говорили, что Зоя с Толей парочка.

Они как-то выходили со школы - зима, снег, сугробы большие, а Зоя с Толькой вместе. Он ей что-то рассказывал своим мягким, еле слышным голосом, хлопал своими длиннющими ресницами. Засмотрелась Зоя на него, поскользнулась на лестнице - и со ступеньки в сугроб угодила. Толька ей руку дал, вытащил из сугроба. Заботливо оттряхнул с подружки снег. И пошли они домой. Сквозь пушистые снежинки.

Чуть ли не весь класс смотрел им вслед. Как потом выяснилось.

Происшествия с сугробом оказалось достаточно. Их об'явили мужем и женой.

Хоть Зою и выдали замуж за Тольку, но сидела она за одной партой с другим, с Костей Пестеровым. Их новая учительница специально так делала - сама всех рассаживала, все мальчишки с девчонками сидели. А чуть заметила, что мальчишка сдружился со своей соседкой, сразу рассаживала. Чтоб дисциплину оба не нарушали. Так что в конце концов так получалось, что все сидели рядом со своими лютыми врагами.

Так вот на другой день после сугроба пришла Зоя в школу; Костя, её сосед, всё подначивал:

- Баран - Бараниха! Баран - Бараниха!

Баран - это Толька. Он кучерявый был - его Бараном прозвали. А Бараниха - ... Зоя стискивает зубы и терпеливо ждёт, когда Пестеров, наконец, угомонится. А тот даже не думает. Придвигается к соседке и шепчет прямо в ухо:

- Баран - Бараниха! Баран - Бараниха!

Тогда Зоя решила, зря он её так, пора бы уже разозлиться.

Пестеров шепчет:

- Бараниха! Бараниха! - и снова отодвигается, довольный, как помидор.

И вот когда он снова вознамеривается придвинуться, Зойка ловит его на противоходе - и резко в'езжает локтём ему прямо в глаз. Пестеров моментально закрывает один глаз ладонью, а другим ошалело хлопает и смотрит на соседку - мол, как это произойти могло, что я даже заметить ничего не успел...

Но учительница, может, видела или слышала и ему (а не Зое) говорит:

- Пестеров, выйди из класса!

Тот поплёлся.

Когда дверь за ним закрылась - учительница Зое говорит:

- Если ты так себя будешь продолжать вести, и ты следом пойдёшь!

А Зоя подумала: 'Интересно: теперь я одна, что ж я буду так себя вести?'

Да, видно, жизнь так устроена, раз другие вынуждают тебя всякие злодеяния совершать.

Так Павлова и выясняла отношения с Пестеровым.

Вот учительница решила Павлову пересадить. И пересадила её на последнюю парту к самому-самому от'явленному. Небось, подумала: 'Попробуй теперь с ним подерись!'

Ну и правда. Сашка Трубин. Здоровый медведь такой, а, как обезьяна ловкий. Даже на старшеклассников страху нагонял.

Он у окошка сидел, а Зое отвёл место с краешку, возле прохода. Как только звонок звенел, Трубин её - раз - и сталкивал с парты. Если Зойка не успевала вскочить во-время. Она другой раз и падала.

Сидит Зоя на уроке, пишет что-то, увлеклась, потом вдруг оглядывается - смотрит, никого рядом нет. Подумала: 'Куда ж этот Трубин чортов подевался?! Ведь только-только здесь сидел! Испарился, что ли?!' Решила, что если его нет, можно хоть раз спокойненько собраться. Но только звонок звякнул, Трубин её - раз - и столкнул. Как будто с неба свалился.

Однако, оказалось, что не с неба, а с земли.

Тогда, в мае, тепло было. А Трубин курил уже. И он, как только учительница отвернётся, выскочит в окно среди урока (неслышно, по-индейски) - покурит и опять вернётся. Даже соседка не всегда замечала, когда он исчезал и появлялся - и наскакивал.

Но Зоя никогда, конечно, не жаловалась на него. Столкнул, упала. ну подумаешь, упала...

Но и вот под конец учебного года Зойка с Сашкой стали уже друзьями.

Летом Зоя любила полежать на крыше сарайки. Скрестит ноги, раскинет руки и лежит - под Солнцем.

Иногда раздевалась, чтобы позагорать.

Лежишь, зажмурив глаза, и ничего тебе не надо. Зато потом, потом, такая жажда к жизни просыпается, что удержу никакого.

Но это потом, в будущем. Которое, может, и не наступит никогда. Зоя пока слушала своё тело. Как сердце стучит. Как фигурки всякие в закрытых глазах плавают. Как растут и твердеют красивые груди.

Как-то Зоя пришла домой, глянула на себя в зеркало и ужаснулась - что ж это прыщей так много, вся морда в прыщах, целых два прыщика. Зоя тогда подумала, что это они на Солнце повылазили, на Солнце всё растёт - даже они.

Но всё-равно продолжала загорать, ей так нравилось...

Решила, что если они на Солнце вскочили, но только на Солнце и пройдут, лицо снова станет чистым. Красивым. Прекрасным...

Солнечный ветер обвевал грудь, сползал по животу, по икрам. Потом - новой волной... Растрёпывал волосы, ласкал шею...

Вот так кружил ветер, кружил, и начала у Зои уже кружиться голова. Подумала: 'Когда ж этот чортов ветер закончится!' Так он уже раздражать стал, этот ветер! Но с крыши слезать не хотелось - хотелось спать до ужаса, спать, спать... А тут этот чортов ветер! Домой придёшь - разговоры, разговоры... Как всё надоело! Надоело! И без того дурняк какой-то, не по себе, а тут вдобавок и внизу живота ни с того ни с сего заболело. Приподнялась Зойка, протёрла свои сонные глаза, посмотрела... Посмотрела! Смотрит, значит, а у неё кровь течёт...

Ну Зоя тогда даже непонятно больше что, порадовалась или удивилась... Подумала только: 'Ах, вот оно что... Началось...'

Да и пора бы, ей уже пятнадцатый год шёл...

Тогда у всех девчонок примерно в то время начиналось, не такие они шустрые были, как теперешние...

С тех пор Саша Трубин к ней начал бережно относиться.

Он вообще парень молодец, конечно, был.

Придут в раздевалку после уроков, он у всех, у девчат, бирочки соберёт - и с разбегу к окошку, народ плечом - раз - оттолкнёт, получит пальто. Всех оденет, сам оденется - и пошли.

Зою так до самого дома провожал.

И в кино - так же. Займёт на весь класс места, самые лучшие, и всех усадит. А для Зои уже из этих мест оставлял право выбора.

Выбирала Зоя себе самое лучшее место в кинотеатре, Саша садился с одной стороны, а Толька пристраивался рядом с ней - с другой. Саша терпел-терпел некоторое время такую обстановку, а потом не вытерпел, как рявкнул:

- Ты что, Баран, тут расселся?! А ну марш отсюда!

И прогнал его.

С того момента если кто-нибудь из ребят видел Тольку рядом с Зоей, то сразу выкрикивал:

- А ну марш отсюда!

И тот уходил.

Так дружбу и разбили. Со временем Зоя с Толиком не только ходить вместе перестали, но и разговаривать.

Зойка, конечно, этому Сашке нравилась, потому он так и сделал.

Раз как-то в кино, в захватывающем месте фильма, Зоя охнула, схватилась от волнения за ручку кресла - а там Сашина рука оказалась. Ну и пришлось вместо ручки кресла руку Сашки схватить.

Он сразу так замер: то пальцами стучал, а тут вдруг перестал. Замер, смотрит на экран, даже не дышит, глазом ни мигнёт. Ну Зойка так ещё, шутки ради, подержала руку - и отняла. Сашка разочарованно поморгал глазами и вздохнул. И во время фильма даже слова ей не сказал, даже не обернулся к подружке. Сидел только, вздыхал. Зато как вышли из кино, рот у него весь вечер не закрывался, всё болтал без умолку, шутил...

Довёл до самых ворот, обнял подружку за плечо и поцеловал в щёчку, возле самых губ.

Зоя строго сказала:

- Ты не шути так больше.

А потом смотрела ему вслед. Он обернулся - и у Зойки улыбка прорвалась-таки!

Перешли в седьмой класс, в тридцать девятом году уже. Соскучилась Зойка за каникулы по школе: подумать только, целое лето не ходить в кино! Можно бы, конечно, и так сходить, но без (своего) Сашки - неинтересно...

А с Трубиным они за три месяца так и не виделись, даже и не стремились увидеться. Одноклассников-то, в принципе, только школа и об'единяет, а на каникулах и тем более после выпуска многие становятся совершенно чужими людьми - даже друзья, даже которые казались не разлей вода.

Зойка только в утро 1 сентября подумала: 'Что-то я соскучилась уже по Трубину А.'

Когда все зашли в класс, учительница сразу сказала:

- Кто с кем сидел, тот с тем и садитесь!

Зоя глядит, а друг её уже сидит на их парте, смотрит на неё, рот до ушей... Зоя так опять и села с Сашкой. Уже они с ним такими друзьями стали. Он её за руку взял и не отпускал весь урок.

Уже, наверное, наши знали, что война будет. Потому что вдруг начался усиленный набор в медицинскую школу, на медсестёр. Врачей, медперсонала на Урале всегда нехватало, не говоря уже о медицинских учреждениях; если кашлянул разок где-нибудь в глубинке - всё, можешь себе гроб покупать, никто уже не поможет, разве что бабка какая-нибудь, да и то - как повезёт.

Вот руководители и решили заполнить пробел в профессиональной медицине. Да ещё - подстраховаться на случай войны.

И Зоя, как только об'явление сделали, внезапно поняла, что это - как раз то, что она хотела. Лечить людей! Ей уже так надоело, что кругом умирают - из-за пустяковых по нынешним меркам болезней! Так что сбылась её мечта - медицинская школа!

И вот Зоя, значит, подала заявление. Молча, никому ничего не сказала. Подумала, всё-равно не поймут, не оценят...

Правильно. Папа как узнал, сразу начал уговаривать дочь не ходить в медшколу.

Ну а Маша, как услышала, куда сестра собралась, так за ней увязалась - я что, мол, хуже? Папе не удалось никак их уговорить, они настояли на своём, поступили в неведомое учебное заведение.

Ну так вот, сидели Зоя с Сашкой как-то на лавочке возле школы, курили, рассказывали друг другу всякие истории... Погода хорошая такая - осень, Солнце, и ветра никакого нет, дым от папирос вьётся, переплетается, не улетает никуда. Смотрела Зоя на дым, а сама про себя думала. Про то, что она документы сдала. А Сашка весёлый такой, счастливый, можно сказать... Ещё ничего не знает.

Ну и зашёл разговор насчёт набора в медицинскую школу. Саша горестно так усмехнулся:

- Позабирали, гады, всех лучших девчонок, одни дуры пооставались. Представляю, что теперь в классе начнётся! Скажи, ты когда-нибудь сидела с дурой за одной партой?

Зоя пожала плечами:

- Да нет, не пришлось...

- А я сидел - с самой настоящей дурой! Я не тебя, Зой, имею в виду, конечно. Это ж повеситься можно - с дурой за одной партой сидеть! Даже если не за одной партой - но в одном классе! Когда одни дуры кругом - ничего хорошего из этого выйти не может! Убийственно!

Потом помолчал, подбросил бычок в воздух и сказал:

- Но ничего, мы ещё спасём авторитет нашего класса! Нас мало, но мы в тельняшках! - рванул рубашку на груди так, что пуговица отлетела, а там и вправду тельняшка оказалась.

Потом Сашка положил свою голову Зое на плечо и засмеялся чему-то.

- Чему ты смеёшься?

- Да так, ничему...

А потом он Зою по плечу хлопает и говорит:

- Осталась у нас одна мировая девчонка в классе!

А Зоя уже ждала вызов из медицины...

Весело вз'ерошила ему чубчик, а сама подумала: 'Ну и я скоро уйду'.

Больше они с Сашей Трубиным так и не увиделись.

На следующий день пришёл к Зое вызов, и она ушла в медицинскую школу.

Меньше чем через два года началась Великая Отечественная война.

Саша Трубин ушёл добровольцем на фронт и погиб в первые же месяцы войны. Ему ещё семнадцати не успело исполниться.

Да и почти все ребята из класса ушли добровольцами и погибли. Их, двадцать пятый, год вообще - сначала добровольцами брали, потом и так, в свою очередь... Почти все молодыми и попогибли.

Освоилась Зоя на новом месте довольно-таки быстренько, без тоски особой. Завела себе новых подружек - Полю, Тому. Подумала ещё, что давненько у неё подружек не водилось - всё с парнями да с парнями, так недолго и в пацанку превратиться, разговоры, наконец-то стала вести ближе к своим, девичьим, интересам, а не про драки и про рыбалку.

Подружки Зои каждое утро за ней заходили, и они втроём шли в школу. Может, потому она с ними и сдружилась, что по дороге к школе жила.

И вот однажды прошли они мимо Зойкиного дома, а за ней не зашли. Зоя сидела, уже собралась, оделась, специально их дожидалась. Увидела их в окошко, обрадовалась - наконец-таки! А они за разговорами так и пошли мимо... Подруги называется!

Голова-то у Зойки дурная, подумала: 'Ах так?! Ну я опоздаю, значит, и вы будете виноваты в этом!'

Села Зойка надутая, журнальчик с деланным спокойствием полистала. Стала ещё представлять, как Полинка с Тамаркой её хватятся, как станут сокрушаться по поводу того, что подругу забыли. Как в начале урока их начнёт изводить совесть - вот, мы здесь, а подружку нашу лучшую дома оставили, теперь ей из-за нас прогул влепят. Но тут Зоя появится - и они облегчённо вздохнут! Обрадуются...

Какие детские представления о значении человеческой личности! И о значительности дружбы!

Да ладно, прошли подруги, и Зоя через пятнадцать минут, может, тоже пошла (пусть так думают).

Ну и Зоя, конечно, опоздала.

Идёт по улице - возле школы никого уже нет. И ей кажется, будто из окон школы на неё все смотрят. Смеются - мол, ага, опоздала. Зоя прошла с гордой обречённостью под этими несуществующими взглядами из окон, зашла внутрь. А там - тоже пустота, никакого веселья, никакой беготни - уроки кругом, тишина. Только паркет скрипит аж на десять метров вперёд.

Зоя ещё подумала о том, что вот бы затопить эти пустые коридоры водой, чтоб никуда не вытекала - да покататься на лодке по пустой школе, да ещё среди ночи, когда полная Луна сквозь окна светит. Романтика! Бурлящие пороги повсюду. И по лестницам ещё такое - водопады - вода стекает, пенится... Сворачивала Зоя так из коридора в коридор, поднималась по лестнице.

Наконец пришла к своему классу.

Открывает дверь и говорит:

- Можно войти? - а сама робко в пол смотрит, боится глаза от стыда поднять.

Учитель говорит, ухмыляясь:

- Входи.

Тут Зоя поднимает глаза - смотрит, учитель в неё из винтовки целится!

- Заходи, заходи, голубушка...

Зоя два шага вперёд шагнула, портфель свой за спиной держала, болтала им, как маятником, одну ногу отставила вперёд, подбородок отважно подняла, жвачкой ещё сильнее заплямкала - словом, наглый вид на себя напустилва перед смертью.

Учитель рявкнул:

- Почему опоздала?! - и передёрнул затвор.

Зоя говорит:

- Часы отстали! Плям-плям!

- Скажи своим мамаше и папаше, чтоб часы правильно поставили!

А Зоя стоит, смотрит удивлённо на его злобный вид, думает, что ж учитель стрелять-то никак не начнёт?!

И тут учитель на неё как гаркнет:

- Как ты смеешь так стоять перед учителем, да ещё перед военным?!

Шёл урок как раз - военное дело.

Зойка от такого рёва даже жвачку проглотила и портфель из рук выронила.

Весь класс покатом захохотал. Полина с Тамарой громче всех ржали.

Учитель недовольно поморщился, раздосадовал, конечно, что на какую-то опоздавшую пришлось столько времени потратить, целых две минуты. Но всё-равно пришлось на время сложить оружие, чтоб дисциплина совсем не разболталась. Положил он с грохотом винтовку на стол и Зое говорит:

- Иди, садись!

Пошла Зоя между партами, раздосадованная, все одноклассники пялят на неё свои глазёнки, лыбятся, шуточки друг дружке отпускают насчёт неё. Уселась ученица на своё место, достала из него пенал - стук его с грохотом на парту, достала учебник - грюк его с грохотом на парту! Достала новую жвачку, засунула себе в рот и стала снова плямкать на весь класс. Демонстративно.

Учитель покосился на Зою, но ничего тогда не сказал.

А Зоя как раз опоздала на то время, когда он разобрал винтовку, а надо было её собрать.

Учитель Зое и говорит:

- Иди, собирай! - в отместку, конечно.

Подошла Зоя к столу, посмотрела на эти железяки, подняла одну, на свет посмотрела, ничего особенного. Сама знай только жвачку от одной щеки к другой во рту гоняет - нервничает, значит. А этот потрошитель стоит, ухмыляется, ждёт, не жалко ему никакого времени. А Зоя тоже стоит, уже знает, что из этой ситуации никак не выберешься, стоит, только время оттягивает - хотя наперёд известно, чем всё закончится. Но всё-равно у неё аж пот на лбу от напряжения проступил.

Да что Зоя там соберёт, если она ни бум-бум? ничего не слышала, ничего не знает?

Вот учитель влепил Зое пару и при всём классе ей об'явил:

- Я с тебя на экзамене сто потов сгоню!

С тех пор у неё и пошли сплошные двойки по военному делу.

Мало того, что двойки пошли, так он ещё Зойку последней радости в жизни лишил, жвачку не разрешил жевать.

Жвачку делали из древесной смолы, она сладенькая такая, тягучая, тягостные мысли отгоняет...

Сперва Зойка стала жвачку жевать, потом Поля с Тамарой подхватили её затею, а там - и весь класс. Сидят этак на уроке: 'Плям-плям! Плям-плям!' Глядишь, уже и не так скучно. Даже весело.

Ну так их змей, учитель, взял дощечку, весь класс обошёл и заставил всех жвачку выплюнуть. Набрал их жвачек полную дощечку и направился с ней прямо к директору. Выложил ему эти произведения прямо на подносе. Умел человек произвести впечатление.

- Смотрите, чем ваши медсёстры на уроках занимаются!

Конечно, директор устроил им потом разнос. Поорал для начала, а потом тихим, вкрадчивым голосом сказал:

- Это ж для желудка вредно... Вы в тридцать лет будете на пятьдесят выглядеть...

С тех пор Зоя эти жвачки... терпеть не могла.

Ну и что, жвачку-то Зоя жевать перестала, а пары всё шли и шли... Пристал к ней учитель, да ещё военный, как лист, к тому же банный. Зоя уж вела себя тише воды, ниже травы, слушала внимательно, писала, ко всем урокам готовилась, а он всё... Что он, спрашивается, пристал? Во всех смертных грехах Зою винил...

Один раз после уроков начал ей высказывать - и дура она, и такая, и сякая. Потом прибавил:

- Я об этом сужу даже потому, как к тебе одноклассницы относятся!

А как они к Зое относятся? Учитель изощряется в шуточках над Зоей, ставит ей пары - одноклассницы ржут. Учитель видит, что его выступления успехом пользуются - и продолжает изощряться. Одноклассницы снова ржут. Учитель ученицам энергии придаёт, ученицы - учителю. Прямо вечный двигатель получается.

Зоя вообще всех несправедливым учителей делила на две группы. На потрошителей и маразматиков. Маразматики несправедливые оценки ставят по причине своего слабоумия, а потрошители - нарочно, назло, удовольствие от этого получают: сделал гадость - сердцу радость.

В Зоиной прежней школе старичок-географ преподавал - форменный маразматик! Оценки ставил по очень хитрой системе: какая последняя оценка стоит, такие и дальше продолжал ставить.

Вызвал он Зою раз к доске - а Зоя в это время с Трубиным любовью занималась (ну, в хорошем смысле этого слова) - Зоя даже вопрос не услышала, даже не поняла, что отвечать надо. Ну и вкатил девочке за это географ двойку. Потом как бы ни подготовилась, как бы ни ответила, всё-равно, как спросит что-нибудь заумное, хоть стой, хоть падай, и - двойка, двойка, двойка...

Зоя даже ума не могла приложить, как теперь исправиться.

Но как-то маразматик промурлыкал:

- К доске - Павлова!

Забыл дубина, что две Павловых-то в классе, Маша и Зоя. Сёстры недоумённо переглянулись, хотели уж было уточнить. Но тут... Но тут Сашка Трубин вытолкнул подружку в проход:

- Иди! Иди, Зоя, не робей. Всё будет по-нашему!

Поплелась Зоя, таким образом, отвечать. Отвечает Зоя, значит, отвечает, а географ её почему-то всё Машей называет. Ответила Зоя нормально, учитель пятёрку поставил... А в классе зашумели:

- Вы же неправильно оценку поставили! Отвечала Зоя Павлова, а вы Маше поставили!

Ну, тому деваться некуда, взял и переставил оценку Зое.

И с тех пор у Зои по географии пятёрки пошли. Сплошные пятёрки. Как у Маши.

Ну так к маразматикам ещё подход можно найти, об'яснить что-то: 'Позвольте, сеньора, да вы ошибаетесь! Да вы меня не за того держите! Вы меня неправильно оцениваете!' Маразматик туда-сюда - и согласится.

А с потрошителем совершенно невозможно общий язык найти! Как вобьёт себе в голову что-то, так... ничего на него не подействует. Хоть голой задницей на колючку садись, всё-равно не поможет. Великое мастерство - в самом начале не высовываться, не выделяться, улыбаться во-время - не портить с ним отношений. А как такое сделать, если ты на всех идиотов плохое впечатление производишь?!

'Я с тебя на экзамене сто потов сгоню! Вот оно как...'

Но, как говорится, бодливой корове бог рог не даёт, так и ему. Зоя же училась на медсестру детских учреждений. И постановили, что им военное дело - экзамены не сдавать. И потрошителю деваться некуда, он Зойке государственную отметку, трояк, за год выставил, вот и всё.

Но урок Зоя извлекла, конечно, хороший. Поняла, что зря на подружек своих окрысилась. Зря или не зря - в другом дело. В том, что она обратить на себя их внимание так по-глупому решила. Они ничего, натурально, не поняли - а получилось ещё хуже, попросту она саму себя наказала, и порядочно. Надо было по-другому действовать - например, перестать с ними дружить. Что Зоя потом и сделала, без особого ущерба для своей души. И для них тоже. Когда двое общаются, третий всегда лишний.

Боевая их тройка распалась так печально, но другая Зоина тройка, по военному делу, её даже порадовала. И Зоя с бодрым духом отщёлкала все оставшиеся экзамены. Почти все пятёрки получила.

Да, сдавали они экзамены. Выпускные. И началась война.

Так и закончили медшколу.

Получили специальность. Стали медсёстрами.

Стали-то стали, да не все. Маша всего один год закончила медицины и бросила. Не понравилось ей.

Класс в морг отправили. Трупы демонстрировали.

Разрезали одному покойнику грудь - треугольником. Показали его сердце, лёгкие.

- Этот, товарищи студенты, умер от туберкулёза. Мы можем наблюдать характерные для туберкулёза, так называемые, туберкулёзные каверны.

Это вздувшиеся пузыри на лёгких.

После врач выудил из груди сердце, разочарованно повертел его:

- Так, ну сердце у этого, в принципе, нормальное.

Вспорол живот, продемонстрировал кишки, печень. Вытащил мочевой пузырь. Проткнул. Моча фонтанчиком - к самому потолку.

- Так, а сейчас мы посмотрим на сердечника.

Маша посмотрела, посмотрела на эти зрелища, представленные анатомическим театром - и быстренько забрала свои документы.

Не понравилось ей, в общем.

Она уехала в Челябинск, поступила в сельскохозяйственный институт. Зоя по ней даже затосковала тогда. Хотя - думала - может, и правильно сделала, что уехала. Но тогда зачем целый год на медицину угробила? Всё из-за сестры, за ней потащилась. Но так Зоя-то мечтала медицинским работником стать, а сестра... Зачем? Только оттого, что гуманная специальность?

Но Маша там, в сельскохозяйственном, год проучилась и тоже бросила. Спервоначалу, может, и хотела куда-нибудь приткнуться для порядку, а потом раздумала, махнула на всё рукой. Так и не нашла своего места. Зоя хоть на медсестру выучилась, а Маша так ничего и не закончила.

Но Зоина специальность тоже, можно сказать, даром пропала.

Жалко, конечно, но что поделаешь. Многие так. Учились чему-то дельному, а работали чорт знает где. Кто учился, кто не доучился, кто вообще не начинал. А результат один. Причины только разные. Ну так наперёд не угадаешь, что будет. Бывает, всем сердцем желаешь получить эту профессию, а как получишь, начнёшь работать, всё не так получается, как надо.

Вот и производишь впечатление случайного человека.

Распределили Зою с Полиной в Троицкий зерносовхоз.

Там, правда, Зоя мало проработала, но там тоже кое-какие происшествия примечательные случились.

Зое там даже нравилось работать, временами. Хотя сначала ох как не хотелось туда ехать, в такую дыру, в какой-то там зерносовхоз! Зоя рассчитывала, что её как хорошую ученицу оставят в Кургане или хотя бы куда-нибудь поближе к дому направят - к примеру, в Каревку или, чем чорт не шутит - в Ярославку. Там у неё хоть родственники жили, знакомые, было бы с кем пообщаться на первое время, пока не освоится. Они помогли бы чем... А то - Троицкий! Зерносовхоз! Туды ж его на фиг...

Но приехали они в эту сумрачную деревню, туманное поселение, осмотрелись. Вроде, люди, как люди. Как везде. В каком-то смысле даже нормальные, не кусаются.

Зоя подумала: 'Ну ладно. Так уж и быть. Поработаем пока. А там видно будет'.

Познакомились с врачом. Стали работать. День поработали, другой - там, глядишь, и втянулись постепенно.

Сидела Зоя как-то в больнице: свет кругом, тепло так, тишина. За окном дождь пошёл. Замечательное настроение: на улице - дождь, сыро, холодно, а тут - уютно...

Тут вошёл врач и послал Зою переписать дошкольников зерносовхоза... Но в прохладе под дождиком походить - тоже милое дело.

Поехала. Точнее - Зою повезли на грузовике. Зою - на грузовике! Такая честь: прямо как барыню какую-то.

Посадили Зою в кузов, стала она возле кабины, едет, скорость такая, ветер в лицо бьёт, даже капли дождя ласковыми кажутся. И всю дорогу впереди видно, вьётся она, извилистая, под колёсами...

Дорога шла через мост. И только через него переехали, грузовик пошёл юзом в реку.

А Зоя ж в кузове. Сбило её с ног, начало бросать от борта к борту. Зоя даже сперва не поняла, что произошло. Машинально закрыла в ужасе глаза и приготовилась уже встретить свой смертный час. Потом пришло в голову - её ж вообще из кузова может выбросить, а там кто знает, что дальше случиться может. Может, все кости себе переломает, в лучшем случае - а может, и под колесо попадёт.

Раскрыла глаза - глянула, прямо возле борта лежит, ну и вцепилась в него. После посмотрела - куда ж едет - грузовик уже задом в речку в'езжает!

Зоя и сообразить ничего не успела, как оказалась по горло в воде.

Машина стала на откосе под углом: кабина торчит, а весь кузов в воде утоп, вместе с пассажиркой. Пассажирка вскочила на ноги, полезла наверх, к кабине, а кузов скользкий, зараза, Зоя поскользнулась - и опять бултых в воду. После трёх попыток всё-таки удалось залезть на кабину.

Водитель уже успел очухаться, выбрался из кабины и помог как-то, стащил Зою с крыши кабины, усадил заботливо внутрь.

Тут народ уже успел сбежаться, панику подняли:

- Ой, ой, врач чуть не утонул!

Зою уже за врача считали!.. Приятно ей, нечего и говорить.

Взяли её на руки и понесли всем миром как народную героиню.

Там народ такой... Зойку определили как благородную часть населения.

- Врач приехал!

- Ты что! Вот это да!

Эдакая невидаль, в глухой уральской, всеми забытой деревушке - да вдруг врачи стали об'являться. Не будет теперь лишних смертей, лишних страданий, лишних переживаний...

Таким авторитетом врача Зоя и пользовалась напостой.

Занесли её в одну из близлежащих хат - а весь сбежавшийся к машине народ за медсестрой последовал, да ещё по пути несколько человек прибавилось, белый халат их внимание привлёк (кого ж несут-то? неужто врача?!); усадили Зою на кровать - люди в сенях столпились, на Зою все смотрят, на такую диковину.

Врачи там, конечно, водились и до неё, но чем больше диковин, тем лучше, всем интересно взглянуть на очередную.

А Зоя сидит на кровати, трясётся от холода, вся синяя уже, ни на что внимания не обращает. Только потом поняла, насколько должно было приятно быть диковиной.

Ну народ шушукается в сенях:

- Ну как? Хорошо всё, обошлось? Хорошо? Ну ладно, народ, расходимся, будем врачу надоедать...

Хозяева Зою переодели, напоили горячим чаем и уложили спать. Уже дело к вечеру шло, конечно.

Засыпала Зоя тогда счастливая... Какие замечательные кругом люди! Какой замечательный день выдался! И дождь шёл, и на машине покаталась, и небольшое приключение, и первое задание, которое так хорошо началось и которое она с большим удовольствием завтра примется выполнять!

И какая у неё замечательная - специальность.

Всё хорошо, всё замечательно: единственное, что Зое там не нравилось, это то, что отношения с коллегами, с тамошними медсёстрами, не сложились. Всю дорогу их что-то не устраивало, то одно, то другое, то третье - придирались по-страшному. Прямо житья от них не стало! Да ещё с одноклассницей постоянно грызлись - почему-то. Надоела Зое такая обстановка хуже горькой редьки.

Ну, кажется, Зою с Полей специально туда, в Троицкий зерносовхоз отправили.

Там все медсёстры уже в возрасте. Их на фронт готовили. А девчонок, молодых, собирались оставить в тылу работать.

А кому охота на фронт итти?

Родина-то, конечно, Родиной, а свою шкуру тоже беречь надо. Вот старшие товарищи и прилагали все усилия для того, чтобы её сберечь. Вначале, правда, неосмысленно (просто неприязнь испытывали) - а потом уже и со смыслом. Вначале боялись девчонок - а потом смекнули, что справиться с ними не составит особого труда.

Девчонок всего только двое, они молодёжь, их нельзя на фронт брать. А взрослых можно.

Взрослые ж и схитрили. Кричали на девчонок, хамили по всякому - потом подкатились к ним с такими ласковыми мордочками, с такими нежданными улыбочками:

- Девчата, вы домой хотите?

Знали, сволочи, чем пронять. Девчат уже давно среди этих паскуд тошнило. Даром, что работать нравилось. Ну так какая разница, где работать? Дома, в Кургане, может, ещё лучше будет. Медсестра нигде не пропадёт.

Тем более, если среди этих сучек прожжённых остаться - а сколько их ещё терпеть, неделю? месяц? два месяца? год? - так они вообще со свету сживут, ещё отравят, чего доброго. Не тело, так душу (навсегда).

Ещё ласковее улыбнулись:

- Девчата, вы, спрашиваем, домой хотите?

Девчата переглянулись:

- Конечно, хотим!

- Ну пишите заявления, мы вас уволим!

Вот так Зою с Полей и уволили с работы. Всё замечательно. И старшим товарищам без них хорошо. И молодёжи без них неплохо.

Тамошнее начальство же все деревни Троицкого зерносовхоза без медицинского персонала не оставит. Теперь всё обойдётся благополучно. Война пройдёт стороной. Будут они работать в мире и тишине. И в спокойствии. В душевном. Даже с радостью. 'Вот какие мы ловкие да хитрые, как умно избавились от этих молодых дурочек'.

Зоя с Полей уволились и поехали работать в Курган.

Дома Зою так радушно встретили! Думали, что она уж навеки пропала со своей работой. А тут - об'явилась. Обнимали её, хмурую, целовали, радовались. Ну Зоя тоже, на свой лад, радовалась - ещё бы, домой вернулась. Сплошная, твою мать, радость...

Да нет, правда, порадовалась. Немного.

Да и было, чему радоваться. В гостях хорошо, а дома всё-таки лучше.

Папа ещё дома оставался. Хотя уже постаревший, больной. Но, может оттого, ещё больше любимый.

На фронт отца, естественно, не взяли. Из-за радикулита.

Подрабатывал - так, где придётся, лишь бы с голоду не помереть.

Но уважением в городе пользовался огромным. Несмотря ни на что.

И ему предложили работать начальником станции, железнодорожной.

Но папа умный был, он, конечно, не хотел начальником станции работать.

Вредительства тогда много на железной дороге развелось. А может, халатности. Что, впрочем, одно и то же. Почти каждый день крушения. Одно за другим.

Начальников станции об'являли троцкистко-бухаринскими агентами или немецкими шпионами - и расстреливали.

Начальники станции менялись один за другим. Каждый из них считал себя честным, искренним патриотом Советской Родины. Каждый из них считал, что с ним, с таким честным, с таким ответственным, прилежным тружеником, никакого несчастья не случится. Каждый из них считал себя особенным, не таким, как все, как прежние глупые начальники, считал, что уж при нём-то, при его чутком руководстве, на его участке железной дороги уж будет-то порядок!

И их расстреливали одного за другим.

Да и было, в общем-то, за что расстреливать. Не в том смысле, что именно начальники во всём виноваты, а в том смысле, что, наверное, мало на свете вещей, пострашнее железнодорожного крушения.

Однажды прямо на станции крушение случилось.

Когда где-то там, далеко, где-то на участке, так ещё ничего... Только слухи доходят. А тут прямо у всех на глазах.

С Запада эшелон с ранеными шёл, а с Востока на фронт - товарный поезд.

Стрелку не перевели.

И этих раненых...

...прямо мясо из вагонов выносили.

Люди на излечение ехали. Отлежаться в мирном тылу.

Вагоны разбросало во все стороны, как после взрыва. Искорёженные, разорванные на куски. Людей разбирали на мёртвых и оставшихся в живых. Поначалу и не поймёшь, где живой, где мёртвый: сначала посмотришь - вроде бы мёртвый, а он хоть и разорван на куски, а всё-таки живой. Другой же, вроде и целёхонький с виду, а - мёртв. Со всего тысячеметрового бывшего поезда - стоны, крики - из каждой покорёженной коробки (вагона)...

Емельян и не хотел там работать, на железнодорожной станции.

Но его и слушать никто не желал. Назначили кандидатуру - значит, будь добр, будь назначенным. Ничего уж тут не попишешь.

Емельян тогда сказал:

- Ну ладно, назначили, так назначили. Это ваше дело. А только я всё-равно там работать не буду.

- Как не будешь? Будешь! Ещё как!

- Нет. Да меня на такую ответственную должность попросту не возьмут! Вам же ещё и боком выйдет, что не послушали меня.

Так вот, об'явили его кандидатом в начальники станции.

А должен был Челябинск утвердить (Курган тогда ещё входил в состав Челябинской области). Направили в Челябинск Емельянову кандидатуру. В смысле, самого Емельяна отправили. Просто выражались тогда так.

Отец пришёл домой расстроенный, стал собирать чемоданчик. Потом поднял голову и, ухмыльнувшись, сказал:

- Да, небезопасное это дело я задумал. Но и начальником станции работать - тоже... Ну да ладно - двум смертям не бывать, одной не миновать.

И его увезли на грузовике.

И вот, произошло...

В Кургане кричали:

- Не надо нам ничего рассказывать! Мы и так про вас всё знаем!

А в Челябинске всё-таки спросили биографию. Обычай тогда такой существовал: когда поступаешь куда-нибудь или вступаешь, обязан рассказывать историю своей жизни, при всех, честно.

Ну Емельян рассказывал ответственным товарищам, рассказывал...

А потом возьми да и скажи:

- В годы гражданской войны я служил в Белой Гвардии.

Все присутствующие в шок впали. Тихо стало, ни одного движения.

Но через секунду спохватились, зашумели:

- А? В Белой Гвардии? Значит, всё, отклоняем кандидатуру...

Скандал, конечно, поднялся нешуточный. И до Кургана, конечно, докатился:

- Да кого вы к нам подослали?! Да о чём вы вообще тут думаете?!

Емельян как-то надеялся, что его в покое, наконец, оставят. На старости лет. Но не тут-то было.

Потом, наверное, года не прошло, и отца забрали на фронт. Несмотря на радикулит. Раньше отца негодным признавали, а теперь - больного, не больного - взяли. На фронт.

Там отец и пропал. Без вести.

Даже похоронку не прислали.

Уже и война кончилась. Все солдаты уже повозвращались с фронта. А Емельяна всё ждали, ждали...

Так и не дождались.

Письма от него уже в сорок третьем перестали приходить. А никто и не знал даже, что думать: ни писем, ни похоронки.

Оставалось только гадать.

Ну вот и сон Зое приснился, будто она сидит в совершенно тёмной комнате, смотрит в зеркало (зеркало одна только свеча освещает). И тут видит, в зеркале вместо лица какая-то поляна отражается. И на этой поляне - тропинка. Тропинка бежит, бежит, уходит куда-то в горы, всё выше и выше. Потом взбирается на самый гребень горы. С горы открывается чудная долина. Зелёная, уютная. И вдалеке, видит, солдаты на привале расположились. Зеркало приближается к солдатам, и вдруг Зоя различила среди них своего отца. Он сидел, как обычно любил сидеть - нога за ногу. Курил, что-то рассказывал. Емельян, вообще, любил что-то рассказывать. Вокруг него - приятели-однополчане, внимательно слушали. А зеркало - всё ближе и ближе к отцу. И тут он закончил рассказывать (зеркало как раз вплотную к нему приблизилось), закончил рассказывать и сам же первый рассмеялся - и тут Зоя увидела, что он прямо в упор на неё смотрит - закончил рассказывать и сам же первый рассмеялся, прямо на неё глядя. И тут дочь с ужасом увидела, что у отца во рту - синие дёсны без единого зуба.

Так Зоя и проснулась.

Кажется, именно тогда Емельяна и убили.

Вскоре после войны и похоронка пришла: 'Погиб на Южном фронте'.

Дядю Федю, который так и сидел в тюрьме, хотели сначала в штрафной батальон взять. Но он до того старый уже стал, до того разбитый, что даже никакого повода не смогли найти, чтобы на фронт его отправить.

Но кормить его, бездельника, никто не собирался - во время войны и честным людям есть нечего. Дядю Федю и бросили на иждивение родственников.

Но родственников у него осталось мало. Жена только. С распухшими от голода ногами. Жена хотела к нему поехать, хотя бы самое главное, сухари, повезти, мешок уже приготовила.

И не смогла. Пешком итти - ноги больные. Попутные подводы уже никуда не ходили - куда ездить во время войны? - все по домам сидели. А гражданские поезда не ходили - всё военных везли. Простому же человеку трудно было уехать. Эшелоны на запад всё шли, шли и шли... Бесконечные.

А потом пришла весточка, что дядя Федя так и умер в тюрьме, от голода.

В Кургане Зоя поступила работать в детскую консультацию.

В детской консультации работал доктор Паторава. Молодой, красивый. Зоя с ним быстро сдружилась. Доктору она нравилась.

Паторава всякий раз спрашивал, с робкой надеждой в голосе:

- У тебя много работы на участке?

Зоя, когда особенно занята не была, бодро отвечала:

- Нет, не много!

Врач заметно веселел, улыбался:

- Значит, пойдёшь со мной!

И всегда её с собой брал.

А когда Зоя работала у себя на участке, Паторава чуть ли не каждые пять минут выглядывал из своего кабинета в коридор.

А как увидит, что она пришла, говорит:

- Зой, зайди ко мне в кабинет.

- Что такое?

- Да садись, посиди.

Ну Зоя сидела, отдыхала, значит. А врач сначала с серьёзным видом писал что-то, просматривал, делал вид, что не обращает на сестру никакого внимания. Потом поднимал на ней свои сияющие глаза, рассказывал что-то, расспрашивал о её работе, смеялся, улыбался...

...и Зоя в ответ - да - улыбалась, смеялась...

Хорошо так!

И коллеги вокруг стали думать, что Паторава за Зоей ухаживает, вроде.

Ей было шестнадцать - а ему двадцать шесть!

Больше года назад пришёл к Емельяну татарин какой-то - сватать Зою! Ей ведь тогда уже пятнадцать лет исполнилось. Но отец ему отказал:

- Маленькая ещё!

Вот и весь разговор.

Татарин, правда, спорить пытался:

- Какая маленькая? Пятнадцать лет уже девушке!

Но Емельян вежливо выпроводил его за порог. И пришлось татарину уехать ни с чем.

- Не в наших это обычаях подлетку замуж отдавать.

Зоя того татарина даже и не увидела ни разу. Маша только с возбуждённым взором встретила сестру, всё рассказала:

- Сватать приходил... Татарин... Молодой, высокий, красивый... Папа отказал... Жалко! Хотя как посмотреть... Может, и правильно сделал... Вот я бы за него пошла!.. - смеясь, закончила она.

Маше уже семнадцать лет стукнуло. Девица на выданье, можно сказать.

А Зою потом любопытство глодало, что там за татарин её приметил, вот бы одним глазком на него посмотреть. Не потому что ей и впрямь замуж тогда захотелось - просто, любопытно!

Зое потом представлялось почему-то, что тот татарин на доктора Патораву походил.

Неизвестно ещё, может, потому ей Паторава и понравился. С первого взгляда.

Но Паторава и сам по себе - замечательный человек.

Вот как-то пришли в детскую консультацию товарищи, всем выдавали лотерейные билеты, заставляли покупать. И у Зою, конечно, всякое желание отсутствовало такое выгодное приобретение делать. Во-первых, ещё отец детям настрого запрещал в любые игры на деньги играть; а во-вторых, медсестрой Зоя работала, оклад - триста рублей. А она должна отдавать тридцать рублей за какой-то лотерейный билет! Чорта с два по нему выиграешь! Тут уж хоть играй - хоть так отдай.

Но доктор заинтересовался, оживился сразу:

- Лотерейные биле-еты? Это интересно! А какие выигрыши сулите?

Товарищи отвечают:

- Главный выигрыш - женские наручные часы.

- Женские часы?? Ну что ж... Это хорошо! Это за-ме-чааательно!.. Давайте сюда всю пачку!

Ну товарищи обрадовались - всю пачку одним махом представилась возможность сбыть. Не надо шляться ещё по одной организации, не надо ничего требовать, никому угрожать, скандалить...

Доктор разложил все билеты на столе и вылупился на них, как сперматозоид на яйцо. С вожделением таким! Заулыбался. Потом вдруг сделался серьёзным и взглядом уже магнетизёра продолжал рассматривать билеты. Потом сказал, стукнув пальцем по столу три раза:

- Муж! - жена! - и невеста! - выиграешь часы!

Отложил один билет в сторону. И продолжил сеанс:

- Умала! - убурмола! - ицу! - и! - фа!

Отложил второй билет. Достал из бумажника шестьдесят рублей и отдал их товарищам вместе с остальными лотерейками. И товарищи ушли, шокированные зрелищем.

Через месяц состоялся тираж.

Ну и точно! Выиграла. Женские часы, небольшие - и позолоченные, между прочим. Стоили девятьсот рублей - значит, хорошие.

Да, наверное, Паторава так сильно хотел, чтобы Зоя выиграла. Оттого заклинание и сработало. Вот что любовь с заклинаниями делает.

А сам Паторава проиграл.

Зоя по вечерам пристёгивала свои часы на спинку кровати и, засыпая, смотрела на них, думала: 'Добрый, добрый доктор...'

Однажды Зоя даже чуть в комсомол не вступила.

Заходит к доктору в кабинет, он сидит, что-то пишет. Зоя присела на стульчик возле стола, сидела, рассматривала кабинет.

Паторава тут поднимает голову и спрашивает:

- Что скучаешь? Присоединяйся, тоже попиши что-нибудь!

- Что ж писать-то?

Он протягивает листок:

- На, пиши заявление в комсомол, например. Пиши-пиши, я сам тебе буду рекомендацию давать!

Но, понимаешь, не суждено - значит, не суждено.

Однажды пошли Зоя с Паторавой по вызову.

Зашли в дом, смотрят, ребёнок там, ещё грудной почти - такой, посиневший весь, кричащий.

Паторава осмотрел его внимательно. Зое не дозволил укол делать. Сам всадил - укол - в это маленькое, синее тело.

Ребёнок покричал, покричал ещё немного, а потом успокоился, заснул сладким сном.

Мать ребёнка говорит:

- Ой, спасибо вам большое, первый раз малыш за два дня заснул, наконец-то!

Доктор равнодушно прищурился:

- Работа у нас такая.

Выписал ребёнку обезболивающее.

- Когда же в следующий раз вас ждать?

- Я думаю, что наша помощь больше не понадобится. Теперь всё от вас зависит. Если вы будете регулярно давать ребёнку прописанные средства, то наше посещение, гражданочка, будет совершенно излишним.

И медсестра с врачом ушли.

По дороге в консультацию врач злобно заворчал:

- Сволочь! Гадюка!

Зоя спросила:

- Кто гадюка?!

- Сволочь! - ответил Паторава.

А потом об'яснил:

- Гадюка, запустила болезнь... Ребенок теперь и двух суток не проживёт... Хорошо, хоть под конец нас позвали, теперь хоть умрёт легко... Вот увидишь, после смерти ребёнка мамаша прибежит к нам в консультацию и скандал поднимет, начнёт кричать, что это мы ребёнка уморили, своими лекарствами.

Ну, что поделаешь, надо привыкать, работа такая...

Только тогда Зоя поняла, почему врач не дозволил ей укол делать. Не хотел Паторава, чтобы ответственность и на медсестру пала. Решил всё на себя взять. А то придут, возмущаться начнут - или укол там не так сделали, или что...

Ну и точно. Как Паторава предсказывал, так и получилось. Прибежала мамаша. Скандал закатила. Кричала на всю консультацию. Даже из кабинета слышно.

Один врач вбежал в кабинет, удерживая обеими руками дверь:

- Паторава, сейчас тебе предстоит кошмарное зрелище - мамаша умершего ребёнка, вся в соплях и в слеее...

Дверь тут распахнулась. Грохот и крики, которые раздавались за дверью, ворвались уже в кабинет.

Действительно, кошмар.

Гадюка, все нервы окружающим истрепала.

Как будто без неё неприятностей мало!

Павлик, брат Зои, ходил в школу, и у него там местные медсёстры нашли вошь. Чуть ли не у единственного во всей школе.

Вот, гадский потрох, Зоя на своём участке ходила, у всех школьников головы проверяла - а у самой родной брат... Сапожник, называется, без сапог! Медсестра называется!

Те пришли домой к Павловым, спросили, кто где работает.

Мать сказала.

Те обрадовались:

- Ага! В детской консультации? Вот и пусть дают машину, чтоб на дезинфекцию вещи отвезти.

Зоя - ни слухом, ни духом - как раз в этот день и пришла домой на обед.

Мама ей и доложила, кто да что.

Зоя опустилась на стул, закрыла глаза (как уже устала!) и проговорила:

- Мама, ну зачем же ты сказала, где я работаю!

Подумалось: 'Что ж теперь обо мне в консультации скажут?.. Как же теперь там работать?..'

Зоя с обеда приходит на работу, заходит к Патораве, и как раз в это время - звонок.

Как только на сестру врач с недоумением с таким, с изумлением посмотрел - не ожидал такого - Зоя поняла, что за звонок это...

На другой день принесла заявление об уходе. Доктор Паторава не спрашивал - почему, в чём дело... Молча подписал заявление. И Зоя молча ушла из консультации.

Дура, конечно, а что поделаешь - дело чести.

Зоя ушла из детской консультации и решила поступить в госпиталь.

Приходит в госпиталь.

А ей говорят:

- Военный билет.

А откуда он у Зои?

- Подрасти немножко, потом приходи.

Военного билета нет, вот и всё.

После того, как отца на фронт забрали, семья и без того не ахти как жила. А когда Зоя из детской консультации уволилась, вообще прижало.

А ещё мысль Зое постоянно голову сверлила: 'Интересно, что теперь Паторава обо мне думает? Может, он думает, что я из-за него уволилась? Из-за его 'ухаживаний'? Или из-за чего другого, но всё-равно из-за него?'

Мысль - голову сверлила, а голод - желудок Божью Корову пришлось с'есть, когда Зоя ещё в консультации работала. Ели долго, с наслаждением... Обливаясь крокодиловыми слезами. Жалко, конечно, подруга детства, как-никак. А что поделаешь... Всё-равно корову кормить нечем, вместе с хозяйвами бы копыта откинула. Но если бы её тогда не с'ели, всё-равно на старости лет пришлось бы Божью Корову зарезать. Или на живодёрню сдать. Коровам не дают умирать собственной смертью.

Да, коровы хватило надолго, но не бесконечная же она... А есть надо часто. Ну не каждый день, понятное дело, но всё-таки... Когда доели Божью Корову, принялись есть Зоины часы.

Да, обидно. Человек приятное хотел сделать. Так обрадовался, когда Зоя выиграла. Думал, что, по крайней мере, ей на память от него что-нибудь останется. Но...

Часы небольшие, женские, хоть и позолоченные... Их ненадолго хватило.

Однажды мама подала к столу мясо. Зоя обрадовалась тогда:

- О, мясо! Пируем!

Не очень вкусное, правда, но перебирать не приходилось.

Поужинали на славу.

Вечером Зоя спать ложится - смотрит, кошек ни одной в доме нет. Наутро, как ни надеялась, тоже не об'явились. Ну, Зоя всё поняла...

Даже спрашивать ничего не стала. Зоя с матерью и не заговорили ни разу на эту тему...

А к следующему вечеру - снова мясо на столе. С'ела Зоя, хотя и без особого аппетита, свою долю...

Потом походила, походила - чувствует, что-то нехорошо ей после такого ужина. Прилегла на кровать - ещё хуже стало.

Внутрь как будто пустой цилиндр вставили. И он внутри всё вращал, кружил, как центрифуга. Зоя поднялась на ноги - а центрифуга ещё быстрее закружилась (кружится, и никак её не остановишь). Зоя подумала, только бы ветер в доме не поднялся, только бы ветер не задул. Любой сквозняк так поверхность тела, кожу раздражал... Если, к тому же, центрифуга соединит свою силу с силой ветра, они же на пару разорвут тело на куски. Цилиндр, тот лёгкий, алюминиевый, его легко снести может, любое дуновение - но мощный, зараза, так мощно вращается, разорвёт только так... Только бы на ногах устоять, только бы устоять...

Зоя вышла в сени, с трудом удалось ей открыть дверь. Выбежала во двор, прохладный, лёгкий... Нажала пальцем на корень языка - и куски мяса потекли наружу.

Центрифуга внутри ещё повращалась немного и заглохла. Потом и совсем исчезла.

Стало прохладней, легче...

И пошла Зоя на завод.

После неудачи с госпиталем.

В отдел кадров пришла. Ей там предлагают - в литейный цех, в глазной кабинет. Свободное место в ночной смене. В литейном цеху, в основном, в глаза что-то попадало, требовалось оттуда вытаскивать - или глаза выковыривать в особенно тяжёлых случаях - оказывать первую медицинскую помощь.

Но Зоя отказалась от такого заманчивого предложения. Конечно, плохо, что не захотела в глазном кабинете работать, как потом поняла - но что сделано, то сделано.

Зоя с трабабахом была, говорит:

- Если хотите, то берите меня в цех, а не хотите, то я вообще не буду поступать.

Блефовала.

Отдел кадров посмотрел на неё так, вскинув бровь, улыбнулся и сказал:

- Да... Такие девушки по мусорникам не валяются!

И приняли её в цех.

Но настроение Зое это глазной кабинет подпортил. Про него всю ночь кошмары снились. Про то, как приходит в кабинет рабочий с повреждённым глазом - и Зое приходится себе глаз выковыривать, чтобы, значит, пациенту вставить.

Совсем уже нервы ни к чорту стали.

Вот так и закончилась её медицина.

На следующий день пошла работать. В цех.

Работала Зоя на центровке. Ей только первый этап доверили - самый лёгкий. Ну что там? наметил центр на детали, и всё тут.

Лично Зоя делала головки к минам, а заряжали их уже на совсем другом заводе. Каждую мину чуть ли не на трёх заводах производили.

Зоя поначалу даже увлеклась: чисто механическое занятие, можно отдохнуть от раздумий. Потом и творческая струя влилась в работу, стала представлять, какое действие может произвести очередная поделка. Вот эта мина - скорей всего, ногу оторвёт, а вот эта - похоже, что голову, но следующая, следующая-то - ох-хо-хо, какая толстушка - она и мокрого места от человека не оставит, раздерёт на мелкие части, противотанковая-то! Хорошо, если они ещё в дело пойдут, когда надо сработают, и наш на них не налетит. Но Зое, в общем-то, что беспокоиться, не она ж одна их делает - с десяток человек.

Да, интересная работа, творческая, для людей. Всё для людей, всё для победы.

Увлеклась Зоя своей работой, даже по сторонам не смотрела. А потом вдруг заметила, как ей один парень любоваться начал.

Настройщик станков там работал, Володя Нуумур. Тоже высокий, красивый, смуглый. Как Паторава. Только узкоглазый, как чорт! Симпатичный, в общем, парень. Правда, симпатичный. Ей вообще наши, сибирские, индейцы нравились.

Во время перерыва цех собирался вместе, перекусывали, чем придётся, разговоры душевные вели... Володя каждый раз с Зойкой рядом садился, а с другой стороны - Петька, другой настройщик. Ну и Зоя чаще с Петькой заговаривала, он, как бы, ближе... Не, просто с ним как-то легче общаться получалось. А Володю Зойка побаивалась даже почему-то - таинственный он какой-то, индеец всё-таки... Или оттого, что в нём что-то сдерживающее чувствовалось. Зоя, конечно, старалась с ними наравне общаться, чтобы не обижать никого, но, кажется, у неё это не очень получалось.

А получалось так, что внутренне Зоя отдавала предпочтение Володе, но внешне - всё не так...

Когда Зоя обращалась с разговором к Петьке, Володя сразу грустнел, отворачивался в сторону, делал вид, что ему неинтересно с нами разговаривать. И сидел хмурый. До самого конца перерыва.

Зоя работала, а он сидел на батарее отопления, грелся, позабыв про свои дела, и смотрел на неё, смотрел...

Зоя это выставит сверло, подойдёт к нему:

- Володя, на, заточи сверло...

А Нуумур, ревнивец, хмуро глянет:

-Вон, пусть Петя тебе заточит!

Зоя презрительно фыркнет, повернётся. Пойдёт от него прочь. Он говорит, спохватившись:

- Ну ладно, давай!

А девушка же уже вспыхнула, её не вернуть, отвечает:

- Нет уж, Петя заточит!

А Петя и рад-радёшенек стараться. Для товарища по работе. Вместо товарища по работе.

Такая любовь.

И Володя Зойке симпатизировал, и Петька... А потом их обоих, в один день, взяли на фронт.

Вроде и военный завод, вроде и бронь была, а всё-равно забирать начали...

Что-то Зоя даже затосковала по ним. И по Володьке, и по Петьке. Всё они из головы её не шли. Всё думала, как они там, на фронте. Но потом узнала, как.

Их там убили обоих.

Зое тогда показалось, что цех совсем опустел, что, кроме станков, их шума, ничего живого не осталось.

Да, жизнь в коллективе иной раз лучше оказывается, чем кажется сперва. Ещё лучше. Раньше, может, ещё как-то удавалось примирить этих парней с собственной своей персоной. А теперь уже их совсем не примиришь. С собственной своей персоной.

После известий о такой скорой гибели Володи с Петей, в цеху только и разговаривали, что про них. Всё их вспоминали. Вспоминали, какие они мастера своего дела, славные. Но про них постепенно забыли. Уже сами научились, стали свёрла сами затачивать...

Потом перевели Зою на резьбофрезерные станки.

Сложные штуковины такие. Но Зое удалось в них быстренько разобраться. Мощные машины. Урчащие. Забавная работа. Приходилось всё время от одного станка к другому бегать. Чтоб урчание не прекращалось, чтоб стружка сыпалась без остановки...

Зойка - вдвоём с Дашкой - с четырьмя станками управлялись. Дашка тоже шустро работала. Толковая девчонка. Набегаются они с ней за целый день от станка к станку, потом сядут отдохнуть, отдышаться. Такая приятная усталость всё тело изнутри охватывала! Весело.

Работа у них была ответственная: последний этап. От них зависел весь цех. От них двоих. Нет, шестерых (с резьбофрезерными станками вместе). И дело их шло полным ходом. Загружали они последующие заводы, как только могли - короче говоря, выше крыши. Так и стал их цех образцовым.

Так и работали. Если Зойка с Дочкой выполнят план - значит, весь цех выполнит; а если нет - значит, весь цех заваливался. При них, правда, такого безобразия ещё не случалось. А до них, прежние работники, никак не могли сообразить, как же эти резьбофрезерные станки работают, как на них можно что-то быстро сделать. И цех каждый день план недовыполнял. Давали всем потом закурить.

А Зойка с Дашкой и удивлялись, как это на таких станках можно что-то не выполнить! Потом уже уверовали в своё мастерство. В свою незаменимость.

Сколько тут народа всякого сменилось, пока их, золотых, бриллиантовых, не нашли!

Так вот дали им начальника участка нового. Они тоже сменялись время от времени. По тем или иным причинам.

Ну что ж, его ж надо проверить, что ж он за человек. Может, он маразматик. Или потрошитель какой-нибудь. Если так, то им такого не надобно, нет. Ни в коем разе.

Да, бывают ситуации, когда подчинённые становятся главнее своих начальников. И сами могут выбирать, кому над ними властвовать.

Вот Зоя с Дочкой и проверяли человека. На профпригодность. Задание не выполняют, хоть тресни. Поработают так, чуть-чуть, для вида только, и расходятся довольные, по домам. И так - каждый день. Станки лениво резьбу ковыряют, а Зойка с Дашкой сидят, болтают, любуются выползающей стружкой.

А вслед за ними и весь цех бездельничать начал. Раньше уборщики стружку вагонами вывозили и не всегда успевали вывезти, а теперь пару путешествий сделают за весь день и сидят, в домино играют. Так и весь цех. Раньше работа в руках горела (после станка - деталь горячая), а теперь над несколькими деталями целый день трудятся. Повальное безделье.

Хоть и знали, что для фронта, а, понимаешь, вот как...

Ну, значит, и вызвали на отчёт к начальнику работниц.

Даже и фамилия у начальника этого - Срывин. У него и фамилия даже зверская.

Ну что ж, фамилия как фамилия. Что поделаешь. Бывает. С кем не случается? Срывин. Ну и что. Сам бог, выходит, велел планы производства срывать. Ну и что, что в военное время. Что ж беситься-то из-за пустяков.

Отругал он девчонок, как положено, вот и всё.

Но им-то что? Им хоть бы хны.

Им даже понравилось, как он злиться, красный, как перец, вот-вот треснет. Им только веселее не работается. Зойка с Дашкой целыми днями даже стали спорить, загадывать, что их начальник им в следующий раз скажет и в каких выражениях.

Начальник с ними ни разу даже не поговорил по-человечески. Просто ругал на чём свет стоит, вот и всё. Знал же, что ему из-за девчонок попадёт, вот и орал. А чего он от них мог добиться таким методом? Только себе хуже делал.

Зойка с Дашкой уже чувствовали, что палку перегибают, но остановиться никак не могли, в азарт вошли, ожидали, чем всё закончится.

А Срывин их каждый день на расправу вызывал.

- Почему задание не выполнили?!!

А работницы каждый день что-нибудь новенькое выдумывать старались, или попросту говорили:

- Станки плохо работали.

Вот и всё. Вот и вся расправа. Не убивать же Зойку с Дашкой. А убьёшь - толку всё-равно мало.

И посылал начальник настройщиков станки исправлять. И настройщики усердно делали вид, что исправляют, важным делом занимаются, трудоёмким. В механизме всегда какие-нибудь неполадки найти можно, чтоб на них сослаться. Особенно, когда начальство в этом ни черта не понимает.

Словом, за те несколько дней отдохнули все, как на курорте.

Ох, у девчонок даже уши закладывало от начальникова крика, от его матерщины, у них даже возле станков так не закладывало. Однако ори не ори, а они задание-то не выполняют! Не выполняют и не выполняют.

Срывин даже умудрился карточки хлебные у Зойки с Дашкой забрать. По самому больному месту, зараза, ударил. Ну и работницы - голодные. Как же они будут трудиться? И не стали. Всё-равно. Тут на полном тыловом довольствии не особенно зажиркуешь, а то вообще, без хлебных карточек - ложись да помирай. Тут даже с карточками люди работать не могут! Даже частушку по этому поводу сложили.

Без своих законных трёхсот грамм не то что килограмм, а куда меньше стали вырабатывать. Ещё меньше прежнего.

Ну и начальник их тогда смилостивился, можно сказать. Только Зойка с Дашкой в столовую идут, оторвёт он им по талончику, чтобы им хлеба дали, чтобы они, бедные, совсем с голоду не померли, вот и всё...

И вышли они снова на прежний уровень, на минимальный. Снова стали ковырять резьбу потихонечку...

А задания-то - ма.

Понял Срывин, наконец, что с Зойкой и Дашкой сладить никак не удаётся: кнутом на них не подействуешь, на хлебной мякине не проведёшь. Не знал прямо, что делать. Взбесился он окончательно.

Убрал их со станков.

И заставил стружку возить.

Ну что ж. Девчонкам даже лучше. Стружку возить - работа довольно милая. Нагрузишь полную тачку с верхом и везёшь себе. Её, стружки, хоть и много, а она лёгкая, почти никакого труда. Прогуливаешься только туда-сюда - и это работой называется. После станков - сплошное удовольствие.

Зойка хоть и любила свои станки резьбофрезерные, но в глубине души отчего-то побаивалась их. Скрежещут, гады, визжат, когда в деталь врезаются, вертятся. С жуткой скоростью! Того и гляди, плохо закреплённая деталь если вырвется да в лоб залепит... А если вдруг брак выйдет?.. А если то?.. А если сё?..

А со стружкой - ох, никаких переживаний, никакой ответственности. Сплошной праздник души.

А на резьбофрезерные станки - Срывин на каждый поставил по человеку.

Возвращались Зойка с Дашкой за новой партией стружки и теперь уже выслушивали, как новые работники ругаются. Тоже интересно. То одного начальника ругню выслушивали, а теперь - аж четырёх работников его.

Они, девочкам на радость, и впрямь по-разному ругались. От того, что у каждого человека свои любимые выражения. Один, скажем, ругался: 'Ёлки-палки!' Другой: 'Ёлки-моталки!' Третий: 'Ёлки зелёные!' Четвёртый - тот вообще: 'Ёпэрэсэтэ!' Уже ёлок никаких у них для этих станков не оставалось! Но все в один голос к своим любимым выражениям прибавляли:

- ЁЁЁ!!! Что за станки?!!

А Зойка с Дашкой ходили, слушали их, коллекционировали их выражения, посмеивались...

Ну, понятно, те выражения, что здесь помещены - это только возвышенный вариант, культурный.

Зойка с Дашкой работали - когда работали! - Дашка на двух, Зойка на двух. И всё успевали сделать - если хотели, само собой разумеется. А они вчетвером - за каждым станком по человеку - и тоже не выполняют! Как ни пытаются..

Ну, подумалось девчонкам, что это мы будем туда-сюда шататься с полупустыми тачками, всё-равно фрезеровщики мало настригают, посидим лучше, подождём, пока они насобирают нам много стружки.

Вывезут Зойка с Дашкой стружку за цех и сидят. Наблюдают за страданиями своих товарищей по работе. Что ещё делать-то? Их-то к станкам теперь и близко перестали подпускать. Боялись, видно, что подпортят что-нибудь, и новым работникам будет пенять на что. Девчонки и сидели. Не вмешивались. Раз хорошие работники начальству не нужны, то начальство им тем более...

А Срывин выйдет из своего кабинета, пройдётся по заводу, вернётся в свой цех, посмотрит на ход работы за станками, опечалится увиденным, зыркнет на подруг своими глазищами злобными... И снова скроется у себя.

Так вот начальник их раз прошёлся - Зойка сидит с Дашкой, болтает, он проглотил слюну и молча прошёл мимо; второй раз прошёлся - Зойка сидит с Дашкой, опять ничего не делает, он сплюнул со злобой и снова молча прошёл, ругаясь себе под нос. Девчонки, естественно, ничего разобрать не могли, слышали только, как дверь кабинета хлобыстнула. А через секунду Срывин выскочил из кабинета и заорал на них:

- Что, вам на станках есть задание, а здесь нет?! Пока всю стружку из цеха не вывезете, домой не уйдёте!

А что эту стружку вывозить? Трудно, что ли, до конца смены управиться? Какие-то патологические отклонения у начальника начались... Ну ладно, раз он не может бездельничающих видеть, начнём, решили, девчонки, трудиться. Стали чуть ли не по одной стружке отвозить. Глупо, конечно, зато работницы - при деле, всегда занятые. И с начальством - никаких недоразумений.

Отцепился Срывин, наконец, от них. А на фрезеровщиков отрываться пуще прежнего начал. С двойной, получается, силой. Ещё бы, если они ни одного разочка задание никак выполнить не могли!

Срывался на них Срывин, срывался...

Всё-равно у него ничего не получилось.

Раз он злой - значит, как он, так и подчинённые. Начальник им делает плохо, а подчинённые - ему.

Вообще, какого ляда в начальники лезть, когда с людьми ладить не можешь?

Сам, начальник, не умеешь работать, так чего же от своих подчинённых хочешь добиться?

Не хочешь, чтобы хорошие работники работали? Хорошо, будут стружку возить. Не думают же, что работают для войны. Для фронта, для победы. Каждый о себе думает.

Что ж, прогнал девчонок Срывин с их работы, со станков - а девчонки его, в отместку, выходит, прогнали. Так получилось.

Два месяца Срывин проначальствовал, а потом его уволили.

Но, по всему видать, он сам до смерти обрадовался, что от таких сволочных лодырюк, как Зойка с Дашкой, и от таких отпетых дураков, как новые фрезеровщики, он, талантливый руководитель, избавился, наконец.

Дали другого начальника.

И новый начальник решил вернуть девчонок всё-таки на станки.

Зойка с Дашкой, закалённые в боях, прожжённые злодейки, и его решили проверить.

Надо же как-то развлекаться между делом. А то - всё резьба да резьба. Так и голову себе сорвать недолго.

Девчонки, отдохнувшие, соскучившиеся по родным резьбофрезерным, поработали недели три на славу. Выложились. Взбодрились. А потом тоже задание не выполнили. Чтобы послушать мнение начальства об этом.

На следующий день вызвал он фрезеровщиц к себе.

Этот хитёр был, бобёр!

Зашли фрезеровщицы к нему в кабинет, стали перед его столом, стоят. Начальник поднял на них глаза, улыбнулся:

- А, это вы..? Да вы садитесь, садитесь, присаживайтесь... чего стоять. И так целыми днями перед станками на ногах. Так, зачем это я вас вызвал? Погодите-ка, дайте вспомнить... А! Точно! Вот, вы задание не выполнили... Так почему же вы задание не выполнили?

Перед новым-то начальником, что на выдумки пускаться? Девчонки и говорят:

- Станки плохо работали!

И честно так в глаза при этом смотрят. Особенно Дашка. У Зои не очень-то выходило честно в глаза смотреть, ей больше с душащим смехом приходилось бороться.

- Станки? Ну спасибо вам, девчата, что сказали. Я разберусь с этим... Всего вам хорошего!

Выходят от него девчонки, удивляются:

- Новый начальник наш, он что, дурак или, может, просто прикидывается? Он что - может, и вправду поверил?

Терялись они в догадках... и чтобы окончательно вопрос решить, снова план не выполнили в глубокой задумчивости.

Вызывают их опять-таки к начальнику.

Их и настройщицу станков.

Начальник Зойку с Дашкой не ругает и ничего... Зато настройщицу крестит так и так!

- Станки плохо работают?!

И пошёл настройщицу чихвостить!

А фрезеровщицы обе сквозь землю готовы были провалиться! Ещё бы! Неловко, конечно, что настройщицу, невинного человека, под монастырь подвели. Даже уши у них горели!

Отделал новый начальник злосчастную настройщицу под орех, а фрезеровщицам и слова не сказал! Для чего только вызывал? Так и отпустил.

Зато потом фрезеровщицам от настройщицы их досталось на орехи!

Только вышли за дверь - она и пошла Зойку с Дашкой гонять!

Прибежали те, как ужаленные, к станкам - и давай навёрстывать упущенное!

Потом, правда, через несколько дней, они пришли в себя. И снова стали, теперь уже время от времени... Взялись за старое: в отместку за свой стыд перед настройщицей. В один день задание не выполнили, в другой... Уже заготовили с десяток новых причин себе в оправдание... А новый начальник на их невыполненный план - ноль внимания, как будто так и надо! ...никуда не вызывает, ничего не спрашивает... Они и в третий не выполнили - да что ты будешь делать! должно же когда-нибудь сработать! А тот снова - ноль внимания. Ну работницы расстроились, конечно, и оставили свою затею. На тебя внимания не обращают, а ты будешь выкобеливаться! Да ещё и Родине вредить при этом!

На четвёртый день пришлось выйти на прежний уровень производства.

И назавтра, тут же, новый начальник впустил Зойку с Дашкой в поле своего зрения. Расхаживал довольный по заводу, туда-сюда, посматривал весёлыми глазами, улыбался девочкам. Ну они и решили сначала:

- Чего б это ему мимо нас не проходить так часто, если станки наши - в проходном цеху? Естественно, что ходит!

Но новый начальник уже через минуту к ним подходит и, хитрый, говорит:

- Вот, девчата, я, когда раньше здесь не работал, здесь проходил и всегда любовался, как вы работаете красиво!

А затем прибавляет:

- Вот, скоро должны валенки притти, я вам в первую очередь валенки дам!

И с той поры девчата стали нормально работать.

Новый начальник даже порядок такой ввёл: сделаешь задание - и можешь итти домой, не заканчивая смены.

И цех снова стал образцовым.

Ну ещё бы они и теперь не стали стараться! Во всю прыть забегали перед станками! Только для того, чтобы своим товарищам по цеху сказать с изумлением:

- Как? Вы ещё остаётесь? А мы уже всё, уходим.

Ввел премии новый начальник. Плюс ко всему прочему! Выполнила Зоя норму, получила премию - чулки. Она чуть в обморок не грохнулась от такой неожиданности... Казалось бы, что такое - чулки, а по тому времени это что-то значило. Жизнь людей тогда такими вещами особенно не баловала. Начальство, кстати говоря, тоже не баловало. Но бывают в жизни исключения. Среди начальства, кстати говоря - тоже. Бывают, бывают... Да, наконец, бывают или не бывают?!

Ну и правда, Зойке с Дашкой первыми валенки достались!

А ещё говорят, на свете счастья нет.

Стали Зойка с Дочкой ходить в валенках.

Ходили они на работу всегда втроём: Зойка, Дашка и Ваня, её брат двоюродный.

Дашка заскакивала за подругой каждый день, тарабанила обоими руками в стекло - весёлая девчонка была, жизнерадостная, с такой не проспишь на работу. Зойка подскакивала на кровати, как угорелая, озиралась первым делом в испуге - ух, всё спокойно, ничего не горит, никакого пожара. Пока приходила в себя, Дашка уже входила к ней в комнату. Присаживалась на край кровати, болтала, рот у неё прямо не закрывался, смеялась. С утра оно, конечно - энергии хоть отбавляй! Ну и у Зои от такой красивой утренней зари, как Дочка, настроение сразу поднималось!

Она и без того была, как ртуть, бойкая, а потом, как познакомилась с неким таинственным парнем - так вообще... С ума сойти! Застрелиться и не жить!

Целыми днями только и разговоров, что за того парня. Какой он умный, да какой он красивый!

Зойка даже втайне завидовала Дашке - вот, мол, человек нашёл своё счастье - и радовалась за неё. А уж сама подруга радовалась... - и говорить нечего!

Даже - ничего себе! - брак начала иногда допускать. На производстве. А ещё, бывало, принесёт с улицы пригоршню снега, подкрадётся незаметно и засунет Зойке снеггг! прямо за шиворот! У Зойки глаза на лоб полезут - а ей весело! Да, ничего человек от радости не понимает.

Но как на такую злиться? Невозможно. Да Зоя и не злилась никогда... На неё. Она просто Зойке такой казалась... даже непонятно, как выразиться... - нежная, что ли, внимательная, несмотря на выходки свои...

Иногда среди самой работы остановится вдруг и смотрит на что-то в станке. Потом подзовёт подругу и скажет:

- Смотри, Зой, какая стружка пошла...

Зоя встревожится, подумает - может, не так что-то? Потом посмотрит - ничего, вроде, нет.

- А что? Стружка как стружка. Ничего особенного.

Дашка своим тонким пальчиком с крохотным ногтем укажет и проговорит ещё тише:

- Смотри, какие разводы интересные.

Зоя присмотрится - да, действительно, интересные, фиолетовые такие, с чёрными и красными полосами размытыми... Пожмёт плечами, отойдёт.

С двоюродным братом своим, Ваней, Дашка разительный контраст составляли. Хотя, если с другой стороны посмотреть, в чём-то они даже смахивали друг на друга. Или, может, Дашка заставляла его походить на себя, так заразительно на него действовала?

Но Зое этот Ваня Дашкин не очень-то нравился. Не по нраву он ей пришёлся. А Зоя ему отчего-то наоборот - приглянулась, стал он ей знаки внимания оказывать. А Зоя - шарахалась от него буквально, пытаясь при этом делать вид, что не шарахается. Только что б не обижать особенно. Чтоб сохранить товарищеские отношения. Ну, Ваня, показалось, всё понял и успокоился.

Зоя продолжала шарахаться и делать вид, что хорошо к нему относится. И хотела, чтобы он, в свою очередь, тоже относился к ней хорошо. Это называется дружбой между мужчиной и женщиной.

Что-то Зою в нём отталкивало. Его физиономия свирепая, что ли? Особенно, когда надвинет себе шапку на самые брови, выставит вперёд массивную челюсть и идёт - на завод.

Дашка, она тоже в шапке вязаной ходила, в точно такой же, как брат. Не очень-то, конечно, та шапка ей шла, но Дочка всё-равно её носила, говорила:

- Чтоб уши мои не мёрзли.

И улыбалась. Ваня тоже весельчаком казался, но не улыбался - лыбился только. И ещё смеялся: гы-гы.

А Дашка... Аккуратное улыбающееся личико...

Когда приходили на работу, когда она снимала шапку и когда встряхивала свои стриженые волосы - вот тогда она настоящей красавицей становилась! По ней, конечно, любой парень мог с ума сойти! Да и сошёл уже один, видно, как известно!

Дашка стриглась под мальчишку для того, как она сама говорила, чтобы волосы в станок вдруг не попали. Опасное, кстати сказать, дело. Затянет волосы в станок, замотает - так и скальп целиком в момент снимет. Но подружка, думается, подстриглась не только из-за этого. Просто она знала, что ей так лучше. Она вообще со своей стрижкой стала похожа на красивого ребёнка. Так и работала с открытой красивой головой, единственная на заводе.

А у Зои волосы тогда были длинные, пышные, красивые, ей не хотелось волосы состригать. Зоя зимой могла ходить без шапки, уши всё-равно не мёрзли. Зато на работе приходилось косынку надевать. Иногда, правда, Дашка подруге косу заплетала, подкалывала к голове шпильками всякими. Зое это до ужаса нравилось. То, как Дашка притрагивается к её волосам, к её голове... Но времени тогда на такие удовольствия немного оставалось, Зоя чаще в платке работала.

Но уже где-то в сорок четвёртом году, когда немцев уже погнали, стало немного полегче, вздохнули посвободнее...

И на 1 мая об'явили выходной! Дня за два об'явили, что первого числа будет выходной! То все без всяких выходных трудились, а теперь - вдруг - такое...

Вот на следующий день после такого радостного об'явления Дочка подруге и говорит:

- Слушай, приходи завтра ко мне в гости!

Зойка к Дашке ни разу в гости не хаживала. Да и ни к кому больше... В их семье вообще подобной привычки с некоторых пор не стало - по гостям ошиваться. Сами ни к кому не ходили. И к себе никого не звали. Да и когда? Домой с работы придёшь, только и думаешь, как бы отдышаться до завтрего.

Тем более Дашка у тётки жила. А кто её знает эту тётку? Может, она кусается. Тётка это ж не мать родная, скажет: 'Сама на шее сидишь, ещё и гостей водишь!'

Но выходной есть выходной, надо его отпраздновать, 1 мая ведь - день солидарности с тётками.

Если подруга приглашает - что ж не притти.

Дашкина тётка в столовой работала, и они, конечно, не так бедствовали, как Павловы.

Зоя говорит:

- Ну ладно, приду!

И тут Дочка проговорилась, что тётя хочет со мной познакомиться.

С чего б это вдруг ей с Зойкой знакомиться приспичило?

У них, видно, часто заходил разговор за Зойку...

'А... - подумала Зоя. - тётя хочет со мной познакомиться - значит, ясно и понятно для чего...'

Подошла после раздумий к Дочке, говорит:

- Знаешь, Даш, я не пойду...

Нашла какую-то причину, что ей некогда...

И отказалась.

А Дочка, молодчина, ничего расспрашивать не стала, нисколько не обиделась, улыбнулась:

- Как знаешь!

Умела Дошка человека понять.

Проснулась Зоя на следующий день утром.

Глянула в окно - Солнце уже вовсю шпарит. Зойка подскочила, как ошпаренная! 'Ох ты ж! на работу опоздала!!! Что ж Дашка за мной не зашла?!'

Такие преступления - опоздания на работу - в то время даром не проходили, довольно сурово карались.

Но уже через три секунды до Зои дошло - ах, сегодня же выходной.1 мая... Первомай!

1 мая на дворе, вёдро ласковое... Зоя подумала, неужели же это правда, неужели сегодня можно никуда не ходить... неужели... И можно целый день проваляться в кровати. Да. Да!

После выходного Дашка зашла за подругой. Обе радостные, отдохнувшие, болтливые. Отправились бодрым шагом - работать.

На углу квартала Ваню встретили, с собой захватили. Он никогда к Зойке в дом не заходил, на углу дожидался. Ну и верно, много ли радости Зойке под его взором одеваться, собираться?

Вот и встретили девчата его, пошли вместе, идут себе... А Ваня, Зоя заметила, совсем переменился!.. То шутил, смеялся, а это - как в воду опущенный. Даже слова, кажется, ни одного не вставил в болтовню.

Ну Зоя - что! Грустишь, ну и грусти себе, она-то тут при чём, сам виноват. Не надо бы тебе такое затевать.

Так и пришли. Вгрызается Зоя в деталь за деталью, а Ваня всё у ней из головы не идёт. Грустный. Вот, всё весеннее настроение испортил. И ей и себе.

Может, думала, стоило тогда всё-таки притти? Ну и что? Чтоб это изменило? Да, поговорила бы с Зойкой тётя. Ну и что? Она б высказала своё мнение. Может, вежливое даже. Как бы то ни было, они б на неё ещё больше вз'елись. Всё бы семейство на Зойку ополчилось.

Уж лучше молчать. Обиды меньше хотя бы.

Что Зоя и сделала.

Несколько дней, наверное, прошло, Дашка заходит за подругой.

Зойка смотрит, теперь подруга какая-то, не в себе, что ли.

Вот, подумала, наказание с ними, нелады с приятелями начались: то он, то она... Зойка спрашивает:

- Дашка, что ты сегодня такая?..

Она кисло улыбнулась:

- Не проснулась ещё, наверное...

Доходят до угла, а Вани нет. Как это - нет? Ведь всегда тут стоял, поджидал в любую погоду!..

Ну и выяснилось, Ваня сбежал с завода, уехал в Челябинск.

Сбежал с завода... Вот это да! Это уже серьёзный проступок, очень серьёзный... Уголовно наказуемое преступление, на всю жизнь могли засадить... А почему сбежал? Из-за чего? Из-за кого?

Ах, да...

Лучше и не спрашивать. Меньше знаешь - крепче спишь.

Но потом до Зойки всё-равно вести дошли. О нём.

Или там он в банду попал, или как... Тёмное дело... В общем, ухайдакали его в Челябинске.

Через неделю матери пришло извещение, и она поехала своего Ваню забирать. Его убили.

И его мать даже не захотела, чтобы Зойка на похороны к нему пришла.

Она посчитала, что это Зойка виновата в его смерти. Вроде как он из-за Зойки уехал.

А Зойка даже ума не могла приложить, так это или не так... Извелась совсем... Извели они её совсем...

Да ладно, подумала, пусть считают, как им больше нравится!

Но с Дашкой у Зойки отношения не испортились. Вопреки ожиданиям. Зойка даже удивилась. Дружба их ещё крепче стала. Даша, дружба наша, всё на свете понимала.

Говорила, что у Вани на то свои причины имелись, чтобы в Челябинск уехать. Может, она и вправду так думала. Или старалась думать.

Но постепенно зарубцевалось, конечно.

Наверно, так прошло месяца два - и снова весёлые денёчки начались.

Однажды сидели подруги во время перерыва, отдыхали, Дочка к Зойке придвинулась ближе, наклонилась и тихим радостным голосом, с заговорщическим видом сообщила:

- А знаешь, Зой, я, наверно, скоро замуж выйду!..

- Как! За того самого?

- Да!..

Дочка аж зарделась от счастья.

- Здорово!

'Вот счастливый человек, - подумала Зойка. - Всё у неё получается, всё спорится. Молодчина'.

Несколько дней с того разговора прошло - и не заходит Дашка за подругой.

'Вот чорт, - подумала Зойка. - на радости и про меня забыла. теперь вот замуж выйдет и совсем про меня забудет. Не везёт мне'.

Зоя приходит на завод. Дашки ещё нет, опаздывает. Зоя включает станок, начинает грустно ковырять деталь.

Тогда Дашкина соседка, в их цеху работала, подходит и говорит:

- Зой, а ты знаешь, Дашка отравилась.

Может, даже избила Дашку в кровь, как водится в таких случаях.

Так что, понимаешь, кто хочет отравиться, тот травится сразу, насмерть.

Да и тётка такая, что отраву могла на самых видных местах... прятать.

Вот так Зойка и лишилась своей подруги верной. Той девчонки, с которой дружила.

Так что пока война не закончилась, она больше ни с кем не дружила.

А потом наступило... - мирное время.

Война закончилась, работа Зойкина на резьбофрезерных станках стала ненужной, перевели её в заводское подсобное хозяйство.

Картошку перебирать.

И там начальник был такой, лет, может, под пятьдесят ему. Мужик что надо.

И вот, понимаешь, не могли тогда девушки защищаться, не могли...

Мужик зажмёт Зойку где-нибудь, морда, задышит прямо в лицо. И в открытую ей говорит, что вот, мол, он с ней перебудет, а потом за своего сына её замуж отдаст. Как благородный человек.

- Что ты боишься за свою... эту самую... Я тебя потом за своего сына замуж отдам!

Неизвестно почему (может, оттого, что у её родителей так получилось) Зойке всегда казалось: если первый поцелуй, так первый у обоих, если первая ночь, так для обоих первая и если первый ребёнок, то первый для двоих, а не для кого-то одного - вот это настоящее счастье. Зойка просто не понимала, как может быть счастлив человек, если у него не так вышло. Всё остальное ей казалось уродством. Зойка, конечно, понимала, что такой идеал почти недостижим, как всякое счастье, и что чем старее она становится, тем сильнее эта возможность счастья уменьшается. Но всё-таки... надо ж хоть как-то стремиться к своему счастью.

А тут отец - родному сыну такую невесту рассчитывает подготовить! Да ещё Зойку!

Зойка тогда в платке ходила, и у неё от ужаса волосы дыбом - прямо сквозь платок - встали и никак не могли улечься. Зойка тогда чуть с ума не сошла, когда узнала, что такие люди на белом свете существуют.

Мало того, что - пристаёт, так ещё такое - говорит!

Хотя, казалось бы, чего бояться, раз тут же замуж отдать обещают. Да ещё такой выгодный брак предлагают! С сыном начальника! Подсобного хозяйства!

С этого Зоины напасти и начались.

Грунька, её подруга новая, все эти сцены наблюдала, конечно, вот она и выбрала Зойку, чтобы подговорить. Сбежать с работы.

Сбежать с подсобного хозяйства - дело серьёзное, на такое ещё решиться надо. Но когда товарищ есть, единомышленник, тогда уже полегче как-то.

У Зои-то была веская причина, чтоб сбежать - она замуж не хотела, а Грунька от того решилась, что на Родину пахать надоело.

Думали, думали, откладывали изо дня в день и потом всё-таки решились подруги сбежать.

Они уехали...

...Неизвестно даже куда приехали.

К дядьке Груньки, в какую-то деревню.

В деревне Зоя поперва даже какое-то головокружительное ощущение свободы почувствовала. Ну и что: жизнь, по сравнению с городской, сытая, можно сказать. Просторы кругом, воздух, тишина. Начальников никаких. Но по дому хозяйвали, конечно, помогали маленько. И Грунькины родственники к Зое нормально относились. Дядька даже обрадовался:

- Вот, Грунька, молодец; и сама приехала, и помощницу нам привезла! А то б самим - ох-хо-хо... Да и живёшь тут, в глуши, поговорить не с кем. Хорошо, вы приехали.

А дядькина жена, видно, не такая разговорчивая была, больше молчала. Зоя решила, что они с дядькой поссорились, наверное, недавно. Жена его только с ребёнком со своим с грудным болтала, возилась с ним беспрестанно.

А на девчат хмуро зыркала. Но терпела, потому что ей ничем, кроме ребёнка, не приходилось заниматься. Всё Зойка с Грунькой делали. Корову доили с Грунькой, посуду мыли с Грунькой, полы - с Грунькой. Никогда не разлучались. Даже спали с ней.

Зойка с Грунькой спали на полатях. На свежем воздухе намаешься, вечером ляжешь, вытянешь ноги - красота.

Однажды среди ночи Зоя просыпается - кто-то толкает её. Зоя открывает глаза, приподнимается на локте - смотрит, дядька, смотрит на него недоумённо так.

Он говорит:

- Выйди.

Смотрит, он уже, видно, принял основательно. Стоит, качается. Язык заплетается. Поговорить захотелось. А много ли радости с пьяным мужиком разговаривать?

- Никуда я не пойду!

А что она пойдёт?

Дядька хлопнул молча пьяными глазами - вот, мол, такого ответа я и ожидал. Потом на всякий случай посмотрел ещё раз, оценил обстановку. Грунька с краю лежит, а Зойка под стенкой, выковыривать её из-за Груньки не с руки.

И молча отвалил.

А днём он к Зойке с Грунькой и не подходил.

На следующую ночь Зойка никак заснуть не могла. Вдруг видит, в сенях свет, слышит, там дядька, опять поддатый, шатается, чувствует, дожидается, пока Грунька заснёт. Но и правда.

Вскоре завалился, причалил к полатям. Перегнулся через Груньку. И снова Зою в бок толкает:

- Выйди. Выйди!

Зоя в ужасе притворилась, что спит.

А тот снова толкает и шепчет хрипло:

- У тебя что, уши хреновые? Не слышишь ничего? Выйди, говорю.

Вот так он поговорил, поговорил сам с собой, но всё-таки не вышел из себя. Зойка слышит, потоптался на месте и отчалил. Ни с чем. Ох, обошлось.

На третью ночь дядька Зое и говорит - или ты будешь со мной, или уматывай к такой-то матери!

Конечно, Зоя и помотала.

Дядька - человек, без сомненья, культурный, обходительный. Но, к досаде, женатый. И ребёнок ещё... А если б и не женатый?!

Утром, когда Зойка с Грунькой вставали только, дядька зашёл к ним и Зое говорит:

- Ты помнишь, о чём я тебе вчера сказал?.. Так вот, делай выводы.

А куда Зоя себя выведет? Куда ей итти? Куда деваться? Зоя ещё надеялась, что дядька забыл уже ночью сказанное по пьяни или что передумал, раскаялся, может, в жестоких своих словах. Ан нет. Целеустремлённый тип попался.

А Грунька сидела молча, даже и не поинтересовалась, что же подруге дядька вчера ночью сказал, из чего надо делать выводы. Видать, проснулась тогда, слышала разговор.

Начала Зоя собирать свои манатки, а Грунька молча сидела на полатях и сверху смотрела на подругу.

Собралась подруга и ушла, даже не попрощавшись ни с кем, даже с Грунькой.

Какие, понимаешь, подруги неверные. Зойка думала, пришли вместе, так и уходить вместе. А то ведь она одна почапала на станцию, а Грунька осталась. На уютных полатях.

С дядькой. С родным.

Пришла Зоя на станцию.

Ну и что дальше? Притти-то пришла на станцию, а как домой добираться - неизвестно. В товарняке, разве что. А где его взять? По заказу он не приходит. Тем более - Зойкиному. А сколько его дожидаться, того, который здесь остановится, в этой деревеньке? А вдруг вообще не придёт, так и сдохнуть здесь придётся?

Смотрит только - стоит воинский эшелон, солдатики уже ехали домой. Ну едут и пусть себе едут. Можно бы, конечно, к ним попроситься и поехать в тёплой - тёплой! - компании, но... К солдатам, возвращающимся с войны... К солдатам в тёмный вагон сам чорт не полезет. Охота Зое: от одной напасти сбежала - в другую влипла - теперь ещё третью подавай! Нет уж, лучше сдохнуть в безнадёжном ожидании... Или, может, не подыхать, попроситься всё-таки? Они скажут: 'О, потаскушка, молодец, сама напросилась!'

Солдаты бегают по полустанку, запрыгивают в вагоны, эшелон уже вот-вот с места тронется. Зоя только стоит неподвижно, смотрит на поезд... И солдаты, значит, кричат:

- Девушка, поехали с нами!

Страшно оно, а деваться некуда.

Сюда ехать - деньги имелись, а обратно...

Поезд уже пары развёл, сигналит, во многих вагонах уже двери позадвигали, а к незапертым уже последние солдатики подбегают. А из Зойкиного вагона Зойку всё ещё зовут. Сначала один человек звал, потом - два стали, четыре - шестнадцать - и к ним уже весь вагон присоединился, дверь всё не закрывают - и проём чернеет - чернеет - ужас!

А что ей делать? Убежать - ржать начнут всем вагоном, всем эшелоном. Стоять как вкопанной - сил никаких уже нет лошадиных...

О солдатах тогда дурная слава шла (в некотором смысле, естественно, вперемешку с великой). Ходили слухи, что солдаты девок к себе в вагон заманивают или насильно запихивают, что хотят сделают с ними, а потом выкидывают на полном ходу. Мы тебе, крысе тыловой, служили, пули над головой - двадцать четыре часа в сутки, защищали тебя, теперь и ты нас обслужи. Или, может, ты нас не уважаешь?! Ты тут сухари обсирала, а мы..! Ах ты, сучара, ещё и кусаешься!..

А если Зоя останется на станции? Подойдёт к ней какой-нибудь железнодорожник. Здравствуйте, фиолетовая девушка. Поезда дожидаемся? Да их теперь по другой ветке пустили! Вот посмотрите-ка лучше, каких я карасей наловил! Да ты что молчишь, не отвечаешь? Ты что, правда мёртвая или притворяешься? Вот чорт, ещё одна сдохла!

Ну Зоя подумала: 'Будь что будет'.

Села к этим солдатам.

Ехать сколько? - день, ночь, а к утру уже должна в Кургане была быть. Авось, подумала, продержится.

Обрадовались ей солдатушки, как ребятушки малые - игрушку новую получили.

Ну Зоя, конечно, оказалась в центре внимания. Уставились на неё всем вагоном. Расспрашивали, что да как. И Зоя у них тоже пыталась спросить что-то насчёт войны. Они сначала бросились рассказывать вперебой, но затем снова перешли к темам тыловой жизни.

Ну, видно, так получилось, что там, в основном, люди женатые попались. Их больше мирная жизнь интересовала, чем война.

О солдатских жёнах на фронте дурная слава ходила. Ходили слухи, что солдатские жёны себе любовников заводят, что хотят с ними делают. А мужей своих ждут, конечно, но только для того, чтобы с ними развестись, бросить их в полном расцвете славы. А если мужа на войне убьют - так и слава богу, никаких лишних разговоров. А то ещё, не дай бог, вернётся, рассказывай тогда, что да почему. Ну и что, что ты меня так мечтал увидеть снова - я, может, пирамиды египетские хочу увидеть, так что? Воевал он... Ну и что с того? Ах ты, скотина, волосы, волосы отпусти! Всегда знала, что ты гад!

Вот солдатики всё и расспрашивали, как там жёны себя ведут. Сомневаются, думают, что изменяют. Жёны-то у нас хорошие, верные... Да всё-таки четыре года... Ты там с румынкой какой-нибудь забавлялся, а у меня тут что... зарастать должна? Ну не с румынкой, так с немкой, ещё лучше! Да будет врать-то, кобель плешивый...

Зоя говорит:

- Ну не все ж! Единицы разве что только... А вас ждут. Езжайте, даже не думайте про это! Не верьте этим слухам поганым!

В основном, про это и говорили. У них наболевшее это.

А поезд всё шёл и шёл... Колёса стучали. А вагон мягко так катился, плавно, спокойно, слегка подрагивая, нередко останавливаясь, неприметно почти. ...Запах махорки кругом, приятный такой... Свежая вода из фляжки, вкусная... А в вагоне - полутьма... И разговоры, неторопливые разговоры... Зоя потом вспоминала эти сутки как одни из самых счастливых...

Потом приехали в Курган.

Пришла пора прощаться. Махали Зое вслед всем вагоном.

Один вызвался провожать. Уговаривал Зою всю оставшуюся дорогу, уговаривал - поехать с ним. Симпатичный парень такой, молодой, весь в медалях. Рассказывал, какая у них семья хорошая, как все обрадуются, как будут в славе и почёте жить.

Но Зоя... - может, и дура, что не поехала... Но кто ж его знал, как обернётся...

Завод Зоин родной уже, небось, всю милицию на ноги поставил, что она сбежала, разыскивают её... А она тут будет романы крутить. Да ещё потом документы, чтоб расписаться, нести хватит наглости - и глупости.

Вот Зоя и решила вернуться на завод - сдаться на милость победителя. Парень тот, конечно, славный, тоже победитель. Да только не тот...

Славный солдатик, он Зою до самого дома проводил. Они уже у ворот дома Зоиного остановились и чуть ли не два часа весело проболтали.

Сказали, что эшелон будет два часа в городе стоять.

Да, странно, Зою дома ждут, с ума, наверное, уже посходили, а она тут стоит под самыми воротами дома, спокойно беседует. Но со своими родными ведь она каждый день может видеться. А с этим своим спутником - только один раз в жизни. А потом - всё.

...Чуть ли не два часа. Всего только два часа. А зубы у него белые, белые; а улыбка милая, милая; а лицо красивое, красивое; а сам белобрысый, белобрысый. Да... Настоящий советский солдат. Даже не скажешь, что человек только что с войны. Мирный, добрый. Даже, кажись, не очень разобиделся, что Зоя с ним не поехала. Да он, наверное, и не очень-то надеялся. Так, просто, предложил - а вдруг... А потом - о счастье! Любовь с первого взгляда.

Но только вот, у каждого своя жизнь, свои трудности, свои жизненные ситуации... С первого взгляда, да ещё всего за два часа взгляда, всего не решишь...

Но их времечко истекло.

Зоя сперва подумала проводить его до эшелона, помахать ему вслед платочком, ему и товарищам по вагону. А потом одумалась - что это за глупости друг друга туда-сюда провожать, туда-сюда водить...

Два часа прошло - ...и до свидания.

Вернулась Зоя домой.

Дома, конечно, знали, что она в бега подалась. Но всё-равно волновались, не знали же, где она, что с ней. А теперь даже не ожидали, что Зоя так скоро вернётся. Думали, что милиция раньше неё заявится. Но всё обошлось. - Странно. - Тишина.

Всю ночь Зоя не спала, ворочалась - думала, что теперь будет.

Утром пошла на завод - каяться.

Но ничего страшного, на удивление, не произошло.

Встретило её скучное, невыспавшееся руководство:

- А! Павлова? Зоя? Явилась, не запылилась. Наконец-то. А мы уже уголовное дело собирались заводить!.. Ну, иди работать.

И послали её красить веялки и молотилки.

Да, после производства мин - красить веялки и молотилки - одно удовольствие. Зоя обрадовалась, во всяком случае. Пуще прежнего рванулась к работе. С жаром. С пылом.

Однажды - ещё в первые дни после своего возвращения - проснулась - просто не привыкла к новому режиму дня - она так-таки проспала на работу. Проснулась, глянула на ходики - ух ты ж! - всего полчаса осталось до начала смены. А до завода - добрых пять километров. А ещё одеться надо. И умыться. И кусок успеть перехватить.

Ну есть Зоя, естественно, не стала - чтобы печень не перехватило - и понеслась. Успела-таки. Бежала с неимоверной средней скоростью. Наверняка, новый, по тогдашнему времени, мировой рекорд установила на дистанции 5000 метров. Даже на тридцать секунд раньше прибежала. На завод, имеется ввиду.

А кусок, который Зоя тогда перехватила, с'ела уже на месте, в течение рабочего дня.

Так и работала, держа кусок во рту и постепенно его поедая.

А за прогулы Павловой дали всего-навсего - шесть/двадцать пять. То есть шесть месяцев по двадцать пять процентов из зарплаты вычислять. Легко, можно сказать, отделалась.

Единственное, Зое не понравилось, что даже не поинтересовались тогда, почему ушла, зачем... Может, подумали, девочке просто так погулять захотелось.

Вот и стала Зоя снова работать. Под руководством того самого начальника, старого...

Ну он, видать, тут не особенно без Зойки скучал. Переключился уже на другую работницу. И той, похоже, нравилось подобное внимание начальства.

Один раз ещё только попытался к Зойке прицепиться. Улыбнулся ласково всеми десятью коричневыми зубами:

- Ах, Зой! Какие же у тебя зубы белые! Чем же ты их чистишь?

Зоя что-то там пробурчала в ответ. Не хотелось с ним особенно цыкаться.

Чем-чем! Содой тогда все чистили (ежели кто вообще чистил). Чем же ещё?

Вот и оставил начальник Зою, наконец, в покое.

Начала Зоя спокойно себе работать. Спокойно...

По-дурацки работала, дура. Дура Зойка.

Ясное дело, что дура.

Работала быстро, красила быстро. Во-первых, прежняя резьбофрезерная сноровка сказалась. А во-вторых - хотелось свою вину перед заводом загладить, чтобы перестать на дурном счету числиться. Хотелось хорошей работницей прослыть.

Перекрасит, бывало, все свои веялки и молотилки за полдня. Потом садится - делать нечего, отдыхает.

Но начальник, повидимому, всё-таки не забыл её неблагосклонности.

Бездельниц он не терпел. Да и что это, в самом деле, за зрелище, весь завод позорящее! Тут работы до хрена, а она сидит, ноги свои красивые вытянула...

Начальник Зою и посылал - на сеточки. Сеточки наколачивать на веялки.

Неправильно, конечно, поступал: на двух работах сразу заставлял Зойку работать. Работала она на двух работах - а получала только семьдесят пять процентов от одной зарплаты. Ну ладно, Зоя до поры до времени терпела... Стиснув зубы.

А потом ещё хуже стало.

Назначил Зойке её начальник с первого числа - числа до пятнадцатого - работать на сеточках. Нагрузил её двойным заданием. Даже Зойка еле справлялась. Полмесяца Зойка там работала, а на другую половину начальник отсылал обратно на покраску.

Вот так и пошло: Зоя полмесяца работала там, а полмесяца - там.

Оно бы ещё ничего - какая разница, где работать, если везде один хрен? - да только тогда каждый месяц давали карточки на молоки и хлеб. На сеточках - работа лёгкая, безвредная, разве что палец иногда молотком пришибёшь - там давали шестьсот граммов хлеба, и всё. А на веялках и молотилках - люди краской травились, поэтому - восемьсот граммов хлеба, пол-литра молока, и зарплата больше.

А Зойка то на покраске, то на сеточках, то на сеточках, то на покраске. Голова кругом идёт. Сначала на сеточках молотком все пальцы поперебивает, все руки гвоздями исцарапает, а потом засовывает свои перебитые пальцы в перчатки или закрашивает свои раны кровоточащие химикатами всякими, пары вдыхает к тому же.

Зоя, значит, каждые полмесяца своё единственное здоровье гробит, дышит этой краской хреновой, а получает, как на сеточках - шестьсот граммов хлеба, зарплату (за вычетом двадцати пяти процентов), и всё.

По-мудрому сделал, мастер.

Подошла Зойка к нему и говорит:

- Я или там должна работать, или там - а то что это я бегаю туда-сюда?!

Он вытаращил на неё свои бельма, тупые и наглые:

- Здесь я начальник: где скажу, там и будешь работать!

Ничего себе!

Вот гадство! В начальниках каждая ящерица с глазами навыкате начинает себя Медной горы Хозяйкой чувствовать. И начинает распоряжаться: где кому работать, кому за кого замуж выходить - чуть ли ни кому жить, а кому умирать.

Ну Зоя, конечно, и сама дура.

Ей бы, гадский потрох, тогда красить и красить себе потихонечку, так нет же... Устроила самой себе горе от ума.

Но что теперь-то жалеть...

Но взбесил тогда Зою начальник, взбесил. Довёл, можно сказать, до ручки.

Ну на хлеб и молоко, конечно, по большому счёту, наплевать, можно - в случае острой необходимости - и вообще без еды обходиться, но когда всякое мурло тобой распоряжается, это... У Зои чуть мозги от злости не свихнулись.

Она будет стоять раком, молотилку мазать, а этот ублюдок ходить вокруг, ухмыляться: 'Ну что, дурочка, осталась без молочка?'

Тьфу, прямо зла не хватает.

Однажды Зоя и не пошла на новое место, отказалась работать. Подошло, значит, пятнадцатое число, пора переходить на покраску, а Зоя не пошла:

- Буду работать только в одном месте!

Ну Зоя неделю просидела, не работала. Сеточек-то полным-полно, а сами веялки ей не приносят. Прежняя партия закончилась, а новые не приносят - работница считается на покраске.

Каждый день аккуратно приходила на работу и каждый день выполняла своё задание: сколько веялок ей приносили, столько и обколачивала. Но это её удавалось легко - можно сказать, без труда. Потому что веялок приносили Зое очень мало. Ни одной. Так справлялась она со своим заданием - шутя.

Зоя сидела сложа руки, а солнечный свет падал через окно на стену. Зоя сидела и думала, лежать бы сейчас на печке, щёлкать семечки вместе с тем же самым светом. Или, допустим, пасти свою милую Божью Корову... Зоя даже предположить тогда не могла, что это - самое настоящее счастье. Невозвратимое. А теперь сидит вот здесь, сидит!

Потом подумала: 'Что я буду здесь сидеть?'

И вообще перестала ходить на работу.

День не приходит, второй не приходит... и так далее.

Приходит Зое повестка в суд.

Открывает Зоя ворота - смотрит, тётка какая-то в милицейской форме - Зою так в жар и кинуло. Шарики за ролики совсем зашли, слышит только, доносится тёткин голос:

- Вам повестка в суд. Вот ручка, расписывайтесь.

Сволочь, довёл Зою, можно сказать, до ручки.

Схватила Зоя ручку, расписалась на корешке. И получила за это - подарок. Саму повестку.

А девочке с детства в голову вдолбили: если тебе что-то вручают, да ещё в торжественной обстановке, да ещё если человек в форме вручает, надо высказывать или выказывать знаки благодарности. Ну Зоя и высказала. Просто, спокойным голосом сказала:

- Спасибо.

Милиционерша посмотрела на неё как на идиотку, попятилась в ужасе назад. Отошла шагов на пять, потом обернулась и опрометью бросилась бежать.

Даже и не сказала ничего в ответ. Такой вот народ невежливый - эти милиционеры. Пожала Зоя с недоумением плечами и пошла в хату.

И только тогда до неё дошло, что глупость она сказала. Просто глупость.

Поначалу смяла Зоя эту бумажку, швырнула со всей дури в стенку.

Но потом всё-таки решила себе жизнь не осложнять, подобрала эту повестку на следующее утро и отправилась в суд вместо работы.

Пришла. Ей говорят:

- Повестка.

Выкатила Зоя им этот бумажный шарик на стол. Тот шарик в пиджаке, который сидел за столом, невозмутимо взял его, расправил:

- Павлова? Зоя? Емельяновна?

Зоя рассчитывала только разузнать, когда суд над ней состоится. И вернуться домой. Спокойно дожидаться.

Но дело оказалось куда серьёзней, чем она ожидала.

У неё повестку эту в суд забрали. Домой не отпустили.

Вызвали милиционера и приказали ему проводить девушку куда следует. Отправили её в камеру предварительного заключения.

Зоя ничуть тогда не встревожилась - или, может, отупение какое-то произошло - втайне от себя даже, наверно, предусматривала такой поворот.

Милиционер с заключённой шли как друзья, шли, разговаривали, без всякой имитации конвоя. Зашла Зоя в камеру - Зоя оказалась там одна, никого больше там не было.

Милиционер бодро сказал:

- Если что - зови!

И запер дверь, на один оборот.

Зоя немножко постояла в самом центре камеры, поразглядывала стену перед собой.

Потом устала, легла на нары - или не на нары? - короче, легла на не поймёшь что.

Только тут почувствовала, что - что-то не то...

Всплакнула, конечно. Глядя в потолок. Даже глаза не успела закрыть.

Ну и наутро, слышит, ключ, в дверях скрежещет. Приходят за ней и ведут прямо в суд.

И начинают Зою судить. Судом скорым, правым и милостивым.

Спрашивают, что, как, сколько раз и при каких обстоятельствах.

И Зоя отвечает, рассказывает.

Потом слышит:

- Принимая во внимание ваш... - и так далее. - ...ваше... - и тому подобное.

И в заключение спрашивают:

- О чём вы хотите попросить суд?

А о чём Зоя может просить?

Говорит:

- Я совершенно ни в чём не виновата, так что мне не о чем просить суд.

Ну, значит, раз ни в чём не виновата - получи пять лет.

Вывели Зою из здания суда. С милиционером тем они уже не разговаривали. Молча ждали. Зоя стояла на ступеньках, вольный воздух вдыхала...

Через несколько минут под'ехал 'чёрный ворон', посадили Зою туда. И увезли в тюрьму.

В тюрьме люди тоже какие-то не особенно разговорчивые попались. Одни сидели, уставившись в стенку, другие лежали и просто спали, третьи медленно расхаживали между нарами, поглядывая на первых и вторых. Но всё это называется одним словом - сидеть.

Вот и Зое предстояло совершить свой выбор. Спать - оно, конечно, лучше всего, быстрее срок пролетает. Но если б человек мог всё время спать! Особенно, в тюрьме.

Прилечь-то Зоя прилегла, а спать не могла всё-равно. Пришлось думать о том, что ей предстоит.

Пять лет - это, конечно, мура. Половина детского срока по тогдашним меркам.

Но это только в том случае, если сидеть приходится не тебе. Если смотреть на вещи со стороны. Со стороны всё легче выглядит.

В детстве когда Зоя слышала, что кто-то на десять лет сел - думала, подумаешь, десять лет! Человек - вон сколько живёт, некоторые до сотни лет дотягивают. А тут - каких-то десять. Раз, два, три, десять. Уже и выходить пора. Одна десятая жизни всего. Двадцать пять лет если - это уже, конечно, серьёзнее, но тоже - не на всю же жизнь посадили, ещё вон сколько лет свободных остаётся. Да... А как самой пять лет дали, так сразу очканулась.

Вообще, какие-то странные представления о цифрах и размерах... Помнится, Сашка Трубин сигал в Тобол чуть ли не с пятнадцатиметрового утёса. Хвастался. А Зоя говорила:

- Пятнадцать метров? Всего-навсего?? Нашёл, чем хвастать! Пятнадцать метров!

- А ты сама попробуй!

Попробовала. Подползла к самому краю обрыва на животе да как глянула вниз! Мать моя родная! Как представила себе, что туда ещё прыгать надо да ещё и вниз головой... Ох!

А Зоя как-то рассказывала некоторым, что пять километров до работы чуть не за двадцать минут пробежала. А ей в ответ:

- Пять километров? За двадцать минут?? Да, по-моему, любой дурак так пробежать может!

Зоя недоумённо пожимала плечами.

А теперь станет что-нибудь рассказывать про свои бедствия, и ей скажут:

- Пять лет на зоне? Всего-навсего?? Да в то время, кажется, люди по сто пятьдесят лет сидели - и ничего страшного. Тут, у нас, две мировые войны, тут, у нас, Бухенвальд, Освенцим, тут, у нас, атомные взрывы в Японии - а она там, у себя, на каких-то пять лет жалуется!

А как самих одну ночку в участке продержат за мелкое хулиганство, так разговоров на пять лет хватает: ах, ах, ни за что забрали - ах, как в камере холодно было - ах, я бутылочку хряпнул, а мне всю ночь пописать не давали - ах, жена моя чуть с ума не сошла, не знала, где я, что со мной - ах, штрафанули меня на целых два рубля - ах, несправедливость - ах, унижение человеческого достоинства...

А тут - пять лет такой жизни...

Тем более, Зое - всего двадцать. А срок - ровно четверть её жизни. Когда выйдет, ей будет уже целых двадцать пять лет. Уже, считай, старуха. Никакой нормальный парень не посмотрит. Разве что какой-нибудь мужик, четырежды женатый.

А Зоя ещё и молодости, можно сказать, не видела. В шестнадцать лет - четверть жизни (четыре года) война забрала, в двадцать - четверть жизни (пять лет) - тюрьма.

Вот и вся молодость её. Это теперь - губнушки, пудры, кремы всякие - любая старуха за молодуху может сойти, а тогда... Если до двадцати пяти лет не пристроилась... - уже всё. Доживай свой век в тишине и спокойствии.

Кому, действительно, ничего, а кому и чего...

Хотя, подумала Зоя, может, оно и к лучшему, что никто не посмотрит. По крайней мере, никто приставать не будет. Правда, спокойно, наконец, жить начнёт. В тишине и спокойствии.

Кстати, начальник, сволочь, почему он Зою тогда, раньше, не сдал?.. Посчитал, наверное, что Зоя побегает немножко, узнает, почём фунт лиха, а потом снова к нему в об'ятия вернётся. Но потом он себе за это время другую любовь выискал, Зоя, значит, стала не нужна - вот начальник её и сдал. Отомстил, мастер! А ведь, падла, мог бы и не сдавать! Мог бы попробовать и договориться как-то. Не захотел... Правильно, что со всякой сукой ненужной цыкаться...

Посадили никому не нужную бабу за отказ от никому не нужной работы!

Хотя, в общем, с другой стороны, если б Зоя была, к примеру, заместителем министра иностранных дел, профессором университета, директором завода каким-нибудь или отцом семейства, любимой невестой - или просто человеком, который занимался каким-нибудь любимым делом, в котором видел цель жизни, а его от этого дела оторвали, тогда да, тогда конечно... А так... - что на свободе дерьмо месила, что зоне теперь будет; на свободе впроголодь жила, и на зоне то же самое предстоит. На свободе никуда не убежишь - и на зоне...

Свобода от неволи не очень-то, выходит, и отличалась в то время....

Однако... Однако... Однако...

Однако - это всего лишь рассуждения. На деле выходит немного иначе.

В тюрьме Зоя, наверно, сутки просидела. Может, меньше.

И её перевели в колонию.

Привезли Зою в её новое стойбище. Завезли в камеру.

Зоя как зашла в камеру, чуть не упала от изумления. Ничего страшного, в общем. Просто помещение такое громадное, хоть соревнования по бегу устраивай. Лежаки такие высокие, в три яруса - и в даль куда-то убегают. А со всех сторон физиономии всякие бандитские свешиваются. Разглядывают Зою. Радуются новому жильцу. Галдят, гогочут. Уши хоть затыкай да беги на край света.

Беги! Да кто только позволит-то.

Народу уйма в комнате (все камеры почему-то комнатами называли), Зое так до конце и не удалось сосчитать, сколько же и там сидело.

Но там была одна от'явленная, громадная такая тётка, тётка-богатка, занимала сразу три яруса, чтобы сразу видели, что она здесь - главная. И как только Зоя туда, в комнату, зашла, та тётка сразу обратила внимания - ага, новая.

- А ну-ка иди сюда, свет ясный, подойди.

В комнате все стихли. Все глядят, насторожились - что ж она, такая, будет с ней, такой, делать. А Зоя худая была такая и вообще, щупленькая.

Но тётка просто решила с ней познакомиться. Стала допрашивать за что, и как, и насколько. Зоя рассказала. Но ответы её, кажется, никакого впечатление на тётку не произвели. Видавшая виды тётка. Могла б и не интересоваться, но - обычай. Надо блюсти традиции, если хочешь оставаться главной.

Баба равнодушно выслушала, злобно икнула, смерила Зою с головы до ног - чтоб с ней такого выдумать для знакомства? Потом говорит:

- Ну ладно. А петь-то ты хоть умеешь?

Зоя отвечает:

- Да умею...

Петь-то Зоя и вправду умела, некоторые даже говорили, что у неё замечательно получается, расхваливали её.

А баба, с недоверием таким:

- Умеешь?! А ну-ка, изобрази что-нибудь.

Зоя изобразила.

Баба улыбнулась, с удовольствием погладила Зою по голове:

- Ну вот, будешь у нас петь... А то эти овцы драные своими голосами пропитыми да прокуренными, меня со свету белого сживут скоро!

Даже пустила Зою к себе, на верхний ярус, жить.

И потом ещё подписку за Зойку кинула:

- Вы, слышьте?! кто мою Зойку как-то обидит, будет иметь дело лично со мной!

Ну у них с комнате, вроде, никого особенно не обижали, драки только иногда случались, как и везде, впрочем; но всё-равно - компания не из приятных. Уголовники: воровки, убийцы, мошенницы. Тётка, главная, за воровство сидела.

Попадались, конечно, люди, вроде Зойки, которых там делать было нечего. Кто-то работу бросил из-за невыносимых условий труда. Кто-то уверял, что её посадили в результате судебной ошибки. Но таких единицы.

Это теперь считается, что при Сталине всех буквально сажали. Но это потому только, что воспоминания пишут, в основном интеллигенты. А интеллигенты, те, естественно, почти все политические. Политических держали отдельно. Вот у них и создалось впечатление, что сидели только честные люди, истинные патриоты. Сначала у них создалось, а потом - и у всей страны.

А Зойка ж - уголовница. Зоя сидела с уголовниками. Но поначалу ничего житуха показалась. Отношения в комнате у них нормальные, товарищеские. Администрация их тоже нельзя сказать, что обижала. Рожи кругом уголовные, конечно, без всяких признаков одухотворённости, но всё-таки... - женщины.

Кормёжка, конечно, не сахар (по карточкам), но почти такая же, как у Зойки на воле. Работа - тоже, не интеллектуальная. По родственникам своим Зоя ещё не успела соскучиться, из приятелей у неё никого не осталось.

Единственное, что на психику давило - это колючка, конвоиры, нары. Весь реквизит. Да ещё если, не дай бог, заболеешь - тогда сразу кранты. Никто за тобой бегать не станет. Даже если ты на работе надорвёшься. С чистой совестью дадут сдохнуть. Но люди тогда и на воле дохли, как мухи, от болезней, от голода.

Хотя, в принципе, голод, холод, работа на зоне - это всё ерунда. Ко всему можно привыкнуть. Даже кто жрал на свободе в три горла, может к тюремной кормёжке привыкнуть. Даже кто на воле ничем не утруждал своё тело, кроме преподавания математики, может привыкнуть работать в три горба. Ко всему можно привыкнуть. Только вот душа отчего-то всё не привыкает к тюрьме. Ни у кого и никогда. Во всяком случае, у нормальных людей.

Утром встанешь - вроде, всё нормально: бодрая перекличка, Солнце, работа. Жить можно. Жизнь как жизнь. На зоне тоже жизнь. А ночью ложишься спать - и начина-ается... Засыпаешь на зоне очень быстро, но даже нескольких мигов такой тоски вполне достаточно. Только о том и думаешь, что никогда уже не будет из того, что могло быть - там...

Да, зона есть зона. Другим-то гораздо хуже приходилось, чем Зойке. Личная жизнь у людей рушилась; дома - семьи, лица любимых от слёз пухли... А заключённые больше от работы и тоски пухли, чем от слёз, ведь

Они и пели.

Стала Зойку воровка её обучать песням тюремным.

И вот когда зэков приводили работать в какой-то городской парк возле дороги, когда конвоир кричал: 'Отдыхать!' - они садились и пели песню, какую-нибудь такую, самую распространённую.

Это сейчас - проигрыватели, пластинки всякие, а тогда самим петь приходилось. В деревнях бабы даже специально собирались по вечерам, чтобы попеть. И после похорон какой-нибудь бабоньки, на поминках всегда первым делом вспоминали:

- А голосище-то какой у Тимофеевны был! Звонкий! Заслушаешься, бывало, так, что и сама петь перестанешь! Ведь помните же!

Патефоны в деревнях - да и в городах тоже - почитались за невидаль несусветную. А если всё ж таки какой богатей обзаводился такой игрушкой, то всё-равно - диски к патефону целое состояние стоили, не обживёшься ими особенно. Так что хороший голос тогда считался первой добродетелью у человека. Когда работали - пели, когда с работы возвращались - пели. А за праздники и говорить не приходится. А теперь - разве только что пьяные на улице горланят.

В тюрягу к ним граммофон, естественно, никто ставить не собирался. Заключённые сами пели. И в тюрьме и на работе. А зевак же вокруг много собиралось. Стояли бабы, слушали пение заключённых и плакали. Лагерное искусство, конечно, не ахти какое, но... у тех, кто слушал, видать, тоже кто-то сидел... Или заключённые так трогательно пели?

Да, а когда обратно, в комнату возвращались, тут уж уголовницы 'плакали'. Народ вокруг Зойки собирался, судьбу свою оплакивал, а Зоя одна, вместо граммофона, пела. Иногда им даже стихотворения читала, которые ещё в детстве нечаянно наизусть выучила. Уголовницы с интересом слушали, вздыхали. В некоторых остроумных местах посмеивались, переглядывались.

Да, когда лучше других умеешь или больше других знаешь - и не зазнаёшься - нигде не пропадёшь. Все тебя уважают.

Но Зойка всё-таки отличалась от других. Там, в основном, от'явленные сидели, а Зоя-то что... Её, можно сказать, ни за что посадили... Даже однажды конвоир поинтересовался:

- Интересно, а за что тебя-то сюда отправили?

А что это Зойка будет перед каждым отчитываться? Она и сказала:

- Мамочку не слушалась. За это и посадили.

Таким людям так и надо отвечать. Что ожидают, что хотят услышать - то пусть и слышат. Другого-то всё-равно не поймут...

Однажды лежат Зойка с Воровкой, ведут на нарах беседу о своих родителях. Ну и про того конвоира разговор зашёл. Воровка тогда совсем развеселилась.

Засунула свою ногу Зойке между ног и завопила страшным голосом на всю комнату на всю комнату:

- Девчата! Спасите! Гляньте, куда она мою ногу себе просунула!

Девчата, которые рядом сидели, повернули головы, подняли, свесились с нар, посмотрели, что у них там происходит - а, ничего интересного - вздохнули и со скукой отвернулись, своими делами занялись.

Зоя в ужасе всё пыталась вытолкнуть чужую ногу из своих, но Воровка не собиралась, похоже, её убирать. Держала Зою своими лапами, чтобы подруга не выскочила, не убежала - и лыбилась при этом, как параша самоходная. Но вскоре Зоя успокоилась, посмотрела на Воровку с недоумением

Та поняла, что её представление не производит никакого впечатления на публику. Перестала улыбаться. Высвободила подругу. Она уже собиралась встать с нар и уйти. Но Воровка тоже приподнялась, обняла подругу ласково за плечо:

- Да ладно тебе, Зой... На вот, затянись лучше...

И дала Зое затянуться самокруткой из её пальцев.

Потянула Зоя так раза два, а Воровка ей потом и говорит:

- Зой, ты, вообще, с мужиком-то хоть однажды была?

Зоя ошалело говорит:

- Нет...

Воровка тогда заметно погрустнела:

- Ну ладно...

Обиженно откинулась обратно на нары, закинула руки за затылок. И долго, молча потом смотрела на верхние нары.

Да... Неизвестно, как в других комнатах, а в той кровь допускалась разве только при месячных.

Посадили Зою в марте, а 9 мая - амнистия. Ко Дню Победы. И почти все попадают под амнистию. Кроме особо опасных.

Все такие радостные - амнистия, домой поедем.

А Зоя - так чуть с ума от радости не сошла - вот, пух змеиный, думает, два месяца всего отсидеть пришлось, больше переживаний, чем той тюрьмы. Зоя же настроилась пять лет оттрубить, а тут - ни с того, ни с сего - воля!..

Воровка Зойкина, она тоже ходила как именинница, тоже под амнистию попала.

Подошла Воровка к Зое, когда никто не видел, и сказала тихо, светясь от восторга такого:

- Вот, письмо накорябала, любимому своему, ответ... Я уже собиралась разлучиться с ним навек. Мне ведь - пять лет присудили... А тут - такое... Подфартило нам, да, ничего не скажешь...

Зоя откликнулась весело:

- Да, подфартило, ничего не скажешь.

А Воровка, вдруг засмущавшись, продолжила:

- Ты, Зой, это... Книжки читаешь... Евгения там, Онегина...

Теперь Зойкина очередь смущаться настала:

- Да о чём ты говоришь? Какие там книги??

А ведь действительно, с тех пор, как война началась, наверное, ни одной книги в руках не держала, уже начинала забывать, как буквы пишутся. Да и до книг ли было? Только о том и думаешь, как бы выжить... А Воровка Зойку уже за грамотейку приняла!

- Ну, Зой, всё-равно... Может, ты моё письмо посмотришь?... Может, я там что-то не так написала. У меня ж это... Исправь-ка, что сможешь, а я потом перепишу.

И суёт Зойке в руки своё сочинение.

Ну что ж, села Зойка его читать.

Здравствуй Даня. Получила от тебя письмо очень рада. Ты пишыш в своём письме, что ты решил снова написать я рада. Но больше не пишы у нас ко дню победы об'явили амнистею и мы все освобождаемся. По письму ты можеш быть близок со мной, а так нас разделяет колючка, стены и растояние. Но это уже не на долго. Твоя мечта сбылась ты встретил кого хотел. Я скоро приеду к тебе но повозможности. Дорогой Даня ты по бабам и кобакам не ходишь, так как уже на гулялся я рада за тебя и за себя. Как ты просил на твоё письмо я отвечаю сразу. Я тебе товоже желаю от души и сердца и большое спосибо. Пиридай большой привет Братишке и пожалуйста скажи ему что не будь. А то я и его невеста Ольга очень пережеваем. А в даный момент пусть ждёт. Как ты просил о себе пишу моя мечта сосдать семью, а больше всех люблю свою дочь и родных, а больше всего нравится жить на море с любимым, ты уже во всё проник я тебя понемаю, но по письму общенье не токое лудши выду и по общаемся и ты узнаеш меня полудше и по ближе и я тебя. Да могу всё бросить но кроме одного самого это я скажу когда выду. Да кстати ты один не уедиш мы с тобой я и моя дочь. К тебе вопросов нет. Я освобождаюся 9 Мая, раскажу тогда о себе по больше да кстати для тебя стишок сама сочинила.

Милый мой твои письма греют
Короткими кажутся дни
Мы встретимся скоро

Любимый, а самое главное жди. Не знаю понравится ли тебе мой стих да кстати спосибо что ты пережеваеш за мою дочь, за неё не кому переживать кроме моей мамы и меня тебе привет от моей мамы. И пожалуйста передай привет вовчику от его жены. И скожи она к нему приедет и я к тебе. С любовью
Ната.
ПОКА.

Прочитала Зоя всё это, исправила, что могла. А этот, старый листок, себе оставила. На память. Думала, никогда больше не увидятся - так хоть память какая-то останется.

Зоя это письмо, наверное, миллион раз уже читала. То смеялась до слёз (повидимому, от того, что сама подобные ошибки допускала), то плакала (до того трогательно). Прямо не письмо - а повесть Гоголя какая-то. До того искреннее, до того лиричное... прямо до уровня поэзии поднимается.

Вася, братик Зоин младший, тоже пару писем успел написать. Тоже очень хороших, добрых. Зоя ими тоже восхищалась. Но... Зоя без Васиных писем жить не могла, но они вряд ли могут кого-то интересовать, кроме двоих. Просто его письма слишком уж приближаются к классическим формам, нет в них таких интересных, неожиданных оборотов, нет в них такой трогательной, простодушной, поэтичной глуповатости.

Так что, Зоя думала, с Васей она в ближайшее время встретится, и с глазу на глаз друг другу будут они задушевные глупости говорить! И Нату вспоминать!

И вот настал праздник - 9 мая. И всех освободили.

Погрузили их в поезд - по домам развозить. Все ехали, рассказывали друг другу, как собираются дальше жить, чем заниматься будут, с кем хотят увидеться.

Потом смотрят - что-то слишком уж долго едут. Зое до своего Кургана из лагеря всего два дня надо ехать - ну, самое большее, три. А поезд уже четвёртые сутки едет - а всё никак доехать не может.

Начали все тогда высовываться из вагона, расспрашивать у прохожих на остановках, где ж это они находятся, куда ж везут.

Оказалось, на Дальний Восток куда-то.

А зачем же? Зачем?!

Наконец, привезли всех туда.

И стали они - там! - работать.

После освобождения, выяснилось, отправили всех этапом на лесоповал. Вроде как по собственному желанию.

На воле все оказались только на бумаге. Но освобождение их осталось всего только благим пожеланием.

Честное слово, лучше б им кто на голову насрал!

Да, стали все там работать.

Ну Зоя, как обычно, не могла работать плохо. Зоя если работала, то хорошо. Или - совсем не работала.

Заработала Зоя премию, получила ботинки.

Положила эти ботинки под подушку. В той-то компании ничего оставлять без присмотра нельзя.

Утром проснулась - ботинок нет, их умудрились из-под подушки украсть.

Последнюю радость в жизни, можно сказать, украли. Или ещё не последнюю?

Теперь, подумала, осиротели её родные ботиночки без законной хозяйки. Будет в них теперь какая-нибудь сука красоваться. И никогда Зоя с ними больше не увидится. Может быть, подумала, у неё будут ещё и новые ботинки, ещё лучше прежних, но - тех, их уже никогда не будет. Грустно. Может, и других не будет.

Зое даже сон приснился, что пришли ботинки к её нарам, стоят внизу, пританцовывают, улыбаются своими язычками: 'Вот, наша добрая хозяюшка, сбежали мы от новой злой хозяйки и вернулись на прежнее место - так что принимай нас! Ты нами даже налюбоваться ещё не успела, так что теперь - любуйся!'

Зоя обрадовалась, проснулась, глянула вниз, под нары - а ничего нет.

После того, как у Зои украли ботинки, она подумала: 'Да на фига я буду работать?! Стараться?! Буду - как все!'

А погода на Дальнем Востоке, понимаешь... Вот Солнышко, Солнышко, а потом ни с того, ни с сего - дождь идёт. Все под пихту забирались и - как в шалаше. Ёлка растёт вот лапами кверху, а пихта растёт вниз. Залезешь под неё - и ни одна дождинка не попадёт.

Дождь пройдёт, все выйдут на свежий воздух и гуляют себе по лесу. Погуляют немножко, потом этих, ребят местных попросят, они залезут на кедру, накидают оттуда шишек, кедровых орехов.

А кедровые орехи такие смоляные! Их так - невозможно есть. Их побросают в ведро с водой, сварят их, смола отварится, уже не станет прилипать.

Все обратно, под пихту, залезут и грызут орехи. Орехи-то грызть лучше, чем работать - деревья валить, лесозаготовки делать. Придут, немножко поработают - и сидят, грызут орехи.

Выйдешь на вольный воздух - Солнышко в иголках играет, птички поют; а под пихтой - сумрачно, тоскливо... Надоела Зойке такая жизнь хуже горькой редьки. И Ната её что-то совсем захандрила - не дали ей ни со своим Даней увидеться, ни с дочкой своей, ни с матерью. Да сама Ната про них и вспоминать забыла...

Да Зоя и сама уже поняла, что их отсюда уже никогда не отпустят. Ни через пять лет, ни через десять, ни через сто десять. Так все здесь и сдохнут. Вдали от родных краёв, среди чужих людей. Вот во что Зоины несчастные пять лет обернулись...

Но всё-равно, надо же как-то и здесь продолжать жить, как-то обживаться.

Вот так немножко поработали, завели знакомство с местными жителями.

А знакомство произошло, значит, так. Прогуливались Зойка с Натой по соседней деревеньке, остановились у плетня какого-то огорода, стоят, разговаривают. Поглядывают на людей, которые в огороде работают...

Смотрит Зоя, смотрит - копают картошку. Вроде бы. Выкапывают - и сажают тут же. Подходит Зоя поближе и спрашивает:

- Что это вы делаете?

Они отвечают:

- Картошку сажаем.

'Ничего себе!' - думает Зоя.

- Как это вы сажаете, если выкапываете её и тут же закапываете?

Они об'яснили:

- Картошка у нас, которая на семена, мы её никогда не выкапываем. Потому что снег у нас рано выпадает. А морозы под шестьдесят градусов бывают. А снег как выпадёт на метр - и уже до самой весны, никогда не тает. Картошка там - как под одеялом.

Потом они замолчали, оглядели новых знакомых с ног до головы и спросили:

- Вы что, лагерные? Новая партия? Что-то мы вас не припоминаем...

Ната ответила:

- Да, лагерные. - Она уже успела подойти, послушать, о чём это Зойка с местными говорит.

А местные посмотрели куда-то в сторону и продолжили:

- Да, картошка там - как под одеялом... А вы вот, девочки, если до зимы отсюда не уедете, то... Вы здесь пропадёте. Морозы здесь суровые, а на вас одежонка такая, что... только весной ходить! Из ваших, лагерных, тут половина зимой вымерзает. Только успевай хоронить. А попробуй-ка мёрзлую землю подолби - она ж как бетон! Только всех перехоронят под весну - смотрят, уже и работать некому. Приходится новую партию завозить.

Потом на Зойку пальцем указывают и сочувственно головами качают:

- Что ж тебя-то, худобу такую, занесло сюда? У тебя ж, видать, и ни капельки жира-то нет. Ни капельки жира внутри, ни шубы хорошей снаружи - ты-то уж точно здесь замёрзнешь. И гадать не стоит!

На Зое весеннее пальтишко было - ну-ка зимой в нём... А в лагере это считалось зимней одеждой. И ничего другого на зиму выдавать явно не собирались. То пальто, конечно, хорошее, новое - куда ещё больше казну на лагерных разорять? Как местных, в соболиные шубы их одевать, что ли?

Ну и Зоя с Натой решили оттуда бежать.

Нату, ту уговаривать, конечно, долго не пришлось. Она уже и сама готовилась. Только не могла выбрать, с кем бежать... Зойку она трогать не хотела - зачем, мол, молодой лишние трудности создавать? Дома ей всё-равно делать нечего - хрен редьки не слаще - а здесь и так неплохо живётся. Если так посмотреть - что там, что там, что в лоб, что по лбу, что на воле, что в лагере - один хрен для Зойки. Только вот на воле, если сбежишь, без паспорта жить придётся, а это куда сложнее. Паспортов-то никому так и не вернули.

Ну раз Зойка сама завела о побеге разговор, так что дальше-то колебаться!

Вольнонаёмными они считались - а попробуй убеги! Это сейчас легко - подал заявление, и всё. А тогда ж ведь не увольняли. Вот и работали добровольно-принудительно. Хоть уже и без конвоя.

Хоть и без конвоя - а попробуй убеги! Это тебе не хухры-мухры, а рюх-рюх.

До Зои потом долго не могло дойти: чем же тогда для них, для рабочих и крестьян, свобода отличалась от несвободы?

Да, но, наверное, разница всё-таки есть... Наверное, свобода - это свой дом. Или, во всяком случае, то, что ты считаешь своим домом...

Запасли Зоя с Натой немножко сухариков. Несколько дней их собирали. Ехать-то долго - недолго и с голоду помереть в дороге. А Нате - ещё дальше, чем в Курган ехать. Вот и запасали, как могли.

Наконец решили, что настал день побега. Вернее - ночь. После трудового дня.

Спать не ложились. А стали собираться в дорогу. Ну собираться - громко сказано. Голому собраться - только подпоясаться. Стали собираться с духом.

Когда все кругом заснули - пошли на выход. После дальневосточного воздуха - сон крепкий, почти никто и не услышал, как беглянки уходили. Одна только баба приподняла голову:

- Девчонки, а вы куда?

Вот дура! Вечно надо влезть не в своё дело! Ей и ответили:

- На дежурство! Куда же ещё!

- А... Понятно. - в полусне уже проговорила и снова задрыхла.

С понтом, здесь вообще какое-то дежурство есть!

И Зойка с Натой спокойно пошли на станцию. А станция недалеко оттуда находилась. Всего километров десять. Девчонки уже заранее пронюхали, где она точно находится, поэтому дошли быстрёхонько. Всего часа за два.

Пришли, вот тебе и товарняк. Даже не ожидали, что всё так легко обойдётся, всё как по маслу шло.

И они сели в товарняк - и поехали. Так удачно: только сели, состав тут же и тронулся в путь-дорогу.

На платформе сидели. Наверху, на брёвнах. Отовсюду видать, но ничего - ночь же кругом. Всё-равно никто не заметит. Из лесной чащи.

Думали, поезд остановится; если время будет, подыщут себе теплушку поудобнее, туда и переберутся. А на первый случай и платформа ничего. Хорошо, хоть на платформу успели запрыгнуть.

Потом едут, едут, смотрят - куда едут? - едут же обратно, в лагерь!

Вот, думают, сейчас начнётся! Завидит их кто-нибудь, хай поднимет, весь лагерь побудит, да ещё две близлежащих деревни впридачу! Достанется потом! На всю оставшуюся жизнь засадят!

Как же это вышло? что поезд незаметно развернулся и по кругу поехал в обратную сторону?!

Ну ладно, рассуждать уже некогда. Надо что-то предпринимать. Если снова в лагере оказаться не хотят. А потом - в тюрьме.

А что ты будешь предпринимать?! Поезд уже ход набрал, на всех парах вперёд - или назад? - несётся!

Ну и, значит, решили прыгать на ходу. Зоя как подумала о том, что надо делать, так её передёрнуло всю - деревья, кусты так перед глазами и мелькают!

Но не хотелось труса праздновать перед Натой. Приготовилась Зоя к прыжку. А Ната как заорёт на неё:

- Ты что, сдурела - вперёд ногами прыгать?! Ты ж себе все копыта переломаешь! Падай на землю вот так, чтоб всё тело с землёй соприкоснулось. Удар по всему телу распределится - меньше пострадаешь. Самое главное - голова, шея, локти и колени, вот их - береги. Упадёшь - и тут же катись под откос. Тогда всё нормально будет!

Только Ната выкрикнула всё это, тут же сиганула. Так ловко у неё вышло. Прыгнула - так тихо, без ойканий всяких - и тут же покатилась. А поезд с Зоей дальше покатил. Не успела подруга налюбоваться Натиным прыжком - а поезд уже на десятки метров дальше от'ехал.

С Натой, понятно, всё замечательно, но теперь надо ж и Зое прыгать. Ну, то, что одному удалось сделать, другому повторить возможно - теоретически. На практике всё выглядит гораздо сложнее.

Изготовилась Зоя к прыжку - а поезд всё дальше и дальше уходит - изготовилась Зоя - то думала, сидя наверху, как бы за брёвна удержаться, чтобы встречным ветром её не сдуло, а теперь, когда вниз спустилась и прыгать пришлось, совсем другие мысли: как бы за сучок какой не зацепиться - а поезд уходит и уходит, всё дальше - зацепишься, поезд так и потянет вслед за собой, а потом под колёса попадёшь - а поезд идёт, чортов поезд - и Зоя прыгнула.

Сжалась, конечно, как могла, чтоб ничего не сломать - только бы не сломать - сломаешь - вечная неволя - даже глаза закрыла - и покатилась уже - в голове всё закружилось - кости по буграм - такая земля жёсткая - буграм всяким загремели - катилась Зоя, катилась. Наверное, часа два катилась. Наконец уткнулось её тело во что-то упругое. И Зоя остановилась.

Лежит, с места двинуться не может, всё тело ноет, даже глаза раскрыть не может. И бедро себе, видать, расшибло. Так болит, гадюка, как будто лом в него воткнули.

Тут Зою в плечо кто-то толкает:

- Зой, что с тобой? Сильно расшиблась? Цела?

Зоя открывает глаза - Ната с такой заботой над ней склонилась! Даже рассмешила!

Зоя со смехом отвечает:

- Да, кажется.

Когда всё болит - и смех какой-то дурацкий. Воздух из тебя выходит, а обратно вдохнуть не можешь его. Так и задохнуться можно к чортовой матери. Смеяться больно - и всё никак не можешь перестать.

Ната взяла подругу под мышки, приподняла, встряхнула. Зоя не охнула, ничего, только отдышаться пыталась.

- Да. Видно, правда, не сильно расшиблась.

Спаслись девчата от коварного товарняка - и потопали обратно на станцию.

Зоя идёт, хромает, конечно. Попутчица спрашивает:

- Зой, что у тебя с ногой? Что, расшиблась всё-таки?!

- Да не обращай внимания, - говорит подруга, - пройдёт.

Но обращай не обращай, а дорога-то всё-равно гораздо длиннее кажется. Беглянки и без того уже устали: целый день деревья валили в полуголодном состоянии, потом десять километров отшагали - а теперь ещё почти настолько же обратно возвращаться! А тут ещё бедро, падлюка, зудит! Но ничего, ради воли можно потерпеть.

Когда дошли всё-таки, нужного товарняка всё никак не могли дождаться. Тут ещё ветер какой-то идиотский поднялся. Уже утро скоро начнётся, перекличка - а они ещё тут, как дуры, торчат.

И вот под'ехал - милый состав. Вскрыли девочки одну теплушку - их проволокой заматывали вместо замков, долго ли её снимать - забрались внутрь. Закрылись на фиг - ух, как тепло, в самом деле! Никакого тебе ветра, никакой стужи - сиди и едь себе! Никакого лесоповала завтра с утра! Можно поесть любимых сухариков теперь, спокойно выспаться. Ух, свобода!

Где-то через четверть часа подруги уже ехали до дому, до хаты.

Сперва, правда, тревожились - туда ли едёт. Всё выглядывали наружу. Но вскоре убедились - туда!

Ну ещё бы не туда! С Дальнего Востока на Урал - только одна дорога. В любой поезд можно залезать. Но только не на обратный. Только не на обратный... Ведь не хочется - обратно...

Вот так ехали несколько суток. Спали, вяло переговаривались в полутьме, обсуждали своё сложное будущее, перекусывая сухариками. Иногда выходили, чтобы воды набрать откуда придётся: из колонки, из колодца. Никто их не трогал. Даже не видел их никто. Повезло им.

Вот так и проехали на поезде всю Сибирь. Уже родной Курган близился.

Ната где-то раньше вышла. Решила всё-таки сначала за своей дочкой заехать. С дочкой потом, конечно, труднее путешествовать, но Нате не терпелось её поскорей увидеть.

Расцеловались подруги в обе щёки. И Ната покинула теплушку. Пошла куда-то. Домой.

- Ну всё, покедова!

Зоя сквозь открытую дверь смотрела её вслед, пока поезд не тронулся с места. 'Вот, - думала, - счастливый человек, уже дома. Приехала, наконец. Но ведь и я так скоро - приеду. Домой.

Задвинула Зоя дверь и дальше поехала.

Приоткрывает Зоя на каждой остановке дверь - смотрит, станции становятся всё знакомее и знакомее.

Вот и приезжает Зоя, наконец, на совсем уже знакомую станцию, на родину. Домой. В Курган

Вот! Родная станция.

Распахивает Зоя настежь дверь и выскакивает - теперь уже на волю вольную!

Выскакивает из вагона - и прямо к милиции в руки.

Идиотка, совсем уже от радости голову потеряла, выскочила, даже по сторонам забыла посмотреть. Ну и что там, можно подумать, особо оглядываться? Станция там большая, город всё-таки, миллион путей кругом, вагоны повсюду стоят, составы - кто там кого может увидеть в таком лабиринте? Так нет же!

Зоя так подгадала, что чорт её понёс вылезать из теплушки, когда милицейский патруль уже подходил.

Ёлки, ещё бы буквально две минуты внутри посидела, переждала - и иди куда хочешь, за спиной всё-равно б ничего не увидели! А так - прямо у них на глазах!

Увидела патруль уже в последнюю секунду. Да в какую там последнюю секунду! - они Зою даже раньше увидели, чем Зоя их.

Зоя рефлекторно бежать сначала подумала. А потом оставила эту затею. Куда ж от таких молодцов с хромой ногой убежишь!

Стояла Зоя, смотрела на них спокойно. Милиционеры же, в отличие от неё, рванулись, побежали ловить. Обступили с трёх сторон. Говорят:

- Это откуда это вы, гражданочка?

- Откуда-откуда... Из вагона, конечно. Вы разве не видели?

И повели они Зою в отделение...

А Зоя шла и думала: 'Вот видишь, Зой, вот и закончилось твоё странствие... Но разве закончилось? Если б только хоть когда-нибудь закончилось!.. Нет же, гадский потрох, - продолжилось!'

Какая-то дурацкая гримаса судьбы. Столько всего преодолеть - и так глупо попасться... В самом конце пути! Всего за две вшивых минуты до воли!

Пока вели в отделение, Зоя ещё решила: 'Надо же мне что-нибудь придумать!'

Пришли в отделение, девушку милиционеры стали допрашивать.

Зоя сказала им правду. Что живёт в Кургане.

Они спросили адрес.

Зоя, конечно, свой адрес не дала. Дала чужой. Благо Курган ей был весь родной.

Можно себе представить! Приводит её к соседке милиция. Кидается Зоя к соседке на шею: 'Мамочка, родимая, наконец-то мы с тобой увиделись!' А соседка, тронутая тем, что соседская девчонка её мамочкой нарекла, со слезами на глазах нарекла, со слезами на глазах восклицает: 'Ах, лапушка ты моя, вот ты и вернулась к нам!' А милиция наблюдает за этой сценой и думает: 'Ага! Значит, действительно, девка правду сказала. И правда - родственники они'.

Перед милицией на особые выдумки, естественно, пускаться не стоит - чем глупее, тем честнее выглядит. Даже если скажешь правду, которая выглядит слегка замысловато, задержат чорт знает на сколько - 'для проверочки', как это принято выражаться. Набрехала Зоя, что тётя заболела, что ездила в деревню тётю навестить.

Милиция внимательно выслушала. С сочувствием, как ни странно. Записали, конечно, адрес этой тёти. Потом проверили курганский - всё сходится.

Зоя не показалось особо подозрительной. Внешность у неё не бандитская. Одета Зоя - как вроде не бродяга. И не беглый зэк. Пальто на неё - ещё хорошее. Грех прямо подозревать.

Ей и сказали:

- Ну ладно. Иди домой.

И отпустили.

Без дополнительных вопросов. Без дополнительных проверок. Безо всякого. У девушки как камень с души свалился.

Вышла Зоя из отделения - и понеслась - как на парусах - к себе домой.

Нет, хорошо всё-таки в Советском Союзе жить: Сибирь и Дальний Восток - под боком. Несколько дней - и ты дома. А вот Англия и Франция, допустим, своих каторжников в то время вообще на другие материки засылали. Тропические болезни наживать и дикие территории обживать. Примерно с такими же условиями быта. Примерно на такие же сроки. Угонишь у кого-нибудь велосипед, а власти и рады-радёшеньки, что повод нашёлся - хоп тебя на двадцать лет куда-нибудь в Южную Америку. Можно представить, как бы Зоя из Южной Америки на товарном поезде домой добиралась, в родную Францию.

Приходит Зоя домой.

Заплывает в хату, голодная, как привидение.

Мама как увидела её, так... хотела сначала, подойти, обнять дочь, сделала уже пару шагов её навстречу... а потом не выдержала.

И заплакала.

Оказывается, Зоя ещё не доехала, а уже приходили проверять. Буквально за час до её прибытия в родную хату приходили.

Ух, как это они только мимо Зои прошли! И как это Зоя сама вовремя проскочила!

Выходит, если б её тогда, на станции, милиция не загребла, встретилась бы Зоя со своими настоящими преследователями прямо на дороге!

Вот уж удача так удача! Ничего не скажешь. Иногда, понимаешь, и в отделении можно посидеть удачно, переждать бурю.

Ну ладно, удача-то удачей, а если один раз уже за Зоей зашли, задерживаться ей в Кургане, естественно, нельзя.

Перезавтракала Зоя тем, что под руку попалось, стоя на ногах и на дверь оглядываясь...

И пошла потом в Ярославку.

Вот так вот бывает на свете. Ехала домой, думала, что обрадует всех своим возвращением, сама немножко порадуется, отдохнёт маленько... а оно - вот как получилось. Даже не знаешь, радоваться или огорчаться.

Всё-таки не поймали Зою.

Но только она на пороге показалась - и уже снова куда-то нестись надо.

Нигде ни покоя, ни отдыха.

Река Тобол там, в Кургане... Вот как Тобол переходишь, а там уже - шесть километров степь...

А в степи - воронья полно...

Идёшь, а от ворон до самого горизонта - всё вокруг черным-черно. Даже дорогу перед собой едва видать. Одни вороны везде. На несколько метров от себя ещё можно отличить, где одна ворона, где другая, а дальше - сплошная чёрная пелена. Иногда, правда, то там, то сям вспархивают вверх стаи небольшие - как будто взрывы от бомб - но потом снова те чёрные комья на землю падают, чуть-чуть в воздухе повисев, как в замедленной с'ёмке. И карканье кругом - аж уши закладывает.

Да такие ж, заразы... Только и ждут, когда кто-нибудь упадёт, чтобы заклевать. Да, бывало и такое. Пойдёт какой-нибудь несчастный бродяга, в дороге ослабеет от голода или болезни какой... Вороны его тут же с ног собьют... Был человек и - через несколько секунд - нету. Всё до последней косточки растащат. Никто из спутников - если человек со спутниками шёл - даже спохватится не успевал.

Набросились вороны на Зою... Всю голову когтями исцарапали и клювами исклевали. Девушка левой рукой глаза прикрыла, чтоб их не выклевали (глаза для ворон - самое вкусное, их вперёд всего едят) - прикрыла рукой, значит, чтобы только видеть, куда идёт; а правой рукой отбивалась от нападавших, как могла.

Да они до того обнаглели - бей их, не бей, всё-равно всех не перебьёшь, не перекалечишь, они даже под ногами путались, дорогу человеку не уступали. У девушки уже вся рука поисцарапалась, вся красная уже - от собственной и от их кровищи - у девушки уже все волосы, всё пальто в перьях, а вороны всё наседали и наседали. Да и чтоб им не наседать, когда их сотни тысяч, наверно, а Зоя - одна.

Единственная еда на несколько километров кругом.

Только где им со здоровым человеком сладить! Только своими товарищами, человеком покалеченными и приходилось довольствоваться.

Хорошо хоть бедро-то Зоино начало к тому времени заживать, а то б так, наверно, и не доковыляла никогда до своей деревеньки.

Но только здорового человека этим птицам всё-равно не побороть, продолжал Зоя их бить уже уставшей рукой и пела во всё горло:

Ой ты, ворон, чёрный ворон,
Ты не вейся надо мной,
Ты добычи не почуешь,
Чёрный ворон, я не твой.

Ой вы, цепи, мои цепи,
Вы, железны сторожа,
Не порвать вас, не порезать
Без булатного ножа.

Так, с песней, Зое и удалось пройти ту проклятую степь. А дальше - лес пошёл, немного полегче стало. Вороны, видно, поняли, что над ней в лесу виться бесполезно - и отцепились.

Один только дурак всё продолжал к девушке цепляться. Цеплялся он к ней, цеплялся, каркал, сволочь, в самое ухо. Так увлёкся, даже не заметил, что товарищи уже отстали. А он всё продолжал каркать! У Зои и без него уже в ушах звенело - думала, оглохла, никогда уже ничего в жизни не услышит, так и будет сплошной только вороний грай в голове стоять - и так в ушах звенело, а тут он ещё, упрямец этакий!

Зоя развернулась, врезала ему со всей дури по хребту. Ворон свалился на землю, заёрзал в пыли, нелепо одним крылом забил, уже в агонии, видно.

Тут-то товарищи его спохватились. И вернулись. Набросились на него со всех сторон. Только перья полетели.

Зоя отвернулась от такого зрелища. И зашагала дальше, в лес.

Идёт и по пути перья с себя стряхивает, срывает листья с деревьев, чтоб руки от крови оттереть.

Идет Зоя, идёт, идёт...

Шестьдесят километров ей надо пройти пешком. До Ярославки.

Да, во-время Зоя смоталась.

Утром Зоя ушла из дома. А в обед к ним нагрянула милиция снова.

Мама тогда на работе пропадала. Павлик, меньшой её сын, один дома оставался. Маленький, он ещё не соображал ничего. А взрослые забыли его предупредить.

Милиционеры подступают к нему, спрашивают:

- Где твоя сестра?

А Павлик или действительно ничего тогда не понял, или испугался, что его сейчас в милицию заберут на допрос, отвечал:

- Да ушла в деревню, в Ярославку!

А тогда, понимаешь, из училищ сбегали, с работы, с лагерей. И милиция только тем и занималась, что всех ловила - лишь бы поймать. Беглецов - дезертиров, как их тогда называли - или обратно направляли, на прежнее место, или сажали.

Так что действительно, в серьёзное дело Зоя влипла.

Но как раз из Ярославки брат Зоин двоюродный приезжал. Гостил у Павловых. Уже в обратную дорогу собирался. И вот Лена, соседка их хорошая, направила к Зое брата с запиской:

Ну а милиция двоюродного брата задержала дорогой. Обыскала. И нашла у него эту записку.

Когда Зоя притопала, наконец, в Ярославку, ей там так обрадовались:

- О! Карева приехала! Зоя! Да какими судьбами!

Все до единого её в той деревне почему-то помнили, и каждый, кто только видел, улыбался ей во весь рот - и приветствовали её на все лады.

Через несколько часов, наверное, уже вся деревня прослышала про беду Зои Каревой. И почти каждый дом зазывал её к себе жить, от милиции - хорониться.

Ну у Зои в Ярославке почти каждый человек - её родня. Зоя то у одного побудет, то у другого...

Днём в деревне - а на ночь в лес уходила. А то - того и гляди, начнут втихаря по домам шарить, наткнуться на беглянку, спящую. Зоя ещё и проснуться не успеет - а уже за решёткой окажется.

В лесу, конечно, страшно... А что поделаешь?

Но Зоя там, естественно, не под открытым небом спала и даже не под деревьями. Ярославский пастух там шалашик себе соорудил, вот Зоя в этом шалашике и спала. Днём в нём пастух спал (то есть коров пас), а ночью - Зоя, чтобы её милиция не выпасла.

Лежит в шалашике... Темнотища внутри - рук своих не разглядишь - а Зоя смотрит на светлый выход (или вход) шалаша. Смотрит. В ужасе. И в голову всё воспоминания про самые страшные истории лезут.

Дочка рассказывала, будто в их уральских лесах до сих пор бродит Николай Кровавый. Побродит чуть-чуть, потом набредает на какое-нибудь поселение, стучится в какой-нибудь дом. Умоляет, плачет кровавыми слезами

- Схороните меня, схороните Христа ради...

Люди пытаются захлопнуть ворота, а он просовывает руки, держит дверь с неимоверной силой и кричит:

- Схороните меня Христа ради в своём доме, ибо мы преследуемы большевиками!..

А когда люди не пускают его, он врывается в дом и разрывает на куски всё семейство. Не жалеет ни женщин, ни детей малых.

А когда уходит потом, под утро, дом ещё целый день полыхает огнём. На страх всему селу.

Вот Зоя и боялась в лесу, что Николай Кровавый начнёт лезть к ней в шалашик - хорониться от большевиков... И Зоя смотрела на вход своего жилища. Тряслась от страха.

Днём-то уже выдрыхлась, поэтому в первую лесную ночь всё никак глаз сомкнуть не могла.

А под утро ещё холод собачий ударил. Зуб на зуб у девчонки не попадал. Как ни свернётся, как ни с'ёжится - всё холодно. Выползла Зоя наконец из шалаша, стала прыгать, чтобы согреться. Вернее - пыталась попрыгать - оно же боязно по темнотище-то скакать! Думает, начнёт прыгать, увлечётся - а тут призрак Николай Кровавого, весь седой, заросший, бледный, с кровавыми подтёками на глазах, подкрадётся сзади, да как ЦАПНЕТ!! Вот так вот Зоя прыгнет один разочек - и оглядывается по сторонам; прыгнет второй - и снова оглядывается, не крадётся ли кто.

Вскорости плюнула на всё, забралась опять в шалаш - пропади всё пропадом.

Лежала, согнувшись в три погибели, тряслась вся. Думала, до утра с ума сойдёт от холода.

Ночью-то даже летом дубняк страшный, не то что под осень. Перепады температуры чуть ли не по двадцать градусов. Днём - сорок, ночью - двадцать; а если днём двадцать, то ночью вообще - ноль. Организм туда-сюда дёргается, не знает, к чему приспосабливаться. И ни к чему приспособиться не может. Вот так люди с ума и сходят.

Еле Зоя дождалась, пока чуть рассвело - и понеслась в деревню. По дороге хоть немножко согрелась.

Спасибо добрым людям, на следующую ночь её снабдили шубой медвежьей. Под такой шубой ни в какую ночь не замёрзнешь. Сперва Зоя думала, что и шуба не поможет, а потом укрылась с головой, надышала - тепло, как на печке...

Пригрелась Зоя внутри и даже постепенно перестала о том думать, что Николай Кровавый залезет, не спросясь, в её шалаш и треснет её, ничего под шубой не видящую, сверху чем-то тяжёлым.

Вот так и к лесу привыкла. На третью ночь ей уже странным казалось - что тут, в лесу, в самом деле, такого страшного может быть. Ночью он даже красивее как-то... Чёрно-белый такой, как в кино. Сказочный...

Да, человек ко всему привыкнуть может.

В лесу, конечно, спать - это тебе не чай вприкуску с сахаром пить. Но всё-равно - лучше, чем в тюрьме где-то. В лесу хоть наслаждаться есть чем.

Привыкла Зоя тогда к своему лесу родному. Ночью как дома в нём себя чувствовать стала.

Но через несколько лет, правда, уже отвыкшая, когда смотрела ночью на лесную чащобу издалека, даже удивлялась самой себе: 'Как я там могла только отважиться ночевать! Сейчас бы ни в жизнь туда не полезла!'

А эти, что двоюродного брата задержали, или неопытные оказались, или просто Зойку пожалели... Сказали:

- Да если уже записка идёт, то Павловой там нет!

Ну, конечно, Зоя там была. Где же ещё...

Что ж её не пожалеть, когда за шестьдесят километров переться неохота - неизвестно зачем.

А когда двоюродный брат приехал в Ярославку, встретился с сестрой и всё ей рассказал, тогда, естественно, она решила уходить.

Подумала, милиция у нас хитрая - сказали, что не пойдут в Ярославку, а сами пойдут. Может, они при брате просто на публику играли, рассчитывали на то, что тот разыскиваемой передаст их сообщение.

И Зоя пошла из Ярославки в Каревку (деревня так странно называлась). Решила попроситься к своей тётке.

Добралась Зоя до тётки нормально, без особых приключений. Поведала ей о своей горькой участи... Ну тётка, конечно - ах ты, ох ты, но приняла племянницу как свою, хорошо приняла.

Постелили её на полу, улеглась Зоя ночью спать - ух, подумала, здорово! Давненько Зоя уже в тёплом доме не спала, на мягкой постели да ещё с подушкой! Не надо теперь уже скрючиваться под шубой в три погибели - а можно просто вытянуться под громадным тёплым одеялом...

Провела Зоя так спокойно две ночи... И однажды вдруг тебе - уже почти полночь наступила - приходит милиция!

Зоя тогда обречённо прошептала в подушку:

- Вот уж ё-моё да ещё с бандурою!

А в висках стучало: 'Фатум! Фатум!'

Вычитала Зоя это слово в какой-то книжке. Непонятное. И оттого ещё более страшное. Какая-то неведомая материя, которую даже боги боятся.

И тут же, инстинктивно почти, Зоя откинулась на подушку и притворилась мёртвой, даже дышать перестала от досады и ужаса. Подумала: 'Пусть хоть что со мной делают, всё-равно не проснусь, глаза не открою. Видеть уже ничего не могу! Пусть сами они несут меня в машину свою, в тюрьму везут, куда угодно - а сама я никуда не пойду! А лучше пусть так и хоронят меня заживо, с закрытыми глазами, я и слова не скажу'.

Милиция побурчала что-то в сенях, потом походила по всем комнатам - даже прямо возле Зоиных ушей сапоги пару раз простучали - но потом постучали обратно, в сени. Побурчали что-то ещё немного. Повернулись и ушли.

Зоя услышала, как тётка засов на воротах за ними задвинула. Зоя откинула одеяло, вскочила - и к ней бегом сразу.

Что они говорили? О чём? И почему ушли?

Неужели Зоя в невидимку превратилась?

И тётка ей, наконец, рассказала, что милиция приходила не за Зоей. За тёткиным сыном. Сын её тоже в бегах числился. Их училища сбежал. И жил дома. Вот милиция и решила его проведать.

Ну там, в деревне, наверно, не такие опытные, как в городе. В городе когда милиционеры навещают кого-то, так все ходы и выходы перекрывают. А здесь просто - они зашли в дверь, а он выскочил в окно и убежал.

Милиция потопталась немножко, осмотр произвела - и ушла ни с чем.

На Зою милиционеры, конечно, не подумали. Спит себе девчонка на полу - ну и что?

Так и ушли. Оставили в покое. Даже будить, спасибо, не стали.

Тётка с Зоей дружила. Однако чужой дом всё-равно давит на нервы. Всё время хочется быть как можно незаметнее, тише воды, ниже травы - а всё-равно не удаётся - никуда не денешься.

Тётка, конечно, делает вид, что ей нравится присутствие племянницы, ничего не говорит насчёт того, чтобы Зоя уматывала. Да, ничего не говорит, даже сроков никаких не назначает - а это ещё хуже.

Тут у неё и без Зойки волнений всяких хватает - как бы сына родного не схватили... А тут ещё и племянница беспокойств добавляет. Утром Зоя просыпается, старается никого не разбудить: пока в доме тихо - это самое спокойное для души время. Но тётка всё-равно со временем просыпается. Приходится с ней повстречаться в каком-нибудь из уголков дома. Кошмар, мрачный кошмар: тётка молчаливая, угрюмая, сонная. Хмурая. Стараешься с ней заговорить - не из-за тебя ли, мол, она такая печальная? - а все слова в горле застревают. Но наконец тётка с Зоей заговаривает, улыбается по-доброму - но это личина или взаправду она к племяннице так хорошо относится?? Неизвестно, неизвестно.

Мало того, что на чужой шее Зойка сидит, в чужое жилище забралась - а тут ещё и милицию со дня на день ожидаешь. Вздрагиваешь при каждом грохоте ворот, при каждом стуке в окно. Думаешь по шесть раз на дню: ну всё, пришли. От сердца отлегает ненадолго - но это обманное спокойствие или взаправду они никогда сюда не придут??

Даже думала: 'Тётка, милая тётка, ну когда же ты мне перестанешь улыбаться и когда перестанешь ласковые разговоры со мной вести, когда же ты меня отсюда прогонишь, домой отправишь?!

Ох, добрая тётка...

Ну и что? до конца дней своих Зойке тут жить?

Сколько Зоя там? - наверно, с месяц прожила... И решила итти домой. Надоело ей всё до чортиков.

Думает: 'Пойду домой - что будет, то и будет'.

Приезжает Зоя домой.

Что делать? Что делать? Что делать?

Что, всю жизнь так и придётся дома сидеть, взаперти?!! А куда она может устроиться? Куда приткнуться? Документов-то у неё никаких. Все её бумажки там остались, на Дальнем Востоке. А без бумажки человек - букашка. Вроде как его и нет на белом свете. Только для милиции Зоя Павлова и существует. Да и для родственников ещё. У которых Зоя на шее сидит.

Тут к Павловым мамин брат, дядька Егор, стал частенько захаживать. Так часто наведывался, что даже жена его начала к Зое ревновать. А у дядьки Егора жена была ревнивая - страх! Зое-то она ничего не говорила (виделась с Зоей редко), а мужу своему разносы из-за неё устраивала один за другим. Естественно, знала, что у Зойки с родным дядькой ничего страшного случиться не может, однако всё-равно - прежнее внимание к ней муж утратил. Супруга посчитала - что из-за Зойки. Да и, в самом деле, куда это годится, что муж всё свободное время проводит не дома, а у каких-то там родственников... или - у какой-то там...

Совсем запилила жена Зойкиного дядьку.

И дядька Егор задумал собираться ехать в гости, на Донбасс.

Вот жена его, добрая душа, и решила сплавить Зою на Донбасс вместе с ним. Решила, Егор всё-равно домой вскоре вернётся, а Зойка уже там навсегда останется. Жить-поживать. И никогда уже их мирная семейка Зойку больше не увидит. Станут они без племянницы жить, в любви и спокойствии.

Вот, понимаешь, хоть и ревнивая, но умная. И добрая. Жена хоть и ревновала Зойку к дядьке Егору, а говорит:

- Да возьми её с собой, увези на Донбасс. Там Александр работает в КГБ - что ж он, документы ей не сделает?

Вот чорт, как же Зойке самой-то в голову не пришла такая светлая мысль! Александр же - мамин брат! Другой родной дядя! - действительно в КГБ работал. Он же единственный человек, который может спасти сейчас от всех буквально бед!

Да, вот оно как вышло. Родня тут на Урале да на Дальнем Востоке пропадает, а Александр, вишь, в люди выбился, в КГБ служит.

Но, к сожалению, на Донбассе. Вон даль-то какая. А, наверное, если б он поближе, где-нибудь на Урале, служил, ничего бы с Зоей такого не случилось. Однако он - на Донбассе.

Вот Зоя с мамой и тревожились - в поездах-то без документов странствовать - дело небезопасное. Сцапают, думали, наверняка сцапают. Или - всё-таки - не наверняка?

Но жена Егора убеждала всех, что здесь-то, в родном доме, уж точно сцапают, а в поезде - ещё неизвестно, как выйдет - может, сцапают, а может и нет. Может, и пронесёт. Во всяком случае, шансы спастись есть - и их нельзя упускать.

Зоя ещё тревожилась - точно ли может Александр ей паспорт сделать?

Но жена Егора убедила её, что может. Что Александр - всё может.

Надо только метрику (свидетельство о рождении) у кого-нибудь раздобыть...

Поспрашивали у знакомых. Зоя Павлова неподалёку жила (только отчество другое), но она зажилила. И Лена, добрая соседка, отдала человеку без документов свою метрическую на вечное пользование. Сказала:

- Всё-равно она мне никогда больше не понадобится. А тебе-то - уж конечно, нужна! Вот, сестричка, будет теперь нас двое - Лен Савельевых!..

Милая Лена Савельева!

Ну и взял дядя Егор Зою с собой в гости - брата навестить.

Едет Зоя, в окно поезда глядит. За окном деревья мелькают, реки проползают. Поезд быстро катится, гладко... Едет Зоя, понимаешь, уже мечтает, что все её беды уже позади...

Думает, приедет она на Донбасс, поступит там на работу, будет работать. Как все нормальные люди. Попадётся там какой-нибудь нормальный мужчина, выйдет замуж. Станут с ним жить как все нормальные люди. Зоя не надеялась, что сможет влюбиться в кого-нибудь, нет. Даже мечты не было. Но достойно выйти замуж хотелось. Ей уже всех приключений - по горло хватило. Хотелось хоть немного нормальной, человечьей жизни...

Вышла Зоя в тамбур: чтобы её никто не видел. Достала из кармана свою новую метричку, залюбовалась ей. Прямо что-то тёплое в душу нахлынуло. Глаз от той бумажки отвести не могла.

Значит - теперь уже скоро - она станет - Лена.

Дочку, её старую подругу, тоже звали - Лена... А вот теперь и Зоя...

А тут поезд как раз по мосту через Волгу ехал. Огромная река такая - едешь через неё, едешь - даже на поезде - а всё, кажется, переехать не можешь. Широко раскинулась. Так хорошо - есть время полюбоваться рекой. Широкая, синяя, от одного горизонта до другого...

Зоя когда-то, в детстве, на полном серьёзе думала, что другую реку, великую сибирскую реку Лену, назвали в честь их Дочки. Что какой-то капитан всё-таки увидел их Дочку, влюбился в неё - и назвал в её честь эту сибирскую реку - Леной.

Зоя даже и не спрашивала, так это или не так. Зоя сама для себя решила, что так.

И вот теперь Зоя сама - Лена.

Зоя может начать новую жизнь. Совсем другую жизнь.

Вернулась Зоя назад, в вагон, перекинулись они с дядькой Егором парой слов. Потом и он ушёл в тамбур. Курить.

Вернулся уже через минуту - в сопровождении милиционера! Зоя... У неё аж душа в пятки ушла!..

Дядька Егор долго рылся по сумкам, искал чего-то. А милиционер стоял рядом и внимательно за ним наблюдал. Наконец дядька вытащил свой паспорт из какой-то сумки:

- О, да вот же он!

Милиционер заглянул на первые страницы, небрежно полистал потом этот документ, отдал честь и пошёл в следующий вагон.

Ух! (подумала Зоя) пронесло!!

- Дядь Егор, а чего это ты ему так понравился?

А дядька хмуро проворчал:

- Да он у всех, кто в тамбуре, проверяет!

С того момента Зоя перестала в тамбур выходить. И вообще старалась по вагону без нужды не шастать. Притаилась, тихонько себе лежала на полке, часы, оставшиеся до Донбасса отсчитывала, и всё. А как милиционеры по вагону мимо проходили, сердце девушки начинало биться, она закрывала глаза и делала вид, что их не боится. Чтоб не показаться подозрительной.

Вот так - наконец-то! - и приехали туда. На Донбасс.

Александр встретил довольно приветливо. Даже, можно сказать, радостно.

Сели за стол - встречу отмечать: Александр, супруга его и Зоя с дядькой Егором. Братья уже вмазали за встречу, разговорились. А Зоя сидела, уставившись в одну точку - привёз дядька к совершенно незнакомым людям, хоть и родственникам, хоть и к дядьке родному. Которого Зоя впервые в жизни увидела.

Ну дядька Егор хряпнул очередную стопку и говорит:

- Вопрос у нас один, Александр, к тебе есть. Вот, девчонка наша паспорт потеряла, сможешь ей новый нарисовать?

А другой Зоин дядька тоже хряпнул:

- Да о чём речь! Нарисую, конечно! А хоть что-нибудь, документ какой или что... - есть? Метричка, например?

-Метричка? Метричка есть!

- Ну тогда тем более, за чем дело стало? Сделаю. Хоть завтра.

Но назавтра не получилось. Пропьянствовал Александр со своим братом целый день. А на послезавтра дела какие-то неотложные скопились. В общем, Зое пришлось задержаться

А дядька Егор совсем немножко прогостевал там и уехал.

А у Александра действительно работы оказалось много. Паспорт он всё никак не мог выписать.

И пришлось девчонке ему помогать. Забрал дядька Зою к себе на работу.

И Зоя ему помогала: стучала на пишущей машинке, переписывала там какие-то документы, бумажки разбирала.

Не только Зоя. Там ещё человек десять девушек сняли с основного производства и отправили КГБ помогать.

Дни шли за днями, а паспорта у неё всё никак не появлялось. Зоя даже боялась лишний раз заговаривать об этом...

А дядьке Александру, видно, уже и понравилось, что ему лишняя помощница, да ещё такая как Зоя досталась. Быстрее работа шла. Зарплату ей, как и всем остальным платить не надо, работу Зоя всю выполняет на совесть и безропотно (а попробуй тут заропщи, когда тебя и на белом-то свете нету - соответственно и прав никаких - сразу угодишь куда следует!). Единственное, чем с ней родной дядя расплачивался, так это довольно сносным жильём-быльём - предоставлением ей 'воли' - и кое-какой кормёжкой.

Кормёжка - ей - на самом деле доставалась кое-какая. Кагэбэшник и его жена плохо жили. Не в том смысле, что продуктов нехватало, а в том, что у них там жена, в основном, командовала...

Утром Зоя с дядькой встанут... Утром какая еда? Кофе с булочкой. Днём дядька домой на обед уходил. А племянница в конторе оставалась. И - до самого вечера. Никто ж её не обед не звал. Супруге не очень нравился лишний рот за столом.

Замучилась Зоя от такой жизни. Буквально каждый день ждала, что вот-вот дядька ей сделает паспорт - не сегодня, так во вторник, в среду или после дождика в четверг - и тогда от них можно уходить на все тридцать две стороны. Но каждый день утром Александр снова толкал её в бок:

- Хватит дрыхнуть уже. Вставай, собирайся. В контору итти пора, сегодня работы много.

Да, понимаешь, бежала из колонии на волю-вольную, а вот оно как обернулось. Опять, можно сказать, в рабство попала.

Александр каждый день, наверно, выдумывал новую причину, чтобы документ племяннице не выписывать. И Зое уже стало казаться, что никогда уже её - это очередное - рабство не закончится! И Зоя уже ничего не могла выдумать для того, чтобы от этого родственника, наконец, избавиться. Кагэбэшник же её из-под земли достать мог! Даже у себя дома Зоя не могла от него скрыться - родственник он всё-таки!

...И тем не менее он Зое всё-таки родственник, а потому - единственная надежда на свободу.

Но Зоя уже не могла выдумать ни одной причины, по которой кагэбэшник мог бы захотеть лишиться такой неожиданной и безропотной помощницы в своём нелёгком труде.

И вот Александр как-то сказал, наконец, своим помощницам:

- Ну всё, девчата, завтра можете не приходить. Тут работы уже мало осталось, мы сами с Зоей всё доделаем.

И на следующий день те девчата отправились обратно на фабрику.

Интересный случай у Зои произошёл.

Девчонка с дядькой утром, бывало, как позавтракают, так и идут на работу.

Поработают на славу полдня. Потом Александр в обед уходил домой, а Зоя оставалась. Не хотелось ей к нему, к его жене домой итти.

Вот Зоя и оставалась. Жра-ать, конечно, хотела всё время. Даже в тот день подумала: 'А не сходить ли вместе с дядькой к нему домой?'

Но у Зои, под самый уже перерыв, когда она уже вставала из-за письменного стола, нога зацепилась за стул, и у ботинка оторвалась подошва.

Да ещё бы ей не оторваться! Ботики Зоины уже еле дышали - от самого Дальнего Востока аж до Донбасса пропутешествовали!

Тогда даже мысль такая смелая в голове промелькнула - а вдруг дядька теперь новые ботинки... вдруг теперь дядька на новые ботинки разорится? Конечно, жди от него подарков! Ну а вдруг?! Вдруг?

В самом деле, не даст же он Зое к нему на работу, в солидное учреждение, ходить босиком!

И добрый Александр глянул на ступню племянницы, торчащую из-под ботинка, ужаснулся... и пожалел её: дал Зое - рубль.

- Пусть тебе подобьют эту... ботинку. Только - как её? квитанцию не забудь принести.

Ну хорошо хоть так!

Зоя пристебала эту, ботинку, верёвками, как смогла, и поползла вместо обеда, в мастерскую, стараясь не попадаться в таком виде прохожим на глаза.

Отремонтировала Зоя свои шкрёбы.

В одном кармане двадцать копеек осталось. А в другом - квитанция на восемьдесят появилась.

Вот пух змеиный! когда идёшь по городку голодная, но без денег, о голоде как бы забываешь - знаешь же, что всё-равно купить поесть ничего нельзя... А как желудок прознал, что в кармане монетки завелись, так всё - буквально беситься начал:

- Что ж ты, паскуда, карман проклятый, сам деньги несёшь, а мне пожрать ничего не дашь?! Жадюга чортова, вот ты кто после этого!

- Да ведь деньги чужие! Ты понимаешь это? Хозяин такой, что и голову за них оторвать может!

- Деньги? Ты говоришь - деньги? Подохнуть можно! Да разве двадцать копеек - это деньги?! И вообще, мне, самому желудку, жрать охота, а ты в это время о какой-то там голове смеешь думать?!

Короче, подумала, хватит страдать из-за ерунды всякой! Зоя так жрать хотела, что зашла в магазин, взяла купила булку, вышла за двери и тут же по дороге с'ела.

Ух, сразу так тепло в животе стало, радостно. Сразу настроение появилось: ботинки крепкие уже, желудок уже сытый. Жить можно!

Возвращается в контору, приносит эту квитанцию. Дядя говорит:

- А сдачу?

Ну, Зоя нет, чтобы сказать правду, взяла, гадский потрох, и соврала:

- Мне никакой сдачи не дали!

Не подумала ж Зоя, что он такой мелочный.

Александр вызывает того мастера: звонит по телефону и приказывает, чтобы его привели сюда, на ковёр.

Зоя от ужаса и от неожиданности даже не соображала уже ничего, слова вымолвить не могла, сидела на стуле, как дура, ждала, чем же это происшествие закончится.

Этого мастера привели - такой уже мужчина, в возрасте. Водят его, понимаешь, представители власти туда-сюда, покоя не дают на старости лет, никакого уважения к сединам!

А дядька у него и спрашивает про эту сдачу.

Зоя сидит, за стол держится, чтобы не упасть - при ней же беседа происходит - покраснела вся, глаза к потолку закатила - стыдоба, господи, боже мой!

Мастер отвечает:

- Я ж ей дал сдачи - двадцать копеек.

Уже дядька, раз уж Зоя покраснела, понял, что соврала и говорит старику тому:

- Ну ладно, иди.

Дядька уткнулся молча в какую-то бумагу, почитал немного, потом стал писать что-то. Племяннице ничего не сказал.

А Зоя подумала: 'Будь она неладна, эта булка!' Никак не подумала, что из-за двадцати копеек будет вызывать человека! А потом ещё в голову пришло, что хорошо, хоть так всё закончилось. Даже и хорошо, что дядька её ничего сейчас не говорит: по крайней мере, оправдываться не надо.

А тут народу набежало, всем надо что-то подписать, что-то обговорить, дядька совсем занятой оказался. И у племянницы совсем уж отлегло от сердца.

Но под вечер людей стало всё меньше заходить. Скоро совсем пусто стало. Тоскливо.

Ну и что - в кабинете никого нет. Зоя смотрит, дядька встаёт из-за стола, идёт, выглядывает в коридор. Смотрит, он закрывает дверь на замок.

И у Зои сердце ёкнуло: 'Всё, пропала я'.

Дядька подошёл к ней вплотную и спокойно так, холодно говорит:

- Двадцать копеек, говоришь, украла... Что, воровка, за старое принялась?..

Размахивается - и со всей дури ей поддых. Зоя аж пополам согнулась от боли. Он схватил племянницу ручищей за шею и швыранул на диван. Упала Зоя на диван, хорошо хоть не на стену, развернулась... А дядька уже к ней приближается. Хотела его ногой ударить под ложечку же... Но тогда, правда, не до того было - только о том и думала, как бы хоть глоток воздуха вдохнуть, всё дыхание от удара перехватило. Знал, гад, куда бить. А Зоин удар вялым получился. Отвёл дядька её ногу и навалился на Зою всёй тушей...

А там хоть кричи, хоть не кричи...

Там же они пытали заключённых...

Да и не только заключённых...

Да и не только пытали...

Что хотели делали...

Зоя там, конечно, сопротивлялась, а толку-то, бесполезно...

Проснулась Зоя назавтра - чувствует, будто по плечу её кто-то дружелюбно хлопает. 'Кто ж это может быть?' - подумала. А глаза открыть - сил никаких... Но чудится ей, будто кто-то говорит Ленкиным голосом почему-то: 'Зой, просыпайся... Что с тобой? Почему ты не просыпаешься?' Потом прикасается к Зоиной щеке холодной, холоднющей такой рукой... Костяшками?! И говорит жалобно: 'Ну почему ты не просыпаешься? Почему ты не можешь проснуться?' Тут до Зои и дошло, что скелет всё-таки отыскал её. Да, видишь, Зой, убегала ты от своего друга, убегала за тысячи километров - и вот. Видишь, как оно вышло... Врёшь, не уйдёшь, не обманешь... Отчего убегала, к тому и прибежала. Сама. А скелет участливо спрашивает: 'Зой, почему у тебя голова такая горячая? Может, тебе молока с мёдом дать?' Да, мало Зое скелета одного, сейчас ещё дядька войдёт и скажет: 'Да ты не бойся за свою... эту самую... Я тебя за своего сына замуж отдам!' А Зоя приятно удивится: 'За сына? Своего? Такая честь! Правда, сыну вашему всего шесть лет от роду, но ничего, я подожду ради такого случая...' А скелет говорит: 'Да, молоко с мёдом здесь не поможет. Это не излечивается. Могу предложить гроб хороший. Красивый гроб. Все недуги исправляет!' Зоя отвечает: 'Ну давай. Неси его, ставь возле кровати'.А скелет: 'Да вот же он, стоит уже возле кровати. Ты что, не видишь? Ах, ну да, ты же ещё не проснулась...' А Зоя: 'Да нет, видишь, уже просыпаюсь...' Да, Зоя на самом деле просыпается, рассыпается в прах и просыпается по одной песчинке в гроб, медленно, медленно, как песочные часы: сверху - вниз. Как песочные часы с очень узким горлышком, как неширокий, но неиссякаемый водопад... Просыпается Зоя так, просыпается... В гроб... А когда уже было совсем проснулась, подумала: 'Вот скелет чортов, совсем меня запутал! Да как же прах мой может сверху вниз просыпаться, когда я сплю на полу, а не на кровати вовсе!' (Да, кровать Зое тогда могла только сниться). Гады, совсем уже девочку в гроб загнали, живьём. Но тут на её счастье ко гробу подлетел какой-то полупрозрачный цеппелин, зацепил её как-то за талию и полетел вместе с ней из-под земли над землёй по небу... Зоя закричала: 'Нет, нет, это слишком высоко, я не хочу на небо!' А он нёс её всё дальше и дальше... И вот когда он пролетал мимо Зоиного лежбища, Зоя непонятно как ухватилась за свою подушку ногтями, держалась крепко, не отпускала! И тогда тот цеппелин взорвался, заполыхал и сгорел на глазах у Зои где-то в небесах, высоко... А Зоя в ужасе пришла в сознание, сжимая подушку в руках!..

Но тут как раз дядька Александр и заходит её будить, невероятно ласково:

- А! Уже проснулась? Ну давай, собирайся.

'Да хрен тебе стану ещё собираться. - подумала Зоя. - Ну не сволочь?! Ещё совести у него хватает такое говорить'. И Зоя как лежала, так и осталась лежать. Всё безразлично уже.

А дядька через полчаса снова заходит к ней и говорит:

- Ну всё, я уже пошёл на работу. И ты где-то через час обязательно приходи!

Зоя от такой наглости даже приподнялась на своём лежбище! Приподнялась, уткнулась взглядом на одеяло, простыню - смотрит на них, и всё ей кажется, что это тот кожаный диван, а по нему капля крови стекает, а потом - падает и расшибается об дубовый паркет! Расшибается! Об дубовый!

Зоя смотрит на пол, лениво, безразлично вскидывает бровь, чтобы продемонстрировать своё изумление, глухим голосом говорит:

- Зачем?

Дядька с растерянным видом бодрым голосом бормочет:

- А кто ж его знает, какая хреновина может случиться? Может, ты и понадобишься.

Ушёл, наконец-то. Оставил в покое.

Это дядька Егор, конечно ж, рассказал Александру про племянницу... А тот и решил, что раз оказалась в заключении, и то, и сё, значит, Зоя уже не могла оставаться порядочной девчонкой. А может, ему это и безразлично было... Вот он и решил Зойку изнасиловать.

Зойку аж передёрнуло всю, когда представила, что снова к дядьке в контору пойдёт. Улеглась на одеяло и лежала так целый день, уставившись в потолок.

Вернулся дядька в обед: Зоя лежит, делает вид, что спит. Ничего он ей не сказал. Вечером пришёл - тоже ничего. Ни слова. Понял, видно, что её лучше не трогать...

Но дядька Александр - или у него совесть заговорила, или же... чорт его знает! - дядька Александр решил выдать племянницу замуж за своего друга.

'Ничего себе, - удивилась Зоя, - прямо как по написанному всё повторяется!'

Пригласил дядька друга, тоже кагэбэшника, к себе в гости. Невесту показывать. А жениха своего Зоя так и не видела за весь вечер... Когда жених её уже уходил, дядька сказал:

- Иди, проводи его.

Да Зоя уже на дядьку смотреть не могла, а тут ещё - на другого?! Подумала: 'У, менты проклятые!' Оскорбила, значит (про себя). Кагэбэшника назвать милиционером - это величайшее оскорбление, какое только можно выдумать.

Ну, может, тот и нормальный был, но Зоя уже - вообще... Какой-то рвотный рефлекс у неё на кагэбэшников выработался. Хорошо хоть всё это отвращением к пище сопровождалось (видно, после той чортовой булки), а то б только тем и занималась весь день, что блевала.

Зоя пошла провожать, идёт, с ним не разговаривает... Только что он скажет, Зоя - 'да' или 'нет'.

А жених Зоин вдобавок ещё и женатый оказался. Жена умерла. Ребёнок трёхлетний остался. Но ребёнок - это ещё ничего... Зоя детей любила... Только Зоя его, мента, не хотела, поэтому и не разговаривала с ним и вообще ничего не делала...

Но он, наверно, так же решил, понял всё. Так что больше они с ним не встречались ни разу.

Да, не повезло другу с Зоей. Не нашёл он в Зое утешения.

Ха! Зою бы кто утешил тогда!

Убил бы, например.

Дядя же, Зоин добрый дядя, он её устроил на работу. На обогатительную фабрику. Понял, видать, что в контору его Зоя уже не пойдёт, замуж - тоже, пришлось её на работу устраивать.

На фабрике уже народа - полным-полно, приём уже закончился. Много таких, как Зоя, на Донбасс понаприехало за хорошей работой да и - кто ж его знает? за счастьем.

Вот и закончился приём. Но дядя позвонил, и Зою приняли.

И сразу же пришлось ей итти в ночь работать.

Уголь идёт по ленте. А Зоя с ног валится, глаза слипаются, не привыкла Зоя ещё во время службы бденствовать. Глаза слипаются, того и гляди свалишься на ленту и вместе с углём в даль поползёшь...

Уголь идёт по ленте, а работницы отмывают этот уголь от породы. А глаза слипаются. А потом этот уголь уже идёт на коксо... И пол под ногами шатается. Того и гляди свалишься и пойдёшь вместе с углём. ...этот уголь шёл на коксохимзавод.

Но идёт Зоя домой. Или в то, что фактически является её домом. Зоя приходит с работы, с ночной смены, ложится в уголок этот спать на подстилку свою. А пацан их шестилетний по ней лазить начинает. На левый бок Зоя повернётся, пацан танки какие-то свои по ней возит, фырчит в самое ухо; Зоя на правый бок повернётся - пацан песнь боевую заводит, орёт во весь голос... Говори, не говори ему, ничего не понимает... Что за человек, твою мать! Так и не высыпалась Зоя за день, за много дней. А ночью...

...Уголь по ленте идёт. Всё идёт и идёт. Идёт всю ночь, не останавливается никогда.

Потом приходила домой, снова пыталась выспаться. Вот натура у Зои упорная: всё никак не оставляла свои попытки выспаться! Но мальчик их тоже упорный попался. Всё никак не хотел давать дальней родственнице выспаться. Прямо какая-то игра-соревнование у них началась: кто кого. Кому на сегодня удача выпадет: ему или ей? Удастся сегодня этой девке-тюремщице выспаться или нет? Или всё-таки пацан вместе со своими боевыми танками одержит победу в очередной битве?

Да, находились и зрители для такой панорамы битвы. Соседка-бабушка там, рядом с ними, жила. Частенько она захаживала к жене кагэбэшника на чашку чая. И та соседка смотрела на баталии, смотрела, чаёк попивая, а потом не вытерпела да как гаркнула:

- Александр, сколько вы будете над ней издеваться?! Ты что, не можешь, чтоб её в общежитие взяли?!

И дядька тогда почесал затылок, призадумался, значит...

Но он, правда, позвонил, и племянницу приняли в общежитие. Хотя и там ни одного места не оставалось уже. Однако в одной комнате кровати сдвинули, поставили ещё одну. И Зою приняли.

Собралась Зоя итти в общежитие (голому собраться - только подпоясаться). Собралась шустренько и пошла, размышляя, что же дальше делать.

Паспорт кагэбэшник, конечно, быстренько племяннице сделал для такого случая. Но не подумали, ни он, ни жена его, как же это Лена будет жить до получки... Или хотя бы до аванса.

Проходит Лена мимо окон соседского дома со своим узлом. И вот эта чужая бабушка её увидела, выбежала за ворота, спросила:

- Они тебе хоть денег дали?

Лена с печалью отвечает:

- Да нет, не дали... - а у самой уже надежда в душе зародилась!

Бабушка ей дала сто пятьдесят рублей и сказала:

- Когда заработаешь, тогда и отдашь. Как же так - без копейки денег! Что ж они... - и пошла всему дядькиному семейству кости перемывать.

Да, мир не без добрых людей. 'Теперь, - подумала Зоя - по крайней мере не сдохну в первый же месяц своей воли'.

В первый месяц Лена семьсот рублей примерно получила. Как начинающая. (На Донбассе тогда хорошо зарабатывали). Получила Зоя эти деньги, поехала на базар, купила Лена себе платье, купила на ноги туфельки... Приоделась, в общем. И повезла ж бабушке той деньги отдавать. Она посмотрела на Лену и говорит:

- Ну молодец! Тебя и не узнать. Приоделась сразу. А то ходила как шантропа... А теперь - совсем другое дело!

Вот жизнь и потекла. Нормально. Лена стала работать, в общежитии жить.

Подруг завела, коллег, так сказать, всяких.

И тут же познакомилась с парнем оттуда, Васей. Вообще, неизвестно, как это получилось. Сама даже не заметила. Видно, молодёжные общежития так устроены: стоит чуть-чуть зазеваться - и ты уже с кем-то встречаешься.

Подошёл он к Лене раз, говорит:

- Пошли, может, пройдёмся?

А Лена ж лопуховатая такая... Ну а что ж не пойти - погода хорошая, так и тянет погулять в хорошей компании. Пошла. Во второй раз тоже пошла. И только на третий день до неё дошло - она ж с ним стала встречаться, что называется.

Но он Ленке, конечно, не нравился. А больше всего не нравился потому, что от него всё время воняло луком.

- Ну это он, наверно, в целях профилактики... - говорили подруги.

- Да, и встречаться со мной стал в целях профилактики! Вот сволочь! - возмущалась Ленка.

К тому же ещё Вася всё время почему-то в свадебном платье ходил. Но не шло оно ему!

Он в нём был очень-очень некрасивым.

Сволочь, а ещё говорил своим дружкам:

- Да... Если б у неё дядя в КГБ не работал, я б её использовал!

Но те ребята, видно, уважали Лену, вот и передали ей эти слова. Так Лена ещё больше этого Васю невзлюбила! Подумала: 'Ну я тебе устрою!'

Подумать-то подумала, а что, в сущности устраивать, что ему сказать?

Да, сказывается, понимаешь, недостаток опыта в таких делах.

Лена до того неопытной была, что даже не знала, как его отшить от себя. Обижать, грубости говорить не хотелось. Ну а как же иначе?

Лена однажды пристально на него посмотрела и проговорила:

- Знаешь, Вась, я терпеть дураков не могу.

Его лицо просияло, он закивал головой и сочувственно ответил:

- Я тоже дураков терпеть не могу. Ух, как я их терпеть не могу! Даже больше, чем ты, их терпеть не могу!

Не понял человек ничего. Лена тогда добавила:

- А ещё я терпеть не могу дураков, которые намёков не понимают! - и ещё пристальнее на него посмотрела.

Тут он ещё усерднее покивал головой и с какой-то совершенно детской искренностью сказал, что он тоже дураков не переносит вообще, а тех, которые намёков не понимают - особенно.

Пришлось оставить его в покое.

Работала Лена с Нюськой. Та как-то и спрашивает:

- Ты встречаешься с кем-нибудь?

Лена говорит:

- Да так... - и не знает, что дальше сказать.

Нюська обрадовалась, глаза у неё засияли:

- Хочешь, я тебя познакомлю с парнем?

Ну что тут скажешь? Лена и вздохнула:

- Ну давай...

В молодёжных общежитиях вообще терпеть не могут, когда кто-нибудь ни с кем не встречается. Тут же организовываются стихийные бюро, состоящие, в основном, человек из двух. Ищут кандидатов на семейный союз. Соединяют одну пару и тут же распадаются, довольные своим добрым делом.

- Ну, приходи к нам в выходной.

Пришла Лена к ним. Оглянулась по сторонам.

И сидит там, прости господи, Семён. Ох! Семёном, оказалось, его звать.

??!

Познакомились.

Пришёл он к Лене в следующий выходной. И вышли они прогуляться.

(А во всём общежитии уже каждый знал, что Лена с Семёном встречаться стала.)

Шли мимо завалинки. А там сидели ребята. И Вася при виде парочки и говорит:

- Вот видите, какие они, девчата! Ни слова, ни полслова - и пошла с другим!

Да, Лена ему всё-таки 'устроила'. Ни слова, ни полслова - и пошла с другим.

С Семёном Лена провстречалась месяца два.

Рассказывал он ей всякие истории про концлагерь, в котором сидел.

Семён родился в селе, неподалёку от Керчи. И когда фашисты Крым оккупировали, мирное население стали в Германию угонять, в концлагеря. Не всех, конечно. Только тех, на кого жребий падал. Жребий пал на сестру Семёна. Ну а куда девчонке, в концлагерь, к фашистам?! Семён уговорил их, чтобы его взяли вместо сестры. Немцы, видно, добрые попались, согласились. И заместо сестры забрали Семёна и его брата, близнеца. Близнец у Семёна был... По четырнадцать лет им тогда успело исполниться... Семён-то кое-как умудрился выжить, а близнец его... Остался Семён без брата-близнеца...

Поперва Семён Лене показался особенным, - героем.

Но он тоже не лучше других оказался - тоже приставать начал. К тому же пил ещё.

А Лене он не очень нравился, и она отослала его подальше, подальше...

Ребят там, конечно, на Донбассе, много водилось. Так что - встречайся только.

Познакомилась там ещё с одним парнем.

Ну и сидят они как-то на скамеечке, обнимаются, разговаривают

Тут он донбассовских девчат начинает поливать. И такие они, и с немцами гуляли, и туда, и сюда...

Лена ж думает: 'Интересно, что ж он про мою целомудренность сказать сможет, в случае чего?'

Лена ему и говорит:

- А что ты думаешь? Я тоже замужем была. Бывший муж мой - железнодорожник...

Тут дружок её вытаращился с испугом. А Лена зверски так улыбается и продолжает:

- Да ты не беспокойся, мы с ним уже развелись!

То друг её та-ак! обнимал, а тут сразу перестал. Руки у него опустились, носком ботинка начал пыль зачем-то ковырять.

Пытался, правда, ещё ей что-то рассказать (или сказать?), но спотыкаться, заикаться стал на каждом слове.

То прижимал её к себе, как только мог, а потом сидел, отодвигался, отодвигался... Отодвинулся наконец на другой край лавочки, распрощались они - и пошёл.

И всё.

И дружба их - врозь.

С подругами, конечно, легче дело обстояло.

С девчонками из своей комнаты в общежитии хорошие отношения сложились. Несмотря на то, что Лена их потеснила. Комната, вообще-то, на трёх человек рассчитана - а они там вчетвером жили. Но комната всё-равно просторная попалась, с размахом, так что - три человека там или четыре - разницы практически нет.

Тем более вскоре Тоська, Ленкина лучшая подруга, из общежития с'ехала: сняла себе целый дом (ну так, не дом, конечно - небольшой уютный домишко) - и жила в нём одна, как царица.

Скучно, конечно, без неё стало Лене. Они с Тоськой всё время вместе ходили, в столовой рядом сидели. А если петь - так они всё время пели - с Тоськой. А без неё теперь никакого праздника не стало. Весёлая девка, общительная

Но Тоська Лену часто к себе в дом приглашала. Да и сама подруг навещать любила, ночевала даже. И в конце концов так получилось, что и не разлучались никогда. Зоя половину свободного времени у Тоськи проводила, а Тоська половину - в общежитии.

А когда у них смены разные выпадали - у Лены, допустим, дневная, у Тоськи ночная - так Лена вообще в её доме с ночевой оставалась. Здорово так: тишина кругом. Лена одна в доме. Подружки любимые вокруг не гарцуют, не шумят. Тихо. Утром встанешь: возле умывалки никакой очереди, можно спокойно собраться, пойти на работу.

Да, но если долго в доме одной жить, так с тоски с ума сойти можно. Так что Тоську, которая постоянно среди общажных ошивалась, понять можно.

Когда хорошее настроение - ещё ничего. А если плохое - так... Сидишь среди этих стен... с ума сходишь... и поговорить не с кем... Ооох!

В общежитие возвращаешься - аж радость душу распирает.

Так что Лена то там жила, то сям - и не надоедало нигде.

Познакомилась Лена ещё с одним парнем.

Встретились они раза два или три.

И пришёл он к Лене в гости. К Тоське домой, вернее.

Пришёл он к ним. А девчонки едят.

Тоська говорит ему:

- Садись за стол.

А он взял - и запросто сел.

Только он сел, так сразу опротивел Лене.

'Вот, - думает, - гадский потрох, первый раз в гости пришёл - и сразу за стол!'

Не то, что Лене продуктов жалко, Тоськиных тем более, а просто: опротивел - и всё.

Познакомилась ещё с одним. Колей его звали.

Вот стоят они, разговаривают. Переливают одно из пустого в порожнее. Разговор, конечно, не клеится.

Вот Лена думает, чем бы ей с ним таким заняться?

Ну нечего делать, нечего! Совершенно!

Вот и мысли такие приходить в голову стали: вот на кой чорт ей всё это сдалось, все эти встречания, все эти парни? Встречаться только ради того, чтоб встречаться? Чтобы ничем не отличаться от других? Все кругом друг с другом встречаются, замуж выходят, значит, и Лена - обязана?! Обязана. Да... Господи, сидела б сейчас у Тоськи дома, мирно беседовали бы с ней, никакого там холода, никакого ветра. Беседовали бы с ней, или бы книжку Лена почитала. А то - стоит как дура с едва знакомым парнем. Стоит, как привязанная к нему, - и никуда уйти не может сейчас же, уйти без того, чтобы не обидеть 'любимого', без того, чтобы не показаться 'странной'.

Ну и для чего, в итоге, она всё это затеяла?!

Зоя говорит:

- Пошли, сходим в кино.

Он стоит, мнётся, пожимает плечами...

Зоя спрашивает:

- Что такое?

Он отвечает:

- Да у меня денег нет.

Лена тут развернулась на каблуке, подтолкнула его, чтоб за ней шёл:

- Пошли я куплю билет тебе!

Два шага шагнули в сторону кинотеатра, и Лена снова повторила, уже на крик почти сорвалась:

- Тебе!

Пришли в кино, заняли свои места и...

И - уже всё...

Лена на Кольку смотреть не может. Да и на то, что показывают - тоже.

Сидит, думает, скорей бы уже всё закончилось... Кино это проклятое! Всё! Всё на свете!

Наконец, вышли из кино.

И Лена с тем парнем больше не встречалась.

Он её даже бить хотел. С досады. Из-за того, что ни с того, ни с сего бросила его.

Или вроде шутки своим приятелям сказал? Или серьёзно? Да какая, в общем разница...

Но там у Лены защитников миллион, ребят знакомых, так что Кольке не пришлось...

Там, у девчат в комнате, подружка жила, Ирочка. С Леной она просто дружила, а встречалась она - с Федей. Федя - это болгарин, приехал на Донбасс деньгу заколачивать; тоже - за счастьем, как Лена, как и прочие.

Но как-то пришёл он к девчатам в комнату, и выяснилось, что с Ирочкой они поругались. Разругались - и насовсем...

И та категорично начала встречаться с шахтёром. Мол, и без тебя обойдусь, не пропаду: ухажёров хватает.

Федя ей однажды и сказал, при последней встрече:

- Вот женюсь на твоей подруге, и посмотришь, как мы хорошо будем жить, душа в душу.

(Не то, что, мол, ты своим шахтёром).

Вот и стал девчат навещать.

И не так, чтобы трах-бах, а издалека, болгарин, заходить начал. Раз пришёл в общежитие, другой раз пришёл, третий...

Девчата, конечно, быстренько смекнули, что к чему: если находились в комнате, то они уходили, оставляли Федю с Леной вдвоём...

Сидели они с ним просто, разговаривали о том, о сём. Вообще, приятный такой парень.

Рассказывал, что он в Болгарии живёт в маленьком, уютном городке, возле самого Чёрного моря. Как там хорошо жить. (С ним).

Лена усмехалась:

- Да уж, хорошо.

Но он тут же подхватывал, что на Донбассе тоже неплохо, даже лучше.

- Я когда в Болгарии возле моря жил, оно мне так надоело! И я мечтал о том, чтобы перед моим окном степь... как его? да, простиралась. И вот здесь, на Украине, моя мечта сбылась. Только степь вокруг. Никаких волнов. Тишина.

Лена улыбалась:

- Да, я тоже люблю тишину.

А Федя снова подхватывал:

- Я здесь, наверное, навсегда буду жить!

(С тобой, Лена, мол.)

И по всей округе уже слух прошёл, что Федя с Леной вот-вот поженятся.

Кто-то в момент и бывшему ухажёру Лены, Семёну, доложил, что Федя к ней ходит.

В четвёртый раз к ней Федя приходит, сидят, как обычно, разговаривают...

Вообще-то, он ничего был. Лене понравился. Болгарин. Вот вышла бы за него, уехала бы в Болгарию, на море.

Ха!

А тут Семён заявился.

Услышали Федя с Леной - шаги по коридору, быстрые такие, громкие: шёл, как сваи забивал. Шаги приблизились: он пришёл. Он пришёл, открыл без всякого стука дверь, резко, заглянул раз, увидел, что Лена с Федей в комнате сидят (да ещё одни!), тут же хлобыстнул дверью в бешенстве и ушёл.

Федя на Лену удивлённо так посмотрел:

- Что это с ним?

- Да дурак потому что! - отвечает Лена. - Не обращай внимания!

А тут те же шаги приближаются, уже через минуту. Семён второй раз заглядывает, заходит. Стоит возле двери, злой до потери пульса, смотрит то на Лену, то на Федю. И что сказать не знает! Хватает с тумбочки шапку - Федина шапка лежала на тумбочке - хватает и не знает, что с ней сделать - он берёт эту шапку и бросает на пол. И кричит:

- Федя, что ты делаешь?!

А тот растерянно говорит:

- Ничего не делаю...

- А ну пойдём, поговорим.

Тут Федя встаёт со стула и...

И о чём они говорили?

Тайна, покрытая мраком...

О чём они говорили неизвестно. Но только после того разговора и Федя перестал к Лене ходить, и Семён сдёрнул. Вот уж, действительно, странный какой-то человек: сам не гам и другому не дам?

Да нет! Не может такого быть, чтобы Федя мог позволить Лену ему не дать!

Ну, неизвестно, как там, что, неизвестно...

Решили оба Лену кинуть. Решили Лену одну оставить. Совсем.

Лене, конечно, всё-равно. Но просто изводилась она: из-за чего?

Ломала она голову, ломала, да так и не сумела решить этой загадки.

Так и осталась без ответа.

'А может, и правильно. - решила Лена. - Может, Федя бы жил со мной, а думал за Ирочку. Могло так быть?'

Феде, конечно, двадцать два года стукнуло, так что ему срочно надо было жениться. Так что за Ирочку думай, не думай, а жениться всё-равно надо.

И Федя вскорости - наверно, через полмесяца уже - и вправду женился.

Это уже, наверное, ноябрь наступил. Ноябрь...

Вот так вот и заканчивался сорок восьмой год.

А Лена уже ни с кем не встречалась в это время - ноябрь, декабрь... Никуда даже не ходила.

Подумала, устроит тут, в миру, монастырь ненадолго. Хоть успокоится немного.

Придёт с работы, забьётся куда-нибудь в угол - или уголок! - сидит, читает, голову занять пытается. В неё влезают, естественно, всякие нахалы. Но Лена их отгоняет тут же. И снова - спокойствие, спокойствие, тишина, тишина...

Ну что-то Лена от той тишины захандрила. Ещё бы! Целых два месяца ни с кем не встречалась, ни себе, ни другим нервы не трепала - захандришь тут.

Вот так и жила спокойно. А в декабре раз...

Да, наверно, в награду за все невзгоды пришло к Лене, наконец, счастье. Нежданно-негаданно повстречала она свою любовь.

В общежитии - красный уголок. Сидит Лена, как обычно, там и читает журналы. Вокруг народ - кто чем занимается. Отдыхают, значит, - шашки, шахматы, журналы, то сё, пятое, десятое. А Лена сидит отрешилась, внимания ни на кого не обращает. Закрыла журналом голову - и даже не высовывается. Нету её тут - вот так.

Вдруг, чувствует, берёт её кто-то за руку.

Высовывает Лена голову из-за журнала, недоумённо оглядывается кругом. Смотрит на свой локоть - а его держит чья-то рука, тянет его куда-то. Лена даже испугалась: что это рука к ней привязалась?!

Злобно вырывает свой локоть и смотрит потом на нахальную рожу, его схватившую.

Смотрит - незнакомый... красивый парень... Белобрысый такой. С жизнерадостным взглядом.

Незнакомый, а всё-таки... Где-то раньше Лена его видела... Но где? Так и не вспомнила. Прямо знакомый незнакомец какой-то!

Кто же ты, о прекрасный юноша? - вопросительно смотрит Лена. А сама говорит:

- Что тебе надобно, старче?

Он произносит:

- Давай поиграем в домино.

Оказывается, он - третий, а четвёртого - нет. Вот его и послали искать себе... пару.

Лена говорит:

- Да я не умею!

- Ничего, научишься!

Лена подняла голову, а он сверху над ней склонился, как над цветком каким-то. А Лена смотрит на его волосы, куда-то дальше, на потолок. Он поймал её взгляд - и улыбнулся, подмигнул по-дружески (он так странно подмигивал, обоими глазами сразу, когда, улыбаясь, что-то лукавое говорил). Да, когда он улыбался... Странно. Сам весь такой серьёзный, печальный даже, можно сказать, а когда улыбался, так прямо - как Солнце из-за туч. А улыбался часто, по любому, буквально поводу. Вообще, интересный молодой человек.

Улыбнулся, значит, он Лене - и она ему в ответ улыбнулась. Потом спохватилась, подумала - что ж это она ему улыбается (не дай бог, ещё подумает что-нибудь не то - допустим, что понравился он ей), решила, надо ж сказать что-то. Сказала:

- А обижаться не будешь, если начнём проигрывать?

Он опять улыбнулся:

- Не бу-уду..!

Сволочь, такой голос у него приятный, так завораживающе он слова растягивал, так неторопливо речь вёл... Таким голосом, наверно, и мог тот самый кот учёный на дубе том разговаривать.

- Ну, раз не будешь - тогда пошли.

Идут они к тем игрокам. Лена - рядом с его плечом. Лена идёт, воздух перед ней не расступается, а прямо ветром каким-то завораживающим прямо в душу, прямо навылет летит, что: Лена - идёт - рядом - с ним.

Сели они играть в домино.

Естественно - Лена ж ни бум-бум - что побольше только выбрасывала, била его камни, свои (не умела совсем играть!) - они всё время проигрывали, проигрывали.

'Что ж это я за дура такая?' - Лена сердится уже, хочет выйти из-за стола:

- Не буду я больше играть!

А он удерживает:

- Да сиди ты! Подумаешь, проиграли. Корову, что ли?

Он по характеру Ленке дядю Федю напомнил. Такой же добродушный, улыбчивый, неторопливый. Да, тоже после каждого проигрыша улыбается, недоумевающе пожимает плечами: мол, как это я, такой красивый, умудрился только что проиграть? Но только внешне он не очень похож. Может, оттого, что без бороды? Да нет, отдалённое сходство всё же можно найти. Хотя нет, не очень похож. По характеру разве что. Впрочем, не Лене судить, она его мало узнала.

Потом ещё поиграли, попроигрывали немножко. Стали расходиться.

Напарник Лены вызвался её провожать. (О господи, только не это.) Подружки милые как увидят, что Лена с кем-то, так сразу скажут: ага, нового ухажёра завела. Так, это одиннадцатый или двенадцатый за последний год? (О, только не это!)

Просто стали у дверей красного уголка, разговорились. Выяснилось, что его Лёней зовут. А он откуда-то уже знал, что её - Леной. (Говорил, что давно её уже знает - ходит она, всё журналы читает). Его почему-то развеселило такое сходство - Лёнька, Ленка. Да, действительно, похоже.

О!.. Тут Лена с ужасом и поняла, на кого он её похожим показался! Лёнька, Ленка... Да на Ленку же, на чертовку эту, на Дочку, в смысле.

Ленка!

Ах, вот он ей кого напомнил.

Лёнька Ленке что-то рассказывает, о чём-то спрашивает... А Лена совсем растерялась, еле языком шевелит. Потом думает, надо ж, из вежливости хотя бы, разговор-то поддержать, спросить ради приличия, о чём-нибудь...

Тут он её спрашивает:

- А ты кем, если не секрет, работаешь?

И Лена в ответ бормочет:

- Да на обогатительной фабрике, уголь промываю...

И уже с интересом:

- А ты кем?

Он загадочно улыбается и говорит:

- Я работаю... составителем.

- О! Что ж ты составляешь? Книжки, что ли? Сборники?

Парень сначала рассмеялся, потом снова отчего-то сделался печальным, серьёзным. Посмотрел по сторонам, не слышит ли кто. Приблизился к уху девушки и сказал:

- Я составляю составы.

Так они и разошлись. Как будто навсегда. Почему-то.

И Лена не стала...

Пришла к Тоське домой уже поздно вечером.

Тоська лукаво спрашивает:

- Что ж это ты, Лен, припозднилась-то так? Я уже спать собиралась ложиться.

Лена, так же лукаво, улыбнулась и сказала:

- Да я сегодня весь вечер в домино играла. В паре с Лёнькой каким-то...

- С Лёнькой? Это такой, белобрысый, что ли?

- Ну да.

- А теперь понятно, что ты так поздно..! Это ж самый красивый парень в нашем общежитии! Вы что с ним встречаться стали?

Лена удивилась:

- Да ты что! Я его сегодня первый раз в жизни видела!

- А... - Тоська разочаровалась в значительности события (завтра даже рассказывать нечего будет). - Так ты, оказывается, не такая везучая, как мне показалось поперва.

И вдруг спохватилась:

- Лёньку нашего? Первый раз в жизни видела? Да ты что! За ним столько девчонок бегало, а ты только сейчас заметила? Да ладно... Может, и правильно. Всё-равно бы тебе с ним ничего не светило. Он же такой... - Тоська крутанула пальцем у виска и продолжила выступление. - Ирочка наша, ещё до Феди, предлагала Лёньке дружбу (встречаться, в общем). Так он что? Понёс неразберипоймёшьчто, околесицу какую-то - отказался, короче говоря. Мотя, подружка Ирочкина, услышала про такое дело, посоперничать тогда решила. Показать то есть, что она лучше подруженьки своей. И опять ничего - и ей дал от ворот поворот.

Да, после войны мужчины редкостью стали. Так что женщинам в то тяжёлое время час-то самим приходилось проявлять инициативу.

- ...С другой встречался, не встречался - бросил её. Ещё там некоторые за ним бегали. Без успеха, конечно. Да, знает парень себе цену. Так он вообще теперь зазнался, ни на кого внимания не обращает. Принцессу какую-то дожидается, видать. Так что вряд ли тебе его захомутать удастся.

Лена уже разозлилась от Тоськиной болтовни, сказала:

- Заладила одно! Капуста жирная, картошка без костей! Что ты ерунду какую-то порешь?! Не собираюсь я с ним встречаться.

И Лена правда, не стала...

Вот он ей пон-ра-вился! а видеть Лена его не хотела...

И поэтому в красный уголок не ходила больше ни разу.

Стоят Лена с Дочкой, костёр разводят. Огонёк такой маленький ещё, никак девчонки его разжечь не могут. И тут Дочка, ведьма эта, берёт кузов, бросает из него в огонь составы какие-то. Огонь тут ярится, вспыхивает, ползёт по брёвнам, с одного на другое. И Дочка с печальным торжеством на всё это взирает. И снова бросает в огонь свои составы. И огонь пуще прежнего полыхает... Лена кричит: 'Успокойся, наконец! Что же ты делаешь?! так ты и нас самих подожжёшь!' А Дочка молчит, даже не смотрит в сторону подруги. Знай бросает порошок в огонь. Полыхает... Искры летят во все стороны. Горячий воздух подхватывает их, в небо уносит. А небо - чёрное такое, ночь ведь кругом. И искры несутся туда, в чёрное небо. Красные искры. Вблизи костра стоять уже, конечно, невозможно. Лена отодвигается. Всё дальше и дальше. Но, хоть и далеко стоит, треск такой жуткий, что хоть уши закрывай. Лена-то отошла уже от пламени, а Дочка всё там, вблизи стоит. Как ей только удаётся там стоять? Языки огня уже чуть ли не лицо ей лижут, волосы уже прихватывают! Тут Лена смотрит на её волосы: просто поражается сходством. Кричит: 'Дочка, почему у вас волосы одинаковые? Лёнька что, твой сын?' А треск такой страшный, что Дочка, наверное, не слышит ничего, даже не оборачивается к подруге. А Лена сама вдруг вспоминает - да как же Лёнька может быть Дочкиным сыном, когда она уже шестнадцать лет как умерла?! А тут Дочка поворачивает к подруге своё обгоревшее лицо, поднимает ладони к небу и, расплываясь в пламени, кричит: 'Это я и есть!' А Лена в ужасе поворачивается и бежит, ослеплённая костром, в кромешную тьму, бежит, не разбирая дороги, спотыкается, раздирается в кровь и...

Так, в общем, и продолжала жить. В общежитии посидит, к Тоське, на работу - а больше никуда.

О Лёньке том приятно было иногда вспоминать. Подставит, бывало, подушку под голову - лежит, мечтает, в потолок глядя. Дочкин сын всё-таки. Родная, можно сказать, кровь. Чего б о нём и не подумать?

А так, чтоб увидеться с ним - нет, об этом и речи не может быть. У него девчонок много - вот пусть с ними и гуляет. Это куда лучше, чем с Леной, бесчувственной, годы свои молодые тратить.

Так, о чём это Лена думает? В общем-то. Кто тут кому чего предлагал? Лёнька о ней уже и думать, наверно, забыл, а Ленка тут лежит, до сих пор отказывается за него замуж вытти! И пытается выдумать причину своего отказа!

Аж самой смешно стало.

Вот так и пыталась выбросить его из головы.

А тут идёт с работы, со второй смены...

А почему одна?

Обычно ж с девчатами идёт...

Надоели они Лене все: Лена тут, понимаешь, грустит, можно сказать, а они идут, песни поют, веселятся... Даже помечтать не дают. Погрузиться в неведомое.

Погрузилась Лена, значит, в неведомое. Ночь кругом. Декабрь. Доходит до общежития. Ночь кругом. Декабрь. Метель ещё. А когда дверь в общежитие открываешь, так свет на порог льётся. Зайдёшь туда - там - свет, тишина. Никакой метели, никакого холода...

Открывает Лена дверь... А Лену хоп за руку!

Поднимает глаза в ужасе - смотрит - Лёнька (ух, аж от сердца отлегло: добрый Лёнька).

Говорит с такой радостью:

- Наконец, я тебя поймал. Давай поговорим.

И Лена с такой радостью на Лёньку уставилась, смотрит, улыбается отчего-то.

Да..!

И поговорили.

До того договорились, что стали встречаться.

Совсем Лена из-за Лёньки голову потеряла.

Она ещё очнуться не успела, чувствует, он поднимает её голову руками, она лежит в его руках, лежит голова с закрытыми глазами. Он целует её. Нежно.

Вдруг глаза её распахиваются.

И она отвечает ему...

Вот так вот и начали Лёнька с Ленкой бродить. Каждый вечер. Чуть ли не до часу ночи.

Декабрь. Мороз крепкий выдался. Вьюга, бывало, метёт. Дня белого не видишь. Утром на работу идёшь - темно, вечером возвращаешься - темно. Зимой всегда так. Такое впечатление воздаётся, будто полярная ночь наступила. Но тогда Лена полюбила и снег, и вьюгу, и полярную ночь... и Лёньку...

Даже работать сразу стало как-то легко. Знаешь, что вот, закончишь работу, пойдёшь домой - а там тебя уже ждут. И ты уже знаешь, как проведёшь вечер. Точнее, не знаешь ещё, знаешь только с кем, и то, что вечер будет прекрасен.

Даже и хорошо, что метель, хорошо, что мороз. Зароешься губами в мягкие волосы любимого - и всё-равно тепло. Или наоборот - станешь согревать его лицо - своими губами, руками, шеей...

Однажды бродили Ленка с Лёнькой где-то в степи. Хоть и снег по колено, а далеко забрались. Тьма кругом - как в гробу. А снег - белый, белый, ровный, ровный, до самого окоёма. А позади только их следы, снегом заметаемые. Да ещё огоньки станции кое-где проблескивают. Если б не эти огоньки, так и заблудились бы.

А метель не на шутку разыгралась. Ветер вверху так и подвывает. А не страшно. Даже весело. Романтика, можно сказать.

Да, метель такая. Шаг шагнёшь, оглянешься, а твой след уже наполовину занесло. Если б ребята по колено в снегу не утопали, так и их бы самих метелью той унесло.

А что ж! И уносило почти. Прошли они не знамо сколько. Выдохлись начисто. А тут метель ещё - качает их, как деревья. Ленька улыбается и говорит:

- Ух, устал совсем. Сейчас рухну от усталости. - и сам же раскачивается, усталость изображая.

Демонстративно так пораскачивался - и в самом деле в снег рухнул. Сделал вид, что за Ленку пытался ухватиться - и подружку за собой потащил.

Провалились они в снег что-то глубоко.

Лежат.

А сердца от усталости (да и не только) бьются. А снегом сверху присыпает уже. А небо - чёрное, белое. Тишина кругом. Любимый человек у обоих рядом. Хорошо так.

Хорошо так после трудного похода рухнуть на спину, лежать, отдыхать, смотреть в высоту, слушать метель.

Лёнька тут подобрался к Ленке, прикрыл её своим телом. Обнял её голову своими руками, поцеловал.

Да, здорово, в самом деле...

Тут Лёнька прошептал:

- Здорово...

А Лена тогда ещё посмела жаловаться, что было бы совсем здорово, если б ещё снежинки в лицо не мели! Вот Лёнька и решил любимую прикрывать, обнимать...

И Лена - тоже - обвила его...

Так и лежали.

- Пусть совсем заметёт.

- Пусть...

Лёнька тёплый такой... С ним нигде не замёрзнешь...

Вот они там ласкались, целовались, а снегом их заносило, заносило... Так и совсем занесло.

Ни клочка неба не увидать. С ума сойти мрак какой - приятный.

И Лёнька - что не так тесно - раздвинул плечами стены той берлоги, приподнял спиной наметённую крышу. Сразу стало так - уютно и просторно.

Под снегом так неожиданно тепло оказалось. Никак Лена не ожидала. Она попросила Лёньку отодвинуться от...

Лёнька расстегнул ей пуговицу, верхнюю, раздвинул ей шарф, прокрался к её шее. Потом подумал и пониже спуститься...

Да и, надо сказать, удалось мальчику, удалось. Конечно, не до последней возможной степени, но всё-таки.

Всё-таки...

Хоть под сугробом тепло, жарко даже. Но снег ведь, и обнажаться совсем - не дозволительно. Так, немножко разве что...

Однако ж кисти Ленкиных рук Лёнька обнажить всё-таки посмел, стянул с подружки перчатки - и бедному мальчику в отместку больше подружки досталось. Забралась она своими холоднющими руками прямо к нему под рубашку, прямо к его тёплому животу. Провела руками, чтобы согреть их, до самой груди. Бедный Лёнька аж замер от восторга - как от холодного душа!

Так он Ленке решил ответить тем же самым!

...Потом угомонились оба немножко. Улеглись спокойно. Насмеявшись, нацеловавшись, наласкавшись...

А Лёнька уже через минуту Ленке и говорит:

- Лен... Ты слышишь, Лен?

- Что?

- Проведи мне, пожалуйста, ещё раз руками под рубашкой... Знаешь, так приятно...

Так приятно...

Декабрь. Всё тот же мороз.

А Ленка с Лёнькой снова вместе, гуляют по улицам.

Полгода назад, летом, послали же работников фабрики в колхоз. В июле поехали. Крестьянам с уборкой помогать.

На грузовике едут, и Вася, тот, который в свадебном платье почему-то ходил, в белом-белом (и оно ему не шло), он вдруг тычет на Лену своим пальцем и говорит во всеуслышанье:

- Вот эта девушка, Лена, я с ней встречался, но она что-то заерундила: ни слова, ни полслова - и пошла с другим.

Вот, сволочь, заладил одно: ни слова, ни полслова, ни слова, ни полслова!

Больной какой-то, честное слово.

Так и приехали в колхоз. И там Лена познакомилась... Да даже не там, а в машине... Познакомилась с этим, Иваном Новиковым.

Иван услышал, какого поведения эта дама - то с одним пошла, то с другим - вот и смекнул быстренько: ага, такая вот мне и нужна.

Познакомилась, в общем, там, в колхозе, с ним встречается, всё по-хорошему. Он Лене нравится - такой, симпатичный парень. Хорошо относился к ней.

Вот и начал к знакомой со временем приставать. Не сказать, чтобы сильно приставал - так...

Что-то сидят они вечером на завалинке, разговаривают, он ей шейку начал ласково целовать, Лене, конечно, наплевать, пусть целует, раз нравится, сама Лена ему не отвечает поцелуями, но задумывается, вроде, о спасении его души:

- Дома у тебя, наверно, девчонка есть, дожидается тебя. А ты тут со мной.

Иван что-то промычал в ответ неопределённое.

Потом оказалось, что он вообще - женатый. (И всех ребят предупредил: только попробуйте сказать ей, что я женатый!).

Ну возлюбленную весть эта, слегка только запоздавшая, естественно, не очень-то шокировала, Лена и сама как-то догадывалась.

Так - получилось - там, на станции Чумаково, где они жили, жена вперёд узнала, что её муженёк любовницу завёл. А Лена вот не знала в то время, что жена вообще существует.

Вот и стали по деревне трепать языками: чтоб женатый да встречался просто так?! Да не может такого быть!

Может, не может, а с Леной он действительно просто так встречался. Хотя всё-равно никто не верил. Да герои сплетен и не очень-то стремились разубеждать население.

И несколько раз, правда, с Новиковым Лена поцеловалась. Сидели они как-то, приблизил он к ней своё лицо, всё ближе и ближе к её губам подползал. Приятный такой, одеколоном пахнущий.

А Лена тогда ещё не целовалась ни разу. Почему-то так вышло. Странно. Отворачивала Лена своё лицо, отворачивала. А потом подумала: 'А что это я отворачиваюсь? Любопытно же попробовать, как это люди целуются!'. Раз уж невинность её пропала, так пропади пропадом и первый поцелуй! Пропадай моя телега, все четыре колеса.

Повернула Лена к Ивану своё лицо, всосался он в её губы...

Ну так, приятно, в общем-то. Чуть-чуть даже понравилось.

После того, как с Новиковым в тот вечер расстались, Лена минут пятнадцать возле колонки полоскала свой рот. Так противно - это чужое прикосновение. Аж передёргивает.

А о том, что Иван женат, Лена, как водится, узнала самая последняя в колхозе.

Лена вернулась на станцию, зашла в кассу деньги получать, что в колхозе заработала. И кто-то ей ляпнул:

- Вон стоит, Ивана Новикова жена. Пойди, познакомься с ней.

Знакомиться с женой своего возлюбленного ей не хотелось. Просто мельком взглянула на неё, отвернулась и ушла. Даже обрадовалась немножко, что повод для того, чтобы от Новикова отделаться появился.

Уже, значит, они из колхоза приехали - Иван же всё-равно к ней приходит.

И языками окружающие трепать, само собой разумеется, продолжают тоже.

А ведь дура Ленка! Да? Правда? Дура!

Лене было мерзко то, что у неё произошло с дядькой. Но она решилась на эксперимент.

Решила полюбопытствовать - как это, вообще, бывает между мужчиной и женщиной. Решила испытать, наконец, - человек нравится - как это будет в нормальном виде? Хотя бы по симпатии. Как это будет: так ли это прекрасно, как рассказывают или как? Хорошо или нехорошо?

Всё-равно уже все на станции осведомлены, что Лена женатому мужику отдалась - так что ей терять нечего. Пусть люди хоть не зазря языками треплют. Думает, отдамся Ивану, а потом отделаюсь от него как-нибудь. Тоська работала в ночную смену и Лене ключ всегда оставляла.

Лена думала, как же Новикова на хату к себе зазвать поприличнее. И на её счастье как раз дождь пошёл, и Лена говорит:

- Что ж это мы будем стоять тут под дождём? Дома никого нет - Тоська на работе. В ночной смене. Пойдём, у неё дома посидим!

И пошли они.

К Тоське на квартиру.

Там Лена с Новиковым и переспала.

Ничего, никакого удовольствия не получила.

Наутро просыпается - пустота совершеннейшая. Казалось, от тела одна оболочка осталась, а пустота сквозь неё разлетается во все стороны со страшной скоростью, расширяется, ничто её удержать не может. Тогда до Лены дошёл смысл выражения - душа разрывается на части.

Повернулась она к Ване, а он тоже не спит. Смотрит на неё. Оказывается, не спал всю ночь, любовался, как любовница спит...

- Вань, лай мне, пожалуйста, папиросу?

- Ты что, куришь разве?

Взяла в губы папиросу, Ваня так заботливо чиркнул спичкой. Лена затянулась - дым сладкий такой, приятный, успокаивающий - выдохнула в потолок, откинулась на подушку.

- Нет, покуриваю. Иногда.

Лежали они минут десять молча.

Ваня смотрел на Лену.

А Лена обмывала дымом потолок.

Да Лена так и думала - переспит - раз женатый - да на фига он ей нужен!

Лена берёт и пишет ему письмо. Прощальное. Надо же как-то об'ясниться?

Думает, чего б ему такого написать? Не хочется всё-таки обижать человека. Всё-таки нравится он её, нравится, от всей души нравится...

Но не могла она так больше! Понятно?

Села, написала:

'Я вас люблю (к чему лукавить?)...'

И - не пишется дальше никак. Думает, что же дальше написать? Может:

'...но вы женаты, вот и живите век с своей женой'.

Да нет, не пойдёт. Он ещё возьмёт, разведётся с дуру - и ни жены, ни любовницы больше не увидит.

Ну ладно, решила, что напишет - правду, что причина совершенно не в нём. А какую ж указать причину?

А!.. - к чорту, к чорту, к чорту!

Чего тут мудровать? Лена написала:

'...но я другому отдана; я буду век ему верна'.

Потом решила: глупость какую-то написала. Несусветицу... Но как же исправить? Да хватит уже, хватит, хватит! Закрыть надо на это глаза.

Лена подписала письмо псевдонимом:

'ЗОЯ'.

Чтобы Новиков не знал, от кого.

Он, значит, прочитал.

Он пришёл в общежитие.

Он наткнулся на Лену в коридоре, остановил:

- Лен, подожди, мне у тебя надо что-то спросить...

А сам, Лена увидела, письмо её в руке держит.

Другой же рукой ладонь ей сжимает.

Лена грубо так ладонь свою вырывает, смотрит ему прямо в глаза и кричит:

- Ну чего тебе ещё от меня надо?!

Тут же захлопали двери по всему коридору, любопытствующие рожи соседей стали высовываться: интересно, мол, что ж это за сцена там, в коридоре, происходит?

Ваня смутился, опустил голову, пробормотал:

- Да ничего!

Повернулся и ушёл.

Новиков-то ушёл, а его жена наоборот, пришла как-то в общежитие. Решила, видать, семейный конфликт уладить, который после разлуки с Иваном не завершился - естественно. (А может быть, только и начался).

К девчатам зашла в комнату. Лену спрашивает. Те сказали, что Лены нет, не знают, когда будет и так далее.

Упорная жена решила подождать.

А Лена, значит, - ага - ещё подразнить жену решила, узнала ж, что она пришла, вести по общежитию быстро разносятся.

И Лена заходит к ним в комнату, вежливо, с улыбкой, здоровается:

- Здравствуйте.

Жена ж не знала, что та девушка - это именно эта.

- Лена Савельева вам нужна? Нет, я не Лена Савельева. А Лена Савельева - она ж на работе уже, в ночной смене. Вы что, девчата, не могли сказать? Забыли, что ли? Вот, забыли - и держите человека зазря. Разве так можно? Она б до утра тут с вами просидела. Напоили чаем хотя бы...

Попили они с мадам Новиковой чайку поговорили там с ней о погоде, о том, о сём, ля-ля, ля-ля - и жена потом ушла.

А девчата Лене потом и говорят:

- Слушай-ка, Иванова жена тебя собирается бить.

- За что это?

- За то, что ты с Иваном.

- Да он мне даром не нужен, так что пусть супруга успокоится.

Наверно б жена всё-таки не успокоилась, но Иван ей сказал:

- Если ты Лену хоть пальцем тронешь, я и дня с тобой жить не буду.

Ну, похоже, он слов на ветер не бросал, потому что жена его больше приходить не стала.

Оставила Лену в покое.

Вот Тоська к Лене прибодалась тогда!

Спрашивает:

- Лен, а что это ты с Ваней перестала гулять?

Лена говорит:

- Не собираюсь я на такие вопросы отвечать!

А та снова:

- Вы что, поссорились с ним?

- Это что, допрос?

- Или он тебе не понравился? В чём-нибудь?

- Да... Кажется, допрос...

- А что, повстречалась бы с ним ещё. Нарадовалась жизни!

Тут Лена и задумалась, рассказать ей или не рассказать? Чтобы она поняла, почему Лена теперь не может наслаждаться жизнью. Тоська же ей вроде как задушевная подруга была, куда ни начисто.

Думает, скажу, а Тоська обнимет её по-дружески за плечо, придвинется, скажет: 'А что тут такого, Лен? Со мной такое раз пятьдесят случалось - и ничего, всё нормально. Ничего страшного. Подумаешь, мало ли дураков на свете! Если на каждого внимание обращать...'

А назавтра небо - чистое-чистое, ни облачка, и всё мгновенно забудется, и можно жизнь начинать заново.

Ну Лена же Тоське и рассказала. Рассказала подруге про изнасилование, что родной дядька её изнасиловал.

И добавила:

- С тех пор я на мужиков и смотреть не могу. Потом у с Новиковым и пришлось расстаться.

Но Тоська, лучшая подруга, ни словечка не вымолвила на признание Лены - глаза вытаращила только от удивления, потом загадочно заулыбалась, намотала на ус, и всё.

Так Лена сразу и поняла, что очередную глупость сделала. Спрашивается, на кой рассказала? Говорят же, подруга - первый враг; да и правильно говорят.

С этой, Тоськой, Лена бродила как-то по парку (неизвестно для чего Тоська вдруг вздумала в парке побродить, а Лена - свежим воздухом подышать вышла). Бродили, значит, по парку и познакомились там с парнем.

Видно, Тоське тот парень понравился, вообразила, что он именно из-за неё к ним решил подойти.

Ну, из-за неё, так из-за неё, пусть, думает Лена, знакомятся, если хотят. А Лене все безразличны были, Лена ни в кого не влюблялась и ни с кем не это самое.

И этот парень решил девчат угостить конфетами. Говорит:

- Девчата, подождите, постойте!

Ну и они, значит, пошли потихонечку...

Убежал, закупился конфетами. Идёт обратно, такой довольный.

И угощает.

Тоська, та взяла. А Лена... ясное дело, - баран, как упёрлась... Она говорит:

- Не хочу.

Сколько он её не уговаривал... Она всё одно... Уже рычать стала:

- Не хочу! Я же русским языком сказала - не хочу!!

Парень обиделся вконец, взял зафуговал кулёк с конфетами в кусты и ушёл.

Кошмар! Жениха отшила!!

Тоська набросилась на подругу:

- Ты могла хоть одну конфету взять?!

Лена тогда ещё пожала плечами, оправдываться попыталась:

- Ну не захотела - ну и не взяла...

Тоська, видно, влюбилась в того парня с первого взгляда, что на Лену так выступила. Вот и решила отомстить за то, что подруга свои коварством погубила их великую любовь.

И растрепала по всему общежитию её откровения. И по всей фабрике прославила Лену.

Лена же ни сном, ни духом ничего не знает.

Вот к ней Нюська во время работы подходит и говорит:

- Эх ты, зачем же ты Тоське рассказала..! И в общежитии, и на фабрике об этом только и слышишь. Да... подкинула ты новостей в нашу кодлу.

Выяснилось, что Лена не только - то с одним пошла, то с другим пошла; не только с женатым мужиком гуляла; так ещё вдобавок и под дядьку! родного!! легла!!! - и только потому, что кагэбэшник, только для того, чтобы пристроиться на процветающий Донбасс.

Услышала Лена эти новости. Махнула досадливо рукой. Ну рассказала и рассказала.

Ну что ж, всё как есть, так Тоська и передала. Всё правда. Тут даже крыть нечем. Да, кроме мата.

Но Лена с Тоськой даже не ругалась.

Просто отстранила её и перестала с ней общаться.

Общаться-то перестала, но всё-равно за Тоськину болтовню ей пришлось расплачиваться. Расплачиваться.

У комендантши дочка вышла замуж, и жили они втроём с зятем в общежитии, в самой просторной, можно сказать, квартире, на первом этаже.

Естественно, дочка комендантши в результате такого сожительства забеременела - и, в конце концов, положили её в больницу. Зять же вдвоём с тёщей моментально почувствовал себя одиноким - он решил особенно не скучать. Активным товарищем заделался: все у него в комнате собирались - и ребята, и девчата. Конечно, первый этаж, все мимо их квартиры проходят - и что ж не зайти в другой раз. Тем более, сам комендантши зять всех зазывает. Общительный такой парень попался.

Собирались все там и болтали, рассказывали всякую ерунду.

И однажды - сразу видно, у Лены настроение такое, неважное было: у Лены листок бумаги - она сидит, пишет, пишет. Решила стихотворение сочинить: думала, интересно, получится или нет. Вокруг народ - смеётся, болтает. А Лена уединилась с листком - и ничего вокруг не слышит, не замечает.

И не обратила внимания, что зять комендантши всех выпроводил из комнаты.

- А ну, ребята, выйдите-ка минут на десять, мне тут с девушкой - вон, видите, замечталась - поговорить кое о чём надо.

О чём он хотел поговорить?

Подходит к Лене, хватает за шею (за шею!) - и на кровать.

У Лены от неожиданности аж листок с карандашом в разные стороны полетели.

И сильная борьба там получилась.

Но ничего у мужика не вышло.

Потом он уже, видно, расхотел: увидел, что борьба затягивается - а времени так мало. В самом деле, и кончить не успеешь, пока все обратно вернутся, соберутся глазеть.

Оставил Лену в покое.

Только пощёчину влепил с досады - и сразу успокоился.

Но его понять при большом желании можно. Жена в больнице сачкует, рожать, видите ли вздумалось. А он тут, бедненький, сидит, голодает. А тут шлюхи всякие, вроде Лены, ходят - сами же ходят, никто ж их силком не тащит. Почему б их и не использовать по назначению?

Использовал же кагэбэшник её! Но если начальству дозволено, так почему б и ему, собаке, не попытать счастья?

Вот и попытал. Не счастье, конечно, - Лену. Лену.

Коллектив бы не стал возмущаться такому поведению.

И обратно все зашли в комнату, минут через десять, как договаривались - и всё как ни бывало. Опять веселуха, болтовня.

Неизвестно, может, они и подумали, что у Ленки с комендантшиным зятем что-то произошло: это самое, в смысле. Ленка ж после борьбы сидела вся растрёпанная, раскрасневшаяся.

Словом, опять подкинула новостей в кодлу.

Ещё одно очко подкинула в копилку мужской доблести комендантшиного зятя.

Он, конечно, не стал распространяться про свой позор. Про то, что у него ничего не вышло. И врать про то, что Ленка ему отдалась только так, он тоже не стал. Иначе б комендантша его мигом из просторной комнаты общежития вытурила. Чего ж он добивался? Только что удовлетворения физиологической потребности? Нужду справить захотелось?

Дурак.

Вот, дураку в лапы попадёшься, сам дураком будешь.

Сидит Лена, вся красная, взлохмаченная. А компания та, ей кажется, глядит на неё, понимающе перехихикивается, перемигивается, перешёптывается.

Так и ждут, кажется, что она сорвётся, закроет от стыда лицо руками и выбежит из комнаты под общий смех.

А Лена сидит. И с места сдвинуться не может.

Тоська, после размолвки пришла, значит, к Лене мириться.

Однако ж примирение у неё довольно-таки странно выглядело поначалу. Набросилась она на подругу:

- Ну и что, что я там что-то про тебя рассказала. А ты что, про меня никогда ничего не рассказывала? Да? Никогда? Ничего? Да ты сама меня предаёшь на каждом шагу!

Да? В самом деле? На каждом шагу? Ну ладно.

Да, Тоська права, лучшая защита - это нападение.

- Хорошо, Тоська, - говорит Лена, - я говно, да давно, а ты засеря, да теперя.

Подружка вылупилась на неё, а Лена продолжила:

- Вот поэтому - чтобы не предавать друг друга - мы и перестанем общаться.

Тоська ещё потрепыхалась немного. Потом всё-таки решила сменить тактику. Расплакалась, прощения попросила. Так она привязана к Лене была. Навязалась на её голову.

Лена бы с Тоськой, конечно, и так помирилась. Точнее говоря, примирилась б с её существованием в своей жизни.

Слёзы на неё всё-равно никакого впечатления не произвели. Просто так помирилась с Тоськой - надо ж, ёлки зелёные, хоть с кем-то общаться.

Когда подруга ушла, Лена раскрыла окно в комнате. Глянула вниз и весело подумала: 'Может, выброситься из окна?'

Вот тебе, Лена, и клочья порванной тучи - ветер, вот тебе и выжженное небо - закат, вот тебе и дорога дольняя - прямо перед окном; пожалуйста!

Только место надо выбрать поудобнее, куда бросаться. Почище местечко для своего трупа - а то перед окном, видно, и так уже всё кровью залито, не знаешь уже, куда и бросаться. Места живого не найдёшь.

Вдруг Лена видит, идёт по дороге скелет в спецодежде. На плече совок несёт. Останавливается под окном - и начинает совком кровь соскребать. Соскрёб, значит, и ей так рукой машет - мол, прыгай, Лена, теперь-то уж можно!

Лена вдохнула вечерний воздух. И отрывисто залаяла.

Зачем Лене вспомнилось это кошмарное лето? Уже полгода прошло. Сейчас декабрь. Пора забыть. Тем более, сейчас совсем другая жизнь началась. Ленка - с Лёнькой.

Они снова вместе, гуляют по улицам.

В ту степь решили больше не ходить - скучно по несколько раз одно и то же повторять.

Чтоб такого новенького придумать?

Да ладно! С Лёнькой, с ним не соскучишься. Бродили с ним по улицам по несколько часов в день, разговаривали - потом даже не помнили, о чём - смеялись - и нескучно им было. Кому-то даже странным может показаться - почему?

Да всё потому же!

Но всё-равно со временем по одним и тем же улицам - хоть и с Лёнькой - бродить надоедает.

Стояли они как-то под белой берёзой, целовались, конечно, обтрясали друг друга от снега. Перед этим обтрясали друг на друга снежные сугробы с веток, снежками кидались.

Выдохлись, в общем.

И Лена ему и говорит:

- Что ж это мы будем стоять тут на холоде. Дома никого нет - Тоська на работе. В ночной смене. Пойдём, у неё дома посидим!

И пошли они.

Пришли, сидят на кровати, разговаривают: ля-ля, ля-ля.

Тут Лёнька Ленку грубо так поцеловал, почти укусил. Схватил за шею (шею!) и повалил на диван, платье ей задрал выше колена, чуть ли не трусы уже начал стягивать.

А Ленка чуть в обморок не впала, перед глазами всё потемнело. Но вдруг опомнилась - и двинула Лёньку освободившимся коленом поддых хорошенько.

Тот чуть не задохнулся. Отстал, конечно. Сразу опомнился.

Спит, смотрит на подружку, потрясённо так.

Он сел, и она села, сидит в пол уткнулась взглядом, ладонями лоб закрыла.

Молчат.

Он на неё смотрит, а она - в пол.

Лёнька уже просит:

- Прости. - руку Ленки берёт в свою. - Ну прости.

Ладно, пусть уж держит, раз ему так хочется. Всё-равно она на него не смотрит. Ленка сидит и думает: 'Вот, он такой же, как и все'.

Такой же, как и все.

Сидит, мысли в голове путаются, ни о чём думать сейчас не может. Да, Лена, сейчас, самое главное сейчас - это в себя притти. Потом уж можно разобраться во всём.

А потом ей в голову ударило: 'Стоп. Если девчонка предлагает итти в пустую, тёплую квартиру, о чём же он мог подумать? Вполне мог подумать, для чего!'

И Лёньке, уже вслух, говорит:

- Ну ладно, всё хорошо. Всё в порядке вещей.

И она с ним помирилась.

Ленка ж его тогда полюбила уже. Не думала, не гадала, что влюбится когда-нибудь, а тут - раз - и влюбилась.

Как же его теперь, радость свою, не простить?

Простила...

И тут же оделись и ушли. Из этого дома. Больше туда не возвращались.

Долго в этот вечер не свиданничали. Против обыкновения. Главное, что мир установился. Теперь можно и распрощаться до завтра на хорошей ноте. На устойчивой ступени.

И пошли по улице. Метель мела.

Лёнька проводил Лену до дому. Распрощались до завтра. Чмокнула Лена его в щёку, чтоб не скучал, не раскаивался. Рано, между прочим, в этот день разошлись.

Когда Лёнька перед Ленкой оправдывался, и она уже склонилась к прощению, возлюбленный её улыбнулся и почему-то брякнул:

- Я просто хотел тебя испытать.

Нелепость какая-то. Лена тогда не обратила внимания особого на эту шутку. А потом, вечером, когда уже вернулась к себе домой и в голове стал прокручиваться прошедший день, эта фраза почему-то прояснилась для неё.

Хотел испытать?

Ну да, конечно. Он же наверняка слышал то, что про Ленку другие рассказывают. Что она под дядьку родного, кагэбэшника, легла только так, что под Новикова, женатого мужика, легла, немного поломавшись, что под комендантшиного зятя легла вдобавок безо всякого, десяти минут буквально хватило на всё про всё (хотя комендантшин зять и открещивается, каналья, - за квартиру, видать, держится).

Но Лёнька явно не из тех людей, который верят слухам всяким, чужим домыслам.

Вот Лёнька и решил убедиться на собственном опыте... Нет, ну в шутку, конечно, сказал это - надо же как-то об'яснить попытку столь грубого домогательства; но всё-таки при неудачной попытке удалось добыть ценные сведения.

И Лёнька убедился... в том, что Лена - ...порядочная девушка. Не отдаётся, кому вздумается. Даже после трёх недель знакомства.

Порядочная девушка.

Неизвестно, неизвестно. Может, она и порядочная, да какая она, к чортовой матери девушка?!

Вот что бесило больше всего.

Ну как Ленька узнает, что он у Ленки не первый (и даже, можно сказать, не второй; вероятно, четвёртый, седьмой? одиннадцатый?? пятнадцатый???) Все его представления о возлюбленной мигом разрушатся. И Лёнька с Ленкой разбегутся друг от друга сломя голову, убеждённые в порочном нраве друг друга.

- Я просто хотел тебя испытать.

'Может, Лёнька слышал о моих приключениях, поэтому и решил... - думала Ленка. - А может, не поэтому... Чорт его знает!'

'Что же Лёнька дальше сказал? Что-то важное!' - Ленка никак не могла вспомнить. - А, вспомнила! Он сказал: 'Извини, Лен, больше этого никогда не повторится'.

Да, Ленька, Ленка с тобой согласилась и решила сделать всё возможное, чтобы этого больше никогда не повторилось.

Ленка решила сберечь Леньку от ненужных переживаний. Беречь можно по-разному. Ленка решила - по-своему.

Другими словами, решила, что Лёнька встретит какую-нибудь девчонку, получше, чем Ленка; пусть его первой будет другая; пусть всё у него будет нормально, как у людей.

Собралась Ленка с Лёнькой уже расставаться - а тут Новый год нагрянул. Ну, думает, ладно, уж Новый год отметим по-нормальному, с хорошим настроением, не станет она праздник портить - а потом уже всё.

Новый год встретили у Лёньки.

Точнее говоря - у его тётки. Лёнька раньше в Ленинграде жил. Отца на фронте убили. Мать от голода во время блокады умерла. После войны Лёнька уехал к тётке на Донбасс. Тут и остался. Тётка его любила. И Ленку почему-то - тоже.

Поэтому тётка на Новый год ушла к подруге - так что Лёнька с Ленкой смогли спокойно отметить праздник вдвоём. Под Новый год Лёнька разбогател, обзавёлся граммофоном. И двумя пластинками к нему: одна - с песнями в исполнении Марка Бернеса, другая - 'Ленинградская симфония' Дмитрия Шостаковича. Где ж эти пластинки откопать-то сумел? Ну естественно, Лёнька же составителем работал, железнодорожные составы на станции составлял; а железнодорожники - такие ребята, ездят по всей стране, так что чорта с рогами привезти могут, если попросить, не то что пластинки.

Так вот Лёнька с Ленкой всю новогоднюю ночь эти пластинки и слушали.

Марк Бернес Ленке больше нравился: грустные такие песни, трогательные, как раз под состояние души подходили. А Шостакович - барабаны гремят, скрипки скрипят - не очень.

Лёньке нравилось и то, и другое.

Когда слушал Шостаковича, ему почему-то представлялась бескрайняя заснеженная степь. Он стоит на краю города и видит ветер, который сносит ветхие заборы, ломает ветки деревьев, но телом не ощущается. А в мёртвой, заснеженной степи начинается сильнейший буран, от земли до неба - снег. Бесшумный буран, который можно только видеть, не слышать. Бесшумный буран приближается. Он всё ближе, ближе - и наконец врывается во все чёрно-белые улицы города. Снежный взрыв разносится в улицы, всё дальше и дальше. Белая земля, белое небо. Только чёрные дома просвечиваются сквозь снежный ветер.

Ленка положила голову Лёньке на плечо и слушала слова Агатова.

И Ленка тогда поняла, что если останется с Лёнькой, то ничего страшного с ней больше не случится. Потому что он - её. А она - его.

Засыпала Ленка у Лёньки на коленях под Шостаковича. А Лёнька гладил её по голове, как кошку, своей ладонью. Ласково, приятно. И снилась Ленке снежная, белая-белая метель в бескрайней степи. А Лёнька не спал всю ночь, чтобы с любимой ничего не случилось.

Уже почти забылось то, что Ленка Лёньке хотела сказать после праздника.

Словом, продолжили встречаться.

Уже снег сошёл: трава кругом, суслики, как пружинки, прыгают.

И куда Ленка с Лёнькой только не ходили - и в поле далеко, в траве валяться, и за терриконы, на бетонных плитах, нагретых Солнцем, нежиться, как ящерицы - но никогда больше никаких недоразумений не происходило.

Когда Лёнька Ленке на Солнце расстёгивал платье, целовал плечи и грудь, Ленка, с ума сходила, запускала пальцы в его белобрысую голову.

Но пускать его дальше она всё не решалась.

Однажды Ленька отобрал у возлюбленной только что надушенный платочек и в карман к себе положил. Да Ленка, естественно, и не возражала. Ей это, конечно, даже нравилось. Такая любовь к её вещам. Лёнька сказал:

- Раньше рыцари платочки своих прекрасных дам на шлем повязывали. Шлема у меня нет, так что я буду твой платочек в кармане носить, возле сердца.

Так на этом дело ещё не закончилось. Он у неё вдобавок ещё и фотокарточку выпросил. Ленка две ночи от счастья не спала. Потому что он перед этим ещё и свою подарил.

Ленка говорит:

- А ты знаешь, что свои карточки дарить - это к разлуке?

Лёнька улыбнулся и пожал плечами. Потом спохватился и ответил:

- Вот глаза любимым целовать - это тоже к разлуке.

Приблизился к любимой и осторожно поцеловал в прикрытые веки.

- Видишь, Лен, когда что-то нравится, тут уж о приметах не думаешь. Но, надеюсь, минус на минус даст плюс.

Потом помолчал немного и спросил шёпотом:

- Лен, тебе же нравится, когда я тебя целую?

Ленка посмотрела на него, улыбнулась и вполголоса ответила:

- Нравится.

В общем, гуляли, песни пели. Ленке с Лёнькой весело было.

Иногда в столовой, бывало, сидят, рассказывают друг другу или своим соседям по столу что-то смешное (Лёнька вообще любил что-то рассказывать, как, в общем-то и Ленка); рассказывают, значит, а к ним, смотрят, уже соседние столики придвигаются (что вы тут, мол, смеётесь? можно, мы тоже?). Так Ленка с Лёнькой и становились душой любой компании.

Удивительно просто. Стоит завести одного хорошего друга, как у тебя тут же появляется масса всяких хороших приятелей. Люди просто тянутся к тебе. Может, оттого, что ты просто добрее становишься, веселее.

Ну да ладно. Что теперь об этом говорить. Ты и ко всем людям начинаешь как к своим друзьям относиться.

Нюська даже как-то сказала Ленке, с восторгом таким:

- Да вы самая красивая пара на нашей станции!

Да, может, и так. Лёнька считался первым парнем на деревне, на станции, то есть. Но Ленка тоже не считалась уродиной. Так что да...

Ленке тогда уже двадцать четыре года стукнуло, а выглядела она, наверное, на девятнадцать. А Лёньке - тому как раз девятнадцать и исполнилось. Так что, можно сказать, они на ровесников походили.

Лёнька даже поразился, когда Ленкин паспорт разглядывал:

- Лен, тебе что - уже двадцать пять?! ...А я думал, что ты тридцатого года, как и я...

Ленка рассмеялась и говорит:

- Не двадцать пять, а двадцать четыре. На самом деле, я двадцать пятого года рождения. А почему в паспорте 1924 год написано?

- Ошиблись... Перепутали с кем-то.

Потом Ленка ему ещё сказала, что её даты вообще все перепутали, что родилась она не 24 июня, как в паспорте написано, а 7 апреля. И Лёнька на неё жутко обиделся, что из-за этой ошибки в паспорте он пропустил день рождения любимой.

Но Ленка его успокоила. Она ведь свой настоящий день рождения терпеть не могла. 7 апреля - это ж благовещенье. День зачатия Христа. В этот день ничего делать нельзя. В этот день птица гнездо не вьёт, девица косу не плетёт. А Ленка ж такой тяжкий труд замыслила - рождаться её на ум взбрело. Вот, наверно, от этого греха великого и все её беды пошли.

Но порешили они с Лёнькой 24 июня день рождения Ленки отметить. Как в паспорте написано.

И всё. Больше про свой паспорт Ленка даже Лёньке ничего рассказывать не стала. Никто ничего не должен знать. Даже Лёнька. Лена уже тогда поняла: всё, что про неё узнают может быть использовано против неё, а значит, скорей всего будет использовано. Так что никому больше не доверяла. Даже Лёньке.

Встречались, встречались, встречались...

Но встречайся, не встречайся, гуляй, не гуляй, а Лена думает: 'Как же ж так? Мне ж надо от него как-то избавляться'.

Рассказать Лёньке правду Ленка не решалась.

Считала, что он такой парень идеальный. И она ему не совсем не пара.

Он такой чистый, непорочный! А она...

Ну, допустим, расскажет она ему правду. Ну и что? Бросить он Ленку, конечно, не бросит, начнёт из себя благородного рыцаря разыгрывать. Да и не трудно это, когда он с ней переспать не прочь. Переспит с ней, протрезвеет - а потом начнёт терзаться всю оставшуюся жизнь, что до него ей какие-то мужики пользовались. Втайне, конечно, терзаться будет - но её от этого не легче. Девичья невинность же тогда многое значила.

Он, парень, тут хранил свою ангельскую непорочность, никого не имел до самой свадьбы, а она, девушка, не может дать ему того же самого... Ленка просто не хотела, чтобы его жизнь стала такой же уродливой, как у неё!

В общем, думала, надо ж расставаться.

А как это сделать, она не знала. Потому что у них никогда никаких разногласий не бывало. Даже повода никакого не могла найти, чтобы поссориться! Как говорится - мир и благодать!

Чорт бы их обоих побрал!

Ленка с Лёнькой, между прочим, никогда под ручку не ходили. А просто - взявшись за руки (когда не обнимались, конечно). Такое вот согласие.

Кстати, Новиков (или ещё кто из бывших ухажёров), бывало, брал её за руку, за ладонь, так Лена, если видела, что кто-нибудь поблизости шёл и смотрел на них, кто-нибудь из знакомых, Лена сразу вырывала руку, отодвигалась подальше, чтоб не дай бог, никто ничего не подумал. А с Лёнькой - так сразу осмелела: пусть, думает, смотрят, раз глаза есть. Даже гордилась немножко, что она - с Лёнькой - встречается.

Правда, иногда, в какой редкий день, с ним не повидается, уже злоба какая-то к нему просыпалась: 'Уж ладно, Лёнечка любимый, чорт белобрысый, сволочь, завтра я тебе скажу! Скажу, что не хочу с тобой больше встречаться!'

Но на следующий день, когда встречалась с ним, он ей улыбался при встрече, и она улыбалась, сама не знала почему - и так радостно, радостно на душе становилось. Даже представления не имела, как ей такое в голову могло притти - бросить своего любимого Лёнечку!

Домой приходит, зарывается в подушку по уши и шепчет:

- Какой же ты, Лёнечка, замечательный всё-таки человек! Как же бы я жила, если б не ты! Сокровище моё белобрысое..!

Так вот и наступил незаметно следующий Новый год.

Но этот новый год был не из разряда обыкновенных. 1950-й! Все его ждали с нетерпением - ещё бы, наступала вторая половина двадцатого века! Большие надежды связывали с этой второй половиной века, многого ждали. Страна постепенно приходила в себя после войны, жизнь с каждым годом становилась всё лучше (если в общем брать). И вот - вторая половина... Надвигалась... Новый, 1950-й, год. Такая волшебная, осевая линия века!

Правда, находились умники, которые утверждали, что вторая половина наступит только в 51-м году, а вовсе не в 50-м, как все думают. Таких умников к Новому году становилось всё больше и больше. Каждому хотелось прослыть оригиналом.

Федя, болгарин, по этому поводу говорил, что в Европе когда человек рождается на белый свет, считается, что ему ноль годов и только когда он проживёт один год в этом мире, ему присваивается звание 'один год'. В Азии же, в Турции, например, человек, едва вылупившись, уже обладает таким званием, но если ему удаётся прожить один год, то ему исполняется - два года. Вот поэтому-то новый век в Европе принято отсчитывать с нуля, а в Азии - с единицы. Потому что для азиатов таких таинственных чисел как нуль не существует.

- А ваша страна - и Болгария тоже - ни Европа и ни Азия, каждый век и каждую половину века происходят одни и те же споры.

Но Лена и без Феди - несмотря на то, что родилась на самой границе Европы и Азии - отмечать линию симметрии века собиралась только в 1950-м году.

Так вот, перед Новым, 1950-м годом Ленка встретилась с Лёнькой, начали обсуждать, как отмечать будут.

Решили, само собой, ничего особенного не выдумывать, решили вспомнить самые первые дни своего счастья - решили отметить Новый год этот точно так же, как тот, прежний. Только теперь не у него дома, а у Ленки в комнате (девчата собирались у Тоськи праздновать).

Ленька приходит к подружке утром, прежде чем итти на работу, и говорит:

- Приходи после работы в общежитие, я тебя тут, в фойе буду ждать.

Ленка тогда работала во второй смене: в три часа начинала, а в одиннадцать заканчивала. Вот - как раз успевала к самому Новому году в общежитие прибежать да ещё к празднику приготовиться.

А днём к ней подходит Мотя, ещё одна подруга сердечная, куда ни на фиг (ещё бы, в одной комнате с Леной жила)...

Да, хотя врагов Лена нажить не успела, а завистников, наверно, успела. И подруг тоже. Хотя, по большому счёту, это одно и то же.

Короче, подходит Мотя и говорит:

- А ты знаешь, Лёнька на танцах вчера вечером был, пока ты работала.

Лена фыркнула с усмешкой:

- Ну и что? Если я на работе, так он пусть куда хочет, туда и идёт. Подумаешь, преступление какое...

Мотя не отчаялась, с другого бока к Лене зашла и в другое ухо шепчет:

- А ты знаешь, Лёнька вчера вечером с Евкой танцевал, пока ты работала.

Лена отвечает, уже нахмурившись:

- Ну и что?! У нас это не запрещено. И ничего не значит.

Мотя снова не успокоилась:

- А ты знаешь, что он договаривался с ребятами в компанию итти? С ними, выходит, Новый год собирается отмечать.

Лена раздражённо пожала плечами:

- Ну и пусть идёт!

Тогда Лена договорилась с Тоськой, что после работы к ней придёт. У неё Новый год отмечать. Тоська не возражала. Даже обрадовалась.

У Лены в мозгах, наверно, всё переклинило, весь рабочий день только что и думала: 'Ёлки зелёные, со мной, значит, договаривается так, а с другими - этак! Ну хорошо... Раз так, так так! Так-так, Лёнечка...'

После душа Лена, не заходя после душа в общежитие, сразу после душа пошла к Тоське в компанию.

И думает: 'Раз он со своими решил праздновать, так я тоже буду со своими. Если любовь наша врозь - так врозь. Если ему с ребятами интересней, чем со мной, о чём тут вообще говорить можно?!'

Ну Лена...

Против неё (непонятно, вроде врагов не нажила, никого...) - как заговор получился, и всё.

Ну Лена из душа прямо переоделась и пошла. Как раз к половине двенадцатого успевала к Тоське, а там... там сидят два цыгана - и больше никого. Никого!

(Откуда ж эти цыгане могли взяться? - Лена впервые их видела).

И Лена как зашла, глянула, сидят два цыгана - и остолбенела.

И у неё чуть не вырвалось с криком: 'Почему никого нет?!'

Но во-время спохватилась и говорит, стараясь поспокойней слова выговаривать:

- А где остальные?

Наверно, всё-таки те лбы на ее лице испуг прочли, дружелюбно заулыбались.

- Придут! Иди садись!

И посадили Лену между собой. Они двое - и Лена посередине.

Лена не знала даже, что думать о Тоське. Иногда подруга ещё так-сяк, а другой раз - вполне нормальная девчонка... - и так с Леной поступить. Подруга Лену просто поразила.

Конечно, Тоська, может, позабыла. Но ведь она сама же сказала Лене: 'Если с Лёнкой надумаете или если Лёнька не сможет с тобой праздновать - приходи ко мне!'

Вот Лена и пришла.

Ну, Лена одна пришла. А если б ещё и Лёньку с собой притащила неизвестно зачем?

Все бросили хату - и ушли неизвестно куда.

В доме прибрано, стол накрыт: водка, вино, скатёрка белая, несколько уток с огурцами, пироги, блины, орехи и прочее... И никого нет!

Прямо дом с привидениями какой-то.

Только два чёрных привидения с обеих сторон сидят. Лена едва держалась, чтоб в обморок не рухнуть. Сидела, дрожала от страха - ещё бы, в полутёмном пустом доме сидеть между двумя здоровыми мужиками.

Но они, хоть и цыгане, но, видать, хорошие ребята попались. Они на вид девушки посмотрели: перепуганная, растерянная. Да Лена ещё так молодо выглядела для своих лет. Они и подумали: что там с малолеткой связываться; сколько она весит, столько нам за неё и дадут. Вот и перестали к ней с разговорами приставать. Что-то спрашивали поперва, Лена отвечала впопад, невпопад - потом отстали.

Сидели, пили, конечно, русскую водку.

А Лена у них всё спрашивала вполголоса, через каждые четверть часа:

- А где же остальные? Когда же они придут?

А цыгане отвечали, улыбаясь своими огромными зубами:

- Придут! Не беспокойся.

Но никто не приходил. Тишина за дверью. Полная тишина.

Цыгане сидят, пьют, разговаривают между собой на своём цыганском языке, на Лену посматривают, хохочут время от времени.

А Лена думает: 'Интересно, о чём они разговаривают? Может, замышляют что-нибудь? Да нет, вроде, непохоже. Вроде так, добродушно выглядят'.

Успокоилась Лена немного. Только в ногах дрожь всё никак не проходила.

И цыгане до двух часов ночи просидели. В третьем часу говорят своей знакомой:

- Ладно, закрывайся в другой комнате и ложись спать - уже никто не придёт.

Лена закрылась, легла спать.

Да какое там спать?! Такая обида её взяла: 'Ёлки зелёные, Лёнечка чортов там где-то, с ребятами гуляет, а я здесь одна'.

И куда ж эта Тоська подевалась? Иногда, допустим, и не ахти, а время от времени такая верная была - и вот.

Лена даже всплакнула немножко и заснула.

Плохо спала. Какие-то сны всю ночь изводили. Лена от них всё время просыпалась. Потом забывалась снова.

Снилось, будто стоит на столе рядом с её кроватью граммофон. В двери входит Лёнька и ставит на него пластинку. Музыка необыкновенной красоты. Лена просыпается - темнота, никого нет.

То Лена держалась за какую-то длиннющую цепь (или верёвку), длиннющую, прикреплённую к самому небу. Лена держалась, а верёвка бешено раскачивалась. Лена крепко держалась, надеялась, что ещё минута-другая - и верёвка перестанет раскачиваться, можно будет спуститься с неё. Но верёвка раскачивалась всё сильнее и сильнее. Лена уже в конце концов подлетала к самому небу. У неё дух захватывало, сводило, к чортовой матери, дыхание. Уже пальцы немели. А верёвка всё раскачивалась и раскачивалась. Раскачивалась. Лена умирала от страха. Но никуда не могла деться.

То снилось, будто перед ней стоит стена - и подкоп под ней. Необходимо преодолеть эту стену. И Лена залезает в этот подкоп. Он неимоверно узкий, но Лена всё-таки протискивается сквозь него. Поднимает голову. А там стоит ещё одна стена - и никакого подкопа под ней. А сверху не перелезть - высокая, гладкая. Лена разворачивается. Пытается вернуться обратно, пытается пролезть через тот подкоп. Но Лена уже содрала кожу с плеч, когда пролезала первый раз - и теперь возвращаться обратно? И без того уже плечи горят. А если протискиваться ещё раз, то можно попросту умереть от болевого шока. Да и бессмысленно это. Что делать дальше, если она вернётся обратно? То же самое: лезть, пролезать, перелезать. Лена идёт между двух высоких и гладких стен. Лена не знает, что делать. Ждать, когда боль утихнет, раны заживут и возвращаться обратно? Лена не знает, что делать дальше...

Эти два сна почему-то особенно часто повторялись в разных вариациях. Вечно Лена летела куда-то, страх охватывал, но не могла остановиться. Вечно протискивалась куда-то - и никак не могла найти выход из лабиринта, чересчур уж узкие проходы.

Но ещё тогда Лене приснилось такое, необычное.

Будто она находится в каком-то опустевшем здании. И никак не может это здание покинуть. Только подходит к выходу - такой жуткий страх охватывает, ветер, холод, мрак. А внутри здания - тихо, спокойно. Даже радостно в какой-то мере. Нет, спокойно, всё-таки. И вдруг Лену мысль осенила: 'Может, я уже превратилась в привидение, целиком принадлежащее этому зданию? Может, мне отсюда и вовеки веков не вытти?' Захотелось ей на отражение своё взглянуть. Но как? Все стёкла в здании повыбиты, даже посмотреться не во что. И спросить-то о зеркале не у кого - никого нет. Вдруг слышит, скрежет какой-то в соседнем коридоре. Идёт Лена на этот шум. И видит, старуха там ходит и паркет чистит. Косой. Взмахивает косой - и полоса на паркете чистая. Оттого и скрежет. Паркетный. Лена подходит и спрашивает: 'У вас зеркала не найдётся?' Она поворачивается и отвечает: 'Тут зеркало только одно. В туалете. И туалет только один. В подвале. Вон там - сначала налево, потом направо, дальше по лестнице спустишься - там будет несколько дверей. За одной из них зеркало'. А за которой из них не сказала, потому что запамятовала, за которой. Нашла Лена ту лестницу, спустилась по ней, долго спускаться пришлось - длинная такая лестница, завинчивающаяся чуть-чуть, мраморная, скользкая, со ступеньками узкими. Но, наконец, Лена спустилась. Смотрит - правда, несколько дверей. Просторное такое фойе, можно сказать. Квадратной формы. И по трём сторонам - двери. Лена решила начать осмотр с самой дальней. С той, которая находилась по диагонали от неё. Подошла Лена к той двери, открыла - и глазам своим не поверила. Сидит там, вдалеке, среди тёмных и голых стен - Лена как дверь открыла, так на него сразу свет из фойе упал - сидит там чудище какое-то. Непонятно, не то лев, не то пёс. В общем, грива, клыки, пасть отвисающая. И то чудище как только увидело Лену - рванулось к двери. С рёвом, брызжа слюной. Лена в ужасе захлопнула дверь - и тут же заметила, что на двери не только защёлки никакой нет, так она ещё наружу, в фойе открывается. Захлопнула Лена с силой дверь, упёрлась в неё плечом. И тут мощный такой удар почувствовала - еле дверь удержала. Лена держит дверь, а чудище всё ломится и ломится в неё. Каждый новый удар всё сильнее и сильнее. Кажется, вот уже дверь в щепки разлетится. Но не разлетелась. Только с петель соскочила. И уже не дверью стала, а в крышку какую-то превратилась. Лена этой крышкой прикрывает проём, чтобы чудище из-под неё не вылезало. Но неудобно так! Плечом такую крышку уже не удержишь. Двумя руками приходится держать. А крышка с каждым ударом сползает на край, открывает углы дверного проёма - а из-под них лапы чудища вылезают, так и норовят схватит Ленку или крышку до конца скинуть. Лена бьёт ногами лапы чудовища, отдавливает лапы чудовищу, поправляет крышку. Но уже сил никаких нет держать эту чортову крышку! Никаких! А чудище бесится от боли, ещё сильнее ломится. Лена уже думает об отступлении - но как отступать?! Бросить крышку и бежать к лестнице - это единственный выход. Но до лестницы в любом случае добежать не успеешь. Но даже если успеешь, всё-равно чудище догонит на ступеньках. А как-нибудь по-другому можно решить? Ждать, например, пока кто-нибудь сюда спустится и просить у него помощи? Но ждать - это немыслимо. Никого в этом здании нет, кроме привидений - а в этот подвал даже привидения не спускаются. А если всё ж таки Лена кого-нибудь и дождётся - так только года через два. А как Лена может ждать два года, когда она уже двух минут не может больше выдержать?!

Но тут Лена вспомнила, что это всего-навсего сон - и можно, получается, не решать создавшуюся задачу.

Лена встала с кровати.

Проснулась, глянула первым делом в окно. И увидела небо. Голубое такое, чистое. То всё чёрное было, чёрное. А теперь - светлое такое, солнечное. Подняла голову - на горизонте заря. Алая едва. Бледная, снежная.

И тут Лена вспомнила, почему проснулась так рано. И почему у неё всё тело ломит.

Она вышла в соседнюю комнату.

А там сидят те же два цыгана, за тем же самым накрытым столом, до сих пор никто больше не пришёл.

Всё то же. Только утро теперь.

Лена постаралась улыбнуться им, радуя их своим посещением, пожелала доброго утра.

И цыгане снова пригласили Лен к себе за стол.

Правда, сидели ж они, разговаривали с Леной, она уже перестала их опасаться. Ну, у одного цыгана - поди ж ты - кольцо оказалось, как Лене на палец, медное. Надел он девушке кольцо на безымянный палец левой руки - и назначил, конечно, свидание!!!

С той поры Лена, наверно, месяца два боялась ходить по улицам. Или же с кем-то шла или бегом бежала, чтобы её никто не прихватил.

Однажды, в выходной, правда, осмелилась Лена одна на базар пойти, продуктами запастись. Так её там один мужик схватил за руку, притянул к своему прилавку и говорит:

- Подходите, девчата, забирайте конину: свежая, молодая!

Лена глянула - у него на прилавке - груды лошадиного мяса. Огромные куски такие, кровавые. И впрямь, видать, молодые, свежие. Прямо дрожат на ветру, расползаются по прилавку, как живые. А сверху - отрубленная лошадиная голова на крюке подвешена. Лена отступила на шаг назад. В глубине прилавка один мужик рубил на пне топором кого-то.

Лена рванулась и побежала по базару прочь, как чокнутая. А кругом в мясном ряду - конина, конина.

В те годы вообще на базарах очень много конины продавалось. Естественно, все ж на тракторах стали работать, на грузовиках раз'езжать. А лошадей так много, что девать некуда. Мясникам продавали.

Потом среди ночи Лена просыпалась одно время - всё ей чудилось, что она на груде конского мяса спит. Эта груда расползается под ней. И Лена куда-то проваливается.

Так вот и начался новый год Лены.

У Лёньки, собачий потрох, новый год начался не лучше.

Ведь Лёнька, как словом, так и делом, пришёл в общежитие. Граммофон свой захватил. Пластинок набрал (их у него к тому времени уже штук двенадцать скопилось). Бутылку водки впридачу захватил.

Стоял в фойе, ждал, когда Лена придёт.

То фойе было славным местом. Там танцы устраивали. Приходили музыканты - и начиналось. Так наяривали, что на месте и не устоишь. И Ленка с Лёнкой так отплясывали, что каждый месяц приходилось новые башмаки покупать. Да, славное времечко.

Но в последний час перед Новым годом фойе опустело. Все разошлись по комнатам праздник отмечать. Один Лёнька с граммофоном там остался. Стоял, ждал.

Так и не пригодился граммофон.

Чего никак не скажешь про бутылку водки.

До двенадцати часов Лёнька Ленку прождал. А потом из квартиры на первом этаже вывалился уже наполовину пьяный комендантшин зять. Увидал у Лёньки бутылку водки и решил присоединится к его веселью. Вот они и распили эту бутылку.

Комендантшин зять, когда водка закончилась, бросился с нетрезвым любопытством Лёнькины пластинки разглядывать. И разбил, конечно, самую любимую. Разбил любимую, разбил.

А потом Лёнька в фойе до четырёх часов сидел, ждал чего-то.

Вот когда Ленке про новогодние приключения Лёньки рассказали, она подумала: 'Дура я, что подруг слушаю. Заговор сделали, вот и всё'. Да ладно уж там - заговор! Лена просто услышала то, хотела услышать. Ах, обмануть человека нетрудно, когда он сам обманываться рад.

Мотя Ленку науськивала, чтобы та с Лёнькой не осталась на Новый год, к Тоське пошла. Тоська умотала куда-то, вместе с Мотей. А Ленка с Лёнькой порознь остались. Ленка, конечно, променяла Лёньку на подруг - но как ей могло притти в голову, что Лёнька такой же, как она? С ума сойти. Прямо затмение какое-то. Помутнение рассудка, называется.

Ну ладно, остались порознь, так порознь. Больше таких недоразумений между Лёнькой и Ленкой не произойдёт.

Ну и не стала Ленка...

Ленка к Лёньке не подходит, он к ней не подходит.

Конечно, Ленка виновата, вообще-то. Стоило б ей подойти: 'Прости, я виновата'. - и всё пошло бы нормально. Даже лучше прежнего. Может быть. Но зачем? Во-первых, Ленка ж гордая была - где ж подойти! Во-вторых, так или иначе - всё-равно бы пришлось расстаться.

Лена, не хотела, конечно, на Новый год расставаться, на 1950-й. Но расстаться всё-равно - решила, что должна. Должна. Не таким, конечно, способом, но раз так получилось... Почему бы и не воспользоваться случаем?

Лёнька, тем паче, тоже вот гордого орла решил из себя изобразить. Тоже к Ленке, слава богу, не подходил.

Только вот он каждый день приходил к ней в общежитие. Сядет на лавочке, на своё заветное место, и сидит. В фойе - танцы, веселье. А он не танцует, ничего. Просто сидит, ждёт чего-то. Или кого-то...

Сидел. И ждал, что Ленка к нему подойдёт.

Но Ленка, когда мимо проходила, даже не смотрела в его сторону. Он тоже не смотрел: увидит Ленку и сразу отворачивается.

Вообще, неладное что-то творилось: как Лена там не пройдёт - Лёнька всё в фойе сидит, на той самой лавочке. Как пришпиленный. Лена даже сдуру подумывала: может, он прямо с Нового года оттуда и не уходил никогда? С тех самых пор сидит, ждёт возлюбленную? Как верный пёс на могиле. Но как же он может там так долго сидеть? Ходит же он на работу? Спит? Ест? Не может же он там так долго находиться! Не может же человек так долго ждать!

Или это Ленка совсем уже свихнулась? Может, Лёнька ей уже в виде привидения в этом проклятом фойе чудился?! Ну так, неужели это привидение никогда её в покое не оставит?! Неужели оно никогда не поймёт, что Лена не придёт к нему на встречу. Лена - уже - решила не приходить!!!

У Лены такое впечатление создалось, будто она убила этого несчастного Лёньку - и теперь его призрак бродит на месте убийства, в фойе, и не даёт ей успокоить свою совесть. Дожидается, пока Лена вымолит у неба прощенье за это убийство!

Ну ладно, пусть дожидается... Лене-то что!

Месяц прошёл, Лёнька Ленку вызывает. На разговор.

Прибежала к Ленке одна девчонка, весть передать:

- Лен, иди, там тебе Лёня зовёт. В фойе тебя ждёт.

Ленка в первую секунду так обрадовалась! Лёнька зовёт! Наконец-то! Но тут же спохватилась. Зачем зовёт? Почему? Что ему от неё надо? О чём теперь ей с ним разговаривать можно? Расстались, так расстались. Тут и говорить нечего. Или... что? он ещё не понял, об'яснения какие-то требуются?

Пришла Ленка, значит. Лёнька сидит на своей лавочке, ноги уже вытянул. Уже полулежит на лавочке. Щёки впалые, бледный, небритый такой. Плечи и затылок о стену опираются, только так и держится, чтобы на пол не упасть. Смотрит отрешённым взглядом. Увидел, что Ленка пришла, оживился не много, потом снова в забытье впал.

А Лене почему-то вспомнилось то небо, которое она увидела утром 1 января.

Лена подошла, стала как дура смотрит на него, молчит. Он тоже молчит. И даже на возлюбленную не смотрит. Помолчали они так с минуту, Лена не вытерпела, наконец, и говорит:

- Ну, для чего вызвал?

Он молчит ещё где-то минуту, потом хриплым шёпотом сообщает:

- Вот, прошёл целый месяц... И осталась - только память. - поднимает руку и хлопает себя по сердцу. У него возле сердца, в кармане, хранились фотокарточка Ленки и её платочек.

Больше Лёнька с Ленкой не разговаривали.

Осталась только память.

Лена бы, может, и хотела ещё поговорить... Ну раз уже решила, что она его недостойна - и всё, она ни на какое примирение не шла.

Да, Лёнька, видно, сильно одурел от горя. Сидеть-то в фойе, мрачным призраком прикидываясь, перестал, конечно. Но за месяц-то после разлуки вся дурь разве выйдет? Вот он с дури и предложил встречаться Моте из комнаты Лены.

А та и рада без памяти: вот! наконец-то! представилась возможность отомстить другу за былые страдания!

Мотя и стала нести всякую ерунду: трали-вали, вот, я тебе раньше предлагала, а теперь я тебя не люблю, зачем ты мне нужен, я себе уже получше нашла, к тебе все мои чувства остыли, то, сё. Потом глянула на Лёнькин вид, увидела, что его уже и добивать не надо, сжалилась немного. И сказала, примиряюще:

- Ну ты такой парень славный. Уж ты-то найдёшь себе кого-нибудь. За тобой все девчонки бегают только так. И я б, наверно б, тоже не прочь, но ты же знаешь, мы с Леной в одной комнате живём - как это я буду с тобой встречаться?

Лёнька сидел, мрачно положив подбородок на ладонь, ни слова не отвечал. Сидел, мрачно молчал. Мотя испугалась, что он прямо сейчас сорвётся с места, с воплем побежит, откроет окно и выбросится на улицу от таких разговоров, и ещё ласковее сказала:

- Да не убивайся ты так! Чего огорчаться-то? Давай, вызови лучше Лену, поговорите, помиритесь...

Лёнька оживился сразу, глаза поднял - вот, добрый человек, надежду подал. Как? Разве можно ещё помириться? А почему бы и не попытаться? Как ты думаешь, Мотя, ещё можно помириться? Да ты что, всегда можно, никогда не поздно. Да, да, надо помириться. Стоит попытаться! И тогда всё пойдёт нормально. Даже лучше прежнего!

А..! - всё это бесполезно.

Лёнька растерянно, но с надеждой всё же говорит:

- Ну давай, позови мне её.

Вышла Лена - как лёд непреклонна.

Поговорили и опять-таки разошлись.

Уговаривал её Лёнька, уговаривал сменить гнев на милость, так и не уговорил.

Твою ж мать, прицепился Лёнька к ней, как банный лист. Лене уже на работу спешить надо, собираться, а он тут со своими разговорами лезет. Так Лена тогда и собиралась на работу под его речи. Собралась, наконец, уже итти надо, а он проходу не даёт - драться с ним, что ли? Отодвинула Лена его, как могла, протиснулась к двери, вышла за дверь - он за ней, всё остановить пытается. Что за человек? Что ему надо, если всё решено?

Прошёл Лёнька с ней несколько метров по коридору. Потом, кажется, понял, что Лену не уговоришь, отстал. Та даже не заметила, когда он отстал. Шла не оборачиваясь потому что.

Тут навстречу шла с работы Евка из соседней комнаты, Лёнька тогда на неё наткнулся, предложил ей себя.

И они стали встречаться.

Да, характер... Обычно брошенные - на произвол судьбы - люди начинают либо демонстративно спиваться и всякие номера откалывать (вот, мол, посмотри, какой я несчастный, сражён горем, наповал, буквально), что, в общем-то делается искренне и недалеко от истинного проявления чувств, но ни к чему хорошему не приводит; либо начинают из кожи вон лезть, чтобы показать, как они счастливы и до чего равнодушны к прежнему предмету своего обожания (вот, мол, посмотри, как мне без тебя замечательно живётся), вешаются по дури (на шею к первому попавшемуся), что, в общем-то, по большому счёту, попросту глупая ложь, которая ни к чему доброму тоже не ведёт.

Лёнька выбрал второй путь... Отомстить Ленке решил!

Дурак, он даже не знал, что ей только того и надо - чтобы он стал счастливым человеком. И без любимой Ленки.

Вот, Лёнька с Евкой стал теперь встречаться. А Лена ни с кем не встречалась. Просто жила.

Даже видеться с Лёнькой перестала.

Но, наверно, неделя прошла, и Лёнька к ним в комнату снова стал заходить почему-то. Просто так. Он придёт к ним в комнату и сидит, сидит.

А Лена в это время делом занималась - шила коробочки. Сложит из картонки коробочку, потом обшивает материей, вышивает на ней. Потом эту коробочку можно, например, повесить на стенку и класть в неё, что захочешь. Зубную пасту и щётку, например.

У Лены уже миллион коробочек за неделю собралось. Но она всё сидела и делала их. Зачем? даже сама не могла бы сказать. Просто так. Сидит, вышивает, и время пролетает незаметно. И ничего больше от жизни не надо.

Лена вышивала на коробочке, а Лёнька сидел рядом, смотрел за её работой. А Лена смотрела за своей вышивкой. Как появляется на материи стёжка за стёжкой. Как потом постепенно изображение проявляется. Изображение. Да. А с Лёнькой они даже не разговаривали, молча сидели. По несколько часов, бывало. И время пролетало незаметно.

Лёнька и говорит:

- Лен, дай мне иголку, нитку, я тебе помогать буду.

Лена пожимает плечами:

- Да пожалуйста, бери.

Вот так вот и придёт, сидит.

Лёнька...

Мотя посмотрела на них, дураков, и сказала:

- Правильно, что я с ним не захотела встречаться. А ну-ка, так бы, в одной комнате - и так.

Где-то в конце апреля приезжает к Лене брат Вася в гости.

И кто? Лёнька первый с ним знакомится. Стоят вдвоём, болтают о чём-то, смеются.

Лена подходит, говорит:

- Сейчас, пойду с комендантшей договорюсь. Надо тебя где-то определить. Ты ж не будешь спать с девчатами в комнате.

А Лёнька восклицает:

- Не надо никуда ходить, он будет жить у меня!

Лёнька с тётей жил - в своём собственном доме, можно сказать.

Вася там у него десять дней и прожил.

Вася (Лёнька) больше там, у них находился, чем с Леной. Получается, Вася Лёньку от коробочек Лены отбил. А Лёнька, в ответ, отбил Васю от Лены. Что ж, неплохо.

Лёнька, видно, с Евкой поругался к тому времени. Поэтому с Васей не расставался. Только с работы - и всё время вместе.

Да, говорили, что Лена с Васей похожи.

Но заскучала Лена что-то... Как вот так жить? без Лёньки, без коробочек. Вася приехал - и того не видит. Ну ладно...

Ещё неизвестно, кому сейчас брат нужнее, Лене или Лёне. Наверно, Лёне всё-таки. Ну ладно...

С Машей Лена не очень... А вот с Васей - это да, дружили. Вот и тогда, он Ленку за Лёнькиной компанией всё-таки не забывал, хоть Лена и сестра всего-навсего. Хоть на полчаса, но каждый день приходил. А часто и надольше.

Вот придёт Вася от Лёньки. И Ленке с братом так хорошо на душе становилось. Прямо как с самим Лёнькой в былое время. Придёт Вася с Лёнькиной гитарой, садились брат с сестрой и пели свои любимые песни. Без водки, без ничего.

Так вот и сидели.

Днём Вася с Леной сидел, вечером - с Лёней. И когда Вася от сестры уходил, она всё время думала о том, что вот, уже через несколько минут Вася увидит - его, Лёньку. А она не увидит... А ещё думала: Вася, милый, передай Лёньке какую-нибудь жалкую весточку. От Лёньки ведь Вася передавал - непонятное ощущение какое-то. Так и от Лены... пусть... Милый Вася ведь проводящим звеном между ними стал.

А как? почему? непонятно даже, что Лёнька не захотел, чтобы Вася их помирил. Вася с сестрой даже разговора об этом не заводил.

Вот и потом Вася... Наверно, в мае уже? В мае Вася уже уехал...

Лёнька к Ленке перестал ходить. Коробочки надоели. Лёнька с Евкой своей снова помирился. А Лена даже не знала, куда себя деть. Все от неё уехали. Или ушли.

Да, от одних родственники уезжали, а к другим наоборот приезжали. К Семёну, например, к бывшему ухажёру Лены - отец приехал. Лена даже позавидовала Семёну слегка - приехал бы к ней сейчас кто-нибудь!

Вот отец с Семёном сидят на улице, разговаривают. И в это время - надо ж Лене было итти мимо - едить твою за ногу!

И Лена идёт, идёт, а Семён отцу говорит:

- Вот девчонка пошла, с которой я встречался.

А отец в ответ:

- Ну и в чём же дело? Такая девчонка хорошая!

Потом подумал ещё немного и добавил:

- Эх ты! Ушами прохлопал! Да я бы на твоём месте..! - и понёс дальше ерунду какую-то насчёт того, что надо за свою любовь бороться, сил не жалеть и так далее и тому подобное.

Вот Семён и решил бороться. За свою любовь.

Он, значит, Лиду - встречался с Лидой, жениться собрался на ней - бросил и пришёл к Лене.

Поговорили, конечно, поговорили. Но Лена ему от ворот поворот дала. Опять. Хоть он ей и в любви открылся. Ушёл грустный такой.

А Лена села на кровать и подумала: 'На кой чорт мне сдалась твоя любовь?! Мне своей любви девать некуда!'

Вообще, подумала Лена, уматывать отсюда пора. Не дадут здесь покоя.

А что здесь делать? Любоваться на то, как Лёнька со своей Евкой встречается? Или от таких, как Семён, отбиваться?

Денег у Лены достаточно накопилось. Не то, чтобы много, но на первое время, пока у себя дома, в Кургане, не обустроится, вполне достаточно.

Уедет в Курган и начнёт там новую жизнь. С чистого листа. Снова с чистого. Раз уж тут, на Донбассе, не удалось, так хоть в Кургане надо попробовать ещё разок.

Без Лёньки, правда, Ленка не представляла, как будет жить. Но с Лёнькой жизни тоже не представляла. С другими - тем более. Вообще, не представляла, как будет дальше жить. Во всяком случае, хоть этих донбассовских рож не увидит - и то хорошо.

И вот когда Тоське рассказала о своих намерениях, она почему-то так встревожилась. Странно так. Лену даже слегка обеспокоило её психическое состояние. С чего б это вдруг она стала ценить общение с Леной? Что это ей разлучаться с Леной так не хотелось?

- Ага, ты опять меня предаёшь?!

Стала Тоська Лену убеждать, чтобы та не уезжала. Стала рисовать жуткие картины жизни на востоке страны. Расхваливать процветающий Донбасс. Стала рассказывать, как ей здесь одиноко без подруги будет. И всё такое.

Лене тогда даже слегка понравилось, что Тоська к ней так привязана. Но, увы, решение своё не переменила. Раз уж решила уехать - значит, решила.

Но с Тоськой перед вечной разлукой они теснее стали общаться, даже чаще, чем раньше. Тоська часто стала оставаться у них ночевать, на их четвёртой кровати.

Как-то лежали ночью, свет уже выключили, лежали в темноте и полночи разговоры задушевные вели. Лене даже пришло в голову, что трудно ей там, в Кургане, будет без такой верной подруги. И что эту задушевную ночь она будет вспоминать в качестве одного из самых приятных событий в своей биографии. Бывает ведь так - вроде, ничего особенного не происходит, а когда вспоминаешь это самое 'вроде ничего особенного', сразу на душе как-то приятно становится.

Утром, когда Лена проснулась, все девчонки уже ушли. И Тоська тоже. Когда только выспаться успела? Лена с Тоськой разговаривали всю ночь, а теперь в комнате так тихо, так тоскливо. Лена и подумала: 'Может, на базар сходить? Прикупить кое-чего? Развеяться'. Не сидеть же одной в пустой комнате.

Стала собираться, открыла шкаф. И тут обнаружила, что половины её вещей в шкафу не хватает. Жакет куда-то пропал, все её лучшие платья. Рванулась, распахнула тумбочку - денег тоже нет. Пусто, ни копья. И даже мелочь, которая в кармане одного из платьев лежала - и ту повыгребли. Хорошо, хоть несколько платьев оставили, будет хоть чем тело прикрыть.

Потом Лена узнала, что Тоська куда-то умотала с Донбасса.

Тоська вообще молодец. Почти всегда (если, конечно, такие 'подруги', как Лена, палки в колёса не вставляли) всегда добивалась, чего хотела. В отличие от Лены. Таких людей стоит уважать.

А Лене свою поездку пришлось отложить.

Вот так вот Лена и осталась на Донбассе.

И Семён от неё не отставал по этой же причине.

Отец его всё подначивал, и Семён решил с бывшей подругой помириться.

Вообще, между прочим, хороший гусь был этот парень. Ходил там к бабе одной, у неё уже сыну семнадцать лет стукнуло. С ней спал. И с Лидкой спал, конечно. А после разговора с отцом Семён решил их обоих побросать и к Лене притти.

Та баба и Лидка огорчились, обнаружив такую холодность со стороны возлюбленного, даже подрались однажды в бане из-за него.

Баба с Лидкой подрались, а через три дня Семён к Лене снова пришёл. И вот если бы той знаменитой драки не произошло, Лена, может, с Семёном и связываться не стала. А так подумала: 'Ну ничего, я вас помирю'. И помирила. А что ж не помирить? Если кому-то этот парень нужен, так и мне, решила Лена, пригодится.

Вот Семён пришёл к Лене - и Лена с ним помирилась. Точнее, разговаривать с ним стала по-человечески. Как с другом.

А через неделю - не то, чтобы он ей нравился так или что, а уже так, просто - Лёнька с Евкой встречается, а Лена решила, что будет с этим встречаться. Подумаешь!

А ещё через пару дней, уже в июле, Лену - она сама захотела поехать (забыться, то да сё) - отправили в колхоз.

И весь июль безо всякого сожаления жила в колхозе. Семёна Лена не любила, поэтому не очень по нему скучала.

Да, в колхозе летом здорово - вишня, черешня, малина. А осенью вообще весь Донбасс расцветает. Лена, когда сюда только приехала, первое, чему удивилась - яблоки, груши прямо на деревьях растут. Повсюду. Срывай да ешь. И виноград чуть ли не у каждого дома плетётся. Гроздья такие громадные висят - все идут мимо, никто на них внимания не обращает. А у них, на Урале, такие продукты за невидаль почитались.

А главное - Солнце. Солнце, оно любую мрачную тоску может развеять, вылечить.

А вот там, у них, кроме Солнца, был ещё бригадир - работу записывал. Лена с одной девчонкой работали на веялке и пели всё время. И как только девчонки замолкали, он им говорил:

- Дивчата, ну заспивайте: 'Ой, як з вечора ноги помию...'

Девчат долго упрашивать не приходилось - и они пели.

И что это бригадиру та песня так нравилась?

Лена когда первый раз услышала эту песню - днём - то не совсем поняла, какая тут связь между первыми двумя строчками и вторыми. А потом как вечером стала ноги мыть, так сразу начала понимать. Шумный день позади - и теперь, наедине с собой, - начинается. Только о том и думаешь на ночь глядя, что никогда уже ничего не будет из того, что могло быть. Вот - когда свою любовь приходится забывать, трудно что-то ещё делать, кроме этого, кроме забывания. Всё кажется трудным, бессмысленным. Прямо оцепенение какое-то наступает. Оцепенение.

Одно только спасение - веялка. Утром просыпаешься, идёшь на работу - и как будто иней на руках, всё тело сжимает, ломит. Но потом начинаешь работать - и с каждой минутой всё легче и легче. А потом, когда Солнце забирается на небо достаточно высоко, иней совсем тает - становится совсем легко. Даже весело немножко. Думаешь, только бы день этот подольше не заканчивался. Только бы вечер подольше не наступал. Вечер.

И вот однажды вечером Лене попалась в руки книжка под названием 'Разбитое сердце'. Бразилец какой-то написал.

Вообще, тогда в моду входили латиноамериканские любовные романы. В Чумаково всё общежитие такими книжками зачитывалось. И в колхозе - тоже. В то время хорошая книжка являлась большущей редкостью, поэтому - достанет кто-нибудь где-нибудь какую-нибудь такую книжку - сразу за ней очередь выстраивается. Так всей толпой одну и ту же книжку и читали.

'Разбитое сердце' Лене дали почитать на одну ночь.

И отрекомендовали замечательно, когда Лена своей очереди наконец-таки дождалась:

- Почитай-почитай. Хорошая книжка.

- Хорошая?

- Читается - легко.

Ну Лена и взяла.

Да, но тут уж выбирать не приходится, надо ж целый вечер хоть чем-то заниматься. А выбор, когда всё тело от хандры ломит, когда от хронической тоски уже деградировать начинаешь, действительно небольшой: или работать, как вол, круглыми сутками, или курить одну за одной, или вино хлестать, или романы широкого потребления почитывать, 'для души', что называется.

Вот Лена за вечер и полночи прочла этот роман.

Да, действительно, хорошая книга оказалась, легко читалась.

Лене особенно почему-то одна фраза в память врезалась. Самая последняя. Фраза Лену просто потрясла.

Там так вышло, что какие-то злодеи сбросили колокол с колокольни, но добрые люди повесили его, уже разбитый, обратно. С тех пор по всей округе стал разноситься щемящий сердце звук разбитого колокола. И несчастный влюблённый однажды, слушая колокольный звон, сказал:

- Это звучит не разбитый колокол, это звучит моё разбитое сердце.

Разбитое сердце, разбитое.

Пробыли они там, в колхозе, месяц. И приехала Лена обратно.

Уже Лена тогда с Семёном начала встречаться, поэтому первым её встретил, конечно, Лёнька.

Так, постояли с ним, поговорили.

Ленька Лене и говорит:

- Я вот как считал тебя другом сердца, так и считаю, пока ты замуж не выйдешь или не уедешь.

Лена думает: 'Ну вот, это скоро и будет'.

Потом Лёнька - к своему локомотиву, Лена - к своему Семёну.

Встретилась с Семёном, и договорились они уже сойтись.

То есть пожениться.

Только после этого договора сомнение Лену взяло - стоит ли за этого замуж выходить? Говорили, что он пил сильно: чуть ли не каждые полгода в запой уходил. Да и спал со всеми подряд, кто только не прочь.

То, что спал со всеми подряд - это даже хорошо, такой человек все великие прегрешения Лены понять и простить сможет. А вот то, что пил...

Но комендантша - у Лены разговор с ней на эту тему случился - сказала:

- Да это Семён пьёт оттого, что неженатый. Как женится, так сразу бросит вино. Это я тебе говорю!

А тут ещё - только Лена вернулась из колхоза - приехала в гости сестра, Маша.

Ну и что, три дня Маша пожила у девчат в комнате, и комендантша говорит:

- Пусть она или на квартиру уходит, или что, а в общежитии больше жить нельзя.

Что делать? Делать нечего, решила уж Лена выходить замуж.

Пошла Лена разыскивать Семёна.

Только пошла - смотрит, он уже идёт к ней навстречу. Быстрым шагом.

Вдруг поскальзывается и падает в кадку, в кадку с водой. Кто-то хозяйственный дождевую воду собирал.

Лена никогда ещё в жизни так не смеялась.

Семён выбрался из кадки, оглянулся кругом - не видит ли кто - а потом и говорит:

- Да это я нарочно! Смотрю, ты всё время грустная ходишь, вот я и решил тебя развеселить.

В этот день Лена с Семёном и поженились.

Ну в каком смысле поженились? Просто стали жить вместе. В те годы так и считалось: если стали жить вместе - значит, уже всё, поженились.

Регистрацию Семён считал пережитком прошлого, свадьбу праздновать не хотел, потому что терпеть не мог 'писки, визги' (опять же - экономия средств, необходимых для существования). Ну Лена с возлюбленным полностью в этом согласилась, потому что свадьбу с Семёном тоже праздновать не особенно хотела. Почему-то.

Семён переоделся в сухую одежду, и Лена пошла с ним искать квартиру. У Семёна, оказалось, тоже трудности с жильём возникли: брат приехал. Так что дело не терпело отлагательств.

В это же день нашли квартиру.

Обратно Лена приходит в общежитие за своими вещами, начинает паковаться... Тут Лёнька прибегает и спрашивает:

- Что, ходили регистрироваться?

Лена отвечает (даже не глядя на него):

- Может быть.

Лёнька схватил её руку, с чувством потряс её:

- Поздравляю, поздравляю!

Повернулся и ушёл.

Ну, возле железнодорожного депо, где Лёнька работал, Лене там никак нельзя было ходить. А пришлось пройти - пришлось сходить по-быстренькому на новую квартиру, позвать Семёна забрать чемоданы из общежития.

Вот идут Лена с Семёном, славная пара, мимо депо. А Лёнька, конечно, увидел их, подошёл, с деланным довольством:

- Поздравляю! Ну что, ходили регистрироваться? - и рукой по воздуху проводит, как будто расписывается.

Семён ошалело смотрит, не знает, что сказать. Лена говорит:

- Какая разница?!

Лёнька повернулся и ушёл.

Далась ему эта регистрация! Вот прицепился!

Так и перешли с Семёном на квартиру.

В одной комнате жили молодожёны; в другой - Маша; Володька, брат Семёна, - на кухне.

Когда такая толпа в двух комнатах живёт - это даже хорошо. Всегда можно найти причину, чтоб от своих супружеских обязанностей уклониться.

Но Семён к Лене с пониманием относился, не принуждал, не обижался, ничего. Так что адаптация Лены к супружеской жизни прошла, в общем-то нормально. Со временем Лена даже привыкла к этому.

Лена только вот в первый день боялась - что же Семён скажет после первой их брачной ночи. А он потом обнял жену ласково, прижал к своему сердцу и заснул.

А наутро никаких разговоров по этому поводу. В общем, всё обошлось. Замечательно.

Вот, понимаешь, как раньше было, не регистрировались, ничего, а комната в семейном общежитии освободилась, и Семёну предложили эту комнату. Пара, конечно, с радостью приняла это предложение. Потому что, наконец, поняла, что квартира им вылетает в копеечку.

Сколько они там? мало пожили, с неделю. А потом, когда Володя уехал, получили комнату в семейном общежитии. Перешли, значит, туда.

Хорошая такая комнатушка. Там даже кровати были. Казённые. На одной кровати Семён с Леной спал, а на другой - Маша. В одной комнате, конечно.

Лена попросила Машу не уезжать. Хотя бы во время медового месяца. Пока жена к мужу не привыкнет. Вот Маша и не уезжала.

Однажды Маша ушла куда-то с девчонками из общежития - и вот забегает, такая вся, взбудораженная. Лена с Семёном в это время стоит, разговаривает. А сестра забегает в комнату и кричит:

- Эх, ты! Лёня - картинка, а ты его променяла на этого!

Семён растерялся от такого неожиданного комплимента, даже не знал, что сказать в ответ:

- А ты... А я... А я с тобой и срать на одном поле не сел бы!

Ну ещё и потом оторвался на Машу как следует.

Естественно, она на следующий день уехала.

Уехала в Ростов-на-Дону, поступила на какой-то комбайновый завод. Это завод недавно вернулся из ташкентской эвакуации, так что много рабочих рук требовалось.

Но Ростов - это недалеко от Донбасса, поэтому Маша на каждый праздник в гости приезжала. К сестре.

Праздники праздниками, а медовый месяц Лене пришлось проводить в одиночестве.

Ну и вот, уже через месяц после моего замужества Лёнька со своей Евкой расписался. Лене в отместку.

Зима наступила.

Что-то Лена так тосковать тогда стала. Прямо до невозможности. Из-за зимы, что ли? Или по родственникам своим скучала? Неизвестно.

Завела себе котёночка. Лена его - он замёрзший такой был - подобрала. Всё какая-то компания в доме.

Интересно, когда жена принесла котёночка, Семён сначала повозмущался, а потом его даже больше, чем жена стал любить. Как ни придёт домой, так всё время с этим котёночком. Ни есть, ни спать без него не мог.

Вот, зиму молодожёны прожили на Донбассе с этим котёночком, а весной взяли отпуска и поехали, наконец, в свадебное путешествие. В Абхазию, в Очамчиру, к брату Володьке.

А у себя дома они оставили подругу Нюську, она там домовничала, пока хозяева ездили, котёночка развлекала, чтобы он не скучал без Лены с Семёном.

Что странно... Говорят, что коты к дому привыкают, а не к людям, а тот котёночек... Лена с Семеном как уехали, и он - тут же ушёл из дому.

Семён к Лене относился идеально - ты что! Он за ней так ухаживал...

На каждой остановке он бежит - то черешню несёт, то ещё что. Любые просьбы любимой исполнял.

А супруга на верхней полке лежала, почти не слезала. Разве что за какой надобностью.

Две женщины на нижних полках с ними ехали, наблюдали за Семёном, наблюдали. И что-то его ухаживания показались им такими подозрительными! Женщины перешёптывались друг с другом.

Как-то в очередной раз Семён побежал на станцию мороженое покупать, одна из женщин тех привстала, подошла к полке Лены и зашептала, оглядываясь после каждого слова:

- Девушка, вы ж будьте с ним осторожны, он же вас облапошит!

Лена почему-то так молодо выглядела для своих двадцати пяти, вообще. Вот женщина и решила поучить её жизни. Семён на три года Лены моложе, а они его приняли за опытного, коварного соблазнителя. Который невинной девочке взялся мозги пудрить. С ума сойти.

Лена смеётся, а та женщина удивляется сначала, а потом в тревоге за девушку говорит:

- Ничего смешного здесь нет!

Лена отвечает:

- Да это мой муж!

Женщина остолбенела. Потом отошла от полки девушки, уселась на своё место, постучала пальцами по столу, посмотрела задумчиво в окно, почесала подбородок, пожала плечами. После изрекла:

- Во, надо же! Чтобы муж так ухаживал за женой! В первый раз такое вижу!

Вот так!

А Лена подумала: 'Да вы не беспокойтесь, тётенька, мы только несколько месяцев женаты, так что ничего необычного вы не увидели'.

Да, вот так поухаживает муж, поухаживает, а потом до него вдруг доходит, что жена обманула его ожидания. А потом вдруг до жены доходит, что муж обманул её ожидания.

И тут уже неизвестно, кто кого больше облапошивает.

Ну, значит, приехали супруги в Очамчиру.

Первый раз в жизни Лена увидела - море...

Как раз весна ещё только начиналась, ветер всё время. Сильный ветер...

Лена даже представить не могла, что волны могут быть такими огромными...

С двухэтажный дом высотой. И облака над волнами - чёрные с белым. Весенние.

А море - это огромный квадрат. Светло-зелёный. А по вечерам небо красное. И немного светит на море. Жёлтым. А вокруг - каменные берега.

Да...

Море, можно сказать, весёлое попалось. Чёрное.

Семён, тот в керченской, приморской деревушке вырос, так что море его не особенно интересовало. Несмотря на то, что Семён его уже лет десять не видел, даже когда домой ездил. Да и желания не испытывал его видеть. Море ещё в детстве надоело.

Так что Лена, к счастью, на море ходила одна. Совершенно одна.

Вдоль берега посмотришь - на несколько километров ни одного человека. Назад оглянешься - абсолютное безлюдье. И на море - тоже. Ни одной лодки.

Через пару дней море немного успокоилось. К нему захотелось приблизиться.

Лене нравилось, как море её облизывает. Я-зы-ком. Обнимает своими дрожащими, холодными щупальцами. Врезается с разбегу в ноги - накрывает с головой. Знай только держись на ногах, чтобы совсем не унесло.

Лена тогда почему-то часто про Дочку думала. Та же так и не увидела...

А потом - зуб на зуб не попадает - вернёшься в тёплый дом...

А там уже чай для Лены. Горячий. С мёдом.

И добродушный Семён.

Тоже горячий.

Наверное, это и есть их с Семёном самый настоящий медовый месяц. на Чёрном море.

Побыли супруги в Очамчире недели две, приехали домой обратно.

Счастливые, дружные. Отдохнувшие.

Нюська встречает их у порога и говорит:

- Ой, а я не уберегла вашего котёночка...

Лена с Семёном хором воскликнули:

- Как?!

- Он сбежал...

Ну ладно. Хорошо хоть сбежал, подумалось. Во всяком случае - живой. Но всё-равно жалко, что сбежал.

Погоревали супруги, поплакали...

А котик к вечеру домой явился.

Всё лето прожили супруги с котиком на Донбассе.

Лёнька, между прочим, всё время мимо их дома ходил на работу. Хотя можно было ближе - а он всё мимо их дома. Иногда даже останавливался на углу общежития, стоял, думал о чём-то.

А Лена о Лёньке старалась не думать. Даже если мысли в голову о нём лезли, она их быстренько старалась отогнать. Семён к ней так хорошо относился, они с ним так дружно жили, что Лена, вроде, и вычеркнула Лёньку из своей жизни.

Но всё-равно Лёньку полностью забыть не удавалось никак. Да и как тут забудешь, когда он тут каждый день на нервы действует, каждый день под окнами ходит, каждый день его видишь!

Наступила осень.

И тут осенью такие - совершенно другие воспоминания к Лене нахлынули! Может, оттого, что осень так на весну похожа?

Осенью Лену снова на море потянуло.

Стала она уговаривать Семёна отправиться в Очамчиру (от Лёньки подальше). Жене там так понравилось, что она просто не могла себе представить эту осень здесь, на Донбассе!

Семён ей, любимой, конечно, возражать не стал. Более того, он ей предложил в Абхазию насовсем переселиться. Лена, естественно, согласилась.

Вот Лена с Семёном договорились, что он поедет к Володе в Очамчиру, устроится там на работу (вообще, обустроится там, узнает, как Володька отнесётся к их решению), а потом вызовет жёнушку, если всё нормально будет.

Семён шахтёром работал, и начальство не желало его из ямы, то есть из шахты, выпускать; но Семён дал на лапу кому надо в отделе кадров, и ему выдали трудовую книжку.

Муж поехал вперёд. А Лена осталась...

Тут же слух прошёл по всей станции (деревня, что ж там!), что Лену муж бросил - уже через полгода после женитьбы! - и сбежал сломя голову неизвестно куда, даже начальству своему адресок не оставил, чтобы и жена не узнала.

Где-то с неделю прошло после от'езда Семёна, Ленька Лену встречает и - с торжеством таким - говорит:

- Я-то - вот он, а его-то - нет!

Лена не знала, что отвечать. Ну и ладно, пусть Лёнька думает, что хочет. А что она вдруг станет возражать?

А что если - вдруг - Семён, как говорят, в самом деле бросил?!

Да нет, не может такого быть... Или - может?!

Лена не знала, что отвечать. Пожала неопределённо плечами, смутилась, отвела взгляд в сторону.

Лёнька тогда ещё больше обрадовался, потом тут же сам смутился (мол, на больную мозоль бывшей подруге наступил). Потом даже не знал, торжествовать ему или переживать за подругу. Но в конце концов всё-таки просиял:

- Пойдём, сходим в кино..?

Единственная и неповторимая...

Такая долгожданная...

Возможность выпала!..

Да, действительно, трудно было устоять...

Вот он, здесь, любимый... А муж далеко, ничего не узнает, никогда...

Ленка с Лёнькой уже вторыми половинами обзавелись, теперь они с ним на равных...

Ленка посмотрела на Лёньку и лукаво улыбнулась...

Но что Ленке ещё оставалось делать?

Дня через три Лене пришло письмо от Семёна: 'Приезжай'. Он уже устроился на работу. И Володька с радостью согласился принять семейку в своём доме, даже не возражал против того, чтобы Лена с Семёном там постоянно жили.

Один друг Семёна помог Лене вещи в багаж сдать, проводил её на поезд.

И она поехала.

Лёнька даже не сообщила о своём от'езде. (А зачем, собственно?)

Лёнька, тот, наверное, удивился, когда узнал, что Лена тоже уехала неведомо куда. Удивился? Не то слово, конечно...

Ну, ничего страшного.

А Лена ехала в поезде и всё про Лёньку думала. Не могла его почему-то забыть. Всё вспоминала про их последнюю встречу. Расстались на самом интересном месте...

Ну, ничего страшного.

Да и как расстались? По-глупому. Лена даже утешить его напоследок не могла!

Лёнька ей говорит:

- Пойдём, сходим в кино..?

Лена посмотрела на Лёньку и лукаво улыбнулась:

- Нет, - отвечает, - не пойду.

Лена, дура, преданная была: 'Не пойду!'

Да и муж к ней так хорошо относился - Лена, решила, что просто не имеет права его предавать. Не могла, и всё тут. (А как хотелось! как хотелось!)

Ну Лёнька увидел, что Лена улыбается так радостно, понял, кажется, что надежда для него не потеряна. Он на самом деле поверил, что муж Лену бросил. Тоже улыбнулся в ответ и сказал:

- Ну ничего страшного, время ещё есть.

Ушёл.

Лена пришла домой, походила по комнате из угла в угол, весело какую-то песенку под нос мурлыкая. У неё всегда настроение поднималось, когда Лёньку видела. Ленка и подумала: 'Чорт, что ж я с ним подольше-то не поразговаривала?!' А потом подумала: 'Это ж, наверное, последний наш разговор был. Мне же скоро придётся уехать отсюда!' А потом ещё подумала: 'Вот, дура, что ж я не пошла?! Что ж такого, если б я с ним в последний раз сходила в кино?!'

Походила Лена нервно вдоль стен, пометалась по комнате - и ей светлая мысль в голову пришла: может, он сам пошёл в кино?

Пошла, зашла в кинотеатр. Посмотрела - в фойе Лёньки нет. Может, опаздывает? Или уже в зале сидит? Теперь ни одной возможности увидеться упускать нельзя. Подождала Лена до последней минуты. Лёнька так и не пришёл. Теперь только на зал надежда. Купила билет. Ещё и в зал зашла. Как раз свет выключили. Села на последний ряд. Когда экран светлым зажигался, разглядывала публику. Сидела, полчаса разглядывала. Никого похожего не обнаружила. Посидела ещё немножко, потом встала и ушла.

Обошла кинотеатр вокруг, развернулась и пошла домой.

Дома уткнулась в подушку и зарыдала.

Потом поехала в Очамчиру. О чём впоследствии всю жизнь жалела.

Ну ничего страшного.

Приехала.

Пожили Лена с Семёном немного в Абхазии. Возле моря.

Что-то море на Лену никакого впечатления не произвело. Наверное, Лене тоже успело надоесть. Ещё в прошлый раз. Хотя морем немного любоваться пришлось в ту осень, по правде говоря.

Попала Лена в больницу, почти сразу, как только приехала.

Киста на яичнике.

Через каждые два часа ей надо было делать уколы. Гулять некогда. Уколы делали, но ничего не помогало. Целый месяц делали.

Надоела Лене эта больница до чёртиков. Выписалась.

Пожила недельку на свободе.

Потом ей стало ещё хуже. Внизу живота ещё сильнее разболелось.

Снова легла в больницу. И тогда Лене сделали операцию.

После операции к Лене подошёл врач и сказал, что у неё никогда не будет детей.

Мало что запомнилось.

Единственное, что вспоминалось... Ей казалось, будто стоит она на самой окраине Кургана. А Северный Ледовитый океан уже затопил все северные земли - и уже к ним, на Южный Урал подобрался. Его волны уже у самого Кургана шумят. Лена стоит у этих волн и смотрит на Северный Ледовитый. Ни о чём не думает, ничего не чувствует. Просто тоска: ломота неимоверная. Вдруг видит, в стороне, недалеко от неё - суслик (как он здесь, на Урале, мог оказаться?) А смешной такой, забавный! Стоит столбиком и смотрит куда-то в даль. На горизонт океана. Он стоит у самого края берега, и волны с каждым разом заливают его с ног до головы. Он весь мокрый, замёрзший от северных волн, но стоит, не шевелится, только дрожит слегка. Лена подошла к нему, взяла его на руки, завернула в своё пальто. А суслик смотрит в ту же самую даль, и шепчет: 'Там, за горизонтом...' Лена спрашивает: 'Что там?' А он молчит, не отвечает. Просто смотрит туда неподвижным взором. И молчит. Молчит.

Лена никак не отреагировала. Просто посмотрела на врача: 'Как это? Что это?'

Лена тогда даже не совсем поняла, что врачиха ей сказала и вообще для чего она это говорит.

Врачиха, наверное, решила, что Лена очень огорчилась от такого сообщения.

В больнице баба одновременно с Леной лежала. Рожала. Родила в конце концов и бросила то, что родила.

Вот добрая врачиха, чтоб Лену утешить, и предложила ей ребёнка взять, которого там оставила та баба.

- Возьми, - говорит, - у тебя всё-равно детей не будет.

Но Лена как-то не в том состоянии после такой новости находилась, чтоб о чужих детях думать.

К тому же девочка, ребёнок тот, - нерусская. Если б русская, Лена б ещё, может, и взяла. А то абхазка... Зачем ей абхазка?.. Чтоб все кругом знали, что это не её ребёнок? И всю оставшуюся жизнь этим тыкали?

Отказалась Лена от ребёнка.

Выписали её из больницы.

Семён, когда узнал о том, что жене сообщили в больнице про будущее их семьи, ещё больше расстроился, чем жена. Он-то всё ждал, когда у Лены ребёночек появится. Да так и не дождался. А теперь вот, как выяснилось, и не дождётся.

Семён опять начал пить.

Впервые сорвался после женитьбы.

Лена и раньше-то слышала, что он пил. Но только слышала. И теперь даже подумать не могла о том, что Семён - уже в качестве её мужа - снова за старое возьмётся.

Семён, может, надеялся, что после того, как у него с Леной дети появятся, жена к нему сильнее привяжется, полюбит, наконец, мужа по-настоящему.

Но, в принципе, Лена с мужем и так ладила, так он к ней хорошо относился - Лена уже начинала думать, что она его любит.

А он тут взял - и в запой ушёл.

Семён, когда пьянствовал, становился отвратительнейшим человеком. Лена с ним даже когда спала во время запоя, он её никогда не раздевал полностью. Так, откинет супруге ночную рубашку, сделает своё дело и отвалится спать, довольный такой.

Один раз только, когда супруги в гостях побывали (выпили оба маленько), у Лены к Семёну такая страсть по пьяному делу вспыхнула, Лена так любви мужа захотела, что притворилась совершенно пьяной. Лена до того пьяной притворилась, что даже сама раздеться не могла. Пришлось Семёну самому стягивать с неё выходное платье. Раздел он жену, значит, Собрался уже на неё, обнажённую, свою любимую дурацкую ночную рубашку надевать. Но тут Лена как бы очнулась, обвила Семёна руками. И так, голыми руками его и взяла. Семён просто не смог устоять перед ней...

Вот, это был единственный раз, когда Лена в обнажённом виде с пьяным мужем спала.

А так, с задратой ночной рубашкой - да черта Лене всё это сдалось! Да и вообще - кому интересно с пьяным мужиком в одной постели спать?

Пусть лучше идёт, зараза, и добавляет где-нибудь.

Вот Семён и добавлял. И на следующий день - тоже. И на следующий.

С Володькой они начали ругаться... Естественно, кому понравится пьяница в собственном доме? Пусть даже и родной брат.

Короче, пришлось семье уехать из Абхазии.

И супруги решили уехать в Керчь. К отцу Семёна.

Поехали в Керчь.

Керчь - это пограничный город. Там без прописки долго не проживёшь. А как прописываться, если Лена Семёну по документам - неизвестно кто?

Вот супруги и решили тогда зарегистрироваться.

Да, если б не прописка, они б, наверняка, и не поженились бы никогда. Но - прописка есть прописка. Это дело серьёзное.

Отец, конечно, обрадовался, узнав о том, что Лена с Семёном решили расписаться и прописаться. Наконец, мол, Семён, дурбалай, за ум решил взяться, пожениться. Да и невеста какая хорошая досталась, такая красавица. И всё такое.

В день регистрации в ЗАГСе какую-то ерунду произнесли насчёт рождения новой семьи. Дома отец торжественное застолье организовал, в пиджак с галстуком нарядился, тоже речь повёл:

- Я рад, что вы, наконец-то, решили узаконить ваши отношения!.. Полгода... Ну, это вы, предположим, думали! А теперь ваша любовь прошла испытание временем!.. Живите долго и счастливо!.. Позвольте мне поднять этот бокал!... Утеха мне на старости лет...

Надя, младшая сестра Семёна, и бабушка смотрели на мужа и жену счастливыми глазами, радостно улыбались.

Только Вася с Гашкой, брат с сестрой, перешёптывались между собой, грустно ухмылялись. Они-то уж точно знали, что к чему. Что Лена на их жилплощадь возле моря нацелилась.

Удивительная проницательность.

С Васей и Гашкой, естественно, отношения у Лены были далеки от идеальных...

А вот отец Семёна относился к ней как к родной дочери. И Лена его тоже, конечно, любила. Просто как хорошего человека.

Так что жить, понятно, в доме могла.

Пожила в Керчи!

Муж поступил на работу - корабли ремонтировать начал. Ну, судоремонтники, в этом смысле, - хорошая компания для Семёна.

И там он - сколько раз пьяный приходил!

Один раз до того напился, что пришли к жене с работы:

- Там твой валяется.

Ну что делать? Пошла с тачкой, погрузила Семёна на тачку и привезла домой.

Лена-то Семёна привезла, а Семён в дом - ни копейки. Всё успел пропить.

Хотя окружающим его зарплата ох как пригодилась. Плохо они жили: в Керчи таких получек, как на Донбассе, никто не видывал. Работали-то все (кроме разве что Нади, пятнадцатилетней девчонки, и бабушки старенькой), а денег всё-равно нехватало.

А тут ещё отец вдобавок заболел. Вообще худо стало.

Надя хотела куда-нибудь устроиться, но её за малолетством не принимали на работу. Гашка на неё каждый день выступала: мол, на шее сидишь. Тогда Лена пошла с Надей, рассказала положение, и её взяли.

А Лена - за домохозяйку была. То есть, как окружающие считали, не работала: на базар ходила, готовила, убирала.

Однажды ей Вася и высказал...

Лена каждый день ходила на базар - семья-то большая - а ну-ка на всех наготовить - шестерых человек надо кормить да ещё трёх свиней (они ещё свиней держали ко всему прочему). Так вот Вася и начал на Лену орать:

- Ты каждый день ходишь на базар! Как наша прежняя мачеха!

Вроде того, что деньги растрачивает.

Лену псих взял, конечно. Она никогда на себя ни копейки не потратила. Иногда, правда, возьмёт булочку для бабушки - и то роскошь считалось.

'Он думает, - злилась Лена, - домохозяйкой легче! Сумки таскать, в доме, таком огромном, прибираться да за свиньями их ухаживать! Ну если легче, пусть Вася, раз такой умный, этим всем и занимается'.

А Лена пошла, устроилась на кирпичный завод.

Но Гашка с Васей на этом не успокоились. Всех на работу повыгоняли, но всё-равно им что-то не нравилось. Придирались по-страшному: что ни сделаешь, куда ни шагнёшь - всё им не так. А если какое-нибудь серьёзное преступление совершишь - допустим, чашку разобьёшь - так Вася с Гашкой на неделю в истерику впадают.

Заметили ещё, что Надя с Леной сдружилась, так и Надю невзлюбили. То на Надю орут, то на Лену.

Надоели Лене они оба. Если им тесно в доме, пусть так и скажут. Что орать, придираться? Выживать потихонечку, как прежнюю мачеху?

Лена взяла, выписалась из домовой книги и решила уехать.

Гашка тогда зашла к отцу в комнату, стала слёзы лить. Отец увидел, что Гашка плачет, приподнялся с кровати, спросил:

- Что ты плачешь?

- Да вот, Лена уезжает...

- Почему?

- Да вот, с Леной поругались.

Гашка на Надю начала что-то выступать, а Лена за Надю заступилась. Тогда Гашка - и на неё.

Гашка знала же, что отец, если они с Васей Лену выживут из квартиры, совсем не обрадуется. Ещё, чего доброго, наследства лишит по старческой дури. Лучше уж заранее поплакать. Профилактика - лучшее лечение. Да Гашке плакать - как с горы катиться. Сплошное удовольствие. Бабьи слёзы - универсальное средство для удаления всех жизненных затруднений.

И из-за такой дуры Семён с братом-близнецом в концлагерь пошёл.

Вот, значит, отец вызвал в ту комнату Гашку с Васей.

- Если вам Лена плохая, то не знаю, кого вы вообще хорошего найдёте. Если вам Лена не угодила, то вам никто никогда не угодит. Я вас за Лену всех отсюда повыгоню!

Короче говоря, Гашка с Васей тогда приумолкли.

А Лена в какое-то душераздирающее противоречие впала. С одной стороны, любимого отца не хотелось покидать. А с другой - на Васю и Гашку каждый день любоваться?!

Но Семён уговорил жену:

- Подожди, пока отец живой. А потом уедем.

В общем, знали же, что у него рак, что он скоро умрёт.

Вскорости отца ж направили в Симферополь. Там ему предложили сделать операцию.

Терять нечего. Согласился... Сделали.

Потом в больнице ему кто-то подсказал, что где-то есть дед, который лечит рак. Но отец махнул рукой:

- Теперь уже всё.

Он приехал домой.

Ещё месяц, наверное, мучился и умер.

Когда отец умер, хоронили, несли на кладбище, все кругом слёзы лили. Кроме Ленки. Ленка почему-то не плакала. Она уже столько смертей пережила, что ещё одна, очередная, её почти не трогала.

Только когда гвоздями стали крышку гроба прибивать, Лена почувствовала, как её брови почему-то вздёрнуло от ужаса. Наверно, подумала о том, что эту крышку уже никогда не открыть. Но эта мысль тут же улетучилась.

Единственное, когда сели за стол поминать, напились, Вася вдруг сказал:

- Хотите, ржачный анекдот расскажу?

И с таким артистизмом стал рассказывать!

Злоба Лену такая взяла, Лена встала из-за стола.

Все заржали.

Ну и началось. Анекдоты стали травить, песни петь. Анекдоты - водка - песни.

А Лена сидела в кухне на табуреточке и плакала.

Когда отца похоронили, немного погодя Лена с Семёном уехали.

Раздумывать, куда ехать, долго не приходилось. Поехали в Ростов.

Маша там на комбайновом заводе работала. Замуж вышла. Всё у неё нормально. Чего б это и Лене к ней не поехать?

Приехали.

Сначала у Марии жили.

Семён после смерти отца моментально из запоя вышел. Так что с Марией удалось пожить дружно.

Вообще, и у Лены отношения с мужем наладились. Он как из запоя вышел, так снова стал - мужик как мужик. Даже обаятельный вполне. Ухаживал за Леной - как будто и года после женитьбы не прошло.

Стал деньги зарабатывать. И с женой через некоторое время ушёл на квартиру.

Но не так далеко от Марии жили, ходили друг к другу гостить.

Муж Маши, он никого не признавал: все у него дураки, один он умный. А к Лене относился хорошо. Бывало, Лена приходит к ним, он сразу на Машу:

- Что сидишь? Сестра пришла! Угощай!

Да, счастливые денёчки... В семье всё нормально, с родственниками превосходно. Красота!

Лене до того пофартило, что она даже забеременела!

Лена даже самой себе поначалу не поверила. Как это могло произойти?

Ей же сказали тогда, в больнице, сказали...

Или они ошиблись? Ошиблись?

После того, как месячные у Лены не начались в положенный срок, надежда какая-то появилась. Но потом Лена подумала: может, ложная-то надежда. Не стоит в это верить. Может, это просто задержка?

Действительно, задержка - это тяжёлое испытание.

Но пришло ей в голову тогда поступать на работу. Пошла Лена проходить медицинскую комиссию.

Вот Лене и сказали там, что она точно - беременная.

И её никуда, кроме как уборщицей, не брали.

И пошла уборщицей.

Тогда в Ростов много всякого сброда, вроде Лены с Семёном, понаехало. Трудно было наняться на работу. Даже уборщицей. Но когда привели к начальнику цеха и предложили Лену взять, она ему так мило улыбнулась, что он сразу закивал и согласился.

Потом через несколько месяцев как увидел, что новая уборщица на сносях, так сказал:

- Если бы знал, ни за чтоб не взял.

Но Лена всё-равно осталась. Работала до последней возможности.

И вот - итти ей в родильный дом.

Семён на работе, в третьей смене, Лена одна дома.

Часов в одиннадцать вечера это началось.

Думала, всё, придётся ей дома рожать, одной. Но после решилась всё-таки к Маше побрести. А там муж её. Переполошился, быстренько собрался... Он и повёл Лену в роддом.

А в десять утра Лена родила дочку. Галкой назвали.

Два месяца Лена с ребёнком дома просидела. Но - декретный отпуск закончился, и пришлось уволиться - Галку некуда было девать. Муж не хотел отдавать в ясли. Боялся, что будут плохо смотреть. Хотя Маша посоветовала - она своих детей с двух месяцев уже в ясли посдавала, и ничего. Не убили, не покалечили. Только Семён - ни в какую.

- Чтоб я такую крошку - неизвестно кому отдавал?! Что я, совсем с ума сошёл?!

Но одной мужниной зарплаты нехватало: на квартиру, на жену, на ребёнка, да на то, да на сё. Тяжело приходилось.

К счастью, где-то через полгода приехали мама и Вася к ним в гости.

Да, тут уж и говорить нечего. Обрадовалась Лена. Она за своими странствиями мать родную уже не знамо сколько не видела. Да и Васю - тоже порядком.

Они, конечно, тоже обрадовались, что Лену увидели и что та, наконец-то, за ум взялась - родила. Гостинцев навезли. Вася ещё в магазин побежал - игрушек-побрякушек ребёнку накупил целый вагон.

А Лена хоть отдохнула немножко за это время. Вася пелёнки помогал стирать (ох уж эти пелёнки! круглые сутки только ими и приходилось заниматься!). Ночью, чуть что, брат к ребёнку подходил - так что Лене и отоспаться удалось за все полгода.

Вскоре собралась родня на совет, обсуждать своё житьё-бытьё. И Вася с мамой уговаривали Лену с Семёном поехать в Курган. Всё-равно в Ростове долго протянуть трудно. А в Кургане они обещали помогать чем смогут.

И Лена с Семёном сказали, что подумают.

Вася с мамой уехали. А следом за ними, через месяц, - и Лена с мужем.

Её родственники в Кургане даже не ожидали, что Лена когда-нибудь приедет. Да ещё и не одна - с мужем и ребёнком. Решили отпраздновать это событие.

Организовали застолье. Стали Лену поздравлять с благополучным возвращением на родину, с замужеством.

Семён, конечно, вмазал как следует. И решил, что, наконец, представился случай - при всей родне Лены - высказать всё, что у него на душе накипело. Вот и рассказал, что его жёнушка там, на Донбассе, вдалеке от благочестивых родственников - такое вытворяла! То одного парня подцепит, то другого, с женатым мужиком гуляла (об этом весь Донбасс знал), малолетку одного при всём честном народе соблазняла, с зятем комендантши какие-то интрижки крутила, всяким иностранцам глазки строила (видел-видел, на мои глаза свидетелей не надо). Так мало этого, она ещё под дядьку! родного!! легла!!! Только для того, чтобы он её на работу и в общежитие пристроил!

- Так что я Лену только из жалости подобрал. Совсем не девушкой, как вы, может, думаете.

Вся родня Лены от ужаса вилки пороняла, на Лену уставилась. такое молчание в комнате установилось!

А Лена как сидела, так и осталась сидеть. Она в такой шок впала, что даже голову поднять не могла. Не то что пытаться оправдываться как-то.

Сидела только и думала, когда же всё, господи, это кончится. И ещё о том, что она просто устала от всего.

Да, Лен, от чего бежала, к тому и прибежала. Чего больше всего в жизни боишься, то как раз и происходит, рано или поздно. Теория подлости.

Да, кстати, откуда Семён всё это знает? Ах, да, как же можно об этом забыть...

Вечером того же дня мать учинила дочери допрос. Лена отвечала, что Семён рассказал сущую правду. Как именно всё было, так всё и рассказал. Ничего, скотина, не утаил.

А мать её родная всё никак поверить не могла:

- Так у тебя что, правда, говоришь, с братцем моим Александром - что-то было?! Подожди, прямо в голове не укладывается... Как это вообще могло - быть? Да такого просто не может - быть!

Ну Лена спокойно так (уже на всё наплевать! надоело!) непринуждённым тоном говорит:

- А он меня изнасиловал.

Тут мать совсем взбесило признание дочери:

- Изнасиловал? Александр? Мой брат? Твой родной дядька? Что ты тут сидишь, прямо в глаза мне смотришь без совести, без стыда?! Мало того, что потаскуха не знамо какая, так ещё и нагло врёшь - матери! На родного дядьку наплела, на весь Донбасс его ославила! Чтоб своё беспутство скрыть, придумала - неведомо что! Если б ещё что умное выдумала, а то..!

И пошла, поехала дочери кости перемывать. На весь дом причитала, что потаскуху на свет белый родила.

Она потаскух этих - по какой-то причине - больше всего на свете ненавидела. А тут - бах - и дочь родная, получается... тоже туда же... Есть отчего кричать.

Разводиться с Семёном мать Лене не дозволила. Прежде, мол, надо было думать. А раз уж вышла замуж, так живи, терпи. Какой муж ни есть - сама всё-таки выбирала. А коли разведёшься, так иди, куда хошь. Я тебе ни помогать не стану, ни за дочкой присматривать твоей.

Да, на развод Лена не подала. И с матерью вскоре наладились отношения. Мать хорошенько подумала и решила, что, верно, никакая дочечка не потаскуха, что её, конечно, правда использовали. Только не дядька вовсе, а те солдаты, с которыми она ехала в одном вагоне. Раз ехала с солдатами - значит, всё. Как это так могло случиться, чтобы девчонка ехала целую ночь в вагоне, полном солдат с войны возвращающимися, и осталась девчонкой? Да такого просто не может - быть! Не хотела сознаваться в своей глупости, вот и выдумала несусветицу какую-то - на дядьку свалить!

И мать Лену, молодую дуру, простила.

Да, кстати, откуда мать узнала, что Лена с солдатами всю ночь... Ах, да, дочь же сама ей рассказала... Про то, какие у нас солдаты хорошие...

С матерью-то Лена помирилась. Но мужу всё-равно бойкот об'явила. Стала спать в другой комнате, одна. Раз Семёна такая жена, как она, не устраивает, так пусть и спит один. Или, во всяком случае, не с Леной.

В те ночи бессонница Лену мучила. Лежала она на кровати, потолок разглядывала, всякие мысли мрачные в голову лезли.

Вдруг слышит, в дверь кто-то скребётся. Подумала, кот, может? Не стала открывать, лень.

Смотрит - вдруг дверь сама собой открывается, и за порог переступает... она. То есть скелет.

Стоит у порога, потом опускается на колени и говорит умоляющим голосом:

- Ну когда же ты ко мне, наконец, придёшь? Я так за тобой скучаю... Давай, пойдём ко мне, прямо сейчас. Сейчас, по-моему, самое время. И я так соскучилась за тобой... Пойдём со мной...

- А как же я дочку свою оставлю?..

- А мы и Галку с собой возьмём...

- Нет.

- Ты же снова беременная! Куда же ты с двумя детьми денешься?

И Лена тут кричит:

- Ты же не Дочка! Ты просто Дочкин скелет!

Скелет ухмыляется и шипит:

- Удивительная проницательность...

И вдруг резко, с колен, бросается к кровати - и хвать Лену за ногу.

Лена вскочила, вырвала ногу и бросилась вон из комнаты.

Подбежала к Семёну. Он уже спал. Тогда жена тоже легла, прижалась к нему в страхе. К ним, туда, в комнату, решила, уже никакой скелет не осмелится войти.

И через несколько минут Лена уже спокойно заснула.

На следующее утро с мужем помирились.

Лена сначала хотела наорать на него, чуть ли не бойню устроить. Спросила, почему он всё рассказал.

А муж - простой, как трусы за рубль двадцать - раздражённо отвечает:

- А что тут такого? Я сказал то, что думал.

Тогда Лена махнула рукой и больше ничего у него не спрашивала. Когда человек по недомыслию пробалтывается, это ещё можно простить. Когда человек из злого умысла клевещет, это ещё можно понять. Но когда человек говорит то, что думает (когда ни мозгов, ни совести нет) - это уже патология. Тут уж и разговаривать смысла никакого. И бойню устраивать бесполезно.

Да, так и помирилась.

Больше в том старом доме Лена жить не могла. Во-первых, всякие воспоминания дурацкие в голову лезли, мрачные мысли. Во-вторых, не хотелось со своими родственниками встречаться, которые к матери в гости заходили, Лена просто в глаза им не могла смотреть.

Сняли супруги комнатушку неподалёку от родительского дома и стали жить там.

Чтобы жить отдельно и чтобы, как говорится, на шее не сидеть у матери с Васей, поступила Лена на работу. На машиностроительный завод.

А на заводе она встретила своего бывшего соседа, Толю Розенберга!

Лена работала комплектовщицей, а он - начальником снабжения. Начальником! А учился: тройки, двойки и колы - все приятели мои.

Толик однокласснице обрадовался, пригласил к себе в гости. Ну Лена тоже, конечно, обрадовалась. Всё ж, как ни говори, бывшего друга встретила.

Товарищ Розенберг таким видным человеком стал! Раньше ходил в свитерке каком-то, а теперь - такой представительный мужчина: в костюме с иголочки, в галстуке с булавкой, шикарные волосы с мировым причесоном! Прямо орёл-мужчина.

Пришла Лена к нему в гости - господи, квартира-то какая огромная. Повсюду паркет блестящий, кресла, диваны. Обставлено всё, как в музее. Сели беседовать: Лена в кожаное кресло опустилась, чуть не утонула в нём, Толик в кресле-качалке напротив раскачивался. Рассказывали друг другу про жизнь свою. Лена замужем, он женат, Лена работает комплектовщицей, не знает, надолго ли, не знает, что дальше станет делать, как дальше жить, он работает начальником снабжения, скорей всего скоро уволится скоро, в другое место зазывают, а здесь не очень нравится.

Тут послышалось, как хлопнула дверь. Толик как-то обречённо почесал подбородок и сказал:

- Ну всё, жена пришла.

Жена зашла, мельком глянула на Лену, потом оглядела с пристрастием своего законного с ног до головы. И вопросила:

- Это твоя бывшая одноклассница, про которую ты говорил?

Толик горестно вздохнул:

- Именно.

Жена ехидно усмехнулась и произнесла:

- К тебе такая красивая женщина в гости пришла, одноклассница, с которой ты столько лет не виделся! А ты бы хоть носок свой заштопал! Сидишь прямо перед ней в драном носке!

Толик заметно смутился:

- Да он только что порвался, я ещё заметить не успел!

Тут только Лена и заметила, что носок и в самом деле с дыркой. Крохотная такая дырочка. Вот у жены зрение!

А та продолжала:

- Мало того, что с дыркой сидишь, так ещё и небритый. Что, думаешь, тебе небритость идёт?!

Толик схватился за голову, но ещё пытался сдерживаться при посторонней даме, кисло улыбаясь:

- Да я утром брился! Я что, виноват, что ли, раз к вечеру снова зарастаю?!

Но жена всё никак угомониться не могла:

- А ботинки твои в коридоре - пыльные!!! Ты что, в таких ботинках по заводу ходишь?

Толик тут заорал благим матом насчёт ботинок, которые потому и пыльные, что он в них по заводу ходит, а не по соседкам всяким языком чесать, как некоторые. И посоветовал жене мотать из комнаты подобру-поздорову, пока он её не убил!

Жена тут к Лене обратилась, доброжелательным голосом:

- Вот видите, какой он? Вам что, интересно с таким вот разговаривать? Не понимаю, как вы, посторонний человек, его только терпеть можете, не понимаю!

Прикрыла с удовлетворённым видом дверь в комнату с той стороны и ушла.

Попытались одноклассники продолжить беседу, но ничего не получалось. Лена никак не могла оторваться от дырки собеседника на носке, которая всё увеличивалась в глазах. Толик стал замечать это, поэтому вскоре сказал, раздражённым тоном:

- Ну ладно, Зой, то есть Лен, я тебя уже задержал тут порядком, извини. А тебе уже, наверное, пора.

И Лена с ним согласилась.

Толик проводил её до двери.

Из коридора Лена увидела ванную комнату. Такая уютная, белоснежная, ослепительная. Такая невидаль - ванная. Прямо позавидовать можно. Лена ещё никогда в жизни не жила в доме с ванной. Наверное, это замечательно, когда в доме ванная есть.

После Лена повернулась и увидела... увидела... Да, увидела - с одной стороны - белоснежная ванная, а с другой - ботинки - трудно даже представить этот кошмар! - пыльные!

Толик бросил на Лену короткий взгляд. И отодвинул ботинки под вешалку. Лена поняла, что он очень рассердился в тот вечер. И на ней, и на жену. На всех на свете.

- Знаешь, Лен... Наверное, больше не приходи ко мне. Я к тебе лучше сам загляну как-нибудь.

- Хорошо. Заходи.

Лена шла домой и всю дорогу думала про Толика Розенберга.

Странный он какой-то. Вроде, начальник - и носки рвутся. Вроде, начальник - и ходит небритый, в пыльных ботинках. Вроде, начальник - а грубиян, каких поискать.

Да и жена у него прибабахнутая какая-то.

Всё впечатление Лене от Толика испортила.

Хотя, в общем-то, Чехов по этому поводу говорил: не тот свинья, кто разлил, а тот, кто заметил. Да.

Поэтому Лена отогнала быстренько от себя всю эту ерунду. И оставила о Тольке только хорошие воспоминания. Да.

Лене это пригодилось, потому что Толик к ней не заходил.

Лена с Семёном работали, а мама, в рабочее время приходила, за Галкой присматривала. И вообще помогала, чем только могла.

Помогать приходилось, потому что Лене самой не очень-то везло.

Это был случай! Шла Лена с работы - как раз получила первую зарплату - и, значит, вылез какой-то мужик из подворотни. Подбежал к Лене, схватил за шею, чтобы та не рыпалась. Вытащил из-за пазухи тесак. Грозил ей брюхо пропороть, если Лена ему всю зарплату не отдаст.

Пришлось отдать.

Да, если бы не мать родная, совсем пропали б.

Когда получила вторую зарплату, опять двое увязались за ней (уже другие мужики!), хотели отнять. И хорошо, что там близко как раз проходная находилась. Бросилась Лена бежать, заскочила в эту проходную. Подумала, всё. Как же теперь домой попасть? Но грабители не стали дожидаться, пока баба выйдет - боялись, что позвонит с проходной или что. Постояла Лена в проходной и спокойно пошла домой.

И как Лене только не совестно? Те мужики, наверно, не просто так, для удовольствия, народ грабят. Им же, наверно, кушать нечего. Сами они зарабатывать не могут. Вот и приходится грабить. А Лена их целой зарплаты лишила. Из-за собственного эгоизма, из-за собственной жадности.

В принципе, такой эгоизм нормален - все ведь думают, что им деньги нужнее, чем другим. Однако Лена решила, нет, так дело не пойдёт. На следующий месяц число желающих кушать увеличится до четырёх, на следующий - до шестнадцати, далее возрастёт до двухсот пятидесяти шести.

Потом Лена как представила, что за ней в конце концов гонятся шестьдесят пять тысяч пятьсот тридцать шесть голодных грабителей с тесаками, и все жаждут отнять её зарплату комплектовщицы - так комплектовщице аж плохо стало.

Мама что-то прибаливать стала, говорить, что с Галкой ей тяжело. Галка ж такая, моторная была. И Лене пришлось уволиться. Тем более, что она уже чорт знает на каком месяце беременности снова пребывала.

Непонятно, как же Лена тогда забеременеть умудрилась?! Мужа своего она не любила. Даже какое-то отвращение к нему испытывала.

К тому же врач когда-то пообещал Лене, что у неё никогда детей не будет! И Лена, дура, поверила. И вот результат - две беременности.

И куда же, спрашивается, теперь Лене с двумя детьми? На что надеяться?

И родилась Надежда у Лены.

Снова дочка.

Посидела Лена с ней два месяца в декрете.

Но жить-то как-то надо? Поступила на работу. Уборщицей. В совнархоз...

Бах - и встречает там Толю. Он там уже начальником. Фигаро - здесь, Фигаро - там. Фигаро улыбнулся Лене при встрече и сказал:

- Куда ни плюнешь, везде я.

Лена даже непонятно, обрадовалась этой встрече или нет. С одной стороны, оно, конечно, приятно - с бывшим одноклассником в одной организации работать. А с другой стороны - неловко как-то. Лена - уборщица, а он - начальник. Как-то особенно ощущается, насколько низко Лена скатилась по социальной лестнице.

Встречались с Толькой на работе каждый день, иногда с ним беседовали.

Ещё около года назад Толик обещал как-нибудь зайти к однокласснице, но с тех пор всё никак не заходил. Понял, видать, что им друг к другу в гости лучше не ходить. Ни Лене (из-за его жены), ни ему (это тоже не очень приятно).

И вот однажды приходит Толик к Лене в гости.

Она жила в маленькой комнатушке. А он - начальник - в такой огромной квартире. И вдруг - приходит.

Сидели с ним, беседовали.

Лене даже неловко стало за свою, как говорится, нищету. (Вот, Леночка, до чего дошла). А Толик сидел, жаловался на свою жизнь.

Толик решил взяться за себя, уважаемым человеком стать.

Сначала всё замечательно шло. Полез наверх, всё выше, начальником стал, женился, в партию вступил. Все кругом уважали: хороший работник! внимательный начальник!

Один-единственный пункт всю жизнь испортил. Жена какая-то... с отклонениями попалась... О чём только думал, когда на ней женился?! Чем только думал?! Непонятно, что этой дуре в жизни нехватает! Живут, вроде, нормально, в достатке. А она всё покоя не даёт. Придирается по любому поводу.

Папаша её пристукнутый евреев из-за чего-то терпеть не может. А тут дочь родная - и за еврея замуж вышла! Вот так! Ну, понятно, что из-за денег - жить-то как-то надо. Но всё-таки...

Вот дочка этого папаши всю жизнь решила положить на то, чтобы доказать, что она к евреем никакого отношения не имеет и что она в моральном отношении намного выше них. Вот, мол, у евреев носки рвутся, а у русских не рвутся. И всё в таком духе.

Жена лезет к Толику в постель:

- Ах, какая это мука - спать с лысым евреем!

Муж в испуге проводит рукой по голове:

- Что это я лысый? Никакой я не лысый!

- Ну всё-равно - облысеешь когда-нибудь...

- Что это я облысею? У нас в роду никогда лысых не было...

А супруга на полном серьёзе:

- А ты - облысеешь.

- Не облысею!

- Облысеешь.

На такие идиотские темы приходилось спорить! Причём совершенно серьёзно! После таких разговоров Толик себя действительно дураком чувствовал. Он отказывался с женой разговаривать, начинал уже засыпать, а жена среди ночи:

- Хи-хи!

- Что ты смеёшься?

- Да я представила, как ты будешь выглядеть, когда облысеешь.

Тут уж и жить не хочется - а вдруг и в самом деле облысеешь? Нет, лучше жену убить. Чтобы лишить её возможности увидеть страшное будущее мужа.

И такое - каждую ночь. Никакие нервы не выдержат!

Мало того, что у Толика дома от такой жены голова кругом идёт, так она ещё и до работы добралась. Наденет самое красивое платье, накрасит губы - и пошла на работу (к мужу на работу):

- А вы знаете, какой у меня муж негодяй? Нет вы не знаете, какой у меня муж негодяй! Вот я - знаю, какой у меня муж негодяй! - и давай расписывать преступления Тольки перед человечеством. Каждому сотруднику, какой попадётся.

Все сначала удивляются:

- Кто? Розенберг? Да не может такого быть!

А уже через пять минут:

- А! Да-да... что-то в нём такое есть...

И на работе, естественно, - радость. Вот, мол, есть же, слава богу, негодяй, который ещё негоднее нас. Завидят Розенберга, перешёптываются.

А жена в это время по соседкам ходит. И у всех баб на улице потом радость - вот, мол, как замечательно, хоть у кого-то муж негоднее, чем у меня.

И у мужей, конечно, тоже праздник на душе - вот, мол, хоть и деньгу в дом приносит, а как к жене относится! Мотай, мол, жёнушка, на ус.

Один коллега Розенберга как-то остановил и изрёк:

- Слушай, Анатолий, если ты так будешь к супруге относиться, то у тебя в скором времени вырастут рога-а!

Так и сказал:

- Рога-а! - рожки показал и похихикал.

Обидно, конечно. Однако если б у Анатолия в самом деле когда-нибудь рога выросли, он бы, наверно, самым счастливым человеком в мире стал!

Так нет же! Родная жёнушка гадости про него произносит по всей округе, а сама всё никак не отлипает. Получается, она - преданная супруга, которая безуспешно пытается исправить критикой негодного мужа и для которой единственное спасение - излить своё горе окружающим.

И все Толику кругом говорят: ах, у тебя такая жена, а ты..! А какая у него жена? Понятное дело - скромное и невинное, с виду, создание. А Толик, получается, негодяй. И все вокруг это знают.

В гости к Розенбергам принесёт кого-нибудь - жёнушка тут же давай мужа описывать, только слушать согласись. Это дома. А про работу и мухи не шепчут. Совершенно невозможно работать. С одного места уйдёт, на другое устроится - та же картина: сначала всё нормально, потом туда жёнушка заявляется, и всё становится по-прежнему, опять шушукаться начинают. Если жене можно, почему нам нельзя?

Но не будешь же каждый год с места на место переходить! А жена с таким упорством рубит сук на котором сидит! Прямо дивишься её бескорыстному энтузиазму!

Толик жаловался, что никто его не уважает, что ничего он в жизни не добился...

Толик удивлялся: человек, который, по идее, должен быть самым близким, поддержкой в жизни - вместо этого человека под боком завелось какое-то психбольное недоразумение, которое каждый божий день бьёт по всем местам. И никуда от него не деться!

Вот так вот жаловался Толик, жаловался. А Лена сидела, терпеливо выслушивала его длиннющую речь. У неё своих дел по горло, ребёнок маленький, а Лена сидела - Толика выслушивала, будто делать ей не хрен больше.

И вот опять-таки Лена не могла никак его ни поддержать, ничего. Наговорила однокласснику ерунды всякой для поднятия духа.

Что-то вроде: да какие там у вас, у начальников, могут быть трудности в жизни! У меня вот тоже жизнь не сахар. Но я же молчу, не жалуюсь. А ты сидишь, нюни распустил. Немудрено, что жена тебя не любит. Женщины вообще не любят мужиков, которые нюни распускают. По любому поводу. Тоже мне трудности - жена! Да ты сам себе эти трудности выдумал и носишься с ними, как дурень со ступой! А что тебе, Толик, собственно говоря, жаловаться? Конечно, в нашей высокодуховной стране евреев не особенно любят... Ну а ты представляешь, если б нас фашисты завоевали, чтоб тогда началось? Вот то-то. Ну а сейчас ты начальник, везде нарасхват - на завод берут, в совнархоз берут. Ценят как хорошего специалиста. А ты ещё говоришь, что к тебе плохо относятся! И жизнь у тебя, если с другими сравнить - просто замечательная - зарплата огромная, квартира огромная. С ванной между прочим. Для таких, как я, которые всю жизнь по частным хатам да по общежитиям ошивались - это вообще невидаль.

Толик с ужасом уставился на Лену:

- Ванна?!

А Лена вдохновенно продолжала:

- Да, ванна. Ну а жена - что жена? Мало ли кому жена плохая может попасться? Можешь не обращать на неё внимания. Да ты просто избаловался, уже не знаешь, чего хотеть, всем недоволен. Вот если бы тебя на моё место поставить, посмотрела я, как бы ты запел! Так что живи, Толик, наслаждайся жизнью.

Толик усердно потёр висок и сказал:

- Да...

Потом встал, попрощался и пошёл наслаждаться.

С тех пор он к Лене больше не приходил.

Толик, оказывается, приходил попрощаться.

У него такие плохие отношения с женой были, что он решил покончить с собой.

И вот, после того, как приходил к Лене, через три дня повесился. В ванной. На ручке от двери.

Да...

Наверно, если человек по-настоящему захочет, он на чём угодно повесится.

Вот Лена тогда, когда узнала, подумала, что вот дура она, не могла ему ни слова доброго сказать!

Да... Только тогда Лена и поверила в искренность его чувств, как говорится.

Лена потом три ночи заснуть не могла. Только о том и думала: ах, если б я ему сказала то - ах, если б я ему не сказала это - ничего б не случилось.

Ну плюнул бы Толик, ушёл от жены, но жил бы! Даже если б без ничего ушёл.

Но проблема - вот ещё в чём: он ведь партийный, а партийным разводиться нельзя. Причина должна была быть страх какая. Но даже если б появилась такая причина, ну и что? Жена б, конечно, его обвинила. Все б тогда и сказали: да на фига нам такой член в партии нужен, который даже собственную жену любить не может! Да чорт с ней, с партией! Ну выкинули б его оттуда, ну и что? Без партии бы прожил.

Хотя, конечно, да... Человек, которого исключили из партии - это уже конченая личность. И вся оставшаяся жизнь - под откос. Уже и на нормальную работу никуда не возьмут... А о новой женитьбе и говорить не приходится...

Но можно ведь и без развода такие проблемы решать.

Вот, к примеру, Абраму Линкольну, президенту американскому, тоже, говорят, прибабахнутая жена попалась. Материла его при всех на чём только свет держится, обливала всем, что только под руку попадалось... Так ничего, терпел, не разводился... Так и дождался светлого будущего! Дождался того прекрасного дня, когда супругу в дурдом сдали. Если потерпеть пару-тройку десятков лет, можно дождаться своего счастья! (Правда, Линкольна самого вскоре убили, но это к делу уже не относится).

Вообще, политические деятели в смысле личной жизни - самые несчастные, наверно, люди. Хорошо, если жена нормальная! А если нет? Так и приходится жить. Сохранять картину внешнего благополучия, всем улыбаться, шляпой махать, говорить о будущем процветании государства - и знать, что в собственном доме чорт знает что творится. И никак уже это не исправишь. Ведь если разведёшься с женой - на политической карьере можно ставить огромный-преогромный крест. Так вот и живи с хреновой женой, пока не сдохнешь. А если - не дай бог! - налево с какой-нибудь бабой прогуляешься, тогда вообще... Эта левая баба встанет с утра пораньше и, едва трусы надевши, бюстгальтер на бегу застёгивая, помчится всему миру рассказывать о своих приключениях. О том, как наш целомудренный деятель не сумел устоять перед её женскими чарами. Ну, такую бабу, в принципе, понять можно. Надо же, ёлки зелёные, хоть как-то самовыражаться. В этой жизни.

Да, настоящая комедия положений. Кто-то нужду справляет, кто-то в это время самовыражается. И всё на одной койке...

Хотя для чего, в общем-то распинаться? Всё-равно ведь никто не поймёт, не посочувствует. Скажут: так им и надо, таким дуракам, политикам проклятым.

Но даже если и не политик, всё-равно начхать - человек сам виноват в своих несчастьях. В лучшем случае, скажут: да мне всё это как-то, знаешь... А то вдруг ещё скажут: ну и что? сам виноват... Или: ну и слава богу, одним евреем меньше...

Так и хочется повторить: какие есть нехорошие, злые люди!

Да, конечно... Случится с человеком какая-нибудь беда - сразу торжество - ага, сволочь, сам напросился! Ионычу какая-то простушка сердце разбила - так тебе и надо, старый козёл; Анна Каренина под поезд бросилась - ясное дело, дура; мадам Бовари отравилась - ну а чего вы от этой психической ждали; Лев Толстой из дому сломя голову сбежал неведомо куда - совсем наш старик из ума выжил; у Акакия Акакиевича любимую украли - так это ж у Акакыча (всего-то навсего!), а не у нас, больших людей, огромнейших!

Хотя, конечно, да. Все эти персонажи только для того и существуют, чтобы народ учился на их ошибках. Учились на ошибках? Можно прочитать сотни кубометров книг, но до тех пор, пока в своей собственной жизни не столкнёшься нос к носу с подобной проблемой, никогда и не поверишь, что такая проблема вообще может существовать.

Лена однажды беседовала с подругой, и та битый час доказывала, что - ох, эти писательские выдумки! - несчастной любви не бывает и быть не может. К этому умозаключению подруга пришла на основании того, что в её жизни несчастной любви не было. Железный аргумент.

А у Лены вся жизнь позади - смотришь, ошибка за ошибкой, вся жизнь - сплошная ошибка.

Зато, по крайней мере, её мирок, хоть ненамного, но расширился. Дорого ей это, конечно, обошлось. Но Лена всё-таки стала немножко больше понимать. Немножко больше чувствовать, немножко больше сочувствовать.

Хотя уже и поздно. Поздно. Всё не во-время.

Может, писатели только потому и пишут, люди, может, только потому и рассказывают о своей жизни, чтобы кто-нибудь учился понимать - сочувствовать...

Однако... Да, совершенно правильно Фёдор Тютчев писал - к сожалению,

Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовётся,
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать.

Раньше слово 'сочувствие' имело другой смысл. Единство чувств, мыслей. Жизненных трудностей, жизненных устремлений. Понимание. Теперь же сочувствие многими воспринимается как что-то уничижительное, жалкое. Люди только для того и жалеют, чтобы унизить кого-то - вот, мол, а мы-то лучше тебя, с нами такого произойти не может.

Впрочем, раньше слово 'жалеть' значило то же самое почему-то, что и 'любить'. Когда говорили 'я тебя жалею', это значило: 'я тебя люблю'.

Многие слова теряют свой первоначальный смысл.

Но Лена Толика всё-равно жалела. Может, оттого, что она его... Жаль, что он умер.

Но Лена, в принципе, с полным правом может ему сочувствовать, потому что её жизнь ничем не лучше его.

Просто удивительно, как много всяких дурацких смертей, нелепых жизней... И у многих - одна и та же причина.

Да, наверное, простая любовь - это единственная радость, которая может быть у человека. Конечно, когда она есть, её в полной мере не ценишь, хочется чего-то большего. Но когда её теряешь или когда её попросту нет, жизнь теряет всякий смысл. Потому что ничто в жизни уже не может радовать по-настоящему. Правильно Иван Тургенев где-то писал: 'Я бы отдал весь свой гений и все свои книги за то, чтобы где-нибудь была женщина, которую бы беспокоила мысль, опоздаю или нет я к обеду'.

Столько уж всяческих книг, трагических и смешных, написано по поводу хрупкости человеческой психики, столько всяческих историй видишь и слышишь - и всё-равно удивляешься при каждом новом случае.

Случится у человека какая-нибудь ерунда, допустим, что-то совершеннейшая мелочь, на которую бы другой и внимания не обратил (поплакал бы, конечно, погоревал - да только и всего), а кое-кому эта ерунда со всей дури, со всего маху по мозгам бьёт. Да так сильно, что уже и не подняться. Ему говорят: ну чего тут убиваться? Ну случилось и случилось - ну утопил ты свою Му-Му, ну украли у тебя шинель - что тут такого? мало ли кто собак топит, мало ли кто кого грабит - с кем не бывает - забудь. А у того человека вся оставшаяся жизнь - кубарем, кувырком (даже если он и на самом деле забыл из-за чего). Кубарем-кувырком - это, естественно, в лучшем случае. В худшем - человек вешается, с ума сходит, смертельно заболевает и тому подобное.

И всегда, в сущности, - одна и та же причина.

Ну ладно, любовь, она, конечно, не мало значит... Но это же не вся жизнь, правильно? Есть же на свете какие-то другие вещи. Есть же на свете какие-то другие вещи. Книги, водка, опиум для народа (если склонность к таким духовным занятиям имеется), любимая работа (если есть), огород, в конце концов... Там, в огороде, можно обрести утешение... Точнее говоря, можно - было бы.

Огорода, к сожалению, нет. Надо будет Лене завести как-нибудь что-нибудь наподобие этого.

Толика Розенберга похоронили.

Лена в совнархозе продолжала работать.

Вскоре после похорон там один мужик в неё влюбился. Каждый день её встречал, чуть ли не до дому провожал, говорил: 'Выходи за меня замуж, выходи!'

Лена говорит:

- У меня муж есть.

- Но ведь ты же его не любишь...

Почему он так определил? Неизвестно. Тот мужик Лену тогда знал еле-еле.

И вообще, какое этому мужику дело?! Что он, спрашивается, лезет в чужие дела?!

Он каждый день приходил Лену повидать. Иногда - с цветами.

- У меня двое детей. Мал мала меньше.

Куда Лене цветы эти? Домой, что ли, мужу в подарок нести? Лена оставляла их на работе, в вазоне, на подоконнике. Пусть берёт, кому надо.

- Ну и что? Я и детей усыновлю! Или удочерю...

Как Лене всё это настохорошело - все эти цветы, все эти стояния на коленях, все эти красивые слова... Семён вот за ней тоже ухаживал - и что потом вышло? Мало Лене одного мужа, так ещё второго подавай!

Хотя интересный мужчина, с юмором.

- Давай я вместо тебя полы тут помою, а ты за это замуж за меня выйдешь!

Лена тоже улыбалась в ответ:

- Как?! Мою руку и сердце - взамен мытья полов? Ну спасибо. Спасибо за комплимент.

- Ну хочешь, целый месяц тут буду мыть?

- Всего месяц?

- Нет, год! Нет, два! Хорошо, всю жизнь, до конца дней своих буду мыть! Только бы видеть твои прекрасные синие глаза, только бы ты стала моей!..

Вот, не понимает человек, что такое время для Лены настало, когда ничего уже от жизни в этом смысле не надо...

А мужик всё ухаживал, ухаживал, уговаривал, уговаривал. Уже чуть ли не плакал. Один раз даже высказал:

- Вот ты, Лена глупое создание! У меня дом, участок восемнадцать соток, личный автомобиль. А мне уже пятьдесят два года. Мужчины в этом возрасте как мухи начинают помирать. Ну если ты меня не любишь, потерпи меня, пожалуйста, несколько лет! Может, со мной вскорости случится что-нибудь, так всё тебе достанется!

Ну вышла б Лена во второй раз замуж! Все б тогда сказали: ага! Семён её из милости великой подобрал, а она от него сбежала при первой же возможности, с богатым буратино каким-то - да, правильно Семён всё про неё сказал, правильно...

Но даже если наплевать на голос народа - всё-равно - разрушать семью, лишать Семёна любимых детей - это не дело. Нет, раз уж другому отдана, так отдана. Будет век ему верна.

Лена ласково так гладила любимого по голове (такие мягкие, красивые волосы, прямо удивительно):

- Ну что ты, в самом деле, такое говоришь! Ерунду какую-то городишь... Ничего с тобой не случится. Найдёшь себе другую. Ты такой заботливый, так красиво ухаживаешь. Это редкость. Ну кто тебе откажет?

- Мне не нужна другая. Мне нужна - ты.

Пришлось Лене уволиться из совнархоза.

Слава богу, любимый хоть не знал, где Лена живёт.

Да и то - не будешь же всю жизнь уборщицей работать. Пора бы уже о более серьёзной работе подумывать.

Но с этим можно было пока повременить. Лена некоторое время не работала, дома сидела с детьми.

Сидела, размышляла о чём-то... Так и не вышла во второй раз замуж...

Хотя, может, и правильно сделала, что не вышла... Влачила б горькую участь вдовы с двумя детьми... Потому что любимый её через год и в самом деле умер. От рака.

Хотя, с другой стороны, - кто его знает? - если б вышла Лена за него, может, он и не умер бы... Да, большинство болезней - от нервов.

Как-то поехала Лена с мужем в Ярославку - за продуктами.

С этим плохо дело обстояло. В городских магазинах ни черта не продавалось, кроме хрена консервированного, вина и прочих, столь же необходимых для здоровья продуктов. Так что кому экзотики хотелось - помидоров, к примеру, или картошки - тот ехал в деревню.

Приехали, значит, в деревню. Лена с Семёном поругалась - как всегда, из-за пустяка какого-то. Заодно Клаву, родственницу свою навестила. Это ж они как раз к её мужу, Валере, на день рождения попали. Вот Клава их и пригласила. А Лена с мужем и подумали, вот как замечательно - и продуктов купим и день рождения отметим.

Но Семён себя повёл по-идиотски, конечно. Он нажрался до усёру, естественно.

И начал чудеса творить.

Ночевать их оставили в деревне. И когда Семён разделся у него вдруг по пьяни любовь к Лене вспыхнула. Стал приставать. Предлагал мириться. А кому ж охота с пьяным в задницу мужиком примирением на одной кровати заниматься, даже если мужик этот - муж? Никому. Вот Лена и отказалась. Правда, слегка грубовато - но Семён по-другому не понимал. Короче, оттолкнула жена мужа к стене. Он так ошарашено, с ужасом на Лену посмотрел...

Потом вдруг рванулся и выбежал из комнаты.

Валера только успел крикнуть:

- Семён, ты куда?

А уже входная дверь хлопнула.

Мужики его только у леса догнали.

Черти его дёрнули в одних трусах, даже без майки, бежать через всю деревню.

Весна стояла, всё ночью покрылось тонкой коркой, и Семён по этой корке попёр. Он даже ноги себе все изрезал об лёд.

Прямо сцена из мопассановского романа. Только в мужском исполнении.

А наутро выяснилось, что Лена с Семёном слишком сильно потратились, и денег на обратную дорогу нехватило.

Валера отправил их на поезде в Курган и сказал:

- Если бы не Лена, шёл бы ты Семён пешком до самого Кургана, а то мне Лену жалко.

Обиделся Валера на Семёна - приютили, уложили, а тот вскочил среди ночи и побёг. Валере завтра с утра на работу, а он должен был ночью по лесу бегать, Семёна ловить.

Да, когда тебя жена не любит, только тем и приходится заниматься, что настраивать против себя окружающих.

Но, думается, у Валеры просто чувства юмора не было. Да и зачем чувство юмора? Жили они хорошо, дружно... Поэтому и юмора никакого не было.

Несмотря на то, что Валера жену уже с ребёнком взял.

Всю дорогу Семён размышлял, по какой причине Валера вдруг Лену пожалел и не отправил пешком до города вместе с ним. И пришёл к выводу, что Валера в его жену влюбился.

Одной неосторожной фразы оказалось достаточно, чтобы Семён её к Валере всю оставшуюся жизнь ревновал.

Лена сначала подумала: 'Ну ревнует и пусть ревнует - мне-то что!' Но ей ревность мужа тут же боком вышла.

Встала Лена в одно прекрасное утро, задумала обед приготовить. Мужу говорит:

- Я за водой схожу, а ты пока печь растопи.

Возвращается - печь уже растоплена, муженёк любимый уголь вовсю подбрасывает. А рядом с печью валяется открытый фотоальбом. Фотоальбом Лены.

Лена чуть не упала.

Оказалось, Семён повыбирал из альбома карточки всех её знакомых мужского пола - всех, даже тех, с кем Лена и не пыталась встречаться, просто товарищей её поотдирал прямо с мясом и в печи спалил.

Единственную карточку с изображением Лёньки - и ту сжёг.

Непонятно, что карточки-то Семёну сделали? Он что, думал, Лена его сильнее любить после этого станет. Да нет... Это называется: сделал гадость - сердцу радость.

Что тут скажешь? Сволочь.

Любимый муж снова в запой ушёл. Все свои деньги начал пропивать. Так что зарабатывать пришлось Лене. Устроилась работать она на автобусный завод. Вкалывала, естественно, по-чёрному. Так вот женщины и становятся передовиками производства.

Начальство с таким уважением к неё относилось, что вскоре Лена депутатом стала. Районным.

Когда дома бывать не хочется, тут уж не только депутатом станешь.

Полгода счастливых прошло, подходит к ней парторг:

- Кончились наши депутатские дела - перевыборы.

Взгрустнулось Лене, конечно, не на шутку. Вот, только во вкус вошла, только авторитет, можно сказать, в обществе завоевала. И сразу - перевыборы. А во второй раз районным депутатом уже вряд ли выберут...

То Лену в грязь втоптали, таскали по тюрьмам да по кагэбэшникам всяким, а теперь - вознесли, как никак. И так ненадолго... А Лена только почувствовала себя кем-то, значимым человеком... Ну ладно, подумала, чорт с вами, перевыборы, так перевыборы. И за что, спрашивается, отозвали? Вроде, неплохим депутатом была...

А через три дня парторг снова подходит к Лене и говорит:

- Мы тебя выдвигаем областным депутатом!

Вот тебе раз! Областным...

Лена сначала, было, сдрейфила. Областным депутатом выдвигаться - это тебе не шутки шутить... А что если..?

Но парторг выступил в роли доверенного лица Елены Григорьевны и всю биографию рассказывал за неё. А Елена Григорьевна молчала.

В заключение речи парторга раздались аплодисменты, и назначили Лену кандидатом в областные депутаты (промышленного) Совета депутатов трудящихся от Курганского областного округа.

Потом Лену выбрали.

Ну ещё б не выбрать! В избирательном бюллетене только её фамилия стояла. Так что, как все, набрала Елена Григорьевна девяносто процентов голосов.

Стала Лена работать в комиссии по охране общественного порядка. Устраняла в области всякие безобразия. Или, во всяком случае, пыталась устранять.

Лене отвели кабинет, в котором она принимала по вечерам избирателей. А днём она страх на областную дрянь наводила.

Произошёл в первые дни её депутатства такой случай. Лена пошла в магазин. И стала в очередь. Тогда такие очереди были, что и в магазине не вмещались: выпирали на улицу и в два круга вокруг здания заворачивались. Если в магазине что-то продавалось, естественно.

Но в тот день давали колбасу, а очередь небольшой оказалась. Всего человек тридцать. Решила Лена, ладно, постою, сделаю приобретение. Стала в очередь.

Тут - бах - и колбаса кончилась.

Люди, конечно, стоят, возмущаются: только начали продавать колбасу и сразу нету - попрятали, наверное!

А как проверить? Лена думает: 'Ага! У меня ж есть депутатская книжечка...'

Лена ж пошла туда, пред'явила документ. Никакой колбасы, естественно, не нашла. Они, гадский потрох, быстро попрятали.

Зато нашла уток.

Лена говорит:

- А почему уток не даёте?

Они встали по стойке смирно:

- Сейчас дадим.

И понесли в продажу уток.

Депутату предлагают без очереди.

Лена так посмотрела на них:

- Ничего, у меня уже рядом, постою.

Подошла очередь Лены. Её спрашивают:

- Может, вам - две?

(А давали каждому по одной утке.)

- Сколько положено, столько и дадите.

Взяла одну и пошла.

Они Лену прекрасно запомнили. Как только заходит в магазин, они сразу - шу-шу-шу. И там что-то...

Настоящая война началась. Лена заходила в магазин, проверяла всё у них. Некоторых выгоняла из торговли. Спекулянтов гоняла. Врагов наживала. Они совдепа хуже сатаны невзлюбили. Но никто ей больше ничего не предлагал. Знали, что бесполезно.

Одна знакомая Лены, депутат соседней области, дочери квартиру сделала, зятю - машину. А Лена - утку не взяла. Ещё и гордится этим. Ну не дура ли?

Зато хоть товары в магазинах появляться стали. Немножко чаще. И то хорошо.

И к Лене стал парторг приставать.

Хотел, чтобы она вступила в партию.

А вот туда Лена уже - побоялась. Потому что биографию при вступлении в КПСС уже приходилось самой рассказывать. А как Лена могла скрыть своё тёмное прошлое? Не могла. А какой смысл политиком становиться, если врать не умеешь? Никакого.

Как раз тогда у Лены мама умерла. С ума сойти.

Через несколько дней после похорон спекулянты стёкла в доме перебили. Лена подумала, что если так дальше пойдёт, то вся эта дрянь сядет на трактор и стену ей в доме проломит. А там как-нибудь и до хозяйки дома доберутся.

А тут вдобавок ещё парторг подкапываться начал - чего это Лена вдруг вздумала уклониться от призыва в ряды коммунистической партии.

Депутатский срок Лены истёк - и решила она уехать. Обратно в Ростов. Там - Мария, Вася туда недавно поехал учиться... А в Кургане бы Лену всё-равно в покое не оставили.

Лена с Павликом, братом её, родительский дом продали - и вскорости уехали.

В Ростове ещё немного денег призаняли. И вместо своего, большого курганского дома, купили три небольших.

Поселились они на окраине Нахичевани (это армянский городок, который со временем с Ростовом слился).

Вася с Павлом поселились на Октябрьском шоссе, в двух домах, рядом стоящих. А Лена - в том же квартале, но только с другой стороны. На шоссе машины круглыми сутками шумят, а с её стороны - тихо. Спокойно, никто не тронет.

Вот так Лена и сбежала от партии. На ростовскую окраину.

Неизвестно почему, но на улице Лену все считали партийной. Считали, что она просто скрывает. Поэтому ей прозвище дали - Лена Штирлиц.

Ну что, ей такое прозвище даже нравилось. Ей как и этому киногерою, пришлось вдали от родины жить. И под чужим именем.

И на чужбине ей поначалу несладко пришлось. Лена не могла никуда приткнуться! Вот тут-то она и пожалела, что в Кургане на работу не поступила. То есть в партию...

Четыре месяца не могла найти работу.

Говорили, что в Ростове работы до хрена и больше - а на самом деле, оказалось, хрен найдёшь.

Ну а потом всё-таки поступила на 'Ростсельмаш'. Сверловщицей.

Между прочим, нормально работала. С мастером дружно.

Когда на их долю выпадала третья, ночная, смена, и мастер хотел вздремнуть, то не к кому-нибудь, а всегда к ней обращался:

- Лен, если что, то я - там. - и показывал куда-то в воздух.

А дома...

Дома тоже дружбы сколько угодно. Лена когда вздремнуть хотела, Семёна, бывало, приносило пьяного, весёлого и общительного. Ему, естественно, поговорить хотелось. Толкал жену в бок и начинал му-му водить:

- Лен, послушай!

- Отвали, моя черешня!

- Лен, да ты послушай, что я тебе сейчас скажу!

- Отвали, кому сказано! Что не видишь? - я сплю.

- 'Отвали!' Да ты ещё не знаешь, что я тебе сообщить хочу!

- Ну чего тебе?!

Вот он сидит на краю кровати и часа два - рассказывает. О том, как космические корабли бороздят просторы Вселенной.

А то ещё какую-нибудь свою любимую песню затянет.

Вот так вот пропоёт всю ночь, а утром снова в бок толкает:

- Лен, дай рубль.

- Отвали, моя черешня.

- Ну дай рубль! тебе что, жалко? У меня башка разваливается!

- Отвали, кому сказано! Что не видишь? - я сплю.

- Ну дай рубль! Я же не на вино прошу! На пиво...

Швырнёт ему жена рубль. А потом уже и сон проклятый не идёт.

Лена думала, ей только в гробу отоспаться удастся.

Однако пьяница в доме - это, как бы, общая проблема для почти каждой советской семьи того времени. Так что и распространяться особенно нечего.

Вот таким образом Лена наработается за неделю, с ног уже валится, ходит, как сонная муха - в выходные, естественно, отдохнуть хочется. А Семён тогда вообще - концерты в доме утраивал. Не то чтобы скандалы (скандалы Лена, как правило, потом, после концертов, устраивала), а так... Большим любителем пошутить был, покуролесить.

Однажды Семён вымазал лицо мелом, переоделся привидением, взял в зубы огромную кость. И напугал жену до полусмерти в погребе, когда она туда за помидорами спустилась. Лена потом всю субботу и воскресенье икала от ужаса.

А в понедельник Лена придёт с работы - Семён сидит, падлюка - с дочками рыбу ест. Вонь - по всему дому. Муж почему-то рыбу обожал, жить без неё не мог. Жена же её - на дух не переносила. Может, оттого, что муж её любил.

Семён оправдывался:

- Откуда же мы знали, что ты так рано вернёшься? Мы бы уже проветрили...

Но оправдания его всё-равно не спасали от расправы.

А во вторник Лена возвращается - весь дом ходуном ходит, и крыша поднимается в такт музыке. Муж с дочками вовсю бесится. Семён - пьяненький, конечно, весёлый, Надя - у него на голове, Галка - чуть ли не на люстре раскачивается. музыка - оглохнуть можно.

Лена приходила и быстренько всё их веселье прекращала.

А в среду - какой-нибудь очередной номер. И так - всю неделю.

Хоть из дому беги.

Однажды в выходные дни решила Лена на Донбасс смотаться. Проведать кое-кого, посмотреть, как там старые товарищи поживают.

Пошла Лена в своё общежитие, навестила свою бывшую комнату. Ирочка, оказалось, уже со своим шахтёром полтора десятка лет как жила. А Мотя - до сих пор ещё в общежитии. В той комнате.

Встретились, обрадовались, расцеловались. Поговорили о том, о сём.

После вздумалось Лене к железнодорожному депо сходить. Думает, как раз конец рабочего дня у Лёньки. Он пойдёт домой с работы, а Лена с ним как бы случайно встретится. Посмотрит на него хоть одним глазком.

Но, понимаешь, не угадала Лена. Лёнька, оказалось, в тот день в другую смену работал.

Постояла Лена на улице, постояла. Подождала часок-другой. Потом повернулась и ушла.

Вернулась в свою комнату, продолжила беседу с Мотей.

Ирочка с шахтёром живёт, всё у них замечательно, двое детей. У Евки с Лёнькой тоже двое детей, но живут они плохо - каждый день ругаются.

Вот так вот и беседовали.

На обратном пути, в поезде, Лене такой идиотский сон приснился!

Будто заходит она в какую-то дверь, идёт по тёмному коридору. А дверь за неё движется. Плывёт волнами, как будто простыня на бельевой верёвке, расплывается... А Лена всё идёт и идёт... Наверное, к следующей двери. А она, следующая дверь, всё убегает от Лены, убегает, не останавливается. И откуда-то - из-за стен, что ли? - доносятся знакомые слова. Лена знает, что знакомые, но никак не может вспомнить, где их раньше слышала...

'Только я скажу тебе: коли ты ровно через три дня и три ночи не воротишься, то не будет меня на белом свете, и умру я тою же минутою, по той причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу'.

И вдруг дальняя дверь замирает, так ясно проступает из темноты - прямо перед Леной. И из двери выходит Лёнька. Окидывает подругу взглядом с ног до головы и говорит: 'Вот, теперь ты меня никогда больше не увидишь!' Проходит мимо Лены, как мимо шкафа. И хлопает дверью за её спиной.

Такое вот приснилось... А на кой, спрашивается? Лена ведь и так знала, что никогда его больше не увидит.

Вернулась Лена домой и зажила своей обычной жизнью.

Семён как раз из очередного запоя вышел. Так что жизнь пошла довольно терпимая. И умирать через три дня и три ночи Лена не собиралась.

Семён, вообще, когда из запоя выходил, совершенно неплохим человеком становился. На работе кучу денег зарабатывал. Дома и с детьми возился и постоянно что-то вскапывал, мастерил, красил, прибивал. Короче говоря, мастер на все руки. Дорожки во дворе выложил розовым и белым кирпичом. С одной стороны дорожки розы посадил, с другой - лилии, астры. По стенам дома и воротам вьюнки вились с большими розовыми и белыми цветками. Площадку возле крыльца покрывал тенью виноград с огромными свисающими гроздьями. На заднем дворе вишни росли, жердёлы...

Когда всё это расцветало, гости говорили:

- Господи, до чего же у вас во дворе красиво! Ай да Семён! Вот что значит хороший мужик в доме!

И дети, конечно, папу, когда он был трезвым, больше любили, чем маму.

Надя матери всё время упрёки высказывала. Что-то вроде: вот, я тебе, другой раз, может, что-то рассказать хотела, чем-то поделиться, а ты каждый раз - отстань, моя черешня - некогда - всё работа, работа...

А мать дочери говорила:

- Так я же ради вас стараюсь! Чтобы вам не хуже других жилось!

Но Надя недоверчиво махала рукой.

Надя, в общем-то, права. Лены и в самом деле никогда дома не бывало. Наде и нехватало матери. Семён-то ведь Галку, конечно, больше любил.

Хотя Лена своих детей тоже по-своему любила.

Однажды отправилась коньки покупать. Обещала дочкам коньки. Дочки очень коньки хотели. Лена в один магазин зашла - нету, в другой зашла - нету, в третий (тогда вообще ничего нельзя было нормально купить)... И вот поскользнулась на ступеньках, сломала себе руку. Боль такая - еле терпеть можно. Но мать терпела, продолжала ходить по магазинам. И до тех пор, пока не нашла коньки, в больницу не обратилась...

А так, в основном, - Лена работала. А по выходным иногда с Васей бродила по городу, летом на Зелёный остров ездили, на пляже валялись... Семён, слава богу, с женой никуда не ходил, но и ей не запрещал. А с Васей Лене - одно удовольствие... Единственная отрада в жизни.

У Васи поначалу всё замечательно складывалось. Когда приехал в Ростов, поступил в один из ростовских институтов. Закончил с отличием, женился, поступил в аспирантуру... Но потом у него головные боли начались, и врачи запретили ему учиться: мозг напрягать интеллектуальными занятиями. Чтобы с ума не сойти.

Аспирантуру Вася, конечно, бросил. Но голова всё-равно продолжала болеть. Каждый день по несколько часов. Вот брат с сестрой и ходили, старались отвлечься, развеяться...

Да, летом ещё хорошо. А вот когда зима наступала - ёлки-палки зелёные! - тут уж особенно не походишь...

Вася большой популярностью среди студентов пользовался. Так что они брата в покое не оставляли: прилетали к нему целыми стаями. Васе даже нравилась такая слава. Он помогал им, об'яснял всё непонятное. Просто из любви к искусству.

Лене казалось, что это вредит брату. Но Вася говорил, что наоборот, это развлекает его зимними вечерами.

Вдобавок ко всему, зимой от мужниного сада одни палки и голые деревья оставались - и у Семёна новый запой начинался.

А во время запоя Семён таким мужем и работником становился, что...

Жили в трёхкомнатном доме. В Дальней комнате дети обитали, в Большой - Лена с Семёном. Между этими комнатами - кухня с печкой. Так что две комнаты - рядом с печкой - замечательно обогревались. Но вслед за родительской, Большой комнатой, располагалась ещё одна. Её называли - Холодная комната. Тепло от печки до туда никак не желало доходить - и зимой та комната оказывалась совершенно непригодной для жилья.

Летом Холодную комнату кое-как обживали, даже спали там иногда - хорошо, прохладно. А зимой приходилось её под кладовку использовать.

Вот Семён зимой как-то задумал обогреть Холодную комнату - протянуть от печи трубу. Чтобы тепло от печи через трубу, значит, прямо в холодную комнату поступало.

Принялся Семён за дело. Позвал Васю, чтоб помог.

Пока они работали, напились, несмотря на протесты Лены, оба, конечно, до последней возможности - и такую трубу соорудили, что прости господи. Никакое тепло в Холодную комнату, естественно, поступать не стало.

Семён всё грозился переделать. Но так и не удосужился. Потому что всю зиму своим запоем занимался - тут уж не до трубы.

Однажды пришла Лена на работу не в духе. И оторвалась на старшего мастера. Он - на неё. В общем, разругались с ним.

И на другой день Лена приносит заявление на увольнение.

Мастер внимательно читает его, рвёт, выбрасывает в мусорку и говорит:

- Ну подумаешь, поругались - и сразу же заявление... Что, дома никогда не ругаешься?

А Лена отвечает:

- Да, представьте себе - ругаюсь. И на работу я прихожу - душевно отдыхать, а не для того, чтобы...

Тут мастер расхохотался.

Что смешного?

И оказалось, что Лена его слова повторила. Он то же самое сказал своему начальнику, когда с ним поругался. оказалось, что мастер приходит на работу за тем же самым.

Ну и, значит, он попросил у Лены прощения. И Лена с ним помирилась.

И осталась работать.

Как раз с Семёном очередное несчастья по пьяни приключилось. Всё по пьяни!

Он бежал на трамвай, который на остановке стоял. Уже заскочил на подножку... А тут водитель закрыл двери и резко тронулся с места. Семён свалился с подножки на асфальт. Потерял сознание. Трамвай ему одну ногу прищемил дверью и потащил вслед за собой. Другая нога под колесо попала - ступню отрезало.

Водитель трамваем протащил Семёна метров пятьдесят - только потом догадался, что не всё в порядке и посмотрел в зеркальце заднего вида...

Так и оказался Семён в больнице. Сотрясение мозга, все кости переломаны, кожа содрана, одной ступни нет...

Пошла Лена в больницу мужа навестить. Апельсинчиков достала где-то, колбасы его любимой...Думает, порадует своего старика бестолкового...

Зашла в палату и... встретила его любовницу. Она сидела на табуретке возле кровати, а рядом - апельсинчики, колбаса его любимая...

Лена тоже села рядом. Машинально познакомилась с любовницей. Поговорила немного.

Мимо медсестра, старенькая такая проходила. Глянула на Семёна, потом на Лену и изрекла:

- Да... Велик, видно, твой грех перед женой, раз бог тебя так покарал.

Ох уж эти окружающие. Вечно лезут со своими комментариями. Какое им дело?!

Больше Лена в той больнице не появлялась. Раз уж любовница к нему ходит, так пусть и ходит.

Когда Семён выписался из больницы, он заявился, конечно, домой.

Лена ему:

- Что ты сюда-то пришёл? У тебя есть любовница? Вот к ней и проваливай!

А Семён сказал, что у любовницы муж есть, который через полгода из тюрьмы вернётся. И она решила уже, что будет с мужем жить. Так что проваливать ему некуда.

На следующий день Лена подала на развод.

Тут приехала Надя из Керчи, брата проведать. И набросилась на Лену:

- Раньше жила с ним - ничего, всё нормально! А как инвалидом стал, так - ага?!

Странная какая-то семейка. Приписывают другим людям свои собственные мысли, а потом поражаются - как такие кошмары могут другим в голову приходить!

Ну Лена не стала перед Надей особо отчитываться...

И через месяц развелась с Семёном.

Развестись-то они развелись. Ну а что дальше делать?

Разменяться они не могли - кто там их хату с печкой поменяет на две квартиры с центральным отоплением и со всеми удобствами.

Квартиры же им выдавать никто не собирался, даже в очередь на квартиру их не ставили - потому что у них имеется частная собственность. Людям с частной собственностью в квартирах жить не полагалось.

Сносить же их частный квартал (с последующей выдачей квартир жителям) тоже никто не собирался.

Так что пришлось им с Семёном продолжать жить в одном доме. Разведёнными.

Весной и летом у них на дворе жара стояла. Так что Семён обустроился в Холодной комнате. А Лена осталась в Большой.

В доме у них было два крыльца (с одной и с другой стороны дома) - и с бывшим мужем жена встречалась только на кухне. Как в коммунальной квартире.

Брошенному супругу без жены долго скучать не пришлось, потому что очень скоро он у себя в комнате девчонку завёл.

Девчонка приехала из Белоруссии. В Белоруссии, конечно, не сладко жилось. В то время. Вот она и подумала, что в Ростове намного лучше. Говорили, что тут работы до хрена, зарплаты у всех бешеные...

Днём девчонка работу себе искала, а по ночам с Семёном спала.

Вот так вот полгода она искала себе работу, искала, да так и не нашла. Только обносилась вконец. Ходила вся на дырах. Пятки из чулков наружу торчат...

Искала она, конечно, усердно - да кому она, такая замухрыга, нужна...

Лене прямо жалко её стало.

Семён Лену за свою бывшую сестру выдавал, вот девчонка и решила посоветоваться с ней - что ей дальше делать.

Лена говорит:

- Да, работу трудно найти. Но даже если найдёшь, всё-равно - где жить будешь? В нашей Холодной комнате зимой жить невозможно. А другое бесплатное жильё впридачу с хозяйскими харчами ты вряд ли найдёшь. А платное обходится в копеечку - и на еду денег не будет оставаться. Так что в твоей ситуации лучше всего уехать обратно, домой.

- У меня денег на билет нет...

Выдала Лена ей денег на билет. И она уехала.

Семён, когда вернулся, спросил:

- А где та девчонка?

- Уехала.

Он пожал плечами и ушёл в свою Холодную комнату.

Осень уже подступала. С каждой ночью - всё холоднее.

Семён поначалу решил разориться на электрообогреватель. Но потом вывел теорию, будто электрообогреватель - это гарантия пожара в доме. Лена такую железную теорию оспорить не могла, поэтому Семён деньги, отложенные на электрообогреватель, пропил.

Через месяц снова отложил деньги, собрался покупать. Но потом вычитал в отрывном календаре, что электрообогреватель отравляет воздух в доме. Лена опять, по причине неосведомлённости в данном вопросе, спорить не могла. И Семён снова пропил отложенные деньги.

Через месяц снова собрался покупать. Но потом где-то услышал, что спать в холоде - полезно для здоровья. И деньги снова пропил.

А уже в конце октября запросился к Лене в комнату.

Спали бывшие супруги на одной кровати, валетом.

Семён даже пить бросил. Чтобы не смущать приютившую его своим присутствием в кровати.

Но всё-равно Лену подобное соседство не особенно восторгало.

Плюнула она, пошла сама уже электрообогреватель покупать.

А их в продаже не оказалось.

Зимой умер Вася.

Головные боли у него становились всё сильнее, всё продолжительнее. В больницу класть его не стали. Какая разница, где умирать? Всё-равно такие болезни тогда ни в какой больнице не вылечивали. А жена у Васи - врач. Дома, следовательно, уход за умирающим лучше, чем в больнице.

Перед смертью Вася двое суток кричал не свои голосом. Сосуды в мозгах лопались один за другим. Ничего не помогало.

На третьи сутки только... На третьи сутки, слава богу, Вася умер.

Ну Лена погоревала, конечно, немного. И успокоилась. Она вообще свои неприятности легко переживала.

Через неделю после похорон Семён опять пришёл вдрабадан пьяный. Под ночь. Лена уже спала, а он навалился на неё сверху всей тушей. И захрапел.

Лена взяла спихнула его на пол.

Тут Семён очнулся. И у него снова вдруг любовь к бывшей супруге проснулась. Всё давай да давай... Начнём прежнюю жизнь...

Прежнюю жизнь? Спасибо.

Оторвалась Лена на Семёна как только могла...

Он обиделся, психанул - и ушёл спать в Холодную комнату.

Лена ещё час ворочалась, думала: 'Как он там, бедненький? Мёрзнет, видать!' Потом решила: 'Да он пьяный! Весь проспиртованный! Небось, не замёрзнет Что я буду, уговаривать, чтобы он ко мне вернулся?'

А Семён взял и заболел. Воспалением лёгких.

Отправила Лена его в больницу.

Семёна там осмотрели и возмущаться стали:

- Что его сюда привезли? Чтоб он умер здесь?!

Выписали из больницы.

После лечения Семёну полегчало. Уже ходил по дому, жизнерадостный такой...

Потом снова ему что-то плохо стало.

Лена побежала, вызвала 'скорую помощь'.

Врач осмотрел больного и возмутился:

- Что, выписали, чтоб показатель смертности меньше был?!

И назначил пациента обратно в больницу.

Лена уже знала, что Семён умрёт.

Семён стал в калитке, кругом-кругом осмотрелся.

Лена подумала: 'Ну, это он прощается со всем'.

Ушёл в больницу, конечно. И к вечеру он умер.

Взяла какой-то журнальчик почитать, чтобы развлечься, забыться. Открыла на первой попавшейся странице. Интервью с какой-то актрисой. Которая прославилась плохой игрой в хороших фильмах и распеванием глупых и весёлых песенок по радио.

Вот... Мерилин Монро отравилась... Ясное дело, идиотизм... Поддельные американские улыбки, которые продаются за доллары... А я на самом деле счастлива (несмотря на тяжкий актёрский труд)... Жизнь состоит из радостей!.. Всё в жизни, как в кино, заканчивается хорошо!..

Бред какой-то. Сивой кобылы.

Отшвырнула Лена журнальчик в сторону.

Прямо как у Чехова: жизнь состоит из радостей, а небось прищеми ей палец дверью (или заставь у станка постоять лет двадцать-тридцать), так по-другому заорёт.

Ох уж этот советско-американский задор...

Кстати, может, Чехова почитать?

Достала книжку, открыла первую попавшуюся страницу.

...все сидели в гостиной с очень серьёзными лицами, и Вера Иосифовна читала свой роман. Она начала так: 'Мороз крепчал...' Окна были отворены настежь, слышно было, как на кухне стучат ножами, и доносился запах жареного лука... В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, - читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и всё-таки слушать было приятно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, - не хотелось вставать...
- Недурственно... - тихо проговорил Иван Петрович.

Лена закрыла книжку и тут же раскрыла на новом месте.

...писал в своём дневнике: 'Где я, боже мой?! Меня окружает пошлость и пошлость. Скучные люди, ничтожные люди, горшки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины... Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!'

Создаётся впечатление, будто эти гении, классики, только для того и пишут, чтобы мы, обыватели, их ненавидели. Днём вкалываешь на работе, вечером жаришь яичницу с колбасой, ругаешься с родственниками, со всеми знакомыми, дети на голове скачут... Под ночь, наконец, в тишине и спокойствии, садишься в кресло - насладиться Литературой и Искусством. А тут тебе суют под нос ту же самую пошлятину, которую ты каждый божий день вокруг себя видишь! Пишут никому не нужную правду, вгоняют всех в тоску, в скуку - и только того и добиваются, чтобы мы, обыватели, бежали от них сломя голову ко всяким журнальчикам и добродушным артисткам, которые распевают глупые и весёлые песенки, ко всяким верам иосифовнам которых удобно читать.

Впрочем, Лене всю жизнь только тем и приходилось заниматься, что выбирать между плохим и худшим. Так что ей не привыкать...

Вот и началась у Лены скучная жизнь. С тех пор, как Семён умер.

Придёт домой - даже нервы никто не треплет.

Что-то Лена сперва даже заскучала по Семёну.

Через несколько лет сад их красивый в запустение пришёл. Кирпичные дорожки трещинами покрылись. Хата разваливаться стала.

Плохо без Семёна.

Интересно, думала Лена, чем же Семён на том свете сейчас занимается? Интересно, а тот свет, вообще, существует?..

Лене этого знать не дано - пока. Чорт, Семён ей всю кровь испортил - и сам умер.

А кто знает, может они и могли бы с ним нормально жить. Чорт, наслушался про жену чорт знает чего! С понтом, она со всякими красавчиками до него спала! И теперь, после этих красавчиков, его ни во что ставит! Несмотря на то, что он так добивался её любви. Даже когда Галку от него родила - и то... Видно, он поэтому и решил тогда... Одному богу ведомо, что Семён испытывал от её равнодушия.

Чорт, Семён к Лене так раньше относился, она уже начинала думать, что его любит... а он...

Грех, конечно, такое о покойнике, но как Лена к нему теперь, после всего, может относиться? Как?

Да... Если тот свет существует, единственное, чего б Лена не хотела - никогда больше не встретиться с Семёном.

Лучше уж теперь одной жить. Не привыкать. Дед её... Отец... Лена... А у Лены вдобавок ещё две дочки... Из не вполне совершенной семьи. Вряд ли у них что-то путёвое может произойти. В личной жизни. Они просто с детства видели, какая это мура - семейное сосуществование... А у дочек свои дети, возможно, будут... И так далее... Вот уж действительно, сто лет одиночества.

Новость разнеслась, что в городе опытный завод открывается. Условия работы - ужасные, денег платят - много.

Вот, подумала Лена, - это как раз для неё.

Решила уволиться с прежней работы.

Мастер спрашивает:

- Что это тебя вдруг туда понесло?

Лена говорит:

- Вот, у меня вредная работа была, на обогатительной фабрике - и мне надо доработать стаж на вредной работе.

- А я твою кандидатуру уже на доску почёта выставил...

- Да самой неохота уходить, но... надо.

Мастер огорчённо вздохнул и подписал заявление.

Лена на опытный завод поступать стала.

Медицинскую комиссию там проходить необходимо - вредное производство.

В первую очередь спросили:

- Хронические заболевания есть?

- Есть.

- Какие?

Лена ответила:

- Хроническая любовь к жизни.

Они посмеялись:

- Нам такие люди и нужны.

Но потом эта комиссия Лену и не пропустила на опытный. Заболевание крови.

Врач ударил своим кулачищем по столу и басом говорит:

- У нас тут такой производство... Люди в цеха на пять минут зайти боятся. А вам там с утра до вечера работать придётся. Ты если с таким здоровьем на нашем заводе поработаешь, вскорости в домик сыграешь.

А потом помолчал - и с такой надеждой в голосе спрашивает:

- Но... может, ты... пиво пила?

Лена - делать нечего - отвечает:

- Да. Пила.

- Ну, пересдашь...

'Ну, пересдашь!' Ну и что Лене делать?

Пошла она с женой Васи посоветоваться. Та - врач, как-никак.

Васина жена, как всякий уважающий себя врач, сделала себе инвалидность и спокойно жила за счёт государства. Такой человек мог посоветовать что-то дельное.

С женой Васи договорились, она сдала за Лену кровь.

И Лену приняли на опытный. Потому что врач, высокий, толстый мужчина - он Лене на секунду почему-то показался маленьким скелетом в докторской шапочке - посмотрел на результаты анализа, добродушно осклабился и сказал:

- Ну, теперь всё хорошо.