Аннотация: Юркина любовь была тяжела и недвижна, как ледниковый валун, затерянный среди карельских берез...
ТАНЕЦ БЕЗМОЛВИЯ
...одно определенное прикосновение [...], взаимное прикосновение слизистой оболочки губ, получило [...] как поцелуй у многих народов (в том числе и высоко цивилизованных) высокую сексуальную ценность, хотя имеющиеся при этом в виду части тела не относятся к половому аппарату, а составляют вход в пищеварительный канал.
З.Фрейд
Юркина любовь была тяжела и недвижна, как ледниковый валун, затерянный среди карельских берез. Если он говорил кому-то "люблю", это означало "я беру тебя и отдаю тебе себя, мы будем долго жить одни посреди человечества, и когда умрет один, другой убьет себя сам". Не удивительно, что судьба довольно долго была неблагосклонна к нему, и каждый раз, искренне произнеся роковое признание, Юрка в скором времени убеждался, что нельзя быть столь жестоким к себе и другим.
Однажды летом, у теплого моря, он встретил невысокую сероглазую блондинку, в глазах которой царили бескрайние необжитые просторы Ледовитого океана и понял, что ему не вернуться оттуда. Нельзя сказать, что он пошел за ней, скорее, его повлекло, медленно и неумолимо, словно Гольфстримом. Через некоторое время девушка стала с беспокойством оглядываться, затем остановилась недалеко от милиционера и строго спросила, зачем он ее преследует.
- Вы понравились мне, - просто ответил Юрка, привыкший всегда говорить только правду. - Я все равно не отстану от вас, проще нам сразу познакомиться.
Его круглая физиономия была столь добродушна, что самый печальный личный опыт не смог бы никого убедить в его порочности, поэтому блондинка невольно рассмеялась и, ничего не сказав, отправилась дальше по своим делам. Вечером она даже вернулась домой, не попытавшись избавиться от молчаливого провожатого, чем бесповоротно изменила всю свою оставшуюся жизнь. Ее семейство сняло на пару недель второй этаж аккуратного белого домика, утонувшего в зарослях акаций. Завтракали и обедали во дворе, в увитой виноградом беседке, на море ходили не спеша, с перекинутыми через плечо полотенцами. Девушка даже не слишком удивилась, обнаружив на второй день рядом с собой молчаливого Юрку.
- Здравствуйте, - сказал он и протянул ей изрядный клок желтоватой сладкой ваты, нанизанный на палочку. - Угощайтесь, пока не растаяла.
Каждый день она принимала от него то тяжелые алые розы с прозрачными бусинками холодной воды на теплых лепестках, то чарующие орхидеи, заполнившие пьянящим ароматом ее небольшую комнатку, то какой-нибудь пустячок. Он свозил ее в Новый Афон послушать Баха в полуосвещенной, сырой и холодной пещере с высоким сводом. Тянувшиеся навстречу другу миллионы лет сталактиты и сталагмиты, подсвеченные лампами дневного света, играли оттенками разных цветов, но никак не могли встретиться. Преодолев на такси долгий извилистый путь, они добрались и до озера Рица, чтобы покататься на катере, летевшем на своих подводных крыльях по гладкой воде с диким ревом и оставлявшем за собой пенистый бурун. Вокруг озера высились поросшие лесом горы, и мир казался молодым. Вечерами они гуляли по Гагринскому лукоморью, под пальмами с лохматыми стволами, и уговаривали двух глупых павлинов распустить хвосты. В Пицунде они гладили чешуйчатые стволы реликтовых сосен, а в Сухумском ботаническом саду дышали ароматом джунглей. Все это время Юрка ночевал на пляже, укрываясь газетами, и в конце концов был разбужен пограничным нарядом. Девушке пришлось среди ночи удостоверять его личность, после чего сам собой получился долгий прощальный поцелуй под акацией во дворе. На ее лице лежала прозрачная лунная тень колеблемых ветерком ветвей, а она даже не думала о том, что целуется с парнем, которого почти не знает, и который как бы ничего от нее и не добивался, а просто молча боготворил.
На этот раз Юркина судьба повернулась к нему лицом, и через несколько месяцев он оказался во главе шумного стола рядом со своей избранницей. Обращенные к нему лоснящиеся и во многом нетрезвые лица снова и снова требовали от них поцелуя и восторженно ревели, словно это был первый поцелуй в истории человечества. Невеста была скромна, жених торжественен, родители обоих очарованы до того, что объединили свои финансовые возможности и через короткое время приобрели молодоженам неплохую однокомнатную кооперативную квартирку.
Юрке нравилось спать с молодой женой, нравилось вечером неизменно обнаруживать ее дома, особенно он был восхищен бесчисленными предметами женского туалета в спальне, в ванной и в других, самых неожиданных местах. Он с интересом разглядывал разнокалиберные расчески, щетки, тюбики, флаконы, даже волнующе пахнущую одежду в гардеробе, слушал бесконечные телефонные беседы и смиренно знакомился с подругами жены. Последних оказалось довольно много, они разглядывали его с оценивающей полуулыбкой, и радости их не было предела.
Когда жена объявила Юрке, что ждет ребенка, он пришел в неописуемый восторг, чем несказанно ее рассмешил. Она уже работала в школе, поэтому декретный отпуск получился длинным и скучным. В расстегнутом на нижние пуговицы халатике поверх ночной рубашки, туго натянутой на большой живот, она сидела дома и отчаянно скучала, при появлении Юрки начинала капризничать, плакать и предъявлять претензии. Юрка молча улыбался и тихо утешал ее поцелуями в лобик или тщательным обследованием драгоценного живота, обитатель которого с течением времени все чаще давал о себе знать, ворочаясь и лягаясь в поисках более удобного положения, чем поза эмбриона. Юрка читал, что беременные женщины могут вести себя неадекватно, и считал, что они имеют на это полное право. Глядя на жену, он долго не мог поверить, что действительно является виновником случившихся с ней изменений. Великая сила природы или божества слила их воедино не фигурально, а вполне физически, воплотив единение мужчины и женщины в крохотном красном и морщинистом страшненьком существе с глазами-щелочками, которое зимним вечером появилось на свет, окропленное кровью своей матери и облепленное пленкой плаценты, чтобы громко известить мир о новом рождении.
Сына назвали Александром. Юрка часами изучал его личико, обрамленное белоснежным чепчиком, поначалу даже мешал жене купать его и пеленать. Чудо представлялось ему чересчур ирреальным, а жена невероятно будничной. Пару недель он ходил потерянный и был готов тихонько поскуливать от ужаса перед лицом свалившейся на него тяжкой ответственности. Каждый раз, когда Санчик отрыгивал творожистую кашицу или чихал, Юрка вздрагивал и замершим взглядом кролика, околдованного удавом, следил за действиями жены.
- Ты что вибрируешь? - беззаботно спрашивала она, повергая его в бездну недоумения.
- Я боюсь, - тихо отвечал он.
- И чего же ты боишься? Ничего ведь не случилось.
- Ну, мало ли... - неопределенно пожимал плечами Юрка, избегая упоминаний о своем страхе перед будущим. Кто знает, что ждет Санчика в следующие десятилетия?
Через несколько месяцев он внезапно осознал, что жена никогда уже не станет прежней. Из замечательной, простодушной и наивной девчонки она превратилась в степенную женщину, обремененную заботами о доме, бедра ее отяжелели, грудь обмякла, зато в глазах появился отсвет нового бытия. Юрке стало казаться, что она теперь видит и чувствует больше, мир ее расширился, а муж занимает в нем столько же места, что и раньше. Он боролся с жгучим желанием спросить, любит ли она его по-прежнему, но не делал этого, уступая доводам рассудка. В такие дни он чуть не силой вытягивал ее на концерты, в театр, в кино, куда угодно, где было темно, где она была рядом, и где они оба жили в одном и том же фантастическом, но общем мире.
Однажды холодной дождливой весной, когда почерневшие и заваленные мусором языки снега еще тянулись вдоль тротуаров, а подернутая желтой пеной талая вода хлюпала под ногами, Юрке сообщили по телефону, что один из его школьных друзей погиб на войне. Похороны были малолюдными, лишь несколько родственников и кучка старых приятелей провожали запаянный цинковый ящик на тесно застроенное могилами кладбище. Процессия долго пробиралась среди покосившихся, с облупившейся краской, оград, чтобы присутствовать при опускании гроба в мокрую глинистую яму. Когда могильщики отпустили веревки, ящик глухо чавкнул, глубоко погрузившись в жидкую грязь. На поминках Юрка не произнес ни слова сам, почти не слушал других и ушел, когда всеобщая подавленность стала перерастать в оживление от встречи после долгой разлуки. На вопрос жены, как все прошло, он ответил после долгой паузы, что наилучший способ упокоения после телесной смерти - кремация.
- Все-таки, огонь чище земли, - добавил он задумчиво. - Пламя ведь рвется в небо.
Когда Санчик пошел в школу, Юрка с остервенением принялся учиться вместе с ним. С течением времени он все дольше сидел долгими вечерами, склонившись вместе с сыном над столом, заваленным тетрадями и учебниками, снова и снова разъясняя ему премудрости школьных наук, которые сам давно уже забыл, а теперь возвращал в свою жизнь. Санчик понуро сидел, положив руки на колени и безнадежно глядя в учебник. Порой его глаза увлажнялись от отчаяния, и он осторожно промокал их пальчиком.
Годы шли, Санчик бодро переходил из класса в класс, перестал переживать из-за таких пустяков, как несделанные уроки, зато все больше времени уделял общению с друзьями и теми небесными созданиями, которые упорно скрывались от него за более или менее плотными пеленами своих одежд, но влекли его к себе с чудовищной, хотя и пленительной силой. Иногда Юрке выпадала возможность посмотреть на избранниц своего первенца, обычно это случалось на торжествах по случаю его дней рождения. Каждый раз они казались ему довольно милыми и скромными, но однажды сын сказал родителям:
- Знакомьтесь, это моя невеста.
Невеста оказалась хрупкой сероглазой блондинкой, и в тот день Юрка впервые заметил, что увядшее лицо его жены иссечено многочисленными морщинами, а ноги кажутся несоразмерно тонкими под большим, но не уже не обещающим новой жизни животом. Он обнял ее, и они почти хором благословили молодых. Вечером жена, страдающая варикозным расширением вен, разбинтовывала ноги и обсуждала с мужем подробности намечавшейся свадьбы, а тот был поглощен собой. Ему казалось, что случилось невероятное, и, уснув вчера молодым, он проснулся сегодня безнадежным стариком.
Внуков в конечном итоге оказалось двое, они были шумные, очень деловитые, и одного дня их визита оказывалось достаточным для того, чтобы квартира дедушки и бабушки покрылась равномерно толстым слоем пыли. Их пытливые, широко распахнутые глазенки жадно впитывали в себя Вселенную, он всегда были заняты важными, неотложными делами, и на требовательные призывы дедушки и бабушки к столу неизменно отвечали громким "Щас!".
Когда не осталось уже ни одного человека, который мог бы назвать его Юркой, он проснулся утром рядом с мертвой женой. Бесконечно долго вглядываясь в ее пожелтевшее восковое лицо с заостренным носом и глубоко запавшими в глазницы жухлыми веками, он мучился сознанием того, что не очнулся в ее последний миг, не взял за руку и не ушел вместе с ней, как обещал. Они были одни в квартире, время шло, Юрка лежал с закрытыми глазами и не умирал. Лишь музыка неслышно наполняла спальню, и он кружился в танце с юной сероглазкой, осененной лунным светом. Ее глаза были обращены к нему снизу вверх, и в них он вновь видел обещание любви.