Среди волнующегося зеленого моря холмов по старой каменной дороге, чьи булыжники под тяжестью веков обратились в песок, быстро ехала карета, на дверях которой гордо красовались золотые грифоны. В ней на обитой шелком скамье сидел мужчина средних лет, одетый в лиловую дорожную одежду имперского следователя, и держал в руках кожаный портфель, немного шипевший при каждой тряске. Чиновник, слушая непрестанную мелодию своей ноши, был погружен в ту разновидность скуки, когда ему предстояло проделать привычную рутинную работу в совершенно нестандартном месте. Он одновременно нетерпеливо и скучающе поглядывал в окно, пока кучер, наконец, не остановил карету.
Мужчина вышел на большой равнине, пестрившей зелеными красками раннего лета. Она нарушалась лишь той старой дорогой, по которой ехал следователь, и шла она к резко выделявшейся на этом пейзаже скале. Древний кривой и уродливый конус вырывался прямо из травы в небо почти на километр, разрезая немногочисленные облака, как проводящий пытку палач. На ее острие была корона из башен древнего строения, походившего на крепость, вырезанного из самой скалы. Это была великая тюрьма древней империи, Алибердиум. К ней вела старая каменная лестница, узка и крутая, обивавшая гору подобно лиане. Часть ее ступенек отвалилось, что делало подъем по ней еще более нереалистичным. Мужчина вздохнул, и достал из портфеля небольшой механизм, похожий на золотые карманные часы, но вместо циферблата в нем было хитрое сооружение из шестеренок и драгоценных камней. Следователь покрутил несколько рубильников и воспарил на четверть метра над землей, что заметно упростило ему долгий путь наверх. С момента воцарения новой империи каждые сто лет в Алибердиум направляли следователя для проверки этого места, символическим жестом говоря народу, что тяжести старых устоев пали вместе с амнистией всех заключенных этой тюрьмы. Этот следователь был уже шестым.
Наверху он очутился у решетчатых дверей, перед которыми лежала груда ржавых доспехов: все, что осталось от магических стражей этого места. Из своего портфеля он извлек свиток, в котором был написан императорский указ, о дозволении владельцу использовать замок любыми способами, и императорская же печать. Мужчина поднял свиток перед воротами, и они сразу же с сухим скрипом открылись, приглашая его в эти мрачные владения.
Чиновник пошел по коридорам и лестницам со спертым воздухом, освещенным тусклыми факелами, которые ставила здесь еще немного функционирующая магическая прислуга. Наконец, он вышел в комнату тюремного надзирателя, одного из немногих живых людей, что здесь некогда работали. Комната была очень проста: маленькое решетчатое окно, одноместная кровать без изысков, дубовый стол, стул и шкаф с папками у стены. В комнате как раз работал уборщик: маленькое мохнатое существо серого цвета, крохотной пастью на пузе пожиравшее пыль, при том, что сами предметы не шевелились от этого.
Следователь уселся за стол, на котором лежала огромная стопка бумаг. Это были титульные листы дела каждого из заключенных, примерно такого содержания: "Заключенный ЉX, камера ЉY. Направлен за революционную деятельность; грабеж; массовые убийства. Приговор: пожизненное заключение, при ухудшении здоровья до критического состояния: мучительная казнь. АМНИСТИЯ". Чиновник должен был лишь удостовериться, что у каждого было написано "АМНИСТИЯ", и покинуть это место навсегда. Сперва он с интересом разглядывал листы, узнавая через них суровые нравы империи драконов, но по прошествии получаса ему надоело смотреть на почти одинаковые надписи, так что он стал быстро перекладывать их из одной стопки в другую, глядя лишь на нижний уголок страницы, идентичный на всех листках.
Спустя пару часов, с этим делом было кончено, и следователь блаженно откинулся на стуле. Он мимоходом окинул взглядом комнату и заметил уборщика, который старательно чистил что-то лежащее под кроватью. Ведомый любопытством, возникающим после любой скучной работы, чиновник решил посмотреть, что же там было. Он протянул руку под кровать, и уборщик немедленно убрался в другую сторону комнаты, а мужчина вытянул слегка помятый листок бумаги. На нем было написано: "Заключенный Љ317, камера Љ57. Направлен за многочисленное мелкое воровство; хулиганство. Приговор: пять лет заключения". И в конце не было слова "АМНИСТИЯ", что несколько встревожило следователя, ведь на листках тех, у кого было временное наказание, оно тоже красовалось. Он направился к шкафу, где нашел тонкую папку: "Временно осужденные", и достал первое же дело. Там внизу была надпись: "Освобожден". Колокол тревоги ударил в груди чиновника, и он стал осматривать дела из других папок, но вскоре понял: в конце всегда что-то значилось. "Видимо, при всеобщей амнистии его листок обронили, и он затерялся", - подумал следователь. Сперва он решил, что узника Љ317 вывели вместе с остальными, а тюремная документация не имела значения за пределами крепости. Этим он успокоился, и снова сел на стул. "Но ведь потом их должны были повторно судить, не все же здесь были политическими заключенными". "Да и выводили же их магические стражи, а они подчиняются только документам..."
В общем, терзаемый такими мыслями, следователь решил лично осмотреть камеру Љ57. По лабиринту коридоров он стал искать проход к комнатам узников. Он долго бродил по забытым всеми подземельям, и ему мерещились крики людей, страдающих от тягот этого места. В какой-то момент, среди каменных плит и деревянных балок он понял, что заблудился. В ужасе он крикнул и ударил по стене, после чего еще раз вскрикнул уже от боли. Он стал чесать болящую ладонь, и вдруг услышал вдалеке лязг ржавого металла, который с каждой секундой становился все громче. Следователь прислушался, и стал смотреть в сторону, из которой доносился звук. Через минуту из одного из проходов вышла груда поломанных ржавых доспехов с алебардой, из-под шлема которых виднелось тусклое голубоватое свечение. Стальная перчатка схватила левое плечо следователя, и из забрала раздался низкий голос, звучавший словно издалека:
- Нарушитель.
- Я с императорским указом!
Шлем выжидающе уставил на чиновника два синих огонька, служивших ему глазами. Следователь спешно достал указ и показал доспехам. Сразу же стальная рука безмолвно отпустила его. Мужчина спросил:
- Ты - один из стражей Алибердиума?
- Да.
- Проведи меня к камерам.
- Слушаюсь.
Страж повел его через коридоры, постоянно поднимаясь на лестницах. В какой-то момент они остановились перед старой металлической дверью, и страж сказал:
- Камеры здесь.
- Я могу тебя позвать в случае надобности?
- Да.
- Где ты будешь меня ждать?
- Я не буду ждать, я продолжу патрулировать.
- Ты точно меня услышишь?
- Я слышу все, что происходит в Алибердиуме.
- Хорошо, пока иди.
Доспехи ушли, и чиновник открыл дверь. Перед ним оказался крутой спуск в темные коридоры, в которых практически не было света. Он сразу начал спускаться по узкой лестнице, но воздух внизу был настолько тяжелым, что, казалось, его можно было брать в руки. Следователь встал, привыкая к воздуху, и позвал стража, после чего попросил факел. Когда его принесли, он достаточно привык к боли в носу, и пошел вниз.
Из-за такого воздуха факел постоянно гас, так что чиновник каждые несколько минут зажигал его вновь. Он брел среди комнат с решетчатыми дверьми, и, спустившись на три пролета, нашел нужную камеру с ржавыми цифрами над дверью. Чиновник показал указ двери, и она со скрипом отворилась.
Внутри была сгнившая кровать, маленькое окошко над ней, и низкий стол без стула. Следователь внимательно изучал комнату в поисках возможного трупа, но ничего не нашел. Он ходил в четырех стенах минут пять, боясь, что не разглядел что-то в темноте, после чего решил, что с заключенным все в порядке, и документ без печати был лишь небольшим недоразумением. Он хотел уже уйти из крепости, но случайно увидел на одной из стен царапины. Любопытства ради он подошел к ней и рассмотрел их. Это оказались записи узника, выцарапанные острым камнем, но написанные достаточно красивым почерком.
"Уже третий год сижу здесь. Здесь так скучно, что я решил писать. Бумагу мне не дают, поэтому пусть дневником будут стены".
"А я ведь дневник начинал! Скажу, что было с момента последней записи: ничего"
"У меня появился сокамерник! Такой приятный человек, убил старушку, чтобы избавиться от долгов. На 16 лет угодил!"
"Мы придумали игру "камешки". Подбирали с пола камешки и пытались что-нибудь соорудить. Пришла стража и забрала их, я даже для записей камень чуть не упустил".
"Извини, стена, что я не писал почти год. Ты слышала, как нам здорово здесь было! К нам же стали поступать революционеры, так у нас теперь весь коридор обсуждает политику. Я сам слабо верю в их успех. Что-то в последние годы, по их словам, дела на фронте как-то не очень. Половину их армии сжег дракон, да на что они надеются?"
"Сокамерник пытался меня убить. Больше не буду с ним десертом делиться"
"Похоже, я скоро выйду! Я был неправ, революционеры победили, и нас всех амнистируют!"
"Как-то странно они делают. Иногда уводят за день троих, а иногда по четыре дня надо ждать, чтобы хоть кого-то забрали. Но ничего, сейчас все только и говорят о свободе. Я и сам счастлив, но послушать только тех, кто на пожизненном сидел! Эта сцена приятнее, чем мертворожденный, вдруг сделавший первый вздох! Как я за них рад. Мне-то в любом случае пара месяцев оставалась, а они..."
"В моем коридоре не осталось заключенных. Скоро точно моя очередь!"
"Уже несколько дней из коридоров не слышно ни одного звука. Даже проклятые стражи передвигаются бесшумно, а их сверкающие тела остаются безмолвными. Ну что ж, буду вести полноценный дневник"
"На рассвете я проснулся от зажженных факелов. Двое стражей принесли мне завтрак, вполне сносный, здесь кормят хорошо. Сделал шестьдесят кругов по камере, потом лег в кровать, до обеда. Пообедал, потом прыгал, отжимался, упражнялся, в общем. Снова лежал, до ужина. Поужинал, ложусь уже спать"
Далее было множество таких же записей, написанных медленной рукой. Но затем шла надпись, которая писалась, будто стену били рубящими ударами и в большой спешке:
"КОГДА МЕНЯ УЖЕ ВЫПУСТЯТ?! МОЕ ВРЕМЯ ПРИШЛО, МНЕ ПОРА НА СВОБОДУ! СПАСИТЕ!"
Дальше записей не было. Следователь вновь позвал стража, который явился так скоро, словно сидел в одной из соседних камер. Шлем вопросительно посмотрел на посетителя тюрьмы.
- Ты знаешь, что случилось с последним заключенным этой камеры?
- Его перевели в камеру Љ9.
- Она на каком этаже?
- Это в другой части Алибердиума.
- Веди.
Они пошли по коридорам в непонятном направлении. Смятение имперского служащего усилили скрипы и стоны, навеки осевшие в стенах. На выдохе он уже мог расслышать отдельные слова, в основном это были "свобода" и "боль". Но звуки прекратились с глухим ударом алебарды о пол, означавшим прибытие на место. Чиновник осмотрелся. Они стояли в просторном зале, имевшем форму многоугольника, с дверями на каждой его грани, и с ямой в середине, накрытой решеткой.
- Что это за комната?
- Пыточная.
- А где девятая камера?
- Вот.
Доспехи указали на одну из дверей, над которой действительно было написано "9". Чиновник отпустил стража и открыл комнату. В ней не было никакой мебели, и она была меньше предыдущей раза в три, между стенами было всего полтора шага. Здесь записи продолжились:
"Блеск. Вместо свободы меня за буйство перевели в камеру для усмирения. Ну покричал я, ну кинул камнем в стража, что за глупости. Проклятые законы".
"Это очень странно. Я даже не знаю, что именно странно, но это странно. Знаешь, стена, когда тебе ничего не отвечают, никогда и ни за что, это очень странно"
"Как я счастлив! Сегодня меня водили на пытки, и мне об этом ГОВОРИЛИ! Я слышал что-то кроме гула в голове, это такое счастье! Я уже завел привычку стучать зубами, лишь бы слышать что-нибудь".
"Немного о пытках. Тут особой популярностью пользуется та треклятая дыра в полу. Тебе завязывают глаза, и на плохой веревке за ноги опускают вниз головой. И ты так и висишь, пока она не порвется. Этот полет был самыми счастливыми секундами в моей жизни. Я верил, что разобьюсь, я уже ласкал эту мысль, но нет: меня поймала сетка. ЗА ЧТО?! Остаться здесь живым, вот настоящая пытка!!!"
"Сегодня меня резали. Так забавно спокойно об этом говорить. Мою руку медленно и настойчиво потрошили. Но, увы, драконы умели создавать магические штуки, этого у них не отнять. Местный лекарь так ее исцелил, что она стала лучше, чем была".
"Когда меня уже убьют?"
"Зачем я веду эти записи?"
И вновь записи обрывались. Следователь в порыве изучил все стены, но ничего не нашел. Ему очень хотелось узнать, чем же все закончилось, и он вышел из камеры. Он пошел к той яме, и возле нее в его голове зазвучал упорный крик: "СПАСИ! СПАСИ! УМОЛЯЮ, СПАСИ! БЕЗДУШНАЯ ЖЕЛЕЗКА, ОТПУСТИ МЕНЯ!"
Гость крепости только сел на пол, и ударил себя по щеке. Голоса стихли, и он позвал стража. Тот не замедлил явиться.
- А дальше куда он делся?!
- Кто?
- Последний заключенный девятой камеры.
- Его перевели в четвертую камеру.
- Веди.
Они пошли. Голоса все нарастали, и следователя стал бить озноб. Он остановился и оперся на стену.
- Страж, ты слышишь это?
- Я Вас слышу.
- Я про голоса и стоны.
- Только Ваш голос.
- Замечательно, - с мукой в голосе сказал следователь. - Веди дальше.
Идти было все труднее. Он чувствовал себя не на шутку прихворавшим, но все еще держался. В тенях ему мерещились цепи, волокущиеся по полу на трясущихся ногах. Они подошли к спиральной лестнице, на каждом из оборотов которой была дверь камеры. Они миновали пятую, и подошли к четвертой. В ней на полу были лужи запекшейся крови, но они не интересовали следователя. На стенах на больших расстояниях друг от друга были новые записи:
"Из одной пыточной меня перевели в другую. Здесь холодно. Меня морят голодом, здесь кормят только раз в несколько дней. Но местный лекарь упорно не дает моему здоровью упасть"
"Похоже, Алибердиум услышал мои жалобы на одиночество. Я слышу крики тех несчастных, что были здесь раньше. Они всегда кричат в одно и то же время, так что я все еще единственный живой".
"Я теряю зрение. Я почти не вижу, что пишу, но продолжаю. В этом царстве одиночества такое счастье иметь хоть какое-то занятие".
"А внизу было весело. Там кого-то убили, судя по его счастливым крикам от боли. Мне бы таких сокамерников. Да хоть бы каких".
"Я поел!"
"Я смог уснуть!"
"А тот сумасшедший из другого конца тюрьмы был очень разумным малым. Жаль закон не позволяет изучать магию на людях, я бы с удовольствием стал кроликом, меня бы приготовили и дали кому-то съесть".
"Магия здесь запрещена. Когда-то это было печально, что я не мог согреться, но какая, в сущности, разница?"
"Я поел!"
"А я ведь мог..."
"Ага, все время мне просто везло. Царапать стены тоже нельзя, вдруг сбегу"
Следователь немедленно пошел в камеру этажом ниже, где он отчетливо слышал крик: "Дааааа, смерть!"
В ней он нашел надписи кровью, написанные другим подчерком:
"Нас морят голодом. Мы тянули жребий, кого съесть. Как ни странно, это делать можно. Каким счастливым был тот дед, которого приговорили к вечному пожизненному, и он его вытянул. Странное дело, когда мы тянули, все от страха трепетали, и он тоже, но когда закончили, все немного загрустили, а он запрыгал от счастья. Все же воля к жизни - странная штука".
Дальше шло подробное перечисление частей тела, которые они ели. Следователя вырвало, и он вновь позвал стража.
- Скажи, куда в самом конце перевели последнего заключенного камеры номер четыре?
- Сперва в клетку номер 248, потом в карцер, потом в камеру номер 36.
- Веди в 36-ю.
Они шли, и чиновник опирался при ходьбе на стража в этом путешествии. Его мысли захватили лишь слова "свобода", "смерть" и "еда", которые повсюду он слышал. Они вышли к той же двери, с которой начались путешествия по камерам, и спустились на один пролет. Чиновник отпустил стража, и сам пошел, шатаясь. Он дошел до камеры Љ36.
Все ее стены были исцарапаны надписями, а на полу, лицом от двери, лежало искривившееся тело последнего узника Алибердиума. Древние сухие волосы своей длиной покрывали все тело несчастного. На торчащей из-под них ладони были длинные скрюченные пальцы пепельного цвета. Его ногти с течением времени и записей обратились огромными черными когтями, которыми он, видимо, и писал свои последние записки. Послушные стражи продолжали носить к бездыханному телу полагающуюся еду: возле него стояла тарелка со свежей кашей. "И все из-за одной бумажки, одной печати...", - пронеслось у него в голове и могильным холодом прошлось по телу. Чиновник долго не мог подобрать слова, и все прокручивал в голове, что же можно сказать этому несправедливо страдавшему телу. Он остановился на варианте: "Прости нас, последний узник Алибердиума. Правосудие забыло о тебе на целых шестьсот лет. Клянусь, я добьюсь тебе посмертной амнистии, и ты будешь тожественно похоронен в достойном месте, чего бы мне это ни стоило!". Вытерев струившийся по лицу пот, он начал:
- П-прости нас...
Но вдруг голова узника резко обернулась, и на следователя смотрело его выцветшее лицо. Его кожи было так много, что она частично лежала на полу, даже когда голова была слегка приподнята. Слепые глаза полезли из орбит, и существо резко бросилось к решетке. Вдавливаясь в прутья всем тело, узник протянул через щели в решетке, дрожащими пальцами тянувшись к чиновнику, и громко безумно вереща:
Если бы стражи и слуги Алибердиума имели только обычные уши, все равно во всех углах древней тюрьмы был бы услышан вопль ужаса, вырвавшийся из груди следователя. Страх понес его по лабиринтам прямо к выходу, он совсем не думал про дорогу, лишь хотел оказаться как можно дальше от проклятого. Один раз он упал, и ему казалось, что из темноты к нему тянутся когтистые руки, желающие загрести его навечно в эти казематы. Он побежал на четвереньках, и лишь вылетев из ворот крепости, встал на ноги. На улице уже наступал рассвет следующего дня. Следователь судорожно стал крутить свой механизм, чтобы взлететь. Затем он стрелой слетел с крепости и ворвался в свою карету. Седой старик крикнул кучеру:
- Скорее, прочь отсюда! Никогда, никогда не вернусь сюда! Никогда!
Карета поехала прочь от проклятой тюрьмы. Алибердиуму предстояло хранить последнего узника еще минимум сто лет.