Дверь была вызывающе, возмутительно открыта. Свисала с мощных петель и с издёвочкой показывала пустую камеру. По стенам выстлано мягким бледно-розовым, изнутри льётся увертюра к Женитьбе Фигаро. Волновая гипнотерапия; Моцарт подходит лучше всего.
На железной двери выбито "Р-2". Полковник Чакноррис хватанул по надписи кулаком.
- Как?!
Моцарт ответил крещендо и добавил завитушек, взвился под потолок стремительным пассажем.
Вчетвером - полковник, я, медсестра и Джеки - мы оглядывали безликую комнату. Ещё утром здесь находилась объект Р-2.
- Какого...?!
Чакноррис - высокий жилистый мужик, орать он умеет.
Но мне всё как в тумане: крики его, суета, водянистые глаза Джеки, запах ржавчины. В голове тишина и редкие, заунывные звуки, сквозь которые издалека:
- Быстро чтоб нашли её!
Джеки осматривает замок и петли, хотя и так ясно - дверь открыли с пульта, не взломали. Я шагнул внутрь, в мягко-розовую клетку без окна, по которой метался, клубился, ища выход, Вольфганг Амадей. Кровать, умывальник, колченогий стул - смутно припоминалась здесь сутулая фигура, которую я пару раз видел на обходе.
- Ланс, кто дежурит на пульте?
- Виннипух, - отвечаю.
- Кто?! Какой нах Винни Пух? Что за...
В коридоре над нашими головами ожил динамик. В старой системе шумы, как в чёрно-белом кино или древнем радиоприёмнике с ручкой.
- Слушаю, товарищ полковник.
- Ты что, издеваешься?!
- Никак нет. Хотел записаться Чапаем, но Чапай уже занят был. Мама меня в детстве так звала, Винни Пухом...
- Да хоть Дюймовочкой! Ты чё творишь, нахрена объект выпустил?
- Я... - динамик потрескивает, - даже не думал. Я по инструкции... Какой объект?
- Р-2, ёлки зелёные! Ты там задрых или пьёшь, или что?
Щёлкнуло что-то, шумы вместо голоса, потом приглушённый ах.
- Чёрт... верно, товарищ полковник, вторая видеокамера стоит на паузе. На экране закрытая дверь.
- Винни, - говорю я, - сообщи немедленно на центральный пульт. Сбежала подопытная с проекта "Р".
- Она нестабильна, - добавил Джеки. Он нервозно щёлкал пальцами, даже на левом протезе умудрялся.
Полковник глухо заворчал. На его наушнике замигала и запикала антеннка. Он отвернулся, наклонил голову, прислушиваясь.
- Чакноррис на связи... так точно... через полчаса... есть, через полчаса... отбой. Значит, так, - он крутанулся к нам, но вдруг замер. - А это... это что?
Я тоже услышал. Сквозь сталь соседней камеры пробивались дикие, тревожные ноты. Будто оркестр сошёл с ума и дёргает каждый свои ноты, и только каким-то чудом порой сходится в единое целое.
- Это ещё кто?!
- Стравинский, товарищ полковник. Cудя по мелодике...
- Да блин... я спрашиваю, кто поставил? По инструкции ж Моцарт везде должен быть!
- Винни, - сказал я. - Открой третью камеру.
С мерным гулом отъехала дверь. Испуганно глянула худая девчонка, глаза запали, сидит на краю кровати, упираясь обеими ручонками в железный каркас. Из угла пиликает чудный оркестровый разлад.
- Ты менял музыку? - спрашиваю у динамика.
- Нет, начальник, даже не думал. Зачем?
У меня покруживается голова. "Зачем бы, зачем?" - спрашивают будто издалека. И правда, зачем это всё...
Гул по нисходящей, задвинулось обратно. Одиночный звук в тишине, в моей голове. И вдруг - сливается, формируется, приходит извне, от следующей двери.
- Винни! Четвёртую камеру!
Шевельнулась, загудела стальная масса. И из-за неё - обречённые, одинокие звуки, как забытая десять тысяч лет назад мелодия под луной. Надрывный голос то одной струны, то другой, потом обоих вместе - и застывает.
- Что это...
Шелест в динамике, дежурный зачитывает:
- "Средневековая лютневая музыка". Чёрт, всё сбито... начальник, простите, я сейчас всё проверю-перепроверю, честное слово, это не я...
Заткнись. Дай послушать эти ноты. Только они здесь настоящие. Всё остальное - туман. Из которого выплывает голос полковника...
- ...Меня вызывают. Срочно решайте с этим. Пришлю вам Киборга в помощь, больше людей не дадут, так что сами.
- Но мне и так обрезали квоту на медсестёр! - истерит Джеки. - И я тут сам кручусь, отслеживаю, лекарства по часам, не могу отлучаться!
- Тогда Ланс, - Чакноррис обернулся ко мне. От него исходит энергия, живая земная сила. - На тебя надежда. Найди её.
В глазах двоится; знаю, у меня зрачки расширены. Сердце колотится, в жар кидает, но мне плевать. Мне на всё плевать, а вам разве нет, товарищи? Всё ведь хорошо.
Чакноррис вгляделся в меня и кивнул маленькой медсестре:
- Мерилин, - та нервно подняла голову, - следи.
Она тревожно оценила меня: глаза, цвет кожи, дыхание. Пульс? Медсёстры - кто их знает - вдруг они, как ходячие кардиомониторы, меряют пульс на глаз. Мерилин тощенькая и мне по плечо. Белый халат и хлопковая шапочка смотрятся, как на высохшей берёзке, взгляд затравленный и тусклый. Я вижу, что она сморщилась не по годам, она вне времени, как и многие теперь. Правая щека лиловеет от виска и вниз, на шею, мёртвым, изрытым кислотным ожогом.
И взяла себе такое имя, чтобы хоть оно одно, имя, было у неё от роскошной красотки и любимицы миллионов.
Она чертит по бумажным листам, которых не выпускает из рук, и с подозрением осматривает меня. Не бойся, Мерилин, в твою смену я не помру.
- Есть, товарищ полковник. Найду.
- Удачи...
Два месяца назад "проект по восстановлению генетического материала" представили генералу Арнольду.
Джеки хрипло зачитывал, иногда прерываясь на кашель:
- "...отобрав наименее пострадавших женщин, методами биохимии подавить в них мыслительную и эмоциональную активность. Таким образом, силы организма будут перенаправлены на физическую регенерацию, что создаст благоприятные условия для продолжения рода..."
- Кровь с молоком заместо мозгов? Молодцы, хорошо придумали... хоть трещать перестанут наконец, бабы эти...
- Они будут здоровы, - заключил Джеки.
Все промолчали. Знаем, что никто никогда уже не будет здоров.
- ... менее больны, чем остальное поствоенное население, - поправился лаборант. - Это наш шанс, генерал. Велика вероятность, что потомство от этих женщин не будет ущербно. Физически.
- А как будет, морально? - Арнольд сгрёб со стола лазерную указку.
- Не можем сказать.
- И насколько вы её подавите, эту мыслительную и эмоциональную?
Красный луч впился в карту лагеря на стене.
- Полностью.
- Ясно, кукол настрогаете. Ходячих зомби, ни рыба ни мясо. А ну отгадай: ни рыба ни мясо - кто это? Знаешь, нет? Что, Пушкина не читал? Русалка это, тётка с хвостом вместо ног. Ни то, ни сё. Значит, так...
Кислотно-яркое пятнышко чертило по карте.
- Выделю вам здание старой тюрьмы, вот оно, там никого, только крыс выведите. Чакноррис, отвечаешь за весь проект, Ланселот - за техналадку, Джеки - за медчасть...
Ни рыба ни мясо; Р - значит Русалка.
Мы почистили тюрьму, обили камеры нейтрально розовым, дали Моцарта в динамики, отобрали и заселили "объекты". Участие добровольно-принудительное, выбора не было.
Первая из них, объект Р-1, умерла от передоза - ничего, издержки эксперимента. Джеки подправил расчёты, и вторая русалка, Р-2, уже месяц как сидела у него на шприце.
Пока не исчезла.
Наверх по гремящей железной лестнице, взвинчиваюсь в купол старой тюрьмы, как шуруп. За мной по пятам семенит, задыхаясь, медсестра Мерилин. Пульт управления или "техконура" - полукруглое помещение под самой крышей. Там ни окон, ни света, только россыпь кнопок и рычагов по листам железа.
С грохотом откинул дверь - пропускной датчик мы пока не починили - и упёрся в бледное испуганное лицо дежурного, Винни. У него ямочки на щеках и подбородок бесформенный, как каша. Винни, Винни, неужели у тебя ещё и опилки в мозгах?
- Объясни, зачем, - я говорю мягко, отстранённо, в голове ещё крутится заунывная лютня, - и скажи, где она. Обещаю, что постараюсь это замять.
- Я не знаю, начальник! Не я это, пожалуйста, не надо, не знаю, как это случилось! Я смотрел, честно, всю смену, и вот монитор, я не видел, что он на паузе, они все стоят, ничего не происходит. Как понять? Я не знал, начальник, правда. Пожалуйста!
Он не военный; так, парень, который по юности ковырялся в проводах и железках. Вообще военных в лагере процентов тридцать, остальные - как Винни, обыватели, которым повезло. А может, наоборот, не повезло.
Он тряс бледными щеками и показывал рукой на кнопки. "Честное слово, честно, начальник, не я!"
- Ты выходил отсюда? За смену из техконуры выходил?
Будто подавился. Потом залопотал:
- Один раз отходил только, в туалет. Ну что оно, две минуты. Я не знаю, как оно так...
- По инструкции действовал? Сменщика оставил?
- Нет, я, понимаете... Чингиза весь день тошнит, он вон и сейчас мучается. Совсем никакущий. То приляжет, то опять у него это - душа наружу...
Пусть ему тоже будет хорошо, как мне. Ещё бы лютню поставить... Комната балансирует, как на волнах, порывается уплыть вбок, но я держу её. Мне надо найти русалку.
Сзади слышны шаги, я обернулся навстречу Чингизу.
Парень стоял в дверях, тоже бледный, и нервно сглатывал.
Рослый, с курчавыми русыми волосами, в нём ничего от азиата. Как-то после контузии его заело на дурацкую старую песню "Чин-, Чин-, Чингисха-ан!"; он выл её повсюду, и днём, и ночью, в общаге, в госпитале. Так всех достал, что на заселении даже спрашивать не стали, записали Чингисханом.
Глаза у него умные, щека чуть подёргивается. Наверное, я завидую Чингизу. Он нашёл себе здесь, в лагере, девушку, и верит, что их дети будут нормальны безо всякой химпрограммы. У него есть Цель, и он ей живёт. У меня цели нет. Есть только средневековая лютня и медсёстры, которые тенями ходят за мной и всё чего-то ждут, как стервятники. Вот вы, костлявая душечка Мерилин? Вы накапали бедняге Виннипуху валерьянки? Так идите сюда, а то у меня что-то пульс скачет.
- Чингиз, это ты открыл вторую камеру?
Резко переводит глаза: на меня - на пульт - на Винни - опять на меня.
- Камеру? Нет.
- А музыку в камерах менял?
- Нет, конечно. А что случилось?
Я закрыл глаза и вздохнул. В углу мерно гудит трансформатор. Приглушённый свет в техконуре ложится на две застывшие фигуры.
- Один из вас выпустил подопытную Р-2. Признавайтесь, ребята. Как, куда и зачем.
Молчат. Переглянулись.
- Говорите сейчас. Иначе...
В дверной проём встряла гора. Мышцы, тараноустойчивая грудная клетка, непробиваемый подбородок. В войну Киборг служил в Спецотряде.
- Вызывали, - не спрашивает, а спокойно констатирует он. Переводит взгляд с одного технаря на другого.
- Вы идёте с ним, - говорю я, и мой голос плывёт издалека.
Конура опустела. Только я, трансформатор и неотвязная тень за спиной. Система управления громоздится, окутанная полутьмой, будто перевязанная, засаженная водорослями кабина в затопленном корабле.
Пульт управления дверями от камер идёт железными колышками: откр - закр, откр - закр... Каждому соответствует ряд кнопок с музыкой. Наш век - время кнопок, они обладают великой силой: могут погрузить душу в хаос панк-рока, возвысить военным маршем либо завихрить, закружить с классикой...
Или обезболить, заморозить средневековыми струнами.
Надо связаться с центром. По команде экран замигал, справа ожил динамик.
- Центральный пульт, Айвенго, слушаю.
- Проект "Р", Ланселот, у нас пропала одна из подопытных, вам уже сообщили?
Шелестит что-то, барахлит система.
- Нет, не сообщали. Дайте приметы. Кто она, как выглядит?
Я молчу. Кто она, и правда? Ничего не помню, лица сливаются в серую кашу. Да была ли она вообще?
- Секунду.
Она - файл в архиве личных дел, больше ничего. На дрожащий монитор выскакивают буквы, чёрные холодные буквы, в которых всё, что от неё осталось.
"Имя: Мария;
Возраст: 25 лет;
Рост: 170 см;
Вес: 52 кг;
Цвет глаз: зелёный;
Цвет волос: светло-русый;
Группа здоровья: 2"
Вторая - это очень хорошо. Это значит, нет ни сильных физических, ни явных психических увечий. Во всём лагере не больше полусотни людей второй группы, а первой наберётся всего пара человек.
"Родом из-под города М. Во время ядерной атаки была в отъезде. Вернулась, работала во Втором Стихийном Медотряде вплоть до его уничтожения. Месяц спустя вышла на Лагерь..."
Образование, медкарта, заметки психолога.
"...Вы были за рубежом, в безопасной стране. Вы знали, что города больше нет?"
"Конечно, знала. Все это знали".
"Почему вы вернулись?"
"Разве нельзя вернуться в город, которого нет?"
"Это красивые фразы, Мария. На деле - нет, нельзя".
"Мой дом был чуть за городом".
"Уничтожило всё на сто километров вокруг. Это тоже все знали".
"Но в нём была вся моя жизнь. Не вернуться туда значило не вернуться к жизни. Это родина, понимаете? Понимаете?"
Фотокарточка. Наивные светлые глаза чуть сжались от вспышки камеры, она смотрит прищурившись, будто выглядывает что-то вдалеке, на сотни километров за моей спиной. Может, на другой стороне земли либо в ином измерении. Мягкое лицо, женственное.
Я нажал кнопку вызова центрального пульта.
- Примите данные.
Беглянка ещё разок прищурилась с экрана и ушла по заражённому воздуху в другую железную коробку, где исполнительный Айвенго серыми от синтетического табака пальцами размножит, расплодит её и перенаправит во все остальные коробки. Зачем ты сбежала, Мария? У тебя была комната, еда и Моцарт. Или кто-то украл тебя, убил? Нет, нет, все психи в лагере под наблюдением, контроль строгий. А все вменяемые при деле, им не до тебя.
Может, ты где-то здесь?
Я прошёлся по всем подсобкам, по тюремным кладовым и карцерам, гулко распахивая двери. Никого. Только тень ходит за мной по пятам.
Русалки нет. Значит, мне сюда, к единственному выходу из тюрьмы. Вот по этому коридору из стальных листов и мерцающих лампочек. Иду по следу, как сказали бы в дешёвом детективе из старых времён.
Запястье к датчику у двери, тот запищал. Один пик, два, третий длинный.
"Ланселот, - натяжно произносит механический голос, - доступ разрешён".
Из-за двери с унылым скрипом выезжает знакомый, затёртый пейзаж. Территория лагеря облита одной краской - грязно-серой, в сто тысяч оттенков она перекидывается с квадратных железных стен на землю, ползёт вверх по столбам, по бетону, по невидимым в чёрном небе проводам. Воздух напряжён, над головой крадутся непроглядные тучи: собирается гроза.
Свинцовые коробки вокруг, сплошь голые стены и заборы, что несут в себе непоколебимость, спокойствие, которого все так жаждут. В этих ржавых железках, в голой земле - вся стабильность мира, нет ничего долговечнее их. Что плохого может случиться с мертвечиной?
Я вытер испарину со лба.
Так, куда же дальше-то... слева казармы, дорога вперёд уходит к центру управления, справа медчасть, те дальние свинцовые кубы - научные корпуса. Если бы я был русалкой... Куда бы я пошёл?
Меня теребят за рукав, будто маленький беспокойный котёнок лапой. Тень в белом халате, что ты всполошилась?
Я обернулся - их было двое. Второй белый халат облегал худенькую, но живую, упругую фигурку. На безволосой, точно младенческой, голове сестринская шапочка, из-под неё сверкнули глаза глубокого орехового цвета.
- Меня зовут Ева, - твёрдо сказала она.
Руки, как змеи, хлёстко перенимали из ссохшихся пятипалых веток Мерилин: медкарта, ручка, чемоданчик с лекарствами. Следующие двенадцать часов за мной будут следить эти ореховые, чуть с раскосинкой, глаза. Где я видел их?
Идём, очередная тень. Идём на поиски светловолосой русалки. Нам в помощь метадон в крови и сладко-тревожные звуки лютни, что по одному испаряются в предгрозовое небо.
Я двинулся наугад, одновременно тронул браслет и вызвал Джеки. Наушник ожил, задышал электромагнитными волнами прямо в барабанную перепонку.
- Джеки на связи.
- Это Ланселот. Когда ты последний раз давал ей дозу?
- Десять часов назад. Скоро уже следующий приём, а мы его пропустим, все записи к чёрту...
- Джеки, - я прервал его панический приступ в зародыше. - Спокойно. Скажи, как она себя сейчас чувствует.
- Она переносит уколы хуже, чем все остальные. С самого начала программы за ней особый надзор, а теперь что будет, что будет!...
- Тихо. Хуже - это как? Она слаба, истерична, перевозбуждена, галлюцинирует - что с ней?
- Да не знаю я, не знаю! Её может занести куда угодно. Никакой логики, бессистемная она, анализы всегда разные. Каждый раз всё другое, всё!
- Джеки.
Собственный голос холоден и звучит отчуждённо.
- Да, - вдруг безжизненный ответ, надрыв резко пропал.
- Расслабься. Следи за остальными, действуй по программе. Отбой.
Отключился. Я пошёл наугад влево, гибкая белая тень тоже двинулась. Тёмный воздух напряжён, в ушах резкие дисгармонии, в памяти всплывает файл под названием "Джеки".
Он уже год в лагере, до войны работал в НИИ, подающий надежды учёный, химик-биолог, тридцать публикаций, девять конгрессов. Группа здоровья - 4. Это значит "ограниченно дееспособен", травмирован физически и психически.
Джеки - истинный учёный, бледный истероидный тип. Ран и трупов он не боится, но слетел с катушек, когда труд его жизни, нейтринный геномодулятор, исчез за долю секунды в луче лазерной пушки. С модулятором снесло и полгорода, но это его волновало куда меньше.
Здесь, в лагере, на его счету уже есть один провал - он пытался растить конечности, чтобы вернуть себе руку. Ему дали полгода на проект, потом закрыли за безрезультатностью.
Впрочем, какая разница. Он всё равно не открыл бы дверь, он никогда не лез в техзону и за своими пробирками не отличает кнопки от рычага. Ему пришлось бы просить Винни или Чингиза, а с ними сейчас работает Киборг, и он из них всё вытрясет, так что...
Бетон под ногами, как потрескавшаяся лунная дорожка. Ветер принёс отголосок грозы.
Куда бы я пошёл?
- Что вы сказали?
Я не сразу понял, что это тень подала голос. Секунду смотрел на неё.
- Я что, вслух?
Кивнула.
- Вы спросили, куда бы вы пошли?
- Да... Да, Ева, вот скажи - ты выходишь с работы, из корпуса медчасти, куда ты потом идёшь?
- В столовку. Либо на койкоместо.
- А ещё?
- Всё. Мы здесь ходим строго по линиям, отклонение карается. Вы знаете не хуже меня.
- А если так, чтобы не покарали...
Старый склад выплыл из-за свалки металлолома.
- ...например, сюда?
Датчика здесь не было, дверь отлетела с первого толчка. Темнота разбежалась по ржавым углам. Я нащупал в кармане фонарик, мы прошлись по бетонной пыли. Пусто.
- Таких складов в лагере сотни, - спокойный голос из-за левого плеча. - Что вы ищете?
- Одного человека, - я вышел и вернулся на дорожку, двинулся дальше к казармам.
Тихие шаги по бетону - тук-тук, как стучит сердце. Не моё, конечно, а у здорового человека. Моё то несётся, как реактивный движок, то чуть не застывает и качается медленно, как стрелка метронома на lentamente. Что я сказал? Лентаменте, вот это слово. Лента-менте... Ментальная лента, гибкая мысленная змея, рептилия в неевклидовом пространстве. Чёрт... соберись, Ланс. Пойдём зайдём к казарменным братьям, немного здорового цинизма не помешает.
Пищит три раза датчик.
"Ланселот. Доступ разрешён".
В коридоре отдаются взрывы хохота из столовки. Я зашёл внутрь, кивнул всем и двинулся по кругу, пожимая руки.
- О, техбрат, как оно, твоё ничего?
- С чем колупаешься? Молодняк навесили? Молодца, растишь смену.
- Чё нового?
Улыбка, даже пустая - хорошее челюстно-лицевое упражнение.
- Подопытная с проекта сбежала. Бегаю вот за ней.
- Да-а, на своих двоих что ли? А нафига? Скинь её на центропульт.
- Ага, у них там кость крепкая, лишний головняк нипочём.
- Скинул уже... ничего, свежий воздух не повредит.
Шутку про "свежий лагерный воздух" никто даже не сказал, слишком затёртая.
- У вас-то как?
- Да нормуль. Сидим вот, воюем...
- ...с клопами да крысами.
- Расселять вас не собираются, нет?
- Куда-а нам.
- Яйцеголовых из лаборатории по углам рассадили, медсёстрам по комнате дали, а мы перебьёмся.
- Видал новый корпус у северных ворот? Себе отгрохали, начальство...
- Те ещё пирамиды, чтоб если помирать, так уж покрасивше. Что десять тысяч лет назад, что сейчас - всё одно...
Жестяные кружки в руках, в литровой бутыли колыхается что-то мутное. На Еву за моей спиной внимания не обращают, только пару понимающих взглядов кинули. Сочувственно понимающих.
- А ты сейчас под кем? А, Чакноррис. Знаем, служили. Суровый мужик...
Полчаса спустя я снова обнаружил себя на бетонной дорожке на пути к центру управления. Центр - это огромная металлическая глыба, цитадель с необъятным куполом наверху, как у планетария. Оттуда идут команды и туда стекаются тонны информации со всего лагеря.
Надо проверить ситуацию. Я нажал комбинацию на браслете, в ухо снова задышал наушник и сказал усталым бесцветным голосом:
- Центральный пульт, Конфуций, приём.
- Это Ланселот, проект "Р", есть новости о нашей русалке?
Шелестит, стучит по клавиатуре.
- Нет, пока тихо. Сообщим, если что.
- Спасибо, отбой.
Конфуций с планетарным куполом остались по левой стороне. Я слушал тихую поступь тени за спиной и глубокий голос лютни. Одна и та же мелодия застыла в голове и неумолимо крутилась, подстраивая под себя и мой шаг, и порывы холодного ветра, и грозовое движение туч над землёй. Аккорд, ещё один, потом одиночная минорная песня... Задаёт вопрос, который сам я спрятал слишком глубоко... Зачем это всё?
Зачем иду по жёсткому бетону, который обрывается в тёмную грязь по краям? Зачем на километры за пределами лагеря не осталось ничего живого? Зачем я день за днём закрываюсь в железных коробках? Заковываюсь в латы...
Я вдруг остановился, вынырнув из наркотического тумана. Передо мной металлическая доска, которая вырастала из земли и тянула жёсткие крылья вверх и в стороны. Мелким шрифтом, будто клинописью, выбиты имена. Как это я забрёл на наше кладбище, интересно. Наверное, свернул не туда.
В лагере всех умерших кремировали - это быстро и экономно, и от них оставалось только имя на жестяной доске.
Я всмотрелся в столбики - глаз зацепился за одно из имён, "Аманда". Память шевельнулась, как дремлющий Левиафан. Аманда, что-то знакомое... Ах, да, кажется, жену Чакнорриса звали Аманда. Я тогда ещё с ним не работал, но история по лагерю ходила. Она что-то сделала не по Уставу, и он убил её в припадке ярости. Получил чётвертую группу, лечился и в результате был признан вменяемым, его вернули в строй. Лагерь не может позволить себе разбрасываться такими, как он, исполнительными профессионалами.
Я смотрел на узенькую надпись "Аманда" и чувствовал, что в воздухе собирается гроза.
- Люди умирают, это естественно, - раздался холодный голос за моей спиной.
- Но не всегда естественно то, как они умирают, Ева.
Чакноррис... Я отвернулся и пошёл дальше. Слева остались больничные корпуса, мы обогнули равнину автостоянки, потом обошли горную гряду металлосвалки. Наконец из чёрного воздуха показались знакомые стены.
Снова здание русалочьей тюрьмы, круг замкнулся. Очень вовремя. Завершается ещё один из двенадцатичасовых кусков, на которые для меня были разбиты последние два года. Очередная доза покоя, я жду тебя. Ты идёшь за мной в белом чемоданчике, тебя сжимают змееподобные руки. Сюда, сюда, в мою клетушку. Стул, стол, железная кровать и горбатая лампа - что нам ещё надо для рандеву?
Са-амое время. Я уже чувствую, как глубоко в спине, под позвоночником, просыпается боль, точно из гладкого семечка вылупляется острый росток. Сначала один жёсткий кончик, потом ещё и ещё, и вот уже выгибается, рвётся упругий стебель. Во все стороны листами, иголками, острыми краями.
Света не хотелось, я зажёг только настольную лампу и прилёг, пока Ева располагалась с чемоданчиком на столе. Открыв его, пробежала глазами и пощёлкала языком.
- Ну и бардак. Вы как, ещё терпимо? Не против, если я немного разберусь?
Провела пальцем по белой крышке, взяла пузырёк, переложила. Потом какие-то таблетки засунула в другой отсек. Ещё одни. Упаковку. Руки засновали, как щупальца робота на конвейере.
Голова над её миниатюрной фигуркой кажется большой из-за отсутствия волос. Как у ребёнка или марсианина.
Она коротко взглянула на меня, тонкие губы шевельнулись.
- Ланс... - она задержалась на последнем звуке, шипя сквозь зубы, как змея. - Почему вы взяли себе такое имя, Ланселот?
Перебирает лекарства в ящике; быстро, ловко мелькают пальцы.
- Что в голову пришло, - ответил я. - Из детства ... читал про рыцарей Круглого Стола.
- Их там было много, почему он?
- Слишком хорош. Все были молодцы, но он прямо-таки безупречен, идеален, это неспроста. С подковыркой парень. Я никогда не сомневался, почему Гвиневра выбрала его. И само имя, ты вслушайся, Лан-се-лот - это же фамильный герб, а не имя. Не то что Артур... Артур, Артуром каждый может быть.
Она усмехнулась. Лампа светила под её лицом, из-за этого под глазами пролегли глубокие тени.
- Вы хотели быть особенным, не как все. Благородным сэром с мечом в сияющей длани. Но вот незадача, в лагере запрещено колюще-режущее.
Задержала упаковку перед глазами, вчиталась. Отбросила в отсек. Опять засновали руки, застучало, зашуршало, как дождь по крыше.
- И, увы, всех драконов давно пустили на опыты. А вас самих перекрутили в грязной мясорубке, изувечили так, что теперь приходится пить сильнейшие опиаты, чтобы не орать и не корчиться от боли в спине. Мой добрый сэр, Камелот изменился. Металла в нём много, но шлема с забралом - ни одного, совсем нечем отгородиться от реальности.
- Делай свою работу, Ева, - спокойно сказал я, - и не рассказывай мне про реальность.
Тёмный пузырёк полетел в мусорку: просрочено. У медсестры подёргивается уголок рта - то ли пытается улыбнуться, то ли нервный тик.
- Ну а ты что? Почему именно Ева?
Она кивнула.
- То же самое: чтобы выделиться. Она первородная женщина, сильная и любознательная. Не сидела сложа руки, не жевала бананы до скончания веков, как глупая мартышка. Нет, она искала. В мужья, конечно, ей дали тряпку, и то она тащила его вперёд.
- Не вперёд, а вниз. Утянула за собой в пропасть.
- Она дала ему выбор. "Возьми плод из руки моей, - сказала она, - и обрети знание, равного которому нет ничего в райском саду". Вот так запросто подарила целую вселенную. Сколько бы вы сами дали за такой выбор, а? Сейчас мы бьёмся годами, чтобы постичь малую часть истины, разбиваемся в кровь, поколениями, а он не дал ничего! Он только ныл и жаловался после, когда на руке вскочил волдырь от сохи. Она молча мазала его зелёнкой. Ваш метадон, товарищ Ланселот.
Она раскрыла руку и наугад сыпанула из банки на ладонь. В другой протянула стакан с водой.
Я смотрел на семь белых кругляшков и слышал, как просыпается росток в спине, начинает покалывать, ныть. Рвёт дурманящий опиатный туман, вскидывает клыкастую головку.
Глянул исподлобья - Ева спокойна: неподвижные блестящие глаза, белая шапочка на черепной коробке. Она застыла, чуть наклонившись, и ждёт.
Мерилин всегда выдавала чётко, как и любая другая медсестра; они строго отмеряют дозу. Ева не может не знать. Одна таблетка в 15 мг - сутки без боли, три таблетки разом - я больше не проснусь. Семь таблеток - кто угодно не проснётся.