Аннотация: Творчество и критерии - несовместимы, потому что главное в любом творчестве - это полёт мысли, внутренняя свобода... Только вот - интересует ли это комиссию?
Свобода - это возможность сказать, что дважды два - четыре. Если дозволено это, всё остальное отсюда следует.
Джордж Оруэлл "1984"
Апелляция...
Некоторые знают, что это такое. Я шла первый раз.
Моя история с олимпиадой по литературе была так же адекватна, как удар ломом по голове. Если говорить проще - из ста возможных мне влепили тридцать шесть и то - с такой гримасой, словно делали подачку. Тридцать шесть... Можно было курицу вместо себя посадить - и то больше было бы.
Но это всё, на самом деле, предыстория, и апелляция была не ради баллов, как бы это дико не звучало.
Апелляция была ради самой работы.
1.
У меня достаточно странное отношение к тому, что я пишу. Если начать что-то рисовать мне достаточно легко (и то - бывают мощные сбои), то слова у меня, если они не летят, рождаются настолько трудно и медленно, что под конец самого простого сочинения чувствуешь себя выжатой, как десять раз кинутый в чай лимон. К тому же - образ образом, его можно сколько угодно толковать, а слово - это слово. Уронил - и всё, существует, бьёт, выжигает дыры - и ничего не поделаешь.
Есть люди, одарённые во всём - ровно, без неожиданностей и перекосов. Успешные, положительные люди. Моя же душа смахивает по своим способностям на кривое дерево, все ветки которого вдруг, как оголтелые, начали расти в одну сторону. Поэтому всё, что я хоть как-то умею - это рисовать, сочинять и писать.
Долгое время я искренне считала, что на олимпиаде нужно попросту расслабиться и весело нестись мыслями по просторам Калевалы - а потом често получать за это призовые места.
Такая система дала сбой единственный раз: в восьмом классе.
Дело в том, что моё больное место - это закапываться в эпос и малоизвестные непрограммные произведения (в Честертона, например). И если второе началось достаточно давно, то любовь к эпосу проснулась как раз в начале восьмого класса, когда я, перечитывая в очередной раз "Властелина Колец", как следует изучила все примечания (а у Толкина очень много отсылок именно к эпосу).
"Беовульфа" и "Песнь о Нибелунгах" я успела проглотить до олимпиады: сказать, что они меня поразили - значит, ничего не сказать. Представьте: вы достаточно тихое и спокойное существо, жили, никого не трогали, а тут вам в голову врываются в бурной, первобытной пляске Грендель, Беовульф, Зигфрид, Гуннар, Кримхильда, Брунгильда... И золотой Хеорот встречает новый день, и Зигфрида вот-вот убьёт Хаген - и это всё мощно, образно, ярко.
...А творческое задание было - представьте себя на месте героя эпического произведения. Понятно, что я там написала. И улетела на двенадцатое место.
Вздохнув пару раз, я решила, что комиссия просто не любит эпос или (шёпотом) не знает вообще таких произведений, и в девятом классе - к месту и не к месту - напичкала творческую часть примерами из программы.
"Подавитесь вашей классикой" получило второе место... С тех пор и пошло у меня кодовое название черезчур вольному полёту мысли: "нанибелунгила".
В десятом - на уколах приползла - и с раздирающей болью в животе писала о смешной девочке из рассказа Тэффи, не увидела второе - творческое - задание, сдала наполовину сделанную работу - и каким-то чудом получила первое место.
И вот - час "икс", одиннадцатый класс.
Было у меня подозрение, что опять я "нанибелунгила" в творческой части, но - не на тридцать шесть же баллов! К тому же, на анализ попалось произведение Бунина о высокой и чистой любви в эпоху Возрождения ("Светлейшая солнца").
И любовь, и Возрождение - штука хорошая, а потому разошлась я там - вволю. И отсылки, и красоту навела, и вообще: работа вышла - загляденье, сама от себя такого не ожидала. Писала какие-то клоки, обрывки, а скроилось - существо с эбеновыми, как у героини Бунина, ресницами.
Сдала.
И получила свои - тридцать шесть...
И злоба вдруг хлынула через край, и - чтоб вас всех! - не стыдно! Посмотрите в глаза! Объясните! За что?!
Как будто ребёнка из окна в грязь выкинули, и лежит он там - голый.
2.
Уговаривали, отговаривали, стыдили - но апелляцию назначили.
Пришли с мамой, прождали у кабинета, переговаривались между собой, улыбались, старались быть спокойными... Потом подошла кудрявая, высокая и полная женщина со спокойным, добродушным лицом и отперла кабинет.
Медленно подтягивались члены апелляционной комиссии. Знакомое лицо было всего одно, и то - его выражение было далеко не радостным.
Сама апелляция напоминала совещание нескольких подружек в первом классе.
Все учительницы, сбившись в кучку на последней парте, таинственно шушукались. Я тихо рассказывала маме о том, как Микеланджело в юности сломали нос. То и дело мы замолкали, пытаясь уловить хоть что-то из того, что говорилось за последней партой, но члены комиссии неизменно, заметив, что их подслушивают, снижали голоса и начинали общаться на уровне звуковых колебаний.
Наконец, посовещавшись, они выслали к нам глашатая - небольшого роста светловолосую даму, очень миловидную. В метро я бы такую даже, наверное, с удовольствием нарисовала. Однако сейчас её лицо было мрачно и угрюмо, словно шла она на переговоры с террористами.
- По итогам апелляции, - глухим, тонким голосом начала дама, положив на парту исписанные моим почерком линованные листки, - было принято решение баллы не поднимать...
Спорили мы долго: критерии, термины, соответствие, несоответствие... Да, раскрыто, но мы посчитали, что таких баллов достаточно. И вообще, дорогая моя, ты знаешь, что такое анализ?
...Наконец, всё утихло. В голове уже не было ничего - только гул.
И немного удивлённо смотрели на нас с исписанных крупным, круглым почерком листов мои же слова.
3.
Мы шли по пустым уже коридорам школы.
Какое-то железное, странное спокойствие царило у меня внутри, и всё хороводили в голове критерии... И неотступно мучила мысль: почему? почему я раньше не знала? Искромсала бы, обрезала, выдрала свои баллы - а потом... Какая разница, что потом, всё одно - каждый раз продаёшь душу, чтобы написать как надо. Одним разом больше или меньше - разве важно? Э-эх!..
- Погодите! Погодите!.. - пронеслось по коридору. Мы обернулись. Следом спешила та самая - или другая? - полная и добродушная женщина, даже рукой взмахнула.
- Так быстро ушли... А расписаться-то!.. - смеясь, сказала она, догнав нас.
...Я расспросила её про критерии, пока мы снова поднимались по лестнице к тому самому проклятому кабинету. Кивала. Удивлялась. Но всё тот же равнодушный холодок лёгкими иглами покалывал изнутри: "Какая разница? Всё равно - поздно..."
Зашла. Полукружье уверенных, умелых людей. Глаза на меня. Слова. "Ознакомлена и согласна с результатами..."
И тут - согнувшись над столом, криво подписывая сухими словами своё поражение - я снова увидела - крупные буквы на печатных синеватых линейках...
"Даже если сожгут все книги, в которых говорится о любви," - медленно начал тихий голос, - "даже если рухнут города, погребя под обломками всё, что говорило бы о ней - всё равно в наступившей тишине прольётся горний свет на двух людей... И новые Франческо и Лаура, чувствуя то же, что и другие до них, восстановят всё, что исчезло. Потому, что любовь невозможно уничтожить."
Потому, что любовь невозможно уничтожить...
Но только ли её?..
Только ли...
И уже не буквы смотрели с ровных линеек, не два листа с печатями лежали на парте - это смотрела на меня яркими, бесхитростными глазами смешная девочка. Смотрела - прекрасная, целомудренно обнажённая - и смеялась - маленькая грация, только что родившаяся Венера, Ева до грехопадения...
И было что-то в её нескладной фигурке, в неидеальных, простоватых даже чертах - что-то, отчего смеялись с ней Боттичелли и Бунин, смеялся, обнимая за талию краснеющую Лауру, вихрастый, молодой Петрарка, смеялись поэты и поэтессы, смеялись писатели и писательницы.
Смеялись они все - из века в век презирающие правила, рамки и критерии.
И смех их перезвоном рассыпался по кабинету, мурашками летал по глади школьных стен - и мне вдруг стало мучительно жалко оставлять исписанные листки с продольными алыми линиями на полях.
Но звенело в ушах перекатами морских волн: "Мы всегда с тобой. Мы всегда - в тебе!.. С песеными разливами распевов. С глухо отдающимися вдали громовыми ударами. С неправильной композицией и тире через каждое слово. Со смелыми, смешными и нелепыми людьми. Мы - всегда с тобой, в твоей голове! Только позови..."
...Я уходила, оставляя членам комиссии очерченное мелом, но презрительно смеющееся над дребезжащей серостью лиц, над вязкостью слов, живое существо. Оставляя у них в плену ещё кровоточащий клок себя.
Я вышла в коридор и вдруг - неожиданно для самой себя - развернулась и показала язык закрывшейся ДСП-шной двери, притворявшейся деревянной. И - запрыгала вниз по лестнице, что-то напевая себе под нос.
А через час эйфории я плакала на платформе, уткнувшись маме в плечо. Странно плакала - в очках. И слёзы стекали в уголки рта - оставались солёным привкусом во рту.
А внутри, удивлённо и испуганно притихнув, сидели, сбившись вместе, разномастные мысли и тексты. И смотрела огромными, немного растерянными глазами смешная девочка эпохи Возрождения.
...
Победа и поражение в одном флаконе... Писала же об этом - недавно совсем, а вышло - вот как...
И не надо никаких литературных примеров, вступлений и заключений. В жизни вообще чаще всего получается так, что ничто так не важно, как душой написанные строчки на линованных листах.