Бывали такие дни как этот. Пасмурно тоскливый. Серый день, погруженный в такой же бесцветный мир. Без красок, без запаха. И даже мелкий дождь, был всего лишь сеткой помех затертого кино. Вода бежала под ногами, наверное, заливаясь в ботинки. Просачивалась через пальцы, а я в очередной раз безуспешно ловила ее, растирая капли. И ничего не чувствовала. Возвращалась домой и долго стояла под душем. Давила на кнопки, желая ощутить градус воды, но они западали. Видимо, давила слишком сильно. Пила много кофе. Или мало. Чашка всегда была полной. И смотрела на помехи в окно. Кофе, наверное, как всегда обжигающий. Завтра будет болеть язык и небо. Но лучше это, чем ничего. Как сейчас. Даже спина не болела, предательски не вовремя затихнув. Такие дни я ненавидела больше всего. Потому что ненавидеть даже ЕГО в такие дни не могла. Для ненависти не было места в этом вакууме. Меня будто не было. Я машинально отмечала происходящее, ни чему не удивляясь. Не замечая. Фиксировала автоматом, оставляя просмотр записи на завтра. На завтра оставляла и все, переданное Маликом. Малик не торопил. Давал мне медленно умирать до восхода. Так только казалось, или очень хотелось. Хотелось почувствовать хоть что-то. Я была согласна на все. На боль. Страх. Ужас. Хоть что-нибудь. Хоть немного. Просто понять, что это все еще я. И я все еще здесь. Или уже нет. Малик сказал, что со временем приглушится, изотрется. Станет похоже на осеннюю хандру. Но пока не притупилось и не истерлось, заставляя к таким дням готовиться заранее. Я расписывала свой режим поминутно. Крепила список на видное место, чтобы случайно не забыть принять ингибитор, или не забыть поесть. Забивала программы, чтобы на следующий день не отдирать присохшую сорочку от обожженной кипятком кожи. Или не забыть поднести спичку к включенной комфорке. Правда, Малик и ее уже убрал. Каждый раз пыталась собрать головоломку. Каждый раз безуспешно. Пробовала пить снотворное и транквилизаторы, но стандартная дозировка не брала. И после того, как Малик тащил меня с того света, был поставлен кодовый замок с головоломкой на аптечку. Тащить с того света артефакт с чужой и враждебной для тебя силой, то еще удовольствие. Сама не пробовала, но Малика после, видела. Я не бросалась под колеса авто, не била себя током, не резала вены. Я не собиралась умирать. Иначе, сделала бы это давно. Еще у НЕГО. Хотя, мне бы не дали. Слишком дорого. Ну ладно, у Малика. Он бы точно не стал препятствовать. Тем более повод был. Первое время боль была невыносимой. Я даже сама просила о смерти, но умирать не хотела. Иначе Малик позволил бы. Малик, вообще был очень терпелив со мной. По крайней мере, для мужчин его мира. Я ни разу не благодарила его. И не буду. Не потому, что не за что. Просто не поймет. Безвозмездности в наших отношениях не предусматривалось. Настанет день, и счет подадут с требованием, незамедлительной оплаты. А может, даже и требовать не станут. Поставят перед фактом. И скорее всего на коленях. А как еще стоит молить твоего господина о милости? Не с поднятой головой точно. И тогда, может быть, наказывать тебя будут не так долго. Не так мучительно. Но это не мой случай. Четыре года слишком большой срок, что бы надеяться на снисхождение.
Этот день был серым. Но бывали и более страшные дни. Цветные. В эти дни я была всем и с каждым. Ловила носом аромат свежей сдобы. Это пекарня на углу. Слышала журчание фонтана через остановку. Там курлили голуби. Там же матерился дворник. Он сбивал следы их присутствия струей из брандсбойта. Отражала улыбки молодых людей за соседними столиками. Заражалась их бесшабашностью. Или томилась сладкой истомой и фейерверком ощущений. Парочка напротив, хотела уединиться. Малик появлялся в такие дни сразу. Он выхватывал меня из толпы и увозил. Я тревожилась вместе с ним. Ластилась. Просила большего. Он отвечал. Гладил, целовал. Целовал и кривился. И не брал предложенное. Я долго плакала. Он утешал. Рыдала навзрыд. Кричала. Меня закрывали в мягкой комнате. А потом я возвращалась. И случался серый день. Серый день означал, что ЕГО рядом нет.
Из прошлой жизни.
- Рик, послушай в этот раз Мортона. Он играет свою игру, но он прав. Тебе не простят такого обмена. Только не тебе. И только не сейчас.
Тогда, сидя в центре управления с Рикардо Мигасом, я была до смешного наивной. Я наивно полагала, что моя жизнь течет по закону писанному лично мной. И кто бы мне, Александре Крайчек, заместителю премьер министра Земного Альянса по делам с общественностью, мог сказать, что я сильно заблуждаюсь? Таких не находилось. Такие сами были заняты, стирая перья в пыль. Они тоже писали свою жизнь, прокорябывая законодательные строчки, иногда чернилами, сильно напоминавшими кровь. Да и кто скажите не без греха? Каждый из нас, здесь присутствующих, имел личное дело, тщательно подметенное. Мусор сжигали, часто с самими дворниками. Никто не желал рисковать, пуская состав под названием 'успешная жизнь и карьера господина ХХ' под откос. Не желали и не жалели. Не жалели ни себя, ни других. Если кто и пребывал в иллюзорном видении размеренной и роскошной жизни 'тринадцати', то исключительно с пожелания на то, самого 'тринадцатого'. Мой номер был пятым, но для всех остальных, я все равно оставалась 'тринадцатой'. Одной из самых влиятельных людей на Земле.
Пятьдесят три года назад, общественность пошатнулась. Газеты пестрили статьями, сеть висла от количества одновременных подключений, ТВ не прекращая крутило ролик о Первом Контакте. Первый Контакт, был далеко не первым, но общественности об этом знать не следовало. Общественность была в восторге. Конечно, ведь мы не одни во вселенной! Конечно, ведь гуманоидные расы имеют схожий менталитет и ценности! Не без особенностей и нюансов, но все же. И жаждут сотрудничества. Желают обучать и обучаться. Всегда готовы прийти на помощь.
НАВОДНЕНИЕ? ЦУНАМИ? СХОД ЛАВИНЫ? ОНИ незамедлительно помогали ликвидировать последствия, спасая жизни, рискуя своими (ведь не бессмертные же). ВОЕННЫЙ КОНФЛИКТ? ТЕРРОРИЗМ? ВОССТАНИЕ? И здесь ОНИ протягивали руку помощи. Не без жертв, но ведь и ситуация не мирная. Что и говорить, если даже ИХ цепочки ДНК, имели десять кислот аналогичных человеческому коду. И выглядели ОНИ почти как мы, ну может чуточку крупнее, и немного непривычно. Так и у нас бывают крепкие и высокие ребята, а уж как человечество пестрит национальными особенностями! ЭПИДЕМИИ? СМЕРТЕЛЬНЫЕ НЕДУГИ? ИХ наука стала нашим прорывом в медицине. Человечество сказало 'нет' неизлечимым болезням! Финансовые кризисы и вовсе не стоило брать в расчет. Они решались с ИХ стороны совершенно безвозмездно. По крайней мере, так считала общественность. И одной из моих ключевых задач было, чтобы так и оставалось. Я справлялась. Как и многие до меня. Мир перестал быть голодным и обездоленным. ОНИ стали нашими старшими братьями. И я продолжила путь, начатый не мною. Путь, закончившийся для меня у НИХ. Или вернее сказать у НЕГО.
Образ Рикардо Мигаса был выточен лично мной. Пять лет назад он победил с отрывом в тридцать процентов. Конечно, его страховали. Конечно, итог выборов был предрешен заранее. Но большее количество населения Земли голосовало за него, видя в нем решительного и умного прогрессора. Удовлетворив свои первичные запросы, земляне хотели расти, хотели быть не только должными, но и быть полезными. А как же, возросшее самосознание. И тридцать два года активной работы, уже как шесть лет, моего отдела. Люди осознавали, что могут не только брать, но и отдавать, получая взамен не только материальные бонусы, но и удовлетворенность от выполненного долга. Долга перед семьей, страной, планетой, собой, в конце концов. Каждый хотел быть нужным, каждый был готов поделиться самым ценным. Лишь бы, наконец, подрасти, и престать быть меньшими братьями. Вечно должными и бесполезными братьями.
Ну, конечно же, мы все понимаем. Быстро только кошки родятся. А человек... Человечество растет медленно, но неуклонно. Шаг за шагом, стараясь понять, что такое искренняя жертвенность, и что только она может возвысить человека и поставить его на одну ступень с НИМИ. С теми, кто жертвует ради нас каждый день.
Рикардо давал такую возможность. Рикардо сам отправил своего первенца - дочь Жизель, пятнадцати лет отроду. Его семья не скорбела. Зачем? Ведь повода не было. Теперь Жизель могла не просто оплатить негласный долг своим трудом и энергией, в которой как оказалось иногда ОНИ нуждались . Она могла стать одной из НИХ. Не сразу, но придет время и она обязательно вырастет. Если справится, конечно. Потому к НИМ отправляли только здоровых и крепких. И молодых. От компенсации Рикардо отказался.
Рикардо был премьер министром в окружении двенадцати его замов. Рикардо был впервые женат всего восемь лет назад, у него было всего два ребенка. Мальчик пяти, и дочь трех лет. Рикардо и его замы знали, что мы никогда не станем ИМИ. Рикардо и прочие 'тринадцатые', каждый год отправляли на смерть несколько тысяч жителей планеты в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет. Рикардо был мне единственным другом, оттого все прочие, были мне врагами.
- Сань, ты сгущаешь краски. Но ты права. Мортон последнее время стал чрезмерно активен. Я копаю. Уже кое-что есть. Сегодня жду окончательную резолюцию. Не хмурься, - Рик улыбнулся улыбкой, знакомой только мне, и может быть его детям. - Ты же знаешь, у меня все под контролем.
Да, Рикардо не на чистой самоуверенности добился желаемого. Рик был старше меня почти на пятнадцать лет. Его родители давно потеряли привязку к национальности, став гражданами мира. Это было модно, и это стало удобным для Рика. Имя и фамилия ему достались от прапрадеда, бывшего истинным латиноамериканцем, а отец уже не походил на своего пращура, имев в примеси хорошую порцию европейской крови. Мать и вовсе была с прибалтийских земель, поэтому от жгучего латиноса и было, что только имя. Рик был высок и от природы широк в плечах. Имел густые, но тонкие и чуть вьющиеся волосы непримечательного серого цвета. От чего каждый месяц он вынужден был их подкрашивать, добавляя зрелый стальной оттенок седины. Общественность мыслит стереотипами, и мы не видели смысла их ломать. Крупные, но четко очерченные линии лица, давали возможность избирателям видеть в нем волевого человека, что никак не расходилось с действительностью. Со временем у него появились возрастные морщинки, которые придали завершенности политическому образу лидера.
Мы познакомились с ним на пресс-конференции по поводу добровольной отдачи долга. Тогда это была новость, которая долгими неделями не затухала, давая молодой бурной энергии почву для излияний. Обходилось, конечно, не без идейных помощников, вовремя, и главное, грамотно направлявших вектор почти всегда эмоциональных обсуждений. Я была самоуверенной студенткой журфака, едва ли понимающей в политике и еще меньше в политтехнологиях, но далеко не глупой и осторожной студенткой. Свои мысли я держала при себе, и в целом, старалась не привлекать не нужного внимания. За исключением, разве что одного случая, сыгравшего в моей жизни решающую роль.
Не отметить молодого энергичного и бесспорно харизматичного Рикардо Мигаса было сложно. Он был популярным общественным деятелем, взлетевшим на волне пропагандируемой жертвенности. Его политическая карьера только-только зарождалась, и, не будучи в оппозиции он быстро завоевывал любовь людей смелостью и актуальностью своих идей. Молодежь его любила, и он отвечал взаимностью. Вот и тогда, покончив с официальной частью, он свободно общался со своими поклонниками, кружившими вокруг него стайками вольнодумных студентов.
- Рик... Можно так к вам обращаться? - скромность дурное качество для будущего журналиста. Но чувство меры бережет твою репутацию и карьеру. Поэтому, на недоуменно поднятую бровь, стоит ответить ослепительно скромной улыбкой и чуть неуверенно протянуть ладонь для рукопожатий. Приемы работы с разными людьми следовало познавать с азами журналистики. Они мистическим путем делали тебя вхожим в любой дом.
- Саша. Александра Крайчек. Студентка четвертого курса журналистики, - Рик деликатно пожал протянутую руку, ожидая продолжения. Он был внимательным, впрочем, он со всеми всегда был внимательным. Нельзя показывать безразличие или раздражение, это отталкивает от тебя людей. Будь вежливым, по возможности участливым и открытым.
-У меня всего пара вопросов, Рик, - я дождалась, когда гул голосов, и общий шум почти заглушал мои слова. Я же говорила, что была осторожной. - Идея жертвенности предполагает осведомленность самой жертвы? Осведомленность в ее истинном предназначении?
Сделай вид, что ты знаешь, больше чем следовало бы. Но не вскрывайся раньше времени. Заинтригуй рамками осведомленности. Если это и не станет твоим козырем, то поможет получить дополнительную информацию, и называется блефом. Или может убить тебя. И это называется риском. Главное, до конца держи лицо. Чего я добивалась, задавая этот вопрос? Да я и сама бы не сказала, даже сейчас. Я не была замечена в кругах сомневающихся, и уж тем более отверженных. И не только по тому, что была осторожной. Просто, я все же была очень не глупой, что бы вот так растрачивать, свою жизнь, борясь за чьи-то права и идеалы. Моих прав не ущемляли, мои идеалы стояли тогда передо мной, в белоснежной рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами и на три четверти закатанными рукавами. Теория жертвенности и долга меня не впечатляли, зато то, с каким упоением эту идею поддержали массы, вдохновляло. Мне было интересно, что же это за человек такой, сумевший надуть не лопающийся мыльный пузырь. И главное, для каких целей.
Тогда Рик, так и не отпустив мою ладонь, и продолжая всем улыбаться, продирался к выходу на летнюю террасу, пустую по причине не бывалых майских холодов. Он автоматически пожимал протягиваемые ему руки, что-то отвечал, опять улыбался, а когда дверь на террасу закрылась, улыбка любимца всех студентов, истончилась, перестав быть открытой и харизматичной. Вот он. Мой идеал.
- Стой здесь. Я быстро, - он отошел на пару метров, о чем-то негромко разговаривая по фону. Замолчал, слушая невидимого собеседника. И тогда он впервые посмотрел на меня действительно внимательно. Внимательно и оценивающе. Как товар на рынке. Прищурился, что- то обдумывая и прикидывая.
- У тебя хорошее личное дело. Чистое. Не плохие рекомендации. Ты или глупая, или очень глупая, или рисковая. Глупым и очень глупым в моей команде не место. Тебе решать.
Уже гораздо позже, когда наши отношения вышли далеко за рамки деловых, он, как и я не мог толком сказать, почему тогда поступил именно так. Обычно, людей задававших провокационные вопросы, или декларирующих не нужную для масс истину, осторожно изолировали, и неприметно для всех такой человек становился объектом повышенного внимания специального отделения. Нет, повальных гонений и истребления инакомыслящих не наблюдалось. Это не соответствовало самой идее добровольной жертвы, а значит и подходы были несколько иными. Со стороны сознания большинства имелось сочувствие и немой укор в сторону не проникшихся глубиной своего предназначения, а со стороны властей был запрет на хоть сколь успешную карьеру и иное хоть сколь активное социальное проявление. Только особо непонятливые быстро терялись, так и не находясь. Моя же биография осталось чистой, мое будущее было предрешено, а Рик получил талантливого и преданного соратника. Не скромно? Может быть. Но никакая протекция не спасет, если ты посредственная обыденность. Я такой не была. Шесть лет результативной деятельности давали мне повод так думать.
Я была умной беспринципной стервой. Стервой, заигравшейся в бога. Когда ты планируешь, под каким соусом подать очередное массовое убийство так, чтобы оно выглядело величественно в глазах обывателей, и когда ты лично благодаришь миллиарды родителей за внесенный ими вклад...Живой вклад...
'Дочь' Рика - Жизель, подбирала я, отбраковывая кандидаток за кандидатками. Нужна была, чтоб и похожа, и мила, но не вычурна. Опять же скромность. И паспорт здоровья. И минимум контактов. Легенда должна оставаться легендой. Четыре месяца я провела на кастингах, воплощая очередной предвыборный ход. Старшая 'дочь' премьер министра вот-вот должна была 'вернуться' после обучения на родине своей матери, первой жены и хорошего друга Рикардо Мигаса. 'Решение внести свой вклад в общественное дело принимали втроем: я, Светлана и Жизель. Никто не был против. Если бы Жизель отказалась, мы не стали бы настаивать. Это ее жизнь и ее выбор в первую очередь... Она подходила по всем параметрам, но ведь бывали и отказы... И мы счастливы, что Жози теперь сможет совершенно иначе построить свою жизнь... Рады понимать, что потенциал человека готов к раскрытию, если нас по-прежнему радушно принимают' - примерно так звучала речь Рика на каждом интервью.
Девушку, как обычно, нашли в последний момент, обошлось не без осложнений. Фермерское хозяйство находилось отдаленно, но отыскались незаявленные родственники. Отдел по учету населения до сих пор в срочном порядке меняет кадры, а отдел зачистки... Он всегда работал без выходных. А вот жену Рику мы подбирали вместе с ним. Тогда был хороший период, хоть и очень напряженный. Мы практически жили вместе из-за объема упавших задач, сопряженных с его первым баллотированием на пост премьер-министра, но находили время, что бы что-нибудь отпраздновать, или, просто, снять напряжение. Нам хорошо было вместе. Мы понимали друг друга с полуслова, порой было достаточно и взгляда. Так, наверное, всегда происходит, когда оба с головой погружены в одно дело. Через год после его безоговорочной победы, был смещен мой предшественник, и я стала одной из 'тринадцати'. Еще через пол года со мной связалась жена Рика. Очень милая и приятная во всех отношениях женщина не склочного характера. Сама утверждала ее кандидатуру. Она не требовала, не просила, была заведомо согласна, на роль не второй, и даже не третьей скрипки, но в нашем с Риком дуэте не предусматривался оркестр. Я оценила ее порыв, но решение приняла исключительно из необходимости. Рика пора было отдавать. Альянсу нужен был идеальный пример мужа и отца. Идеальным он так и не стал, разбавляя свои будни профессиональными гетерами и просто понравившимися женщинами, но зато, теперь был оркестр. Аманда (жена Рика) расцвела, и у них появился давно запланированный первенец. Положение Рика упрочнилось. Я продолжала оставаться его другом и правой рукой, и иногда, как сейчас, было видно, что он скучает по мне. Рик взял мою ладонь в свои, и вжался в нее губами.
- Пора решаться. Еще немного, и, несмотря на принятые меры, мы начнем погребение. Могила уже вырыта. Ты не можешь этого не видеть, - на смену мимолетной слабости, пришла уже хорошо знакомая мне сосредоточенность. Часто, ключевые вопросы решались именно вот так, мимоходом.
- Давай дождемся выборов. Всего пара месяцев. Мы сейчас на хорошей волне. Тебя любят, тебя поддерживают наши. Ты видел программу?
- Да. Нужно обкатать. Переговори с Феликсом, но не раньше чем через месяц. Как будет готов расчет и прогноз, обсудим.
Я кивнула. Стандартная процедура. Прежде чем запустить любую идеологическую программу, ее хорошенько обкатывали. Создавали математическую, экономическую, социальную и прочие модели. Рассчитывали риски, и возможные пути отхода от запланированного течения с долей вероятности в девяносто восемь процентов. На каждое отклонение прописывались программы по ликвидации последствий и возвращения на курс. Обкатка в среднем проходила года два. Согласна, непростительно долго. Но идеология дорогая вещь. Без посторонних вливаний, вряд ли можно было бы рассчитывать на успех. Но успех пришел, сознание людей пребывало в полу расплавленном состоянии, и мы расплачивались с заказчиком, лепя его на свое усмотрение. Нас называли монстрами, нелюдями. Или бездушными тварями. Я не знала, была ли у меня душа, но я была с ними не согласна. Нелюдями были ОНИ. Мы лишь старались выжить. Хотя бы и не за свой счет. Меркантильные интересы? Не стану отрицать. Люди слабы, чтобы устоять перед искушением. ОНИ платили хорошо, не скупясь. Но дотации были бы прекращены сразу, изволь мы показать свое несогласие с ИХ прайсом. И если бы речь шла только о финансовой стороне вопроса, можно было бы спорить, заседать, решать и несколько раз отменять, и вновь соглашаться с принятым решением. Терзаться муками жадности или совести, кому что ближе, и снова заседать. Но везде и всегда работал один закон. Закон силы. И мы по сравнению с НИМИ были просто незадачливым сором, который, по-хорошему и смести стоило бы, если б среди мусора не обнаружились ценные вещицы. Было это нашим счастьем, или нашей бедой, уже и не скажешь. Возможно, не будь в генетической карте, людей с определенной последовательностью цепочек ДНК, ОНИ прошли и не заметили бы наш мир. И мы продолжали бы копошиться в своих же продуктах жизнедеятельности, но при этом с высоко поднятой головой, полной морали и прочей, оказывающейся совершенно бесполезной в режиме реального времени, ахинее. А может быть, нашего мира уже и не было бы за ненадобностью. Кто его знает на самом деле, что у НИХ в головах. Даже Рик не знал. Мы вообще о НИХ знали очень мало. Ровно столько сколько ОНИ считали нужным. Уже не очень справедливо, правда? Жизнь вообще не справедливая штука. Я это знала, и убедилась в этом чуть позже, буквально через несколько часов, после нашего с Риком разговора.
А тогда на террасе, я полностью поддерживала его идею. Не из гуманности, как можно было бы понять. Впрочем, и Рик, думаю, развил ее не от большего человеколюбия. Он был просто хорошим стратегом и хозяйственником. Чужое мог и прибрать, но свое отдавал со скрипом. Несмотря на комплекс социальных и финансовых мер, мы стремительно шли в демографический минус. Сейчас все было хорошо, планета перестала страдать перенаселением, человечество было сытым и здоровым, даже вспышки возмущений отдельных групп, на почве великого заговора правительства, поутихли. Но еще лет десять-двадцать и мы станем вымирающим видом. Отсутствием аппетита ОНИ не страдали. Программа 'жертвенности и долга' помогла уладить вопрос с массовым исчезновением или гибелью людей. До этого, нас периодически посещали природные невзгоды, местные ожесточенные конфликты, и иногда редкие болезни, уносящие жизни многих. Рик знал о чем говорил. Дальше тянуть было нельзя.
ОНИ приходили через так называемые сингулярные тоннели. Я трижды прослушала лекцию научников, но уяснила немногое. Талантливая не значит гениальная. Тоннели представляли собой что-то вроде сжатого пространства, где законы физики переставали работать, и объект мог перемещаться на сколь угодно далекие расстояния. Основной сложностью представлялось, каким образом, или точнее, какова химическая формула вещества, вкалываемого ИМИ каждому транспортируемому. Поскольку именно благодаря ему, связи между атомами не разрывались, и транспортируемый не превращался в нечто, распыленное в пространственном континууме. Еще одной головоломкой оставались точки координат, и как обеспечивалась привязка к конкретному объекту точка выхода. Было несколько предположений. Отрабатывалась каждая. С очень переменным успехом. Если можно назвать успехом, возврат объекта к привязанным координатам по частям. Но Рик не отчаивался. Нельзя попасть к НИМ, следует сделать эту невозможность обоюдной.
- А пока работаем с тем, что имеем. Ожидаем ухода девятого, второго и шестого номеров. Сегодня же решится с Мортоном. Под вопросом третий и одиннадцатый. Посмотрим на их реакцию.
Я еще раз кивнула. Смена управленческого состава планировалась давно и крайне тщательно. На замену каждого из номеров были подготовлены по возможности максимально лояльно настроенные люди. 'По возможности' в первую очередь потому, что за каждым действующим 'тринадцатым' стояла своя сила. Это могла быть поддержка одного из стратегически важных государств, или даже целого союза. Как у Мортона, например. А такие люди, и их заместители, сами по себе были самодостаточными, и рассчитывать на кротость с их стороны не приходилось. Но Рик был хорошим политиком, с отличным бэкграундом, и что не мало важным, просто удачливым. Единственное, что стопорило процесс мгновенного обмена, это предстоящие выборы. И я не первый раз просила Рика подождать.
- Сегодня уходит очередная группа, - мне стоило еще тогда насторожиться. Рик никогда не следил за графиком перемещений. Но его слова, как и следующие действия, я списала на обычную нервозность, которая невольно приходит, когда ты задумываешь переворот. Впрочем, так и было, только моя осведомленность, как оказалась, очень хромала на счет сроков реализации задуманного, и его масштабах. Несмотря на нашу с ним близость, ключевые решения Рик принимал всегда самостоятельно.
- Саня, - он ухватил меня за локти и заговорил отрывисто и быстро. Негромко, над самым ухом. - Если что пойдет не так... Ничего не предпринимай. Дождись меня. Или лучше уходи.
Рик вдавил мне в ладошку микрочип.
- Тебя ждет Марк. Сделай это сейчас, - он разжал хватку и продолжил уже обычным тоном. - Возможно, я опережаю события. И нам следует еще раз все взвесить, прежде чем принимать окончательное решение, - он глянул на часы.
- Все Сань, мне пора, - он слегка меня обнял, прежде чем уйти. Ничего не обычного, мало кто был не в курсе наших с ним отношений. Рик был привычно уверен в себе и собран. Моя настороженность от предыдущих его слов притупилась, оставив легкий след неудовлетворенности и чего-то еще. Как оказалось, предчувствия. Выходя с террасы, он напомнил мне еще раз заскочить к Марку.
Я сжала маленький чип, понимая, что советами Рика не стоит пренебрегать. Если он просил подстраховаться, значит, на то были причины. Крошечная пластинка - носитель информации. Вставив новую, я автоматически сменю личность. Насколько радикальным будет мое изменение, настолько критичными могут быть сложности, предполагаемые Риком. Исходя из услышанного, мне оставалось ждать развязки и реагировать соответственно обстоятельствам.
За два часа до...
Как часто бывает так, что ты спешишь, боясь не успеть, а выходит, вовсе не следовало? Например, торопишься на встречу, проклиная сломанный каблук, а клиент сам застрял на углу, без возможности припарковаться. Или спешишь уложиться в обозначенные сроки, понимая масштаб последствий твоего промедления, а случается что-то такое, что полностью сводит на нет твою работу. Приоритеты изменились. Я не помню сколько раз, подобное со мной случалось. Видимо, память затирает такие вещи за ненадобностью, что бы оставить место для чего-нибудь сверхмонументального. Тот день я могу пересказать с точностью до минуты. Сколько раз поправляла волосы, подкрашивала губы, что ела и пила, с кем разговаривала и кому пожимала руки. Но вот последние пятнадцать минут, проведенные на Земле, остались размытым пятном, полным растерянности и неверия в происходящее.
Я спешила. Марк провозился дольше обычного. Стандартную процедуру обновления чипов проводили рядовые сотрудники, и то, что это делал Марк, только подтверждало мои подозрения на счет того, что Рик решил действовать ранее планируемого. Я ожидала скорой замены неугодных 'тринадцати' со дня на день. Может быть даже сегодня. И если так, то мне следовало сразу по нашивке нового чипа на время исчезнуть. На такой случай существовал свой план. Согласно ему, после процедуры я должна отправиться на вокзал, если, конечно, новый чип не потребует кардинального изменения внешности. Внутренние пертурбации и потрясения лучше пережить в безопасном для тебя месте.
Я еще раз ощупала место введения чипа. В моем случае старый не убирали, глуша его новым, нашитым поверх. Теперь я Лиза Лейно, шведка двадцати трех лет, работник по обмену. Статистик. Прикладная область - медицина. С проекции на меня смотрела девушка с моими чертами лица, только волосы придется обрезать до плеч и обесцветить. Если смыть макияж, то разницу в пять лет можно и не заметить.
Рукав белой блузы тут же окрасился красным, стоило мне, торопясь, задеть свежую повязку. В этот раз ощущения были значительно неприятнее. Предплечье ныло, отдавая в левый бок. Марк, спеша, забыл вколоть обезболивающее. Я чертыхнулась, теперь придется возвращаться за жакетом, а это три пролета вверх по лестнице. Лифты исключались, сегодня день отправки группы. Холлы будут забиты людьми. Вопрос со сменой выхода тоннеля следовало решить давно, но ОНИ не спешили, не видя для этого весомой причины.
Если бы я не задержалась у Марка, если бы я отказалась от идеи бежать за жакетом, если бы я все-таки решилась подниматься на лифте... Много 'если', возможности которых, профессионально и с интересом просчитывали бы аналитики Феликса, и результаты их просчетов все равно так и остались бы для меня загадкой. Я не успела пройти и трети пролета, как оказалась с выкрученными руками и зажатым ртом. Меня грубо втолкнули в один из кабинетов. Он не сильно отличался от только что покинутого мною. Столик со стерильными инструментами, дезинфектатор, два операционных софита и кресла. В таких смотровых проходили утверждение отобранные добровольцы. Меня толкнули на кресло. Мужчина, притащивший меня сюда, встал у двери. Просто исполнитель. С ним нет смысла говорить. Как и с другим, в белом. Я не знала ни одного, ни второго, что не удивительно. Центр был полон служащих, постоянных и временных работников, возможно, что эти люди были наняты со стороны. В белом развернулся ко мне.
- Не надо усложнять ситуацию, - он держал в руке шприц.
Я кивнула. Если меня обездвижат или лишат сознания, это будет худшим из вероятных сценариев. Для начала требуется выяснить, что от меня хотят и кто, а дальше всегда можно договориться.
- Позволите? - в белом потянулся к одной из моих сережек. О маячке и тревожной кнопке он был осведомлен. Я еще раз кивнула. Моей задачей было не спровоцировать их на решения, предусмотренные для крайних ситуаций, и терпеливо ждать. В белом осторожно снял серьги, начиная с левой, значит, можно говорить о круге приближенном. У каждого из 'тринадцати' был похожий маячок, вот только каждый прятал его как умел. Одно время Рик настаивал на его вживлении. Сделать своего рода второй чип, который реагировал бы на изменение гуморального состояния организма, например, вследствие резкого выброса в кровь адреналина, или иных гормонов отвечающих за мобилизацию системы. Но мне не очень хотелось делать рассылку по отмене тревоги каждый раз, как уровень моих гормонов начинал зашкаливать. Особенно после того, как мы с Риком перестали быть любовниками. Тогда я была еще не настолько в критичном состоянии, чтобы начать жалеть о своем решении. Но уже через двадцать минут мое мнение изменилось.
Стив был непривычно нервным, я бы даже сказала взвинченным. Для вице премьера, это неожиданное состояние. В принципе, планируемая Риком встряска, не может не пройти незамечено для психики любого человека. Даже для такого флегматичного и сдержанного, как Стивен Мортон. Он решительно шел на опережение, даже не побоялся лично замараться, снизойдя до меня. Наличия статуса неприкосновенности из-за покровительства Рика, делало меня нелюбимой большинством из 'тринадцати'. Максимум ко мне относились ровно, признавая наличие способностей и зубов. Зубов, которые на их фоне выглядели молочными клыками. Я автоматически настроилась на переговоры, полагая его визит их началом. Ошиблась.
- Кларк, данные совпадают с требованием? - Мортон, войдя в кабинет, обратился сразу к 'белому'. Он даже не смотрел на меня. Моя попытка заговорить с ним, оказалась провальной, вызвав серию, если бы я не знала Стива Мортона, то сказала бы, истеричных обвинений.
- Вы заигрались! Оба! - и уже 'белому', - Заливай данные в базу. Первая группа через пятнадцать минуть.
Я в мгновение прониклась состоянием Мортона. Оно кипятком обожгло сознание. Пятнадцать минут! Кларк, пользуясь моей ошеломленностью, слил в общую базу данные Лизы Лейно. Мои данные! Громила оторвался от стены, видимо, ощутив мое волнение.
- Мортон. Мои данные вскроются еще при переходе. Я не подхожу по паспорту здоровья. И возраст, - я старалась говорить спокойно, намеренно четко произнося слова. Моя истерия могла только усугубить его и без того неровное состояние. - И Рик. Мигас. Он не позволит. Не простит, - я зря старалась, используя грязную, но действующую методику угроз. Меня не слушали. Приговор приводился в исполнение.
- Это уже не важно. Важным остается выжить. Чего я и вам желаю. Любой поступок, влечет определенную ответственность. Ничего личного и удачи мисс Крайчек, - Мортон под конец нашей краткой беседы смог взять себя в руки. Чего нельзя было сказать обо мне.
- Мортон! - мой крик ударился о закрытую дверь. Мортон ушел, видимо, сказав больше, чем вообще планировал. Переговоры не предусматривались, он сразу перешел к действиям. Только чего хотел этим добиться, оставалось для меня непонятным. Ответная месть? Не разумно, его достали бы и с того света. Превентивные меры? Тогда должны быть условия, требования. А здесь сразу, и без возможности отменить приговор, на эшафот. Именно это непонимание убеждало меня в абсурдности происходящего, и подпитало мою уверенность в своей неприкосновенности. Ошибочную уверенность. Я до последнего была убежденна, что ситуация непременно преломится в мою пользу.
Даже когда я одевала длинное платье добровольцев, холодными пальцами пытаясь попасть в петли пуговицами, даже когда мне неровно срезали волосы, наспех обесцветив их перекисью, даже когда руку обожгло от вводимой сыворотки, я не верила в серьезность происходящего. Мне просто стоило его дождаться. Он так и сказал. И не паниковать. Из динамиков, как через вату, лилась восторженно радостная речь. Я машинально отметила, что текстовку следует доработать, убрав условно- сослагательное наклонение. Нельзя дать и толики для сомнения. Они несомненно идут в будущее. Лучшее будущее. И я шла вместе с ними, автоматически перемещая ноги, растеряно оглядываясь, и ища глазами Рика. Мне казалось, в толпе я видела знакомые, такие же растерянные лица. Определенно, текст напутствующей речи надо было переделать.
Точка не возврата.
Белое одеяние добровольцев походило на саван. Не по форме, но по содержанию. Полы платья мешали идти, и я запиналась на ровном месте, потерявшись в толпе таких же как я, смертников. Мы пересекли черту. Я отчетливо видела ее, перешагивая заледеневшими стопами. Обязательных балеток мне не дали. Очень спешили. Холода я не ощущала, только заторможенность, вызванную то ли шоком, то ли введенной сывороткой. Я последний раз, скорее на автомате, чем осознанно оглянулась. Хотела остановиться, но мне не дали, по инерции толкнув вперед. Добровольцы шли без остановок с остекленевшими глазами, механически переставляя ноги. Тоннель заискрился режущим глаз светом, все более ширясь, и грозя сожрать вселенную... мою вселенную. Когда смотришь на него с помоста управления, он выглядит всего лишь световым пятном пять на четыре. В проснувшемся отчаянии, я развернулась против потока, пытаясь продраться сквозь стройные ряды добровольцев, толкая плечами и ударяясь об их твердые тела. Но казалось, они были сделаны из гранита, что юноши, что хрупкие девочки-подростки. Я в очередной раз упала, и став нечаянной преградой, рисковала быть затоптанной множеством ног слившихся в одно белое пятно. Никто не ринулся мне на помощь, ни в целях сострадания, ни хотя бы из желания предотвратить заминку, мешающей плавному и своевременному перемещению.
За черту нельзя.
Там точка не возврата.
Для не возврата было мясо, зачарованно приближающее каждый свою грань.
Мой новый чип был сделан на совесть, ни одно устройство, не обнаружило под ним еще один. Я запоздало дернула рукав платья, пытаясь добраться до свежего надреза и ощутила удар под дых. Кто-то шагая, не очень высоко поднимал ноги, и, запнувшись о меня упал. За ним последовал второй, третий... Под кучей тяжелых тел, копошащихся как заведенные куклы, я отчаянно драла платье, пытаясь вытащить подмену. Увлеченная расдиранием свежей раны, я не заметила, как меня, словно мешок с мусором, швырнули в тоннель. Только жгучая боль, выбивающая воздух из легких, разрывающая на куски, растягивающая мышцы и рвущая сухожилия, растеклась по телу, смыв его очертания и сделав разум пустым, готовым вместить все, даже мельчайшие отголоски ее проявления. Потом тоннель схлопнулся, выплюнув поломанное тело.
Я оглохла. В ушах стояла мирная тишина, успокаивая. Все ощущения притупились, и только перевернувшийся мир, дал понять, что это меня перевернули, а не его. Я видела тела добровольцев, которые грузили на платформы, видела ИХ, отстраненно и планомерно выполняющих погрузочные работы, я думала, что увижу и себя. Со стороны, поставив таким образом точку над своим неожиданным, и не долгим путешествием. Мы мало что знали о том, что происходит на том конце тоннеля. По телам, оставленным после искусственных вооруженных конфликтов, еще до эпохи жертвенности, врачи фиксировали факт смерти, пытаясь разобраться в причинах. Но выходило путано и сумбурно. Одни гибли от остановки сердца, без единого на то повода. Оно просто переставало биться. Другие, умирали от асфиксии, хотя причин и следов удушения не было. Ни на теле, ни в крови. У третьих, при вскрытии обнаруживались все признаки крайнего истощения, и одновременный отказ работы всех систем. Хотя внешних примет не наблюдалось.
Я на автомате прикидывала, какой именно смертью умру. Вспомнила, что мой код для них с брачком. Вспомнила, что код Лизы Лейно подходит отменно. Вспомнила, что Рик так и не пришел. Может, не успел, а может и не торопился. И мне было все равно. Видимо, последствие шока, в котором продолжал пребывать организм, отключило все органы чувств, кроме зрения. Да и оно застряло среди белых одеяний, закрывших полностью вид. Взор путался в складках, с навязчивой идеей их или разгладить, или окончательно смять. Обессиленная в мысленной борьбе с упрямой тканью, я уснула.
Просыпаться было больно. Болело все, что было выкручено, растянуто, разорвано. Все болело. Нос обжигал воздух, полный парами едкой кислоты. Хотелось его зажать и не дышать, но дышать все же хотелось больше. Я тяжело открыла глаза, присыпанные мукой или какой другой зернистой гадостью, казалось скрепящей прямо на склерах.
На меня смотрела девочка - доброволец, наверное, минимальные возрастной предел - четырнадцать лет. Она крепко сжимала полы своего платья, прижав коленки к груди, и почти не моргая, сверлила меня огромными глазами.
- Я испугалась, - ее голос показался скрипом стекла о стекло, и я невольно поморщилась, схватившись за голову, - Ты почти не дышала. Я думала, что ты уже умерла, - она нервно огляделась, и чуть наклонившись, торопливо и горячо зашептала.
- Тех, кто не пришел в себя... - она затравленно заозиралась, - их списывают... Так говорят... Троих девочек, и... и Радика тоже, - ее подбородок затрясся, глаза наполнились слезами. Судя по красноте и припухлости, не в первый раз.
- Я не хочу умирать, - она готова была впасть в не проходящую истерику. Головная боль не давала возможности адекватно мыслить, но на уровне инстинктов, я понимала - лишнее внимание будет лишним.
- Не надо, не плачь, - мои слова возымели обратный эффект и девочка, тяжело всхлипнув, зарыдала в голос. - Тише, пожалуйста, тише... - я сползла со своей кушетки, и, хватаясь руками за ее край, переползла к ней. - Не надо, прошу... успокойся...Все будет хорошо, - ей не стоило знать правду. Не сейчас, когда единственное, что я могла, это морщась от боли, гладить ее по волосам. Она вжалась в меня, став совсем маленькой. По ее тельцу бежала дрожь, прерываемая судорожными глубокими вздохами-всхлипами. Она была худенькой, как большинство подростков в ее возрасте. Острые плечики, острые коленки, упирающиеся мне в грудь, и выпирающий позвоночник. Торчащие лопатки выглядели обрубками крыльев.
- Все хорошо... Тебя как звать? - я старалась говорить без предательской дрожи в голосе, но тело не слушалось, сбиваясь, то на хрип, то на прерывающийся шепот. Горло болело не меньше головы.
- Ника... Вероника...
- Мне Вера больше нравится. Можно я тебя Верой буду называть? - я провела по ее светлым волосам, и тут же опустила руку, боясь напугать ее еще больше. Руки тряслись и не гнулись. Вера кивнула. - Хорошо. Откуда ты Вера?
- Миннесота... - и Вера еще раз всхлипнув начала подвывать.
- Миннесота, это далеко. Я из...Швеции. Там знаешь... знаешь, как там бывает холодно? - отвлекая девочку, я ощупывала свое предплечье. Ранка подсохла, схватившись корочкой, но нашивка сохранилась. Я медленно выдохнула. Спешить на списание за ненадобностью я не хотела. Вера чуть мотнула головой.
- Вот и я уже почти не помню. Не такие как у вас, уж точно... - я замолчала, силясь вспомнить или придумать хоть что-нибудь, что услужливо мне подсунет уставшее от боли сознание.
- Варежки... у меня были красивые варежки. На них был вышит олень. С большими рогами и смешным носом... еще они сильно кололись, - у меня, и правда, такие были в детстве. Нечаянный подарок тетки из снежной Сибири. Зачем они мне были нужны, в городе, где среднегодовая температура плюс двадцать пять, оставалось загадкой. Но варежки мне запомнились, наверное, потому, что одеть их по случаю, так и не представилось возможным.
- Но у нас готовят первоклассный горячий шоколад. Моя мама тоже такой умеет делать. Ты любишь горячий шоколад? - я пыталась избавиться от свербящего и обжигающего нос запаха. Казалось, именно от него меня мутит. От этой мысли меня тут же стошнило. Правда, только желчью, пообедать я так и не успела. Вера, вцепилась в меня до белых костяшек.
- Ты же не умрешь, правда? - расширенными от страха глазами она смотрела на результат моих страданий.
- Конечно нет, - задышав вновь подступающую муть, ответила я. - Я просто что-то не то съела. А ты как себя чувствуешь? Вера, похоже, не испытывала тех же мук, что и я.
- Нормально. Только пить очень хочется, - я разочарованно оглядела нашу камеру. Я бы тоже не отказалась смочить горло, как и выполоскать рот. Две самые обычные низкие кушетки и яркая лампа, и никаких изысков, поражающих воображение своим прогрессом. Голову немного отпустило.
- Как давно ты ИХ видела? - скользкая дорожка, но нужно понимать, когда события радикально изменят направление. Впрочем, направление уже изменилось, еще в кабинете Марка.
- Не знаю, - она опять перешла на горячий шепот, - часа два... может больше...Мне страшно, - Вера так меня и не отпустила, продолжая комкать теперь мое платье.
- Я знаю. Это ничего. Всем бывает страшно. Когда я была маленькой, тоже боялась, - значит, их можно ожидать с минуты на минуту. Я глубже задышала, унимая опять резко подкатившую тошноту. Стало только хуже.
Сознание давно все просчитало, и пришло к неутешительным выводам, но организм продолжал сопротивляться, отчаянно цепляясь за любую обманку, которую любезно подсовывал воспаленный мозг. Ну не могут же они использовать всех и сразу? Должен же быть у них резерв на случай энергетического голода. И график отправки группы не чаще раза в пол года. Значит, есть шанс? Я не успела додумать мысль, как стена растворилась, впуская одного. Я видела их не один раз. Но общаться напрямую не приходилось. Они отказывались вести переговоры с женщинами, просто игнорируя их, и предпочитая решать все возникающие вопросы с мужчинами. Мне были глубоко безразличны их шовинистические замашки, поскольку это напрямую никогда меня не касалось. А даже если бы и коснулось, мой мир не перевернулся бы. Все бывает в первый раз..
Вера впала в оцепенение, казалось, обратись сейчас к ней, она не услышит. Вошедший молча просканировал чип каждой. Мне уделил больше внимания, просветив фонариком глаза, от чего они мгновенно заслезились.
- Берт налево, Лейно направо, - вышел ожидая, того же от нас. Я не удивилась отличному произношению. Как никак работает на пункте приемки товара, должен знать, как с ним общаться. Просто, чтобы упростить себе жизнь.
Вера не двинулась с места. Я осторожно спустила ноги с кушетки, и отправилась на выход, потянув ткань платья крепко ухваченного девочкой. Но она, словно приросла к стене.
- Вера, нам нужно идти. Все будет хорошо, правда, - я взяла ее за руку, стараясь разжать пальцы. - Это только по началу так, а потом все будет хорошо, - я обманывала миллионы, что мне стоило обмануть одного ребенка? Удивительно, но когда ставили возрастной ценз на программу, я полагала, что четырнадцать лет, вполне нормальный возраст, что бы девочку назвать девушкой, а мальчика - юношей. Я не видела в них детей, признавая, правда, что они подростки. Мы старались выбрать правильный возраст, чтобы и свобод у личности было побольше, и чтобы не успели привязаться корнями. В двадцать лет студенчество часто сводит на нет все наши идейные труды. Появляется иной интерес, возлюбленные, а у кого-то и дети. Молодежь так же рьяно продолжает поддерживать общую идею, но уже не так торопиться податься ей. Мы принимали и старше восемнадцати лет, но после долгих мытарств, своевременно обеспечивающих нас желающими на отдачу долга людьми. Людьми, не успевшими испробовать жизни, которая могла оказаться весьма увлекательнее непонятно чего в светлом туннеле.
- Вера, слышишь меня? Вера... - я чуть потрясла ее за плечо. Ничего. Нервно оглянувшись на ожидающего, я взяла ее лицо в ладони. - Вера, милая, нас ждут. Все будет хорошо, - попыталась улыбнуться. Девочка только моргнула, продолжая сидеть истуканом. - Ника, - в моем голосе, начинали проскальзывать нотки паники, а руки еще больше трястись. - Ника, пожалуйста, пойдем, - я потянула ее за плечи, пробуя поднять с кушетки. Девочка посмотрела на меня, шепнула нет одними губами, а потом, ударив по рукам, закричала.
- Нет! Не пойду! Уйди! Не пойду! Не хочу! Мамочка! - она невольно билась о стену, отталкивая и царапая меня.
Разворот, и я сама впечаталась в стенку. Не сильно, но в больной голове зазвенело, и я уцепилась за косяк, чтобы удержаться на ногах. Ожидающий в миг скрутил извивающуюся девочку, а меня толкнул к выходу. Вера продолжала выкручиваться, заливаясь слезами и переходя на высокий, рвущий перепонки, визг. Вылетев из камеры, я остановилась. Отовсюду были слышны похожие крики и возня. Две девушки рыдали и скользили балетками по полу, не желая идти в указанный ряд. Еще одна, на вид, чуть старше Веры, пыталась драться и кусала своего охранника, который был невозмутим. Юношей здесь не было, видимо, нас разделили еще на первом отборе. Я услышала щелчок и вскрик. Вздрогнула, поняв, что больше не слышу Веры.
Она лежала на полу. Тяжело поднимающаяся грудная клетка, и подкатывающие глаза, говорили, что жива. Следом как по команде, пробежала серия похожих звуков, и наступила тишина, изредка прерываемая краткими разговорами охранников, и заглушенными всхлипами оставшихся жаться в сторонке девушек. Каждый из смотрителей, касался своей жертвы ладонью, и щелчок сопровождался искрой разряда. Легкий запах озона, только и всего. И никаких шокеров, только широкая ладонь смотрителя. Я медленно продвигалась к обозначенной для меня группе, продолжая смотреть на хрупкую девочку из Миннесоты. Под ней некрасиво растекалась прозрачная лужа, и запах мочи на миг перебил кислоту разъедающую мне ноздри. Ее плечи подрагивали, а тонкие пальцы дергано скребли пол в попытке ухватиться за что-то... Этот тихий скрежет остался у меня в памяти, не стершись ни под плачем обреченных, ни под оглушающим свистом разогнавшейся плети, ни даже под собственным скулежом, сорванного горла. Он, как и рваный бег пальцев Веры, оказался моей точкой не возврата.
Экилибр.
Ничего не происходит случайно. Не бывает так, чтобы ты случайно выиграл в лотерею. Или, случайно сел не в тот самолет. Или случайно сломал ногу. Или кому-то жизнь. Миллионы жизней. Регулярно. Любое событие или действие найдет отклик, и окликнет тебя в самый неожиданный момент. Кара? Наверное...Наверное многие сочли бы такой исход закономерным, и некоторые, посчитали бы его недостаточной мерой. Их право. Может если бы у меня были дети, я бы 'некоторых' поддержала, внеся и свой вклад, бросив камень. Но детей, как и камней у меня не нашлось. За что бить? За возможность выжить и дать сделать это другим? Почему мы не виним хирурга, ампутирующего ногу, и дающего шанс больному? Хорошо, неудачное сравнение. Люди не гниющая конечность. А как тогда быть с матерьми, благословляющих своих детей на войны, и скорбно принимающими медаль героя за них? Кого клясть тогда, когда неизбежность сама заглядывает в каждый дом, требуя уплатить дань жизнью? В этом случае, в кого кидать камни? В чувство долга? В судьбу? Бога? Смысл поганить снаряд, не зная наверняка, существует адресат или он давно сменил прописку. Поэтому можно сразу в меня. И таких как я. Долетят, несомненно, долетят. Не сейчас так потом, когда не ждешь. Но кто-то должен делать грязную работу. Можно и чистым оставаться, только толку в этом? Скопление грязи неизбежно, и даже грязные дела следует упорядочивать, создавать аппарат, отвечающий за это, а это опять я, мы. Дракона не убить. Новый ящер будет казаться страшнее и жаднее, желая большей подати. Или наоборот, будет мягко стелить, беря тот же оброк, но в другом эквиваленте. Так стоит ли мне видеть в случившемся кару? Может и стоило. Но тогда, перемещаясь от пункта проверки к следующему в череде прочих, и слушая непрерывный звук скребущихся коготков Веры, я не винила и не оправдывала себя. Тогда я балансировала, ища за что уцепиться, помимо вездесущего звука. Я принюхивалась, в боязни уловить вместо парящего кислотой воздуха, запах мочи и озона. Я неотрывно смотрела на их ладони, каждый раз, с замиранием, ожидая их прикосновения к себе.
Чувство сопричастности пришло гораздо позже. Чувство острой болезненности от чисто проделанной грязной работы. Оно делало корябающий звук громче, заставляя искать утешение в оправдании. Находило. Успокаивалось на время. Потом опять носатой ищейкой рыскало в сознании, избегая заглядывать в другие места. А тогда, переступая очередной порог пункта проверки товара, я дергалась каждый раз, когда снимали мои данные, и каждый раз долго светили глаза, что-то про себя решая. Недовольно кривили губами, опять светили. В одном из таких пунктов меня держали дольше обычного, раздумывая и вертя мою голову. Выискивая. Еще минуту моей жизни один из них молча сверлил взглядом планшет.
- Хоито. Ареми гиран Вин Нари, - было сказано второму, и уже мне, привычно чисто, почти без акцента. - Будешь послушной и хорошо выполнять работу, жить будешь дольше. На месте скажут, что делать.
И рядом с чипом мне поставили клеймо. Так быстро и просто, даже не успела зашипеть от боли. Небольшой штрих код связанный с моим чипом, как мне объяснили позже. И правда, смысл менять его, если это их же требование, паспортизовать именно так население? Все логично и целесообразно, стадо следует маркировать и упорядочивать еще в родном хлеву. Расход на трудозатраты автоматически уменьшится. Бюджет на эту отрасль, можно урезать, перенаправив, например, на поиск следующей планеты полной такого же мяса. Я, не задумываясь, переводила все их действия в систему принятую и понятную для меня. Я не сильно отличалась от них. Разве, что кодом цепочки. Но кого это волновало? Белесоватые рубцы на руке были прошиты серебристыми нитями, и выдавали мою принадлежность хозяину, округ и статус. Они же были своего рода маячком и ограничителем перемещения.
Я не стала одноразовым донором. Меня не списали за негодностью. Мне еще было что терять. Может Лиза Лейно и была собственностью, но Александра Крайчек оставалась свободной. Что мне это давало? Да собственного говоря, ничего, кроме вероятных проблем. Но тогда, это стало моей точкой опоры. Моим экилибром, допускающим возможность избирательного слуха, и рождающим крамольные мысли.
Случайная закономерность.
Я всегда отличалась разумностью. Была серьезной и не в меру рассудительной. Отец гордился, о чем часто говорил, а мать... Мне было сложно понять, какие именно чувства она вкладывает в те или иные слова. Наверное, потому, что мы с ней были слишком разными. Чуткая, заботливая, милая... Другая.
Я была единственным и бесспорно любимым ребенком в семье, не балованным, но и не воспитанным в строгости. Наверное, как и большинство детей. Не считала себя особенной, ну, может чуть менее порывистой, чем мои сверстники. Немногим позже, моя природная осторожность у окружения вызывала неоднозначные чувства. Случайность была неоправданной для меня роскошью. Ненадежной, необдуманной, глупой и от того совершенно не нужной. Я старалась предугадать, просчитать, если хотите, наиболее удачные для себя варианты.Но ведь это естественно, правда? Нас всегда убеждали, что альтруизм, несмотря на свое гипертрофированное благородство, всего лишь одна из форм отклонения от нормы. Если это все же правда, то я была до скучного нормальной.
Туннель. Не такой слепящий и не такой жадный, как уже мне знакомый, но увидев его, я рефлекторно затормозила, и начала пятиться. Тело имело хорошую память, продолжая откликаться на каждое движение едва притупившейся болью. Наверное, это был один из немногих моментов в моей жизни, когда конечный результат становился не важным, в преддверии обещанных ощущений. Приступ панической атаки накрыл волной, раздавливая все мои отвоеванные бонусы в этом мире. Спроси меня сейчас, что тогда происходило, и я скажу, что мир рушился, обещая и меня погрести под обломками. Возможно, что так бы и произошло, если бы не поразительное стечение обстоятельств, казавшееся нереальным в свете известных мне на тот момент событий.
Сильный удар в нос, сопроводился горячей соленой струйкой, потекшей в рот. Но он лишь только приостановил меня на мгновенье, пуская новую дозу адреналина и в без того вспененную кровь. Этой остановки хватило, что бы меня подтолкнули, и по инерции я продолжила путь. Но природа мудра, и как оказалась милосердна. Первая порция боли, как скачок напряжения, выбила пробки, отключив сознание.
Мне было хуже, чем в прошлый раз. Я дышала, стараясь не глубоко втягивать обжигающий воздух. Мир качался на качелях, вытягивая позывы к рвоте, а руки не желали слушаться, вяло сопротивляясь липкому холодку.
- Вытягивай по чуть-чуть, - мокрая и вонючая тряпка легла на мои губы. Такая же вонючая вода ослизло потянулась в рот.
- Через час обход. Постарайся встать. Второго шанса не дадут, - голос был женский. Говорившая шептала, обтирая меня и гоняя холодные мурашки по телу. У меня не было причин ей не верить.
- Пойдем, - она потянула меня в сторону, и я цепляясь за нее, чувствовала себя мешком мокрого песка, норовившего рассыпаться тяжелыми комьями у ее ног.
Холодная вода, потоком обрушившаяся на лицо, немного очистила голову, и у меня вышло открыть глаза. Зеркало отразило заострившиеся нос и скулы, подчеркнутые запавшими и выцветшими глазами. Свалявшиеся выжженные волосы налипли на, покрывшейся испариной, лоб.
- Посчитают больной - сразу уберут, - жесткие пальцы стали раздирать пряди, пытаясь пригладить их к голове. Говорить было сложно, но с задержкой я выдавила:
- Ты же сама видишь... больна, - и оперлась на подобие раковины, послушно терпя пытку. Ее рука змерла, словно сбилась с заданного маршрута, и обдумывала стоит ли продолжить путь, или бросить затею изначально обреченную на провал.
- Ты мне виделась другой...
...все-таки решила бросить...
Мои пальцы судорожно вцепились в ее широкое запястье, расходуя последние силы и оставляя синяки.
- Ты... ты кто? - произнесла практически безмолвно, пытаясь разглядеть ее черты. Но они расплывались, и я щурилась, тщетно пытаясь собрать единый образ.
- Не удивительно, - девушка-женщина хмыкнула. На вид она была чуть старше меня, или может, моя ровесница. Узкое лицо, тонкие плохо очерченные губы, и крупный нос с горбинкой. Не красавица. Не урод. Но внимание притягивала. Наверное, глубоко посаженными серыми глазами, которые держались за меня так же, как и мои скрюченные непослушные пальцы за нее.
- Ассистент профессора Кунал Сингфа, Алиша Парсон. Нас представляли.
Теперь память обрывочно выстраивала картину нашего знакомства. Профессор Сингфа, чистый индиец, корпускулярщик и волновик, работавший над теорией сингулярных тоннелей. Парсон была мне представлена мимоходом, в один из дней моих попыток разобраться с самим определением сингулярности. Более мы с ней не общались, даже, кажется, не встречались.
Я никогда не была гордой настолько, что бы пренебрегать своей жизнью, но всегда была достаточно гибкой, для того, что бы некоторые могли назвать меня беспринципной.
Что там говорил Мортон? Выжить, главное, выжить.
- Помню... Алиша, помоги мне...
Парсон сделала, что могла. Могла она не много. Через час я стояла ровно, боясь облокотиться на одну из стен, или присесть. Понимала, больше не встану. Волосы были зачесаны назад и скреплены заколкой для волос Алиши. Холодная вода, выровняла цвет лица, сделав его мертвенно бледным, и круги под глазами, почти не выделялись, сливаясь с общим фоном.
- Встаньте по номерам, - кривя звуки, перед нами предстала женщина. Не высокая и черноволосая. Красивая. Их женщину я видела впервые. Она напоминала фарфоровую статуэтку с молочной кожей и идеальной фигурой. И ничего неземного. Ее портил, пожалуй, только холодный, отсутствующий взгляд. Или всему виной был цвет глаз - светло серый, почти прозрачный.
Алиша подтолкнула меня вперед, взглядом указывая на мое плечо. Там красовался второй номер. Помимо нас в помещении было еще человек пятнадцать - двадцать, вряд -ли больше. Я не слышала стенаний, не видела слез, только шорох и сбивчивое дыхание. Человек хорошо и быстро обучаем, если есть мотив. Для девушек, будущих здесь, он, видимо, был. Может, будучи в беспамятстве, я пропустила самую важную лекцию в своей жизни? А может, демонстрации силы на отборочном пункте было достаточно не только мне. Или все же, было что-то еще, что-то более внушительное, по-настоящему ужасающее? Тогда я была слишком невинной в области действительно ужасного. Я и представить не могла, что спустя непродолжительное время, лишусь этой невинности самым банальным образом.
Стараясь зацепиться за что-то, я рассматривала, своего мучителя. Женщина походила на идеально отлаженную куклу, упакованную в высокотехнологичную, схожую с натуральной, оболочку. Плавные изгибы тела затянуты в темно синее платье под горло, с серебристой эмблемой на левой груди. Миниатюрные размеры и четко очерченные линии лица еще больше делали ее похожей на любимую игрушку большинства девочек. Все время шевеления добровольцев, она стояла неподвижно, как и положено всем куклам, оживающим только в момент желания их владельца. Она не была моей, но мне жутко хотелось протянуть к ней руку, чтобы отыскать заветный ключик, и увидеть как забавно она сделает книксен, или пару раз хлопнет ресницами. Совершенно глупое желание, учитывая обстоятельства игры, в которую играли уже не мы. Кто здесь кукла?
Первыми оказалась Парсон и я. По Алише фарфоровая женщина прошлась беглым взглядом, а я, уже привычно, была удостоена большего внимания, но не больше чем, удостаивается какая-нибудь мелочь на женском столике, когда его хозяйка цепляясь взглядом, на долю секунды задумывается прибрать ли ее, или оставить как есть. Решив оставить как есть, кукла разлепила яркие от природы губы.
- Один и два идут за мной.
Алиша подхватила меня, когда, я, поспешив успеть за проводницей, едва не рухнула на пол. Через утомительных несколько минут, мы оказались один на один с чудом технического совершенства. Мне по-прежнему не верилось, что женщина может оказаться из плоти и крови. Кем бы она не была, но она говорила и мне следовало ее слушать.
- Меня называть хоито ран. Смотреть, говорить в пол. Громко, четко, - она кривила слова, и если бы мы были на Земле, я предположила бы в ней северные корни.
- Меня понятно?
Мы оказались не слишком сообразительными, что бы без дополнительной стимуляции, усвоить первое озвученное правило.
Говорят, есть виды медуз от яда которых умирают. Хотя умирают больше не от яда, а от болевого шока, который он вызывает. Даже не так, люди просто тонут, рефлекторно делая глубокий выдох- вдох, получив поцелуй медузы.
Если бы я была в море, я непременно стала бы одним из "счастливчиков", пополнившим статистику таких смертей.
Боль растеклась по телу, подогнув колени и выбив воздух из легких. Встать я не могла, но коленопреклонная поза куклу не оскорбляла. Кто-то все-таки повернул ключик, и следующее наставление она проговорила без остановки, все больше отжимая заводную пружину назад.
- Смотреть в пол. Всегда. Слушать меня и своего гиран. Делать, что скажут. Не перечить, будете долго жить.
Похожие слова я слышала на распределительном пункте. И отказываться от советов, знающих ...нелюдей, я не спешила. Послушание, это не сложно, если знаешь, зачем оно нужно. По-крайней мере, мне тогда так казалось.
- Следующий день скажу, что делать. Сейчас отдыхать.
Кукла исчезла, так же как и появилась. И моя пружина вмиг ослабла, уронив меня на холодный шершавый пол. Закрыв глаза, я прижала ладонь к полу в желании остановить навязчивую карусель. Когда шум аттракциона смолк, я расслышала грудной голос Парсон, которая, видимо, не первый раз пыталась привлечь мое внимание.
- Крайчек... Сандра... слышишь меня? Надо встать...Ну давай же...
Алиша потянула меня за плечо, и желудок выплюнул свое содержимое на ее ноги.
- Черт! Крайчек, ты должна мне помочь!
Я мыслено ей кивнула, чувствуя как щека касается липких остатков, и голос Парсон, теряясь, затухает.
Я слышала шум воды и расплывающейся в нем звук голоса. Тошнота ушла, оставив после только только мерзкий запах, и легкое головокружение.
Клубы пара словно очистили воздух от раздражающих паров кислоты, и дышать в разы стало легче. Струйки воды сбегали по лицу и щекотали губы. Я слизывала их, катая на языке тягучую влагу.
- ...вставай... вставай... нельзя лежать...нужно помыться... вставай... нельзя лежать...
Слова эхом кружились в голове, рождая беспричинное веселье и глупые смешки. Я размазывала следы рвоты между пальцев, ощущая к ней нездоровый интерес.
Ее серьезность и пугливость отрезвляли, но не настолько чтобы отказаться от подкатывающей эйфории, готовой в любую минуту обернуться истерикой.
Мне знакомо было это чувство.
Я не сидела на кокаине, не курила траву, но в силу разных обстоятельств пробовать и то и другое доводилось. Закрытые вечеринки, когда ты молод и влиятелен, не обходились без пороков, и хорошо, если они обходились без грехов. Рик и я, еще на заре его славы, так укрепляли связи и заводили нужную дружбу. Дружбу, в которой каждый мог быть спокоен в первую очередь потому, что замараны были все. Кто больше, кто меньше, но суть не важна. И дело было не в компромате, он собирался иначе. Важен был факт, что он, как и любой другой, не лучше тебя.
- Нет... Нет, не должна. У меня хороший паспорт, - я чувствовала как трескаются сухие губы, растянутые в улыбке.
Девушка недоверчиво покосилась, и, приняв решение, потянула ко мне руки.
- Вам надо помыться и отдохнуть. Переход отнимает силы, хотя, и, кажется, что ничего не произошло, - я слышала, как она на секунду замолчала, наглядно убеждаясь, что так кажется не всем.
- Позже, мы принесем еду. Завтра вас заберет хоито ран, - девочка говорила аккуратно замачивая меня в мыльном растворе и оттирая грязь.
Где-то за спиной я слышала второй звонкий голос и грудной голос Парсон. Почти вывернув шею, я рассматривала Алишу, одетую в желтоватую, на вид грубую, рубаху и широкие до щиколоток штаны. Они были ей великоваты, и сейчас, она закатывала их на босяцкий манер. Мне она казалась несуразной и смешной. Мокрые волосы оставляли темные следы на казенной одежде, и лужи под ногами Парсон. Капли ударялись о грязное водяное зеркало, завораживая юбкой кругов, быстро растворяющихся в луже.
- Она скажет, что нужно знать, что бы было меньше ошибок, - голос девушки вывел меня из пустого созерцания.
- Если хоито хороший, ошибок очень мало, - она говорила не громко, часто замирая, будто прислушиваясь к чему-то.
- Ты, главное, хорошо слушай, и отдыхай. Отдых очень важен, силы нужны всем, даже хоито, - она опять замолчала, а после, еще тише добавила.
- Это по началу страшно, а потом... потом все будет хорошо...
От неожиданности я моргнула, перестав рассматривать глянцевые лужицы на грязном полу. Наваждение ушло. Бумеранг вернулся, заставляя горло выплескивать хрипы, означающие смех. Я каркала, не отрываясь глядя на свою вестницу, и чувствовала как весенними змейками бегут капельки крови из разорванных губ.
После очередного удара, когда, челюсть была готова слететь с суставов, смех сменился воем. Глухим, царапающим своей сухостью, оставляющем кровоточащие заусенцы. Я дралась ладонями в животном желании остановить или остановиться. В тот раз темнота в последний раз была мне другом, погружая в забытье.
***
- У тебя нашитый чип? - похоже, что Алиша не была приверженцем долгих разговоров. Вокруг было темно, и ее глаза выглядели двумя светящимися точками.
- Глупо. Хотя...Хоть какой то шанс... Ведь жива же, - она усмехнулась.
Глаза привыкали к темноте и теперь я могла видеть ее. Ее черты казались знакомыми, в этом не было бы ничего необычного, если бы не зудящее ощущение неправильности. Я видела ее. Видела среди добровольцев, затянутых в белое. Ее и многих других.
- Почему ты здесь?
Алиша открыла глаза и ответила вопросом на вопрос:
- Крайчек и не в курсе событий?! - и тут же с сожалением сжав губы, снова откинулась к стене. Молчала не долго, но и говорила не торопясь, часто делая паузы, словно параллельно думала еще о чем-то.
- Отец...- она поправилась, - Кунал Сингфа, - стало ясно от кого у нее смуглая кожа и густые черные волосы, - год назад смог рассчитать и свести в одну две точки перехода. На практике это выглядело не так эффектно, как в теории, но мы смогли открыть и закрыть небольшой, всего лишь размером с яблоко, но полноценный тоннель. Пять недель назад, тоннель удалось законсервировать, держа его открытым больше суток. Через два дня, отец искусственно ушил его, запуская попеременно отрицательно и положительно заряженные гравитоны. Рассчитывали, в дальнейшем так расширить сам проход, а вышла полная консервация участка. Ранее легко открываемые нами тоннели, молчали в том, месте, где была ушивка... Я говорила отцу, что он спешит... Мертвая точка было мертвой по всем параметрам. Своего рода заплатка, не пропускающая ничего. Даже излучение. Он соглашался, и не слышал...У нас были только приблизительные расчеты и гипотезы относительно мест вскрытия пространства, без маячков корпускулярных возмущений, без датчиков направления волны, а главное, не было единого понимания, как можно прошить пространство. Без вреда, - Парсон тяжело выдохнула.
- Я не знаю, как он уговорил Мигаса. И его ли одного. Но все кто, не подходил по паспорту здоровья и возрасту были ликвидированы в течение часа после попытки 'зашить' зияющий тоннель. Это было ИХ условие...Весь научный отдел, профессура трех университетов, и двух действующих баз. Аналитики... Треть силовиков... просто что бы не мешались. Их кстати, всех на зачистку, не смотря на паспорт... Как оказалось, и 'тринадцатых' прорядили, - она посмотрела на меня чуть хмыкнув.
- Вот так. Неразумные детишки пошалили, и их заперли в темном подвале... Детей, обещали не трогать... - она замолчала уперев взгляд в стену.
У родителей с нужным для НИХ кодом, чаще всего рождались дети с такой же последовательностью аминокислот, все согласно закону генетики.
С Сингфой я часто видела мальчика лет десяти, вероятно, сына Алиши.
Детей до четырнадцати лет они и правда не трогали.
Они... Мы...
Они не были столь щепетильны в возрастном цензе. Его устанавливали мы. Врачи, психологи, социологи...я.... Рик...
Рик...
Иногда, он вызывал у меня дрожь восхищения, заставляя преклоняться. Меня всегда подкупал его ум и проницательность. Его умение найти выход из любой ситуации с выгодой для себя. Он был гением политики...
Иногда, он верил в меня больше, чем я сама, и не стесняясь, просил совета...
А иногда... Это было редко и только в личных вопросах, здесь он почти всегда был профаном. Но никогда он им не был в вопросах дела...
Надо же, если бы не он, меня бы здесь не было.
Если бы не он, возможно, меня уже не было.
Если бы...
Алиша заговорила неожиданно, когда я думала, что она уже спит.
- Такие как ты, гибнут при перемещении. Вы не выдерживаете перегрузок при переходе. А чаще распыляетесь еще в тоннеле...Всего лишь случайно закрепившаяся мутация. И как удачно... Только не для тебя, да?
Я лежала, и Алише удобно было смотреть сверху вниз. Приблизительно так же она и думала.
А я думала о стечении обстоятельств, которые словно поводырь, аккуратно вели меня по, кем-то ранее намеченной, дорожке, щедро даруя иллюзию контроля.
Встреча с Риком и его ничем необоснованное желание взять к себе в команду...
Измазанная кровью блуза и забитые добровольцами лифты..
Тоннель, который я не должна была пройти...
Моя жизнь, казалась, состояла из случайностей, которые, учитывая их частоту и последствия, стали закономерными.
Ироничность момента оборвал звук металла царапающего камень.
- Поешь, - Алиша придвинула миску.
Ненулевая вероятность.
Нам всем интересно знать свое будущее. Наш интерес вряд ли складывается из желания предугадать неизлечимую болезнь, неразделенную любовь, или ряд неудач и финансовый крах. Гадая, кто на звездах, кто на кофейной гуще, люди внутренне ожидают чего угодно, только не несчастной судьбы. Каждый из нас подсознательно верит в свою избранность и уникальность. И вряд ли кто-нибудь считает себя просто событием имеющим место быть. И уж точно никто не посчитает свой приход в мир событием маловероятным. Исключительным - вполне, маловероятным - никогда.
Свет сменялся темнотой с положенной регулярностью. Меня больше не выкручивало наизнанку, голова не кружилась, и легкие не жгло кислотой. Но заторможенность не отступала, завоевывая каждый миллиметр сознания. Дневная вата сменялась ночными кошмарами, не различимыми с явью.
Мне виделась Вера, она кричала и я вместе с ней когда, широкая грубая ладонь стремительно приближалась к моему лицу. В этот момент я всегда просыпалась, боясь увидеть или, что страшнее, почувствовать продолжение.
Фарфоровая кукла со своим двойником возвращалась к нам несколько раз. Алиша, говорила, что каждый день.
Кукла страшно коверкала слова, и больно стегала светящейся, будто живой лентой, когда ее не понимали. Лента выпрыгивала из тонкой изящной рукояти, прикрепленной к внутренней части предплечья. Она была такой же идеальной, как и ее хозяйка, и била столь же метко, сколь непонятно говорила кукла.
Гематомы по всему телу выглядели бы замысловатым узором, не будь он нанесен столь хаотично. Переплетаясь, тонкие синие, красные, и фиолетовые с желтизной линии играли воображением дорисовывая несуществующие картины.
Я каждый день рассматривала их, будто увлекательнее дела не было.
Его и правда не было. Наш график с Парсон был расписан поминутно, как говорила сама Алиша. Видимо, она умудрялась отсчитывать секунды засекая время, то ли чтобы его скоротать, то ли надеясь на что-то. Для меня же время, как мерило моей жизни, перестало существовать. Был только свет, болезненный, режущий тело плетью хоито ран, и темнота полная тихого ужаса.
Белый наряд добровольцев был давно сменен на казенную униформу. Десять минут на еду, клейкую безвкусную массу, которую я старательно растирала в миске. Десять на гигиену. Остальное - хоито ран. Кажется так.
Я по-прежнему, не понимала куклу и причин ее бессильной злобы и раздражения. Возможно, Алиша делала успехи за нас двоих, и потому меня не пустили в расход. Я же продолжала погружаться в мир моих кошмаров добытых из глубин сознания, и остро приправленных обстоятельствами.
Наш каждый последующий день начинался также как и вчерашний, также он и заканчивался. Я гладила взглядом новые отметины, которые теперь выглядели подсохшими порезами, будто я неудачно провела краем бумажного листа. В темноте их было не видно, и скребущейся звук, чем-то напоминающий стук мышиных коготков, заполнял мое пространство и внимание. Он всегда начинался в голове с истошного визга Веры, а после расползался по комнате, забивая щели и пробираясь под одежду. Я сдирала подсохшие ранки, и расчесывала до кровавых ссадин кожу, стараясь избавиться от снующих по телу невидимых насекомых.
Пожалуй, тогда Александра Крайчек впервые трусливо бежала, и осталась никому неизвестная Лиза Лейно. Мне и сейчас проще думать так, чем верить в непроходящее безумие. Лиза была заторможенна и безучастна днем, а ночью превращалась в затравленного зверька. Казалось избей ее до полусмерти, и она примет это как должное. Начни ее убивать и она не станет сопротивляться. Парсон меня не трогала, как и девочки регулярно приносящие еду. Я слышала, как Алиша о чем-то спрашивала их, как чему-то изумлялась и прерывисто выдыхала. Кажется она плакала. И я радовалась этому, поскольку ее ночные всхлипы разгоняли вездесущих пакостных грызунов, и тогда мое безумие на миг отступало, давая передышку и кратковременный сон.
Очередной день был очередным, таким же вялым и мутным, если бы не событие устроенное хоито ран в образовательных целях, и как стало ясно позже, спасшее мне жизнь.
Нас впервые вывели за пределы комнаты, но ожидаемый интерес, или хотя бы страх неизвестности так и не проснулся. Я спала на ходу и была под стать дню.
Не обратила внимание как оказалась в помещении наполненном некогда бывшими добровольцами. Еще несколько минут, или только мгновение, но передо мной стояла девушка лет двадцати. Я машинально отметила ее бледность и худобу, думая, что Лиза, наверное, сейчас выглядит также. Мы были похожи, и не только бледностью. Ее светло карие глаза были полны ужаса, сковывающего тело параличом. Ужаса, который велит инстинктам заткнуться, и стоять на месте. Ужаса, с которым ты хорошо знаком, и потому знаешь, что побег не выход. И это было нашим единственным отличием. Мой личный кошмар по-прежнему оставался для меня невидимкой, вызывая панический страх, где не было места обреченности. И он всегда ждал темноты.
Ее глаза на секунду сомкнулись, и свое отражение я видела теперь в черных зрачках, почти полностью закрывших серый обруч радужки. Грубая мужская ладонь по-хозяйски прошлась по плечам, медленно опускаясь вниз, сминая складки ткани и жадно вдавливаясь в худое тело.
Я ждала знакомой тошнотворной смеси запахов, и громких щелчков, однако слышала только ее судорожный выдох, и его глубокое дыхание.
Будто сквозь вату прозвучал грозный окрик хоито ран и Парсон, оказалась у его ног, хватая широкую ладонь, мнущую тело. Он, как и Алиши застыли, после чего рука Парсон была отброшена назад, а девушка лишенная опоры некрасиво рухнула вниз. Она смотрела прямо перед собой, плотно сжав губы, подкрашенные смертью синим.
- Глупая хоито! Поздно! - фарфоровая кукла ярилась, шипя и сверкая глазами на Парсон. - Другой номер! - она крикнула в группку совершенно молчаливых девушек, и те послушно зашуршали одеждой.
Обо мне, казалось забыли, и я, не обращавшая на суету внимание, и не отвлекаемая никем, могла рассматривать девушку для которой было поздно. Темные едва вьющиеся волосы, и глаза, будь они живые, можно было бы назвать медовыми, а не грязно желтоватыми, выцветшие ресницы и немного вздернутый нос. Тогда я подумала, что худоба делает ее черты лица такими колющими и неприятными. Немногим позже, я поняла, что такими их делает только смерть. Даже страху не под силу так перекраивать лицо.
Заторможенность крепко держала меня, не давая пробиться личному кошмару наверх. Ведь я видела только жадные до тела, похотливые ладони, а от них не умирают.
Не должны...
Горячая волна, пробежавшаяся по лицу, и прядь волос убранная за ухо, отвлекли от разглядывания мертвого тела. Я нехотя повернулась, что бы уткнуться в широкую грудь и оцарапать лицо о нашитый метал.
Мой взгляд переместился на куклу, сжимающую аккуратные пальчики в кулачки, от чего их фарфоровая белизна тускнела, превращаясь в обычную бледность с прожилками синих вен. Она что-то негромко говорила, и ее грудь вздымалась тяжело, будто скрепленная невидимыми ремнями. Она злилась.
Он, едва касаясь, водил пальцами по моим губам, неторопливо отвечая кукле, словно отмахивался от надоедливого насекомого. Щеки обожгло щетиной и последнее возмущение хоито ран потонуло в болезненном толчке изнутри. Будто меня вновь толкнули в уже хорошо знакомый туннель, и тело, не стесняясь себя, красовалось, вывернувшись на изнанку. Казалось, мириады наэлектризованных игл вогнали под кожу, и я увидела звезды окрашенные в алый. Вечность или миг, но ток убрали, а иглы осыпались хрупким пеплом. Боль ушла, оставив парить тело в невесомости. Мне хотелось движения вверх, будто там, моя легкость непременно обернется райским дурманом. Таким обманчивым, таким желанным...Еще немного и дотянешься рукой...
Но колени предательски подогнулись и лицо окончательно исцарапавшись в кровь впечаталось в холодный пол. Сбитая не выполненным обещанием и слабостью собственного тела, я не мигая глазела на калейдоскоп картинок.
Я видела, как Алиша вытирала рукавом кровь из расшибленного носа, а тяжелая подошва ботинок замерла в опасной близости от моего лица, затем неспешно развернулась и решительно устремилась прочь. Мужской голос приласкал наждачной бумагой, и хоито ран натянулась стрункой, готовой звучно порваться от неосторожного касания. Она сдержано кивнула и садняще приказала мне следовать за ней.
Миниатюрные ноги куклы беззвучно развернулись на плоских каблуках, а я искала взглядом Алишу, ища ее поддержки. Но Парсон молчала, продолжая зажимать рукой нос. Короткая ожоговая боль вывела из задумчивости и заставила сначала ползти, а после поспешно плестись за хоито ран.
День для меня завершился в одиночестве, которое не тяготило и не пугало меня ночными кошмарами. Не дожидаясь искусственной темноты, я уснула, проснувшись только под навязчивый призыв одной из девушек, принесший завтрак. Я вновь ощущала голод, жажду и мне вновь хотелось жить. Пусть даже так, без намека на светлое будущее, но жить. Чувствовать, как липнет безвкусная масса к небу, как воздух, наполненный распыленными в нем дезинфектантами раздувает легкие. Даже так, чувствуя боль по всему телу от свежих и не очень синяков, ожегов и порезов. Даже так, осознавая, всю краткость такой никакой, но моей жизни.
Крайчек вернулась, с надеждой оставить Лизу Лейно в прошлом.
Я безоговорочно верила в свою везучесть, которая не могла покинуть меня навсегда. Я думала о совершенно неприемлемом в этом месте оптимизме, которым заразил меня Рик, о несгибаемой уверенности в подчинении обстоятельств. И я не думала о нем. Ни как о друге, ни как о любовнике или хотя бы просто человеке. Я ни разу не задалась вопросом о том, что с ним случилось и жив ли он вообще. Было это следствием помутнения рассудка, или...
Мы никогда с ним не ссорились. Спорили, не соглашались, но не ругались. И всегда мирились. Горячо, страстно. Притягиваясь друг к другу, не успевали друг от друга устать. У нас было общее дело и интересы, у нас был общий успех.
Рик никогда не клялся мне в любви, может, потому что для нас это было не нужным, а может, просто не хотел лгать. И я прислушивалась к этой догадке, пытаясь понять насколько болезненной она будет. Убедившись в своем равнодушии, только хмыкнула, когда погасли лампы.
Алиши до сих пор не было.
Парсон пропала, возможно, ее уже нет в живых, и, возможно, причиной тому я, а о ней я вспомнила только сейчас.
Парсон привели на следующий день. Даже смуглая кожа не скрыла бледность и темные круги под глазами. И без того тонкие губы истончились, потеряв очертания и цвет. Щеки впали, от чего нос казался крупнее.
Она лежала почти неподвижно и только ровное дыхание выдавало в ней жизнь. Парсон не отреагировала ни на бесшумно приходящих и уходящих девочек, ни на привычный щелчок ламп, означающих начало времени сна.
Спустя несколько часов, она тяжело приподнялась, стараясь устроиться удобнее. В темноте наши рубахи едва светились, словно помеченные флюоресцентом, и на фоне голубоватой ткани проглядывали грязные разводы. Неловко потянувшись, Алиша вскрикнула и один из разводов в темноте окрасился в черный.