1
Игорь Саврасов
УМНОЖИТЕЛИ ВРЕМЕНИ
-- 1 --
Глеб уже было собрался идти в гардеробную комнату, как кто-то его
окликнул:
- Глеб Сергеевич!
Он обернулся. По коридору, навстречу ему, медленно приближалась
инвалидная коляска, в которой сидел старик. Но когда коляска остановилась в
метре от Глеба и из неё с трудом, опираясь на трость, встал мужчина, стало
понятно, что ему не более шестидесяти. Не старик. Глаза глубоко посаженные,
голубые были молодыми, лишь чуть засыпанными пеплом прожитого.
Прожитого не просто, о чем говорили и длинные седые волосы, и очень худое
лицо, плохо выбритое. Множество морщинок у глаз, на лбу и щеках. Темно-
синяя рубашка в голубой мелкий горошек, голубая, совсем старая джинсовая
жилетка, джинсы в тон жилетки, но ещё более вытертые, черные кеды
создавали впечатление богемности. На седой груди золотая цепочка с каким-то
амулетом из черного камня, на безымянном пальце золотой перстень с таким
же камнем. В камнях и на груди, и на руке заметно серебристое включение в
виде какого-то знака. На одном запястье очень дорогие часы, на другом
несколько браслетов металлических, деревянных, кожаных и из черного камня.
"Похож на бывшего рок-музыканта. Пальцы на руках длинные,
крепкие... Гитарист? Ударник?" - по привычке дипломатического работника
Глеб дал быструю характеристику. "Ещё: по знаку-близнец, а дата... дата 9-е
число... Молодится, талантлив, удачлив, пьёт, жизнь потрепала; ещё: добр,
улыбка хорошая, глаза умные, лукавые".
- Чем обязан? - спросил Глеб Сергеевич, умышленно сверх меры вскинув
брови и сделав удивленное, но холодное лицо. Это позволило выбрать нужное 
2
расстояние для беседы и обозначить ограниченность во времени, как говорили
в его кругах.
- Извините, что я вот так, нарушая наши правила и без "согласия с
протоколом" - негромко сказал "музыкант".
"Знает, что я связан с дипломатическими структурами, видимо работает в
клубе" - мелькнуло в глебовой голове.
- Не согласитесь ли вы уделить мне двадцать минут и выпить со мной
чашечку кофе?
- Спасибо, но я только что поужинал в вашем ресторанчике. Вы же
здешний... - необходимая пауза, - управляющий? Или...? - Глеб иронично
начал двигать большим пальцем вверх, делая многозначительное лицо.
- Нет, нет, - мужчина рассмеялся, - хозяин всего этого особняка, и бизнес-
центра внизу на первом этаже и нашего Английского клуба здесь, на втором,
мой двоюродный брат Роберт. А я Джеймс, Джеймс Гордон.
Колясочник выдержал паузу, с интересом вглядываясь в лицо
Всеволожского. Затем продолжил медленно, как бы подбирая слова:
- Может правильно мне называться "управляющим", но я не люблю, да и
не умею управлять... "Бог управит"... Называйте меня Консультантом или,
если угодно, Наблюдателем.
Глаза Джеймса вспыхнули хитрым огоньком, но тут же покрылись
пеленой некой инфернальности, дымкой отчужденности. Глебу даже
показалось, что коляска откатилась назад.
- Роберт. Джеймс. Гордон. Интересно! - вымолвил Всеволожский,
очевидно что-то вспоминая.
- Ну, вот видите! Я уверен, что могу вас ещё кое-чем заинтересовать.
Милости прошу за мной!
Особняк, в котором располагался упомянутый Клуб, представлял собой
двухэтажное строение в стиле позднего классицизма и располагался в одном из
красивых и уютных переулков в центре Москвы близ Остоженки. По стилю и 
3
традициям, которым уже чуть более сотни лет, его называли английским
Клубом "на Остоженке". Называли в узком кругу людей. И сто лет назад, и
сейчас это было закрытое общество. Как всякий уважающий себя английский
Клуб для солидных людей. Стать его членом было возможно, если внести
достаточно кругленькую сумму и заручиться рекомендацией того
авторитетного человека, которого Клуб считает "своим". Глеб был членом
всего четыре года. Это совпало со временем перевода его из аппарата МИДа на
Смоленской профессором МГИМО. Появилась возможность бывать в Клубе
регулярно, не отвлекаясь на командировки. А Клуб работал два дня в неделю: в
пятницу и в субботу с 21:00 до 05:00. Нельзя было мешать работе бизнес-
центра на первом этаже, который работал по будням строго с 09:00 до 18:00.
Ресторан и закрытая клубная сауна были тоже на первом этаже, однако в сауну
сотрудникам бизнес-центра доступа не было. А в ресторане откушать - это
пожалуйста. Следует заметить, что нелюбопытные менеджеры, и старшие
менеджеры, и даже топ-менеджеры не догадывались о существовании банных и
прочих услуг. Вообще ни сном, ни духом не знали о клубе. На второй клубный
этаж вела отдельная лестница из другого подъезда, со двора. Была, конечно,
одна потаённая дверка со второго этажа в ресторан и сауну, но... потаённая. В
общем, все в особняке было мило, по-домашнему. Любопытные,
прогуливающиеся по улочкам Арбата, лицезрели лишь ухоженный особняк,
небольшую элегантную бронзовую табличку "DG", а также не менее
элегантную бронзовую ручку в виде львиной головы на крепкой двери.
Специальный видео-глаз и отсутствие кнопки звонка намекали, что гостей
здесь не ждут. Сейчас ведь повсюду "век закрытых дверей". Приватно! Брысь!
Обслуге и охране тоже было объяснено, что в лишнем знании - лишняя печаль.
Глеб знал только имена и отчества членов Клуба. Тридцать три человека
вместе с ним. Тридцать один мужчина и две дамы. Все члены интеллигентны,
даже галантны и не бедны. Кто чем занимается и прочее не известно. Все, что
"за пределами буксирного каната" - табу. Табу не позволяло задавать вопросов 
4
личного характера друг другу. А "буксирный канат" прост: игра, тихая беседа,
чтение. Да ещё отмечание дней рождений членов клуба. Лишь эта "семейная"
традиция тут была заведена. Может быть потому, что доходы от выигрышей
члены клуба не забирали, а они шли в "накопительный банк" именинника, и
тот получал их в день рождения вместе с презентом от клуба. Отметим, что
Глеб Сергеевич уже третий год работал своеобразным секретарем-лейтенантом
(как он называл эту свою обязанность) Клуба. Вызвался нести эту несложную
ношу он сам, объяснив это любовью сочинять поздравления и опытом тамады
ещё класса с пятого. Трудно, конечно, "тамадить" среди людей, о жизни
которых известно мало. Но Глебу достаточно было развлекать публику
астрологическими прогнозами, нумерологическими ребусами, удивительными
рассказиками и наблюдениями о психологической манере игры именинника. В
этом всём он был большой мастак и делал всё необидно и остроумно, а порой
виртуозно.
Залов было семь: комната для бесед, комната для чтения с весьма
приличной библиотекой (самая большая комната), курительная комната,
буфетная, шахматная, картежная и, наконец, комната для рулетки.
...Всеволожский и Консультант "прошли" по коридору до двери.
Консультант-Наблюдатель достал из кармана связку ключей, висящую на
брелоке в виде гитары, и открыл дверь. Снова коридор. Снова дверь. Снова
открыл, и они снова оказались в коридоре. Глеб быстро уяснил топографию
этого второго этажа. Два длинных коридора: из одного были двери в залы
клуба, из другого - в личные и служебные помещения работников и хозяев
клуба. Но удивление вызывало у него следующее обстоятельство: из этого
"служебного" коридора видны были все залы. Но из залов коридор не был
виден! За ними, членами клуба, можно было наблюдать! Как сейчас были
видны несколько человек в картежной и буфетной. И даже слышны обрывки
коротких реплик. 
5
"Ах, ты, колясочник наблюдательный! Наблюдают они тут и
консультируют! Фу!" - зло подумал Глеб и сверкнул глазами на седой затылок
Гордона.
- Не сердитесь, Глеб Сергеевич! - резко повернув коляску и улыбаясь,
сказал Консультант. - И, пожалуйста, не выдавайте меня!
Глаза его были чисты. Это допускало прощение и вызывало доверие.
"Да чёрт с тобой!" - подумал Глеб, не произнеся ни слова. Он повернул
голову на противоположную стену коридора. Там, очевидно, были окна во
двор, но они были тщательно зашторены. А в простенках висели фотографии
"Битлов", "Роллингов" и прочие.
- Да, я бывший музыкант. А это мой коридорчик. Тут я живу, провожу
время... И простите мне эту единственную оставшуюся мне радость жизни -
быть тенью в ваших играх и беседах. Сам-то я однажды "заигрался"... Теперь
без ног! Впрочем, что я жалуюсь? Сейчас у меня новая большая Игра. И тайная.
И в эту Игру я должен вас посвятить!
Глеб Сергеевич насторожился, выдавая прежнее неудовольствие.
- С вашего разрешения, разумеется, - добавил Джеймс, - проходите,
любезнейший, вот в эту комнату. Это мой кабинетик.
Кабинетик был замыкающей частью анфилады комнат, в которых
работал, обедал и спал этот странный человек.
- Присаживайтесь, Глеб Сергеевич. Я сварю великолепный кофе. А вот
тут бар: напитки, сигары. Толкните дверцу.
Глеб открыл бар, встроенный в огромный, старинной работы книжный
шкаф. И книги, их кожаные переплеты, хранящие дух минувших времен, и
налитый стаканчик настоящего шотландского скотча с его янтарным теплым
светом сразу установили хорошую, добросердечную атмосферу для разговора.
А когда дымок от сигары несколькими переплетающимися кольцами стал
подниматься к потолку, Всеволожский улыбнулся и сказал:
- Спасибо! У вас хороший вкус. 
6
- Джеймс. Прошу называть просто Джеймс.
- Великолепный вкус, мистер Джеймс. Набор-то в баре и вся обстановка
кабинета изысканнейшая. Эта лампа, приборы на столе, глобус, настенные
часы, ваза... Это - музейные вещи. Большинство предметов конца
восемнадцатого - начала девятнадцатого веков. Это вот, если не ошибаюсь,
Франция, это - Германия, а эти три картины- конечно, Италия.
- Старший брат не забывает меня.
- Вы имеете в виду Роберта Гордона?
- Да. Он - старший и по возрасту, и по рангу. - ответил Джеймс довольно
туманно.
Когда хозяин и гость сделали по первому глотку ароматного кофе,
Джеймс посмотрел на Глеба своим особенным проницательным взглядом и
спросил:
- Вы любите Игру?
- Я не ходил бы в ваш Клуб, не люби я играть.
- Нет, я о другой, Большой Игре!
- Изволите говорить загадками, господин Гордон?
- "Игра в бисер". Знакомое понятие? - уже улыбаясь сказал Консультант.
- Естественно. Интеллектуальное жонглирование высокими материями,
хождение по лабиринтам духа, препарирование слов, знаков и всего видимого
и, главное, невидимого, - иронично ответил гость.
- А ведь я серьезно - в голосе Джеймса соединялись тревога и надежда.
- Извините. Я слушаю, - Глеб понял, что Наблюдатель хочет доверить
ему некую важную для него информацию и не решается этого сделать. Не
знает, видимо, с чего начать.
- А вы знаете, дорогой Глеб Сергеевич, что Патрик Гордон, тот, что
"птенец гнезда Петрова", боевой генерал родом из Шотландии сыскал себе
славу и уважение у солдат тем, что лечил их скотчем. Его и прозвали "Доктор
Скотч". В Екатеринбурге один мой знакомый открыл паб с таким названием и 
7
поставил напротив памятник Патрику. Так, бюстик, но всё-таки... Всё-таки нить
истории, нити времени. Люди должны помнить историю, беречь эти нити, не
дать порваться "связи времен". И эта задача - из главных в Игре.
Глеб понимал, что хозяин открывается ему, и был предупредительно
внимателен.
- По российскому паспорту я - Евгений Гордин, - продолжал Джеймс.
- Точно! Вспомнил! Знаменитый в семидесятые ансамбль... - хлопнул
себя по колену Глеб, - а вы - гитарист и вокалист.
- Да, он самый - Гордин, - Гордон сделал жест предупреждения Глебу
Сергеевичу, что не хочет отвлекаться, - Мы включили вас в члены нашего
Клуба по рекомендации вашего дяди - Александра Яковлевича.
- Я знаю это и признателен вам и дяде.
- Но вы, наверное, не знаете, что ваш дядя не только известный ученый,
своеобразный философ-эзотерик, чудесный художник, но и ...
Консультант сделал паузу и всматривался в лицо Всеволожского.
- Но и большой оригинал. - С кислым выражением лица заметил Глеб. -
Два года назад продал свою шикарную квартиру в Питере на Фурштатской,
купил дом у моря возле Туапсе, снова продал, не прожив там и года, и вернулся
в Питер, в "Ласточкино гнездо" на крыше одного из домов. Я ещё не был там.
Он ведь родной брат мамы, но свои поступки никому не объясняет. Детей у
него нет. Жена умерла девять лет назад... Чудит, в общем.
- Да, улица Кораблестроителей, двадцать третий этаж. И называет
"Ласточкиным гнездом" свою эту "голубятню". Он прислал мне фотки.
Завидую. Вид оттуда божественный. Гнездо само чуть более тридцати кв.м., но
большая терраса с фонарями по периметру. Там мольберт, телескоп вот
мощный прикупил. Мы приятели с вашим дядей. И сотрудничаем в Игре. И в
Туапсе он ездил по заданию... И деньги от продаж собственности лежат в
нашем "Банке" на ваше имя. И пришел момент... Я пару дней назад общался с 
8
Сашей по Skype. Он "даёт добро" на включение вас в нашу работу, Игру. Есть
повод.
Евгений замолчал.
- Да, пару дней назад у меня был день рождения... - начал Глеб.
- Кстати, разрешите лично поздравить. Вы - человек "девятки". Как и я.
Удача с нами! Извините, что перебил.
- И дядя позвонил, поздравил. Но говорил странно. У него бывает, но...
Пожелал соединиться с Родом и Судьбой. Добавил, что "Навь и Правь придут
для тебя скоро в Яви".
- Как фамилия вашего дяди? - странный вопрос задал Гордон, -
правильно, Юсов. Для всех - Юсов, для посвящённых - Брюс. Дальний потомок
Романа Вилимовича Брюса - первого коменданта Петропавловской крепости,
соратника Петра Великого.
- Господи, брата, родного брата Якова Брюса! Того, что из великих
"птенцов Петровых", колдуна и чернокнижника, алхимика и ученого из
ученых! Так и я, получается, потомок... Вот это новость! То Игра, то
Колдовство и Тайны. Мне с трудом верится.
- Вы можете позвонить дяде. Но имейте в виду, явно-ясно мы, члены
Игры, не говорим, тем более по телефону. Есть специальная кодированная
таблица слов. Я познакомлю вас с ней позже. Пока спросите просто: "дядя, ты
играл в шахматы дебют Якова Брюса?". Он ответит: "да, с рождения". Вы: "я
должен попытаться справиться с его головоломкой - трехходовкой". Он
ответит: "да". Это все подтверждает смысл нашей беседы и нашего задания
вам.
Консультант опять сделал паузу и отпил виски.
- Да, так вот... Мы, Гордоны, с петровских времен дружим с вами,
Брюсами. Время сильно потрепало нити связей, есть много невосполнимых
прорех, - грустная пауза, - но мы, оставшиеся, должны быть в одном "гнезде", в
одной Игре.
9
- Но почему раньше дядя даже не намекал о Брюсах? И мама?
- Вам бы ничего не сказали и сейчас. Но Совет игры поручил мне
ознакомить вас с одним делом и дать поручение Совета. И это довольно срочно.
Вы ведь послезавтра улетаете в отпуск, в Карловы Вары?
- Да вы что? Шпионите за мной?
- Да вы что? - Спокойно-насмешливо отрекошетил Евгений. -Упаси
Боже! Вы же нашептывали это на ушко Нелли Аркадьевне на нашем клубном
банкете по случаю вашего дня рождения. А Нелли Аркадьевна - дама
экзальтированная, прямо-таки страстная, жуть... Она и сообщила, изрядно
захмелев, всем, что будто влюблена в вас, и вы... пригласили ее в Карлсбад.
Так и сказала на старый манер: "На воды в Карлсбад".
- Ах, да, - виновато опустил глаза Всеволожский.
- Вот там-то, в Карлсбаде, и ждёт вас наше задание. Необычное,
непростое.
- Слишком много новостей и, главное, совпадений, - опять с сомнением
сказал Глеб.
- Давайте сразу, как умные люди, договоримся о простой вещи. Вам,
опытнейшему астрологу и нумерологу, совершенно очевидно, что никаких
случайностей и совпадений не бывает. Так?
- Да, конечно. Есть только Ключи Совпадений от Дверей Случайностей, -
сказал Глеб.
- Вот. Хоть и красивенько сказано, но верно. Итак, вся информация по
поводу нашего задания в Карловых Варах завтра. В случае, естественно, вашего
согласия. И, разумеется, с сохранением втайне от всех, даже домашних, нашего
разговора. Сейчас поздно, третий час ночи. Жду завтра здесь, в Клубе, в 17:00.
Это будет воскресенье. Тихий, свободный день. Вот моя визитка, там
телефоны. До свидания, Глеб.
- До свидания, Джеймс, - Глеб пожал руку Гордона.
10
Мужчины назвали друг друга просто по имени. Это первый шаг к
дружеским отношениям. Или, хотя бы, признак определенного сговора.
Выходя из Клуба, Глеб посмотрел на визитку. Удовлетворительно
отметил про себя, что выполнена она в "каноне" русских деловых и личных
визиток, то есть строго дизайна, без пошлых виньеток. И Джеймс правильно
достал визитницу из кармана, и правильно подал, повернув лицевой стороной
для чтения. Казалось бы, зачем колясочнику, вряд ли часто покидающему этот
особняк, бывшему рок-музыканту, все эти правила дипломатического этикета?
Значит, надо. Значит, считает нужным проявлять учтивость и внимание в
мелочах. Значит, и сотрудничать с таким человеком можно.
-- 2 --
Всеволожский быстро доехал до квартиры у Патриарших прудов, в
которой жил вдвоём с престарелой мамой. Квартира была родителей,
трехкомнатная. Он родился в ней и поэтому считал родной. Отец умер четыре
года назад. А он, Глеб, развелся три года назад и соединение своей внутренней
пустоты с маминым одиночеством считал амбулаторным лечением
"депресняка", который, если сказать честно, не проходил окончательно. А свою
четырехкомнатную на Старой Басманной оставил жене и двум детям. Дочке
двадцать лет, сыну шестнадцать. Дочь, студентку МГИМО он видит частенько
у себя в вузе. Сын заканчивает школу, хочет поступать в МГУ. Видятся они по
воскресеньям, когда едут покататься на велосипеде. Оба любили этот вид
спорта, потом плавали где-нибудь. Сын и дочь приезжали и на дачу, повидаться
с бабушкой, матерью Глеба. Эта подмосковная дача была построена ещё в
тридцатые годы, деревянная с печным отоплением. Но "правильная", без
огорода и всякой показухи. Деревья, кусты и лужайки были так гармоничны с
домом. Настоящая дачная аура начала двадцатого века. И предметы, эти
плетеные кресла, пледы, шали дышали историей, доброй её стороной.
11
Развелся Глеб тяжело. Жена, хоть и была инициатором расторжения
брака, истерила ещё год. Мучила себя, Глеба и детей. Ей, наверное, хотелось
найти самой для себя убедительное объяснение своей этой инициативы, но так
как его не было, единственным способом её самоутверждения было винить
бывшего мужа во всём. Так часто ведь бывает, что серьёзных, настоящих
причин для развода и нет вовсе, вот и начинаются придирки. Сначала, как
водится, недовольство жизненными позициями мужа: "не можешь добиться...
толкнуть... прогнуться... и прочее...". Эти трещинки, конечно, не приводили к
мировоззренческим разломам, но из них потёк ручеек обид, несправедливых,
порой грубых слов, ну, а уж потом поток. Жена была практичным человеком,
знающим твердо, что и как надо делать в той или иной жизненной ситуации, а
Глеб рефлексировал с юношеских лет. Во всем талантлив, сплошной отличник,
одинаково получающий призовые места на олимпиадах по литературе и
математике. В общем, рыхлый субъект! Проучился на мехмате МГУ два курса,
бросил. Поступил в МГИМО, на третьем курсе женился, закончил МГИМО,
поработал атташе в Таллине, не понравилось. Бросил дипломатическую
службу, но ещё долго работал в аппарате МИДа, защитил кандидатскую, затем
докторскую диссертации. Теперь четыре года работает профессором в
МГИМО. Читал сначала курсы по социологии коммуникаций, конфликтологии,
затем курс по связям с общественностью, сейчас - международной
журналистике. Недавно ему стукнуло сорок три, уже совсем взрослый
дяденька. Но ему скучно, не интересно, не "вкусно". Аппетит вызывают только
игры. Он профессионально играет в карты (преферанс, покер и пр.) и шахматы.
Причем профессионально не в смысле турниров, а в смысле специальной
подготовки к каждой игре (составление астрологический и нумерологической
карт, психологического портрета каждого из противников). А радость? Радость
дарят не победы в играх. Радость и праздники дарят путешествия. Он, уже
многоопытный человек, не уставал открывать мир, углубляться в изучение
всего нового. Он чувствовал тайну мира и хотел, жаждал познать коды этой 
12
тайны. Хотя бы часть. И ещё хотел приключений, настоящих, дерзновенных.
Сейчас вот он с трудом договорился со своим заведующим о том, что
ассистентка заменит его на зачетах, пока он на четырнадцать дней съездит на
курорт. Завкафедрой ворчал: "курс у тебя трудный, аккуратненький такой,
деликатная вещь - международная журналистика". Ему под восемьдесят, он
педант, глуховат и не способен заметить, что журналисты давно "несут" не
просто "беспардонную" кривду, а наглую ложь и бред. Но зрение у академика
неплохое: "Попроси свою длинноногую хоть юбку на зачеты подлинней
надеть". "Хорошо. Всего два зачета, а к своим экзаменам к концу июня я
вернусь". "Ладно-ладно... Твоя эта... хоть зачеты помилосердней поставит.
Ты-то известный инквизитор".
Заведующий знал, что ездить в конце мая в Карловы Вары - глебова
традиция. Двенадцать лет с парой-тройкой годичных перерывов. А работник он
ценный, очень добросовестный, много ведет методической, научной работы,
берет кучу дипломников, блестящий лектор.
Да, Глеб Сергеевич любил в мае Карловы Вары, цветущий миндаль,
акации, теплая, ещё не жаркая погода. Два первых раза он ездил на курорт с
женой (у неё были неполадки с желудком), три раза с женой и дочкой, пять раз
всей семьей. Порой ему казалось, что платаны в парках и заповедниках, куда
они любили выезжать, взяв напрокат машину, помнят смех его детей, любящие
глаза его жены. Бывшей жены. Былые счастливые годы!
...Глебу не спится. На улице рассвело. Тёмные плотные шторы
в спальной Глеба оставляют для солнечных лучей лишь узенькую щель. Такая
же узкая щель от приоткрытой Гордоном "двери в неизвестность" увлекала и
беспокоила. Информации на грош, хоть она и весьма неожиданна и очень
серьёзна. Дядя... Брюс... задание... Но строить планы и обдумывать что-то
сейчас бесполезно. Прана, эта жизненная энергия, уже набрала свою утреннюю
силу. Глеб любил эти часы, верил в их благодать, творческое начало.
13
"Начало... Эх, братец Глебушка, ты, оказывается, не знаешь истории
своего рода... и мог бы не узнать никогда! Вот тебе и Ключи Совпадений. Так
ведь и в Большой Истории белое пятно на белом..."
Своего любимого дядьку, дядю Алекса (так он, как и мать, привык
называть его) он расcпросит только часа через три. Тот ложился заполночь, его
мучала бессонница. А клёво, однако, быть потомком "русского Фауста",
"русского Нострадамуса". Так Якова Брюса окрестили историки. Вот ещё
почему дядька увлекается эзотерикой и юного Глебушку приучил и увлёк,
серьёно увлёк астрологией и нумерологией. Это теперь его главное Пра̍вило и
Прави́ло в жизни.
Глеб быстро встал с кровати, достал из ящика письменного стола тетради,
линейку, циркуль, том "Эфемериды" и стал быстро чертить, затем взял линейки
и транспортиры собственного изготовления, калькулятор. Этими своими
линейками и транспортирами Глеб очень гордился. Он придумал их в конце
второго курса мехмата для своих астрологических и нумерологических
изысканий. По сути на них он изобразил несколько рядов чисел наподобие
рядов Фибоначчи. Глеб до сих пор делал все новые линейки и транспортиры,
соизмеряя их с зодиакальной системой в рядах и последовательностях
моментов времени. Через двадцать минут тренд своего поведения на
сегодняшний наступивший день он понимал. "Эх, знать бы день и год
рождения этого Евгения-Джеймса, да ещё бы точное время суток...". Глеб
улыбнулся, вспомнив дядькину шутку: "число служит кому-то и чему-то. Что
записано у богословов? Что придет Антихрист тогда, когда все мы будем
оцифрованы и вычислены".
Глеб ещё раз вгляделся в свои листочки. "Точно!". Он хлопнул себя по
лбу. "Это же рядом. Надо сейчас же туда пробежаться. Не пройти, а именно
пробежаться. И не бегал ты по утрам давненько. Ай-ай-ай!". Тихое, сонное утро
воскресенья, чистый отдохнувший город. Быстро пробежав до Тверского
бульвара, потом по Большой Никитской, Всеволожский чуть приостановился. 
14
Вот он, знакомый с детства Брюсов переулок. А теперь новый будто. Медленно
Глеб брёл по переулку, всматриваясь в дома, их номера. Вспомнил из Гессе:
И снова начертанья предо мною
Вступили в сочетанья,
Кружились, строились, чередовались,
Из их сплетений излучались
Всё новые эмблемы, знаки, числа -
Вместилища неслыханного смысла.
"Игра в бисер" - подумал Глеб - нет, не совсем об этой Игре намекал
Гордон. Он говорил о Совете игры, то есть о чёткой организации и структуре
управления, координации и подчинения. А глубокие интеллектуалы -
эгоцентрики, не любят они быть в организациях. Хотя... Полно ведь примеров,
когда для очень умных людей власть была сладка!".
Глеб остановился у памятника Хачатуряну. "Что в своей "Игре в бисер"
выделяет Гессе? Да, да... Музыка... Математика... Шахматы... Семиотику...
Вообще герметику...". Глеб все вычислял что-то в голове, обращая знаки в
числа одному ему ведомой полуинтуитивной волшебной палочкой.
Обрадовался, когда в нужный момент выскочило "39". Вскликнул: "Привет,
Тридевятое царство". Быстро глянул на часы. "Точно! Тридцать девять минут
девятого, а вот и тридцать девять секунд!". Ещё прогулялся от памятника до
храма Спиридона (Воскресенской церкви) и побежал домой.
Дома ждал завтрак и записка от мамы: "Уехала с тетей Лизой на нашу
дачу. Не забудь съездить на Даниловский рынок. Купи весь набор на неделю.
Да... Петрушки, редиски и укропу не забудь. Целую.".
Глеб Сергеевич принял ледяной душ, приготовил апельсиновый фреш.
Позавтракал и сделал звонок дяде в Санкт-Петербург. Из разговора было
совершенно ясно, что дядя в курсе глебовских новостей, пожелал плодотворной
(как он выразился) поездки в Карловы Вары и встречи там с "червовой дамой".
Ещё сказал о переведённой им для Глеба суммы денег (назвал число весьма 
15
окрыляющее). Глеб искренне поблагодарил и обещал по возвращению из Чехии
заглянуть в дядюшкину "голубятню".
"Ну что ж! Все хорошо! Я хочу Перемен, хочу Большой Игры. А сейчас
четыре часа сна.
Проснувшись и приготовив себе большую чашку крепкого кофе с
бутербродами, он погрузился в интернетную паутину. Он читал о Якове Брюсе.
Час потребовался, чтобы бегло ознакомиться с биографией и чудесами предка.
Но более всего "зацепила" его "жуткая" смерть. "И смерть ли? Вероятнее, все
же призрак... Ведь не известно, где похоронен... Брюс мог устроить любую
мистификацию... Большой, видать, был мастер" - думал Всеволожский. Слово
"мастер" прозвучало в голове по-особенному, и Глеб это отметил. "Граф ведь,
из первых лиц... Так просто и бесследно уйти трудно... Эх, съездить бы в
Глинки, всего-то час-два дороги, да уже только по возвращению... Пора к
Консультанту".
Он запарковал машину на Пречистенке и решил до Клуба прогуляться
пешком. Есть ещё двадцать минут. Другая, неинтернетная паутина мучила его
сознание, не давала "улова ясности и уверенности". Паутина интуитивных,
подсознательных ассоциаций. И никакая медитация не успокаивала. Некоторую
уравновешенность придавали мысли о дяде. Не мог ведь этот мудрец, человек
тонко организованной психики, остроумец "вляпаться" в неблаговидное дело!
Да нет, мог! Мог, потому что был, несмотря ни на что, доверчив и чрезвычайно
эмоционален и, следовательно, подвержен чужому сильному влиянию. Глеб
рассуждал, вспоминая: "Преподавал любимую "Историю философии". Вот где
можно было искупаться в "любомудрии" разных веков, разных философских
учений. Но зачем было в конце 70-х на лекциях расхваливать эзотерику,
углубляться в зороастризм, в теорию масонства, говорить, что в этих учениях и
ложах главное - это свободный нравственный выбор человеком благих мыслей,
благих деяний, совершенствование и просвещение, пути к идеалам Добра,
Истины, Всеобщего Братства и Высшей Справедливости. Эти слова, как и 
16
Любовь, Гармония и Согласие, парткомом института трактовались иначе.
И, хоть он и пытался вяло объяснить, что рассказывает он студентам о раннем
масонстве и тому подобное, курс у него отобрали и дали курс, поменяв местами
слова: "Философия истории". Дядя и тут не "выстоял" и двадцать лет. В
середине 90-х историю начали перекраивать. Теперь уже добровольно Алекс
"ушёл" в курс "Культурологии", где дышалось привольнее. А игра?! Дядька
любил играть, но при всем умении не умел себя сдерживать, останавливаться
вовремя. И замечательно, что к зрелым годам, где-то к пятидесяти, бросил игру.
Как раз набирала темпы перестройка страны и обнищание народа. На какие
"шиши" играть?! Да и обидно умному человеку проигрывать! Да, да... После
этого дядя начал сильно меняться... Что-то бо́льшее вошло в его жизнь.
Наверное, это Большая Игра Консультанта.".
Глеб уверенно приложил карточку члена Клуба к специальному
окошечку под табличкой "DG". Теперь ему ясна была это аббревиатура.
Открыл дворецкий и проводил гостя на второй этаж в кабинет Наблюдателя.
Джеймс Гордон был очень приветлив, но когда Всеволожский, усевшись
поудобнее в кресле, вопросительно посмотрел в глаза хозяина, то увидел там
чрезвычайную сосредоточенность.
- Я рад, очень рад, Глеб Сергеевич, что вы пришли! И ещё раз, уж
извините, замечу, что не вам объяснять, что событийный ряд не может быть
случайным. У Судеб есть Ключи Совпадений, у вас - нумерологические и
астрологические ключи. И поразительная интуиция, "нюх" на Игру. Вы
никогда не проигрываете! Играете по-разному в разные дни с разными
партнерами. А в рулетку не играете никогда. Только карты и шахматы.
Почему? Мне очень интересно!
- А мне неинтересно играть с вертящейся штуковиной. Мне нужен живой
противник. И потом... Я играю в рулетку иногда.
- Да, но только с нашими двумя дамами. Галантно им проигрываете.
17
- Надо ведь как-то уравновесить... Нельзя, чтобы Дьявол Равновесия
обиделся на Бога Удачи.
- Я должен также поблагодарить вас от имени Клуба за то, что большую
часть выигрышей вы отдаете не в "Банк именинника", а в Фонд клуба. Почему?
- Да все просто: угождаю Фортуне. Изменить ведь может...
- Итак, - Консультант достал конверт и передал Глебу, - здесь две карты
на ваше имя. От дяди и от Клуба... И от Фортуны, - он вдруг рассмеялся, -
хватит купить пару вилл в Богемии и на Лазурном побережье, - он сделал паузу
и продолжил уже серьезно, - О деле. Сразу скажу, что оно необычное. И на
первый взгляд может показаться наивной, или пустой, или шизофренической
фантазией. Но! Но в этом деле, в этом задании задеты два наших рода: Брюсы и
Гордоны. Итак, мне позвонила некая Мона. Говорит, что живет и работает в
Карловых Варах. Русская речь почти без акцента. Сообщила, что давно
разыскивает любые следы рода Брюсов, начиная с Якова Вилимовича. В этой
связи её интересует род Гордонов. Намекнула, что является родственницей
Брюсам. Но какой - она, видите ли, запуталась в генеалогическом древе.
Просит, очень просит ответить ей, но (внимание!) только в том случае, если у
меня имеются "неопровержимо-подлинные" (её выражение) документы от
самого Якова Велимовича. Например, его записки, книги, личные вещи.
Особенно (внимание!) игральные карты или несколько карт. Может и
необычных карт. Я не могу, Глеб Сергеевич, передать накал разговора, тембр её
голоса. Но... Но это был именно "накал". И не просто потому, что эта женщина
волновалась, а... я, то слышал треск горящих поленьев, то... эхо от морского
прибоя. И ещё... ещё ветер...шторм... камнепад... будто башня, высокая башня
рушится. Тут есть Правда и Тайна!
- Чудесно и чудно́
! "Шерше ля фам"? Значит, говорите, судя по голосу,
на романтическую недотрогу барышня не похожа... - к Глебу пришел кураж
Игры, возможной Игры обольщения, этой самой захватывающей (когда-то и
для него) Игры. 
18
- Чего вы так развеселились? Слово-то такое: "недотрога". Это из
Древней Греции что ли?
На самом деле Джеймс был рад, что Всеволожский легко расположен к
заданию. Не трусит и не рассуждает "на сурьёзе", если фактов-то пока
маловато.
- А может она дерзкая, деловая, дрянная девчонка... - Глеб забросил ногу
на ногу и закурил, - продолжим на букву "д": дивная дива...
- Стоп! - воскликнул Консультант, - это слово "диво"! У меня "ёкнуло", а
моя интуиция тоже неплоха, заверяю вас.
- Отлично! Дальше.
- Всё.
- Что "всё"? Хоть телефон оставила?
- Нет. Сказала: "У кого есть То, что Её, тот знает код или узнает..."
- И что у вас, Джеймс Гордон, из того её?
- Три карты! Три странные карты Якова Брюса! Я бы не затеял Игры, не
будь карт! И она ясно дала понять: её именно эти карты интересуют.
- Успокойтесь и скажите, откуда у вас эти карты. Почему Якова Брюса? -
в голосе Глеба была всё же ирония.
- Они передаются по наследству со словами "Тем двум дамам, что придут
за ними. И покажут точно такие же три карты". Эх, если бы я сам мог
отправиться в Карлсбад, - с этими словами он достал из кармана серебряный
портсигар, старинной работы, с вензелем "Я.Б", переплетённый изящным
узором.
Всеволожский раскрыл портсигар, достал карты, осторожно покрутил в
руках.
- Две дамы червей и семёрка бубей. Символы бубей и червей
дополнены... и ещё значки какие-то, - говорил Глеб задумчиво, - буби
напоминают стрелку компаса, хотя вот... на концах, тут в углу "ласточкин
хвост" изображен. А черви вот тут, в левом углу, стекают каплями крови, а тут 
19
белые капли, то ли дождя, то ли росы. И цифры, знаки расположены не
случайно. Я с удовольствием поработаю с этим Кодом, - он потер ладони в
предвкушении увлекательной игры.
- Почему вы сравнили капли с росой? - Спросил Джеймс, - редкая
аналогия.
- Брюс - великий алхимик. А у них роса, ртуть и сера - важнейшие
компоненты Великого Делания, - ответил Глеб.
- Молодец! Уже расшифровываете. Но мне следует посвятить вас в ещё
одну историю, - важно сказал Наблюдатель.
- Ещё? Ещё одна дама? - шутя спросил гость.
Джеймс Гордон почему-то вздрогнул и медленно проговорил:
- А ведь вправду вы обладаете невероятной интуицией. Но про вторую
даму я умолчу. Это лишь мои "жидкие" догадки или, точнее, предположения,
версии. Нет, история иная. Давайте прежде осушим по стаканчику скотча,
выкурим по сигаре и помолчим. Передохнём.
Через десять минут Гордон бодрым, торжественным тоном начал:
- Вы становитесь членом нашей Структуры. Ваш дядя называет её по
старинке Орденом, я - Ложей, молодёжь наша - Матрицей. Не важно. После
публикации "Игры в бисер" Структура не такая уже тайная, но тщательно
закрытая, доступа к ней нет. И хитроумно организована! Итак, после двух
мировых войн, нанесших гигантский ущерб духовности человека и оставивших
неизлечимые раны (даже бреши) в высококультурном слое, Игра перестала
ставить перед собой цели влияния во внутригосударственных и
межгосударственных сферах. Мы - вне политики и экономики!
- А так может быть? - искренне не мог поверить Глеб Сергеевич, работая
в международных отношениях много лет.
Лицо Наблюдателя стало острым, надменным и даже немного злым.
Лицом Постороннего.
20
- Вы, Всеволожский, как относитесь, ну, например, к Государственной
Думе нашей? Что-то способна она решать?
Глеб не любил остроты́ в разговорах и спасался всегда юмором.
- Вы же сами и ответили: "как". "Как и пук". Дедушки сочиняли "Чук и
Гек", внучки́ делают "Как и пук".
Джеймс улыбнулся, оценив остро́ту.
- Теперь главная задача - находить и помогать людям, отмеченным
особыми дарами. Такой, знаете, культурологической и научной элите,
знаковым отдельным фигурам. Мы их называем фигурантами Игры. Они могут
быть членами Структуры. Но могут даже и не знать о ней. Особо мы выделяем
из всех фигурантов "структурантов", то есть оболочки из параллельного мира в
телесном обличье. Мы, я и ваш дядя, подозреваем, что эта Мона из них. Не
буду сейчас комментировать наши предположения... Всё поле Игры
матричное. Клетки, ячейки, уровни, соты по структурам связи. Связывают всё
энергетические Коэффициенты Влияния. Чаще всего определённые с помощью
привычных инструментов нашей цивилизации: математика, музыка,
литература, шахматы и, разумеется, вся герметика от Пифагора до Лотмана. В
структуре есть Мастера Игры, например, ваш покорный слуга, ваш дядя и
упомянутый покойный Юрий Михайлович - лучший семиотик культуры за
последние сто лет. Все Мастера всех звеньев одного значения (смысла)
подчиняются Магистру Игры. В звеньях ещё работают Консультанты,
Наблюдатели, Координаторы, Старшие Координаторы и тому подобное. Это
уже не звания, а должности.
- Сложная иерархия, - заметил Глеб.
- Привыкнете. Вот я - Консультант и Наблюдатель в Центральном
(внутри Садового кольца) округе Москвы, а Мастер я в структуре музыки, Ваш
дядя - Старший Координатор в Санкт-Петербурге и Мастер в живописи и
философии. Я ещё знаю, например, несколько, "замкадышей",
координирующих районы Астафьево, Дубровицы, Архангельское, Барвиха, 
21
Горки, Переделкино, Сколково. Неслабый, заметьте, райончик! Ну, ладно...
Вот мы и должны находить, сохранять, помогать и помнить. А вы, дорогой
Глеб, если выполните наше задание, - Мастер замялся, - ...вам положат титул
Мастера, а должность - уж не ведаю.
- Заманчивая перспектива! Все-таки титул или звание? - улыбнулся Глеб.
- Это хорошо, что вы - человек с юмором. Титул... звание...
назначение... Ерунда. А вот отказываться будет уже нельзя!
- А сейчас?
- И сейчас нельзя! - музыкант расхохотался, но тут же сделал
озабоченное, даже прискорбное лицо, - Я... вы прошли наш, скажем так,
скромный обряд посвящения. Точнее, первый его этап.
- А если я просто не справлюсь с вашим загадочным заданием? В
математике есть раздел "Теория игр", и там (да и в других разделах) есть так
называемые некорректные задачи, в коих нет однозначного решения...
- Вот и прекрасно, что вы всё понимаете и на всё согласны, - хитрому
Гордону хотелось закончить разговор. Он устал немного.
- Но...
- Без "но", - на лице Консультанта появилась обаятельно-людоедская
улыбочка, - Как сказал Ежи Лец: "Вечная загадка не та, у которой вообще нет
разгадки, а та, у которой разгадка всякий день новая".
Он дал ещё несколько инструкций Всеволожскому. Они ещё посидели
молча, потягивая виски и покуривая, молча пожали друг другу руки и молча,
поглядев друг другу в глаза, расстались.
Когда Глеб Сергеевич вышел на улицу, небо было затянуто тучами. Вот-
вот пойдёт дождь. Но одно пятно, напоминавшее по форме сову, было
розоватое, и пока Глеб шел к машине, оно менялось по форме и цвету: вот уже
лиловое, а вот фиолетовое. Садясь в машину, он ещё раз поднял голову: среди
серого неба было чёрное пятно в форме ворона с раскрытым клювом. Глеб 
22
вспомнил знаменитое стихотворение Э. По, где ворон кричал: "Никогда!". Он
включил радио. Антонов пел: "Мечты сбываются...". Теория игр.
-- 3 --
В старом стеганом халате, под которым на голое тело надета фуфайка из
собачьей шерсти, ещё и подпоясанная на пояснице толстым платом, в валенках-
катанках, подшитых толстой кожей, за полночь семнадцатого апреля одна
тысяча тридцать пятого года в обширный полуподвал своего дома, где
находилась химическая лаборатория, вошёл генерал-фельдмаршал, ученый и
колдун, бывший сенатор и чернокнижник, граф Яков Вилимович Брюс.
Подагра невыносимо мучила, не было сустава в организме этого
человека, который бы не возопил о боли. "Нарушен, совершенно нарушен у
меня обмен веществ... и сосуды... Да, укатали Сивку-бурку крутые горки", -
подумал граф в сотый раз, тяжело опустившись в кресло и положив палку-
трость к себе на колени. Прикреплённый к палке шнурок он предусмотрительно
надел на запястье руки: если палка упадёт, а его "прихватит за спину", из
подвала ему выбраться будет сложновато. Он ослабил узел платка, расстегнул
верхние две пуговицы фуфайки. Это фуфайку ему связала жена, ушедшая из
жизни уже давно, в одна тысяча семьсот двадцать восьмом. Лаборатория, да
ещё башенка с часами на крыше, где была устроена им небольшая
обсерватория, были самыми дорогими сердцу местами в доме. Да ещё
библиотека. Была жена, была библиотека, была, была... Слово "было" все чаще
приходило на ум, взбалтывая в уставшей голове и одинокой душе бестолковую
мыслемешалку из обрывков воспоминаний.
Да, он всю жизнь любил уединение, и ему всегда было его недостаточно.
Но одиночество - это совсем другое дело. Ему шестьдесят пять. Когда-то (да
ведь буквально пять лет назад ещё!) голова его была светла, трудолюбие,
прилежание и организованность бесконечными и интуиция отменной. Острый
ум и чуткая, спокойная душа могли улавливать гармонию миллионов 
23
энергетических вибраций вокруг. Это привлекало в нём его наставника, друга и
благодетеля Петра Великого, бок о бок с которым Яков прожил всю жизнь
императора: с потешного войска до самой его смерти в одна тысяча семьсот
двадцать пятом году. Или другой великий, великий по-другому... Почему
гениальный Исаак Ньютон был так искренен и благожелателен с ним? Почему
открывал Якову такие самые секретные свои, оккультные, сокровенные мысли
о мире, об алхимии, мистицизме. Он ведь не открыл их более никому и
учеников не имел. И что люди знают о Ньютоне? Да, открыл главнейшие
законы в механике, математике, оптике... Но это лишь в проявленном,
реальном внешнем мире. А сколько он сделал в мире невидимом! И сколько не
успел! И он, граф Брюс, сколько не успел, не смог! Он, фельдмаршал,
шотландец (как и Ньютон) по крови отдал полюбившейся России, "трудам
державства и войны" всю жизнь! А любимой науке, кабинетной тишине среди
книг, аккуратной лабораторной работе, этому своему главному увлечению -
алхимии, созерцанию звездного неба в телескоп, всегда оставались крохи
времени. Он был вынужден красть их у сна. Он завидовал Ньютону, другим
европейским ученым. Да, Исаак возглавил Монетный двор Англии, и он, Яков,
возглавил Монетный двор в России, но для Ньютона это была "единственная
дельная забота", а для него одно из множества дел и поручений царя. Самый
счастливый и свободный для науки год - год его пребывания в Англии во время
Великого посольства. Как много он дал, этот год! И как потом много пришлось
заплатить за вольный воздух Европы! Петр I "вздыбил" Россию и все "гнал-
гнал своих коней", все подстегивал. И коней, и друзей-сподвижников.
С удовольствием вспоминались несколько лет исследовательской работы
в Сухаревой башне, его малой "державе", его "вотчине". Первые годы жизни в
Глинках снова вернули воздух свободы, и можно было в полную меру
отдаваться творческим изысканиям, но смерть жены, дорогой Марфы
Андреевны, да и прожитые годы отняли привычные для Якова силы, 
24
необходимые для его "полной меры". Сегодня как раз година смерти - семь лет
как нет Марфушки. Тяжело.
После смерти Петра Алексеевича, матушка Екатерина, ставшая
императрицей, уважила просьбу Якова Вилимовича "удалиться от службы",
дала ему чин фельдмаршала и лестную государеву грамоту: "...к пользе
российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый
того сыскатель...". И пенсион, достойный заслуг и звании́
, был величайше
пожалован.
...На улице поднялся ветер и низкое, но широкое окно полуподвала
открылось немного, заставив колыхнуться огонь свечей. В двух огромных
колбах, стоящих на большом дубовом, почерневшем от влаги и старости,
изъязвлённом химическими реактивами столе, отобразилось лицо графа,
искажённое выпуклыми стеклами и раздвоенное ими. "Трещины" на
переносице и подбородке усиливали эффект раздвоения. Эти "трещины"
присущи были лицу графа с молодых лет, но вот одрябшие щеки обвисли лишь
в последние годы. Ледяные, чуть на выкате глаза, были тревожными, с
нависшими веками, и вместе со щеками делали лицо фельдмаршала
беспокойно-сердитым. Да, Яков Вилимович был беспокоен и сердит на себя.
Он чувствовал истечение жизненных сил. Чувствовал страх. Чувствовал
приближение смерти. Но он и ждал её! Ждал, чтобы сделать главный, может
быть последний опыт в своей жизни! А страх мешал! Страх не от того, что
жизнь закончилась, а от того, что сможет ли он в очередной раз сделать так,
чтобы жизнь возродилась. На сей раз его собственная. И он ходил, все
спускался в свои подвалы, где всегда искал и находил Источники и Места
Силы. Не боялся он ни раздвоений, ни "раздесятирений", сам ведь много раз
проделывал такие штуки с раздвоением и отводом глаз. Была, была в нем эта
волшебная энергия и чудотворная сила. Но любой колдун делается стариком.
Зачем глупые люди изображают в своих сказках колдунов стариками? Старый -
мудрый, но слабый. А раньше проделывал, ей-ей, много было проделок. Много 
25
эпатировал, на публику, специально... Грешен! Чаще, конечно, по делу, когда
надобно... Бывала и надобность создавать вокруг себя и своего имени легенду
средневекового колдуна.
Яков Вилимович сидел неподвижно, почти не мигая. Только тонкие
кривящиеся губы шевелились иногда беззвучно. А бывало слова всё же
выходили наружу. Вот сейчас он довольно внятно произнес: "Я всегда имел
несчастный характер, слишком мягкий, слишком противоречивый. Сильным я
был только для дела, для России, для моего Петра". Граф достал трубку с
длинным мундштуком, изготовленную мастером-голландцем по его
специальному заказу. Заправил её сухой травкой с табаком по своему рецепту.
Травки эти особые и табачок очень качественный ему доставляли с Востока,
ближнего и дальнего. Взял в руку свечу, прикурил от её огня. Сладкий туман
повис в лаборатории. Мысли постепенно успокаивались, стали
доброжелательными к хозяину. Кольца дыма поднимались вверх, расширялись,
переплетались друг с другом. Их пронизывали лучи только восходящего
солнца. Генерал удовлетворительно отметил, что эта комбинация, кольцево-
радиальная геометрия - план устройства земного, подземного и надземного. По
такому его плану после пожара одна тысяча семьсот тринадцатого года начали
отстраивать Москву. Так надобно прокладывать дороги и под землей. Такой он
сделал структуру подземелий в Сухаревой башне и здесь у себя в Глинках. В
этом лабиринте бродить мог лишь один он. Все-то думают, что он строит эти
хитроумные длиннющие подземелья, чтобы что-то прятать в них или общаться
с Нечистой силой. Вот поговаривают, что моя пресловутая "Черная Книга"
спрятана в подземном тайнике. Глупцы! Я лишь строю Источники и Места
моей Силы. А на земле тоже они есть... Эх, построить бы дом Учености на
Воробьевых горах! И выше Сухаревой... И из-под земли к небу!
Яков медленно встал, опираясь на палку и стол, оглядел комнату. Вот
горн для плавки металлов и нагревания составов. Давно скучает, дружок мой.
Вот вытяжной шкаф, вот шкафы с химической посудой и реактивами. 
26
Прощаюсь, прощаюсь... По полу, по стенам, по шкафам и столу ползли лучики
света. Фельдмаршал задул свечи. Он любил именно полутемноту. День-ночь,
свет-тень, верх-низ, видимое-невидимое не были для него непримиримыми
противоположностями. Так учил Ньютон. И ещё учил: "Все, что мы видим,
осязаем, слышим, вообще чувствуем и о чем думаем, может быть описано
числом". Да, число имеет Силу. Сила выражается количеством. Но не только.
"Есть в числах оккультная символика, связи и принципы. Нужно искать меру
отношений и выражать её точной формулой". Брюс помнил тонкие, длинные
пальцы ученого, тонкие, чуть брезгливые губы Исаака. Как трепетно эти
пальцы прикасалась к магическим книгам. Это Ньютон подсказал имена
авторов, которые необходимы Якову как воздух, если он хочет стать истинным
эзотериком. Книги Корнелиуса Агриппы Неттесгеймского, учение древних
иудеев - Кабалла, "Книга творения", труды мифического Гермеса Трисмегиста,
"Священное слово" Пифагора. Это Учителя, за ними уже Платон и Аристотель.
Наверное им тоже бывало страшно. Страшно близко приближаться к
Замыслу Творца. И кто открывает людям заповедные Врата Познания? Может
дьявол, может он искушает всех гениев? И они все - слуги его? Может это
Диавол обустроил так Землю, а Бог ждёт, что люди спасутся? Очень даже
вероятно. Во всяком случае ясно одно: войти в эти Врата можно лишь
добровольно искусившись Тайной Знания и за высокую, очень высокую плату.
Ученный внимательно смотрел на любимый массивный дубовый стол.
Этот стол он смастерил сам. Как сам смастерил и хитроумнейшую потайную
дверь в заветную комнату в подвале, где хранил баночки с животворящими
порошками, сосуды с эликсирами жизни и, наконец, склянку с Живой водой.
Эта склянка была уже наполнена достаточным объемом и ждала применения.
Чертежи стола и двери он взял из брошюры, которую подарил ему Ньютон.
Ему она досталась от странного человека, который называл себя масоном и был
осколком разогнанного Ордена тамплиеров. Да, в истории человечества идеи
богоизбранничества, сверхчеловека снова и снова возрождаются из пепла 
27
сгоревших судеб непростых людей, древних сверхчеловеков. Исаак намекнул
Якову о появляющихся по Европе масонских ложах, но тот вежливо заметил
ученому, что "вольных каменщиков" он разумеет как истинно вольных,
рассматривает их как единичных, изолированных алхимиков и философов и не
приемлет в этих вопросах объединений, тем более с политическими целями.
Ньютону понравились тогда слова Брюса: "Свой Дар каждый мистик должен
взращивать сам, долгими годами, упорным трудом, в тихом уединении,
вслушиваясь в себя и вглядываясь в Природу". Сказал, помнится, тогда Исаак:
"Вы, уважаемый Яков, правы. И должен заметить вам по сему поводу, что,
несмотря на то, что твой царь Пётр - великий государь, он не годится по
причине своей горячности в эзотерики, и посвящать его в наши разговоры с
тобой не следует".
Яков Вилимович сел на высокий табурет возле стола, отложил трубку,
подвинул к себе кальян, подаренный ему одним персидским купцом. Растворы
он опять же готовил сам, по своему рецепту. Любимые были названы им
"Всевидящее око", "Сон Агриппы" и "Грезы звездочета". Он давно поменял
для себя время суток, и скоро он отправится поспать. Заправил кальян
"Грезами", затянулся несколько раз и принялся рассматривать свой стол. Это
рассеянное рассматривание тоже стало традицией последнего времени.
Мозаичное покрытие из чёрной и белой плитки должно было символизировать
свет и тьму. Были в мозаике и череп с двумя костями, и циркуль, и кирочка, и
угольник. Были и другие символы Мастера. Но главное - форма стола:
неправильный шестиугольник, напоминающий форму гроба. Множество
пузатых бутылей темного стекла, колбы, пробирки. Некоторые сосуды
соединены трубками. Ступы и пестики, ушаты и кадки, перегонный куб.
Вытяжное устройство над столом и светильник затянуты паутиной. Всюду
пыль.
"Нужно прибраться", - вымолвил граф. Он уже более месяца не ставил
опыты. Протирая шерстяной тряпицей, он неспешно убрал в шкафы песочные 
28
часы, чернильный прибор, тетрадь и всю посуду. Бережно повесил на крючок
кожаный фартук, судя по пятнам "видавший виды". Снова сел на высокий стул
и затянулся несколько раз. Кальян со стола он убирать не стал. "Грезы"
немного подняли настроение. Эх, как весело в этих колбах и колбочках кипели
и булькали разноцветные жидкости, как кипели и булькали его надежды.
Надежды жить лет триста и вернуть ушедших любимых...
Как забавно было наблюдать украдкой во время опытов за любопытными
крестьянскими детьми, порой взбиравшихся на ближайшие к дому деревья и
пытающиеся хоть краешком глаза увидеть, какое сейчас зелье готовит барин,
колдун Брюс. Вряд ли что-то можно было рассмотреть, но рассказы детишек
были впечатляющими. Молодцы! Выдумка и фантазия похвальны. Но когда
порой по ночам начинали сыпаться искры, все грохотало и из окон лаборатории
вылетали стекла, простые люди убеждали себя: не фантазии детские это, а
барин впрямь связан с Диаволом.
Да-а-а... Не горит теперь всю ночь напролет свет в кабинете на втором
этаже. Нет там более богатейшей библиотеки редчайших книг. Всю жизнь
собирал. По всему свету. Нет и астрономических приборов в его обсерватории
на крыше. Прочих хитроумных приборов по механике и оптике тоже уже нет.
Он закончил исследования... В этой жизни, в этой части её.
"На многих подводах библиотека должна была быть вывезена в Москву.
И ездил я часто в Москву из Глинок, подбирая якобы дом для жительства. Мол,
хочется снова жить в Москве, завести учеников, работать в Сухаревой башне.
Школы там новые открыть. Навроде Кембриджа. И библиотеку направляю для
этих целей. Усадьбу в Глинках оставляю племяннику Александру, сыну брата
Романа. Но он и ещё верный друг, Василий Никитин Татищев, должны помочь
в обустройстве Академий и в Москве, и в Петербурге. Три месяца назад
Александр действительно вывез библиотеку. Всю, с самыми редкими книгами
по оккультизму, астрологии, древней медицине, описания трав, руд и
минералов. Но не вся библиотека добралась до места!". Пропали записки Брюса 
29
и те самые главные книги. "А племяннику нужно было тотчас же уехать за
границу, в Шотландию. Нужно повидать родину предков".
Яков возмущался и негодовал! Конечно, притворно. Это ведь он сам
придумал планы вывоза, и пути, и пункты доставки книг и приборов.
Коварный, многоходовой план! А приборы тоже на нескольких подводах он
отправил якобы в Петербург. Уж коль скоро там Пётр и Екатерина затеяли
Академию ("потешную", впрочем, на взгляд Якова Вилимовича), пусть примут
мои подарки. Этим вояжём руководил Татищев. Тот все организовал, а потом,
раз он был первым помощником Якова по горнорудным делам, неотложно
отправился на Урал. И опять два ящика пропали! Пропал даже специальный
курьер, их сопровождающий. Граф топал ногами и кричал: "Нет в России
порядка после Петра Великого! Десяти верст нельзя проехать, чтобы что-
нибудь не украли!". Сам-то знал, куда тайком эти ящички отправились. В
обоих случаях были организованы ложные следы, мастерски, по-брюсовски. А
книги, записки пусть пока хранятся в тайниках, о которых знают только
Александр и Василий. Верные люди. Им сказал ещё: "Пусть полежат до той
поры, пока сама Судьба и мои царицы не потребуют явить всё миру". Добавил
ещё грустно после паузы: "Если сами явятся". Даже близкие не всегда
понимали странности и загадки Брюса.
-- 4 --
Граф вышел из лаборатории, но не пошел по обыкновению в спальню. Он
направился в подземелье. Надо успеть навести порядок, там, куда слугу Никиту
он не часто пускал. И попрощаться со всеми надо. Времени-то в обрез.
Спустился на два пролета лестницы вниз, прошел десяток метров, ещё
спустился, повернул, ещё прошел пятьдесят метров, повернул, прошел, снова
поднялся на несколько ступеней. Случайному наблюдателю, даже шедшему
следом за ним, невозможно было отследить те прикосновения к стенам, в 
30
результате которых начинали двигаться потайные рычаги, двигаться каменные
и металлические плиты-запоры. Вот она, заветная дверь!
"Хм, - подумал граф, - говорили, что Демидов у себя в Невьянске
построил замок. Башню... С подземельями... А что? Хитер, очень хитер этот
русский мужик. Да и тайны гор Уральских ведает, с колдуньей тамошней
знается. Много неведомого, сокрытого в природе, а руд и минералов в земле
российской сколько!
Вот Василий сказывал про сию башню: террасами уходит кверху, на
европейский манер". Яков вспомнил, как защитил однажды Татищева от
клеветы "Демидыча", как называл заводчика Петр. И перед Меншиковым, и
перед Петром защитил..." А напугался "Демидыч" как! Пусть неповадно
будет: грешишь сам, так честных людей не марай. Ещё Василий сказывал про
сию башню, что наклонная она чуток. Но часы на башне идут исправно, и
флюгер верно работает. Что-то есть под башенкой-то, есть! Руда тяжелая какая,
металл магнитный, ртуть?"
Яков Вилимович застегнул фуфайку, потуже перевязал халат. Сыро в
подвале. А у него подагра... "И император Петр ею страдал, и Македонский.
Хм, говорят, что подагра, как и эпилепсия - болезнь титанов".
Дверь. Он сделал её сам по ньютоновым чертежам. Верней, по рисункам
старых мистиков, что показал Исаак. Называлась она у них "Воскресение". А
ему и нужно воскрешение за этой дверью! Снова изображения черепа, двух
костей, циркуля, угольника... Надпись "IEHOVA". Дверь в форме
равнобедренной трапеции с секретцем знатным. Изготовлена их меди, серебра
и разнообразных минералов в инкрустациях.
Яков вошел, достал из кармана халата ключ, открыл шкаф. Шкаф тоже
особенный. На двери герб философского камня: лев, волк и дракон,
пытающийся проглотить свой собственный хвост. Граф аккуратно достал
волшебные коробочки, склянки, бутылки, обтёр с них пыль и направился
обратно в лабораторию. "Хранилище мое, жди меня!" Генерал пошел наверх, 
31
руки и колени предательски дрожали. Бережней, не спеша, шаг за шагом...
"Что за ноги там, в окне? Кольнуло в сердце. О, Боже! Да это Франц, садовник!
Нервы никуда... а Дело нужно будет сделать спокойно. Воскрешение - дело не
суетное".
Восемь утра. Солнце встало, утро теплое, доброе. Граф вышел во двор,
снял теплый халат, сел в кресло на небольшой террасе. Франц уже направился к
озеру, вокруг которого густо рос папоротник. Брюс специально пять лет назад
отвел возле озера мелководную заводь, насадил папоротник. Тот впоследствии
густо разросся вокруг всего озера, чему Яков Вилимович был рад. С листьев
папоротника в апреле-мае Агриппа и многие другие алхимики рекомендовали
собирать росу - важнейший элемент в Великом Делании. И Священное писание
сказует: "Да благословит Господь землю его вожделенными дарами неба,
росою...". И на картинах средневековых алхимиков буквально изображена
процедура сбора росы в чаши. Яков вспомнил цитату из одной старинной
книги: "Наша роса, наша материя - это небесное, семенное, чистое, волнующее,
девственное, космическое". Сначала он собирал росу сам, а теперь Франц
утром собирает множество склянок с жидкостью, сливает, а под вечер
расставляет их обратно.
- Франц! - окликнул садовника Брюс, - Собирать росу для меня больше
не нужно.
Он встал из кресла и пошел вдоль главной аллеи. Теперь он размышлял о
Елизавете Петровне, дочери Петра Первый. Он полагал заранее ещё при
восшествии на престол Екатерины, что начинания Петра Алексеевича
Державнейшего пойдут прахом. Екатерина и опиралась-то на старую
петровскую гвардию: А.Д. Меншиков, П.А. Толстой, П.И. Ягужинский и
Феофан Прокопович. Но что она ведала? Предавалась празднествам слишком, а
Алексашка с Петром Вторым, совсем юнцом, заигрывать стал, дочь свою
Марию "подкладывать". По этой же дорожке прошёл князь А.Г. Долгоруков со
своей Катенькой. Ну и докатились. Сначала Меншикова с семьей в Сибирь, 
32
потом и других, всю компанию интриганов. Ладно хоть за Глинки, которые
купил у Долгорукова сразу деньги сполна отдал. Не хотелось бы умирать
должником. Но и дождаться воцарения своей любимицы, умницы и красавицы
Елизаветы, не судьба, видать. Что ж, во всяком случае, он-то, Яков Вилимович,
вовремя подал в отставку. Не хотел участвовать в политической игре. Да и
возраст не тот, силы не те, а, главное, хозяева России не те. Вот наградила
Екатерина "фельдмаршалом" и... забыла. И все забыли. И Слава Богу!
Можно ли считать позицию этакую отступничеством? Вряд ли. Да,
человек он мягкого, вернее, спокойного нрава. Ни честолюбием излишним, ни
завистью, ни жадностью не обременен. Кроме того, он - лютеранин, на рожон,
как русские, лезть не любил! А убеждения свои отстаивал бесстрашно. И
воевал геройски. Главное - не воровал! Алексашка Меншиков недолюбливал.
Взаимно. Он, светлейший, хоть и дразнился, показывая длинный нос Якова
Вилимовича, побаивался: вдруг порчу какую наведёт.
Чинами и званиями батюшкой-самодержцем Петром Брюс обижен не
был. После Полтавы орден Андрея Первозванного был пожалован. Большая
честь! Главный Орден России, и он, шотландец Брюс, награду сию один из
первых получил. После Северной войны был титулован в графское
достоинство. Хотел ему император даже чин тайного советника дать, но Яков
кое-как вежливо отказался. Не любил он совещания-заседания, подписи под
"политесными" бумагами ставить. И так ведь сенатором прослужил, да и
дипломатом немного. Если честно, заседания Сената, бывало, прогуливал. То
раздвоение себе учинял, то глаза отводил. И подпись его на бумагах
"нечистых" не осталась. Бывает, гневается государь: "почто не подписал?". А
он: "Да вот она". А потом и исчезает подпись-то! Но Президентом Берг -
коллегии исправно прослужил. Нравилось инженерные, горнорудные,
металлоплавильные дела обустраивать. Он - слуга государева дела, а не холуй
царский!
33
Уйдя в отставку, Яков Вилимович заскучал. Он - человек, кипящий
энергией. Но бесстрастный, в отличие от любимого Петра Алексеевича.
Поселился он, переехав из Петербурга в Москву, с Марфушкой в Немецкой
слободе, в старом своём доме. Да не обустроишь в городском доме ни
лабораторию, ни обсерваторию. А без них никак. Но повезло: сенатор
Долгоруков продавал свое подмосковное имение в Глинках. Ха, из
воспитателей Петра Второй в тести к нему наметил! Яков Вилимович
скорейшим образом оформил сделку купли-продажи. Усадьба-то близко, в
сорока двух верстах от Москвы. Хоть барский дом и хозпостройки все пришли
в негодность, энергичного Брюса сие обстоятельство не смущало. Он все
перестроил по-своему, на современный лад, в европейском стиле. И главный
усадебный дом, и парк. Ему не нужны архитекторы, ему нужны покой и
секретность.
Надо сказать, что подобная по замыслу и стилю, но небольшого размера
дача у него уже была. Близ Финского залива. Теперь он построил усадьбу,
достойную фельдмаршала... И ученого-оккультиста, с сетью подземных ходов,
тянущихся аж до озера.
Ах, жена, ах, Марфуша... не уберег, не смог помочь... Брюс был в эти
дни, когда Марфа Андреевна заболела и вдруг скончалась, на Финской даче. На
этой даче он много лет тайно хранил забальзамированные особым образом, по
его методике, тела двух любимых дочек, умерших в детстве. Но умерших для
всех, в обыденном смысле, а для него, алхимика Брюса, уснувших до времени.
Он уже нашел, нашел у тех же Авиценны, Парацельса и других гениев
медицины древности и средневековья новый, надежнее прежнего рецепт
оживления, но не был уверен. Не был уверен, так как и прежний метод, и новый
были разработаны и опробованы (и им тоже!) на собаках и людях, хоть и
старых, совершенно одряхлевших, но живых. А тогда, в апреле одна тысяча
семьсот двадцать восьмого года, ему нужно, крайне важно было быть на даче и
вместе с лекарем Иоганном, присматривающим за телами, да и всем 
34
хозяйством, собирать апрельскую росу. Но что-то мешало ему сделать
операцию, и он вернулся в Глинки. Ехал он от Петербурга до Москвы с
хорошими мыслями, что вот готов, совсем уже готов его новый дом, любимое
детище - усадьба, и будут они с Марфой там жить дружно и счастливо. Мысли
были хорошими, а на подъезде к Москве заныло сердце. Почувствовало утрату.
Её, жены, уже нет на земле четвертый день, она в земле, а накануне были
третины. Гонца, мужика местного, сразу послали за Брюсом, да где-то
разминулись. Яков Вилимович весь день пробыл на могиле, казнился, винил
себя. Но поделать уже ничего не мог. Нет! Нет! Его пронзила мысль: "Это
судьба взяла с него Плату за спасение, возрождение двух других жизней,
дочерей". Он будто услышал голос жены из могилы: "Езжай! Спасай!
Умоляю!"
Как подброшенный, вскочил он в коляску и менее чем за двое суток
доехал до дачи. Опешившему Иоганну велел готовить инструменты.
Каждую из дочек требуется прооперировать в течение не более получаса.
Серьезной операции на сердце с одновременным вскрытием черепной коробки
организм человеческий выдержать не сможет. Нет пока у Якова такой
возможности. Да, тела законсервированные, будто неживые. Но суть его метода
- встряска головного мозга и сердца практически одновременно с
энергетической поддержкой. Значит в сердце, точнее в предсердие - укол, но
сначала вены освежить кровью с росой. В какой дозе? Это "узкое" место... И
ещё есть одно самое сложное при манипуляциях в мозгу. Яков Вилимович
поставил перед собой на подоконник склянки с росой. Темнеет, нужно
торопиться. Иоганн на столе уже готовит первую девочку, разложил все
инструменты, материалы, порошки и бальзамы. "Сколько?..." Две, три или
четыре склянки влить? У Парацельса неясно по поводу дозы изложено. Имя-то
какое чудное: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. Пять склянок
и возьму! Да, этот гениальный Бомбаст "взорвал" всю древнюю медицину.
Многое там пересмотрел. Но, главное, ввел в медицину химию и алхимию! И 
35
энергию тонкого мира! Он называл её "внутренней звездой". Мысль становится
материальной. Да, надо "вселить" и в мозг, и в сердце разум и душу.
На подоконнике в углу истерично билась бабочка, мешала Брюсу
окончательно сосредоточиться. Вдруг эта бабочка сложила крылья и замерла.
Умерла? Яков нахмурил брови так, что складка-трещина на лбу у переносицы
стала горячей. "У древних греков душа явлена в образе бабочки или крылатой
девушки. Эх, что же ты...". Но вот крылья бабочки вздрогнули, и она их
расправила, вспорхнула и вылетела в окно.
...Вот и все. Операции закончены удачно! Есть дыхание, сердцебиение,
циркуляция крови. То, что его "принцессы" будут теперь жить, Яков почти не
сомневался, а вот сколько лет. Авиценна считал, что при постоянной
"подпитке" росою организм будет функционировать нормально до 300 лет, но
Агриппа советовал ещё постоянно "зажигать световую искру", творящий мир
импульс, творческую способность воображения, чувствующую вибрацию
далеких звезд. У розенкрейцеров герметика была удачно замешана с иудейской,
египетской, эллинской и восточной философией и мистериальными культами.
Но они тайны сии держат в строжайшем секрете!
Пройдя по парадной аллее метров сто, граф развернулся и пошел обратно.
Он вновь любовался своим домом. Напоминает римские палаццо пятнадцатого
века. Южный фасад с двухъярусной лоджией. Нижний этаж украшает
рустованная аркада. Верхний украшен спаренными колоннами коринфского
ордена. Боковые части в виде эркеров - ризалитов выступают вперед. Вон
любимый балкон с пилястрами. А вон в замковых камнях над окнами
демонические маски. Берегут дом от всяческого зла.
Вошел в дом, в свой просторный кабинет. Прилег на софу. Взгляд
блуждает по стенам, мебели, будто отыскивая некую подсказку. Граф
прикрывает глаза на несколько минут, снова открывает... Огромный
письменный стол, пустой сейчас, пустые и книжные шкафы вдоль стен. "Будто
приготовленные на казнь. Ждут приглашения". Он позвонил в колокольчик. 
36
Вошел слуга Никита, рослый, сорокалетний, сутулый мужик с грустным лицом,
чем-то повторяющим морду любимой лошади Петра - Лизетты. Яков
Владимирович обожал лошадей. Конюшня в усадьбе - на зависть. Старых кляч
граф усыплял сам, препарировал, делая лекарства, бальзамы, вытяжки,
особенно из лошадиных костей. Народившихся и молодых жеребцов тоже
использовал. Никита служил у него уже двенадцать лет. Преданный, толковый
и расторопный.
- Через час подавай. Накрывай в столовой... И не забудь... впрочем...
ступай.
Слуга направился к двери. Барин смотрел на его руки - ловкие, крепкие.
И все же... сможет ли? Ведь не дровосек и не мясник.
- Постой, братец. Скажи-ка, испытания делаешь? На моей гильотинке?
Не забудь: у тебя на все про все не более двух минут! И абсолютное
спокойствие. Завтра ещё раз проверю. И не чучело, а приготовь-ка к экзамену
крупного кабанчика.
Когда слуга ушёл, Яков достал один из трёх оставшихся фолиантов,
которые он хранил в ящике бюро. Эта книга, написанная китайским алхимиком
двенадцатого века, была важна графу тем, что там наиболее подробно описаны
чакры, их назначение. Закладками в книге служили рисунки Леонардо и, в
частности, будто распятая, фигура человека. "Может всё-таки поручить дело
тому деревенскому мяснику, так ловко коловшему и разделывающему
скотину?" Мясник этот, кажется, его звали Кузьмич, был всегда нетрезв, но
удары огромным топором наносил удивительно точно. С последним ударом
Кузьмич сам падал оземь и сразу начинал храпеть. "Нет, нет... нельзя... нельзя
с такой энергетикой".
"Жизнь - случайность, смерть - закономерность", - вспомнил Яков фразу
из Теофраста Бомбаста. Закономерности и поддаются изучению". "Так-то так, -
думал Яков, - но слова тоже могут быть случайными, теория - сухой. Жизнь
зиждется на эксперименте! На миллионах экспериментах, которые ставит 
37
Природа".
...Вот уже несколько лет, как фельдмаршал следил за качеством питания.
Да и режим питания старался выдерживать. Ведь раньше он, как и Петр
Алексеевич, вечно бывшие в трудах и заботах, ели на скорую руку простую, но
сытную пищу. А царь вообще имел привычку трапезничать или писать что-то
на пеньке, держа тетрадь или тарелку на коленке. Сейчас Брюсу нужна пища
разнообразная, богатая витаминами и минералами. Обмен веществ нужно
выровнять, этот механизм должен стать отменно работающим. Конечно, с
привычкой ученого работать по ночам, увлекаться исследованиями, не
выдерживать режим приема пищи слово "отменный" следовало заменить на
"удовлетворительно".
Плотный завтрак в десять - одиннадцать часов, потом сон до пяти -
шести часов, затем чаевничание с легкими закусками, далее прогулки, чтение,
хозяйственные дела до девяти - десяти часов, наконец, полновесный ужин до
полуночи и работа, работа всю ночь до утра. Теперь работы нет, нет и чтения.
Только думы, думы... и дрёма.
И сейчас граф дремал. Он любил небольшие сны-воспоминания, когда
через пятнадцать - двадцать минут дремы можно взбодриться приятными
воспоминаниями, усиленные сонной фантазией. На сей раз ему "приснилась"
его любимая "проделка" с "цветочной девушкой". Бывало это лет двадцать-
тридцать назад, когда гостям в Московском доме Якова Вилимовича кушанья
подавала эта девушка. Красавица необыкновенная: шея, плечи сахарной
белизны, пышные волосы, вдохновенное лицо, открытые глаза, ротик, тоже
приоткрытый как раз для поцелуя. Даже графы влюблялись до беспамятства.
- Но почему она все время молчит? - удивлялись гости.
Яков делал значительное лицо, подходил к девушке:
- Поелику она - нерождённая!"
Затем хозяин выдергивал из её волос шпенёк (деревянную палочку), и та
вся рассыпалась цветами.
38
Много об этом "фокусе" говорили люди. И когда Брюс поселился в
Глинках и жаждал лишь покоя, новые соседние помещики и прежние
московские знакомцы стали напрашиваться в гости. "Вот оборудую все
достойно и приглашу", - отвечал Яков Вилимович. Он оборудовал в
подземелье ледник, в подсобном помещении хозяйственного двора обустроил
пекарню. В ней же поставил специальные железные решетки, чтобы на углях
жарить мясо и рыбу. В домовой кухне была русская печь, чтобы и помещение
обогревать, да пироги и кулебяки печь, и каши да овощи томить. Любовь к
русской стряпне привил ему ещё в "потешном" полку Алексашка Меньшиков,
которые мастер был стряпать - и пироги, и дворцовые интриги. Разные начинки
всякий раз изобретал. Глаз-то востренький у него был.
Так вот, подготовился граф и назвал гостей. Устроил подле озера
длинный стол, ломящийся от яств - салаты, холодные и горячие закуски,
пироги и блины. Графинов, штофов с полугарами и самогонами, водочкой,
винами и наливочками немеренно. Употребив значительную дозу
горячительных напитков, все гости восхваляли щедрость хозяина. И жаждали
чудес. Надо заметить, что сам-то граф умел пить много и не пьянеть (большая
петровская закалка в "кумпаниях" и на ассамблеях). День был жарким, и на
берегу водоёма гостям было раздольно и весело. Один из гостей, самый
опьяневший, и наиболее бесцеремонный начал приставать к Якову
Вилимовичу:
- Пора бы сюрпризиус нам какой-нибудь показать. Наслышаны мы и про
"каркадилов" и про драконов. Может, они из-под воды-то появятся? А, может,
свиньи? А, может, хи-хи, наши дамы голышом забегают? Хи-хи.
- Может и свиньи, - Яков оглядел упившихся "до низложения риз"
гостей, - а, может, и дамы.
Конечно, граф хотел спровоцировать что-нибудь непотребное. И отвадить
гостей от усадьбы.
- Просим! Просим! - кричали гости.
39
- Что ж, извольте, - ответил граф, грустно ухмыльнувшись.
Он достал кожаный кисет, широко размахнулся и бросил порошок из
кисета в воду озера. И тотчас озеро стало покрываться льдом.
- Это не мираж, господа! - граф зашел на лед и покатился.
С середины озера он крикнул:
- Что с вами, господа! Закройте рты и оденьтесь! Как вам не стыдно!
Гости на берегу стояли по пояс голые! Мужчины в одних подштанниках,
дамы в одних панталонах.
Учинив такой "сюрпризиус", колдун Брюс знал, что слава о его связях с
нечистой силой только укрепится. "Вот и славно, - подумал он, -неповадно
будет этим и иным". Навещают пару раз за месяц племянник Александр
Романович и друг-ученик Василий Никитич - и хорошо! Погостят денёк-
другой, новости расскажут, побалуют старого графа анекдотцем свежим или
книгой интересной или вещицей с механикой остроумной. Им он фокусы свои
не показывал. И вообще никому из ближнего круга. Петру вот и то по его
настоятельному требованию пару раз продемонстрировал. Раз так, пустячки
иллюзионные, в одна тысяча семьсот восьмом году, кажется. Удивился царь,
обрадовался и просит:
- Отведи шведам глаза завтра, пока кавалерия Алексашки их обходить с
левого фланга будет!
Брюс отказался: воевать честно надобно!
Царь вскипел, рот кривит, щекой дергает. Схватил любимую дубинку - и
на Якова. Весь аки Божия гроза! И остолбенел: по его ногам змея ползёт. Давай
её этой дубинкой бить. По ногам-то своим. Более он к Якову Вилимовичу с
подобными просьбами не обращался. Брюс сам, умея предвидеть события,
часто подсказывал государю необходимые шаги. А надо было, и без просьб мог
повлиять на оппонента, и глаза отвести, и заговорить. Был, например, случай,
когда уже "зело прехитрая лиса" Остерман, посланный Петром в одна тысяча
семьсот двадцать первом году заключить мир со шведами, никак не мог 
40
справиться. Яков Вилимович вызвался помочь и за час переговоров управился,
заключил мир на выгодных для России условиях. За эту беспримерно ловкую
"дипломатию" Пётр Первый и пожаловал Брюсу титул графа.
- Закуски на столе, барин. Горячее подавать через полчаса?
- Да.
- Чай подавать к восемнадцати часам в буфетную?
- Как обычно. Ах, да... к чаю сегодня подай буженинки, язычка
телячьего, медка липового и сливок большую кружку. И клюквы плошку
малую.
Наконец, граф сел за стол. Из пузатого запотевшего графина налил в
хрустальную на серебряной ножке стопку солодового полугара, намазал на
черный хлеб масло, сверху чуть хрена, положил в тарелку закуски"
карельской" со сметаной, луком и лососевой икрой. В другую тарелку положил
новгородских рыжиков солёных. "Эх, славное было время, когда я
губернатором служил в Новгороде". Выпил, закусил.
Через некоторое время из высокого прямого штофа налил стопку кривача,
взял пирожок с требухой, вилкой подцепил рыжик и браво опрокинул в рот
стопочку. На горячее подали уху из судака, стерляди и царского розового сома.
"Знатная ушица", - граф неторопливо похлебал почти половник ухи. Под конец
Никита принес обернутый толстым сукном горшок гречневой каши, томленой в
печи с белыми грибами и куриными сердечками. На десерт только брусничный
морс и розетка вишнёвого варенья. Такой плотный завтрак занимал не менее
часа. Яков Вилимович, разумеется, не переедал: всем угощался в меру. Да,
именно мера, качество, разнообразие и простота!
Когда Никита вошел с тележкой в столовую, чтобы убрать со стола,
барин, благодушествуя, привычно начертал на листе бумаги меню ужина:
капуста квашеная, огурчики малосольные, малосолёная селёдочка с отварным
картофелем, сдобренная постным маслом с лучком и укропом, грузди солёные,
белые, слоёный пирог с курицей, форель жареная цельная, настойки из 
41
морошки и медовой наливочки мерою.
Слуга удалился, а барин прошел в спальную комнату, уже немного
подтопленную. Подумал и подложил ещё пару больших поленьев в камин.
Затем переоделся в длинную ночную рубаху, надел свежие белые чулки из
овечьей шерсти, ночной колпак на голову, плотно задернул шторы и лег в
кровать, укрывшись до подбородка стеганным из верблюжьей шерсти одеялом
и предался воспоминаниям. "Нужно всё повторить в памяти, ладом, как можно
точнее воспроизвести ход событий и собственных ощущений. И лучше сначала,
последовательно... тянуть... ниточку... может будет какой знак... подсказка...
видение доброе".
-- 5 --
- Что же вы, голубчик, нас позабыли? - доктор Йозеф, главный врач
курорта Карловы Вары, быстро листал санаторную карту Всеволожского.
- Всего-то год, один только год пропустили, - рассеянно ответил Глеб
Сергеевич.
- Не следует, милостивый государь, пренебрегать здоровьем. Курорты
показаны вам раз в полгода, а уже раз в год - обязательно.
- Я прошлый май... маялся... невроз, депрессия... Жалобы на бытие, -
соврал Всеволожский, так как в прошлом году он провёл конец мая весьма
недурно в компании одной случайной, весёлой и доброй подружки, с которой
познакомился в Марианске Лазне, другом знаменитом курорте Чехии.
- Ну, ну, любезный, не следует ставить диагнозы самому себе. Да, в карте
есть такие "факты". ... Депрессия... уже три года подряд, - врач внимательно
посмотрел на Глеба. - Давайте, прежде всего я вас осмотрю, померяем
давление, сделаем кардиограммку, УЗИ... Все успеете сегодня. А завтра
милости прошу, - он заглянул в расписание врачей - вот, пожалуйста,
прекрасно для вас подходит - доктор Даниэла. Чудесные рекомендации.
- Новенькая?
42
- Да, приехала к нам в прошлом году. Из Североамериканских штатов.
Доктор философии, член американской психологической ассоциации, член
Международной психоаналитической ассоциации.
- Но меня в прошлые годы пользовал доктор Франтишек, психиатр и
невропатолог.
- Во-первых, доктор Франтишек в отпуске, во-вторых, доктор Даниэла -
врач с высшим психиатрическим образованием, в-третьих, ваши проблемы -
психосоматические, это (максимум) невроз, и невропатолог вам не нужен!
Согласны? Или есть жалобы по поводу нервных волокон? Спина как?
- Нет, жалоб нет. Но психоаналитик? Это что? Кушетка, затемненное
помещение... Стоматология души...
- Скорее пасторы души, - возразил Йозеф. - Пастору и врачу нужно
доверять. Кроме того, - доктор сделал паузу, - фрау Даниэла - очень, очень
интересная женщина, я бы сказал даже - загадочная.
- Да? - Глеб поднял брови. - И чем же интересна, и в чем загадочна?
- Ну, например, тем, что поселилась в шестидесяти километрах от
санатория, на горе, в полуразвалившемся замке, где уже лет двести никто не
жил. Там, насколько я знаю, пересохли источники воды, нет электричества. А
доктор Даниэла эти источники как-то быстро "оживила", вкопала газгольдер и
прочее, отремонтировала дорогу, весьма крутой подъем к дому. Удивительно
быстро и умело всё оживила и привела в порядок. Удивительно и загадочно! А
вот в гости сотрудников не приглашает. Говорит, что ещё много нужно
обустроить и прибрать. И вообще она о личной своей жизни ничего никому не
рассказывает. Подруг не заводит. Друзей тоже.
- Вы заинтриговали меня, доктор. Я ведь люблю ваш сказочный город-
курорт. Люблю и романтическую архитектуру, и прогулки по дремучим лесам
и горам. Каждый год округу вашу "вытаптываю" и "исколесил" немало.
Поездки и прогулки в замки особенно люблю. Съездить в Телч и Глубока не
премину и на сей раз.
43
- Чудесно, чудесно. А скажите мне вот что... Извините, но это
профессиональный вопрос. Как у вас теперь женщинами? Вы ведь в разводе?
- Изучаю, - рассмеялся Глеб. - Что нужно им от меня, понимаю вполне..,
а загадок и изюминок... не наблюдаю особо. Отсутствие этого, если
откровенно, мой добрый и мудрый доктор Йозеф, так обедняет мою жизнь. Мне
нужна романтика, адреналин, удивляться хочу и радоваться.
Он вдруг смутился, понимая, что это излишняя откровенность. Главврач
заметил его смущение и начал убеждать.
- Нет, нет, не смущайтесь. И поговорите, обязательно откровенно,
поговорите об этом с доктором Даниэлой.
- Ну, да, конечно. В эротике же психоаналитики ищут все корни, ...
причины и следствия.
- Не упрощайте. Но воздействие ...э ... "природных радостей" на
организм человека огромное! Очень благоприятное!
- Вот, вот. "Природные радости" у меня есть, а вот глубины...
- Стоп, стоп, Глеб Сергеевич, - доктор поднял кверху указательный
палец, - "радостей" пока достаточно. Пока не прошли признаки депрессии, вам
не следует искать ни глубины, ни полноты чувств! А карты? Вино? Спорт?
- Вы ведь знаете: я игрок удачливый. Но азарт игры исчезает, да и... -
Глеб улыбнулся, - как в русской поговорке: "кому везёт в карты - не везёт в
любви".
- Глупости. У вас, русских, все категорично. Это плохо.
- А что такое "хорошо"?
- "Хорошо" - мера во всем! И внутренний покой. И не вляпываться в
"зависимости".
- Да я не "подсел" на игру. Разумен, меру чувствую. И с женщинами
тоже. И вино не искушает чрезмерно. А спорт люблю до сих пор. Велосипед,
бег, плавание, фехтование. На даче люблю "в охотку" поработать.
Всеволожский вспомнил свою подмосковную дачу. Она "правильная". 
44
Старинная, ещё от деда. Без прополок и большого огорода с перекопками. Тоже
все в меру. В основном сосны и лужайки.
- Замечательно.
Йозеф осмотрел гостя, померил давление, выписал направления. Затем
достал из книжного шкафа книгу, улыбнулся про себя.
- Вот возьмите направления. И книжицу почитайте. Популярно о
психоанализе. Жду через три дня. Будьте здоровы!
- Спасибо. И вам поменьше хлопот. До свидания.
Всеволожский пошел выполнять указания главврача. Всё, и
кардиограмму, и УЗИ сделал, и кровь сдал удивительно быстро. Результаты
неплохие. Он вернулся в свой номер "люкс", принял ванну, посмотрел
телевизор, почитал. Уже в кровати, прежде, чем уснуть, он подумал: "Хорошо.
Доктор Йозеф - мой старинный врач. Знает меня, знает, как тяжело я пережил
развод. Неврозы, депрессия, действительно были. И разговоры про
"сексотерапию" в таких случаях - обычные у врачей. Особенно курортных. И
"правильные" курортные романы - эти непродолжительные праздники - очень
полезны для тонуса. И правильно, и естественно, что я был с ним в меру
откровенен". Глеб улыбнулся про себя: "Да, в откровенности тоже нужна
мера". И уже с неудовольствием задумался: "А как же мне вести себя с этой
Даниэлой? Пусть она - замечательнейший психоаналитик, но она - женщина.
Хм, интересная и загадочная. Да и не хочу я валяться на кушетке и распускать
нюни! Нет, я, пожалуй, схожу разок и потом попрошу Йозефа что-то другое.
Так... массаж взял и обычный, и подводный, бассейн, ванны, грязи... Много
что-то. Ничего, как обычно, буду прогуливать... А на замену этой
"кушеточницы" возьму-ка тайский массаж!". Ещё бы нехлопотные...
"природные радости"... для сладких снов.
Глеб заснул. Хорошо, что сон забирает нерешенные вопросы прошедшего
дня!
45
----****----
Кабинет психоаналитика. За столом сидела женщина-врач и что-то
сосредоточено писала. Когда Глеб Сергеевич поздоровался и прошел к её
столу, она подняла голову и жестом пригласила его присесть.
- Здравствуйте, - она взглянула на обложку карты, - Глеб Сергеевич.
Русский, из Москвы. Я доктор Даниэла.
Пока врач внимательно просматривала записи в карте пациента, тот не
менее внимательно рассматривал врача.
"Да, необычная, странноватая внешность, - подтвердил Глеб мысленно
слова главврача. - Но "интересная, загадочная" - пока не видно. Нет, пожалуй,
есть загадочность. Первое: совершенно неопределим возраст. Шапочка
медицинская так глубоко надвинута на лоб, большие дымчатые очки. Будто она
прячется! Второе: голос! Голос очень низкий, гулкий, будто чужой, исходящий,
откуда-то извне". Но! И это тоже загадочно: эти затемнённые стекла очков не
могли скрыть удивительно глубокого взгляда, пристального и печального.
Библейского! Как на иконах... Бросается в глаза и аристократическая стать:
спина прямая, голову держит независимо, гордо".
- Я попрошу вас прилечь на эту вот кушетку, - сухо сказала доктор.
- Одному? - легкомысленно брякнул Глеб и тут же осекся, - Извините.
Он прилег, устроился удобнее.
"Отлично говорит по-русски. Интересно", - подумал Глеб.
Даниэла сняла очки, встала и направилась к Всеволожскому.
"Какие прекрасные глаза! Но... старушечьи. А кожа на лице и руках
молодая. Холеная. И губы хоть и тонковаты, но ... наверное, мягкие ещё и
пахнут. Интересно, чем?" Глеб пошевелился, и черная кожа кушетки
отозвалась "выдохом". Пока женщина придвигала к кушетке кресло, Глеб
заметил, какие у неё красивые ноги, загорелые, гладкие. И шпильки? Зачем на
работе? При пациенте надевает?
Всеволожский считал, что ещё одна деталь фигуры женщины выдает её
46
благородство: изящная конструкция стопы, лодыжки и голени. У Даниэлы она
была, кажется, безупречна. Вновь надела очки и присела в кресло.
"Сейчас спрашивать начнет. Фу!" - подумал Глеб кисло.
- Мне нужно как-то настроиться на беседу с психоаналитиком - ехидно
сказал Глеб. - Можно отвлеченный вопрос доктору?
- Спрашивайте, - доктор удивленно смотрела на пациента.
Тот и не знал, что спросить, но вдруг понял, что картина на стене
напротив его кушетки смущает его.
- Почему на этой картине сухое одинокое дерево, ветки черные, без
листьев? В этом кабинете... такой "депрессняк"...
Даниэла рассмеялась. "Красивая улыбка, чуть, правда, закрытая, зубки
ровные, белые. Но смех, хоть и звонкий, не такой, как голос, но, ...как эхо", -
отметил Всеволожский.
- А на картине ноябрь. Сейчас оживим деревцо, распустим листочки,
расцветём цветочки!
Доктор взяла из кармана халата пультик, направила на "картину" и
нажала - на картине появилась цветущая сакура.
- А так? - она всё ещё улыбалась, - это интерактивная картина. Для
работы с пациентами.
"Стоп, Глеб, стоп! Я ведь видел эту даму раньше! Точно! Два года
назад... зимой... в парижском аэропорту "Орли", нет, "Шарль-де-Голль". Я
возвращался с конференции. Из-за непогоды рейсы откладывали... Да, я сидел
и ожидал... Напротив через ряд сидела пара: мужчина лет шестидесяти,
импозантный, молодящийся и эта... Даниэла. Одета по-другому, в шубке,
шляпе. Волосы не каштановые, как сейчас, а светлые. И каре не длинное, как
сейчас, а короткое. Но та же фигура, голос, очки. Та же лодыжка и голень, на
таких же шпильках. Я бы не обратил внимания на даму классом ниже! И
женские голени я не перепутаю! Но! Но мужчина... о, господи,... он называл
спутницу Моной!
47
- Что с вами? Почему вы так смотрите на меня? - спросила доктор.
- Извините, у вас нет сестры-близняшки? По имени... Мона.
Даниэла выронила из рук пульт. Он ударился о пол, вылетела батарейка.
Она наклонилась подобрать - слетели очки. Подбирать стала очки - слетела
шапочка.
- Я сейчас приду. Извините. - Даниэла скорым шагом удалилась из
кабинета.
Когда она вернулась через пару минут, вид её был уже спокойным,
сосредоточенным и даже более холодным, чем прежде. Очки она не надела.
- Рассказывайте, - деловито попросила доктор.
- Но вы не ответили.
- Нет никакой сестры! Рассказывайте, пожалуйста, о себе.
- Что?
- То, что тревожит вас в последнее время.
"Ага, щас! Нет, дорогая, я про тебя правду услышать хочу! Мона! Ведь
это имя произнес Консультант. Это мое задание. А вдруг эта Даниэла и есть та
самая Мона!"
- Карты, - осторожно сказал Глеб. Я - игрок.
- Часто и много проигрываете? Карточная зависимость? Хотите бросить
играть и не можете?
- Ни в коем случае! И если знаю партнёров по игре - не проигрываю
никогда!
- Всё время ищете "удобных" партнёров?
- Настоящих партнёров! Для серьёзной игры. Игра под кодовым
названием "Мона". У неё три карты, у меня три карты. Очень старинные... -
Глеб вглядывался в лицо Даниэлы.
- Вы опять? У вас навязчивая идея. Синдром Игры, - она была очень
взволнована. Вставала и садилась, снова вставала и садилась. Пыталась взять
себя в руки, брала в руки предметы, чтобы отвлечься, успокоиться. Не 
48
получалось. Предметы вываливались из рук. Глебу Сергеевичу стало очевидно,
что она понимает смысл карточной игры с название "Мона". Но он решил
"держать паузу". Эта пауза была нужна обоим. Она и долг вежливости, и опора.
- Хотите сигарету? - спросил Глеб.
- Да, спасибо, - с благодарностью ответила Даниэла.
Глеб угостил её сигаретой, они отошли к открытому окну. Курили и
молчали. Женщина глядела на мужчину взглядом ребенка, вопрошающего
"тебе можно доверять"? И было совершенно понятно, что ей очень хочется и
очень нужно довериться. Клубы дыма сплетались кольцами, затем рассеивались
и снова слетались.
Глеб как мужчина решил сделать ещё шаг на встречу, хотя тоже
рисковал. Ведь его могли "водить за нос", втянуть в шулерскую игру. И эта
женщина могла этого не знать, быть "игрушкой" в чужих и жестких руках.
- В Москве есть Клуб, этот Клуб дал мне одно деликатное поручение для
некоей Моны... Эта Мона как-то связана с древними шотландскими родами...
Глаза женщины наполнились слезами. Она отвернулась.
- Так как? Мне можно доверять. Я желаю этой... Моне только добра. Я
же вижу, что вы... - Глеб искал слова.
- Нет, сейчас не могу! Не могу поверить! Боюсь! - Даниэла теребила в
руках платок. - Завтра приходите, завтра к двенадцати. Дополнительный...
сеанс.
- Если угадаете три карты - приду! Нет - мы более не увидимся никогда.
Это "никогда" решило исход поединка "доверия с недоверием".
Помедлив менее, чем в случаях, когда приличные дамы отвечают "да", голосом
гортанным, хриплым, не поддающимся связкам, будто вырывающимся, как эти
Карловарские горячие источники из глубинных недр земли, Даниэла
выдохнула: "Две дамы и семерка. До завтра". Она резко повернулась,
наклонилась сильно вперёд, опустив голову вниз, и выбежала из кабинета, чуть
не толкнув пациента.
49
Глеб Сергеевич вернулся в свой номер. Он, конечно же, был взволнован.
Рыбка клюнула? Так быстро и легко?! Через двадцать минут обед. Он
переоделся, и с непринужденным видом направился в ресторан. За столом он на
правах новенького, попытался расспросить соседей: не знакомы ли им местные
психотерапевты или неврологи. Какие отзывы? Безрезультатно, попадания в
цель нет. В семнадцать часов у него запись к китайцу-массажисту. Он же
"делает иголки". Глебу знаком по предыдущим посещениям курорта.
Прекрасный специалист. Добродушный, седой маленький мудрец.
А пока послеобеденный сон. На курортах Глеб любил этот "детский"
дневной сон. Но уснуть на сей раз не удалось. Зато разложенный пасьянс дал
замечательный результат. Да, нужна, разведка! Но как? Времени совершенно
нет. "Эх, узнать бы, где она живет. С кем?" Глеб помедитировал на эту тему,
выстраивая намерение правильно, не "жадничая", искренне и без "бы" и "не".
Китаец встретил Всеволожского со счастливой улыбкой и поклонами.
- Как твои дела, Цзянь Чхаэ? - улыбнулся в ответ Глеб.
- Карашо, Клеп Сергеевич! А твой?
- И "мой дух не спит!"
Пока пациент лежал и тихонько разговаривал с врачом о восточной
философии, о даосизме, о податливости и неодолимости воды, о главной цели
"пути" - достижении долголетия, мысли его возвращались к последним
напутствиям Гордона: "инициативность без педалирования хода событий",
"открытость и дружелюбность в сочетании с осторожностью,
предусмотрительностью", "карты в руки чужие не давать, быть крайне
осмотрительным. Пусть покажут свои карты". Чего он там боится?
Мальчишество какое-то!? Конечно, Всеволожский на дипломатической работе
твёрдо усвоил принципы: первое - "нужно поглаживать пса, пока не будет
готов ошейник" и второе - "нужно прислуживать Богу так, чтобы не оскорбить
Чёрта". "Да, - подумал Глеб иронично, перефразируя поэта - нам не дано
предугадать, как наши карты отзовутся. А в пасьянсе легли на радость удачно, 
50
гармонично даже".
- А скажи-ка Цзянь Чхаэ - оторвался Глеб от своих мыслей - какой
ресурс долголетия заложен в человеке?
- Думаю, и это подтверждают старинные манускрипты, до двухсот
пятидесяти, трехсот лет, - улыбнулся китаец.
- Хорошо, что не вечность. Мне думается и за двести лет человек
устанет жить. Чем побороть однообразие? - спросил Глеб грустным тоном.
- Творчеством и внутренним покоем, - ответил китаец уверенно, как
всегда улыбаясь.
- Вот вы, китайцы, молодцы. Улыбаетесь. А скажи, мудрый лекарь:
энергия "Ци" и "прана" разве не будут куда-то уходить?
- Уходить и возвращаться. В жаркий день с луговой травы испаряется
влага, а затем возвращается росой. Или дождем. Правда, бывают странные
случаи. - Китаец задумался, и улыбка сошла с лица.
- Какие, например?
- Здесь есть чудесный доктор. Доктор Дана. Моя "коллега". Врачует дух.
Или душу? Так вот, она довольно молодая женщина. Однако её организм
отказывается генерировать энергию "Ци", не освежается росой. Как у старухи.
Я делаю ей "иголочки" по воскресеньям, на дому. Вы вот, Клеп, отказались от
иголок моих.
- Подождите, доктор Даниэла, психоаналитик? - "Клеп" чуть не вскочил
с массажного столика.
- Да, Дани-эла, ана-литик. Та, та. Вы знакомы?
- Я был сегодня у неё на приеме. Первый прием. Но почему на дому?
- В клинике ей неудобно. А чего ты, Клеп, так забеспокоился?
Глеб подумал: "Забеспокоился... да, бес забрал покой..., бесплатно - это
когда бес платит". А вслух сказал: "Она произвела на меня большое
впечатление! И как специалист, и как интересная, загадочная женщина".
Китаец смотрел на Всеволожского строгими глазами старца. Глеб 
51
немного растерялся, но быстро нашел решение.
- Хочу отправить ей домой корзину цветов, инкогнито. Но вот адреса не
знаю.
- Это прекрасное желание, молодой человек - китаец смотрел все-таки
настороженно. - Но удобно ли мне говорить чужой адрес? Я и так что-то
разболтался с вами.
- Пожалуйста, Цзянь Чхаэ. У меня чистые намерения!
- Ей нужны и цветы, и чистые намерения, - вымолвил Чхаэ. Глебу
показалось даже, что старичок "неровно дышит" в сторону Даны.
- Хорошо, я скажу. Глаза ваши добрые. Но не выдавайте меня. И имейте
в виду, что посыльному придется хорошо заплатить за очень крутой подъем,
который он должен будет преодолеть до её дома. Меня она встречает и
подвозит на своем автомобиле.
И добрый Цзянь Чхаэ простодушно объяснил Глебу Сергеевичу, как
найти дом доктора Даниэлы. Так же простодушно, как легли карты пасьянса.
Вечером Всеволожский совершал традиционный здесь променад
отдыхающих. Глеб терпеть не мог, когда на курорте слышал слово "больной".
Отдыхающие, или гости курорта! Так вот, на этой главной "Карловарской
авеню" не может быть больных! Люди нарядно одеваются, в атмосфере
главенствуют светскость и флирт! Только если, например, в Париже авеню
обсажена по сторонам деревьями, то тут в Карловых Варах по сторонам
расположены ротондочки с источниками минеральной воды, киоски с
сувенирами и крохотные бистро.
Множество прогуливающихся не очень отвлекали Глеба Сергеевича от
раздумий. Аура отдохновения, фуршет на рауте "без галстуков", и вообще
любой "белый" шум были ему привычны и, может быть, даже милы сердцу. В
его душе светился в эти минуты фитилек куража что ли, легкой приподнятости
духа, как во время лекции и в любых знаках внимания, обращенных на него или
в любых других знаках - он умел считывать именно те знаки, те вибрации, 
52
которые сейчас были ему нужны.
"Пробраться к дому её сегодня под покровом темноты?" - Он улыбнулся,
вспомнив "графа Нулина". - "Нет, раннее утро подходит лучше. Все вокруг
будет в сладкой предутренней дреме... Да, да... чуть забрезжит..."
Всеволожский зашел в одну из ротонд, "Русалкин источник", достал из
пакета любимую из коллекции курортных кружечек, которую уже несколько
раз брал с собой. Это была старинная керамическая кружка с красивой
надписью "Карлсбад" и незамысловатым орнаментом. Антиквар в Праге,
который продал Глебу эту кружку, утверждал, что из этой (ну, или подобной)
пил минеральную воду Гёте. Дома у Глеба Сергеевича были и кружки в виде
колокола с богатым рельефным орнаментом, тоже антикварные, были и
современные уплощённой формы, у которых полая ручка плавно переходит в
носик. Более всего он дорожил (и не брал с собой в дорогу) другой "кружкой
Гёте", которую приобрел на курорте Марианске Лазне в две тысячи седьмом
году. Исключительный антиквариат. Внизу надпись: "Мариенбад. Одна тысяча
восемьсот девятнадцатый год". На боку кружки изображена аллегория
здоровья, и знатоки утверждают, что её лицо - это лицо семнадцатилетней
красавицы Ульрики, в которую в тот год был влюблен семидесятилетний гений.
Он с Ульрикой отдыхал в Мариенбаде.
Глеб наклонил кружку, сделал осторожный первый глоток довольно
горячей минеральной воды, как у него раздался звонок на мобильном телефоне.
Звонила ассистентка Таечка. Сообщила, что зачёт прошел на
"удовлетворительно".
Таечка была девушкой тактичной, умной и доброй. Хотела жить по-
настоящему - получать яркие впечатления от нового. А уж если совсем честно,
то хотела, чтобы в её жизни появился человек, тоже яркий и искренний. Хотела
успокоить себя, уверить, уверовать в этого человека.
Девочка из профессорской семьи, причем в третьем поколении. В своем
Академгородке под Новосибирском она получила и золотую медаль, и кучу 
53
призовых мест на Всероссийских олимпиадах. Поступить в столь престижный и
"блатной" вуз, как МГИМО, ей удалось лишь со второго раза, зато на бюджет.
И третьекурсница в рваных джинсиках, кедах и клетчатых ковбойках, которая
ездила на стареньком "Ниссане", но с огромными, жаждущими глазами и
чудесными светлыми волосами, убранными косой, сразу привлекла внимание
Глеба Сергеевича. А когда он перешел на штатную ставку профессора, Тая,
отличница и красавица, уже пятикурсница, попросилась к нему на диплом.
- Хорошо, Тая. Но при одном условии, - сказал Всеволожский, изображая
строгость.
- Каком? - гордо вскинула подбородок красавица.
- Вам очень идут ковбойки и израненные джинсы. Но моя дипломница, а,
возможно, и аспирантка, и ассистентка впоследствии...
- Ой, хочу в аспирантуру! К вам!
-... должна одеваться строже. У нас "строгий" вуз.
- Хорошо, Глеб Сергеевич. На семинар, во вторник, я приду другая, - она
хитро, подумав о чем-то, посмотрела в глаза профессору.
Но до вторника было воскресенье. И они столкнулись в "Ленкоме". Глеб
не сразу узнал свою студентку. Но сразу стройная, по-театральному нарядно
одетая девушка привлекла его внимание в толпе. Эта девушка почему-то чуть
насмешливо и прямо в лицо смотрела на него. Знакомая что ли? Изумрудного
цвета костюм, обрамленный по воротнику, лацканам и рукавам черным
бархатом, идеально облегал фигуру. Белоснежное жабо с горизонтальными
воланами на груди украшала брошь из яшмы терракотового цвета. Заколка из
такого же камня в собранных на затылке волосах. Чулки бронзового цвета со
швом сзади, черные лаковые шпильки. Профессор, когда девушка направилась
к нему, смотрел снизу-вверх, сверху-вниз, отдавая предпочтение ладным
ножкам девушки.
- Я это, я - Тая. Не узнали, Глеб Сергеевич? Добрый вечер!
- Добрый.
54
- В этом образе вы хотели бы видеть меня во вторник на семинаре?
- Да... нет... Вы, Таечка, похорошели раз в сто, но и повзрослели лет на
двадцать.
- То есть ваша ровесница?
- Мм-м. Надо искать нечто среднее, - мямлил Глеб.
- Опять искать? Хм, я не ожидала увидеть здесь сегодня знакомых. Очень
волновалась, впервые надев это. Это бабушкин костюм и украшения. Она в
прошлом прима-балерина Новосибирского театра оперы и балета. Я лишь юбку
укоротила.
- Правильно.
- Что правильно? Что укоротила?
- Всё. Но юбка - в первую очередь. Дело в том, что э... будь она
длинней... я бы никогда уже не смог учить вас, такую важную особу, почти
завуча...
- А короче?
- И короче - не смог бы учить... ещё сложней.
Ох, уж этот внимательный, многозначительный женский взгляд. Вроде
бы короткий, почти мгновенный, но с особой задержкой и особым широким
раскрытием глаз.
"Странная какая, надела наряд моды пятидесятых двадцатого века". Он
ещё не ведал, что ему суждено встретиться с куда более странными дамами,
знавшими моду пятидесятых годов и восемнадцатого и девятнадцатого веков.
...Глеб вернулся после прогулки и сразу достал потертый кожаный кисет,
в котором лежал портсигар. Ещё раз достал три карты, повертел в руках,
раздумывая о чем-то. Определенной тактики поведения с Даниэлой - Моной не
было. "Загад не бывает богат", - вспомнил пословицу, - показать завтра не
сами карты, а лишь их фотографии?" - Нет, ему не хотелось вот так сразу
обижать эту несчастную, как ему казалось, женщину, недоверием. "Жизнь,
видимо, нанесла ей раны. Сколько ей? Около сорока, наверняка, а в глазах 
55
плещется вековая боль. Заплакала вот... Нет, не расслабляйся! Сколько
талантливейших авантюристок есть на свете - Мата Харри "отдыхает". Да и
тайна женских глаз - тайна".
Как опытный астролог и нумеролог он уже "высветил" прогноз на конец
мая - начало июня, видел "абрис" всего лета.
"Эх, знать бы дату рождения этой "пиковой дамы!"
Глеб положил карты обратно и прилег на диван с томиком пособия по
психоанализу, который дал ему доктор Йозеф. Только начал читал, как
раздался звонок. Звонил Гордон. Намеками выспрашивал, как дела, нет ли
интересных новостей от тётушки Моти. Глеб ответил уклончиво своими
присказками игрока:
- Нам плохо пишут из деревни.
- Вообще ничего? - любопытствовал настырный Джеймс.
- Аналогичный случай был в Тамбове.
- Не понимаю, - огорчался Консультант.
- Как сказал один рабочий: "Знал бы прикуп - жил бы в Сочи".
- Ну, ладно, перезвоню через три-четыре дня. Или вы... Удачи!
Глеб снова открыл книжку. Как это часто было у него, чтение не
захватывало полностью, а давало подпитку, новые эмоции и ключи к
собственным размышлениям. Точно так, как в этой книжке: напряжение Ид
хочет вырваться из-под контроля Эго, да не тут-то было. Нет, чтение не лучший
способ расслабиться бедным Либидо и Мортидо. Лучше самому сочинять или,
к примеру, колоть дрова. Сублимировать, значит. Но можно засублимироваться
до шизофрении. Тебе-то хорошо, живёшь в своем мире сочиненном, но
окружающие шибко удивляются. Бывают недовольные. Тобой, эгоцентриком
эдаким. И почему, главное, зачем, всё сводить к сексу? На сеансах этих своих
всё целятся в эту точку. Глеб не стал давать себе раздражиться далее, хотя и
подумал "Покапаться бы в вашей биографии, особенно когда вы, доктор Фрейд,
были отроком прыщавым, "со взором горящим", онанистом, быть может, 
56
неистовым". Настроение быстро сменилось, когда Глеб вспомнил пародию на
одного советского поэта, густо мешавшего лирику с пафосом труда русских
плечистых и грудастых женщин: "Бываю на Тамбовщине, бываю на
Смоленщине, а думаю... о женщине". Да... нет "пленительной ясности".
Бессознательное подарило Всеволожскому такой сон. Будто он в клубе,
на дне своего рождения. Одна из двух клубных дам, Нелли Аркадьевна сидит у
него на коленях, жарко дышит ему в ухо... Говорит о Праге... Запах духов
неприятен, приторно сладкий. Уголками глаз Глеб видит её чересчур пухлые
губы, ярко накрашенные помадой цвета граната. Женщина шепчет: "Привези,
Гл-ебуля, гранатовые серьги из Праги... чешский знаменитый гранат... в виде
капель... капли крови... хочу... очень хочу Глебуля!" Другая дама, Жанна
Максимовна, тоже весьма "подшофе" раскладывает фишки на плечах Арнольда
Вениаминовича, самого удачливого игрока в рулетку в клубе и, обернувшись в
сторону Всеволожского, тоже начинает стенать: "И я хочу... Жить хочу!"
Затем обе дамы в унисон: "Жить! Жить!" И капли гранатового цвета текут из
уголков губ и глаз.
-- 6 --
Глеб Сергеевич проснулся в четыре утра. Когда сны, точнее какой-то сон,
был необычным и запоминался к пробуждению, Всеволожский сразу, ещё лежа
в кровати, пытался его растолковать, уловить подсознательные смыслы и знаки.
"Что главное?" Да, цвет крови... или вот "Жить!"... Кто в опасности? Кто-то
может умереть?"
Он принял холодный душ, выпил полстакана воды с лимоном, надел
спортивный костюм, новенькие белые кроссовки и направился на пробежку.
Ноги сами несли в сторону гостевой парковки. Не раздумывая, он сел в
машину. "Зря я взял слабенькую машину. Китаец ведь говорил... И доктор
Йозеф: "Ладно, поехали! Жизнь - игра!"
Всеволожский ехал по ориентировке, что дал ему Чхаэ. Вот поворот на 
57
гору, а вот видна башня старого замка. Крутой подъем, не вскарабкается
машинка. Но вот небольшой "карман". "Оставлю машину и поднимусь
пешком".
Наконец, появился забор. Плотный, высокий. Ничего невозможно
разглядеть. Но если обойти и взобраться на тот пригорок слева от забора? Он
так и сделал. От пригорка резко вниз убегал горный ручей и уходил под забор.
Вековой платан, ракиты и акации хорошо скрывали разведчика, а он мог,
наконец, обозреть территорию.
Сразу за забором, в том месте, куда под него убегал речей - озеро. Вся
усадьба в плане напоминала вытянутый шестиугольник. Вот ворота. У ворот
запаркован серый мощный "Range Rover Sport". Виден лишь левый боковой
фасад старого полуразвалившегося замка. Брусчатка, лужайки, деревья, резкие
кусты. Примечательны лишь два момента. Первый: строение, то есть замок
состоит как бы из двух соприкасающихся частей. Главный фасад, тот, что
обращен к воротам - старинный и заброшенный. А задний фасад, который был
плохо виден, отреставрированный, имеет вполне жилой вид. Второй: от
крыльца заднего фасада уходит прямая длинная аллея из ивовых деревьев.
В окне второго этажа, в жилой части замка зажегся свет. Само окно Глеб
не видел, но осветились часть крыльца и начало аллеи. Глеб взглянул на часы:
без четверти шесть. Через пять минут Глеб увидел двух резвящихся белых
пудельков. Они бегали вокруг туй, спирей, барбариса и боярышника. Им нужно
было обязательно оббежать и "пометить" все свои заповедные места. Следом за
собачками вышла женщина в толстом махровом халате и вязаной шапочке.
Скинула халат и шапочку и, оказавшись абсолютно голой, она зашла в аллею и
начала совершать то ли танец, то ли какой-то ритуальный обряд. Она каталась
по росистой траве, кружилась вокруг ив, нежные шелковистые веточки
обвивались вокруг её тела, снова каталась по траве и перебегала к другому
дереву. Так продолжалось минут десять, после чего женщина, прихватив халат
и шапочку направилась к озерку. Собачки побежали за ней. Глебу стало 
58
отчетливо видно лицо женщины: Мона-Даниэла. Но любоваться этой чудесной
Авророй помешали собаки. Они учуяли Глеба и начали лаять. Другим
неудовольствием было т о, что волосы на голове доктора Даниэлы были очень
короткие и совсем седые. "Да нет же, белые, выкрашенные и стрижка такая
модная", - успокоил себя мужчина. "А на работе носит парик? Кто их разберёт,
этих женщин?!" Тем временем женщина бросилась в воду и стала плавать.
Собачонки тоже поплыли в сторону забора, все ближе к замершему
Всеволожскому. Плыли, гады, и лаяли.
- Фу, Полет! Фу, Колет! Чего это вы? - крикнула Даниэла по-французски.
Вышла из воды, надела халат и шапочку, внимательно посмотрела в
сторону пригорка, усмехнулась, направив ладонь в строну Глеба, и направилась
к дому. "Нужно быстро "сматывать удочки", - подумал Глеб Сергеевич, но от
волнения (или от ладони и взгляда Моны?), сделал неловкое движение и,
потеряв равновесие, начал неконтролируемый слалом вниз к дороге.
Пробороздив гальку уже "пятой точкой", он быстро добежал до машины.
"Эх, костюм и кроссовки перепачканы, на ладони левой руки ободрана
кожа. Да и осыпь у дороги заметна. Пацан! Лох!"
Охранник удивленно посмотрел на жильца, а Глеб Сергеевич зачем-то
начал оправдываться: "Я люблю кросс по дремучей пересеченной местности".
-- ***--
Доктор Даниэла, сухо ответив на приветствие пациента, смотрела на
Всеволожского тяжёлым, как ему показалось, взглядом. Она была без
затемненных очков, без медицинской шапочки и без белого халата. И молчала.
Пауза затягивалась.
- Почему вы не предлагаете мне возлечь на вашу кушетку? Попытался
пошутить Глеб.
- Что у вас с рукой? - спросила доктор.
- Так, поскользнулся на каменистой осыпи.
59
- Где?
- Тут недалеко, во время утренней пробежки.
Ему было очень стыдно, и это было трудно скрыть. А Даниэла решила
скрыть, что заметила осыпавшиеся на дорогу камни, когда выезжала из дома.
Только глаза аквамаринового цвета не скрывали тревожного удивления. "Она
не выспалась просто", - расценил обстановку пациент. И это была правда. Та
часть правды, что бывает снаружи всей "матрёшки правд".
- Знаете что, господин Всеволожский... Мне не хочется, нет, мне некогда
играть в игры. - Она оживилась вдруг, и глаза потеряли зеленоватый оттенок, а
добавили белого и желтого.
"Лунный камень. Красивые глаза", - подумал мужчина.
А женщина продолжала:
- Принесли? Покажите!
Она очень волновалась. А Глеб тянул время. Тогда Даниэла сама сделала
решительный шаг и достала из сумочки старинный серебряный портсигар.
Открыла его, достала три карты и положила на стол.
Всеволожский вздрогнул от неожиданности. Вот оно! Забыв обо всех
предосторожностях, тоже волнуясь и радуясь чему-то, он положил на стол
рядом с портсигаром Моны свой, точно такой же. Жестом предложил даме
открыть. Она мгновенно достала и стала, жадно вертя в руках, подставляя на
просвет, рассматривать карты. Потом положила на стол. Села. Снова начала,
беря по одной в каждую руку свою и "глебову" карту, внимательно смотреть.
- Ничего! Абсолютно одинаковые! - огорченно заключила. Снова
возникла пауза. И вновь продолжительная.
- Присядьте, наконец, к столу, - жестом и словами сказала доктор.
- Я и жду приглашения...- он сел и тоже, взяв в руки карты, начал
рассматривать их. Потом взял в руки портсигары. - Абсолютно одинаковые, вы
правы. Вот вензели... Две дамы и семёрка... Но вы, я вижу, чем-то сильно
огорчены.
60
Руки "Моны" чуть тряслись, пальцы были какие-то скрюченные, глаза
тусклыми. Погасшими.
- В том-то и дело. Он ничего нам не может подсказать! Не смог! - она
была готова разрыдаться.
- Кто? - недоумевал Глеб.
- Отец, - уже рассеянно, успокаиваясь, ответила "Даниэла".
- Какой отец?
- Наш. Мой и моей сестры Даниэлы. А я - Мона. Отец - Яков Вилимович
Брюс.
Самое время упасть на её кушетку! "Да... Может, долгие годы занятий
психоанализом не проходят бесследно?!" - подумал огорченно Глеб. Он не
знал что говорить. Молчал. Он полагал, что она родственница Брюсам, но не
дочь!?
- Извините меня, Глеб Сергеевич. Нервы. Все равно я вам безмерно
благодарна. Вы ведь что-то знаете ещё?! Кроме карт?! Знаки, книги? Вы нашли
тайник? Как к вам попали карты?
- Я не уполномочен лично... - вяло потянул Глеб Сергеевич, не будучи
готовым к откровенному разговору.
- Хорошо. Понимаю, - уже спокойно говорила Мона. - Я тоже должна
прийти в себя. У меня через десять минут приём. А вечером, часов в восемь,
нет, в семь, я буду ждать вас у себя дома.
- Но...
- Что вас беспокоит? Пропустите ужин? Обещаю вас накормить - она
улыбалась. - Не знаете адреса? - улыбка ещё шире, лукавая. - Думается мне,
что знаете! До вечера, дорогой Глеб. Можно без отчеств? На западный манер?
Отлично. Я - Мона. Вам же всё равно глупо произносить: Мона Яковлевна, -
она уже смеялась.
Надо ли говорить, что Глеб вышел из кабинета переполненный
впечатлений. У него не могла уложиться в голове мысль, что дочерям Брюса, 
61
умершим в детстве, и, видимо, воскресшим, триста лет! Не спрашивайте даму о
её возрасте! Но расспросить нужно о многом. И она будет спрашивать... Что ей
отвечать?
Он с трудом дождался вечера, и, купив букет цветов, вино и конфеты,
направился в гости. Вдруг "дамский угодник", всегда дремавший внутри Глеба,
пробудился: "А если она не любит белые розы? А любит цвета слоновой кости
или пурпурные. Вообще не любит розы? Вообще не любит цветов? Ведь в саду
у неё их я не заметил. Триста лет! "Все цветы мне надоели... "Да" и "нет" не
говорите... Я бы вообще устал жить..."
...Мона ожидала его в своей машине на том "пятачке" перед крутым
подъемом.
- Оставьте здесь свою машину и пересядьте ко мне. Спасибо! Как ни
странно - цветы я все ещё люблю. Высаживать и ухаживать нет, а когда дарят -
очень! Только люблю больше белые лилии. Нет... наврала, я выращиваю
крокусы! Они первыми появляются в начале апреля... благодаря
животворящей росе!
Глеб не обратил внимания на последнюю фразу Моны, потому что был
всецело занят беззастенчивым разглядыванием наряда женщины. Стиль начала
двадцатого века. Паричок пепельного цвета, на нем широкая черная лента,
низко повязанная на лбу и украшенная серебряным бисером и золотыми
нитями. Шелковое свободное платье, ниспадающее с оголённых плеч. На шее
ожерелье из изумрудов. На руках, пальцах и запястьях тоже бриллианты,
рубины, сапфиры...
"Чудачка... Хвастуша... Хотя, все это смотрится гармонично на ней,
повседневно... привычно" - подумал Глеб.
Глеб галантно развел в восхищении руками и поднял большие пальцы.
"Чёрт! Она же графиня, любит и привыкла к иным формам высказывания
мужского восторга".
- Да, Глеб, я люблю это время... Эти пятьдесят лет моей жизни, моей и 
62
моей сестры Даниэлы были самыми счастливыми для нас.
- Извините... я опять... не понял... Какое время? - Глебу реально было и
будет, наверное, ещё долго, трудно "въезжать" в "жизнь - эпохи".
- Скажем, с одна тысяча восемьсот девяностого до одна тысяча девятьсот
сорокового. Чудесная мода: шляпы, шарфики, длинные мундштуки, перья,
шелка. А какой взрыв новых талантов, новых идей, технологий... Проходите,
пожалуйста. Вход в дом с обратной стороны. Она шла величественно-
грациозно на высоких каблуках, ни разу не промахнувшись в щели брусчатки.
У крылечка - два мраморных льва, отреставрированные. На груди скульптур
такие же гербы, как на портсигарах. Родовы́е? Глеб показал пальцем на гербы и
поднял вверх брови.
- Да, наш герб. И это наш дом. Мой и сестры. А был отца и мама́н. Мы
перестроили этот замок в семидесятых девятнадцатого века. В нем подолгу
никто не жил. Поэтому главная, парадная часть замка в запустении. А задняя,
жилая, отстроена недавно в современном дизайне. Следуйте, пожалуйста, за
мной.
Гость поднимался вслед за хозяйкой на высокое крыльцо. По пути он
отметил не только пару красивых вазонов, украшающих вход в дом, но и пару
прелестных женских голеней в ажурных чулках.
- Слева ванная комната, впереди - гостиная. Там и поужинаем. Не
обессудьте, сегодня готовили на скорую руку, - сказала хозяйка виновато-
очаровательным тоном.
Полет и Колет, не привыкшие к гостям, настороженно лаяли под столом,
вытянув мордочки и пофыркивая.
Глеб Сергеевич зашел умыть руки.
- Ого! - вскликнул Глеб. - Здорово! У вас в ванной комнате стилизация
под "морское царство": эти перламутровые морские раковины, аквариум и
прочее.
Гигантский аквариум был размером с концертный рояль, который стоял в 
63
гостиной. Пастельные сочетания бледно-розового, мятно-зеленого, бежевого с
небесно-голубым, малое освещение погружали в покой, безмолвное
отдохновение.
- Вам нравится у меня? - как же без кокетства может обойтись женщина-
хозяйка, ждущая комплементов.
- Вам бы позавидовал капитан Немо. Вы круче! - искренне выпалил
гость.
- О! Жюль не раз говорил мне, что свой "Таинственный остров" он
писал, думая обо мне! - она вздернула носик.
Следует отдать должное двум вещам: первое - носик был, если честно,
великоват, а второе - она явна рада редким, видимо, гостям и хотела
произвести впечатление. И произвела! Глеб, как рыба шевеля губами, беззвучно
и с совершенно идиотским выражением лица спросил:
- Верн? Жюль Верн, что ли?
- Да, конечно. Но мне не нравилась, что приключенческую романтику
своих романов он нашел в Парижской Коммуне одна тысяча восемьсот
семьдесят первого года.
Она взглянула на Глеба и поняла, что взяла слишком бодрое "аллегро".
Лицо её немного осунулось, глаза потухли. Она уже давно не говорила о себе
с... современниками.
- Я сейчас накрою на стол. Всё уже в буфетной рядом.
А Всеволожский никак не мог вернуться в "здесь и сейчас" и
беспардонно "пялился" на Мону.
- Пожалуйста, Глеб, не смотрите так... Я знаю, что в мои глаза смотреть
трудно. Они насмотрелась за триста лет столько и такого... Вот лучше
посмотрите пока альбомы с фото. Только спокойнее, - она говорила голосом
доброй няни.
Гость взял первый альбом, что лежал сверху. Ну как можно быть
спокойным?! Попадались фотографии, ровесницы первых в истории этого 
64
изобретения. Но! Но Мона (или Даниэла) всегда примерно одного возраста,
тридцати - тридцати пяти лет, здесь вот они вместе, и ясно, что они -
близняшки! Вот кто-то из них с Ремарком, вот с Фрейдом!.. На обороте фото
лишь даты: Одна тысяча восемьсот девяносто шестой, одна тысяча девятьсот
шестнадцатый,... одна тысяча девятьсот тридцать пятый... Вот сестры (кто из
них?) в белых халатах у хирургического стола. Сзади подпись: одна тысяча
девятьсот пятнадцатый, Кенигсберг.
- Прошу вас к столу. Давайте я налью вам полный бокал вина - вам
необходимо расслабиться. И привыкать к мысли что я - фантом, но реальный.
Всеволожский залпом осушил бокал. Конечно, он отступил от протокола,
но взглядом попросил ещё. Мона налила ему второй. Теперь он отпил
половину. Речь к нему возвращалась. Понемногу.
- Я могу предложить блюда чешской, немецкой и французской кухонь, -
ей нравилось изображать хозяйку. - Пожалуйста: кнедлики с квашеной
капустой и свининой, жареные сосиски с гарниром из картофеля и квашеной
капусты, трюфели, сыры, багеты, круассаны, крем-брюле. А вот...
- Ради Бога, извините меня! Совершенно нет аппетита. - честно
признался Глеб. - Я не в "своей тарелке".
- Хорошо. Понимаю. Давайте ужин перенесем на завтра.
- А я должен прийти завтра? Сюда?
- Нам ведь нужно о многом поговорить. Или вам не интересно?
- Что вы! Что вы!
- Правда о многом - это я "загнула". Вряд ли смогу... Вряд ли захочу...
Вряд ли вспомню... И я ведь вас должна расспросить! Но пока вы
"неразговорчивый", давайте я расскажу свою историю. Кратко: и, постараюсь,
последовательно. А вы пейте вино. Не стесняйтесь.
Итак, я и Даниэла - дочери-близнецы Якова Брюса. Те, что умерли
детьми. Невозможно (я не помню толком себя и сестру лет до десяти-
двенадцати), да и вряд ли следует при первом разговоре нагружать вас 
65
подробностями... Мы родились в одна тысяча семьсот девятом году. Имена у
нас были другие и вообще они часто менялись... В США я была Джессикой, а
во в Франции Моникой... Сейчас мы - Мона и Даниэла. Так вот, в одна тысяча
семьсот четырнадцатом году мы, говорят, умерли. Отец, имевший огромное
мастерство в бальзамировании, нас не похоронил, забальзамировал и спрятал
тайно на Финской даче. Преданный ему и очень толковый лекарь Иоганн
наблюдал за нами. Да... нужно сказать, и знаю-то я многое от Иоганна и
Людвига, его брата. Они - ученики отца в медицине и алхимии. Отец, конечно,
...говорят они... приезжал и менял растворы, давал указания. Ученики, к
сожалению, не смогли "дорасти" до вершин оккультного знания.
Далее Мона рассказала, что в одна тысяча семьсот двадцать восьмом
году, похоронив маму, Яков Вилимович вернулся на финский залив и провел с
дочерьми операцию оживления. Иоганн ассистировал ему, но подробных
записей и документов об операции не осталось. Это странно. Хотя ведь
приезжал ещё... Правда, он обещал Иоганну доработать свою методику и
привезти... в крайнем случае передать дополнительные указания, уточнённые
рецепты продления жизни... Для нас он оставил три карты, кое-какие записи, а
позже нам передали книги, средства на жизнь... Большие средства на долгую
жизнь. В записях отец предполагал, что его операция может обеспечить до ста
пятидесяти лет жизни... Наверняка... а, может, и до трехсот. При соблюдении
таких-то мероприятий и оздоровительных процедур. Извините, я сбиваюсь. -
Пауза. - Ах, этот рассказ можно уместить в сотню романов.
Чтобы беседа протекала плодотворно и интересно, нужны доверительные
отношения. Мона старалась это делать. Да и Глеб пытался. Пытался, но не мог
в нужной мере. Он слушал внимательно, но не от первого лица! Да, есть карты,
есть фотографии. Есть Ключи Совпадений! Но все равно эта женщина для него
- Таинственный остров! Ещё он вспомнил, что есть такое психическое
отклонение (не заболевание!), у одного человека на миллион, когда этот
субъект помнит события пятисотлетней давности. Подробно! Как правило за 
66
другого какого-то персонажа, о ком он все время думает. Флобер утверждал,
что "мадам Бовари - это он сам". Персонификация, свойств писателей....
- Какое-то время Иоганн держал нас с сестрой на даче, потом (опять
секретно!) по указанию отца нас вывезли (кажется, в одна тысяча семьсот
тридцать четвертом) в Австрию... или нет... в Пруссию? Да, в одна тысяча
семьсот тридцать шестом мы жили в Пруссии.
Я хорошо помню дом и семью Иоганна. Жили в Бремене (это утверждает
Даниэла), нас считали дальними родственницами Иоганна. Тогда всё было
проще...- она подбирала слово.
- Шифроваться. Так говорят мои студенты, - помог Глеб, - и был, и не
был на лекциях.
Мона улыбнулась.
- Пусть шифроваться. В те годы нас и переправили из России легко. Отец
воевал на Балтии, знал и местность, и людей здешних. Много друзей, верных,
боевых... И не нужно было тогда ловчить с паспортами, шифровать "возраст".
Это потом, в двадцатом веке... Но мы ведь с сестрой легко умеем отводить
глаза, читать мысли, раздваиваться... Сейчас...- её лицо опять стало крайне
тревожным - что-то утратили. Три человека, кроме отца, знали кто мы в
действительности: Иоганн, племянник Александр Романович Брюс и кто-то из
рода Гордонов, но кто - не установили.
Мона делала паузы в рассказе, вспоминая главное и стараясь это главное
донести убедительней. По возможности.
- Следует знать, что отец, проделав с нами свои "волшебства", сделал
так, что мы, дочери, будем проживать за десять лет (реальных!) всего один
(примерно) год нашей жизни. Сейчас нам примерно триста лет. Это, видимо,
предел... Очень скоро мы должны умереть.
Она отвернулась, взяла бокал с вином, отошла к окну, выкурила сигарету
и вернулась.
- Иоганн умер в одна тысяча семьсот пятьдесят восьмом. Его брат 
67
Людвиг в эти годы жил и работал уже во Франции. Он забрал нас к себе. Во
Франции Людвига очень ценили как врача и круг его пациентов простирался до
двора их величеств. Людвиг познакомился с Сен-Жерменом, познакомил и нас
с сестрой...
- Ого! - привскочил Глеб. - Это гениальный алхимик и авантюрист? Тот?
Его потом призвали в Учителя, в ... Шамбалу?!
- Тот.
- Чтобы вас слушать и не свихнуться нужно выпивать и...
иронизировать.
- Сен-Жермен, важный, влиятельный и загадочный граф обратил
внимание на наши с сестрой способности отводить глаза и прочее. Дядюшка
Людвиг заболел и вскоре умер. Теперь Сен-Жермен взял нас на содержание. Я
не имею в виду денежные средства (мы, хоть и скрывали это, были богаты), а
... этот Сен-Жермен, будучи посвященным (или предпосвященным), был ещё и
растлителем юных прелестниц, таких как мы. Он всё изучал. Укладывал нас с
собой в кровать и играл с нами. Он говорил: чтобы познать всё, нужно открыть
все запертые и запретные врата. И мы открывали и получали неизъяснимое
удовольствие и истинное блаженство. Я имею в виду не только "постель". У
него была идея "Матери мира".
Интересовали его женщины особенные, наделённые страстью и силой.
Когда он рассказывал нам о его встречах с Марией Стюарт, а затем с
Екатериной Второй... Что опять с вами? Да, это я... увлеклась. Потом, позже о
них... Так вот, после близкого общения с графом мы стали буквально читать
мысли людей! Особенно мужчин. Их желания. Научились манипулировать
людьми, особенно мужчинами. Особенно Даниэла. Нет, нет, мы не
использовали свой Дар в корыстных целях. Нет! Наоборот, бедняжка Даниэла
прожила в вечной влюбчивости и в вечной зависимости. Наивность! Считает,
что нас спасет Любовь. Та Любовь, что сильнее Смерти. У меня оказалось по-
другому... И у нас нет... детей. Не может быть...
68
Она сделала длинную паузу, о чем-то вспоминая. "Ясно о чем думает -
Глеб отметил мысленно, - романы "Мужчины в её жизни".
- Мне похвастать нечем, - Мона тоже читала мысли Глеба, - настоящей
страсти и любви... наперечёт пальцев... За триста-то лет! А сейчас жалею.
Слава Богу, хоть куртизанкой была честной. Не только любовницей - и другом,
и матерью, и сестрой. А дочерью - нет, - голос вновь задрожал, затем стал
гулким. Уже не здешний, а эхо.
"Эхо времени", - красиво подумал Глеб, и попытался успокоить
женщину.
- Куртизанки Венеции остались в истории, как самые изысканные,
образованные и умелые из женщин.
-Да, ... Устала... Давайте зажжем свечи, много свечей, послушаем Грига
или.. Шопена... Что предпочитаете?
- Ноктюрны Шопена... Время-то уже...- ответил Глеб Сергеевич.
- Да, я понимаю. Устали. У меня только пара вопросов. Первый: откуда у
вас карты? - она начала напряженно вглядываться в лицо Глеба.
- Мне их дал Джеймс Гордон. Они от... вашего... папеньки передавались
в его роду.
- Понимаю. Почему он не приехал на встречу со мной сам? Почему
поручил это непростое дело вам?
- Он - инвалид, а я его... близкий... коллега и товарищ...
Глеб не должен был ничего рассказывать о клубе.
- Нет, не то. Не договариваете, - обиделась Мона.
- Да, не имею пока права. Ах, да! Я ведь ваш дальний родственник. Об
этом больше знает, быть может, мой дядя, Алекс Яковлевич Юсов. Я говорю
это... так... потому что я ещё не осознал этого. Честно, о том, что я и дядя -
родственники Якова Вилимовича Брюса, я узнал четыре дня назад. От
Джеймса. И о вашем существовании. Но то, что вы и Даниэла - дочери Брюса,
не знает ни Джеймс, ни, думаю, дядя. Я с ним не говорил. Он живет в 
69
Петербурге. Джеймс - его приятель, и он, узнав случайно, что я еду на курорт в
Карловы Вары, рассказал о вашем тревожном звонке ему. Дал карты, доверил...
А почему вы с сестрой прежде не искали каналы, встречи...?
- Да потому что резко хуже нам стало лет пятнадцать назад. А до этого не
хотелось, чтобы наш секрет был раскрыт. Кроме того, если уже совсем честно,
жить более и не хотелось. Что ещё может преподнести жизнь? Все было! Но
когда на моих глазах у Даниэлы начали выпадать волосы, портиться зубы,
дрябнуть кожа, тускнеть взор... Я ужаснулась, пожалев её, а она меня... Хочу
жить!
"Вот он мой сон!" - подумал Глеб.
- Время позднее, Мона. Я даже не знаю, что сказать на прощание.
Хочется чего-то доброго.
- Скажите "доброй ночи".
- Доброй ночи, - душевно произнес Глеб.
- И вам доброй. Ухо́дите голодным... Эх, и я ничего не откушала.
Надоела... эта еда. Хочется... пирожок с небом. На сеансы нет смысла ходить.
Я распишусь потом, где надо - И жду завтра в семь. На прежнем месте.
Голодным, - она поцеловала его в щёку и направилась проводить гостя.
Кто может сказать: как и почему возникает любовь? Даже влюбленность.
Или успех. С каких аккордов начинает звучать мелодия любви? Строя ещё нет,
замысла нет вообще, лишь касание руки, движение глаз. Шорох, запах,
дуновение... Предчувствие любви. И попадание! Он ведь, этот Амур, и не
целится особо. Так, играет.
Автор говорит не о Глебе. Пока не о нём. А вот стрелу в области сердца у
Моны он заметил! Заметил - и хорошо. А далее разглагольствовать о том,
возможно ли полюбить старше себя, но не старого человека, считаю делом
пустым. Пусть этот Глеб хотя бы попытается. Иначе, зачем автору писать
такую уйму букв, да ещё складывать их в слова, слова в лад и в смысл.
Мона снова не может уснуть. Снова принимает сильное снотворное. А 
70
утром не только "купание" в росе, утром ещё и кокаиновая "дорожка"... Она
старалась не думать. Ни о Начале, ни о Конце. Ни о чём. Но образ Глеба
вставал перед глазами снова и снова. Почему же? Скорее всего, что в лице
Глеба Мона усмотрела всё ещё дорогие её сердцу черты лица Эриха, его манеру
говорить. У Глеба, правда, эти черты крупнее, выпуклее, что ли. Губы,
выразительнее, скулы, больше нос и уши. Но эта приподнятая в вечном
удивлении, как крыло, левая бровь, это по-лошадиному вечно грустное
"обиженное" лицо. И тревожное. У Ремарка-то это чаще по утрам, после
очередного "возлияния" кавальдоса. Потом она думала о руках Глеба, крепких
больших пальцах. Ей, может быть, чудилось, что в этих руках он держит нить
Ариадны, которая выведет, обязательно... Она так устала от вечных жизненных
раздвоений во всем. А хочется пройти по прямой, радостной дороге. По тому
отрезку жизни, где люди веселы, смеются. Да, бедняжка: ни отца, ни юности у
неё не было, той, беззаботной. Вообще в её жизни давно не было Праздника.
Необходим Праздник! Пусть не тот, который "всегда с тобой", а тот, что будет
помниться хотя бы лет пятьдесят. Нужно и можно кое-что предпринять,
расцветить свою жизнь, добавить приключений.
А что Глеб? Надтреснул, друзья мои, внутренний отрегламентированный
мир Всеволожского Глеба Сергеевича, профессора и дипломата, астролога и
нумеролога, удачливого игрока в карты. Он как будто бы растерялся перед этой
новой Большой Игрой. Не испугался, нет! Куража нет! Он должен, хочет
помочь Моне и её сестре. И видит сны. Вот сёстры тонут и тянут к нему руки, и
он берет их, и его сильные руки тащат и вот уже есть результат, но... но
скользко ногам, не во что упереться и они, тонущие, увлекают его в омут.
И сёстры уже не люди, а амфоры... Нет, говорит он себе, не бери на себя
ответственности Создателя. Ты можешь быть только Хранителем и должен
отдать эти старинные, изящные, очень дорогие амфоры в руки реставратора,
который сможет "излечить" эту сеточку мельчайших трещин на поверхности.
Вдруг эти амфоры начинают погружаться в пучину, вязнуть в 
71
потревоженном песке и иле на морском дне. И уже осколки подсознания:
..."необыкновенная женщина", ..."становится ближе"..., "профессионалка,
умело подчиняет соей воле".
Под утро ему приснился ещё сон: качается, будто плывет как корабль
двуликий дом, похожий одной стороной на шотландский охотничий замок,
другой... на готический храм. В храме горят две свечи. Он, Глеб, должен
беречь огонь этих свечей... храм исчезает... Его Клуб... В клубе запах
ладана... Входит Мона. Очень красивая, нарядная. Подходит к ломберному
столику. На зелёном сукне карты. В кресле, высоком, похожем на трон сидит
человек в одном пенсне с трещиной. Держит в руках зеленую лампу, тоже с
трещиной. Коровьев? "Клетчатый" зажигает лампу, восторженно кричит:
"прошу вас, прошу!"
- Давайте же сыграем, Глеб. На интерес! - Предлагает Мона. Она в
образе обворожительной куртизанки.
- Я никогда не проигрываю! - гордо усмехается Глеб.
- На раздевание! - прищуривает глаз Мона.
- Покер? Бридж? - спрашивает "Клетчатый" и суетливо вскрывает пачку
карт.
- Покер! - отвечает Мона, закуривая сигарету, вставленную в длинный
мундштук.
Глеб проигрывает кон за коном. Он уже в одних трусах.
- Нет, дорогой, так несправедливо, - и женщина сбрасывает с себя
одежду. Но это не одежда! Кожа! Резкий запах сырой кожи.
Подходит к Глебу, садится ему на бедра, лицом к его лицу. Мужчина
нечаянно рвет на её шее стеклянные бусы... Они рассыпаются по полу...
стеклянные бусинки превращаются в капли росы.
- Что вы наделали, болван! - кричит в гневе Мона.
- Это же копеечные стекляшки... - обижается и недоумевает Глеб.
- Это роса, собранная за триста лет! Моя жизнь!
72
- Соберем, - пытается пошутить он.
- Вы, оказывается, идиот, господин Всеволожский! Я забираю ваши годы
жизни себе! Вы в проигрыше!
"Фу, отвратительный сон. Реалити-шоу...", - говорит себе Глеб,
проснувшись.
...После завтрака он сходил в бассейн. С удовольствием поплавал и
вернулся в свой номер. К психоаналитику идти не нужно, можно и почитать.
Пусть тот же "Психоанализ". Но чтение опять дало более толчок собственным
подсознательным механизмам, нежели усвоению написанного. А
подсознательные механизмы толкнули Глеба Сергеевича к мыслям о Тае,
точнее, к воспоминаниям, связанным с ней.
Через полгода после той встречи в "Ленкоме" Тая блестяще защитила
диплом и поступила к профессору Всеволожскому в очную аспирантуру. Так
сложилось, что учитель и ученица вместе проводили время не только за
письменным столом, но и раз в месяц посещали театры, музеи, выставки. В
рестораны, правда, Глеб её не водил. Только в кафешки. Но вот раз, в первой
декаде мая год назад она сама пригласила его в ресторан отметить её день
рождения. Глеб Сергеевич немножко смутился, но принял приглашение. Вечер
на удивление был легким и замечательным. Глеб вызвался проводить девушку
до дома. Они не могли наговориться, и Тая пригласила его зайти к ней домой
попить чаю. Отказался. Было неудобно. Девушка удивленно и грустно
посмотрела ему в глаза. "Тая умеет "таять"... А я? Я - нет... Бокал молодого
вина и рюмка водки... В её бокал, если честно, нужно ведь подсыпать доверия
и романтики... Да и в мою рюмку тоже. Там только хмель. Я не "таю" -
пьянею" - подумал он тогда.
...А вот он уже думает о жене. Как на её двадцатипятилетние он подарил
тур по Карибскому морю. Куба, острова Гаити, Гваделупа, Мартиника. Когда
шикарный океанский корабль швартовался у очередной "земли", туристы
имели возможность снять на ночь скромное, но романтическое бунгало возле 
73
пляжа и с раннего утра до поздней ночи то на белоснежном песке, то на гальке,
то под бахромой пальм, с ледяным шампанским или карибским ромом заряжать
себя впечатлениями этих "райских" мест, этим тропическим солнцем. Таня и
Глеб заряжались ещё и друг от друга. Они уединялись и насыщали себя не
только свежайшими фруктами и омарами. Глеб восхищался, как Танечка ловко
прыгает по волнам на водном "банане", а ночью на нём. Как сладко пахли
морем её растрепанные волосы, а "рваное", "заполошное" дыхание - ромом.
Каким соблазнительно-позолоченным было её молодое стройное тело, как
уверены и грациозны движения...
Но их последние ужасные разговоры... Что случилось? В первый раз он
услышал от неё требовательные, недовольные нотки в голосе, злые,
пренебрежительные уже на десятом году супружества. Потом в десятый раз, в
сотый. Целых два года перед разводом только так. "Если бы Таня не ушла...
Нет, белой краской невозможно до конца замазать черную... Ушла
неожиданно, будто сорванная с петель... Я ведь думал, что её свет будет ярким
и теплым на долгие годы. А как она была доверчива вначале... Да, ни добра, ни
оптимизма, ни радости, ни ощущения счастья не прибережёшь на черный
день... Таяние чувств. Этого, дорогой, и следовало ожидать. Но что она искала,
чего ждала? И не в тебе дело, ты, может, и хорош, но такой... звезде, как Таня
позволительно ослепить многих. А ты не мог убеждать... Эх, ты, дипломат
хр...! Она же умела "держать удар" как та крепость в Пуэрто-Рико, где мы,
счастливые, не могли нацеловаться..."
Таня, Танечка... Глеб вообразил их жизнь и связь с женой, как часы с
маятником. Она - маятник, он - стрелки. Она - инициатор, но все более и более
неожиданно большой становится амплитуда маятника, неровной... затем "всё
вразнос..." Эту "болтанку" не выдерживают стрелки, они не понимают, что
происходит... Маятник оторвался, стрелки сбились, и потерялось время.
74
-- 7 --
Идти на обед в курортный ресторан, общаться с соседями по столу,
обсуждая болячки и процедуры, Глебу сегодня не захотелось, и он отправился в
местный ресторан, что находился на крутом пригорке, имел хороший
ландшафтный обзор и был любим Глебом. Но вот зачем он заказал и съел
"Печено вепрево колено"? Конечно, люди любят заедать стрессы, тревоги и
сомнения жирным, сладким и мучным. Но печень этого не любит. И когда
Всеволожский добрался до кровати и лег насладиться послеобеденным сном,
эта свиная рулька по-чешски отомстила ему "не по-детски". Всё-таки через
полчаса желудочного протеста он тяжело задремал, и сон, коротко
приснившийся ему, был опять (опять!) несладким. И снились огромные часы, и
будто они с Моной вращают стрелки-мечи, и эти мечи, скрещиваясь, нечаянно
отрубают Глебу кисть...
Вечером он поехал к Моне. Хозяйка была в добром расположении духа.
Это Всеволожский отметил и по накрашенным губкам, и по маникюру и
педикюру, и по красиво подведенным глазам. А главное - была весела и
разговорчива.
- Прекрасно выглядите, Мона - с удовольствием заметил Мужчина.
- Спасибо. Считайте актом доверия вам. И расположенности. Но я люблю
менять внешность и... впрочем, чуть позже.
Что-то придумала. И точно, когда они вошли в дом, женщина попросила
гостя через десять минут зайти в кабинет. А когда он вошел, то увидел
следующую впечатляющую картину. За письменным столом сидел мужчина в
камзоле и парике. Стоп! Да это же граф Яков Брюс! Тот же высокий, выпуклый,
гладкий лоб, со складкой на переносице. Тот же заостренный большой нос,
тонкие губы. Те же широко расставленные, большие, навыкате светлые глаза.
Губы покривились в ироничной улыбке, и "граф" поставил рядом на столе
большой свой портрет, который Глеб и видел в книжках о Брюсе. Одно лицо и
в чертах, и в выражении, и в энергетике. Человека и картины. Дочери и отца!
75
- Вы не перестаёте вводить меня в шок! - покачал головой Глеб
Сергеевич.
- Вы же желаете доказательств. Ведь правда? - усмехнулась дочь Якова.
- Потерпим... И, положим, не я, другие...
- Не продолжайте. Вы ведь там, в России, не можете и не хотите уже
найти настоящую могилу отца, его останки. И, значит, материала для
генетической экспертизы не может быть... Действительно, где захоронен? В
Сухаревой башне? Её уже нет. В Глинках, в подвалах? У старой немецкой
кирхи? Нет сейчас этой кирхи в немецкой слободе. Друг отца Василий Татищев
в воспоминаниях говорит, что верный слуга Никита не разрешил открыть
крышку гроба (мол, это воля графа), затем долго не хоронили... гроб простоял
почти месяц. Покойный не оставил завещания, где его похоронить и Василий
решил "погребение учинить в любимой Брюсом Москве, в любимой слободе, у
кирхи... с надлежащими рангу и титулам почестями". Да, я знаю, что когда в
одна тысяча девятьсот двадцать девятом году сносили кирху, нашли
захоронение... Одежды фельдмаршала: золотом шитый парчовый кафтан,
камзол... На кафтане звезда к Ордену Андрея Первозванного. Вещи
отреставрировали и сдали в фонды Исторического музея, а на кости ...
"наплевали"... Мона сорвала парик, сбросила камзол и закрыла лицо руками...
- Извините... Время такое было у вас... Да и были бы останки... Не
уверена, что его... он любил сюрпризы. Да ещё Никита после похорон куда-то
исчез. Может, он захоронил графа в другом месте... а, может... Я верю в
привидения, более всего в Привидение и Провидение! - пауза. Мона
решительно встала из-за стола и виновато сказала - я плохая хозяйка. Вы
только что пришли, а я уже "нагружаю" вас своими проблемами. Но, дорогой
Глеб, - она подошла к нему ближе и положила руки на его плечи - я ужасно
боюсь, что вы... исчезните. Не придёте больше ни сюда, ни на сеансы.
- Нет, дорогая моя, этого вам не нужно опасаться. Я очень внимательно
готов слушать вас, ваши истории... но меня смущает - чем я могу помочь вам!?
76
Мона (ох, уж эти женщины!) сразу повеселела и сказала повелительным
тоном:
- Тогда выполните три моих желания! Первое - ужинать со мной
ежевечернее, пока вы в Карловых Варах. Второе - посмотреть мой замок и сад.
И третье - после завершения курса - съездить со мной к сестре в Вену.
- С удовольствием. Все, кроме Вены, я должен быть сразу после отдыха
на работе в Москве.
Мона продолжала стоять близко к Глебу, положив руки на его плечи.
Сейчас она приподнялась на носочки, поднесла свое лицо к лицу мужчины
совсем близко и широко открытыми глазами, и горячим дыханием и шёпотом
внушала ему:
- Вы призваны на другую, более интересную Службу. Не мною, нет, -
отцом.
"Привыкнуть ко всему, что говорит Мона, всё равно будет невозможно.
Но и Консультант, и дядя со словами Моны Брюс согласятся. На работе можно
"закосить" недельку. Тая? Не знаю".
- Хорошо, и в Вену. - Глеб элегантно улыбнулся. Но и у меня три
желания, которые вы, как мой партнер в этой Большой Игре (мне больше
нравится "Игра", чем "Служба"), должны исполнить, - сделал "важное" лицо.
Первое - как ваша фамилия сейчас, по последнему паспорту?
- Эдинбург, - у Моны было ожидающее выражение лица.
- Второе - мы с вами должны чаще смеяться. Искренне, не смотря на
"жуткий пафос" ситуации. Без юмора нельзя! Третье - вы мне расскажете о
ваших знакомых. Я имею в виду Сен-Жермена, Жюля и прочих. - Глеб сам
заметил "допросный" тон последнего желания и рассмеялся.
Мона вослед:
- Второе желание ваше выполняется уже.
- Давайте не портить нумерацию и выполним ваше второе.
Они вышли из дома и пошли вдоль аллеи.
77
- Иван Алексеевич сказал мне однажды, что в полутёмных душистых
аллеях лучше всего усваиваются внеклассные уроки влюбленности. О! не
пугайтесь! Я не буду околдовывать вас. Пока не буду. - Мона рассмеялась, - и
я уже выполняю ваше третье желание, про "знакомых". Но! Только очень
дозировано.
- Вы были знакомы с Буниным?
- Да, шапочно. Я вообще не пропускала самые крутые "тусовки":
юбилеи, вручения "нобелевок" литераторам и ученым. Я ведь долгое время
была литературным агентом Ремарка. Училась у Фрейда, сотрудничала с
Эриком Берном. С последним работала в Штатах.
- Извините, Карл Ясперс и Эрих Фромм считали Фрейда
интеллектуальным шарлатаном, а психоанализ - псевдонаукой.
Мона не обиделась и рассмеялась.
- Я и отвечу словами Ясперса. Он говорил: "Экзистенция не знает
смерти, есть лишь взлёты и падения". Так вот: "Психоанализ не знает строгой
точности, есть лишь гениальные взлёты и неуклюжие падения. Как на Лестнице
Иакова. Как весь оккультизм и вся алхимия".
- Я читаю сейчас книгу Эрика Берна. Доктор Йозеф дал, чтобы я, видимо,
готовился к вашим сеансам.
Мона вскинула свои красивые брови: "И как?"
Всеволожский решил поёрничать: он важно скрестил руки на груди,
выпятил живот и нижнюю губу и сказал:
- М-да-с... Вам, Мона, даже не обязательно ложиться на кушетку. Мне
всё и так ясно: Эрихи... Эрики... Все на "Э"! Эрихов комплекс!
Он ловко намекнул на "Эдипов" и насторожился. Во всей теории Фрейда
именно это было ему неприятно. И не хотелось думать, что гениталии
командуют мозгом и сердцем.
- Хм... Да... Услышала вас... Я лучше дам вам книги Агриппы "О тщете
и недостоверности всех наук", "Оккультная философия" и другие книги отца. 
78
Ясно одно: эзотерическими учениями могут овладеть единицы. Одаренные. Как
мой отец, Парацельс, Авиценна.
- А Сен-Жермен?
- За ужином. Давайте поговорим за ужином! Но о личном не хочется, да и
не следует. И ещё... Дело в том, что с именем Сен-Жермена связаны многие
имена... например, Екатерина Вторая, братья Орловы, княжна Тараканова и,
главное, Павел Первый. У меня именно этот отрезок русской истории с болью
отзывается в сердце...
За ужином, однако, Мона не продолжила говорить о Сен-Жермене, а,
орудуя ножом и вилкой, разрезая мясо и ожесточенно пережевывая его, будто
грызя, она заговорила о Екатерине Второй.
- Какие глупцы! Назвать её великой, о Елизавете Петровне забыть, а о
Павле Первом говорить в уничижительном тоне, что, мол, самодур и тиран.
Глупцы! Правда, немка была очень хитра и сумела обмануть ожидания даже
Сен-Жермена. Поздно он раскусил её. Да! Кроме её личных ужасных грехов,
она притащила в Россию европейский либерализм и посадила в разбитую
русскую телегу. И погнали её дураки и подлецы по русскому бездорожью,
кривляясь и улюлюкая. И сейчас у вас так: ну, надели лайковые белые перчатки
ваши мироеды и взяточники, напудрили наколки. И давай врать и воровать! Я
ведь слежу. Нужны образование и культура! Нужно беречь традиции! Уважать
прошлое! Ох, я что-то разнервничалась... - она, наконец, улыбнулась.
- Старик Иоганн говорил мне в мои юные годы: "Если твоя жизнь,
Лизонька (я тогда была Лизой, А Дана Катей) сложится удачно, будет долгой,
ты сможешь много путешествовать, будет много впечатлений, интересных
знакомств". Ерунда! "Во многом знании много печали". Надоедает любая
экзотика. За всем следует пресыщение!
- Да... - рассеянно вторил Глеб Сергеевич. - нужен родной очаг, уют,
тишина.
Мона не обратила внимания на эту банальность и продолжила, уже явно 
79
утомлённая.
- Порой так быстро бежало время, что я чувствовала, да и сейчас
вспоминаю и воспринимаю себя девочкой и старухой одновременно. Любое
свежее восприятие сразу раздавливается опытом. И поэтому трудно,
невозможно оценить, выделить главное...
Они ещё поговорили немного, Мона очень заинтересовалась рассказом
Глеба о его увлечении нумерологией и астрологией, и спросила на прощание:
- Такой, как я можно построить астрологический прогноз?
Такой вопрос крайне смутил Глеба, он не знал, что ответить. Мона
помогла ему:
- "О, тщета и недостоверность многих знаний моих", - взмолился Фауст.
Глеб ушел. Ушёл, чтобы с нетерпением ждать следующей встречи нового
рассказа от этой Моны-Лизы, искренне переживающей за Россию, страну,
почувствовать которую родиной у ней не было времени за триста лет жизни!
Открыться им с сестрой было невозможно нигде, тем более на "Родине". А ведь
они - Свидетели. Если прочие "живые" тайны умирали, или гасли, или
перевирались за пятьдесят-семьдесят лет жизни человека-свидетеля, человека-
очевидца, то как было бы важно "прочесть", не торопясь "прочесть"
свидетельство исторического путешествия длиной в триста лет.
Она не казалась уже ему просто молодой дамой, но и не увядшей,
бескровной с тусклыми глазами старухой древней. Казалась молодой
интересной женщиной с тайной (да, Моной-Лизой!), но иногда то "пиковой
дамой", то Валькирией, то Артемидой. Была ли она обольстительной? Нет, но
могла бы быть, если б захотела. Была ли обаятельной? О, да! Но более всего
подходит ей "пленительная"! Тебе, Глеб, дали возможность побывать в плену у
Валькирии!
... - Добрый вечер, графиня! - улыбаясь, Глеб сел к Моне в машину. - Я 
80
соскучился по крутому подъему!
- Добрый, сударь! Последняя фраза хороша, а графиней называть не
нужно. Мне нравится "сударыня".
- "Сударыня" отдает галантным менуэтом с поклонами,
расшаркиванием...
- И что же вы не поклонились "графине"? - она закурила. - "Сударыня"
созвучно "Судьбе" и "Суду", - глаза сузились, как жало.
- Но первое слово - милое, второе - торжественное, третье - грозное.
- Как небо, как время.
Когда они вошли в дом, хозяйка предложила познакомиться немного со
старой частью замка.
- С удовольствием, - живо отреагировал гость.
В этой части пахло по-другому, по-другому распространялся звук, там
был свой микро-макроклимат. Свой дух.
- Там, - она показывала рукой, - хозяйственная часть. Там - моя
лаборатория, там - мой подземельный лабиринт.
- Как у отца?
- Что вы! Я - его скромная ученица, но упражнения в алхимии мне
необходимы. Да и под землей мне хорошо! Нет, туда мы пока не пойдём, а
пойдём в хозяйственные залы. Она открыла тяжелую дверь.
- Ох, надо же, - воскликнул Глеб. - Другой запах! Тянет запахом
свежеиспеченного хлеба... и... солода, ячменя. Пивом пахнет!
Хозяйка рассмеялась. Они вошли.
- Это мои верные помощники, Христина и Август.
Глеб поздоровался с пожилыми, опрятно одетыми людьми. Они ответили
поклоном.
- Они глухонемые. Муж и жена. Со мной они уже почти пятьдесят лет.
Ничего обо мне и сестре не знают лишнего. У них природное достоинство слуг
- не любопытствовать. И много других достоинств. Например, Христина -
81
лучшая в мире стряпуха, а Август - лучший пивовар Европы. Они - немцы, а
мы в Чехии. Вот там за дверью - наша небольшая пивоварня. У меня есть сотня
маленьких секретов изготовления пива: от бродильни, дрожжей и затора до
охмелённого сусла, фильтрации, резания и экстрактивности.
Глеб оценил глубину познаний и умений.
- Забот по дому и саду у моих помощников много. Им запрещено
общение с внешним миром. Я все необходимое сама организую. Но когда им
исполнится семьдесят, я дам им большую пенсию и отпущу. Я уже купила им в
Австралии хороший дом с садом.
Мона взяла два бочонка с пивом, каждый по три лира, передала их Глебу
Сергеевичу и пригласила в столовую.
- В одном бочонке - мой Жатец, но с лежака, в другом - Урквелл, тоже
мой, резаный с кельтом. На закуску мои сыры, кровяные колбаски, русская
стряпня, тарелка вяленой рыбы.
- Чудесно! А можно - я вот вижу тележку сервировочную - я отвезу всё
это в беседку?
- Да, конечно, - показала знаками Августу, чтобы тот помог.
Некоторое время хозяйка и гость вальяжно потягивали пиво, неспешно
закусывали. Мона расспрашивала о Москве, о Петербурге, об образовании в
России. Затем дама предложила сделать перерыв в трапезе и прогуляться по
саду.
- Вы, наверняка, хотите новых историй от старой трехсолетней вороны? -
спросила она.
- Зачем вы так? Да, я жду, с нетерпением жду историй от прекрасной
Шахерезады!
- Вот льстец! - с довольным видом и деланным укором сказала Мона. - Я
скорее Шахиня из ада!
- Вы - Мона-Лиза Брюсовского трехсолетнего разлива, - сказал Глеб
сомнительный комплимент.
82
- Комплимент нельзя назвать деревенским, но и аристократическим тоже.
Московский, - хмыкнула пробудившаяся аристократка королевских кровей. -
Ладно. Главное, чтобы вы усвоили, что все мои знакомцы, которыми я дорожу
в моей памяти, проживая жизнь в Яви, существовали ещё и в Прави и в Нави. И
не делили Истину на тьму и свет, черненькое и беленькое.
- Конечно, - серьезно и просто сказал Глеб. - Это мне абсолютно ясно.
- Добро́
! Ну, давайте, попробую я... снова... как-то по порядку.
Расставаясь с нами (как оказалось навсегда), отец наставлял (и в записях
его это есть), что России предстоит сто лет бесчестья, затем сто лет
мученичества и потом ещё сто лет заблуждений и поисков. Они с Петром
Великим положили все силы на Державу Русскую. Но пришло время
политиканства. Как подменили и Меншикова, и Толстого, и Долгорукова, и
Ягужинского и всех! И вот их и нет. Но пришли другие, совсем чужие. Отец
горевал, что не посмел сказать Петру, чтобы тот с рождением Анны оформил с
Екатериной брак. Старый Иоганн рассказал мне, что Яков Вилимович Брюс,
мой отец, уже женатый человек, был влюблён (тайно и страстно) в юную
Елизавету Петровну. Она была необычайна умна и красива. А ещё честолюбива
и расчетлива. Как переживал отец, когда в одна тысяча семисот двадцать пятом
году умер Пётр. Умер без завещания. Оставив Елизавету без прав! Брюс
встречался с ней и после смерти её отца. Последний серьёзный разговор был в
одна тысяча семьсот тридцать третьем году. Но о чём? Вряд ли
шестидесятитрехлетний граф предлагал руку и сердце, или хотя бы признался в
любви двадцатичетырехлетней наследнице престола. О наследии престола они,
наверное, и говорили! Да про университет и Академию Художеств. Да что
толку: Елизавета была порядочная и мудрая. Она умела ждать! А ваша Катька
Невеликая Вторая - мудрёная и пакостливая.
Они вернулись в беседку и опять молча наслаждались вкусом пива. Затем
Мона продолжила.
- Жаль, что ни один из планов отца по восшествию Елизаветы Петровны 
83
на престол (ни в одна тысяча семьсот двадцать пятом, ни позже) не сработал...
Я побывала в России в первый раз после отъезда в одна тысяча пятьдесят
девятом году, передала Елизавете, уже императрице, пакет, запечатанный, от
имени Якова Брюса. Что уж там было - не знаю. Сказала, что я - подданная
Франции, а поручение отдать пакет Брюса - от Сен-Жермена. Елизавета была
обворожительная, но привычка притворяться "весёлой барыней" так портила
всё! Сен-Жермен поручил мне, по возможности, поговорить с Елизаветой о её
четырнадцатилетней внебрачной дочери, княжне Таракановой. Та проявилась в
высшем свете Европы, так же красива и умна, как её мать и нужно думать о
передаче трона. Но императрица не захотела говорить на эту тему. Глаза её
стали очень печальными. Может она думала о собственном горьком опыте
незаконнорожденной. Скорее всего да... Ещё я влюбилась в Павлушу!
Пятилетний внучатый племянник, которого воспитывала сама Елизавета, не
отдавая матери, был очарователен. Но я увидела в нём совершенно
неординарную личность и по приезду в Париж рассказала о нём Сен-Жермену.
Когда в одна тысяча семьсот восемьдесят первом году Павел под именем графа
Северного был во Франции, Сен-Жермен познакомился с ним. Я должна
сказать, что Сен-Жермен много путешествовал по миру, отыскивая яркие
дарования, готовя себе учеников. И он увидел в Павле Петровиче величие
талантов! Он не смог предвидеть того, что эта холодная, бессердечная немка,
почувствовав в сыне Силу Дара, начнет "ломать" его, унижая всем, особенно
словами и распространением слухов, что-де он - "человек второго сорта и
среднего ума". В самое сердце била! И надо сказать... сломала! Терпкое вино
перебродило в уксус! А эти её друзья, так называемые "просветители"? Да, я
имею в виду Вольтера, Дидро и прочих пошлых антихристов. Но что самое
обидное, что она "глянулась" Сен-Жермену. Это она умела! Его любовница,
мадам Помпадур в одна тысяча семьсот шестьдесят первом году сильно
приболела, и он, предчувствуя её кончину через три года, "обратил внимание"
на Катьку. Глаза её колдовские! Не сильно его смущало, что с Григорием 
84
Орловым он был в дружеских отношениях... Он имел слабость к властным,
сильным и страстным женщинам... И он к тому же терпеть не мог Петра
Третьего. Тот более гордился тем, что он внучатый племянник шведского
короля Карла Двенадцатого, нежели внук Петра Великого. Россию Петр Третий
не любил! Но позвольте спросить, зачем Сен-Жермену надобно стало хоть и
косвенно, участвовать в перевороте! Да, он не предполагал, что Петра
Федоровича убьют. Он раскаивался позже. И что Алексей Орлов впоследствии
предаст княжну Тараканову. Подло предаст, став по существу убийцей. И не
закончилась цепь подлостей и убийств. Следом должен был погибнуть Павел
Первый. Ах, Сен-Жермен! Такой, изволите видеть, непрозорливый Иерарх
Новой эпохи, Великий Посвященный. Нет, я не могу судить обо всем! Быть
Судией на вершине... Нет! Да и трудно Сен-Жермену под дамской юбкою было
быть прозорливым!
- Да, вот Рерихи и Блаватская ценили и чтили его. Голицина Наталья
Петровна, прообраз "Пиковой дамы", усатая княгиня, фрейлина при дворе
четырёх императоров, статс-дама и ученица Сен-Жермена. Это он поведал ей
секрет трёх карт - заметил "образованец" Всеволожский.
- Вы, милостивый государь, соблаговолите вспомнить: Тьма и Свет...
Признаюсь также, что к господину Пушкину благоговейного почитания не
испытываю... Зачем он, ретивый, в оде "Вольность" Павла Петровича тираном
обозвал? Про карты - слыхивала. Рерихи и Блаватская знавали Сен-Жермена,
возможно, в другом образе. Ликов он имел много. И воплощений множество. Я
поведала вам ту картинку калейдоскопа, что мне было суждено узреть. Вам я,
так или иначе, трактую, со своей колокольни трезвоню... Что люблю и кого
люблю - тех и защищаю! А кого нет - не обессудьте и помилосердствуйте... Я
решительно не склонна искать оправданий ни Марии Стюарт (хотя ей как
шотландка шотландке отдаю должное), ни убийцам - Босуэлу, братьям
Орловым, ни немке, которая не имела женского сердца. А имела сердце вепря,
зажравшегося в чужой стране. Мужчин этих Бог наказал, лишив рассудка. И 
85
умирали все трое страшно! Я ведь говорила, что с Марией Стюарт и Босуэлом
Сен-Жермен был знаком близко и... тогда тоже... заблудился!
Она замолчала и долго курила. Оба бочонка с чудесным напитком были
почти пусты. На улице поднялся ветер.
- Проследуем в дом, сударь. Я, право, не знаю... имела ли право... да и
путанно излагаю... Вот и ветер начался, тучи черные нагнал. - она
перекрестилась. - А ведь хотела быть добрей к умершим давно...
На крыльцо Мона поднималась, тяжело ссутулившись. Да и ясно было
Глебу Сергеевичу, что не на вершине была Мона, и не судия, а, наоборот,
погрузив всю себя, свой ум, сердце, дух в то столетие русской истории, о
котором болит её душа! Неспроста эти "извольте", "помилосердствуйте".
Глебу стало стыдно, что он мучает бедную женщину. "Всё, надо
помилосердней. Сам предложил чаще смеяться, с юмором как-то обо всем...
Да, нет возможности обхохотаться над нашей историей, хотя бы улыбнуться
кисло".
- Может быть, на сегодня... - начал вежливо Глеб.
- Нет! Нужно чуть дорассказать, и к Сен-Жермену мы более не будем
возвращаться.
Они сели в кресла в кабинете, и хозяйка продолжила.
- Он, Сен-Жермен, как-то сказал нам, нет, только Даниэле... что передал
в одна тысяча семьсот восемьдесят втором году Павлу Петровичу какое-то
"руководство". С ним тогда больше общалась Дана. Говорила, что он путает
факты, её совсем замучил... Дозы кокаина и морфия были уже недопустимы.
Это вам на "заметку", - она опять закурила. - Кстати, Блаватская, как и
Булгаков Миша имели пристрастие к морфину.
- Булгаков - мой любимый писатель, - осторожно вставил словечко Глеб.
- Миша такой милый! О! Меня называл "ведьмочка". Ведающая. Если бы
я могла позвать его на помощь!
- Кого? Михаила Афанасьевича?
86
- Нет же! Ему самому нужна помощь. Конечно же, мессира Воланда! -
пауза. - Да, вы правы, Глеб, на сегодня, пожалуй, хватит... Слишком много
персонажей, полифония в моей голове превращается в канонаду! И "кружечка"
уже не помогает.
- Пиво? - недоуменно спросил Глеб.
- Нет же! - раздражилась Мона. - Марихуана. Я курю сигареты
"Притон", особенно, когда нужно совершить хороший trip, "поездку" в
прошлое. Так выражаются наркоманы и психиатры в Штатах. Ещё я избегаю
так называемых "панических атак". Были случаи... Не обращаться же мне к
коллегам-психоаналитикам: "Помогите! Хочу сидеть в темном углу...
Подкрадывается шизофрения"..., - она взглянула насмешливо на
встревоженное Глебово лицо.
- Не пугайтесь, добрый человек. Мы будем ещё беседовать с вами.
Обещаю. Дозы только поменьше готовить, - она рассмеялась, - дозы
"кружечки" и исторических экскурсов. Все эти рассказы, очень боюсь,
передаваемые из уст в уста, превращаются в мифы и легенды, обрастают
домыслами... Я из русских телепередач смотрю иногда программу "Гении и
злодеи" на телеканале "Культура". Уверяю вас, что если показывать девяносто
процентов незлодейских гениев и десять процентов гениальных злодеев, то
само название (рядом стоящие слова) косвенно будет зомбировать:
гениальность начнёт ассоциироваться со злодейством. И самые умные
"купятся", попадут в ловушку.
- Понимаю. То же с сочетанием "жидомасоны", - отметил Глеб.
- Совершенно верно! Так что я многого не поняла, не разглядела в моих
"гениях". И этот вечный алкогольный богемный чад! Опять раздражаюсь... Вы
знаете, я ведь уже аутист, человек искажённого восприятия. Мир меняется
очень быстро и не в моем вкусе. Нет, работу я свою знаю... Но... Но... я -
человек дождя, затяжного, трехвекового.
- Я помогу вам, вам и сестре выйти из-за стены, вы не будете желать 
87
тёмного угла!
- Найдите могилу отца! Помогите! Я чувствую, Господи! Чувствую и
уверена, что решение есть и отец поможет! - Мона крепко держала руку
Всеволожского.
Так крепко человек, падающий с обрыва, хватается за все, что попадет
под руку.
...Глеб Сергеевич приходил в замок каждый вечер. Эти вечера теперь
были более спокойными, в меру насыщенными прогулками по саду, короткими,
уже бесстрастными воспоминаниями Моны. Глеб не "педалировал" и почти
ничего не спрашивал. Когда Мона в очередной раз пожаловалась, что её
рассказы напоминают рваные, бессвязные пятна памяти, Глеб искренне
возразил, что эти "пятна", выразительнее томов истории, что он чувствует
"нерв" рассказов и те мыслеобразы, что рождает этот "нерв", дают достаточно
ясную картину. Глаза женщины были полны благодарности. Иногда они играли
в карты, дурашливо, смеясь над проигрышами и не замечая побед, или Мона
играла на рояле, или зачитывала Глебу отрывки из Агриппы, Парацельса и
других авторов. Тогда они уже серьёзно обсуждали прочитанное. А ещё Мона
показала ему два старинных пасьянса, а он показал, как играть в шахматы.
Однажды они вышли прогуляться за территорию замка. Шли по
мелколесью, вдоль ручья.
- Этот ручей я восстановила два года назад, - хвасталась женщина, -
здесь из земли бьют три ключа с чистой водой.
Вдруг она с вызовом и иронией посмотрела на Всеволожского и
спросила.
- Какую фигуру в плане, сверху, представляет этот ручей?
- Подкову! - воскликнул, догадавшись, Глеб. - На счастье!
Да, ручей подковой "обнимал" дом, и какая-то, ещё неясная линия жизни,
возможно, кольцо, а, возможно, спираль, делала этих двух людей ближе.
- Послезавтра, после завтрака, - она улыбнулась тавтологии, - мы 
88
уезжаем с вами в Вену. Я обо всем договорилась с Йозефом. У нас ещё четыре
дня!
Глаза её светились.
- А если два дня - Вена, а ещё два дня - Прага? Я очень хочу с вами
побывать в Праге. В Вене я вообще не был, а в Праге - часто, но набегами на
день, - предложил Глеб.
- Отлично! - она, как девочка, хлопнула в ладошки. - Я обожаю Прагу!
...Последний вечер был омрачен звонком Таи. Она начала разговор
требовательно-допросительным тоном.
- Мне заведующий сообщил, что вы задерживаетесь в Чехии на четыре
дня. Мне вы так и не позвонили. Очевидно, есть причины? Впрочем... - и после
паузы наигранно бодро, - я собираюсь, как только вы приедете тоже отдохнуть,
съездить в Китай. Я познакомилась, случайно, с одним интересным
человеком... Он писатель-документалист, китаевед, и он пригласил меня... в
командировку в Китай. Правда, повезло?! - голос стал злым. - Вы ведь очень
рады должны быть, что ваша аспирантка хочет добрать интересный материал
для диссертации. А когда вернусь, сразу уеду домой, в Академгородок, в
отпуск, там оформлю "кирпич", автореферат и подготовлю доклад. Зачем вам
мешать? Лето, отдых, романы...
Глеб Сергеевич собрался с силами и тоже наигранно-бодро ответил:
- Конечно, рад. Очень повезло. Удачи.
Всё!
Мона вежливо вышла из гостиной, когда гость разговаривал по телефону.
Но тот угнетённый, с опущенными плечами Глеб, который предстал перед ней,
когда она вновь вошла в комнату, буквально напугал её.
- Что? Близкие? Работа? Женщина?
- Женщина... На работе...
Мона с печальным видом присела на диван рядом с Глебом. Её
беспокоило, что это она виновата. Это она отбирает у этого чужого, но 
89
ставшего дорогим, хорошего человека эту женщину. Не жену, но всё-таки. "Ту,
что даёт ему что-то... А он даёт Надежду мне".
Мона ошибалась. Женщины уходят сами. Своей тропой. И ясно ведь, что
у двадцатипятилетней Таи эта тропинка не рядом с колеёй Глеба Сергеевича -
шаг у них разный.
- Не могу припомнить точно, что сказал ваш приятель Ремарк по поводу
женщин... - Глеб пытался "вырулить" ситуацию, опираясь на чужие цитаты и
свою притворную беспечность.
- Эрих Мария много чего говорил о женщинах. Он большой любитель
женщин. Очень опаленный своими набегами в эту "комнату кривых зеркал", -
она задумалась, - наверно, это: " Дай женщине пожить несколько дней такой
жизнью, какую ты обычно предложить не можешь и, наверняка, потеряешь её".
Это?
- Похоже так, но это более подходит к моей бывшей жене, хотя...
иллюзорность... нечаянно обронённые надежды... - он встал, - Я, Мона,
сегодня уйду пораньше. Нужно собраться... в дорогу. До завтра, - холодно
поцеловал женщине руку и прошел к выходу.
- Да, перед дорогой нужно собраться с... мыслями. До встречи, - она
поцеловала его в лоб.
Но мысли, которые обжигали Глебов лоб, не соглашались с цитатой
Ремарка. Или мысли соглашались, а сердце нет? Всё правильно! Про Таню. Он
вспомнил, как на десятую годовщину свадьбы они с Таней совершили
двадцатидневный круиз по Средиземному морю. Они снова были счастливы!
Тая молодец! Она очень деловая и целеустремлённа. Диссертация на тему
этикета на Востоке, и делового, и застольного. Китай... Япония... Индия....
Иран и прочее. Тая повторяла притчу: "один зевака спросил каждого из трёх
человек, делающих одну и ту же работу: что делаешь? Первый ответил:
обтесываю камень; второй: зарабатываю деньги; третий: строю Руанский
собор".
90
- Я пока обойдусь без патетики и не знаю, куда выведет линия жизни. Но
учиться хочу всему! Вот смотрите: я - "а" - репетирую, "б" - деньги
зарабатываю, "в" - храм знания строю.
"Наверное, я наивно купился на созвучие их имен: Таня и Тая. Нельзя
дважды "войти" в одну и ту же... женщину. Да и не "вошел" ты во вторую ни
разу. Может, зря? Может, ей обидно?"
-- 8 --
Всеволожский сидел рядом с Моной, которая вела свою машину в
направлении Вены. Когда выехали на скоростную трассу, Глеб предложил
рокировку.
- Давайте поведу я. Все-таки четыре с половиной часа за рулём...
- Если вы из галантных соображений, то нет: хочу драйва, - отказалась
Мона.
"Рокировка не удалась, - подумал Глеб, но есть иная: на месте Тани
находится Мона. Стоп! Об этом я не думаю".
Он достал ноутбук и спросил:
- Какую гостиницу мне лучше заказать? Ближе к центру или к дому
Даниэлы?
- Думаю никакую, - Мона, как показалось Глебу сбоку, ехидно скривила
губы, - как-нибудь переночуем у Даниэлы. Да и поспать вам она не даст. Она
дама энергичная. В Вене я смогу уделить вам только вечер и ночь, если... - она
"запнулась". - А завтра я хочу воспользоваться случаем пребывания в городе,
где я много училась, работала и побывать по делам в паре мест.
Глеб нахмурился.
- О, друг мой! Вы напрасно хмуритесь. Я отдам вас в плен очень
обаятельной женщине - моей сестре. Я уже вам, наверное, надоела?
-Ну, зачем вы так...
- Хорошо. Но ответьте честно: вас легко соблазнить прелестной женщине 
91
и, учтите, опытной соблазнительнице?
- Легко.
- Молодец, что не стали врать. Я и так вижу. Вы - добрый, отзывчивый
человек. И чувствительный.
- Дайте хоть краткую характеристику соблазнительнице, - притворно
обреченно сказал Глеб, - внешность - вы, а...
- О, нет! Я сама не знаю, в каком образе будет Дана. И характеры разные
с юности. Думаем и чувствуем мы одинаково. Особенно друг друга. Но...
Хорошо: в двух словах. Сестра верует другим богам. Она язычница, считает
себя женой Эрота. Что вы улыбаетесь?
- Я не улыбаюсь вовсе.
- Я слежу за вашим лицом в зеркало.
- Следите лучше за дорогой. Извините.
- Не меня, заметьте, поскольку я психотерапевт по одному из
медицинских образований, называет Психеей (богиней, олицетворяющей
душу), а себя. Психея, напомню, была женой Эрота.
- Я в курсе.
- Так вот, она говорит, что я плохая жена, а он, Эрот, перепутал нас,
близняшек. - Мона говорила весело и задиристо.
- Почему, позвольте полюбопытствовать, вы плохая жена? Ай-яй-яй.
- А я имею умеренную, даже, как говорит сестренка, скудную
сексуальность. Сама она считает Любовь, особенно плотскую, величайшим
Огнём и Эликсиром жизни. Любовников уже счесть не может. Говорит: "Чисел
таких нет". - Мона расхохоталась. - Ещё утверждает нагло, будто Эрих Мария
ей первой сказал известный афоризм: "Лучше умереть, когда хочется жить, чем
дожить до того, что захочется умереть". Она жизнелюбива, в отличие от меня
теперешней.
- Извините, у вас с сестрой был всегда один круг знакомых? - спросил
Глеб.
92
- Нет, нет. Эрих и ещё два-три человека из моих "великих" -
исключение. У неё круг знакомых - художники, музыканты. Например, она
обожает Ван-Гога, Чюрлёниса и Врубеля. С первым из них была знакома. С
Тулуз-Лотреком - близко. Захотите понравиться - заговорите с ней о
Чюрлёнисе или Врубеле. Она и сама писала неплохие картины, сочиняла
великолепную музыку. Вся эта её напускная легкомысленность,
экстравагантность и экзальтированность - маски. Она надевает их по привычке.
Никогда не хочет показать себя слабой. И глубины своей, и ума, и талантов
тоже почему-то выказывать не хочет. А мне порой бывает неловко, как
вспомню, что она во Франции то циркачкой была, то иллюзионистом в театрах-
кабаре, то пела и танцевала там, то наряжалась юродивой и предсказывала
будущее, сидя у ворот Соборов и постукивая палкой перед собой.
- Вы, Мона, слышали о Василии Блаженном? Юродивый, ходил голый и
бросал камни в храмы. Есть на Красной площади в Москве храм...
- Не трудитесь, я хорошо знаю историю. Но до́лжно опять отметить: Тьма
и Свет путают людей. Этот Василий камни бросал, чтобы отогнать бесов от
храмов, а углы домов, где жили грешницы, целовал, чтобы опять же изгнать
бесов. Голым ходил, потому что вериги, цепи носил и хотел, чтоб люди видели,
что тело бесовское смирять надобно.
Через час пути головой и сердцем Глеба опять завладела Тая. У неё через
пять дней день рождения. Он, конечно, её поздравит. Он попробует поговорить,
объяснить ситуацию. Всё, что разрешит сказать Консультант. Зачем, зачем она
говорила с ним в дерзком тоне? Кто для неё этот китаевед? Уехать с ним в свой
день рождения?! А что должен делать он, Глеб Сергеевич? Ничего он в Москве
не поправит! Пусть эту вечную проблему выбора решит время. Эти два-три
месяца. Как замечательно обстоит дело в математике: самая трудная задачка
имеет решение. Единственное, верное, бесстрастное, справедливое. Раз - и в
ответе "вам сёстрам по серьгам"! А в жизни? То ли ты чистенький, то ли не
очень. Глеб задремал и за эти двадцать минут дрёмы ему приснился сон, будто 
93
он на Красной площади распаковывает огромное джакузи, чтобы пригласить
людей к святому омовению. Из ящика выпадают многочисленные трубки,
шланги, они, как спрут хватают Глеба своими щупальцами, бросают его в
джакузи это, и оно ползет в сторону Храма...
Глеб вздрогнул, проснувшись, но не открыл глаза, а спросил Мону:
- Почему люди, не видя, не замечая простого, пытаются вычурностью
"залепить" нелепость. Или объясняют шестью словами то, для чего хватило бы
и трёх?
- Вы лестно думаете о людях. Большинство людей и в трёх словах
запутаются. Хватит двух: "вау", и "упс".
Они помолчали, выпили из термоса по нескольку глотков кофе.
- Скажите, - спросил Глеб, - а чем Даниэла занимается сейчас?
- Клиника пластической хирургии, салон красоты, ресторан. Она, я уже
сказала, кипучая натура. И везде - хозяйка! И вникает во все дотошно,
профессионально.
- И в хирургию? - спросил Глеб, вспоминая фотографии. - И вы, Мона?
- Да, мы - опытнейшие хирурги. В любой хирургии: и сердечной и
сосудистой... Стаж не менее ста лет. А опыт вои́н! Дана ещё
специализировалась в пластике, но и я могу... Мы учились в Академии военной
хирургии в Вене, работали в медико-хирургическом институте. Затем я училась
и работала у Фрейда в Венском университете. И считаю его настоящим
учёным! Мало ли что вы там с Ясперсом говорите, а повторные выборки дают
устойчивую статистику: из тысячи женщин более девятиста выбирают
футболку с запахом отца! А что касается... впрочем, не хочу об этом.
- Пожалуйста, Мона, два вопроса небольших. Можно? - лукаво заискивал
Глеб.
- Валяйте, - ответила графиня.
- Зачем Фрейд придумал кушетку? Чтобы пациент полулежал?
- Да это просто одна из его фобий: не любил, когда пациент смотрит на 
94
него, - засмеялась доктор Мона. - И ещё это добавляло значительности! Ведь и
гонорары у доктора Фрейда всегда были значительные. Он шутил: "Плата за
моё лечение должна бить по карману пациента, иначе лечение идёт худо".
- И ещё вопросик: что характерно для его личной сексуальности и
вообще психики?
- Ничего себе вопросик! Попробую дать "ответик". Юному Зигмунду
девушки отказывали, и он приударял за сорокалетними дамами, мамами этих
девушек. Но и там - плохо. Он долго "не мог" и был девственником. Зато
потом "оторвался по полной"! Да ещё с морфием! И пациентам советовал...
- И ещё вопрос. Не о Фрейде. Какая она, Вена? Для вас лично.
- Любимый город, как Париж, как Прага. Мне, дорогой, не удержаться от
штампов: Вена степенная, плавная, вальсирующая. Лучший город для жизни.
Сравнить можно лишь с небольшими итальянскими городками. Венцы, как
итальянцы, умеют наслаждаться покоем. Прокатитесь с сестрой на трамвае по
Рингу утром, когда ещё тихо. Лучше в фиакре! Посидите в кафешке, но не на
главных улицах, а чуть в отдалении, где вашими соседями будут не туристы, а
коренные венцы. Консервативные - да, но, поверьте, все эти "фрау" и "герры"
утончённы изнутри! А как импозантны внешне! Ах, как я любила Вену начала
двадцатого века! Посидите, долго посидите в кафешке, попросите служащего
включить вам Штрауса или Малера, или Моцарта. Вам не откажут и ни за что
не поторопят косым взглядом, если вы третий час сидите с одной чашечкой
кофе. Наоборот, официант каждые полчаса будет приносить вам стакан воды и
улыбаться (венцы пьют кофе с водой). А пленительный и величественный
Шенбрунн. Дана может потащить вас в "Альбертину". Там много картин её
друзей-импрессионистов. А у сестры много воспоминаний... и о творчестве
тоже.
- А собор святого Стефана? А Хофбург? А улица Грабен?
- Я "затоптанные" места не люблю... Хотя... Дана живет близко от
"Стефана". Пешком минут двадцать пять всего.
95
Они опять помолчали. Мона выпила ещё кружечку кофе, выкурила
сигарету. Показались пригороды Вены. "Будем наслаждаться покоем", -
внутренне улыбнулся Глеб. Но вдруг ему снова пришел на ум вопрос:
- Я знаю, что Ремарк и Фрейд жили какое-то время в Швейцарии. И вы
там были?
- Да.
- И Швейцария для вас не оказалась классической страной покоя?
- Нет, не оказалась. А почему - не знаю. Может, потому, что там мне
было скучновато.
Она повернулась в сторону Глеба.
- Вы знаете, чем я себя развлекала... Ладно, расскажу. Когда ещё о
пластических операциях и не говорили, ещё в Первую Мировую, нам с
Даниэлой приходилось кое-что, естественно, делать. Потом мы начали
тренироваться друг на друге. Сами разрабатывали методики, делали на заказ
инструменты, составляли рецепты лекарств. Это сейчас все на потоке... Так
вот. Я в Швейцарии ходила брать кредиты в один банк. Ежедневно в новом
образе. Я поняла, что банкир падок на женщин, и изучала, в каком виде мне
выдают бо́льший кредит на бо́льший срок и под меньший процент.
- Но документы? Паспорт?
- Ерунда. Я доставала его, но не отдавала. Я же говорила вам, что
отводить глаза, заговаривать, гипнотизировать я умею. Я просто говорила вслух
данные о себе и все. - Она смеялась. И потом уже в Америке, с другим моим
учителем, Эриком Берном, изучала парапсихологические явления: ясновидение,
сны, галлюцинации и прочее. И опыты с этим банкиром и многими другими
людьми очень пригодились.
Закончились предместья Вены, и они уже ехали по старой части города.
- Вон видна башня Петеркирхе, а вот и дом Даниэлы. Сориентируйтесь
на всякий случай. Вот сюда прямо, направо и снова прямо - Собор Святого
Стефана. Вы устали? Хотите зайти в квартиру и передохнуть?
96
Глеб интуитивно понял, что сестрам необходимо побыть одним,
поговорить о Глебе, о тех новостях, что он привез из России.
- Нет, нисколько. Я жаден до впечатлений во время путешествий! А
времени у меня мало. Я, с вашего позволения, пройду к "Стефану" и вообще
погуляю.
- Хорошо. А я пару часиков сосну. Через три часа возвращайтесь сюда.
Код на дверях подъезда ноль, четыре, пять, три. Номер квартиры - двадцать
семь, этаж - пятый. Запомните?
- Обижаете. Я - нумеролог и уже выстроил таблицы и ряды по этим
наборам цифр.
- Ждем в восемнадцать часов. Чемоданы поднимет консьерж.
... Когда Глеб, нагулявшись, вернулся и позвонил в дверь, ему открыла
Мона. Стоп. Или Даниэла?
- Извините, - начал гость, - вы...
- Я - Мона, - улыбнулась Мона, - а сестрица опять "в образе" какой-то
очередной "валькирии".
- И кого она собирается победить сейчас? - наивно спросил Глеб
Сергеевич.
- Да вас, скорее всего, - обыденно ответила Мона. - Ещё имейте в виду,
что Дана любит, бывая в образе Флоры, частенько сдруживаться с Вакхом и
превращается тогда в Артемиду. Что "выкинет" она сегодня, я даже не берусь
сказать. Лучше ответьте: вы голодны?
- Я перекусил плотно. Съел знаменитый венский шницель, - ответил
Глеб с самодовольством.
- Поздравляю. Тогда не будем засиживаться. Можете осмотреться в
квартире. А я соберусь. Да - ванная вот сюда. Через полчаса выходим. У нас
сегодня бал. В восемь вечера в чудесном ресторане.
- Да, я, пожалуй, приму душ и переоденусь, - сказал Глеб.
Сделав эти две вещи, он рассеянно оглядывал квартиру. Длинный узкий 
97
полутемный коридор, шкафы-купе вдоль двух стен. Эта комната - гостиная.
Очень уютно, но без роскоши. Большая кухня из двух частей: поварской и
обеденный залы. В обеденном зале - стол, всего два стула и угловой диван. Все
весьма обычно и практично.
- Я готова, - с этими словами Мона появилась в коридоре. Глеб, надо
признаться, был готов удивляться. И правильно. Перед ним стояла молодая,
элегантно одетая дама. Мона, конечно. С прежним узнаваемым лицом, но
лицом светлым, "утренним", жизнерадостным. Такой взгляд бывает у
двадцатилетней девушки, хорошо выспавшейся и приготовившейся к
празднику. Глаза искрятся. Многие женщины умеют так, но в этом случае
эффект был стократным. Глеб невольно выпрямил спину, втянул живот. Глаза
его тоже вспыхнули. Ещё бы, с такой дамой он идёт на бал! Ах, да! И ещё одна
будет!
- Вы такая красивая! И эти наряды так вам к лицу! - пылко высказался
Глеб.
- И вам ваш белый лёгкий костюм с голубой рубашкой тоже очень
подходит! Лицо загоревшее, отдохнувшее после курорта. И никакой
психоанализ вам не нужен. Да и не был нужен. Нужны людям понимание и
покой. Но интрига, небольшая, в вашем возрасте показана! И игра! - она
повертелась вокруг себя, ещё раз и ещё. - Эх, а может и мне загадка ещё к лицу
и выигрыш возможен! А эти наряды мне Даниэла приготовила. Приказала
надеть. Я обычно строже одеваюсь. Да и жарко сегодня. - Взяла в руку какую-
то записку. - Я ведь даже названия не всем вещам знаю. Вон у ней шкафов-то
сколько. Сколько там всего! Мода за последние сто лет. А вот косметика моя
лучше. Это я делаю в своей лаборатории профессионально, натуральную. И все
бальзамы для "пластики". Я думаю, мои органические клеи и заживляющие
гели заслужили бы серьёзной премии в косметологии и фармацевтике. А какие
я изготавливаю из силикона, пластика, слепочной массы скульптурирующие
накладки! Голливуд отдыхает! На моих монтюрах для париков складки не 
98
видны! - Она заглянула в бумажку и открыла шкаф-купе в коридоре.
- Так, осталось: обувь, украшения, сумка. Что вот тут - она наклонилась.
- Глеб, вы всё вот знаете. Чем, объясните мне, тёмной, отличаются лоферы от
мюли? Не интересна мне стала мода последних двадцати лет. Нет, не
интересна! И эти лица одинаковые. Всё - силикон и ботокс.
- Не знаю, - огорченно ответил Глеб, - но думаю, что эти вот лучше для
отдыха, а эти вот, - в ресторан.
- Спасибо. Теперь украшения... нет, мои мне больше нравятся.
А сумка? Какую, вот эту с кольцом или только клатч?
- Эту, - Глеб показал на сумку.
- Не смотрите на меня так. Я не притворяюсь глупенькой. Мне
действительно хочется самым глупым образом видеть, что рядом есть мужчина
и слышать, что он тебе что-то советует. Дайте хоть раз в сто лет поиграть в
замужнюю довольную дамочку. А то ведь я больше ношу свое одиночество. -
Пауза. - Ношу всё, ношу... то с легкой печалью, такой осенней, а то с печалью
застуженной, тяжелой, зимней.
- Мне ваша осенняя печаль тоже нравится, - признался Глеб.
- Экий вы: и девичью непосредственность, и дамскую холёность, и
женскую печаль воспринимаете чутко.
- И более всего импонирует вариант "три в одном". Как в вас, Мона.
- Ох, хитрец, подлиза!
Она ещё зашла в ванную, что-то подпудрить-подкрасить, а Глеба вновь
кольнуло воспоминание о Тае. "Романтизм Таи тает, алые паруса исчезают за
горизонтом. Деловитость, карьера - вот они, новые паруса. Тая лет на десять
моложе Моны. Господи, что это я?! На двести семьдесят пять!"
Мона вышла из ванной опять в сомнениях:
- Нет, Глеб, я все-таки чувствую себя голой. Я ведь интроверт. Пожалуй,
надену-ка я сверху вот этот лиловый халатик из шифона. Можно вот так
запахнуть, и получится платье. Как?
99
- Отлично! От вашего образа веет истомой и барством, - похвалил Глеб.
- Довольно...
Они ехали в такси почти полчаса. Мона не захотела ехать на своей
машине:
- Мы ведь едем на бал! А там шампанское! Вино! А там вообще может
вскружиться голова! По крайней мере, лёгкую и кратковременную
шизофрению или даже психоз следует предположить заранее. У Даниэлы ведь
разные балы. Чаще - это красивые, театральные, "вальсирующие" действа с
использованием профессиональных актеров, живой музыки или
мультимедийных, интерактивных образов, живописи, инсталляций. Но иногда
она "закатывает" балы покруче, и бывает, непредсказуемые, как и она сама. И
эти мистерии, обряды и культы древности имеют особенное значение и
оказывают особенное воздействие. А ехать нам далековато, в девятнадцатый
район. Ресторан называется "Reinprecht" Подобного типа рестораны
сосредоточились на территории бывшего монастыря и прилегающей
окрестности. Живописное, интересное местечко!
Малолюдно, тихо, запах акаций, очень чисто. Автомобилей почти не
видно. Зато кабачки тянутся рядами вдоль улочек по сторонам холма, на
котором и располагался когда-то монастырь.
- Скажите, милая Мона, а какой бал ожидает нас сегодня? - спросил Глеб.
- Даниэла попросила меня сохранить это до времени в тайне, -
улыбнулась милая Мона.
- Ну, хорошо. А что такое театрализованные, "вальсирующие" как вы
выразились, действа?
- Хорошо, два слова. Например, "бал Моцарта": кринолины, парики и сам
маэстро со скрипкой. Или "бал Штрауса": платья в пол, перья, цилиндры,
усы... и сам Штраус. Или "Кабаре. Одна тысяча девятьсот двадцать четвертый
год": шелковые "струящиеся платья", ленты через лоб, короткие стрижки,
длинные сигареты в мундштуках, голые плечи... и танго, и румба и... впрочем,
100
хватит. Да, ещё: Дана не скупится; все делает с шиком: костюмы, весь антураж,
высокая оплата музыкантам и артистам... Да... - она что-то вспоминала -
иногда декорации, костюмы и прочее обходится ей весьма и весьма... Но она
считает это необходимым. Собственно балы проводит два раза в месяц, а
мистерии - по особым случаям.
- Спасибо, что... подсказали, чего мне ожидать. А веночки эти зачем?
Праздник какой-то? - он показал на сосновые венки, которые были водружены
над входом в каждый из ресторанчиков.
- Нет - вновь очаровательно улыбнулась Мона - Это знак хойриге, то есть
того факта, что здесь производят и угощают вином последнего урожая. А вот и
наш ресторан. Он здесь - самый большой и самый модный. Дана приобрела его
лет 5 назад, кое-что, естественно, перестроив под свои "затеи".
Глеб сразу, только войдя в помещение, обратил внимание на
харизматичность оформления, сумрачность залов, рыцарский стиль. Этот стиль
обращал на себя внимание и в фойе, и в центральном зале с баром и в
ближайших залах справа и слева от центрального. Посетителей не было.
- Добрый вечер, фрау Мона... Добрый вечер, гер...? - обратилась к
вошедшим метрдотель, симпатичная женщина "за сорок" с приветливой
улыбкой.
- Глеб. Меня зовут Глеб, - отрекомендовался Всеволожский, - Добрый
вечер.
- Добрый вечер, Терезия! - поздоровалась Мона - Мы будем одни
сегодня?
- Конечно. Спецобслуживание для вас. Разрешите вас проводить. Хозяйка
подойдет позднее. Она занятна подготовкой представления.
Терезия проводила гостей в отдалённый зал.
- Будьте как дома. Так, кажется, говорят в России? - она любезно и
радушно распахнула руки, приглашая к столу. Официантка подойдет через
минуту.
101
Стены из красного, потемневшего от времени кирпича, столы из толстых,
широких, отполированных досок. Кресла массивные, деревянные, но очень
мягкие и удобные. Один стол, большой, заставлен посудой и всевозможными
закусками. Второй, поменьше и стоящий чуть поодаль, заставлен напитками.
- Класс! - восхищенно отметил Глеб Сергеевич, придвигая Моне кресло и
подавая её папку меню.
Усевшись сам и придав своему облику светский вид, он не спешил
изучать меню, а рассматривал стены.
- А можно взять в руки эти рыцарские доспехи, мечи, копья и щиты? - по-
мальчишески резво-дурашливо спросил Всеволожский.
- Мне думается, вы сегодня скоро ими... наиграетесь - многозначительно
ответила Мона.
Подошла девушка-официантка. Совсем юная. На бейджике имя "Габи".
- Добрый вечер! Я к вашим услугам - просто, и чуть поклонившись,
произнесла девушка.
- Налейте мне, Габи, воды без газа, а господину... - Мона посмотрела на
соседа. Её немецкий был безупречен.
- А мне бокал вашего фирменного вина, того, что молоденькое -
премолоденькое, свеженькое-пресвеженькое - тоже успешно блеснул немецким
Глеб Сергеевич.
Габи теперь не поклонилась, а изящно, по-балетному, отставив назад
ножку, присела и тихо проговорила "Слушаюсь". Глеб бросил
удовлетворительный взгляд на её изящные формы, которые блузка в обтяжку и
короткая юбочка призваны были не скрывать. Она проворно налила Моне воды,
а Всеволожскому из красивого пузатого хрустального штофа большой бокал
вина.
- Хочу предупредить вас, дорогой, что это вино, которое вы с таким
воодушевлением пьёте, способно сильно вскружить голову... как и всё...
"молоденькое-премолоденькое". По крайней мере закусывайте. Вон сколько 
102
всяких закусок на столе. Могу посоветовать начать с тёплого салата с
баклажанами и кальмарами или рыбного сета.
- С удовольствием! Но если начать с покерного сета (это такая
комбинация в игре) - тут его монолог оборвался, так как Мона неожиданно
уронила вилку на тарелку и странно посмотрела на мужчину.
- Что-то не так сказал?
- Нет! Слово это - сет. Я вдруг увидела знак - смысл этого слова... в
сегодняшнем бале.
- Смысл, смысл... - игриво́
-задумчиво продолжил Глеб - в теннисе, в
музыке есть, это вообще-то... ах, да, у древних Египтян... Бог Ярости и ещё
какой-то.
- Сет - завистливый брат верховного Бога Осириса, которого коварный
Сет убил... - тихо вымолвила Мона.
- Вот-вот... Да... там какая-то "расчленёнка" с этим Осирисом, потом
воскрешение... Забыл, толком не знаю.
- Смерть - мост между миром реальным и потусторонним! Древние
мистерии, в частности, египетские, - ритуалы, сакральные посвящения (часто
тайные), связанные с умираниями и воскрешениями - голос Моны становился
сильным и каким-то звенящим. И эхо, будто чужое эхо оттуда вторило её
голосу.
- Моника, солнышко моё, здравствуй! Как рада тебе! Как рада и вам, Глеб
Сергеевич, гость дорогой!
Моника и Глеб обернулись на голос. К ним быстро приближалась, ярким
пятном выделяясь в полумраке, шикарно одетая женщина; ростом, всей статью
фигуры и голосом абсолютная похожая на Мону.
- Привет, сестричка! Я тоже счастлива видеть тебя. Знакомтесь: моя
сестра Даниэла. Это Глеб Сергеевич.
- Заочно знакома! Мона неделю назад позвонила, сказала про вас и с тех
пор звонила каждое утро и подолгу говорила...
103
- Ах, Дана! Прекрати! Я говорила о нашем деле, - Мона чуть покраснела,
но и Глеб и Дана заметили этот девичий румянец.
- Хорошо. Извини. Но и ты сейчас чуть рановато начала рассказывать о
будущем представлении.
Дана подошла ближе. Сестры расцеловались. Глебу тоже достался
поцелуй в щеку. Шёлковые губы и главное, аромат и губ и духов, и вся аура
были совершенно Монины. Конечно же - близняшки! Однако всё же при
бо́льшем освещении стало очевидно, что лицо Даниэлы лишь косвенно
напоминает лицо Моны.
- Не рассматривайте, пожалуйста, мое лицо, Глеб Сергеевич. Да, другое.
Мы же с Моной всю жизнь "шифруемся". Скульптурирующие накладки,
стоматологические слепочные массы, разные пластмаски и резиночки, мои и
Монины кремы, масла и бальзамы. О, Глеб Сергеевич! Какие мы мастерицы.
Голливуд отдыхает! А причёски и парики? Каре, разное: длинное, короткое, с
челкой и без, геометрическое и рваное, с косухой или симметричное. "Сессон",
"Гарсон", "Французский выщип", "Гаврош" и прочая, прочая. Я обожаю
менять прически и внешность! А раньше (она оглянулась и перешла на
доверительный шепот) лет этак двести назад, мы с Моникой любили пышный
подвитый объем длинных волос, собранных с затылка, боков и лба наверх в
какой-нибудь пук, тугой или свободный. А эти милые нам тридцатые года
двадцатого века! Эти "шапочки" с подвитыми к глазам длинными "ба́чками" -
она резко остановила свою стилистико-просветительскую речь и внимательно,
с интересом посмотрела Глебу в глаза.
Но и всё её якобы легкомысленное щебетанье и этот острый взгляд
создавали теплую, доверительную атмосферу. Так быстро её создать могут
люди одного, близкого круга. Духовного. Душевного. Вошла Габи с подносом,
на нем четыре чайника. Аромат!
- Добрый вечер, фрау Даниэла!
- Добрый. А ты, Габриэлла, почему одета не в национальный костюм? 
104
Что это за безобразие!
- Ах, извините! Но я ведь уже должна бежать репетировать. И вновь и
вновь сегодня переодеваться, и входить в образ. Девочки и ребята уже
подошли. Ищут меня. Я знаю весь сценарий, всех трёх частей. С ними тоже
вчера и позавчера репетировали, но без костюмов... и... но...
- Чего ты мямлишь? Вы репетировали почти всё представление полгода
назад. И выступали. В чем дело?
- Заболела Ба́рбара, а у неё одна из главных партий - Исида, - грустно и
растерянно сообщила Габи, понурив голову.
Даниэла тоже на секунду опустила очи, раздумывая о чем-то. Быстро
собралась с мыслями и решительно отдала распоряжения:
- Иди репетируй, Габи. Не волнуйся ни о чем - она бросила лукавый
взгляд на Всеволожского. - Я сама сыграю Исиду. С удовольствием! Только
передай от моего имени Терезии, чтобы она переоделась и заменила тебя. И
пусть запрет двери, мы никого больше не ждем.
Глеб Сергеевич почувствовал в словах Моны и Даниэлы аллюзии, намёки
на то, что бал сегодня связан с египетскими мистериями и что это не просто
спектакль, а Игра. Прекрасно!
- Габи и её друзья, которых вы сегодня увидите, Глеб Сергеевич...
- Пожалуйста, просто Глеб - попросил Глеб вежливо, приложив руку к
сердцу. - Извините, перебил.
- ...они учатся в хореографическом училище, у меня подрабатывают, а
Габи и ещё две девушки, Сабина и Ингрид, работают также официантами -
Даниэла стала как-то присматриваться к лицу Всеволожского - Слушай-ка,
Мона, а ведь Глеб очень, даже очень похож на Эриха, лицом. Только, в отличие
от Ремарка, у вас, Глеб более резкие, выпуклые черты, более... что ли...
- Топорная работа - подсказал Глеб Сергеевич.
Сёстры неожиданно вздрогнули и переглянулись. Даниэла с лицом,
ставшим сосредоточенным и отчуждённым спросила:
105
- Вы, Глеб Сергеевич, топором владеете?
- Не знаю, как "Сергеевич", а Глеб - мастерски. Это моё любимое занятие
на нашей даче под Москвой - гордо ответил мужчина.
- Вот и чудненько. Я и хотела, чтоб именно вы сегодня были Сетом - Дана
уже вернулась в непринужденно-деловой образ, достала телефон и позвонила. -
Габи, передай Томасу (ведь он играет сегодня Осириса), чтобы аккуратней и
чётче справился с "защитным панцирем" в саркофаге.
Все! Более Глебу не нужно было ничего, чтобы понять план Игры. Но для
тактики, для построения строгого логического узора и точного алгоритма
действий ему мало было родившихся в сознании реминисценций, отголосков из
смутных воспоминаний мифов. Нужно знать правила Игры..., впрочем, он ведь
не выиграть хочет, а поиграть. В хорошей компании. Развлечься.
Он не мог и предположить, что сегодняшний бал будет мало похож на
развлечение.
- Не удивляйтесь моему вопросу - улыбнулась Дана - Мы просим вас
сегодня поиграть, точнее сыграть (а вы любите Игру!) три роли. Мизансцены
будут просты и репетировать ничего не нужно. И не следует. Это, эти роли -
посвящение вас в, скажем, рыцари. Посвящение, одним словом. Значит, главное
- не актёрство, а серьёзность, даже торжественность.... Мона трижды проходила
этот обряд, это посвящение, она будет подсказывать. Ну и я тоже, по
возможности. Всё, ужинаем! - она хлопнула уверенно в ладоши.
Даниэла опытным взором оглядела столы. Подошла Терезия. В
национальном наряде. Белая блузка с широкими рукавами, пышная яркая юбка,
фартук, жакет - корсаж со шнуровкой, вышивка делали женщину не похожей на
себя прежнюю: сейчас и моложе, и нарядней.
- Выбирайте горячее. А пока, душечка, принеси нам кальвадос, мои
любимые пивные коктейли и штурм.
Когда официантка отошла, Даниэла сказала.
- Я люблю ресторанный бизнес. Сюда приходят люди, не прячущие 
106
голову в плечи. И я устраиваю праздники! И накормлю, и напою, и развлеку!
- А что такое штурм? - спросил по-ребячьи Глеб.
- Газированный винный напиток. Он очень приятен с кальвадосом, но в
этом и опасность. - ответила Мона и добавила - Эрих очень любил это яблочное
или грушевое брэнди мешать со штурмом.
- Можно человеку, внешне схожему с Ремарком, поинтересоваться: а что
он ещё любил?
- Большие галстуки и шляпы. Женщин с большими глазами, большими
ресницами, большим лбом и красивой фигурой. Ещё?
- Да.
- Ещё он любил свои депрессии, любил муку от романа с Марлен Дитрих,
любил чувствовать себя "опалённым судьбой". Ну как его герои. Ему всё это
помогало творить! Но он... Он воплотил свою Судьбу! Это - главное!
- Ах, Мона, родная! А о твоей судьбе он думал?! Этот человек часто умел
своё лицо делать "плачущим". Мне бывало в этих случаях смешно, а чаще
неприятно. А эта "психологиня" бежала во весь опор ему помогать. Хоть на
край света!
Выбрали и заказали горячее. Через пол часа подать. Глеб присматривался
к Даниэле, пока сестры весело болтали о кулинарии. Мона-то часто наблюдала
сестру в её "винтжных" образах, особенно последние восемьдесят лет. Сейчас
она в коротком платье: верх из парящего скользкого шелка, низ - хлопок. По
шёлку восточная вышивка, на талии широкий ремень из кожи питона, туфли из
такой же кожи. В ушах большие серебряные серьги, на шее серебряное колье в
виде цепи с замком, на открытых руках переводные татуировки в зверином
стиле. Клатч тоже из кожи питона.
Даниэла перехватила взгляд Глеба и довольно дерзко, вызывающе-
кокетливо спросила его:
- Как вы находите меня? Не совсем старая кляча?
- Ну зачем эта щёлочь в голосе. - спокойно ответил Глеб - Вы и сами 
107
знаете, что чудесны и свежи. - и продолжил, галантно поцеловав Даниэле руку -
И ресторан ваш прекрасен. Люблю средневековье. Я ведь в молодости
занимался фехтованием: и шпага, и сабля, и меч. И сейчас каждое утро делаю
упражнения с японской катаной.
- Нам очень повезло с вами! Но ещё больше мы ждём впереди! Но при
условии! - воскликнула искренне Даниэла.
- Что такое? Каком? - напрягся Глеб Сергеевич.
- Не штурмовать! Не увлекаться штурмом! - она рассмеялась - А сейчас,
извините, мне нужно идти переодеться и хоть чуть порепетировать, настроится.
Терезия пригласит вас на первое отделение примерно через полчаса.
- Я тоже люблю средние века - заговорила Мона, - Для многих это -
нарицательный образ чего-то застойного, протухшего, но в эти века
путника(любого!) пускали в любой дом переночевать. Кормили, подлечивали.
А эти прорывы в готику, храмы, замки, прорывы в науку, обычную и
оккультную. Алхимия! Первые, гениальные трактаты! Мистерий уже нет, но
каждый в каждой кошке видит мистику... знаки...
Подошла Терезия. В руках у неё было три пакета. Что-то шепнула на ухо
Моне. Кода она ушла, Мона сказала Глебу:
- Вы играете во всех трёх отделения. Сейчас - она открыла пакеты,
посмотрела и достала из одного из них какие-то вещи и записку от Даны - Вот
Даниэла записала на скорую руку. В первом отделении вы - Сет. Вы зарубите
Осириса. Дана в этом отделении жрица, будет подле вас, будет подсказывать.
Вот ваша одежда в первом отделении. Оденьтесь там за дверью, пройдитесь
чуть. С важностью! Вы - Бог, древний Бог! Вы родились в одна тысяча
восьмисотом году до н. э!
Всеволожский с радостью воспринял затею привлечь его к этому
забавному театральному действу - главной мистерии Древнего Египта. Он
вышел в другой зал, снял свой костюм, надел длинный, без рукавов черный
льняной хитон, с орнаментами на плечах, вороте, и подоле, кожаный желтый 
108
пояс, на голову чёрный парик, поверх него обруч, серебряный с укреплённой на
нём золотой коброй. Обувь - чёрные "чешки" с резинкой на пятке.
Когда Мона увидела его в чёрном хитоне, чёрном парике, чёрных
"чешках" и с коброй на голове, она непроизвольно воскликнула:
- Как вам идёт образ! У вас, Глеб, очень резко вылеплены черты лица, и
вы прирожденный трагик, даже более... демон.
- Спасибо на добром слове.
Послышалось пение. Потом зазвучали арфа и флейта, потом трубы и
тамбурины. Вся музыкальная гамма представлялась уху Глеба как какофония,
смесь хора лепрозория, григорианского хора и рэпа героев Вергилия и Данте.
Но вот музыкальный рисунок выравнивается и остается пение, горловое, на два
голоса, низкий и высокий.
Глеб Сергеевич и Мона вошли в зал, где предполагалось начало
спектакля. Глеб всматривался в интерьер. Тот завораживал. Простые формы и
богатство отделки. Колоссальность гармонировала с соразмерностью и
символичностью. Арки, колонны с египетскими капителями в виде бутона,
пилоны. Геометричность сочеталась с растительными мотивами в сочных
цветах. Массивные двери, из кедра с инкрустациями меди и бронзы. Фрески,
статуи в виде кошек, сфинксов, скарабеев и грифонов. Люди: жрецы, фараоны,
воины, слуги, танцовщицы, музыканты и певцы. У мужчин небольшой
передник на поясе. У женщин рубашки прямые, плотно обтягивающие фигуру,
на бретельках. На головах парики, сверху шнурки из кожи или шёлка, повязки,
обручи. На тех, кто богаче и знатнее - платки, короны с изображением
ястребов, коршунов, змеек. Фараон с бородой. У него и жены головные уборы
цилиндрической формы. Подвески, цепочки, серьги, браслеты. Много лазурита,
эмалей. Мишура из предметов и красок, чаще голубых, красных и зелёных,
реже коричневых и жёлтых. Прически у всех в виде трапеций. В большинстве
случаев чёлки, иногда - проборы. Один музыкант (с бубном и литаврами) с
косичкой. Он вообще похож на китайца. На всех буквально "воротники" -
109
ускхи. И драгоценности почти всегда с магическим смыслом: те же скарабеи,
око Гора, крокодилы.
Вот открылись тяжелые двери. Из них вышли жрица и Осирис. Мона что-
то тихонько подсказала Глебу:
- Жрица - Дана. С ней ваш брат - Осирис.
Дана-жрица с поклоном подходит к Глебу-Сету, провожает его к
Осирису. Братья обнимаются и садятся в кресла. Они смотрят египетские
танцы, народные танцы сменяются культовыми. Их исполняют Дана и ещё две
жрицы. Глеб зачарован действием. "Осирис" нашептывает ему либретто.
Сет предлагает брату игру: возлечь в саркофаг, специальный, богато
украшенный и изготовленный для Осириса в качестве подарка. Тот послушно
укладывается. Что-то сковывает его и в это же мгновенье в руках Сета
появляется огромный топор. Осирис - Томас шепчет Глебу:
- Смело рубите меня! На четырнадцать частей, - и над ним появляется
незаметный публике, но видимо прочный защитный панцирь.
Глеб несколько оторопел. Пробует топор. Металл, но абсолютно
затупленный. Музыка становится тревожной, трагическими ударами
сопровождая удары топора.
Крышка гроба закрывается, появляются голубые ленты, своим
волнением изображающие Нил. Сет сталкивает саркофаг в реку, и тот
уплывает, сопровождаемый жутким крокодилом, выполненным из золотисто-
чёрных и зелёных блестящих колец, скрепленных на общей оси. Саркофаг
уплывает за дверь. Всё стихает.
Мона берёт Глеба за руку и уводит из зала. Она чувствует, что локоть
Глеба горяч и подрагивает, на лбу капельки пота, а губы совершенно сухие.
Они присаживаются за стол, на котором под крышками-куполами уже дымится
горячее. Глеб неприязненно смотрит на эти крышки, они ему кажутся
саркофагами. Он не может говорить.
- Успокойтесь. Выпейте немного и съешьте горячего. Обещаю: очень 
110
вкусно! - ласково говорит Мона и хочет открыть крышку.
- Нет! - хрипло говорит Глеб не своим голосом. - Там что? Мясо с горячей
кровью? Оно вон дымится - он брезгливо отодвигает блюдо и наливает себе
полный бокал вина, выпивает залпом.
- У меня тоже был катарсис в первый раз - задумчиво говорит Мона и
мягко кладет свою руку на руку мужчины.
Всеволожский выпивает бокал штурма.
- Где ваша сестра? - он поднимает влажный, мутноватый взгляд на
Монику.
- Прошу! Успокойтесь! Она не придет сейчас. Готовится ко второму акту
- на слове "акт" она поперхнулась - Через двадцать минут. Не нужно вам
больше алкоголя. Потом, когда всё закончится.
Мона подошла, раскрыла второй пакет, достала вещи.
- Пожалуйста, переоденьтесь в это. Вот свежее полотенце.
Глеб молча взял полотенце, пакет и вышел в соседний зал. Когда он
вернулся, вид у него был спокойным и преображённым. Черный хитон
поменялся на белоснежный. Парика не было. Он был босой. Присел к столу.
- Замечательно, дорогой Глеб Сергеевич! Сейчас у вас другая роль. Вы
воскресните в образе Осириса. Даниэла теперь играет вашу жену и сестру
Исиду. Это она своей любовью воскрешает вас и... - она сделала паузу. - Эта,
вторая часть мистерии тайная, закрытая, это приобщение к высшим знаниям о
жизни и смерти.
Мона налила себе вина и медленно отпила полбокала. Продолжила:
- Это вторая часть всегда наполнена эротикой. И даже оргиями. Думаю до
самых откровений Даниэла сегодня не дойдет, но главная часть этого акт..
отделения - зачатие сына Гора. Гор впоследствии отомстит, убьёт Сета.
- Кто зачинает-то? - улыбнулся наконец Всеволожский.
- Осирис, воскресший, и жена его Исида. Я и Дана будем шепотом
подсказывать вам действия.
111
- Как зачинать? - рассмеялся Глеб.
- Будьте серьёзней! - Мона достала маленькую коробочку. - Вот, примите.
Это "кружечка": немножко индейской конопли, гашиша. Через пять минут вам
будет "легко" и мы пойдем.
Когда Мона и Глеб вошли в зал, то ему сразу бросилась в глаза
совершенно иная интерьерная композиция. Мона произнесла тихо:
- Сейчас действие будут сопровождать сюжетные инсталляции и
мультимедийные эффекты. Будет очень красиво!
Посередине зала стоял открытый саркофаг. Рядом на коленях стояла и
рыдала Исида. В чёрном шелковом одеянии, с чёрным платком на голове. В
ворота вошли воины, напоминающие мамлюков. В руках дротики, короткие
копья, секиры, кинжалы, тесаки и булавы. За спиной луки и щиты. Они встали
по периметру зала у стен. Далее появляются жрецы, они оплакивают Осириса.
Цветомузыка, лучи света шарят вдоль стен, останавливаясь на саркофаге и
Исиде. Звучат только бубны и дудуки. Вновь из ворот появляются жрецы, они
вчетвером вносят сооружение с бегущими по нему огоньками.
- Это мост, симоволический мост между миром реальным и
потусторонним - шепчет Мона.
Мост установили над саркофагом. С моста начинают свисать нити, по
которым побежали капли света.
- Это капли росы - шепчет Мона.
Осирис воскресает и исходит из гроба. Обнимает Исиду. Исида обнимает
Осириса.
Всё стихает, гаснет весь сет.
- Идите, идите, Осирис к Исиде, - толкает Глеба Мона. - Смелее дорогой
мой! Тот, другой "Осирис" ушёл. Теперь - вы.
Глеб Сергеевич впотьмах делает несколько шагов и попадает в объятья
Даниэлы. Они оказываются на любовном ложе. Вспыхивает иллюминация.
Начинает звучать музыка. В ней экстаз, ликование. Начинаются танцы, более 
112
похожие на акробатику. Все заполняется чувственностью, появляется пряный
запах и волшебный дым. Воины- мужчины встают на одну ногу, иногда делая
пируэты и вновь замирая. Танцовщицы из Индии, Персии в пурпурных
шёлковых костюмах выгибаются и кружат в каком-то "свальном" клубке
полуголых тел. Вносят столб.
- Это столб "Джед" - шепчет Дана- Исида. - Колонна, фаллос.
Колонну поднимают. Затем из ворот "выплывает" ладья со статуей
Осириса. На одной стене появляется световая картина.
- Мы в храме. Храме жизни и наслаждений - шепчет Даниэла.
Глеб чувствует прикосновение её горячих губ к своему уху, ощущает её
учащённое дыхание.
На другой стене вспыхивает другая картина. Страшноватая. На её фоне
какой-то злодей хватает обнажённую красивую девушку и скрывает её "под
землей". Рычит "собака" в человеческий рост.
- Это Бог загробного царства Аид. - шепчет Дана.
- А пёс этот злобный огромный зачем? - спрашивает взволнованно Глеб -
Надеюсь, ненастоящий.
- Конечно. Это Цербер, трёхголовый пес, охраняющий вход в царство
Аида. Помните, Геракл смог победить Цербера только потому, что накануне
прошел мистерию.
Ещё на одной стене появилось изображение вакханалии. Музыка
сочилась иступлённым сладострастием. Появился Дионис (Вакх, Бахус). Он
принимал то образ быка, то козла. Возле него в развратных позах, чуть
прикрывая лобочки и сосочки шёлковыми розовыми комочками возлежали
вакханки. Мужчины-сатиры изображали совокупляющихся скарабеев,
крокодилов и других животных. Иной раз они так стучали копытами, издавая
такие трубные звуки, или вибрируя в ликовании страсти, что липкое
вожделение охватывало всё и вся вокруг. Собственная воронка желания вряд ли
могла оставить холодным воображение артистов. И когда трое танцовщиц, 
113
сбросив с головы миртовые венки, начали изображать фелляции сатирам,
фантазия Глеба вызвала в памяти Клеопатру, которая будто бы делала минеты
для тысячи мужчин и не только языком, губами, ртом, но и горлом. Он
направил возбуждённый взгляд в сторону Даниэлы, собираясь процитировать
Пушкина "Кто купит ценою жизни ночь мою?" Но нет, цитаты были
неуместны. Даниэла возлежала на ложе. Масляные глаза, пухлые губы
приоткрыты:
- По сценарию сейчас следует зачатие - Дана прикрывает глаза и
притягивает к себе Всеволожского-Осириса. Её страсть передается мужчине, но
публичность и театральность сковывают его железом.
- Что же вы? Двигайтесь на мне! Вы должны быть натуралистично... ну то
есть реалистично, ... то есть похоже.
Только сейчас Глеб Сергеевич замечает, что она лишь в трусиках, да
груди прикрыты лоскутами шелка. Неожиданно для себя он чувствует, что
железо уходит из мышц и сосредотачивается в одном органе. Ну нет! Он
отодвигается и все слабеет. Ещё он чувствует недовольный горький взгляд
Моны: "Эх ты!".
- Ах, Боже мой! Лягте на спину, я сяду сверху - приказывает Даниэла. -
Вот, вот так, хорошо. - Она начинает двигаться. - Вот... да... отлично...
замечательно.... Ах!
... Когда эта часть представления закончилась и они, уже втроём сидели
за столом, Глеб Сергеевич заметил, то теперь уже Мона была "не в своей
тарелке". Она не поднимала глаз на Глеба и молчала.
- Ты чего, сестрёнка? Дуешься, как будто? - спросила Дана как ни в чем
не бывало. - А-а-а. Поняла - она улыбнулась и поцеловала Монику.
Глеб что-то говорил по поводу спектакля, что-то спрашивал, обращаясь
умышленно к Моне и пытаясь её "расшевелить". Но та лишь вяло кивала и
односложно отвечала "да", "нет".
- "Да" и "нет" не говорите. Вы поедете на бал? - шутил Глеб.
114
- Так, - заключила Даниэла спустя двадцать минут - вот третий пакет.
- Пожалуйста, ещё пять минут. На меня "напал" аппетит - попросил Глеб.
На самом же деле Глеб присматривался к Моне. Та неотрывно и особым
женским взглядом смотрела на руки Глеба, будто видела их первый раз, и они
чем-то изумили её. Глебу была достаточно ясно видна и понятна эта
неожиданная "изумленность". Ревность! Да, ревность, как ни странно, делает
женщин особенно красивыми и особенно в момент вспыхнувшей любви и
надежды, вечной надежды на ответное чувство!
"Ну и ну! Вот это да!" - подумал Глеб довольно рассеяно, пока не
придавая этому своему открытию важного для себя значения и ощущая лишь
удовлетворение "победой". Что может быть приятней этого в любой Игре!
Когда, уже переодевшись для третьего действия, Глеб Сергеевич вошел в
зал к сестрам, Даниэла удовлетворённо показала большой палец, а Мона
удивлённо спросила сестру:
- Почему он в одежде индейца? Третье действие - месть Гора Сету... А...
догадываюсь...
- Да, моя родная, я изменила эту часть. Сейчас мистерия древних
североамериканских индейцев, их культовой обряд скальпирования. Вы, Глеб,
будете снимать скальпы. Чем ловчей - тем лучше.
Глеб рассматривал свои кожаные широкие штаны с "оперением" по
бокам, такую же жилетку.
- А боевой раскрас лица? А обувь, а...
- Ничего более, босому вам будет сподручней. Несколько подсказок вам
даст один из артистов, а я появлюсь через пятнадцать минут.
Всеволожский и Мона вошли в тёмный зал. Вспыхнуло мультимедийное
освещение: по стенам прерии, каньоны, скачущие табуны лошадей. Огромная
луна на верхушке высоченных сосен. В центре зала круглый деревянный
помост диаметром метра два с половиной - три. Натуральные свечи,
расставленные по окружности помоста. Они расположены в чашах на высоких 
115
деревянных штырях. Молодой "индеец" зажигает свечи. Он дает Глебу какой-
то предмет. Шепчет: "Это индейский нож". Помост начинает вращаться.
Всё это время, как вошли гости, вдоль стен было только четверо
музыкантов-"индейцев". Звучали флейты, издавая невероятно печальные,
мистические звуки. Особенно "задевала" душу флейта сику (поющий
тростник), представляющая собой набор скрепленных тростниковых трубок. Но
и вступающие иногда рожки, свистульки, трубы "путь ветра", всевозможные
трещотки давали особый настрой, будто шум дождя и звуки любви вели диалог:
вопрос-ответ, вопрос-ответ...
Вот свечи потушены и на штыри водружены человеческие головы. Эти
"головы" подсвечены изнутри. Заходят ещё двое музыкантов, а молодой
"индеец" шепчет Глебу: "Головы из папье-маше. Ваша задача ровно и быстро
"снять скальпы". Они резиновые. Ровно по контуру головы и быстро!"
Глеб подсчитал: "Двенадцать штук. Круг вращается медленно. Ну что же!
Рука тверда и мерсы наши быстры" - с удовольствием подумал он, довольный
пришедшим подъёмом духа. Кураж! Только кураж - залог успеха в такие Игры.
Ну и опыт дровосека и фехтовальщика.
Музыка поменялась. Зазвучали вертикальные барабаны, литавры, бубны
и колокола.
Удар колокола - нет первого скальпа! Второй удар - второго! И так все
двенадцать брошены в центр круга. "Головы" более не светятся изнутри,
погасла жизнь. И погас весь свет.
Музыканты молчат. Пауза тишины. И вдруг зазвучал дудук -
божественный исцеляющий, магический.
"Почему дудук? - подумал Всеволожский - Индейцы, скальпы... Ах, да,
помнится и древние скифы, и древние персы любили ножичком вокруг
головушек почикать. Для доказательства побед что ли? Иди ещё зачем? Дана
объяснит".
Всеволожский был опять крайне взволнован. Ему снова пришлось брать в 
116
руки оружие и ... "убивать". Понарошку. Понарошку убивать, понарошку
любить. "Эти игры так заводят, что хочется в самом деле кого-то замочить, а
кого-то трахнуть. Грубо, чтобы сбросить... Пусть Мона объяснит эту
психологию... Чехов сказал: "если в первом акте на стене висит ружьё, то в
третьем акте оно должно выстрелить". И у Булата есть подобная мысль в его
гениальных песнях. Хм, интеллигентный человек, все призывал своих горячих
друзей "не педалировать", а имя стальное - Булат! Мог, если надо... О чём это
я?.." - мысли помогали Глебу отвлечься от ножа. Но он всё ещё в руке, и рука
сжимает его крепко.
Вот свет зажегся. В круге молодая женщина, на ней белый медицинский
халат и шапочка. Скальпы из круга убраны. Женщина обходит все двенадцать
"голов", что-то манипулирует на черепе скальпелем и поливает туда чем-то
красным, затем чем-то белым. Всё происходит в полной тишине. Сейчас только
Всеволожский заметил, что артистов нет. Одна Мона, которая сосредоточенно
следит за манипуляциями женщины-хирурга. Свет в "головах" зажёгся.
Далее, эта женщина сбрасывает халат и шапочку. Надевает чёрный
бархатный берет и берет в руки скрипку. Её Глеб Сергеевич сразу и не заметил,
как не обратил внимание, что женщина в круге - Даниэла. Но как она эффектна!
Чёрные бархатные брюки, расклешенные внизу, высокий каблук. Чёрная, тоже
бархатная жилетка, короткая с золотыми застежками. И белая шёлковая блуза с
широкими внизу рукавами, большим воротом и глубоким вырезом на груди. На
шее чёрный бархатный чокер с небольшой округлой брошью: алмаз в
окружении рубинов. Дана начала играть. Нет, это скрипка ожила и запела, а
скрипачка то поворачивалась, то наклонялась, то вытягивала себя в струну, то
широко расставляла ноги. И музыка, и балет! Говорят: "Скрипка рвёт душу".
Такое уже было с Всеволожским лет пять назад в Ростове, тогда в одном
известном ресторане двое скрипачей устроили своеобразное соревнование.
Еврей и цыган. Глеб сидел за первым столиком, близким к кругу небольшой
сцены и сосредоточенно наблюдал за этими пальцами, этими глазами, этой 
117
импульсивной игрой, а порой плавными движениями. У того же Булата
Окуджавы: "Как умеют эти руки эти звуки извлекать?..". Это - из Vanessa Mae,
это - "тёмная невинность", это - "секретный сад", это - "арабская девушка".
...За столом, пока Глеб Сергеевич и Даниэла переодевались, Мона
позволила себе незаметно всплакнуть. Последние сцены со скальпами и эта
музыка, что прорастала из-под земли и возносилась к небу, а затем
обрушивалась обратно, то попадая в пучину океана, то разбиваясь о скалы, не
просто сильно тронули её сердце: она ведь поняла смысл последней сцены, и
это сестра придумала для неё. Чтобы убедить, подготовить, придать
решительности. Сотни, тысячи раз думала она об этой операции в последний
год. И изучили они с Даной все до мелочей. Завтра она зайдёт к коллегам в
пару медицинских учреждений уточнить несколько деталей, взять последние
научные статьи, исследования. Но нет, нет главного: нет живой воды, что была
у отца! Где, где её взять? Но она точно есть! И точно то, что отец ждет! Но
Дана-то какова! Валькирия! Диана! Артемида!
Мона налила себе полбокала кальвадоса и долила сверху штурмом. "Ну
что, мой дорогой Эрих-Мария - была-не-была!" - и выпила весь бокал
решительно, в несколько глотков.
"Но какова роль Глеба? Не совсем ясно. Да и сестры тоже... Хотя... Стоп!
Да, нужен проводник. Из одного мира в другой! Точно! Я ведь сама об этом
думала".
Глеб и Даниэла присоединились к столу. Сначала Глеб. Затем вошла
Даниэла, в руках свёрток из черного с золотым арабским орнаментом шелка.
Она окрикнула официантку и попросила принести коктейли, чай и десерт.
- Не забудь засахаренные фиалки. Нашему герою они должны понравится
- добавила хозяйка и выразительно посмотрела на Всеволожского.
- Друзья мои! Бал закончен, но праздник будет ещё! Нет, Мона - не
беспокойся и не смотри на меня так. Ты, золотце моё, устала, я понимаю. И
разговоров на сегодня давайте уже поменьше. Завтра, всё завтра. И потом! И 
118
всегда! Поздравляю всех с сегодняшним успехом! Особенно вас, Глеб! Вы
весьма и весьма достойно прошли посвящение. И что особенно радует, что
ваши скальпы срезаны точно по окружности. Все до единого. У вас
тренирована рука. И хорошие нервы. Выпьем за это!
Они выпили. Мона, уже опьяневшая, но желающая "сохранить лицо"
сказала:
- Всё! Давайте переходить от "винных шалостей к невинным".
- Ещё пару тостов, дорогая! Сегодня такой фарт! - Глеб наполнил бокалы.
- Как вы чувствуете себя, Глеб Сергеевич? - спросила Даниэла.
- Отлично! Хоть и "зацепила" эта Игра не на шутку!
- Настоящая Большая Игра - впереди - тихо заметила Мона.
- Я хочу подарить вам подарок. - Дана отдала Глебу сверток. Глеб
развернул тряпицу и достал тот самый индейский нож. Очень обрадовался.
- Вот эта вещь! Огромное спасибо!
- Этот нож на триста пятьдесят лет старше вас. Он принадлежал одному
мексиканскому индейскому вождю. Особенный, культовый нож. Это живая
сталь. На острие лезвия - Судьба! А по лезвию сверкают грёзы. Острая и тупая
сторона - плюс и минус, страсть и не́жить, стресс и плесень.
- Глебу Сергеевичу показано избегать кардионагрузок. Доктор Йозеф.... -
вмешалась несмело Мона, но сестра перебила её.
- Я удивляюсь тебе, сестрица! Двести пятьдесят лет твержу тебе, что
опасны лишь стрессы от несовпадения ожидания и реальности. То есть
разочарования. Да что я тебе объясняю: опытнейшему врачу, да ещё и
психоаналитику. Стресс часто - благо.
- Это ты в третьей части, новой для меня, манипулировала с
миндалевидным телом? - примирительно спросила Мона.
- Да! И завтра ты ведь собираешься кое- что уточнить по этому поводу?
- Рано говорить ...
119
- Нет, Мона, не рано! Через пару месяцев, может чуть раньше, как только
сделаем визы, мы поедем в Россию, в Москву.
Мона вновь хотела что-то возразить, но Даниэла подняла ладонь к верху,
давая понять:
- Потом, давай завтра поговорим. Ты вернёшься из
патологоанатомического музея и музея истории медицины, что-то узнаешь
новенького в исследованиях миндалевидного тела. Тебе ведь обещали
подготовитель новейшие обширные справки их мировых ведущих клиник и
институтов.
- О чём спор, позвольте полюбопытствовать "попутчику"? - спросил
Глеб.
Мона объяснила вкратце, что информация об опасности поступает в
миндалевидное тело (часть мозга в правом и левом полушарии), оно посылает
сигнал в гипоталамус. Тот управляет эндокринной системой и побуждает
надпочечники производить большое количество гормонов, в том числе
кортизол и адреналин. Сердцебиение учащается, давление повышается,
подскакивает уровень глюкозы - это топливо для мышц. И всё - быстрее, выше,
сильнее! Вы богатырь и спринтер! Но... но бывает соскок назад! Обвал! И это
мера тонкого взаимодействия двух частей миндалевидного тела. Мера цикла
равновесия и цикла скачка. В общем тут - тонкое, самое сложное место. И ещё
из тонкостей, например, методики управления и контроля... В амигдалотомии
множество тайн!
- Да! - Дана уже выпила третий коктейль и заносчиво заявила. - Лучшее
упражнение - качественный секс! Почему, вы, Глеб, не откушали засахаренных
фиалок? Это любимое блюдо любимцев австрияков - императрицы Сисси и
императора Франца Иосифа. И... вы не просто "попутчик", вы - проводник!
Глеб Сергеевич тоже прилично захмелел и его потянуло в дискуссии.
- "Фиалкой пахнет девичий рот..." - процитировал для начала Ахматову -
И должен заметить ещё, что ваш торт "Захер" - наша московская "Прага". - И 
120
тут, опомнившись, вежливо спросил, - А индейцы, скальпы, индейский нож -
это мистерия по поводу миндалевидного тела?
- Да, - серьёзно ответила Даниэла - И я, и Мона, боимся "эффекта
бабочки" в предстоящей операции... Сегодня мы пытались "договориться" с
Эросом, Танатосом и прочими. Кстати, нож пусть будет при вас, когда мы
приедем с Моной в Москву, так надо... Он называется "Хвост бобра". Рукоятка
- из медвежий челюсти, лезвие - ковка из напильника, ножны - из толстой
сыромятной кожи, расшитой бисером и скреплённой медными гвоздиками.
Носят такие ножи на шее.
Она сделала паузу и добавила:
- Есть разные объяснения тому, зачем индейцы снимали скальпы. Но я
ведь много времени провела в Мексике и Венесуэле, исследовала и
выспрашивала у потомственных колдунов и твердо убеждена в том, что
снимали скальпы для того, чтобы враг не смог более возродиться. И ещё -
забрать его Силу! Вот вам и связь с миндалевидным телом.
Дана как-то странно, сузившимися желтыми зрачками, ка у кошки,
смотрела на Всеволожского. Ещё более странным было то, что такими же
глазами (точно такими!) смотрела на него Мона. Затем Даниэла подняла бокал:
- За, вас, посланник! За тайну послания! За удачу! А нам пора...
Она заказала такси домой и попросила официантку собрать кое-что с
собой для завтрака.
Продолжение следует...