Сцена Љ 6. Дом Луки Ильича. Иннокентий сидит в кресле хозяина, вытянув ноги. Рядом на табурете примостился Лука Ильич. Они негромко разговаривают. Входят Верка и Леонид. Верка раскраснелась, Леонид довольный, улыбается. Лука Ильич обрывает разговор с гостем и встает навстречу вошедшим.
Л у к а И л ь и ч: Отнесли водку?
В е р к а: Ага. В целости и сохранности.
Л е о н и д: Даже не приложились ни разу. (Поднимает вверх палец) Чуешь, героизм. Быть у ручья и не напиться!
Л у к а И л ь и ч (хмурится): Отца Александра видели?
В е р к а: Чего на него глядеть? Эка невидаль, две руки, две ноги....
Л у к а И л ь и ч (осекает дочь): Верка!
В е р к а: Что Верка? Мы и не дошли до поселка. Навстречу нам Гарик попался, ему и отдали ящик. Да, ты не беспокойся, все в порядке. Скажи лучше, картошка сварилась?
Л у к а И л ь и ч (подходит к окну, выглядывает из-за занавески): Кто ее знает. Сама по-смотри.
В е р к а (заглядывает в кастрюлю): Почти готова, можно накрывать на стол. Солдат, поможешь?
Л е о н и д: А то.
Раскладывают тарелки прямо на барной стойке. Верка выставляет бутылку, рюмки.
Л е о н и д (берет в руки бутылку) : Пока картошечка дойдет, давай разомнемся. Иннокентий, подгребай ближе. (Луке Ильичу) Батя, прошу.
Иннокентий со страдальческой миной встает, подходит к стойке и забирается на высокий барный стул. Получается он и Леонид с одной стороны стойки, хозяин с дочкой, с другой. Леонид начинает разливать. Под взглядом отца Верка уносит свою рюмку и демонстративно приносит стакан и наливает в него компот.
Леонид (Луке Ильичу): А что это у вас там? (Показывает ему за спину).
Л у к а И л ь и ч (оборачивается в указанном направлении): Где?
Л е о н и д: Там, на окне.
Сам тем временем подливает из бутылки в стакан Верке. Девушка улыбается, Иннокентий смотрит на него с укоризной.
Л у к а И л ь и ч: А-а, это чайный гриб.
Л е о н и д (прикидывается): Надо же? Не узнал. Бывает же такое. (Берет свою рюмку, жестом призывает следовать его примеру) Ну, давайте, выпьем, за знакомство и все прочее. А ты, что Брат Иннокентий, рюмку отставляешь?
И н н о к е н т и й: Пить обязательно?
Л е о н и д: Хозяев обижать не следует. Они же от чистого сердца. Так что, давай, давай, не отрывайся от коллектива.
Выпивают. Леонид следит, чтобы Иннокентий выпил тоже.
Л е о н и д: Милое дело - с устатку. Да, брат Иннокентий? А пить не хотел. Хорошо, что мы не мусульманине. Тем винопитие заказано. Ведь какой минус огромный, просто невосполнимый.
Иннокентий жует, при этом делая сомнительное лицо. Леонид трактует это по-своему.
Л е о н и д: Хочешь сказать - и у них и плюсы имеются? Многоженство, например?
В е р к а: Чего ж хорошего?
Л е о н и д: Ну-у... in vita et imperia.
В е р к а: Чего?
Л у к а И л ь и ч (переводит): Разделяй и властвуй!
Л е о н и д (с восхищением): Даешь, батя! (Разъясняет Верке) Именно - разделяй и властвуй. Пусть, к примеру, одна жена на тебя дуется и ночью не ласкова, уж другая точно ублажит.
В е р к а (кривится): Все равно это неправильно. Разве можно любить сразу нескольких? Любовь, она только между двоих живет. Это ж такое чувство, такое чувство... (больше слов она не находит). А когда один мужик и куча баб - разврат один.
Л е о н и д: По крайней мере это здоровее чем в вашей общине.
В е р к а (возмущенно): Какой нашей? Мало ли что живем здесь? Мы сами по себе, в общине не прописаны.
Л е о н и д (ковыряясь вилкой в тарелке): Акций турбазы, значит, не имеете?
В е р к а (с превосходством): Не имеем? Па, скажи!
Л у к а И л ь и ч (кивает в ответ): Есть немного. Еще с тех времен, когда всем раздава-ли, но это капля в море. Основной пай в общине, а там ... (с сомнением отмахивается). Если вы опять на счет покупки турбазы, то разговаривать надо со старостой, но он скорее всего не согласиться. Сейчас он князь...
Л е о н и д (добавляет): А потом будет грязь. Да, что ж за "дель" такая - отец Александр, пуп земли местной. А ну как умрет, божок ваш? Что делать будете?
Л у к а И л ь и ч: Мы? Ничего. Как жили, так и будем.
Л е о н и д: А эти... (хотел было выразиться ядрено, но встретился глазами с девушко и неожиданно замялся) ... эти... овцы разбегутся без пастуха?
Л у к а И л ь и ч: Навряд ли. Прижились они уже здесь, (вздыхает) вольготно им.
В е р к а (с азартом): Выходит, надо прикрякать всех. И тогда мы (смотрит на отца) станем единоличными владельцами турбазы. Наследников-то у общинников нет. Да и откуда им взяться у "голубых"? Слушай, а это суперная идея.
Л у к а И л ь и ч (начинает сердится): Заткнись, сорока. Чего городишь? Что люди подумают? Иди, лучше горчицу принеси, трещотка.
Верка с недовольным видом исполняет пожелание отца.
Л е о н и д (наклоняется к Луке Ильичу): А дочка дело говорит. По мне, так извести бы эту общину под корень. Никогда я таких не жаловал. И ведь как хорошо все складывается, все в одной куче. Прихлопнуть бы одним махом.
Л у к а И л ь и ч: И нас, с дочкой тоже?
Л е о н и д (неодуменно): А вас то зачем? Вы, вроде, нормальные. И потом, кто, кроме вас приглядит тут за хозяйством, пока то, пока се....
И н н о к е н т и й (встрепенулся): Так уж сразу уничтожать? Убийство - это очень серьезно.
Л е о н и д: Назови по-другому, например, искоренение или санитарная обработка.
И н н о к е н т и й: Ну, ты сравнил.
Л е о н и д: А что? Вон, котят топят и ничего. Тоже ведь твари божьи. Жалко, конечно, котят-слепышей, а без этого никак. Иначе расплодятся и сам из дома сбежишь от вони.
И н н о к е н т и й (Рюмка водки ударяет ему в голову. Он начинает горячиться): То котята, а то люди. Ну, да, не спорю, они другие. Но многие в этом мире не подходят под стандарт. Но ни у кого не возникает желания расстреливать, например, сумасшедших. Наоборот, психушки в каждом городе. От сумасшедших тоже пользы никакой и бывают они опасны, а с ними нянькаются, бюджетные средства на психбольницы и диспансеры выделяют. Не проще ли их тоже пускать в расход. Или еще... например... (задумывается) ...почему не бомбить лепрозории? Прокаженные тоже являются угрозой обществу. А больные СПИДом? Как быть со всеми ними? Скажи!
Л е о н и д: Это больные и никто не гарантирован, что не станет таким, потому с ними и возятся из гуманных соображений.
И н н о к е н т и й (продолжает горячиться): И "голубых" тоже можно считать больными, так почему в отношении к ним "сразу к ногтю". А мне очень даже нравится, что они здесь, кучкой, в отдаленном месте.
Л е о н и д (ухмыляясь): Скажи еще - подальше от школ и детских садов.
И н н о к е н т и й (всплескивает руками): Именно. Раз уж они такими случились, пусть сидят здесь, как в резервации, никого не смущают и никого не соблазняют. Они же не ведут агрессивной политики. За что к ним применять крайние меры?
Л е о н и д: По-твоему пусть эти детки играют в своей песочнице?
И н н о к е н т и й: А хотя бы и так.
Л е о н и д (качает головой): Странное утверждение. По-моему церковь всегда осуждала содомизм.
И н н о к е н т и й: Осуждала, но не призывал убивать. Христианство терпимо.
Л е о н и д: Гомосексуализм зло?
И н н о к е н т и й: В какой-то мере.
Л е о н и д (хватает его за лацкан): Не увиливай. Зло или не зло?
И н н о к е н т и й (пытается осовободиться): Зло. Зло.
Л е о н и д: А как же ваша доктрина противостояния злу? Или зло не надо уничтожать?
И н н о к е н т и й: Уничтожать обязательно, зло, близкое к абсолютному.
Л е о н и д: Абсолютного не бывает. Абсолютное зло - фантом.
И н н о к е н т и й: А дьявол? (Обращается к Луке Ильичу за поддержкой) Абсолютное зло?
Л у к а И л ь и ч (Кивает в ответ): Конечно абсолютное.
Верка делает постное лицо.
Л е о н и д: Что-то не припомню за ним серьезных преступлений. Где в Библии сказано, что он убивал народы, истязал тысячи тысяч? Вы, книгочей, напомните, в каком месте написано, что дьявол кровавее Гитлера и Тамерлана? Оставим богу богово, а на земле будем разбираться со своими проблемами.
И н н о к е н т и й: Но не такими мерами!
Л е о н и д (издеваясь): А какими? Возьмем в руки плакатики и прокричим: "Ай-яй-яй!" Нет желания остаться при общине и заняться миссионерством? А что? Идея хорошая и главное - полезная. Даешь каждому теоретику - практику в массах! Вот и поживи здесь, и донеси до них слово праведное. А я, вернусь через годик, послушаю, каким тембром заговоришь.
Л у к а И л ь и ч: Когда Вера была еще маленькой, где-то лет пяти, то смотрела как-то мультик по телевизору. Мать в это время жарила рыбу. Сковородка громко трещала, и дочке из-за этого было плохо слышно. (Говорит, выделяя слова) Она попросила мать сказать рыбе, чтобы та замолчала. (Вновь переходит к обычной речи) Мать посмеялась, пошутив, что рыба не слушается. Тогда Верка со всей серьезностью посоветовала: "А ты ее, мама, наругай. Да за ухо и посильнее".
Л е о н и д (смеясь): Даже дети соображают, как поступить, если не слушаются.
И н н о к е н т и й (не соглашается): Расстрелами и концлагерями проблему тоже не решить. И Гитлер, и Сталин пытались, а "голубые" как были, так и есть.
В е р к а (с жаром): Ну, так что? Значит, ничего делать не надо? Будем, как жили, так и жить? Вы у себя, а мы у себя. Пусть остается по старому. И на нас с отцом всем наплевать. Какая благодать!
И н н о к е н т и й (смутился): Я так не говорил.
Л е о н и д: Говорил, говорил.
И н н о к е н т и й: И все равно я убежден, что все надо делать по-закону.
Л е о н и д (взрываясь): Позакону? Создали себе тотем - закон и молемся ему, хотя в душе понимаем, что у него, как у Януса, два лица. К одним он чрезвычайно строг, бъет наотмашь, а других как бы не замечает. Мажор на машине сбивает насмерть прохожего и откупается. Депутат лжет, злоупотребляет и продолжает занимать свое кресло. Маньяк-убийца - живее всех живых. По тому же закону распяли Христа! Это как?!
И н н о к е н т и й: По какому закону?
Л е о н и д: По-местному. Нашли закорючку, прилепили повод и распяли. Все просто. Кстати, юридически Каин тоже не виноват. Свидетелей не было! Презумпция невиновности.
И н н о к е н т и й: Господь все видит.
Л е о н и д: И мы не должны закрывать глаза. Господь не отменил заветов, что сам дал людям, общечеловеческих заветов. Жить мы должны по совести и судить тоже должны по совести. И кто установил, что осуждение может быть только на словах? Око за око. И если перед тобой враг, то и поступать с ним имеешь право как с врагом. Хуже, если даешь ему безнаказанно жить. Мы можем вечно цацкаться с этой общиной, а им на наши интеллигентские условности плевать с высокой колокольни. Заразу давить надо, пока она не расползлась. И чем раньше, тем лучше. При гангрене отрезают ногу, и ты это знаешь. Другого выхода нет.
И н н о к е н т и й: Это не нам решать. Мы не уполномочены.
Л е о н и д: А кому решать? Мы такие же люди, живем на этой земле.
В е р к а (вставляет): Это точно!
Л е о н и д (Иннокентию): Ты просто боишься принять решение, боишься ответственности. Пусть все остается по старому, лишь бы тебя потом не обвинили. Боишься ночных кошмаров?
И н н о к е н т и й: Какой еще ответственности? Я-то при чем? Меня только проверять послали. От меня нужен только отчет, не более.
Л е о н и д (повышает голос): А отчет, что, по-твоему? Бумажка для сортира?
Л у к а И л ь и ч (философски роняет): Бумажка, порой, почище косы судьбы человеческие подкашивает.
Л е о н и д: По тому как ты отпишешь и с общиной будут решать. Или ты с вывертами станешь отписывать, не нашим, не вашим? Где же твоя наследственная принциапиальность? Пора стать мужиком и хоть раз в жизни взять ответственность на себя. Ну, так как? Твое слово?
И н н о к е н т и й (неодоуменно): Я еще ничего не писал.
Л е о н и д: А что ты укажешь в документе, если случится что с общиной в одночасье: лавина или взрыв газа? Тут важна твоя позиция. Сочувствуй ты этим, (презрительно) избранным, скажешь: "Подстроили". А если против гнездилища разврата, подтвердишь: "Стихия, несчастный случай". Будшь мямлить - навлечешь подозрения. Пойдут комиссии и разбирательства, а главное - шумиха в газетах, вой правозащитников и опять обострения между "натуралами" и "голубыми". Пойми, всю жизнь лавировать между дождевыми струйками не удастся.
И н н о к е н т и й (опускает глаза, говорит негромко): Я не доверяю рассказам. Я должен все увидеть сам. Поможешь?
Л е о н и д: Храбрость твоя от рюмки. Пойдешь, посмотришь? Сходи, а заодно и поспрошай, за какие заслуги они считают себя сверхлюдьми, полубогами на земле.
И н н о к е н т и й (распрямляется): Как это?
Л е о н и д: А так, их пастырь обосновал теорию, по которой все "голубые" - высшая раса, поскольку происходят от ангелов.
И н н о к е н т и й (с внутренним облегчением): Ну, это меняет дело.... А можно по подробнее?
Л е о н и д: Можно, ступай в поселок и спроси. Хочешь, прямо сейчас, на ночь глядя. И помни, как мы относимся к животным, так и "братья" эти, которым пора на небеса, также относится к нам, простым. Они же - высшая раса. И если с тобой там что-нибудь сотворят, в их глазах это не будет выглядеть преступлением или святотатством. Ты же не считаешь грехом раздавить таракана.
И н н о к е н т и й: Не утрируй.
Л е о н и д: А как они поступили со странствующим монахом? Тем, кто руки на себя наложил, не снеся позора.
В е р к а (крестится): Ох, господи. Это тот, что год назад сюда заходил? (Обращается к отцу) Пап, ты помнишь?
Лука Ильич кивает в ответ.
В е р к а: Руки наложил? Правда, что ли?
Л е о н и д: Правда, правда.
В е р к а (прикрывает рот ладошкой): Ой-ей-ей! А я чувствовала. Как он пошел в общину, так и пропал.
С улицы доносится шум приближающейся толпы. Леонид первым оказывается у окна, выглядывает из-за шторки.
Л е о н и д: Во! Они и сами сюда идут. (Оборачивается и говорит Иннокентию) Можешь задать им, пару вопросов.
Следом за Леонидом в окно выглядывает Лука Ильич. В этот момент раздаются крики со двора: "Ильич! Покажи нам своих гостей! Эй, выходите к нам. Выпьем, повеселимся. Отец Александр дал добро".
Л е о н и д: Начинается. Береги тылы, брат Иннокентий.
И н н о к е н т и й: Что там?
Леонид перебрасывается взглядом с Лукой Ильичем. Тот спешит к двери и запирает ее на засов. К окну подбегает Верка, начинает с любопытством высматривать из-за занавески.
В е р к а: Я-то думала все приперлись. Гарика нет, Помпона.... Вон Михась, Слон, Фараон, пьянищии. Этим только дай помахаться. Помнишь, Пап, они как-то приезжего отметелили. За это им даже запретили на турбазе появляться до конца сезона.
И н н о к е н т и й: Что? Что такое?
Л е о н и д (возвращается к Иннокентию, приобнимает его за плечи): Не понял? В гости кличут. Сам же хотел с ними пообщаться, вот они и заявились.
И н н о к е н т и й (вскидывает на него округлившиеся глаза): Они, что? К нам?
Л е о н и д: Ага, пьяные и охочие. (Похлопывает Иннокентия по спине) Ты был за мирное решение проблемы. Пришел твой час, иди, проповедуй, исцеляй.
Л у к а И л ь и ч (становится в позу): Я не могу допустить этого. В моем доме такого не должно произойти.
И н н о к е н т и й (с надеждой смотрит на хозяина): Позвоните куда-нибудь, в милицию, нашим, в безопасность, куда-нибудь позвоните.
Л у к а И л ь и ч: Здесь нет телефона.
И н н о к е н т и й: Как это нет?
Л у к а И л ь и ч: Телефон только в поселке, в общине. Зимой еще работает в отеле, на турбазе. Сезон заканчивается, его снимают. Староста страхуется, чтобы без его ведома не звонили.
И н н о к е н т и й (протягивает руку к Леониду): У тебя, Леонид, был сотовый.
Л е о н и д (издалека показывает ему свой мобильник): Здесь нет приема.
И н н о к е н т и й: Что же делать?
Л е о н и д (вновь подходит к окну): Два пути - вступить в переговоры или держать осаду. Кто рискнет выйти на переговоры? Хотя нет. У этих глаза в кучу. Вряд ли что получится. Будем держать осаду. (Обращается к Луке Ильичу) Хозяин, у тебя пулемет есть?
Л у к а И л ь и ч: Нет.
Л е о н и д: У такого мироеда и пулемета нет?!
Л у к а И л ь и ч: Дробовик имеется и нему с десяток патронов.
Л е о н и д: Толку то. Разве что пугануть.
И н н о к е н т и й: Пугани. Дверь не открывай, пальни через окно.
Л е о н и д: Шмальнуть дело не хитрое. Только они хорошенько на взводе. Кабы не обозлились и дом вместе с нами не спалили.
Л у к а И л ь и ч: Дом не надо.
И н н о к е н т и й: Этого не может быть. Просто не может быть! Варварство какое-то! Двадцать первый век, цивилизованное общество и вдруг такая дикость. (Подбегает к окну, выглядывает в него) Они же все пьяные.
Л е о н и д (философски): Водка для того и существует, чтоб напиваться.
И н н о к е н т и й: Ну, так же нельзя. (Озирается кругом) А другой выход есть? Нет? Что делать? (Останавливает взгляд на Леониде) Ты же должен защищать меня, нас! Это твоя работа! Тебя за этим послали.
Л е о н и д: Как? Выйти кулаками помахаться против полутора десятка человек? Это не кино, а я не Брюс Ли. Они просто повалят и затопчут меня. Пьяных глушить надо, а не по попке шлепать. Глушить, чтоб наверняка. А ты против крайних мер.
И н н о к е н т и й: Каких мер? О чем ты говоришь?
О стену дома разбивается бутылка. Крики: "Выходите по-хорошему! Ильич! Ты с нами или как? Мы соскучились по гостям!" Раздается смех.
В е р к а (роняет): Говорила - не надо было Гарика обижать.
И н н о к е н т и й (услышал и сразу вскидывается): Какого Гарика? Что ты сделал? (Хватает Леонида за грудки).
Л е о н и д: Ничего такого. Дал под зад одному местному. Думал, ему будет приятно, а он, видимо, обиделся. Мне этих "особенных" не понять.
И н н о к е н т и й (бросает Леонида, хватается за голову): Что ты натворил! Теперь нам отомстят. Точно отомстят. Все из-за тебя. Давай завалим дверь чем-нибудь.
Л е о н и д: Правильно, будем держать оборону. У нас шанс есть. Осадных орудий у них нет, войска пьяные. Нам, главное, до утра дотянуть.
И н н о к е н т и й: Почему до утра?
В е р к а: Да? Почему до утра? Утром что, подмога придет?
Л е о н и д: Подмоги не будет.
И н н о к е н т и й (кричит): Почему до утра дотянуть?!
Л е о н и д: Надеюсь, к тому времени атакующие протрезвеют.
Л у к а И л ь и ч (добавляет): А все запасы спиртного здесь, в доме.
Л е о н и д (с уважением глядит на хозяина дома, салютует ему): Батя, да ты - Кутузов!
В е р к а: Ну, и что с того?
Л е о н и д (оборачивается к ней, но поглядывает на Иннокентия): Когда неприятель протрезвеет, дай бог, похмельем начнет страдать, тогда и проведем переговоры. Найдем точки взаимного интереса. Разберемся с неопределенностями....
И н н о к е н т и й (наскакивает на него): Все шутишь? Шутник. Если б не ты, эти... эти б не пришли.
Л у к а И л ь и ч: До утра еще дожить надо. Вер, пошли, поговорить надо.
И н н о к е н т и й: Что же это такое творится. Куда мы попали?
Л е о н и д: К "небесным братьям", которых ты недавно горячо защищал. Они же люди... Они!... Они!...
И н н о к е н т и й: Какие люди? Твари похотливые. Твари! Давить таких надо. Давить, давить, давить!
Л е о н и д: Даешь добро на крайние меры?
И н н о к е н т и й: Тебе обязательно мое "добро"?
Л е о н и д: А как же: ты у нас главный, а я так, чемоданчик за тобой носить.
В это время Лука Ильич в другом конце комнаты переговаривается с дочерью. Слышится:
В е р к а (возмущенно): Ты с ума сошел? Родную дочь? А если это не те, которых ты ждал, не проверяющие. Может это совсем левые, а не те, о ком дядька Егор говорил? Если это обычные туристы?
Л у к а И л ь и ч: Они, поверь, они. Нутром чую. Надо выйти, не бойся.
В е р к а: Как не бойся? И что со мной эти сотворят? Порвут.
Л у к а И л ь и ч: Нужна ты им больно. Прикинь сама - сколько живем рядом, и не занадобилась до этого. А сегодня типа - по-другому. Смекай, ориентация у них не на тебя на-правлена. Им наших гостей подавай. Твой выход - пыль проверяющим в глаза пустить. Мол, мы на все сто благонадежные. И не бойся ничего. У этого, второго, болтливого целый рюкзак оружия. Сам видел. И по повадкам он бывалый. Другого с особой миссией сюда не пошлют. Он один целой роты стоит. Поверь. За ним государство. Так, что не бойся. Этот один сейчас почему-то дожимает другого. Зачем, не соображу, значит, так надо. У него здесь своя игра. В том, что с тобой ничего не случиться, уверен на все сто. Это попик боится, а у военного страха в глазах нет. Ну, сыграй, ради меня, ради нас, ради нашего будущего, сыграй.
В е р к а: Дожила, отец сам уговаривает отдаться. Сам будешь внуков воспитывать.
Л у к а И л ь и ч: Воспитаю, обязательно воспитаю. Только ты сейчас подиграй мне, пожалуйста. Поверь, все будет хорошо.
В е р к а (сдается): На неделю потом в город отпустишь?
Л у к а И л ь и ч: Ладно, ладно, как скажешь.
Верка демонстративно подходит к столу, наливает себе полный стакан, выпивает.
В е р к а: Пошли, уж.
И н н о к е н т и й: Вы куда?
В е р к а: Задницы ваши прикрывать.
Л у к а И л ь и ч (одергивает ее за рукав, говорит с патетикой): Я не могу допустить этого безобразия. Вы - мои гости, я просто обязан....
И н н о к е н т и й: Что вы хотите сделать?
Л у к а И л ь и ч: Мы с дочкой обязаны защитить гостей во, чтобы то ни стало. Другого выхода я не вижу. Вас это никак не заденет. (Тянет Верку за собой) Пошли.
Отец и дочь выходят за дверь.
И н н о к е н т и й (спрашивает Леонида): Они куда? Они нас бросили?
Л е о н и д: Они пошли договариваться за твою и за мою жизнь.
И н н о к е н т и й: Это как?
Л е о н и д (подходит к окну и подзывает к себе Иннокентия): Иди послушаем.
Из-за двери, с порога слышится голос Луки Ильича.
Л у к а И л ь и ч: Остановитесь! Эти люди пришли в мой дом. Я не могу дать их в обиду. Это дело чести. Лучше уходите. Взамен возьмите мою дочь и уходите.
Крики с улицы: Верку? Она здесь всегда. И на что нам она? Ты нам этих отдай. А то, ишь, ходят тут, без разрешения, вынюхивают.
Л у к а И л ь и ч: Нет, нет, нельзя. Это грех! Возьмите лучше дочь!
И н н о к е н т и й (качает головой): Что же это делается? Родную дочь! Леня, дорогой, делай что-нибудь.
Л е о н и д: Подписывай скорее бумаги.
И н н о к е н т и й: Какие бумаги?
Л е о н и д: Те самые, с выводом комиссии. Что община рекомендована к ликвидации.
И н н о к е н т и й (суетится): О чем ты говоришь? Какие бумаги? Они сейчас ее уведут! Что с ней сделают? Что сотворят с нами? Что? Где? Что писать?
Л е о н и д (Вынимает из кармана листы и кладет их на стол, поверх них бросает ручку): Бумаги вот, ты их только подмахни.
И н н о к е н т и й (пытается подписать): Черт! Ручка не пишет.
Л е о н и д (забирает у него ручку, чиркает ею по столу): Бери, все в порядке.
И н н о к е н т и й: Давай, скорее же.
Леонид убирает подписанную бумагу, затем вынимает из своего рюкзака гранаты.
Л е о н и д (затыкает уши тампонами): Зажмурься и закрой уши.
Он выходит из дома. Тут же в комнату вбегают Лука Ильич с Веркой. Оба зажали уши и прикрыли глаза. За окном вспыхивает яркий свет и раздается оглушительный взрыв. Иннокентий, который не закрыл уши, хватается за них, падает на пол и катается воя от боли. В дом входит Леонид, вынимает томпоны.
Л е о н и д (поет): Взвейтесь кострами, синие ночи
Мы пионеры, дети рабочих.
Все, ребята, можете расслабиться. (Глядя на Иннокентия): Не внял совету, а зря. (Глядит на Верку и Луку Ильича) Вы то как?
Л у к а И л ь и ч: Что это было?
Верка: Ты их убил?
Л е о н и д: Нет. Это просто световая и шумовая гранаты. Какое-то время они не полезут. А ты, батя, силен. Каков ход! Дочку - в жертвы! Спасая гостей! Достойно, ничего не скажешь. Хоть в учебники записывай. Меня чуть слеза не пробила. Это надо ж так: бабу - педерастам! Силен. Хорошо еще этот (кивает в сторону Иннокентия) ничего не понял. Страх глаза застит. Разбираться не стану - кто там предупредил вас, некогда. Но ты, батя - молодец. Такой управляющий мне здесь ой как нужен.
Л у к а И л ь и ч: Турбаза таки покупается?
Л е о н и д: Ты думал, я шучу?
Л у к а И л ь и ч: А как же настоятель?
Л е о н и д: А нужен он? Чего мне с ним алалы разводить. Тоже мне фигура. Отправим этого божка прямо сегодня в преисподнюю и дело с концом. Оно и лучше, пусть не смущает умы своими теориями. Так что без него обойдемся. Ты как? За? (Вынимает из-за спины пистолет) Предложение действует в течение пяти секунд!
Л у к а И л ь и ч (мгновенно): Глупо б было, да!
Л е о н и д (сует пистолет за пояс, усмехается): Нет, ну, вправду, хорош. Жить-то хочется.
Он вынимает из кармана мобильный телефон, набирает номер.
Л е о н и д (говорит в трубку): Это Анциферов.... Работаю по второму варианту... Первый - никак.... Нормально.... Я гарантирую (Убирает трубку в карман).