В сентябре 1907 г., когда состояние здоровья матери, болевшей уже несколько лет, вроде бы улучшилось, восемнадцатилетний Гитлер уезжает в Вену для сдачи вступительных экзаменов в Академию изобразительных искусств на отделение общей живописи. «Вооружившись толстой папкой рисунков», он отправляется в дорогу «с уверенностью, что играючи выдержит экзамен». Биографы постоянно возвращаются к этому экзамену. Первым затронул эту тему Конрад Хайден [Конрад Хайден (1901 — 1966) — эмигрировавший в 1933 г. из Германии немецкий журналист, который рассматривал свои работы о Гитлере и национал-социализме как дело всей своей жизни. До самой смерти оказывал большое влияние на все немецкие и иностранные труды, касающиеся Гитлера и национал-социализма. Его описания, которые воспринимались многими авторами некритически, он сам осознавал как средство борьбы. Для многих историков они стали источником информации, который, правда, ими зачастую замалчивался. Так как Хайден располагал лишь небольшим количеством документов, он обрабатывал свидетельства очевидцев, проверить истинность которых ему не всегда удавалось. Его главным «поставщиком информации» для описания жизни молодого Гитлера был бродяга Райнхольд Ханиш (см. далее в этой главе), чьи приукрашенные фантазией рассказы стали базой, на которой Хайден строил свои выводы, и для более поздних периодов. Он (через посредство Хайдена) стал, в частности, первоисточником версии, подхваченной в том числе и Буллоком, Ширером, Гизевиусом, Хайбером и Етцингером, что молодой Гитлер был лентяем и бездельником, ночевал в ночлежках и под открытым небом, бродяжничал и жил одним днем.], более подробно ее осветил Йозеф Грайнер, который уверяет, что сам сдал этот экзамен незадолго до Гитлера. Сам Гитлер рассказывает, что перед экзаменом «был уверен в себе» и «в радужном настроении надеялся на лучшее», а после экзамена «со жгучим нетерпением, но с чувством гордой уверенности ожидал результата».
Когда самоуверенный и убежденный в своих способностях Гитлер появляется перед экзаменом в Академии изобразительных искусств на площади Шиллер-плац в Вене, он обнаруживает там еще 112 кандидатов, большинство из которых с полным основанием опасаются этого испытания ввиду очень высоких требований. Уже первый этап экзамена показывает, что славная своими традициями академия ожидает от своих будущих студентов не только таланта, но и уже сложившихся умений и навыков.
Задания по композиции для абитуриентов изложены в перечне тем, который внушает уважение. Экзаменуемые должны выбрать для композиции по два задания из обязательного перечня, на каждое из которых отводится по три часа.
В первый день на выбор предлагаются следующие темы:
1. «Изгнание из рая», «Охота», «Весна», «Рабочие на стройке», «Смерть» и «Дождь».
2. «Возвращение блудного сына», «Бегство», «Лето», «Лесорубы», «Печаль» и «Огонь».
3. «Каин убивает Авеля», «Возвращение», «Осень», «Извозчики», «Радость» и «Лунная ночь».
4. «Адам и Ева находят тело Авеля», «Расставание», «Зима», «Пастухи» и «Танец в грозу».
Во второй день кандидаты должны были сделать выбор из следующих тем:
1. «Эпизод Всемирного потопа», «Засада», «Утро», «Солдаты», «Музыка» и «Молитва».
2. «Святые волхвы», «Преследование», «Полдень», «Нищие», «Прорицательница» и «Несчастный случай».
4. «Связывание Самсона», «Прогулка», «Ночь», «Рабы», «Мир» и «Учитель».
Что выбрал Гитлер и кто был его экзаменатором, в документах не сохранилось. Экзамен у него могли принимать руководитель отделения общей живописи Христиан Грипенкерль, профессора Рудольф Бахер, Алоиз Делуг и Зигмунд л'Альман (а может быть и комиссия преподавательского состава академии). Гораздо важнее то, что Гитлер выдержал эту трудную часть экзамена, в то время как 33 кандидата потерпели неудачу [10 мая 1942 г. Гитлер вспоминал в связи с этим экзаменом, «что гения может по достоинству оценить только гений».].
Те, кто справился с первой частью приемных экзаменов под наблюдением преподавателей академии, должны были на основании представленных рисунков показать, чего они сумели достичь ранее. Гитлер выложил свою «папку рисунков», сделанных в Урфаре и Линце. Среди этих рисунков было относительно немного портретов, что послужило для экзаменатора поводом для отказа Гитлеру в приеме в академию. В классификационной ведомости отделения общей живописи за 1905 — 1911 гг. имеется запись: «Адольф Гитлер, род. в Браунау-на-Инне, Верхняя Австрия 20 апреля 1889 г., кат. Родители: имп. кор. старший официал, представл. рисунки — неудовлетворительно, мало портретов».
Одновременно с Гитлером отпал еще 51 претендент. Одним из них был Робин Христиан Андерсен, руководивший в 1945 — 1965 гг. мастерской живописи в Венской академии изобразительных искусств, с 1957 по 1958 и с 1961 по 1962 г. — руководитель мастерской художественного воспитания, с 1946 по 1948 г. — ректор и с 1948 по 1951 г. — проректор Академии изобразительных искусств.
Лишь 28 из 113 претендентов выдержали вступительный экзамен. «Потерпев поражение, — писал Гитлер в "Майн кампф", — я покинул прекрасное здание на Шиллер-плац, впервые в жизни ощутив разлад с самим собой. Все, что я услышал о своих способностях, подобно яркой вспышке молнии осветило вдруг ту раздвоенность, от которой я давно уже страдал, не отдавая себе ясного отчета в ее причинах». Чего мог бы избежать мир, если бы Гитлер в 1907 г. нарисовал на несколько портретов больше? Ведь и сегодня еще можно встретить принадлежащие ему портреты и этюды того времени, которые наверняка были бы признаны соответствующими требованиям академии.
По словам Гитлера, ректор академии (с 1907 по 1909 г. им был Зигмунд л'Альман), которому он был представлен после экзамена, объяснил ему, что «привезенные им рисунки однозначно свидетельствуют о том, что его способности, несомненно, лучше всего проявятся в области архитектуры». Это утверждение, вполне вероятно, соответствует истине, так как рисунки и этюды Гитлера действительно больше демонстрируют его склонность к архитектуре, чем ярко выраженный живописный талант. Заметно, что лишь немногие человеческие фигуры населяют отлично прорисованные в деталях улицы на его картинах, написанных под явным влиянием умершего в 1905 г. австрийского художника-пейзажиста Рудольфа фон Альта. Если на этих картинах вообще встречаются люди, то они чаще всего носят декоративный характер. Они стоят в скованных принужденных позах, как манекены на витрине. Если картины Рудольфа фон Альта постоянно населены многочисленными людьми, собаками и повозками с лошадьми на переднем плане, то Гитлер ограничивался тем, что изображал здания. Видимо, подчеркнутое копирование старого стиля и обратило внимание профессоров академии на бедность изобразительных средств и на отсутствие людей и животных.
После получения отказа на отделении общей живописи Гитлер обращается с заявлением о приеме на архитектурное отделение академии, хотя для этого у него отсутствуют необходимые предпосылки. Ему очень пригодился бы аттестат зрелости, которого у него не было. Спустя шестнадцать лет ОН напишет: «Все, что я из упрямства упустил, учась в реальном училище, жестоко отомстило мне». Его мечта рухнула только из-за того, что он отказался получить аттестат зрелости. «Знакомые, у которых он жил в Вене, проявили... настойчивость и заставили вернуться в Линц, чтобы сдать экзамены за курс средней школы». Задумывался ли сам Гитлер всерьез над этим? Спорный вопрос. Против этого говорят его элементарная ненависть к школе и нелюбовь к систематической работе, безразличие к школьным предметам и понимание того, что знаний, полученных в реальном училище, будет недостаточно для получения аттестата зрелости. Его интересовала не школа, а музеи и достопримечательности Вены, где он оставался еще несколько недель.
В ноябре 1907 г. он возвращается в Урфар под Линцем и берет на себя уход за матерью, которую ее врач еврей Эдуард Блох уже признал безнадежной. Он ведет домашнее хозяйство, следит за учебой сестры Паулы, стирает, моет полы, готовит еду для матери, сестры и себя и выполняет функции главы семейства. Доктор Блох, который уже до этого знал лично не только Клару, но и Адольфа Гитлера, рассказывал в ноябре 1938 г.: «Он (Адольф Гитлер. — Прим. автора) относился к матери с самой трогательной любовью, ловя каждое ее движение, чтобы сразу же прийти на помощь. Его обычно устремленный вдаль печальный взгляд прояснялся, когда боль у матери отступала». 23 декабря 1907 г., накануне сочельника, Гитлер хоронит мать на кладбище в Леондинге рядом с отцом. Блох вспоминает: «За всю свою почти сорокалетнюю врачебную практику я никогда не видел молодого человека, который бы так страдал, как Адольф Гитлер». «Адольф и Паула Гитлер, — говорится в извещении о смерти, отпечатанном в типографии Кольндорфера в Линце, — от своего имени и от имени родственников сообщают о смерти нашей горячо любимой и незабвенной матери, тещи, бабушки и сестры Клары Гитлер, вдовы императорского королевского старшего официала, которая отошла в мир иной 21 декабря 1907 г. в 2 часа ночи…»
Теперь Адольф и Паула стали круглыми сиротами. Правда, Гитлер сильно преувеличивал, когда позже писал в «Майн кампф»: «Нужда и суровая действительность заставили меня быстро принять решение. Скудные отцовские средства были в значительной мере израсходованы во время тяжелой болезни матери, а причитающейся мне пенсии по случаю потери кормильца не хватало на жизнь. Значит, нужно было самому зарабатывать себе на пропитание». О венском периоде до 1913 г., который он озаглавил в «Майн кампф» как «Годы учебы и страданий в Вене», он писал: «Я благодарен тому времени за то, что я возмужал и сохраняю эту твердость характера до сих пор, а еще больше за то, что оно вырвало меня из пустоты безмятежной жизни». По утверждению одного из якобы «очевидцев» [К ним относятся сочинители «разоблачительной» литературы типа Грайнера и «воспоминаний» (о совместно прожитом рядом с Гитлером времени) типа Кубицека. Сведения Кубицека — это смесь фантазии и правды, причем доля правды порой бывает слишком незначительной. Документальную ценность его информация представляет только там, где Кубицек включает в свои «воспоминания» письменные источники. Здесь цитируются только те его сведения, которые подлежат проверке. Данные Грайнера несерьезны. Несмотря на его утверждения, он, возможно, никогда лично не был знаком с Гитлером. В этой книге он цитируется только тогда, когда его данные служат для подтверждения документально доказанных событий и деталей. В письме бывшего Главного архива НСДАП (от 30 августа 1938) имеется ссылка на одну из публикаций Грайнера.], годы жизни Гитлера в Вене, которые он сам называет «самой основательной школой», были бесцельным существованием среди бродяг и воров, опустившихся и потерпевших крах в жизни субъектов. Это утверждение приняли на веру все биографы, в том числе и Кубицек, описывая период после 1908 г., хотя сам он жил вместе с Гитлером только до осени 1908 г., до его призыва в армию, а о последующих событиях знает лишь понаслышке. Его формулировка — «Это был путь в одиночество, в пустыню, в никуда» — явственно свидетельствует о характере этой информации из вторых рук.
Ни Гитлер, ни Кубицек никогда не писали, как все было на самом деле.
Во-первых, утверждения Гитлера не соответствуют действительности. Неправда, что «отцовские средства» были «в значительной степени израсходованы» во время болезни матери. Он никогда не упоминает о том, что в 1908 г. получил значительную сумму из наследства матери. В июне 1905 г., за два с половиной года до смерти, Клара Гитлер продала дом в Леондинге за 10 тысяч крон, причем покупатель должен был заплатить ей только 7480 крон, так как дом был заложен еще предшественником за 2520 крон. 1304 кроны были отчислены на наследство Адольфу и Пауле, так что у матери Адольфа оставалась еще значительная сумма — 5500 крон. Кроме того, с 1903 г. она получала ежегодную пенсию в размере 1200 крон как вдова, а с 1905 г. по меньшей мере еще 220 крон в год в виде процентов от стоимости проданного дома, так что она имела возможность, не трогая основного капитала, получать больше денег, чем могла потратить вместе с Адольфом и Паулой. Алоиз Гитлер перед выходом на пенсию имел годовой оклад 2600 крон, а размер пенсии составил 2196 крон. Итак, у Клары Гитлер и ее детей Адольфа и Паулы в распоряжении ежемесячно было около 120 крон (без учета суммы, вырученной за продажу дома) плюс, по-видимому, солидные проценты из наследства ее тети Вальбурги Гитлер [Величину суммы установить не удалось. Умершая в 1911 г. Иоганна Пёльцль, бывшая одной из трех наследниц, оставила после себя 3800 крон. Сумма, унаследованная Кларой Гитлер, должна была быть примерно такой же.].
Только в августе 1969 г. у одного из двоюродных братьев Адольфа Гитлера отыскалось составленное между 1897 и 1903 гг. одним из служащих суда в Вайтре и идентифицированное автором в августе 1969 г. завещание крестьянки Вальбурги Гитлер, которая в 1853 г. вышла замуж за Йозефа Роммедера, жила в достатке и умерла бездетной в своем доме в Шпитале. В этом завещании Вальбурга, родившаяся в январе 1832 г., указывает, что все имущество должна после ее смерти унаследовать сестра Иоганна, родившаяся в 1830 г. В том случае, если эта сестра умрет раньше ее, — пишет она дальше, — право на наследство имеют ее дочери Клара, Иоганна и Терезия. Иоганна, бывшая универсальной наследницей Вальбурги, умерла 8 февраля 1906 г., в связи с чем наследство перешло к трем ее дочерям, из которых Клара, мать Адольфа Гитлера, умерла уже в декабре 1907 г., так что ее часть наследства отошла непосредственно к Адольфу и Пауле Гитлер [Вальбурга Гитлер недвусмысленно указала в завещании, что право на наследство имеют только «законные дети» назначенных ею наследников (или законные дети этих детей).].
Ежемесячно Гитлер получал 58 крон из отцовского наследства и дополнительно 25 крон «сиротской» пенсии. Дополнительные не маленькие суммы из наследства Вальбурги Гитлер, доставшиеся ему от тети Иоганны Пёльцль и матери, делали его определенно зажиточным человеком.
За свою комнату в Вене Гитлер ежемесячно платил в среднем 10 крон. Юрист с годичным стажем работы в суде получал в то время 70 крон в месяц, молодой учитель в первые 5 лет работы 66 крон, почтовый служащий 60 крон. Асессор венского реального училища до 1914 г. получал месячный оклад 82 кроны. Бенито Муссолини, который в 1909 г. был главным редактором газеты «Авенире дель Лавораторе» в тогда еще австрийском Триесте и одновременно работал секретарем социалистической рабочей палаты, получал за обе работы 120 крон.
«Тяжелая судьба», о которой охотно говорил Гитлер, вспоминая о жизни в Вене, не имела ничего общего с материальной нуждой.
В начале 1908 г., пока Гитлер улаживал свои наследственные дела, хозяйка дома, в котором до смерти жила мать Гитлера вместе с Адольфом и Паулой, замолвила за него словечко перед известным художником. Своей матери, жившей в Вене и лично знавшей театрального художника профессора Альфреда Роллера, который преподавал в Венской школе художественных промыслов (ныне Академия прикладных искусств), она написала письмо, в котором между прочим говорилось:
«Дорогая мамочка... У меня есть просьба к тебе, и я думаю, что ты меня простишь, если она тебя, возможно, рассердит. Речь идет о рекомендательном письме к директору Альфреду Роллеру. Сын одной моей знакомой хочет стать художником, с осени учится в Вене. Он хотел поступить в Академию изобразительных искусств, но прием уже закончился, и он пошел в частное учебное заведение... Это серьезный и усердный молодой человек, зрелый не по годам, хотя ему всего 19 лет, очень обаятельный и солидный, из высокопорядочной семьи. Его мать умерла накануне Рождества… Речь идет о семье Гитлеров, а молодого человека, за которого я прошу, зовут Адольф Гитлер.
Мы недавно разговорились случайно об искусстве и художниках, и он упомянул между прочим, что профессор Роллер — знаменитость среди художников, причем известен не только в Вене, но и имеет мировую славу... и он обожает его произведения.
Гитлер даже не подозревал, что мне знакомо имя Роллера, а когда я ему сказала, что я была знакома с братом знаменитого Роллера, и спросила, не смогу ли я помочь ему в его совершенствовании, если добуду рекомендательное письмо к директору сценографической части придворной оперы, у молодого человека засветились глаза и он густо покраснел... Мне бы очень хотелось помочь молодому человеку. У него никого нет, кто бы мог замолвить за него слово или дать хороший совет. Он приехал в Вену совсем один, ему пришлось самому, без всяких рекомендаций, устраивать свои дела по поводу приема. У него твердое намерение получить хорошее образование. Насколько я его знаю, он не собьется с пути, потому что у него перед глазами серьезная цель. Я надеюсь, что он достоин твоих хлопот. Возможно, ты сделаешь доброе дело.
Дорогая мамочка, я прошу тебя, если возможно, напиши несколько рекомендательных строк директору Альфреду Роллеру... Я передам их молодому Гитлеру в Вену. Если бы ты принимала визиты, я бы послала его к тебе с письмом от меня, но, поскольку это невозможно, я думаю, что тебе не составит большого труда написать несколько слов... Еще раз прошу тебя, милая мамочка, не сердись, если я требую от тебя чего-то такого, что причинит тебе хлопоты... Он (Гитлер. — Прим. автора) ожидает сейчас решения опекунского совета по поводу пенсии для себя и своей сестры».
Мать успешно справилась с поручением, о котором ее просили. Профессор Роллер заявил, что он готов принять молодого Гитлера. Уже 8 февраля 1908 г. дочь благодарит свою мать и пишет:
«Лучшей наградой за твои труды было счастливое лицо молодого человека, когда я вызвала его и сказала, что ты рекомендовала его директору Роллеру и тот дает ему аудиенцию!
Я дала ему твою карточку и разрешила прочесть письмо директора Роллера. Видела бы ты этого мальчика! Медленно, слово за словом, он с благоговением и со счастливой улыбкой на лице читал письмо, будто хотел выучить его наизусть. Затем он с глубокой благодарностью положил его передо мной. Он спросил меня, можно ли написать тебе, чтобы выразить свою благодарность. Я сказала: "Да!"
Да вознаградит тебя Господь за твои хлопоты... Хотя из опекунского совета до сих пор нет ответа, Гитлер уже не хочет ждать и через неделю уезжает в Вену. Его опекун — простой крестьянин, очень хороший человек, но, насколько я понимаю, не очень далекий. Он живет не здесь, а в Леондинге. Мальчику приходится самому делать все, чем должен был бы заниматься опекун. Отправляю тебе обратно письмо директора Роллера. Если ты встретишься с ним, поблагодари его от меня за его доброту и за то, что он при всей занятости на своем посту согласен принять молодого Гитлера и дать ему напутствие. Такое счастье выпадает не каждому молодому человеку! Надеюсь, что Гитлер сумеет это оценить».
Уже два дня спустя Адольф Гитлер благодарит пожилую даму в письме, которое цитируется ниже:
«Настоящим выражаю Вам, милостивая сударыня, свою глубочайшую благодарность за то, что Вы помогли мне получить доступ к великому мастеру сценической декорации профессору Роллеру. Мне очень неловко было пользоваться Вашей добротой, тем более что Вы делали все это для совершенно чужого человека. Тем более я прошу принять мою самую сердечную благодарность за Ваши шаги, увенчавшиеся таким успехом, а также за Вашу карточку, который Вы позволили мне воспользоваться. Я безотлагательно воспользуюсь этой счастливой возможностью.
Еще раз целую с благодарностью Ваши руки.
Адольф Гитлер».
После того как опекун Гитлера Йозеф Майрхофер, бургомистр Леондинга, крепкий, практично мыслящий человек, необразованный крестьянин, находящийся в плену деревенских предрассудков, спустя несколько дней дает Гитлеру подписать протокол о наследстве, Гитлер покидает Линц и опять уезжает в Вену, где живет до сентября вместе со своим другом Августом Кубицеком у одной польки по фамилии Закрейс на Штумпер-гассе, 29. «Во мне вновь проснулось былое упрямство, и у меня теперь была конечная цель. Я решил стать архитектором», — пишет он. То, что это не пустые слова, подтверждается документами.
Девятнадцатилетний Гитлер не оставил свою мечту стать знаменитым художником или архитектором даже после неудачного поступления в академию в 1907 г. Все, что он сознательно игнорировал в школе, приходится наверстывать теперь: он работает усердно, последовательно и целенаправленно. У живущего в Вене скульптора Панхольцера, который к тому же преподает в школе и является опытным педагогом, он берет уроки искусства, чтобы не тратить попусту время до следующих вступительных экзаменов. Каким образом он познакомился с Панхольцером, установить не удалось. Возможно, Панхольцера ему порекомендовал Роллер, которого он спустя тридцать лет назвал у себя в штаб-квартире одним из своих учителей. Когда сын Роллера в начале 1942 г. погиб на Восточном фронте, Гитлер долго рассуждал в ставке «Вольфсшанце» о незаменимости деятелей искусства и упрекал Бальдура фон Шираха в том, что тот не смог уберечь молодого художника от армии. «Какой-то русский идиот убивает такого человека! — ругался он и добавлял: Таких людей уже не заменить».
Осенью 1908 г. он еще раз сдает вступительный экзамен. Поскольку и ректор, и преподавательский состав академии остались теми же, профессора помнят его по предыдущему г., но это скорее вредит ему, чем помогает. На этот раз они в отличие от 1907 г. проваливают его на экзамене по композиции. Картины, которые он, следуя рекомендациям Панхольцера, с большим усердием и старанием подготовил к экзамену, ему даже не довелось продемонстрировать. Его не допускают ко второму туру, о чем имеется пометка в классификационной ведомости 1908—1909 учебного года. Резкие изменения в семейном положении, произошедшие в декабре 1907 г., не прошли для него бесследно. Смерть еще сравнительно молодой матери и тот факт, что он, несмотря на диагнозы и предупреждения опытного врача Блоха, «внезапно» стал взрослым и самостоятельным, не будучи готовым к этому, и вынужден был сам заботиться о себе и сестре Пауле, которая была на семь лет моложе его, оказали сильное влияние на его характер и художественные способности. В результате он, оставшись после Рождества 1907 г. совсем один, потеряв контакт с отвергнутыми им родственниками, полностью проваливается на экзамене. Вдобавок выясняется, что напряженная работа в мастерской Панхольцера, вместо того чтобы развить и раскрыть его художественные способности и навыки, приводит к совершенно противоположному результату. В его картинах и композициях все более явно по сравнению с 1907 г. вырисовывается склонность к архитектуре, подмеченная еще год назад профессорами академии.
Но ни семейные дела, ни личные неудачи не лишают Гитлера мужества. Напротив, он по-прежнему верит в себя и даже поначалу не собирается менять квартиру, хотя понимает, что квартирная хозяйка видит в нем уже не «благородного господина» и социально защищенного сына государственного служащего из провинции. Лишь незадолго до возвращения с краткосрочных военных сборов Августа Кубицека, с которым он делит комнату в Вене, Гитлер переезжает на новую квартиру. Очевидно, даже с другом, который знает все его тайные желания и мысли, он после всех этих событий не хочет встречаться. Он не оставляет ему даже своего нового адреса. Он бежит из мира, который его знает, и избегает встреч с теми, кто его ищет. А ищет его с осени 1909 до 1914 г. в том числе и австрийское военное ведомство, которое не может призвать его на военную службу, так как не знает, где он находится.
Несмотря на весь горький опыт, Гитлер вскоре устраивает свою жизнь как художник, а с 1909 г. занимается порой и писательским трудом. Он рисует и продает свои картины в городе, который потом на протяжении всей жизни больше ненавидит, чем любит. Лишь в 1913 г. он переезжает в Мюнхен, где шесть лет спустя начинается его беспримерная карьера.
В Вене Гитлер до середины 1910 г. пишет маслом и рисует множество небольших по размеру картин, порой по шесть-семь в неделю. Чаще всего он копирует почтовые открытки и старые гравюры, на которых изображены здание парламента, венские театры, церкви, мосты и другие архитектурные сооружения. Кроме того, время от времени он пишет пейзажи и портреты людей, пишет картины маслом, тушью и акварелью и даже делает технически сложные эстампы и гравюры, рисует плакаты и иллюстрирует рекламные тексты для косметики, пудры, обуви и средств по уходу за ней, дамского белья, а порой и дает консультации по архитектуре. Райнхольд Ханиш, с которым Гитлер познакомился в конце 1909 г. во время кратковременного пребывания в приюте для бездомных, быстро и чаще всего выгодно продает картины оптовым и частным покупателям. Выручку они с Гитлером делят пополам. Гитлер пишет в «Майн кампф»: «В 1909 — 1910 гг. мое положение... несколько изменилось... Я работал тогда самостоятельно, рисуя небольшие картины и акварели». Ханиш подтвердил эту информацию, добавив, что «иногда удавалось получить очень хороший заказ», так что «жить было на что». Однако Гитлер, который хотел стать не художником, а архитектором, по мере того как к нему приходит успех, начинает работать с ленцой, более небрежно и поверхностно. Теперь он рисует ровно столько, чтобы пополнить свой точно рассчитанный бюджет. Его же компаньон Ханиш не может рассчитывать ни на поступления из наследства, ни на пенсию от государства. Напрасно Ханиш взывает к художественным способностям Гитлера и рисует перед ним свое бедственное положение. Тот пропускает все это мимо ушей и обращается с ним как с инструментом, так что Ханишу в конце концов приходится искать себе новые возможности для заработка. «В это время, — пишет он, — я получил несколько заказов на гравюры, которые изготовил сам, так как Гитлер полностью запустил работу». В конечном итоге деловому сотрудничеству Гитлера и Ханиша летом 1910 г. приходит конец. В начале августа Гитлер подает в венский полицейский комиссариат Бригиттенау заявление на своего делового партнера, который исчез и якобы утаил от него причитающуюся ему долю выручки от продажи картины, а также похитил одну из картин. Гитлер сообщает, что Ханиш после продажи акварели прямоугольной формы, на которой были изображены архитектурные формы и декоративные детали [На этой картине, которую Гитлер оценил как минимум в 50 крон, было изображено здание парламента в Вене.], обманул его на 19 крон, а помимо этого украл у него еще одну акварель стоимостью 9 крон. Ханишу пришлось 7 дней отсидеть в тюрьме. «Я не стал опровергать обвинений Гитлера, так как получил от покупателя картины с парламентом большой заказ, который мог бы достаться Гитлеру, если бы я указал место продажи», — утверждал Ханиш в мае 1933 г. Это объяснение сомнительно и, вероятнее всего, не отвечает действительности.
Покупателями картин Гитлера, которые он подписывает «А. Гитлер», «Гитлер», «А. Г.» или «Гитлер Адольф» и после августа 1910 г. в большинстве случаев сам вручает заказчикам, чаще всего были представители еврейской интеллигенции и коммерческих кругов. Даже в 1938 г., когда акварели Гитлера продавались по цене от 2 до 8 тысяч марок, среди владельцев картин Гитлера периода 1909 — 1913 гг. были такие люди, как еврейский врач Блох, лечивший и мать Гитлера, и его самого, венгерский инженер еврейского происхождения Речай, венский адвокат доктор Йозеф Файнгольд, который с 1910 по 1914 г. поддерживал молодых способных художников, и продавец рамок для картин Моргенштерн. У многих владельцев отелей и магазинов в Линце и Вене, а также деятелей науки в 1938 г. было даже по несколько картин Гитлера периода «учебы и страданий в Вене» [Название второй главы «Майн кампф». У дамского парикмахера Мокка было, например, четыре акварели, у одного владельца отеля — пять.]. В замке Лонглит английского коллекционера Генри Фредерика Тинна, лорда Батского по-прежнему хранится 46 подписанных Гитлером картин периода до 1914 года.
В течение восьми месяцев Ханиш занимался к выгоде своей и Гитлера «распространением» его работ. Об этом он пишет со множеством орфографических ошибок: «Когда он (Гитлер. — Прим. автора) расказал мне что учился в академии я сказал ему чтобы он начал рисовать аткрытки. Я пашел их продавать. Он рисовал виды Вены каторые я продавал торговцам картин и обоев. Иногда мне удавалось получить хороший заказ так что жить было на что. Но в хороших художественых магазинах работы никогда не принимали. Я уговаривал Гитлера больше стараться. Чтобы рисовать еще лучше мы ходили в музеи. Гитлер особенно васхищался архитектурой. А когда он начинал рассказывать про Готгфрида Земпера его можно было слушать часами». После истории с Ханишем Гитлер нашел более или менее постоянного покупателя для своих картин в лице еврея из Венгрии Ноймана, который временами тоже жил в мужском общежитии на Мельдеманштрассе. В то время как Ханиш потерял источник своего существования, Гитлер ограничивает свои занятия живописью, значительно больше читает, чем прежде, и все интенсивнее начинает интересоваться политикой. Занятия живописью продолжаются, но из-под его кисти выходит уже не так много работ, как раньше. Теперь их продает либо венгерский еврей Нойман, либо Гитлер сам отправляется к покупателю, что еще больше снижает производительность.
Ханиш, который еще раз случайно встретился с Гитлером лишь в 1913 г., когда Гитлер как раз нес акварель новому покупателю, отомстил ему за семь дней тюрьмы и потерю места торгового посредника самым дешевым образом — распространяя о Гитлере порочащие слухи. Конрад Хайден, Рудольф Оль-ден и бессчетное множество журналистов, писавших позднее о Гитлере, обнаружили в Ханише «свидетеля», который выдавал истории из своей прежней жизни бродяги за события, случившиеся с Гитлером. В письме без даты на имя Франца Файлера, с которым Ханиш дружил с 1924 г., он сообщает, что живет в большой нужде всего за 3 шиллинга в неделю, не может уплатить за квартиру и не знает, «чем все это кончится, хотя все равно где подыхать». Однако в мае 1933 г., едва Гитлер пришел к власти в Германии, он продемонстрировал функционерам из НСДАП рисунки и эскизы и предложил за 150 — 170 шиллингов помочь им «порадовать фюрера» свидетельствами очевидца о его любви к искусству и об отношении к Готфриду Земперу. Но он напрасно пытался себя продать. В 1938 г. гестапо по распоряжению Мартина Бормана предъявило ему счет от Гитлера за его прежние рассказы. Вскоре после вступления вермахта в Австрию Ханиш был арестован. 11 мая 1938 г. Файлер нашел в себе мужество направить письмо в Главный архив НСДАП, где указал, что Ханиш во время следствия умер от воспаления легких. Однако Мартин Борман утверждал 17 февраля 1944 г.: «После присоединения Австрии Ханиш повесился». «Мне было известно, — писал Файлер, пытаясь защитить честь друга, — что некоторые журналисты часто расспрашивали Ханиша об Адольфе Гитлере, дополняли полученную от него информацию выдумками, которых от них ожидали, а Ханишу пришлось за все это расплачиваться своим именем».
У большинства выдумок о венском периоде жизни Гитлера до 1913 г. один источник: Райнхольд Ханиш. Тенденциозным историям Ханиша, который выдавал свои рисунки за работы Гитлера, созданные до 1913 г., и продавал их [Мартин Борман посчитал этот факт настолько важным, что даже в феврале 1944 г., когда у Гитлера возникли большие проблемы на фронтах и обнаружилась тяжелая болезнь правого глаза, продиктовал и подписал записку на его имя, в которой обратил внимание на фальшивое авторство Ханиша.], поверили, кстати, не только журналисты, но и такие биографы, как Рудольф Ольден и Конрад Хайден, а вслед за ними и целое поколение Историков. Ярким примером этого служит написанная Булло-ком биография Гитлера.
Обнаружившаяся позже страсть Гитлера к демонстрации власти, к возведению монументальных строений, его «привычка» бестактно и с апломбом «поправлять» мнения специалистов, его доходящая до педантизма точность в мелочах, а также жестокость и злость по отношению к другим людям частично берут свои истоки в венском периоде жизни. Город в котором его надежда на вожделенную карьеру художника была с первых же дней разрушена, стал отрицательным исходным пунктом его «мировоззрения», некоторые черты которого, правда, обнаруживаются уже сразу после отъезда из Линца. Гитлер воспринимает этот город, в котором переплелось множество пластов культуры и который он в «Майн кампф» называет «сибаритским», не как сын буржуа, который интересуется политикой и, несмотря на отсутствие профессии, может позволить себе с позиций «богемы» защищать радикально-консервативные буржуазные представления, а как студент-неудачник, который пытается вытеснить из сознания негативные факты, который осознает свою ситуацию как промежуточное положение на пути к деградации, но не хочет признавать реальность, ищет вину в других, надеется получить высшее образование и готовится к нему, усиленно занимаясь литературой, искусством и архитектурой. «В этот период, — пишет он в "Майн кампф", — у меня формируется образ мира и мировоззрение, которые стали гранитным фундаментом моей нынешней деятельности». Начиная с сентября 1908 г., он поддерживает в себе ненависть к столице дунайской монархии с ее пестрым населением, как будто она виновата в том, что ему не удалось исполнить мечту, родившуюся еще в полном иллюзий детстве вопреки воле отца. Он убежден, что его талант в Вене не смогли как следует распознать. «Если наши преподаватели… как правило, не могут выявить талант» и отвергают его как посредственность, — говорит он 10 мая 1942 г., — то причина этого заключается в том, что гения в принципе может распознать только человек, равный ему по величию. Тот факт, что Академия изобразительных искусств его отвергла, он расценивает как ошибку. К тому же он ежедневно находит подтверждение тому, что, если понадобится, сможет жить за счет своих поверхностных работ. То, что солидные торговцы картинами во многих случаях отвергают его дилетантские работы, он узнает только из вторых рук, предпочитая, чтобы эти переживания испытывали другие люди вроде Ханиша и Ноймана. Они ограждают его от реальности и невольно способствуют созданию у него искаженного отношения к действительности. Позже, когда он будет располагать средствами и властью, он захочет доказать, что умеет строить, как никто другой. В столице дунайской монархии он узнал, что его художественных способностей и школьного образования недостаточно для реализации мечты. Спустя четверть века он начинает демонстрировать, что разбирается во всем лучше, чем все остальные. Высказанная им в 1942 г. мысль, что «великих художников» рождает учеба не в традиционных академиях, а в студиях великих мастеров, является следствием его венского опыта. Высказывается мнение, что причиной его скверного характера были не только венские события и влияние окружающего мира, но и, например, нарушенное в результате душевной травмы развитие влечений, и последствия внутриутробного развития либидо, нарциссически гипертрофированного характера в раннем детстве и особенности «искусственного удовлетворения», но обо всем этом судить не историку.
Ввиду того, что Гитлеру приходится зарабатывать себе, как он выражается, «на пропитание», он чувствует себя художником поневоле, «мелким художником», как он пишет в «Майн кампф». Как и очень многие художники на рубеже нового века, особенно в Париже и Вене, он демонстративно показывает всем своим неупорядоченным образом жизни, что не желает подчиняться устоявшимся порядкам. Считая себя «академическим» художником, он открыто показывает, что не хочет отождествлять себя с окружающим миром, считая его отсталым, загнивающим, отжившим и относясь к нему с безразличием и презрением. И все же не соответствует истине то, что пишут о его жизни в Вене Ханиш и Грайнер. Они описывают молодого Гитлера в Вене как человека, который внешне в точности соответствует стереотипному образу художника в глазах буржуазного мира: небрежная прическа, нестриженые усы, плохая грязная одежда.
Гитлер, который с декабря 1909 по май 1913 г. жил в мужском общежитии, во время работы над своими картинами был всегда в поношенном костюме [Карл Хониш, который также некоторое время жил в этом общежитии, сообщает, что Гитлер за работой носил «сильно поношенный темный костюм».]. Его внешний вид во время работы не имел ничего общего с материальным положением. Художник, который имеет дело с акварельными и масляными красками, не в состоянии постоянно быть в чистой одежде. Даже если бы Гитлер в Вене заботился о том, чтобы внешне выглядеть в стиле своего отца, появляться на людях во фраке, цилиндре, белых перчатках и с тросточкой, как он это делал в Линце, то занятия живописью не могли ему позволить делать это постоянно. Он не только рассказывает всем, что он художник и стремится стать архитектором, но и пытается демонстрировать это своим внешним видом [Когда он в мае 1913 г. поселился в Мюнхене на квартире модного портного Поппа, тот, естественно, должен был обратить внимание на одежду квартиранта. И Поппу, и его семье бросилось в глаза, что у молодого Гитлера не было в багаже «ни одной затрепанной вещи. Его фрак, костюмы, пальто и нижнее белье были в приличном и ухоженном виде».].
К моменту начала первой мировой войны Гитлер считал, что стоит на пороге великого будущего, которое даст ему наконец возможность забыть о венском поражении. 10 мая 1942 г. у себя в штаб-квартире он рассказывал, что, если бы не началась война, он «стал бы архитектором, может быть, даже одним из первых, если не самым первым архитектором Германии». До начала первой мировой войны Гитлер и в Вене, и в Мюнхене живет только своей мечтой стать архитектором. Однако все его планы, рисунки, проекты отражают венский период и негативное отношение к этому городу. Тем не менее лично сам он хочет очень мало изменить в Вене, даже после 1938 г. Его высказывание от 26 апреля 1942 г., что он не собирается «умалять положение Вены», не совсем искренне, что подтверждается и его другими часто цитируемыми словами: «Если жителям Вены не нравится, что их... ограничивают в их монопольной позиции культурного центра альпийских и дунайских областей, то… это не совсем оправдано». В то же время 11 марта 1942 г. он утверждает, что «Берлин станет мировой столицей, сравнимой лишь с Древним Египтом, Вавилоном или Римом», разумеется, при условии, хотя он и не упоминает об этом, что там будет возведено громадное монументальное строение, проект которого он разработал в 1924 г. Теплое чувство буквально до последних часов своей жизни он испытывает только к Линцу, который намеревается через десять лет после победы в войне сделать самым красивым немецким городом на Дунае. Безграничное стремление к власти, желание «показать себя», ненависть и отрицание всего стоят у истоков его постоянного желания совершить нечто великое. Это берет свое начало еще в венском периоде, где он, кстати, становится антисемитом, хотя именно там многие евреи покупают его картины и способствуют его становлению как художника. И все это постоянно побуждает его изменить реальную действительность.
Когда Гитлер в мае 1913 г. в возрасте 24 лет переезжает в Мюнхен, его мировоззрение в общих чертах уже определено.
В Мюнхене, немецком городе, который, вполне естественно, особенно привлекает молодого художника, Гитлер поначалу чувствует себя одиноко. Он не стал поселяться в общежитии, жильцы и руководство которого навязывают не свойственный ему распорядок жизни. В Мюнхене он может приходить и уходить, засыпать и просыпаться, работать, учиться и бездельничать, когда ему заблагорассудится. Его окружает лишь небольшое число людей, к примеру портной Попп и его семья, которые видят, что их немногословный жилец «профессиональный художник», продает свои картины, хотя и не могут понять до августа 1914 г., за счет чего он живет. В своей комнате на Шляйсхаймер-штрассе он, сидя у окна, выходящего на двор стоящей напротив школы, пишет акварели, а иногда и картины маслом с фотографий и с успехом продает их главным образом в художественный магазин Штуффле на Максимилиан-плац. Его облагаемый налогами месячный доход составляет в среднем 100 марок, что свидетельствует не только о его деловой хватке. Мотивы его архитектурных проектов и наиболее часто используемых сюжетов отличаются от венских. Здесь его особенно привлекает «чудесное сочетание первобытной силы и... художественного настроения, эта изумительная линия от пивоварни "Хофброй" до Одеона, от поля осенних октябрьских праздников до Пинакотеки». Из приведенного ниже списка видно, какие сюжеты и какие форматы картин он предпочитает в Мюнхене: «Хофброй I» (29,4x30,9 см), «Хофброй II» (27,7x22 см), «Церковь св. Иоанна и дом Асама» (знаменитый мюнхенский архитектор. — Прим. перев.) (20,6x29,5 см), «Старый двор» (26,9x36,8 см), «Площадь Зендлингер Тор» (27,4x37,8 см), «Национальный театр» (26,8x41 см), «Зал полководцев»(27,6х 41,7 см), «Старый двор» (27x37 см), «Гора Петерсбергль I» (28,2x22 см), «Петерсбергль II» (26x39 см), «Старая ратуша» (32,5x25 см), «Церковь св. Иоанна и дом Асама» (22x35 см), «Продовольственный рынок и церковь св. Петра» (масло, дерево, 13x18 см) [Названия, техника исполнения и размеры картин взяты из рукописного списка (а также из машинописного списка с указанием цен) в бывшем Главном архиве НСДАП. В мае 1938 г. за акварель «Большой магистрат» было уплачено 6000 марок, а за «Церковь св. Петра» в июле 1938 г. — 8000 марок.].
Сколько картин он написал и продал примерно за 13 месяцев, установить не удалось. Более двух десятков из них пережили период безвестности своего создателя, который 12 марта 1944 г. рассказывал Генриху Хоффману: «Я ведь не собирался становиться художником и писал все эти вещи только для того, чтобы заработать себе на жизнь и на учебу... Я рисовал всегда ровно столько, чтобы мне хватало на самое необходимое». Не случайно у коллекционеров можно найти лишь очень немного картин Гитлера периода до 1914 г. Архитектурные проекты, свое «самое ценное достояние», он, по собственным словам, не продавал в отличие от картин, которые, как показывают уже их размеры, изготавливались в основном для продажи.
Подобно Ханишу и Нойману до 1913 г. в Вене, продажей картин после 1918 г. занимался бывший однополчанин Гитлера. Ганс Менд [В 1938 г., находясь в концлагере (о каком лагере идет речь, из документов непонятно), он давал показания начальнику лагеря о том, у кого находятся написанные Гитлером картины. Среди них были: «господин Мунд», Мюнхен, Дахауэр-штрассе (Менд: «Номер дома мне неизвестен»), владелец камнерезной мастерской на Театинер-штрассе неподалеку от ратуши и фрау Инкхофер, жена однополчанина Гитлера, у которой он «часто бывал в гостях». Кроме того, он предполагал, что некоторые картины (рисунки углем военного периода) могут находиться у человека по имени Брандмайер, который опубликовал книгу о фронтовике Гитлере под названием «Доброволец».]. 21 января 1942 г. указом рейхсминистра внутренних дел все эти картины были объявлены «ценным национальным художественным достоянием». Все владельцы должны были заявить о наличии у них таких картин, и их продажа за границу без разрешения министра иностранных дел была запрещена.
Абсолютно все содержащиеся в биографиях и биографических очерках описания Гитлера как художника представляют незначительную ценность. Все они тенденциозны и варьируют между безудержным восхвалением и примитивным принижением. Для них характерны общие оценки, не подкрепленные фактами, повторение популярных версий без знания деталей и сути дела. В подтверждение приведем несколько характерных примеров. Так, например, Герман Нассе (1936), профессор Академии изобразительных искусств в Мюнхене, пишет, что акварели Гитлера, написанные им на фронте во время первой мировой войны, являются «свидетельством несомненного дарования Гитлера как художника», причем два рисунка 1914 г.— «Ущелье Витшете» и «Развалины монастыря в Мессине» — заслужили следующего отзыва: «Здесь картины ужасного разрушения стали художественным образом. Это не воспевание руин и не военная романтика, а серьезное и потрясающее предостережение, выраженное средствами художника». О других — действительно очень хороших — «фронтовых акварелях» Гитлера Нассе писал: «Выдержанная в ярких светлых тонах акварель "Перевязочный пункт Фроммель" относится к 1915 г. Нежные краски и их переходы оттеняют изображенные строения. Совершенно превосходна акварель "Обурдэн", написанная в 1916 г. Увиденные глазами немецкого пейзажиста чужие края предстают перед нами как нечто родное, хорошо знакомое и пережитое. Зритель чувствует себя как бы перенесенным в родные стены Нюрнберга или Ротенбурга. Стиль живописи живой и летящий. Прекрасный карандашный рисунок "Ардой во Фландрии" относится к лету 1917 г. К этим датированным рисункам примыкают два рисунка без даты: "Блиндаж в Турне" и "Дом с белым забором". Во всех рисунках видна рука прирожденного и опытного архитектора. Архитектор «третьего рейха» посрамляет Венскую академию. Во всех работах ощущается прежде всего истинное, немецкое, искреннее и любовное отношение к сюжету во всех его мельчайших деталях». Спустя 20 лет Франц Етцингер писал: работа Гитлера в Вене «состояла главным образом из картин и рисунков, сделанных по фотографиям. Почти нигде нельзя обнаружить признаков работы с натуры». «Срисовывают только люди, лишенные таланта», — писал Рабич, непроизвольно относя таким образом Гитлера к бесталанным. Ни одно из этих суждений нельзя отнести к объективным. Гитлер копировал фотографии не потому, что был лишен таланта, как уверяют Рабич и Етцингер, а всего лишь по той причине, что ему лень было рисовать, стоя на улице. Он просто облегчал себе работу. Гитлеру были известны слова умершего за несколько лет до этого Поля Сезанна, обращенные в 1866 г. к своему другу юности Эмилю Золя, о том, что «ни одна картина, написанная в мастерской... ничего не стоит по сравнению с написанной на натуре», и немногие написанные им с натуры картины доказывают его несомненный талант. Но все это его мало трогает. Его утверждение, что он хотел стать «не художником, а архитектором», вне всякого сомнения, соответствует истине. Он сам частенько признавался в том, что он неважный художник, что подтверждает, в частности, Генрих Хоффман. Так, в 1941 — 42 гг. Гитлер признался известному немецкому театральному художнику Зиверту, что он восхищается его работами и, видя их совершенство, понимает, насколько плохи были его собственные проекты декораций, созданные до 1914 г., хотя он «как-никак был учеником Роллера». Тем не менее лучшие акварели Гитлера, которые он не срисовывал, а рисовал с натуры, вполне приличны, если не сказать хороши, что он, разумеется, понимал и сам. Документально доказано, что он время от времени утверждал, что мог бы стать значительным художником, как, например, Рудольф фон Альт, которого он считал своим учителем, если бы в 1907 г. после отказа в приеме в академию основательно занялся живописью [Насколько биографы Гитлера, историки и публицисты не заинтересованы в том, чтобы трезво оценить его художественные способности, прекрасно видно на примере репродуцирования его работ. Йозеф Вульф, например, публикует два эскиза Гитлера, которые тот сам никогда не рассматривал как художественные работы. Набросок головы, принадлежащий руке Гитлера, Вульф (как и многие другие авторы) называет «портретом», хотя он был нарисован на клочке бумаги во Еремя телефонного разговора. Когда разговоры по телефону были скучными, Гитлер охотно рисовал головы (как ни странно, зачастую в манере кубизма), причем в карикатурном виде изображал Рихарда Вагнера, Генриха Шлимана, Валленштейна и себя самого (иногда с бородой). Приведенная Вульфом репродукция рисунка штурмовика СА — это тоже не «картина» Гитлера, а всего лишь набросок, с помощью которого он хотел показать подчиненным, как, по его представлениям, должен выглядеть человек, служащий в СА.].
Тот факт, что работы Гитлера, относящиеся к периоду до 1914 г., пережили многие десятилетия, доказывает то, что они не так уж плохи, особенно если учесть, что среди их покупателей и владельцев есть известные и знающие толк в своем деле коллекционеры. Врач Блох сохранил после 1938 г. акварель, которую Гитлер подарил ему в знак благодарности за лечение матери, тоже, разумеется, не только потому, что Адольф и Клара Гитлер до 1907 г. были его пациентами. Английский писатель, художник и режиссер Эдвард Гордон Крейг, который проявлял особый интерес к «художнику Гитлеру», записал в своем дневнике после изучения акварелей Гитлера времен первой мировой войны, что считает эти работы заметным достижением искусства [Альфред Розенберг, изучавший архитектуру в Москве, писал об этих акварелях в своих последних записках в Нюрнберге: «Они свидетельствовали о природном таланте, умении подмечать самое существенное и ярко выраженном художественном чутье».]. Многие крупные художники оставили после себя значительно более слабые картины и эскизы, чем Гитлер. Однако то, что Гитлер так и не создал действительно значительной работы в области изобразительного искусства, принципиально отличает его от художников, занимающих прочное место в истории искусства.
Постоянное обращение Гитлера в живописи к архитектурным мотивам и моделям после 1907 — 1908 гг. (чаще всего это были исторические архитектурные сооружения) существенно расширили и закрепили его знание архитектурных деталей, тем более что он постоянно копировал одни и те же мотивы. Например, в 1939 г. в коллекции Альфреда Детига в Вене находились картины Гитлера со следующими названиями: «Церковь св. Креста», «Красные ворота», «Михаэлер-плац», «Дворец Хофбург (старые ворота)», «Церковь св. Михаила», «Миноритская церковь», «Рыбацкие ворота» и «Каринтийский театр», а у жителя Вены Вальтера Ломана, работавшего в Главном архиве НСДАП, были принадлежащие кисти Гитлера картины «Старый придворный театр», «Дворец Ауэршперг» и «Шенбрунн». Венский парламент и мюнхенский «Хофброй» Гитлер рисовал так часто (в отличие от различных пейзажей с натуры, которые носили несколько абстрагированный характер), что мог с фотографической точностью изобразить их по памяти. Размеры знаменитых мостов, башен, ворот и фасадов он знал наизусть, о чем свидетельствуют такие специалисты, как Альберт Шпеер. Так, например, скульптор и архитектор Арно Брекер, живший с 1924 по 1934 г. с небольшими перерывами в Париже и считавшийся знатоком французского искусства, сообщал, что был более чем поражен знанием деталей, которое демонстрировал Гитлер. В июне 1940 г. после взятия Парижа Гитлер, зная, что Брекер значительную часть своих работ создал до 1934 г, в Париже и что в 1937 г. он был избран членом жюри Всемирной выставки, вызвал его к себе, чтобы он подробно рассказал ему о достопримечательностях Парижа. Брекер вспоминает: «Мы объехали вокруг Оперы и остановились у лестницы главного фасада. Элементы стиля архитектора Гарньё, творившего в период Второй империи, были ему (Гитлеру)... хорошо известны из изученной литературы. Осмотр начался сразу же... Сначала мы обошли здание кругом, а потом вошли внутрь... Он знал расположение помещений, точные размеры всех деталей подробнее, чем в любом путеводителе... Мы услышали от него настоящую хвалебную песнь Гарнье. Это было восхищение не профана, а человека, который до мельчайших тонкостей знает проблемы архитектуры». Далее Брекер пишет: «Когда мы проезжали мимо Клюни, Гитлер указал на один из куполов по левую сторону от бульвара и спросил, не Торговая ли это палата. Я отрицал это, так как мне показалось, что мы видим купол Французского института. Через несколько минут мы проехали мимо этого здания. Гитлер посмотрел налево и сказал с лукавой усмешкой: "Взгляните-ка, что там написано: Торговая палата". Он, знавший город лишь по книгам, утер старому "парижанину" нос». Когда Гитлер во время пребывания в Париже захотел осмотреть овальный зал Оперы, сопровождавшие его немецкие и французские специалисты ответили, что овального зала в Опере вообще не существует, однако Гитлера это не смутило. К удивлению обескураженных окружающих, он в конце концов указал место, где в соответствии с данными специальной, хотя и устаревшей литературы должна была находиться дверь в овальный зал. Оказалось, что бывший овальный зал, чего не знали ни французы, ни немцы, сопровождавшие Гитлера, был уже после опубликования литературы, которую Гитлер прочел в юности, разделен на несколько помещений, а дверь в него замурована. То, что Гитлер в деталях знал не только парижскую архитектуру, доказывают многие примеры. Когда полицай-президент Нюрнберга доктор Мартин после присоединения Австрии возвратился из Граца и встретился с Гитлером, то рассказал ему о тамошнем театре. Хотя Гитлер ни разу не был Граце, он упомянул об известном лишь немногим специалистам факте, что переход со сцены в зрительный зал выполнен там неудачно [Характерным был эпизод, продемонстрировавший детальные знания Гитлера: во время торжественного обеда с участием Гитлера в марте 1938 г. один из участников спросил венского бургомистра Нойбахера, какова ширина Дуная в определенном месте Вены. Нойбахер этого не знал. Гитлер, до этого момента пребывавший в благодушном настроении, немедленно назвал точную ширину в метрах и был настолько возмущен незнанием Нойбахера, что весь вечер после этого бьш в плохом расположении духа, несмотря на только что пережитый им политический триумф.].
Уже начиная с осени 1907 г. Гитлеру, которому не удалось получить настоящего художественного образования, хотя он, несмотря на это, все же мечтал стать когда-нибудь архитектором, постоянно видятся громадные монументальные сооружения. Вплоть до 1945 г. он проектирует их в стиле XIX и начала XX века по историческим образцам, причем в этих проектах находит радикальное выражение разделение человека и природы, характерное для архитектурных форм начала XX века во всей Европе.
Его архитектурный стиль определяется не свободными линиями и органической организацией пространства, а симметрией, фасадами и элементами неоклассицизма. Отдельным элементам он придает не органическое, а чисто техническое выражение. Его проектам присущ линейный, голый, чопорный характер. «Движение» и «декорация» занимают очень небольшое место в его представлениях. Не случайно именно в Австрии родилась мысль, «классически» сформулированная Адольфом Лоосом, что орнамент — это «преступление», свидетельствующее о сексуальных извращениях. Романтико-классический рационализм Гитлера (это определение приблизительно соответствует его представлениям) отражает его протест против юношеского стиля, который он отстаивал в своих венских дискуссиях об архитектуре. За его рамки он так и не вышел, оставаясь «первым добытчиком денег для лучших архитекторов Германии». В его представлениях, особенно после 1919 г., человек — это рабски покорное, лишенное критического чувства существо без собственной воли, которым в любое время может манипулировать гениальный индивидуалист. Сделанный им во время заключения в ландсбергской тюрьме эскиз куполообразной постройки, по которому Шпеер изготовил позднее модель, а впоследствии должен был и воплотить ее в жизнь в Берлине, несмотря на свои размеры, все же не демонстрировал того бездушного монументализма, которым отличалась модель Шпеера. Шпеер писал: «Обе эти штуковины [Под обеими «штуковинами» Шпеер имеет в виду Народный зал и Триумфальную арку.] производили на меня немного жуткое впечатление. Ни их стоимость, ни их — воспользуемся избитым словом — монументальная величина не делали их в моих глазах великими. Монументальные сооружения имели место в любом периоде истории архитектуры». Это его «признание» не вполне соответствует сути дела.
«Каждое великое время, — заявил Гитлер в 1938 г. на открытии выставки архитектуры и художественных ремесел в Мюнхене, — находит свое выражение в своих строениях. Народы переживают великие времена внутри себя, но эти времена проявляют себя и вовне. И эти проявления более убедительны, чем произнесенное слово: это слово в камне... Эта выставка знаменует собой начало нового времени. В ней мы видим документы начала новой эпохи… Со времен создания наших соборов мы впервые наблюдаем здесь действительно великую архитектуру — не ту, которая потребляет сама себя, служа повседневным нуждам, а ту архитектуру, которая выходит далеко за рамки повседневности и ее запросов. Она может выдержать критическую проверку тысячелетий и на многие тысячи лет стать гордостью нашего народа, создавшего эти произведения... Есть вещи, которые не подлежат дискуссии. К ним относятся вечные ценности. Кто может измерить их, приложив к делу жизни великих и одухотворенных Богом натур свой мелкий повседневный рассудок? Великие художники и зодчие имеют право на то, чтобы быть избавленными от критического созерцания со стороны ничтожных современников. Окончательную оценку этим произведениям дадут века, а не мелкие повседневные явления... В эти часы перед глазами широкой общественности будут впервые сняты покровы с произведений, которым суждено определять облик не десятилетий, а веков! В этот момент на них должно снизойти то благословение, которое так прекрасно описано в "Мейстерзингерах": "Дитя родилось здесь". Здесь собраны архитектурные достижения, которые имеют вечную ценность и которые по человеческим измерениям будут стоять вечно, нерушимо в своей непреходящей красоте и гармонии форм!»
У Гитлера, как и у большинства диктаторов, была не только потребность символически «увековечить» в произведениях архитектуры свою и без того огромную власть, но и заявить о себе как о художнике, наверстать то, что было для него невозможно до 1933 г., и реализовать свои архитектурные проекты. Вместо того чтобы претворять свои планы в жизнь, он оказался в положении «первого добытчика денег для лучших архитекторов Германии», как он любил говорить с наигранной грустью. Власть и ее отражение в произведениях искусства как правдивый слепок с реальности составляли для него неразрывное единство. Требование Шопенгауэра к искусству, заключающееся в том, чтобы изображать бытие средствами художника и в конце концов сказать: «Смотрите, вот сама жизнь!», Гитлер извратил точно так же, как он делал это и с философскими, историческими и биологическими учениями. В его представлениях задача искусства заключалась в том, чтобы сделать наглядными с фотографической точностью законы природы и то, что он считал таковыми. Таким образом из «вечных» законов природы он выводил претензии на «вечность» для определенных произведений искусства и архитектуры. Поскольку, по его понятиям, лишь такие «законы» природы, как беспощадная борьба, неприкрытое насилие и последовательная жестокость, без угрызений совести поддерживают жизнь, то логично будет потребовать от изобразительного искусства, чтобы оно без искажений отражало исключительно конкретные «закономерности». Возражений он принципиально не признавал. Так, например, в 1933 г. на заседании по вопросам культуры в рамках партийного съезда НСДАП в Нюрнберге он заявил: «Так же как для поддержания любого человеческого общества должны соблюдаться определенные принципы, независимо от того, согласны с ними отдельные индивидуумы или нет, так и культурный облик народа должен формироваться призванными для этого деятелями культуры в соответствии с его лучшими чертами». Очевидно, что архитектура лучше всего подходила для того, чтобы не только доносить до людей воззрения Гитлера, но и навязывать их каждому. Он считал ее высшим из всех искусств. Вслед за ней, по его мнению, шли скульптура и живопись, что опять-таки указывает на влияние Шопенгауэра.
Гитлер разделял представление Шопенгауэра о том, что человек должен смиренно подходить к произведениям искусства (как к князю) и пытаться понять их как откровение бытия. По его мнению, индивидуум, как и у Шопенгауэра, должен ждать, что ему скажет произведение искусства. Этот «ответ» Гитлер, всю жизнь считавший себя художником, априори возвысил до главного элемента творчества. Он, который хотел не только быть мифологическим Атлантом, держащим землю на своих плечах, но и властелином мира, который вправе по своему усмотрению менять облик земли, будучи «фюрером и рейхсканцлером», видел в политике и политической власти средство претворения в жизнь своих художественных представлений, что подтверждал и Альберт Шпеер. Так, например, Гитлер заявил на открытии выставки немецкого искусства в 1939 г.: «Памятники архитектуры сегодня являются величественным свидетельством силы нового немецкого духа в культурно-политической области. Так же как отдельные стадии национального возрождения, получившие свое завершение в создании великого Германского рейха, покончили с политическими маловерами, так же покончат с маловерами в сфере культуры непревзойденные памятники архитектуры нового рейха. Не подлежит сомнению, что архитектура находит все более достойное продолжение в области скульптуры и живописи».
Беспредметную живопись, которая является прямой противоположностью архитектуры, Гитлер отрицал вследствие своего отношения к власти как к конкретному отражению законов природы. Диктаторы никогда не терпели попыток индивидуальной интерпретации. Люди, которые задают вопросы о мыслях существ, отбрасывающих тени на стены пещеры, которых описывает Платон в своем «Уравнении пещеры», подобны песку в механизме аппарата власти. Гитлер в официальной обстановке называл их «чахоточными эстетами», чьи воззрения должны неукоснительно подавляться. Его личное мнение, которое он порой высказывал в кругу приближенных, не всегда полностью совпадало с целенаправленными официальными и полуофициальными пропагандистскими установками. Как свидетельствуют некоторые из его работ, он не всегда отрицательно относился к абстрактной живописи, которую официально не переносили ни он, ни Муссолини, ни Сталин. Некоторые портреты и изображения животных можно было бы приписать кисти художника-абстракциониста, если бы на них не стояла подпись Гитлера и если бы не было однозначно доказано, что он является их автором. Далеко не во всех областях изобразительного искусства он был консерватором и традиционалистом. Столовые приборы, которые он сам спроектировал и внедрил в производство, в 50-е годы почти без изменений продавались с большим успехом как образцы современного дизайна. Шла ли здесь речь о копировании разработок Гитлера или о самостоятельном проекте, создатель которого не знал о работах Гитлера, в данном случае не играет роли.
Радикально-консервативный Гитлер, вкус которого постоянно отвечал «добропорядочным буржуазным» представлениям и традициям, любил старые картины, дорогие ковры и солидную старую мебель, однако не отрицал и современных деталей интерьера, если они не были слишком «современными». В то время как традиционалистские руководящие круги и деятели сферы образования еще до 1914 г., когда Гитлер формировал свое «мировоззрение», обратили свои взгляды на импрессионизм и частично даже на экспрессионизм, это направление прошло мимо него. Насколько отразились на его представлениях сформулированные в 1907 г. в Мюнхене концептуальные требования Германского союза художественных ремесел и промышленности, установить не удалось. Тот факт, что он, будучи сторонником этого союза, не признавал штукатурку, балконы и обрамленные колоннами окна как элементы стиля в строительстве и принципиально предпочитал естественный камень, недостаточен для серьезной оценки.
Придерживаясь мнения, что мы должны «искать своих предков» в Древней Греции и Риме, он был убежден, что и изобразительное искусство Греции и Рима являло собой вершину живописи и скульптуры. Современную итальянскую живопись и футуризм он отрицал и критиковал за то, что они стоят слишком близко к экспрессионизму и импрессионизму, которые обязаны своим значением еврейским манипуляциям. Античность, романтизм и барокко представлялись ему эпохами истинного искусства. Он особенно гордился тем, что сумел приобрести, например «Чуму во Флоренции» Ганса Макарта и купил при посредничестве Муссолини знаменитую копию «Дискобола» греческого скульптора Мирона 450 г. до нашей эры. Ренессанс он считал слишком тесно связанным с христианским культом, а готику слишком пронизанной христианской мистикой. Современную немецкую живопись он также не признавал, но покупал ее, чтобы стимулировать труд художников. Он отказывался замечать какое-то развитие живописи, которая, в отличие от видимого развития техники, требует интерпретации. Его любимыми художниками были Карл Шпитцвег (1808 — 1885), Ганс Тома (1839 — 1924), Вильгельм Лейбль (1844 — 1900) и Эдуард Грютцнер (1846—1925), чьим картинам он давал оценки со знанием дела. Когда, например, какой-то мошенник продал Генриху Хоффману фальшивого Шпитцвега, Гитлер с первого взгляда распознал подделку, но ничего не сказал Хоффману, чтобы не лишать его радости. Он охотно выслушивал похвалы себе как государственному деятелю, который сумел «воскресить из небытия» художников, считавшихся забытыми. К ним относились Фридрих Шталь и Карл Лейпольд. Он приобрел свыше двадцати работ Шталя и больше десяти Лейпольда. Постоянно интересуясь произведениями изобразительного искусства, он нередко покупал их. Гитлер всегда говорил, что все его представления, воззрения и оценки в сфере изобразительного искусства и архитектуры, так же как и литературы, в деталях сформировались уже до 1914 г. Не случайно он всю жизнь был убежден, что величайшие достижения изобразительного искусства на немецкоязычном пространстве были созданы до 1910 г. То, к чему стремился Гитлер в качестве архитектора, его критик Альберт Шпеер сумел понять лишь во время двадцатилетнего заключения в тюрьме для военных преступников Шпандау. «Его представления, — заявил Шпеер в 1966 г., — примерно соответствовали миру искусства, существовавшему до первой мировой войны. Я заказал в Шпандау все старые подшивки немецких журналов по архитектуре и строительству с 1890 по 1916 г., чтобы... изучить эту проблему». «Миром» Гитлера был XIX век и его наследие, которое он охотно противопоставлял достижениям греческого и римского искусства. Его обширные, но односторонние познания в литературе, мелкобуржуазное происхождение, биография и опыт, полученный в Вене, создали рамки его художественных суждений, которые он считал абсолютными и вечными и никогда не пытался расширить их. Его план собрать все произведения изобразительного искусства XIX и XX веков в отдельных галереях и предоставить их в распоряжение современных мастеров для изучения [Фрау Троост, которая знала о представлениях Гитлера в области искусств главным образом от своего мужа, сказала, как утверждают, Розенбергу: «…он остановился в живописи на уровне 1890 года».] явственно демонстрирует, как проходило его становление. Все, что он увидел и оценил в Вене, на всю жизнь остается краеугольным камнем его искусствоведческих суждений. В 1924 г. он решил, что открыл видимые признаки начала «упадка» изобразительного искусства на рубеже веков. «Еще до начала XX века в наше искусство начал просачиваться элемент, — писал он в "Майн кампф", — который до этого был ему совершенно чужд и неизвестен». В противоположность «извращениям вкусов прежних времен» он воспринял его совершенно однозначно как духовное вырождение, «явственное проявление политического краха в культурной области». Спустя 18 лет, когда он начал силой загонять немецкую культурную жизнь в прокрустово ложе, он добавил к этому сроку еще четверть столетия. «До 1910 г., — заявил он 27 марта 1942 г., — у нас был чрезвычайно высокий уровень искусства. Начиная с этого времени, к сожалению, этот уровень начал все больше падать... То, что навязывают немецкому народу под видом искусства с 1922 г. (до 1933. — Прим. автора), превратилось в сфере живописи в сплошную беспомощную пачкотню». Эмиль Нольде, вступивший в НСДАП ненамного позже Гитлера, Карл Шмидт-Роттлюфф, Эрих Хеккель, Отто Дике и Конрад Феликсмюллер — вот всего лишь несколько имен, вошедших в историю искусства. Их он называет «вырожденцами» и изгоняет из мира искусства, а иногда и из жизни вообще.
Художественные, архитектурные и исторические образцы, на которых учился Гитлер, он не только называет по имени, но и изображает в многочисленных картинах и набросках. Стиль изображаемых им зданий и культурно-исторические позиции их создателей дают решающие ответы на вопросы, которые до сих пор не получали должного освещения. К образцам в архитектурном отношении относятся прежде всего самые значительные здания на венской Ринг-штрассе, которая была построена в период с 1858 по 1865 г., имеет длину 4 километра и ширину 57 метров: Музей прикладного искусства, Опера, Музей истории искусства, Естественноисторический музей, Новый замок, парламент, ратуша, университет, театр и биржа. Это лишь самые важные модели и образцы Гитлера.
Август Кубицек рассказывал о периоде до 1908 г.: «Я постепенно… понял, почему мой друг отдавал такое одностороннее предпочтение… зданиям на Ринг-штрассе, хотя, на мой взгляд, более старые постройки, например собор св. Стефана или Бельведер, были убедительнее и производили более сильное впечатление. Однако здания эпохи барокко Адольф вообще не любил, они казались ему слишком перегруженными деталями. Роскошные дома на Ринг-штрассе были построены лишь после того, как были снесены укрепления, окружающие внутреннюю часть города, то есть во второй половине прошлого столетия, и им не был присущ единый стиль. Скорее наоборот. Почти все прежние стили повторялись в этих зданиях. Парламент был построен в классическом или, точнее, псевдоэллинистическом стиле, ратуша была неоготической, Бург-театр, которым Адольф особенно восхищался, относился к стилю позднего ренессанса. Правда, всем им было свойственно величие, представительность, которые особенно привлекали моего друга. Но главным обстоятельством, которое заставляло его постоянно обращаться к этим зданиям, было то, что по этим строениям, созданным предыдущим поколением, он мог без труда изучать историю их постройки, реконструировать планы и, так сказать, вновь строить каждое из них для себя и заново переживать судьбу великих зодчих того времени — Теофила Ханзена, Земпера, Ханзенауэра, Сиккардсбурга, ван дер Нюлля».
Молодому Гитлеру, который посещал в Вене почти все театральные постановки, наряду с музеями и парламентом особенно нравился Бург-театр, который арендатор старого Карин-тийского театра начал с разрешения Марии Терезии за свой счет перестраивать по проекту Вайскерна. Этот театр, который Гитлер охотно срисовывал со старых гравюр, сначала предпочитал французский репертуар, а с 1776 г. по указанию Иосифа II стал немецким придворным театром и получил наименование национального. Самоучке Гитлеру это здание и хранившиеся в нем значительные сокровища искусства служили «учебным пособием» и в то же время внушали глубокое благоговение. Над аттиком в средней части здания возвышалась колоссальная скульптурная группа, изображавшая Аполлона с музами трагедии и комедии. Фриз над главным входом был украшен «Триумфальной аркой Бахуса и Ариадны» работы Рудольфа Вайра, аллегории Бенка на торцовых стенах крыльев изображали страсти и добродетели, властвующие над жизнью и драмой: любовь, ненависть, героизм, эгоизм, смирение и властолюбие. Статуи Прометея и святой Женевьевы, Йозефа Гассера, Хансвурста, Фальстафа, Федры и Виктора Тильгнера в нишах фасадов обращали взгляд пытливого юноши на культурно-исторические памятники, об истории которых он получал информацию в венских библиотеках и читальных залах. Бюсты Кальдерона, Шекспира, Мольера, Шиллера, Гёте, Лессинга, Хальма, Грильпарцера и Хеббеля (также работы Тильгнера) над окнами среднего строения ставили конкретные цели в его образовании.
В начале лета 1919 г., спустя полгода после окончания войны, когда Гитлер уже опять живет в Мюнхене, где еще до весны 1920 г. остается в рядах баварской армии, он делает еще одну попытку с учетом опыта, полученного в 1907 — 1908 гг., реализовать часть своих детских и юношеских мечтаний, от которых не избавился полностью даже в апреле 1945 г. Теперь он думает уже не об учебе на архитектора, а об основательном изучении искусствоведения в Мюнхене. Некоторое время он работает совместно с художником Эрнстом Шмидтом, которого он впоследствии упоминает в «Майн кампф», и ведет с ним дискуссии об изобразительном искусстве и архитектуре. Шмидт, Инкофер, Мунд [Гитлер неоднократно рисовал их портреты и карикатуры.] и другие однополчане Гитлера, которые привезли с войны его картины, пастели, рисунки углем, карандашом и пером и убеждены в его художественном даровании, поддерживают его намерения. В то время как Гитлер слушает в Мюнхенском университете лекции Александра фон Мюллера, графа Карла фон Ботмера и Михаэля Хорлахера по истории, политике и истории экономических учений [У Александра фон Мюллера Гитлер слушал курсы лекций «Немецкая история со времен Реформации» и «Политическая история войн», у Карла фон Ботмера «Социализм в теории и практике» и «Взаимосвязь между внутренней и внешней политикой», а у Михаэля Хорлахера «Наше экономическое положение и условия мира».] и посещает семинары, он отдает несколько своих ранних работ на оценку известному и уважаемому художнику Максу Цеперу. Цепер настолько поражен акварелями и рисунками Гитлера, что обращается к своему коллеге профессору Фердинанду Штегеру, чтобы на всякий случай выслушать и его мнение. Штегер, с чьими романтико-мистическими картинами, написанными в натуралистической манере, Гитлер познакомился в 1898 г. в знак протеста против консервативного направления Дома художников в Вене на Фридрих-штрассе, 12, смотрит работы Гитлера и делает заключение: «…совершенно необычный талант». Гитлер, который не присутствовал лично при этой оценке, принял Штегера после 1933 г., затем в течение нескольких последующих лет купил шесть его картин, позировал ему для портрета, но не возвращался в разговоре к событиям 1919 г.
Заключение специалистов не смогло убедить Гитлера, который был занят в это время образовательной работой в армии и не мог уделять достаточно времени искусству, наверстать наконец то, чего не удавалось сделать раньше. Политика, которой он живет, служа в рейхсвере до апреля 1920 г., совершенно захватила его. Занятия живописью превратились в случайный заработок. Лишь изредка, в минуты отдыха и разрядки, во время ожидания, перед едой в ресторане, во время телефонных разговоров, он рисует на меню и листках бумаги. В результате из-под его пера выходят порой портреты Генриха Шлимана, Рихарда Вагнера, Валленштейна и самого Адольфа Гитлера, меткие карикатуры. До самой смерти карандаши и бумага для этих целей всегда лежат у него на столе. Когда двадцатилетний студент-правовед Генрих Хайм, увлекающийся искусством потомок знаменитого химика Юстуса фон Либиха, а впоследствии стенографист большей части застольных бесед Гитлера, знакомится в июле 1920 г. с ответственным за пропаганду в немецкой рабочей партии (ДАЛ) Гитлером спустя три месяца после его увольнения с военной службы, у него отнюдь не возникает впечатления, что тот занимается политикой лишь временно и против своей воли, а в душе остается художником [О том, что Гитлер позднее изменил указанную при приеме в ДАП профессию «художник (о чем Хайм в то время не был осведомлен) на «писатель», Хайм узнал лишь значительно позже.].
Альберт Шпеер, который, подобно Троосту, Гислеру и Брекеру, нередко встречался с Гитлером как с «коллегой», которому обстоятельства помешали стать художником и архитектором и который, «к сожалению, вынужден был заниматься политикой и воевать», даже после своего освобождения из тюрьмы для военных преступников Шпандау был все еще убежден, что Гитлер всю жизнь прежде всего был художником.