Аннотация: 22 июня 1941 года для одной обычной семьи. 22.06.2012 ничего не менял, кроме названия
ВИЙ ОБРАЗЦА 1941-го
(рассказ моей бабушки)
Почти весь рассказ будет от первого лица - так, как я его когда-то услышал. Я попытаюсь вспомнить всё, вплоть до характерных слов и выражений. Благо, память моя пока меня не подводила. И, кроме того, я попытаюсь осмыслить всё, что не мог понять тогда, двенадцатилетним.
Мне двенадцать. На дворе вечер 22 июня 1979 года. Сижу на полу в большой комнате и укладываю рюкзак: завтра еду в спортлагерь. По телевизору идёт "Героическая оборона". Смотрю вполглаза, слушаю вполуха - фильм не очень нравится, тем паче, что Смирнова я уже читал - и "Брестскую крепость", и "Рассказы о неизвестных героях".
В комнату входит бабушка - маленькая, без суетливости быстрая, тогда ещё практически без седины в густых рыжих волосах, почти без морщин. Как будто и не было в её жизни Гражданской войны и иммиграции, Великой Отечественной и скитаний по крохотным служебным квартиркам и комнаткам, смерти двоих детей и мужа. Она с минуту смотрит на экран, вздыхает и уходит.
Уже на пороге я окликаю её:
- Бабушка! А расскажи, что ты делала, когда война началась? Ну, про этот день, про самое начало.
Она возвращается, садится на диван, жестом указывает место рядом.
- А что рассказывать-то? Как у всех война началась, так и у нас. И вроде ждали её, а оказалось, не так ждали. Война, Игорёк, всегда не вовремя приходит. Мы тогда при аэродроме жили...
Голос бабушки негромкий, почти монотонный, с мягкими южными "г", "шо". Помню, когда в девяносто девятом я перевёз её к себе на Урал, она возмущалась: "Да здесь же люди не говорят, они ж тут гавкают! Все слова как обкусанные!"
Но до этого ещё далеко. А пока я сижу на диване и впитываю бабушкин рассказ. Ведь это же ПРО ТУ САМУЮ ВОЙНУ. Моя страна продолжает воевать и после великой победы, только я про это почти ничего не знаю. А войны моего поколения уже готовятся. Только мы с друзьями считаем, что всё-всё уже пропустили...
- ...Нас сначала в большой комнате поселили, - продолжает бабушка, - а потом эту комнату отдали под "пилотскую", а нам дали совсем маленькую, почти как наша кухня. Много новых лётчиков приехало, места всем не хватало. Так что все так жили... Я тогда Толика ждала, на последнем месяце ходила, живот уже большой был. Вот Андрей, дед твой, и перестал меня в город пешком отпускать. До города ведь от всего десять километров было, я обычно их легко пробегала, особенно если в компании. Так пешком и ходили: и по магазинам, и в театр, и в парк. А в тот выходной вместе поехали на машине. Да нет, какой там автобус, не было автобусов. Обычный грузовик-полуторка с сиденьями в кузове. Начальство выделило. Сразу несколько семей и поехали отдыхать. Кто куда, а мы - в театр. Только не в драмтеатр, а в парк. Там летний театр раньше был, ну, это когда зрители под открытым небом сидят, сейчас таких почти нет нигде. Я от подружки из кавполка (они в самом городе стояли) узнала, что артисты приезжают, "Вия" будут показывать по Гоголю. Ну, ты ж читал, знаешь о чём. А Андрей против был, хотел просто на лодке покататься, да потом с Покровскими в кафе посидеть. "Дался, - говорит, - тебе этот "Вий!" И, мол, порядочная труппа в летнем театре бы не выступала, и средь бела дня (начало-то в двенадцать) такое смотреть никакого удовольствия, для этого темнота нужна. И ещё заявил, что, мол, в моём положении вообще нечего всякие ужасы смотреть: "А то ещё напугаешься ненароком, родишь раньше срока". А я смеюсь: "Ты ж, - отвечаю, - сам сказал, что днём страшилки смотреть никакого удовольствия. Как же я напугаюсь-то?" Андрей рукой махнул да и согласился.
Тогда порядки строгие были: недавно приказ пришёл, чтобы все командиры заранее докладывали, где и во сколько в выходные находиться будут. Чтоб, если что, по тревоге могли сразу отыскать. Вот и мы про свои воскресные планы дежурному записку оставили... Поехали. По дороге песни пели... Мы все вообще тогда много пели. Погуляли по парку немного, мороженого взяли, Андрюша пива купил бутылочку. День-то жаркий был. Со спектаклем-то Андрей прав оказался. Очень нелепо актёры выглядели, когда средь бела дня темноту изображали, со свечками горящими бегали. Они не только на сцене играли, а ещё и между рядов ходили, сзади появлялись, из окрестных кустов вылезали. Особенно те, что всяких чертей изображали. И почему-то большинство тех, кто нечисть играл, в серых балахонах были с башлыками (бабушка до конца дней своих упорно называла капюшон башлыком), словно монахи католические. Андрей с краю сидел, у прохода, весь спектакль мне на ухо шёпотом ехидно комментировал. Он и тогда язвой был порядочной - ты, похоже, в деда пошёл. Потом вообще додумался: говорит мне "А что, если я этому чёрту ножку подставлю? Зрителей не могут напугать, так хоть сами переполошатся". Я его унимаю: мол, полбутылки пива выпил, а скажут, что пьяный куролесил.
Спектакль уж к концу шёл, Хоме последняя ночь оставалась (ну, ты ж помнишь книгу). И тут стали сзади фамилии выкрикивать, звания. Те, кого называли, вставали с мест и уходили. Народ загудел: вроде и тихонько переговариваются, а всё равно представлению мешают. Актеры по рядам бегать перестали, собрались все ближе к сцене, тоже перешёптываются. Только те, что на сцене, ещё играть пытаются.
Тут слышу: "Майор Семёнов, на выход!" У меня что-то в горле перехлестнулось, да и в голове тоже: хочу что-то сказать, а не могу - ни звука изо рта, ни мыслей в голове. Слово одно вертится: "Война", а сказать не могу и не хочу. Как будто не скажи я его, и не будет ничего плохого. А Андрей наклонился ко мне и сам сказал: "Война это, Ксюша. Так что не жди скоро... Ты давай, домой езжай с остальными жёнами. Тут, похоже, настоящий Вий вылез да веки поднял. Поработать всем придётся". И ушёл. В следующий раз я его уже после госпиталя в сорок втором увидела. А Толика я пятнадцатого июля родила. Так к тому времени ещё ни одного письма не получила. Потом узнала, что сбили деда твоего, что он в то время с другими солдатами из окружения выходил. А мне переживать-то и некогда было. Я ведь ещё и радистов морзянке учила. У нас школу для разведчиков открыли, там и работала. Туда и Нина с Лёвой потом учиться пошли (речь шла о бабушкиных младших брате и сестре). Нину-то в сорок третьем в разведку взяли, а Лёву забраковали почему-то, отправили стрелком-радистом на штурмовике летать. Вот так, Игорёк, и началась для меня та война.
Какое-то время я сидел и пытался представить себе: каково это, когда мир вокруг вот так, резко и навсегда становится другим. И не мог.
Отцу моему повезло появиться на свет ещё до войны. А моя мама родилась в сорок четвёртом. Потому что дед к тому времени был признан негодным к войне и отправлен в тыл преподавать... Мало их родилось - "детей войны", гораздо меньше, чем могло бы родится у поколения, ушедшего воевать. А нас, "внуков войны", родилось, наверное, ещё меньше. Просто потому что в тот далёкий страшный июнь Вий поднял свои веки...