Стояла обыкновенная осень. На западе догорал обыкновенный день. Была обыкновенная погода, и по улице шли обыкновенные пешеходы в темных плащах и шапочках. Все было обыкновенно. Только одна худенькая девушка выделялась из толпы. На ней была ярко - оранжевая куртка с зеленым повязанным платком и фиолетовые обтягивающие джинсы. В глаза бросались густые солнечно-рыжие волосы - явно крашенные - , взбитые в неимоверную прическу. Личико было свеженькое, румяненькое и немного глупое. Брови, вечно поднятые в наивном вопросе, сейчас разлетелись как две драчуньи - ласточки на ясном и широком небе лба, но вас бы это не заинтересовало, вы бы даже не заметили их - цвет ее бровей, а также и ресниц был настолько натуральным, что совсем сливался с кожей. Глазки у нее были миндалевидные - 'китайские', как высказывался о них ее папа, очень уважавший эту нацию, расплодившуюся на пол света: 'Вот если бы наши женщины, как истинные патриотки, рожали столько же детей, сколько и китаянки, то проблема отрицательного естественного прироста отпала бы сама собой'. Ее губки были 'бантиком' за что ее очень любила мама, поговаривавшая, что более совершенной формы Бог и придумать не мог. Ее бабушка любила ее за то...Впрочем, какое нам дело до того, что в ней любила ее бабушка - главное, что она нравилась своим родителям, где, однако, не последнюю роль играло и бабушкино мнение. А величали эту девушку Анной, или Анечкой, как ласково звала ее мама, или Аннинькой, как на старости лет стала миловать ее бабушка. Папа говорил просто - Анна Маскатовна, по своему отчеству, которое к нему настолько льнуло, что он решился передать его дочери. Сегодня у этой рыжеволосой девушки были именины, которые она отпраздновала в компании добропорядочных друзей: Пети Иванова, который, как полагала Аннушка, вскоре станет ее женихом, Ирочки Скоростиной - подруги детства, Миши Григорьева, который хоть и знал, что ему ничего не светит, а все ж строил ей глазки, и Аленки Гарбо(бывшей Горбовой) - шумной девицы легчайшего поведения.
Сейчас Анечка шла радостная из общаги домой, к маме с папой, нагруженная продуктами и подарками, чтобы продолжить там свой праздник. Она таинственно улыбалась: на самом дне ее пакета лежала бутылка дорогого "Наполеона".
Девушка спустилась в подземный переход, по нему - в метро и только тут обнаружила, что карточка - то у нее и кончилась. Пришлось стоять в очереди и в какой - то момент - она даже не поняла что произошло - ей сильно рвануло плечо. Инстинктовно потянувшись за сумочкой, она поймала руками только воздух, а от нее стремительно отдалялся оборванный пацан.
Вор! Держите вора! - закричала она истошно, пакеты попадали на пол.
Скосил глаза прохожий в бежевого цвета шляпе и бежевых ботинках и помахал у виска, дернулся милиционер, но остановил себя страшным усилием воли, видимо вспомнив, что у него сегодня выходной, остальные совсем не обратили внимания. Только одна бабулька вдруг резко рванулась вперед и схватила воришку за ухо:
Ах ты, дрянь! Паршивец! Добрых людей грабить! Я те покажу! Негодник! Негодяй! - старушка отхлестала его по ушам, упиваясь своим могуществом.
Мальчишка вертелся как мог: искручивался змием, становился то плоским, то круглым, умолял бабульку отпустить его, повторяя раз 10 в секунду, что он больше не будет и что это была естественная ошибка молодости. Но и старушка была не лыком шита: несмотря на все его ухищрения крепко держала за ухо, тараторя "Вот отведу тебя в милицию! Будешь знать! Отдай сумку!" Мальчонка плакал, корчился, будто в предсмертных судорогах, - видимо, одно слово "милиция" наводило на него священнейший ужас, даже выпустил сумочку, и та упала на пол. Вдруг из толпы выделилось два пацана шпановитого вида. У одного были спущенные джинсы с огромными карманами и черные в клочья волосы. Другой напялил тертую кепку на глаза и, очевидно, желал выглядеть внушительнее своих лет, одевая черную с металлическими вставками косуху и черные крутые очки, но все дело портили рыжие - рыжие пышные волосы, из- за которых кепка смотрелась как-то мято, а косуха - просто смешно. Не смешно, впрочем, смотрелся только маленький складной нож, появившийся из бездонных карманов первого.
- Эй, старая дура! А ну, пусти Полкана! Зарежу! - и для подтверждения своих намерений выбросил руку с оружием вперед.
- Это...как же это... как же так... со старшим поколением... разговаривать! Стой, шельмец! Не смей! - но было видно, что женщина изрядно струхнула. "Надо помочь ее! Надо!" - воодушевляла себя Анечка. Надо то надо, но липкие щупальца малодушия потихоньку обвили ее, и она, ощущая страшную панику, смешанную отчасти со стыдом, стараясь быть незаметной, подобрала сумочку и тихо шмыгнула вверх, решивши дойти пешком.
Совесть ее все же мучила, нельзя сказать, что она была совсем бессовестная, нет, просто папа с мамой частенько ей говорили: "Дочка, старайся избегать шумных сцен и насилия, это нехорошо. Ты ведь воспитанная девочка." - и только поэтому она не смогла помочь старушке. "Ах, все же надо было указать место этим бандитам и спасти бабульку. Ах, если бы у меня был черный пояс по карате... я б их лихо раскидала. Раз, два и они у ног... повержены... я... ан нет, иду по мрачному - мрачному переулку, одна, темно... а тут... тут - дорогу перекрывает здоровенный мужичина, грозит пистолетом, а я, я его - "Ха!" ... Пистолет выбила. "Ха!" - ногой, "Ха!" - рукой! Он лежит... на земле... испугался... Ага, голубчик! Попался! Как бедных женщин пугать!." Ей хорошо вдруг стало и до слез умильно, даже кулаки грозно сжались от удовольствия. "Я б с ним тогда быстро расправилась". Выпад ногой - и ударила по бедному, ни в чем не повинному столбу, мирно стоящему у обочины , а потом рукой - и столб, видимо не вынеся таких издевательств, разом зажегся, разогнав сгустившуюся темноту , четко отделив свет от тьмы."Не-ет...мы с родителями дома, не-е мамы не надо... она у меня боевая,... даже слишком... ,а вот с папой, постучат в дверь - посмотрим в глазок - а там - сантехник, как-то хитро-хитро ухмыляется. Папенька, конечно, перепугается, в туалете запрется, а я...я (ей очень нравилось повторять это местоимение) открою дверь и сантехник скажет улыбчиво:"Дорогая девушка... - и почему- то грубо - Пакеты или жизнь!" Аннинька непонимающе хватила ртом воздух - все это неверно, она так не задумывала -сантехник должен быть хитрым, но вежливым преступником. Как вдруг он выставил вперед что - то маленькое, холодное и блестящее. Это был очар-ровательный нож, отбрасывающий на любимую куртку Анечки резкую тень. Сзади, в быстро опустившейся ночи, стояло нечто темное, плюгавенькое, на голову ниже самой Аннушки, и противно хрюкало, но небольшой, хорошо отточенный стальной предмет, очевидно, возымел магическое влияние на девушку (ее сердце, по непонятной причине, забилось с частотой, с которой их сосед вколачивает гвозди, а надо сказать, он стучит молотком очень быстро), и она, запинаясь и откашливаясь, сходя до убийственно тихого сипа, согласилась на все его условия:
- К-конеч-чно... в-все ч-что х-хотит-те б-бер-рите... м-мне н-не ж-жалко... - и, бросив все сумки, пустилась прочь, а когда пришла в себя, поняла, что попала в соседний район. Пришлось возвращаться быстрым шагом домой.
Только Анечка открыла дверь, как в нос ей ударило благоухание жарящихся цыплят и чего-то очень - очень вкусного, что несколько притупило ее воспоминания о свершившемся злодеянии.
- Мамочка! - и расцеловала ее в обе щеки - Это ты для меня готовишь?! Как вкусно пахнет! Скоро будет готово?
- Конечно, золотко, скоро, скоро. А тут к нам сосед - крестный пожаловал, Тимофей Прокофьич, закуску знатную притащил. Уж темно было, а он пошел, говорит, хоть ограблю кого-нить, а достану угощение для моей девочки! И принес! Даже стол сервировать помог. Подожди, душенька, еще минуток пять, иди в гостиную.
- Мам, - и робко повела плечом - а ты знаешь, меня ограбили. На углу тут недалеко...
- Да ты что, дорогая, как воры-то распоясались! - воскликнула мамочка, не переставая взбивать желтки, - но ничего, все проходит - и отвернулась, всем своим видом показывая, что разговор окончен и что не следует беспокоить ее по пустякам.
Аннушка вошла в комнату.
- Анна Маскатовна!
- Аннинька, зайка!
- Поздравляем, именинницу! - воскликнули разом, и девушка попала в хоровод протянутых рук и поцелуев. Сосед стоял сбоку и гордо осматривался.Когда у папы и бабушки иссяк поток ласковых слов, он с петушиным удовольствием изрек:
- Я вам тут... к светлому праздничку, так сказать, бутылку такого ликера принес -"Наполеон" называется, не просто, а с икрой! Во!
Аннушка окинула взглядом стол. Он был великолепен! Белая льняная скатерть с чудным узором, десяток аппетитных блюд с "Наполеоном" во главе, изящные хрустальные бокалы, мамин фарфоровый дорогой набор тарелок, серебряные ложечки и вилочки и, конечно же, пока незажженные свечи. В восхищении она подошла ближе, сосед засуетился и сунул ей под нос дорогой ликер.Аннинька взяла его, присмотрелась повнимательней и бутылка показалась ей до странности родной - та же порванная этикетка, та же царапина на горлышке.
- Папинька! Да это ж моя бутылка! Да! Да! Я к вам точно такую несла! А меня ограбили! Как у вас очутилась этот ликер?!
- Не-е... Тебе показалось. Эту Тимофей Прокофьич притащил! - и уже обращаясь к соседу - А хорош выстоянный "Наполеон"!
Но тот не ответил, удивленно уставившись на Анниньку, не веря, во все глаза, а потом закатил голову и засмеялся трубным смехом в перемешку с похрюкиванием, папинька и Аннинька, сбитые с толку, посмотрели на него, потом девушка открыла рот, вскинула брови, хватила ртом воздух и тоже захохотала от души.
- Неужели!? Неужели!!!! - и по комнате разнеслись грохочущие басы отца и тихое хихиканье бабушки.
Вбежала перепуганная мать, вопросительно взглянув на корчащуюся словно в предсмертных судорогах компанию, вздохнула и тоже засмеялась. И они смеялись еще долго, искренне, не обращая внимание на шум за стеной и на запах горевшего цыпленка. Почему? Им было хорошо.