Гремит цепь, бУхает лай, трещит забор. Соседям ясно - Вадик Семашко завел себе лютого кобеля. Пожилой, но спортивный Вадик появляется на узенькой улочке и поднимается к магазину, единственному на всю округу. Один как перст, на первом этаже низенького домика у перекрестка средь частного сектора. А сверху балконы - живут люди.
- Привет!
- Привет! - Вадик отвечает.
- Что, завел себе волкодава?
- Да пришлось! - разводит руками. Мол, обстоятельства вынудили. Рядом усадьбу недавно воры ночью подломили, да и через улицу. Там вообще, еще и нагадили в комнате. Денег не нашли, зато вынесли всю консервацию. Дело-то к зиме идет!
- Наверное здоровенный? Сколько ж он жрет?
- Да прилично, - Вадик огорчается, - Но кормится хорошо, не хуже меня.
Толкает дверь, заходит в магазин. Коронная шутка:
- Полпачки соли не взвесите?
- Только четверть, - привычно отзывается продавщица Надя. Лет пятнадцать уже тут работает, и всё Вадик одинаково шутит. Наверное, и до неё так же было. Приносит Семашко в магазин свою шутку, а уносит продукты, в основном сладости.
Пару раз Надя видела, как Вадик завязывает ленточки на сухом дереве неподалеку от магазина. Куча мусора, забор с табличкой кровавыми буквами "улица Казацкая" и это дерево с ленточками. Как-то спросила Вадика, зачем. Он ответил:
- А вон в центре города есть такое - на Андреевском спуске и еще в каком-то парке, так чем мы хуже? Ширма район достойный!
Ширма похожа на скомканную гармошку из крутых холмов, улочек и одноколейных проулков. Чтобы пропустить кого-то мимо, надо прижаться спиной к забору.
А несколько лет назад Вадик, повязав вокруг головы ленточку оранжевую, радостно поздравлял случайных прохожих со свержением тирании. Но потом резко спохватился:
- В политику я не лезу.
И снова стал вести себя тихо. Спокойным и тихим помнят его уцелевшие старожилы района, обитатели приземистых, осевших домиков с треснувшими стенами и пробитым крышами. Домиков за палисадниками. Ведь у новых теремов для кустов и деревьев места нет - в лучшем случае поставят нечто очень декоративное, в кадке, не требующее полива. Новое растение, для питания оного растворить таблетку прилагаемого к товару снадобья в чайной ложке воды и капнуть на листик пипеткой. Этого хватит на год вперед. А еще через два растение зацветет, однако для его опыления надобно приобрести особое, выведенное американскими учеными насекомое, способное собирать пыльцу с растений исключительно того же разработчика. И опылится, и появится в скором времени чудесный плод ананас с гранатовой корочкой.
А нет чтоб крыжовник или малину выращивать. Палисадники помнят молодого Вадика, как он назначал местным барышням свидания. Несет с собой цветы непременно. Хорошо, если в гости позовут - даже не станет затруднять себя - подойдет чуть раньше, перемахнет за ограду, и самые сокрытые от глаз цветы срежет. Ему скажут:
- О, а у нас такие же!
А Вадик ответит:
- Вот как я угадал ваш вкус!
Отцвели георгины и барышни, а Вадик так и не женился. Хвастался:
- Сам веду хозяйство.
Как наступала весна и вся округа журчала и пахла тающим снегом, Вадик доставал с чердака настоящий патефон - черный чемоданчик с откидной крышкой и ручкой - выносил его во двор и запускал шипучие пластинки. Солнце блестело на них, на гусиной шейке с иглою, да на изогнутой ручке, и лился к юному небу, через набухавшие на яблонях почки, допотопный джаз.
На том же чердаке, в громоздких наушниках времен войны, сто раз перепаянных, у лампового радиоприемника, ловил свободы голоса и потом ходил улицами, глядя на всё другими глазами. Присядет на корточках подле водной колонки, покачает рычаг, напьется из пригоршни, и думает - а у них, там, небось, "Кола" вместо воды шурует. И воображал себя перебежчиком.
Вот завод, где Семашко работает на контроле, посылает его для обмена опытом в Соединенные Штаты Америки. Соединенные Штаты принимают его хорошо. Поят "Колой" и показывают в кинотеатрах вестерны. Мистер Смит предлагает работу на своей фабрике, оу ес. Вадик дышит воздухом свободы, и когда приходит пора возвращаться, уже в аэропорту кидается к полицейским:
- Прошу политического убежища!
Дальше он долго и упорно трудится в стране неограниченных возможностей, покуда не видит себя миллионером. Посылает домой родителям вызов - оу ес, я сделал сам себя, пожалуйте в рай. Вас встретит лимузин.
В миру же, работая на родном стекольном заводе, Семашко собрал денег не то на "Запорожец", не то на "Жигули". Во всяком случае, знакомым он намекал, что скоро они смогут называть его не Вадик, а - Вадила. Но внезапно, как часто с ним бывало, прозрел и едва не кричал, глядя на всех округлившимся глазами:
- Это же сколько бензин стоит!
Купил себе велосипед и ездил, зажав прищепкой штанину на правой ноге:
- Лучше всякой машины.
Велосипед он завозил через проходную и прятал в какой-то подсобке с поломанным станком, прикрепляя к нему велик цепью и убойным замком. По этому поводу шутил, чтоб никто не обижался:
- Еще на детали растащите! В трубки дуть!
Потом Семашко ушел на пенсию, а завод развалился. В былое время, родители Вадика - странно, что мы только сейчас о них вспомнили, но они были столь же тихими, как и сын их - следили, чтобы он не переедал, и снабжали его небольшим тормозком, которым нельзя было поделиться с кем-либо даже при особом расположении. Поэтому Вадик питался в заводской столовке, а при выходе на пенсию - родители его к тому времени померли - нашел себе для харчевания столовую, настоящий реликт советских времен, на одной из ближайших к дому улиц. Там, где уже подступали хмурого кирпича хрущовки и подобные. Тихие, замершие улицы.
Однажды он подсчитал, что так дешевле, и с тех пор больше уж не пересчитывал, посещая столовую на завтрак, обед и ужин. Полдник - компот и печенье - он брал готовыми домой, на подносе, а стакан возвращал к вечеру. Самодостаточный и бодрый, сидел за столиком всегда один. Редко, если видел ровесника, мог подсесть и завести разговор, но собеседника нарочито более увлекало содержимое тарелки.
Еще реже спускался Семашко со своих холмов на рынок возле автовокзала, ругался с продавцами за цены, доходя до крика и размахивания рук. Чаще всего в жертвы гнева попадали старушки за горками яблок, и тётёхи с солеными огурцами. Мог однако пойти в мясной отдел, долго, минут двадцать, выбирать что-то и потом сказать строго:
- Дорого!
И уйти. А однажды, когда его упрекнули, мол, нет денег - не ходи - бросил презрительно:
- Я между прочим могу тут всё скупить. Всё.
И так это сказал, что стало ясно - действительно, может. Или сожжет рынок.
Вечерами на Ширме зажигаются огни. Видно такие же по другую сторону заболоченных Совских прудов, за сухими камышами, на холму, где улица Монтажников жмется к темному кладбищу.
Не торопясь, под газетку, пьет Вадик несколько чашек кофе - впереди бессонная ночь. Одевшись в самое затрапезное да строительные рукавицы, выходит во двор, на четвереньки становится и бегает под забором, и рычит, и тускло звякает пудовой цепью.