Узкая бетонная стрела пирса врезалась и далеко уходила в нефтяно-чёрное клокочущее море. Лиловое, местами выцветшее, местами цвета венозной крови небо нависло низко и душно. Иногда наиболее жадные водяные языки захлёстывали поверхность пирса. Почти на самом конце этой стрелы, сквозь дождевую морось, можно было разглядеть одинокую мужскую фигуру. Ветер неистово трепал полы чёрного плаща и поднятый воротник. Человек был небольшого роста, и стоял, слегка раздвинув ноги. Тёмные непроницаемые очки, гладко выбритый череп, украшенный татуировкой неведомого иероглифа, руки, засунутые глубоко в карманы. Черты его лица можно было бы назвать волевыми, если б не слишком мягкие полные губы и скошенный подбородок. Вопрос о том, что он делал здесь один и в такую погоду оставался, так сказать, за кадром этого мрачноватого кино. Ясно было одно: находился данный персонаж в подобной позиции давно и уходить в ближайшее время не собирался. Вот пока и всё. Камера отъезжает. "Председатель остаётся погружён в глубокую задумчивость."
Шане часто снилось, что она вынуждена от кого-то убегать по извилистым и сырым лабиринтам подвальных помещений. К слову, ей и наяву частенько приходилось убегать, и сложно сказать, что было страшнее - рациональное предчувствие конкретной экзекуции или же иррациональный ужас перед неведомой бедой. На этот раз всё было реально (во всяком случае, ей так казалось), и оторваться от погони удалось. Она сидела в СВОЁМ тайном месте и пыталась, по возможности тихо, восстановить дыхание. Место представляло из себя узкую щель между кирпичной стеной и жестяною стенкой гаража, и помещалась Шана здесь, лишь прижавшись спиной к одной плоскости и упёршись подошвами в другую, а коленями - в подбородок. Только отдающиеся в ушах удары сердца да разорванная на плече рубашка напоминали о бешеной гонке. Из левой ноздри к губе тянулся засохший ручеёк крови. Лицо рафаэлевского ангела (но с более заострёнными чертами), асимметрично остриженные каштановые волосы, патологически честный взгляд - синдром отличницы. Худая, наполненная грустью и болью.
Случилось так, что от Абеля Грама (а именно он был тем человеком на пирсе) ушла жена. Он сидел, откинувшись в дешёвом офисном кресле, закинув ноги в тяжёлых шнурованных ботинках на пластиковый стол и предавался размышлениям, что лучше: убить жену? Или любовника? Или обоих? И кого в нём всё-таки больше - крутого парня, философа или поэта? Или всего понемногу? Но все эти вопросы были лишь ширмой, скрывающей подступавшее тёмной волной отчаяние. Он совершенно не знал, как ему жить дальше и при одной только мысли об этом чувствовал, как начинает задыхаться и сходить с ума. Спасительные мысли о прошлом не спасали. "Когда у прошлого нет будущего - оно бесполезно", - подумал заключённый в Абеле философ. Но и философия не спасала тоже. Вновь и вновь, с однообразием навязчивого бреда, в голове прокручивался последний телефонный разговор с женой. Она позвонила, когда он уже был рядом с их домом. "Абель", - сказала жена и замолчала. Таких долгих пауз в их разговорах обычно не бывало. Стало тревожно. "В чём дело? Что... что случилось?" "Я сегодня утром собрала вещи. Я уехала." "Почему? Куда и зачем ты уехала?" - Абель ещё цеплялся за призрачную надежду, что всё это какие-то легко объяснимые, обыденные обстоятельства, но его уже знобило. И опять чёртова бесконечная пауза. И её спокойный голос: "Ты не понял, Абель. Я уехала совсем. От тебя." Вот оно. "К кому-то? Кто это?" "Да. Кто он - не важно. Я хочу быть с ним." И напоследок уже совершенно безумная фраза: "Так будет лучше нам всем." Лучше? Нам? ВСЕМ? "Но нам надо встретиться! Я должен с тобой поговорить! Всё что было у нас с тобой..." Чёрт, голос начинает дрожать. "Абель, не надо. Я не буду с тобой встречаться. Всё решено." "Но ты должна..." "Нет. Я вешаю трубку." "Нет, не отключайся!" "Перестань. Я всё решила." Во время всего разговора он ходил вокруг их дома - обходил правую часть, проходил в арку, обходил левую часть, проходил в арку, обходил правую часть, проходил в арку... Бесконечные восьмёрки. Телефонные препирательства становились всё более механистично-бредовыми. В конце концов она всё же бросила трубку. Абель перезвонил. Её телефон был отключён.
Он встряхнул головой, чтоб очнуться от наваждения. Открыл глаза. Достал из кармана и надел непроницаемые тёмные очки. "Сделаем ночь темней." Это стало у него чем-то вроде девиза. Появились даже такие строки:
Кровь стучится в висок,
Улица без огней,
Водка, томатный сок,
Сделаем ночь темней.
Но Абель не пил водку с томатным соком. Он вообще не пил. А ночь и без того была тёмной. Темнее некуда.
Шана росла девочкой тихой, но упрямой, разумной, но мрачной. Она лишилась матери в день своего рождения - слабое здоровье, плюс множество наложившихся друг на друга случайностей. С фотографий, которые Шана любила рассматривать в детстве, на неё смотрела красивая, улыбчивая, но совершенно чужая ей женщина. Все свои шестнадцать лет девочка прожила в двухэтажном пригородном доме вдвоём с отцом. Человеком он был высоким, тучным, с рыжей щетинистой бородой и пристальным взглядом маленьких голубых глаз. Занимался отец какими-то непонятными финансовыми делами и частенько напивался. Напиваясь, ещё в бытность свою женатым, он нередко поколачивал супругу. Став вдовцом, переключился на дочь. После подобных инцидентов обычно звонил в школу и объяснял, что ребёнок приболел. Шана же, в это время с подбитым глазом или расквашенной губой сидела, забившись в угол в своей комнате. Однажды он попытался овладеть ею, но Шана, изловчившись, так прокусила отцу руку, что тот полгода носил её на перевязи. Больше подобных попыток он не предпринимал. С возрастом она научилась убегать от отца и прятаться, дожидаясь, когда он уснёт. Одним из любимых убежищ было уже описанное выше место. С каждым годом убегать становилось всё легче - Шана становилась сильнее, а родитель старел и слабел от пьянства. Ей никогда не приходило в голову заявить на него: во-первых, было совершенно понятно, что в приюте бить будут не меньше, а то и больше, чем дома. Во-вторых, он всё-таки был её отцом и, ни смотря ни на что, Шана по-своему любила его, хотя и не ждала взаимности. Едва ли не единственным проблеском человеческого отношения к дочери был новенький телефон, который он молча положил на стол в её пятнадцатый день рождения. Шана обрадовалась: теперь она могла находить в интернете свою любимую музыку и интересную информацию. Ничего не сказав, она взяла подарок и унесла в свою комнату. Надо сказать, общались они вообще крайне редко. В школе Шана тоже держалась особняком. Так получилось, что девочки, помешанные на шмотках и мальчиках, так же, как и мальчики, помешанные на мотоциклах и сексе, не очень-то её интересовали. Шана любила тяжёлую музыку и знала сотни металических групп, постоянно живущих в её телефоне. Она называла это "дзен-метал": "Метал выметает из головы все лишние мысли и приводит к просветлению". Любила собирать значки с идиотскими надписями типа: "Я - лучшая в мире ящерица" или "Усилитель усиления усилий". Могла прочитать за ночь пухлый том "Античная скульптура. От символа - к образу". Шана вообще хорошо училась, так как с детства пристрастилась к чтению всяческих энциклопедий, которые в большом количестве имелись в доме. Но горькая правда состояла в том, что она была совсем юной девушкой - морально и физически униженной, заброшенной и абсолютно, беспросветно никому не нужной.
Абель Грам был не только поэтом, философом и крутым парнем. На десять, двенадцать, а то и на все двадцать четыре часа в сутки он превращался в заведующего нейрохирургическим отделением Центральной больницы, становился одним из лучших нейрохирургов в городе. У него как раз закончились утренние первичные осмотры, до консилиума было ещё двадцать минут, и он вышел в больничный двор вдохнуть сырого тёплого воздуха. День был серый, тусклый, но, в то же время, очень летний, весь пропитанный жизнью. Какое-то умиротворение лежало на всём. Боль не исчезла, но затаилась в самой глубине его существа. Всё это продолжалось лишь несколько секунд, пока во двор с миганием и сиреной не влетела реанимационная машина. Парамедики уже распахивали дверцы и по двору бежали врачи приёмного отделения. Абель тоже направился к автомобилю, превратившемуся в центр всеобщего внимания. Когда он шагнул к первым носилкам, ему сначала показалось, что у него галлюцинация. Абель увидел свою жену, бледную, с закрытыми глазами, и, как будто в самой середине своей головы, услышал голос старшего врача из бригады "скорой": "Лобовое столкновение. Пострадавших двое - женщина за рулём, мужчина на пассажирском месте. У женщины - двойной перелом руки, сотрясение мозга. У неё был шок, мы ввели транквилизатор. Она стабильна." Нейрохирург Грам выдохнул: "Слава Богу". Странно, он так хотел её увидеть, но сейчас не испытывал ничего, кроме профессионального, почти автоматического, облегчения. Снова тот же голос врача-парамедика: "С мужчиной гораздо хуже. Открытая черепно-мозговая травма, осколок черепа вошёл в мозг. Множественные переломы и ушибы. Не стабилен, давление падает." Абель посмотрел на этого человека. Это был красивый черноволосый мужчина с правильными, строгими чертами лица. Только с одной стороны голова превратилась в кровавое месиво. Но пока он смотрел, та часть его, что была главным нейрохирургом, уже отдавала распоряжения: "Срочно МРТ головного мозга. Готовте операционную, кровоостанавливающее..." За спиной послышался голос главврача: "Это ведь ваша жена, Грам? А это ваш друг? Наверное, лучше, чтоб его прооперировал кто-то из ваших коллег?" Абель обернулся: "Это не друг. Видимо, случайный попутчик. Оперировать буду я. Ситуация, похоже, не из лёгких."
Пока он шёл в операционную, просмотрев предварительно снимки, в его голове создавался план операции. Случай был тяжёлый, каверзный, таящий множество ловушек, каждая из которых грозила пациенту смертью. И в то же время, из какой-то тёмной глубины сознания, пробивался вкрадчивый голос: "Одно неправильное движение скальпеля... В подобной ситуации никто ничего не узнает. Он же отнял у тебя всё, всё, саму твою жизнь! Сделай это... Это ли не цель, что всем желанна? Отомстить..." Абель тщательно вымыл руки, натянул перчатки, надвинул маску и твёрдым шагом вошёл в операционную. Он знал, что сделает то, что должен сделать. Голос не дрожал, пульс был в норме. Начали.
В это же время в одной из палат женщина с перевязанной рукой приоткрыла глаза. Сестра склонилась над ней, чтобы разобрать хриплый шёпот. "А, ваш друг? Состояние тяжёлое, но сейчас его оперирует доктор Грам. Он наш лучший нейрохирург!" Пациентка то ли судорожно вздохнула, то ли всхлипнула и снова прикрыла веки.
Пот заливал Абелю глаза. Подбежала сестра, промокнула его лоб салфеткой. Последние усилия. Кажется, всё. "Я закончил. Зашивайте." Ноги слегка одеревенели, и он постучал одной о другую. Потом, прихрамывая, вышел из операционной. Шесть часов. Шесть часов он простоял у стола. Но, кажется, всё хорошо. Абель спустился на лифте и нашёл палату госпожи Грам. Она лежала бледная, с забинтованной рукой и с закрытыми глазами. Он присел на край кровати. Будто почувствовав его взгляд, жена приподняла веки. Она ничего не сказала, но Абель знал ответ на её беззвучный вопрос. "Операция была сложная. Очень сложная. Но всё получилось. Он жив и стабилен." Жена сделала какое-то движение, хотела что-то сказать, но он уже вставал. "Отдыхай. Тебе надо отдыхать. Поговорим позже." Абель ещё раз взглянул на неё, как-то неуклюже повернулся и вышел.
Воскресный день начинался, вроде бы, неплохо. Отец с утра куда-то ушёл. "Хорошо бы не в бар", - подумала Шана. Она, сидя с ногами на диване и завернувшись в старый, подпорченный животными и насекомыми, оставшийся ещё от матери плед, читала в музыкальном журнале статью об очередном метал-фестивале. Сегодня у девушки было минимум два повода радоваться: во-первых, у одной из её любимых групп - "Бульдозер капитана Моргана", вышел новый альбом, который с двенадцати часов дня уже был доступен в сети, и она с нетерпением ожидала его прослушивания. А во-вторых, вечером она встречалась с парнем, который должен был принести новую порцию "весьма абсурдных", как она их называла, значков. Но всё пошло совсем не так. Минут через двадцать хлопнула дверь и пьяный голос отца окликнул Шану: "Эй, ты!" (так он обычно к ней обращался). Она натянула мокасины и серой тенью скользнула вниз по лестнице. "Отвези меня в бар!" - заявил отец, подслеповато уставившись на дочь. "Ты ж знаешь, я рулю совсем никак" - заупрямилась Шана. "Тогда я поеду сам и убьюсь, или задавлю кого-нибудь". "Шантаж - мерзость, но работает", - подумала послушная дочь и обречённо потащилась к машине.
Она медленно вела машину по шоссе, а отец курил и сплёвывал на пол. Увидев просёлочную дорогу, он приказал: "Сворачивай!" "Дорога - дерьмо", - возразила Шана. "Сворачивай!" - на этот раз прозвучало гораздо агрессивней. Очень послушная дочь сделала неопределённое движение плечами и свернула на просёлок. "Так быстрее будет", - удовлетворённо заметил отец. Некоторое время ехали спокойно (несмотря на тряску), а потом началась очень знакомая Шане песня. "Вот ты послушной прикидываешься, а мать-то из-за тебя умерла." "Прекрати", - сквозь зубы процедила дочь, вцепившись в рулевое колесо. "Шипеть на меня будешь? Вот я тебя сейчас поучу!" - кулаки отца сжались, а лицо налилось кровью. Шана прекрасно знала, что последует за этим, и предпочла не ждать продолжения. Вдавив до упора в пол педаль тормоза, она распахнула дверцу и изо всех сил бросилась бежать через некошеное поле. Позади, шумно дыша и топая, нёсся отец. Девушка уже начала уставать, когда поняла - что-то не так. Не было шума погони. Она остановилась и прислушалась. Далеко за спиной раздавались странные хрипы. Шана решительно развернулась и зашагала назад. Её преследователь лежал на земле среди высокой травы, всего метров пятьдесят отбежав от машины, и хрипел. Рот его был перекошен, он силился что-то сказать и не мог. "Инсульт", - поняла она и опустилась на колени рядом с отцом. "Он, конечно, тяжёлый", - подумала Шана. "Так. Здесь никто не ездит. Пятнадцать минут до шоссе, там найти помощь, пятнадцать минут сюда, погрузить его, ещё пятнадцать минут до шоссе... Слишком долго, он может не дотянуть. Придётся самой как-то дотащить его до машины. И побыстрее." Однако подумать было проще, чем сделать. Обмякшее тело отца, при попытке его сдвинуть, оказалось ещё тяжелее, чем с виду, а солнце, некстати вылезшее из-за тучи, палило с какой-то адской жестокостью. Шана действовала так: рывком приподняв отца за лацканы пиджака (слава Богу, он был в пиджаке - рубашка бы не выдержала) она рывком же, пятясь по направлению к машине, протаскивала его на несколько сантиметров. Через несколько минут руки начинали отваливаться, а пот катился градом. Но Шана не останавливалась, поскольку знала, что времени мало. Последние несколько метров потонули в каком-то тумане. Труднее всего было втащить отца на заднее сиденье, но призвав на помощь отчаяние, через боль и слёзы, с последним рывком, она сделала и это. Долго не могла завести машину - руки дрожали и не слушались. Наконец автомобиль рванул с места. Шана выжала газ, и минут через десять уже неслась, с несвойственной ей скоростью, по шоссе в направлении Центральной больницы. Солнце снова скрылось за тучей.
Абель прошёл по коридору и вступил в слабоосвещённый (в связи с наступлением ночи) холл с клеёнчатыми диванами, на которых обычно ожидали хороших или плохих новостей родственники пациентов. На первый взгляд, помещение казалось пустым, и только проходя мимо, он заметил в тёмном углу маленькую фигурку. На одном из диванов, поджав ноги, сидела худенькая девушка. Из-за царившего вокруг полумрака лица её видно не было. Абель опустился на краешек дивана. Какое-то время они молчали.
- Я отца привезла. Инсульт. - сказала незнакомка.
- Что говорят врачи? - поинтересовался Абель.
- В таком плохом состоянии оперировать нельзя. Если станет лучше - будет операция. Если хуже, то...
- Понятно.
Они ещё помолчали.
- Слушай, я сегодня устал как собака. Тяжёлый день. - сказал вдруг Абель. - Может, спустимся, выпьем кофе? Кафе внизу работает круглосуточно.
- Пойдём. - Девушка зевнула. - Я - Шана Лист. Можно просто Шана.
- Я - Абель Грам, нейрохирург. Можно просто Абель.
Девушка пошарила под диваном, ища мокасины, обулась и они направились к лифту.
В кафе тоже было полутемно и тихо, два-три человека что-то поглощали за своими столиками. Абель заплатил за два кофе и пару рогаликов (оба не ели с утра), хотя Шана упорно совала ему какую-то мелочь. Они уселись за столик и, только сейчас он рассмотрел лицо девушки. Оно ему понравилось. Что-то пронзительно-детское пробивалось сквозь бледность и следы побоев, заметные врачу, несмотря на слой тонального крема. От её взгляда Абелю становилось теплее.
- Послушай, - сказал он. - Не знаю, почему говорю это тебе, но от меня недавно ушла жена. Я её очень люблю. Сегодня она вместе с любовником попала сюда после автокатастрофы. Жена не сильно пострадала, а он... Короче говоря, я шесть часов спасал его жизнь. И спас. А мог бы убить. Точнее, просто дать ему умереть. Ну, что ты скажешь? Я правильно поступил? Или я слабак?
Шана держала чашку с капучино двумя руками и внимательно смотрела ему в глаза. Потом отхлебнула и сказала:
- Если бы ты дал ему умереть, то был бы дерьмом. А так ты - герой. Даже супергерой. Хотя я понимаю, как может хотеться кого-то убить.
- Расскажи. Типа откровенность за откровенность.
- Да фигня. Отец меня бил, частенько. И иногда хотелось его укокошить.
- Да, но сегодня ты привезла его в больницу, спасая от смерти.
Шана усмехнулась и на секунду мелькнул зуб с отколотым краешком:
- Это ещё что. Я его еле до машины дотащила. Думала - сдохну.
- Значит мы с тобою оба супергерои, - засмеялся Абель. - Выпьем за это.
Они чокнулись кофейными чашками. Затем Шана снова стала серьёзной:
- Знаешь, мне кажется, только такие поступки и остаются в вечности. Частные проявления любви. Ведь лишь любовь побеждает смерть.
- Постой, но человек которого я оперировал - я же его не любил!
- Да, но ты любил свою жену. Ты сделал это из любви к ней.
- Что-то ты больно умная, - сказал Абель.
- А то! - задиристо ответила Шана.
Серое скучное утро наполняло палату каким-то мертвенным светом. Дочь печально смотрела на отца и как-то машинально гладила его руку. Лицо его посерело, дыхание было хриплым и прерывистым. В палату вошёл хмурый, не выспавшийся врач в сопровождении медсестры и двух разнополых интернов с блокнотами в руках. Бегло осмотрев пациента и перекинувшись парой непроизносимых терминов со своей свитой, он направился к выходу. Шаны будто бы в палате и не было. "Постойте!" - она схватила доктора за рукав: "Объясните хоть что-нибудь, каков прогноз, какое лечение?" Врач брезгливо отцепил её руку и процедил сквозь зубы: "Вам всё сообщат в своё время." Шана разозлилась: "Я знаю Абеля Грама! Извольте проинформировать меня как следует, иначе я расскажу ему, как вы обращаетесь с родственниками больных." Она уже прочитала на двери палаты список администрации и знала, что Абель - заведующий отделением нейрохирургии. Молодой хмурый врач смутился: "Простите, я был не прав. Прогноз... К сожалению... Мы проводим всё необходимое лечение..." "Он умирает?" - Шану всё это определённо выводило из себя. "Всегда есть надежда...". Она махнула рукой и вернулась на своё место. Врач, а за ним медсестра с интернами выскользнули из палаты. На какое-то время Шана задремала, как вдруг что-то вытолкнуло её из сна. Отец открыл глаза и взгляд его был осмысленным. Губы шевелились, он явно пытался что-то сказать, но раздавалось лишь шипение, да в уголках рта пузырилась слюна. Шана знала, что надо делать. Она выбежала в коридор и кинувшись к посту медсестёр, запыхавшись попросила: "Мне нужна доска с алфавитом!" "Но у нас такой нет." "Дайте клавиатуру!" Сестра выдернула провода и Шана, схватив находку, кинулась в палату. Она села на стул и, глядя отцу в глаза, спросила: "Хочешь что-то сказать?". Он моргнул. Шана подняла клавиатуру и переводила палец от одной буквы к другой. На букве "п" отец снова моргнул. Потом были "р", "о", "с", "т", и, наконец, "и". "Прости", - вот, что он хотел сказать. Глаза её наполнились слезами, и она быстро закивала: "Да-да! Я конечно, конечно прощаю тебя!". Отец смотрел на неё так, как никогда не смотрел, мучительно вглядываясь в её лицо, как будто видел его впервые. Шана легла на край кровати и обняла его. "Ты мой папа", - прошептала она и почувствовала, что всё плохое исчезает, как будто это был только сон, а есть только они двое - отец и дочь.
А потом он снова впал в забытьё, дыхание стало тише и Шана позвала врачей. И была реанимация, последний бой с неотвратимостью смерти, и прямая полоса на мониторе с противным высокочастотным звуком, и объявленное время смерти. И тело отца увезли. И пришёл Абель, и, сидя рядом с Шаной, долго гладил её по голове и молчал. А потом она уснула у него на плече.
Абель сидел в своём небольшом, уютном кабинете, где стены были украшены японскими миниатюрами (копиями, естественно), а пол - чёрно-белым пушистым ковром. Он подписывал тот ворох бумаг, который ему, как заведующему отделением, приходилось подписывать каждый божий день. Но думал он о девушке, чей отец умер сегодня днём. Конечно, это было грустно, да ещё эта необъяснимая самоотверженность, на фоне многолетних избиений со стороны отца, которого она всеми силами пыталась спасти. Но этот внутренний стержень, эта непоколебимая уверенность в правильности однажды выбранных ориентиров, где не существовало никакой другой правды, кроме правды любви и сострадания - всё это завораживало Абеля. Он, безусловно, читал о подобных людях, но не мог и представить, что когда-нибудь столкнётся с кем-то из них в жизни. Раздался осторожный стук в дверь.
- Войдите, - сказал Абель.
На пороге стояла его жена. Он знал, что её любовник поправляется и решил, что она пришла с благодарностями. От этой мысли у него сразу заныли зубы. Но Абель ошибся. Жена села на стул и, глядя ему прямо в глаза, сказала:
- Здравствуй, Абель. Возможно, это прозвучит дико, но я пришла сказать, что люблю тебя. И всегда любила. Но поняла это только сейчас.
У него перехватило дыхание. На секунду. Но, спустя эту секунду, Абель уже снова был в норме. Он смотрел на неё:
- Видишь ли, сейчас ты восхищена моим поступком. Тебе кажется, что ты любишь меня, как несколько дней назад казалось, что любишь его. Скорее всего, ты любишь только себя.
И тут случилось то, чего он никак не ожидал. Она уронила голову на стол и разревелась, как девчонка. Надо сказать, что жена Абеля была весьма уравновешенным человеком, и слёзы у неё на лице он видел только раз в жизни - на похоронах её матери.
- Если бы ты смог меня простить, если бы ты смог..., - рыдала она.
Абель почувствовал, что и у него из-под тёмных очков текут слёзы.
- Но если ты бросишь меня снова - я этого не переживу.
Жена подняла голову, опять взглянула на него, теперь уже сквозь слёзы и вдруг дрогнувшим голосом сообщила:
- Если ты собираешься меня прогнать - лучше сразу убей. Прямо здесь.
Этого Абель выдержать уже не мог. Он обошёл стол, поднял её, прижал к себе и всё повторял, не в силах остановиться:
- Я люблю тебя. Не плачь. Я люблю тебя. Только не плачь...
Шана опять сидела на диване в холле и опять была ночь. Она могла бы уехать домой, благо машина была припаркована в больничном дворе, но ей совсем, совсем не хотелось возвращаться одной в огромный пустой дом. Шана знала, что это всё равно случится, но только не в день смерти отца. Поэтому она сидела, рассматривая темноту (вовсе не такое глупое занятие, как может показаться). Потом вдруг почувствовала, как кто-то подошёл сзади и почему-то сразу поняла, что это Абель. И что Абель стал каким-то другим. Он обошёл диван и сел рядом с Шаной. Она посмотрела на него и поняла в чём дело - боль, которая была как бы частью Абеля, его тенью - она исчезла. Шана улыбнулась:
- Что-то случилось. Тебе стало лучше.
- Верно. - он тоже улыбнулся.
- Неужели?!
- Да. Она вернулась.
- Рада за тебя. За вас.
- Шана, может это звучит странно, но я очень благодарен тебе.
Она удивлённо посмотрела на него:
- С чего бы это?
- Как бы это сказать... В общем, можешь считать меня своим учеником.
Шана развела руки:
- Добро пожаловать в церковь метал-просветления!
- Я серьёзно.
- Ну, если серьёзно, то я тоже тебе благодарна.
Они посидели молча. Потом Абель снял очки и сказал:
- Какой чудесный, страшный, прекрасный и больной мир. Мы находим счастье там, где не искали или теряем всё в один миг на ровном месте. Нам предлагают любовь, а мы хотим денег. Мы играем в игры, а жизнь проходит мимо. Бомж засыпает с улыбкой на лице, а миллионер стреляет себе в сердце из-за падения курса акций. Величайшие слова оказываются пустышкой, а трава и деревья учат нас жить.
- Красиво сказано.
- Спасибо. Это из моей неопубликованной книги.
- Хотела тебя спросить, - Шана посерьёзнела. - Если после всего, что случилось сегодня, я ощущаю облегчение, то я - чудовище?
- Вовсе нет. Ты потеряла отца, но ты избавилась от боли и гнёта. И потом, когда мы сидели, после того как он умер, ты шёпотом повторяла: "Мы простили друг друга." Это так?
- Да, к счастью это произошло.
- Это же огромное облегчение. И для него тоже. Только я не понял, тебя-то он за что простил?
- Всю жизнь отец считал меня повинной в смерти матери, умершей во время родов. По-моему, тогда он с катушек и съехал. Окончательно. А сегодня, перед смертью на него просветление снизошло - мол, я не виновата. И он, типа, меня простил.
- Теперь понятно.
И они снова сидели молча. За окном неторопливо занималась заря.
Зима выстудила и выбелила город. Но солнце сияло вполне по-весеннему, и даже галдели какие-то невидимые птицы. Шана вышла из супермаркета и остановилась, разглядывая бледное зимнее небо и разноцветные крыши домов. На ней было короткое коричневое пальто, а вокруг шеи обмотан тёплый красный шарф. В руках она держала несколько плиток шоколада и пакетик с собачьим кормом. Неожиданно из-за спины раздался знакомый голос:
- Шана!
Она обернулась и увидела Абеля. Если бы не голос, возможно, она бы не сразу его узнала. Он изменился: одежда, взамен монохромно-чёрной, обычно видневшейся из-под распахнутого белого халата, стала многоцветной. Голову покрывал короткий ёжик тёмных волос. Вместо непроницаемых чёрных очков теперь были обычные, с диоптриями, чуть затемнённые. Он улыбался:
- Ну, как ты? Рассказывай!
Абель смотрел на Шану. Она чуть-чуть поправилась, и это очень ей шло. Весь облик стал более мягким, домашним. И всё-таки перед ним была всё та же Шана - упрямая и решительная.
- Я работаю в приюте для детей, оставшихся без родителей. Они очень классные. С одной девочкой мы всё время метал слушаем - на том самом телефоне, что мне папа подарил. А одному мальчику я свою коллекцию значков отдала - он в восторге! И воспитательницы у нас все очень хорошие. Да! Есть ещё замечательный пёс - Вилли. Я его всё время подкармливаю, - Шана потрясла пакетиком с собачьим кормом, - и он теперь меня больше всех любит! А ты-то как? Жена поправилась?
Абель смотрел на неё и радовался.
- У нас всё хорошо. Жена вполне оправилась и физически, и... вообще. Только не любит всю эту историю вспоминать. Да и я бы предпочёл всё забыть.
Шана усмехнулась:
- А как же "иногда без тёмного прошлого не бывает светлого будущего"? Это же из твоей книги. Да, я читала!
- Здорово! И ведь я от этих слов не отказываюсь. Но всё же иногда надо кое-что-то забывать. Ой! Не сказал про самое главное! На днях выяснилось, что у нас ребёнок будет! Представляешь, несколько лет по врачам ходили, лечились - ничего не помогало. А тут вдруг всё само собой вышло. Фантастика!
Шана рассмеялась:
- Круто, круто! Поздравляю! - потом добавила, - Ты к нам как-нибудь заходи. Я тебя со всеми познакомлю. Адрес пришлю.
- Обязательно. Только с делами разберусь немного - столько всего навалилось - и на работе, и дома.
- Работаешь всё там же?
- Там же. Куда я денусь! Ты тоже как-нибудь забегай. Кофейку попьём.
- Постараюсь. Хотя времени не хватает ни на что. Вот еле в магазин вырвалась.
- Ну, тогда пока. Рад был повидать.
- И я. Пока-пока.
Они обнялись. Абель быстро зашагал в свою сторону. Шана долго смотрела ему вслед и улыбалась. Она только что видела счастливого человека. И, похоже, сама была счастлива.