Моя искренняя благодарность Главному редактору газеты Призыв г. Харовск ЮН Шорохову за редакцию и публикацию моей первой маленькой повести.
Сенька с утра засел на кухне у окна. Сквозь мутное стекло виделся соседский двор и несбыточная мечта его, предмет страстных потаённых воздыханий - Нюра. Краса округи, причина многих драк среди парней в извечных спорах за обладание любимой. Её же взгляд пока не остановился ни на ком, что ещё больше распаляло многочисленных соперников.
Прекрасная соседка в легком ситцевом платьице развешивала бельё. Упругая девичья грудь, осиная талия, крепкие икры стройных ног, улыбка, с которой только яркое искристое солнце в июльский день могло в отчаянии и без надежды спорить с ней и те два, от природы, завиточка у виска сводили Сеньку с ума. Ветер, с ней играя, иногда трепал подол, она не успевала, занятая делом, его сразу придержать. Сеньку разом бросало то в жар, то в дрожь, не было сил отвести взгляд, думать о чём - то другом. Он так и продолжал бы съедать любимую глазами, да помешала бабка.
Кряхтя, сползла с печи, старая. Долго смотрела в окно подслеповатыми глазами,
- Куды пелиссё - то, матери бы помог. Ведь ждёт на покосе. Опять Нюрку увидел, - разглядела, наконец,
- Говорено, не по сеньке шапка, попрошше бы нашёл! Так и протарашшисься попусту. В бобылях - от свой век и промаёшься. В зеркало - то погледись рыжой да конопатой и ростом невелик, нос-от, как лопатой попристукнули. Весь в свёкра моего бесстыдника. Уж помыкались было девки - то от него, прости, Господи.
Бабка прошаркала к столу, налила давно остывший чай, приготовилась Сеньку поучать и далее. Любимая тема.
Легонько снялся и на поветь, к заветной щелочке. Нюры не было, ушла, наверное, в дом. С неохотой, в надежде ещё её увидеть, спустился вниз, засобирался к матери. Прихватил тарочку с водой на чай, грабли - и на покос.
Ненаглядная у калитки болтала с Серёгой, счастливо о чём - то заливаясь. Серёга был известный в деревне балагур и сердцеед, но с ней у него случился, как ныне говорят, облом. Не западала сердцем на него Нюрка, как парень не старался.
- Рыжик, привет, - увидела его. Что на посиделки - то не ходишь? Знаю, зазнобушку в Ершихе нашёл, туда бегаешь. Мне изменил соседушка, страдаю я. Смотри, Шурку за косы натаскаю, коль тебя мне не оставит.
И зашлась веселым смехом хохотунья
Шурка, под два метра ростом с могучим басом, приходилась Сеньке родственницей, и в гостях у неё в Ершихе не раз бывал, погоревать вдвоём, попечалиться.
Хотел было ответить, отшутиться, но Нюра его уже из виду потеряла, переключившись вновь на Серегу. Так и прошёл, скользнув мимолётно жадно взглядом.
Время шло. Подбиралась осень. Уборочная отнимала силы и время. Соседку видел редко, мельком, но стоило отвлечься, остаться без дела одному и она стояла перед ним, как наваждение, во всей своей неотразимой привлекательности.
Бабка, как - то внезапно, ни с чего вроде, зачудила вдруг,
- Пожалей девку - то бесстыдник, у матери одна младшенькая в семье, долгожданная. Души в девке - то не чают с родителями братовья. Погубишь, что тебе. Найдешь себе зазнобу, мало ли их по деревням. Эту так не тронь. Как и с соседями - то матери жить потом. Мне - то что, я повернулась неловко, да и на погост.
Бывало, в день заведётся и не раз.
- Мам, чё с бабкой, приболела вроде. Может доктору показать. Свёз бы дядька Саша в район, кабы хуже не было.
- Мать, уймись! Парню и так с девками - то не сладко. Уж, какая вдовая позарится время придёт. Лежала бы на печи, думаешь, мне легко смотреть на страданья - то его.
Примолчала старая на время. Вечером подсела к невестушке. Та катала коклюшки, выводя на подушечке узоры.
- Любушка, погоди, пооставь дело - то. Послушай, что скажу!- пододвинулась ближе,- нашептывать стала в самое ухо,
- Не с ума я схожу. Намедьни свёкор ночесь приходил. Сны - то у меня, знаешь, вешшиё. Уж что пометит Господь - то, так жди, сбудётца непременно. Невеселый такой, худой весь, немошный, трясётся, как листик на ветру, постарел. Из одёжи - лохмотья одне. Едва узнала по кудрям рыжим, да глазишшам бесстыжим на баб - то.
Старушка передохнула, пооддышавшись перед главной новостью,
- Эх, Марья! Худо мне. Маюсь, говорит, меж двумя воротами. Ни в которые не пускают. Уж и ад - от для меня от таких страданий - райское место. Так и туды ходу нет. Дар - от свой не передал, а держать его тут при себе не велено, вот и выставили мне отказ. Наказание мне за все мои грехи Господне. Сил, сказывает, нету моих боле. Сдался я. Жаль отдавать - то, дак не сказать. Думал, пронесёт, помурыжат, да и определят где гож - от по делам. Не идут мне на уступки. Строго с этим тут. Женшин - то, говорят, много там, и у ворот тоже за порядком приглядывают. С даром - то мне б за любыми воротами - легота и томление, но видно не судьба. Передавать буду, как луна спадёт, Сеньке, сказывает. Похож на меня, да и до девок охочь. Самое ему то. Не повредит, к месту, говорит, придётся.
- Ой, мать, иди спать - то! Уж не дело говоришь, нани худо стало мне! Уж, не взаболь ли приболела ты?
- Ой, Любушка, вот луна - то спадёт, так болесёт моя и раскроется. Свекор - то, каку девку было угледит, так она уж, пропашшая, его. Иных - то родители и увозили от взгляда то его, и запирали. Флашка с Тетерихи бил кровинушку свою Дашку до убитья. Ничего не помогало, люб свёкр и одново. Что молодой был и поизношенный уж, всё одно, любили девки без ума. Побили мужики за грехи его в тёмную под старость, так не долго с тово и пожил, представился. Время прошло и не упомнить. Лет так пятьдесят, горемычный, на распутье почитай уж маётца, а то и боле, вот как девок - то любит. И дар при себе держит, не отдаёт. Прости его Господи, супостата.
Замолчала, по - стариковски пережёвывая, что - то беззубым ртом,
- Отправь - ко парня в Харовскую. Пусть там куролесит. Глаза бы наши не гледели. Тебе, помяни меня, спокойнее.
- Мать, что говоришь - то, один и мужик у меня остался. Как жить - то мне? Сосватаю за Петровну вдовую с Захаровской. Старовата, конешно, да может приголубит, успокоит жеребца.
- Поздно, девка, беда уж в воротах!- засеменила бабка к печи.
Сенька проснулся в полночь от необычного ощущения тревоги и жара во всем теле и чувства чьего - то присутствия рядом. Ночь была черна, луны не было, уж сошла на нет. Что - то более черное, чем ночь и жуткое, возникло облаком и медленно, закручиваясь высоко, за вдруг исчезнувшим потолком, всё более заполняя каморку, неумолимо спускалось все ниже. И не было сил шелохнуться, позвать на помощь, сбежать, наконец. Облако, извиваясь, коснулось его лица утончённым нижним жалом и медленно стало проникать в страхе приоткрывшийся рот. Всё исчезло в померкшем сознании, и Сенька стал проваливаться в открывшуюся его взору иссиня - черную, уходящую в бесконечность бездну. Где - то в самом её удалении увиделся пока размытый силуэт старца с печальным ликом. Лицо приблизилось к нему и сквозь странный шум и визг, он с трудом, но разобрал слова,
- Дар отдаю тебе не по воле своей. По обстоятельствам. Временно. Не ленись в томлении своём, не растекайся по - малому, большее постигай. Мимо не пройди, не переступи, благодать неси свою всем, бери числом. Ибо сказано: по делам твоим и воздасся.
Страх сковал сознание и тело, но, как только всё без остатка вошло в него, откуда - то из глубины его чрева вырвался дикий торжествующий вопль, разом всполошивший весь дом.
Мать, разбуженная страшным криком, в испуге за Сеньку, вскочила и, натыкаясь, роняя в темноте табуретки, ведра бросилась в комнату сына.
- Погляди в окно - то, девка, - донеслось с печи,- нет луны - то. Свекор приходил. Говорила тебе сны - то вешшие у меня. Ой, батюшки - светы, за что наказаньё такое....
Спешно, как могла, вздула лампу. Сенька спал, безмятежно раскинувшись на кровати, блаженно чему - то улыбаясь.
- Приснилось что? Напугал, сердце - то зашлось. Подоткнула одеяло, поправила подушку, побрела обратно на вдовину кровать...
Бригадир окликнул запрягавшего в сани лошадь Сеньку:
- Сёдни, парнёк, с Чищений сено потаскай. К весне там так всё в ручье переметёт, буде на аероплане только вывози.
- Помощника давайте, дядя Митя. Пока доеду, путь не близкий, от снега разгребу, на сани наметаю - как в прошлом разе завечерею. До морковкина заговенья оттуда сено провожу.
- Сам видишь, парнёк, людей у меня не решето, кого и дать. Понимаю, надо, - правду говоришь. В прошлом годе все с Чищений так и не вывезли, а нонче сена не богато запасли. Каждый стожок дорог будет по весне. Ладно, - бригадир чуть задумался,- Нюрку со двора возьми. Без неё управится Глафира, баба бойкая. Пошумит, конечно, да уймётся, не в первой - девка она отходчивая. Оглянулся - не слышит ли кто,
- мягонькая,- но тему, всегда для него интересную и вводившую всякий раз в необычайное волнение, не продолжил. Все же отвлекли. Махнул, уходя, рукой - как бы действуй, Сеня, распоряжение дано.
У Сеньки разом сердце зашлось - вот удача! Не виделись сто лет, так всё из далека да мимоходом. Словом не перемолвились, съедал украдкой, в тоске по ней, глазами. Казалось ему, али блазнило, но, как - то по - другому на него она смотрела в последнее время. С интересом что ли, изучающе.
Глафира, узнав о решении бригадира, крик подняла, сбежались все, не пожар ли? В испуге замычали, заметались разом все коровы, круша подойники. Встала дойка.
- Глафира, коров - то пожалей! Господи, опять без молока, пропали трудодни, совестили бабы, но осторожно. Старались не задеть. Глафиру в гневе в спорах можно одну было выставлять против всего колхоза, как футбольную команду. Даже бык под тонну весом в углу двора только Глафиру и признавал, чуть, казалось, даже заискивал. При ее появлении учтиво в стойле замирал и украдкой так на неё в задумчивости поглядывал. Обижался про себя, правда, что его зовёт не как все Мартиком, а Митрей, как и бригадира.
- Мало я подойников помяла об охальника - то твоего?! Не дам, укатаешь девку Сенька, где такую мне помошницу сыскать?
Закончила она уже миролюбиво.
- Бригадиру - то, так скажи - на один денёк. Сам пусть коров доит! Мне что, мужика нет, так и домой не уходить.
Нюра вновь, вроде показалось ему, была новой работе рада и даже раньше его присела в дровни и улыбнулась ему счастливо. Будто не меньше его ждала их совместного пути.
- Ну, трогай, командир,- словно торопила, чтоб остаться с ним наедине.
От перемены такой к себе Сенька вначале ошалел. Пока не выехали через перелесок в поле, не вымолвил и слова, только моргал глазами, да сглатывал слюну. Нюра над ним потешалась, спехнула его в сани, навалилась сверху и стала тормошить. Зачерпнула варежкой снег и натрясла за шиворот. Сердечко Сенькино зашлось, едва справился с собой, чтоб дел не натворить от внезапной близости такой, ещё вчера возможной только в его наивных призрачных фантазиях. Снежок, тая под шарфом, растекаясь холодом, быстро отрезвлял. Не заметно и он включился в её игру. Так и ехали, ухохатываясь не понять над чем, не раз вываливались из дровней, купались в белой крупе и бежали за санями наперегонки. Добрались быстро, снег был ещё не глубок, и стог выбрали, что стоял в воронке, вылизанной ветром от снега до земли. Быстро накидали воз. Нюра бойкая в работе была девчужка, и Сенька всё никак не мог её сеном завалить, как ни старался. Пот лил ручьем, а Нюра вначале снизу, затем и сверху всё потешалась над слабостью его и шутливо поторапливала, не жалела. Крушила пред девичей выносливостью его мужскую честь.
Отдышался только взобравшись к ней на воз. Стал остывать, забил озноб в промокшей от пота и дорожных купаниях одежонке до дробления в зубах. Жалеючи его, зарывшись оба в сено, к нему прижалась всем телом, и такой пошёл от куда - то изнутри у Сеньки жар, что в пору было на морозце раздеваться. И жар тот, Сенька чувствовал, пошел и от неё, и мир исчез, и остановилось время.
Очнулись кучера, уж завечерело. Едва сообразили, куда и конь завёз. С чего бы вдруг в Сысоиху. Работница всплакнула - где ж найти теперь девичью честь? В те времена, не так признаться и далеки, против чести девичьей, золото ценилось в кузнице для крестьянской повседневности, что рядовой металл!
Едва успокоил и убедил, что тот час же по приезду зашлёт к родителям сватов. Как она была тому рада - иметь его в мужьях! Все прижималась, теребя его рыжие кудряшки, всего исцеловала, не отрывая взгляда, и никак не могла налюбоваться избранным своим. Сенька все удивлялся: с чего бы так и вдруг такое счастье выпало ему, такому не статному, срамному, как бабка иногда в сердцах его ругала. Искренне страстная любовь первой по красе и желанности в округе, вчера ещё смотревшей сквозь него! Чудно это. От счастья кружилась голова.
Новая беда - сватов найти не мог.
- Сенька ты, что совсем ополоумел - к Нюрке свататься зовёшь! На порог не пустят, поднимут всей округой на смех. С тобой и нас посчитают дураками. Да братовья в сестре души не чают, могут и всыпать по первое число. На Петров день, что не слыхал, младшего обидели, так три деревни в Мартыновской с мужиками разложили. На Харовск дорогу те новую через Федюниху болотом проложили, через Аламбаш тепере добираются, чтоб их деревню объезжать. Не таких горячих у калитки тормозили! Колюха с Ивановской по деревням - то гоголем ходил - кобенился, а уж год их деревеньку обходит стороной. Всё, поди, бока болят. Посмотришь - идёт, как лебеда щеперится.
Едва бригадира дядьку Митрия уговорил. Тому со слов его хошь свадьба, хошь похороны - всё одно, и выпить и закусить, и гармонист к тому, и балагур. Благодаря известности его такой и чину через порог пробились без задержки. Хозяева вначале всё приняли за шутку, гостей посадили в красный угол под иконку и долго не могли понять, кто сват, а кто жених. Хозяюшка на стол быстренько поднаметала, уж не за что краснеть. Отец семейства, Александр Петрович, зная слабости гостя, не задолил, брякнул четвертью на стол,
- Не кажий день начальство жалует!
Лишь присутствие Сеньки, соседки сына, несколько смущало. И смутно в предчувствии чего то, что хорошего ждать от шалопая, настораживало, но всё одно гость.
Разобрались. Позвали Нюру для хохмы, как бы в невесту с ними поиграть. Вот тут - то всё и началось. Вышла суженая в зало, встала пред гостями и сказала, что хотела. И наступила тишина. Для всего семейства разом свет померк. Свою - то девку знали, могли шутку от слов серьёзных отличить.
Лишь у Сеньки сердце при близости любимой, как мотор у льнотеребилки, в разнос пошло.
Впервые Митрич понял, как он в этом деле оплошал. Стал осторожненько, казалось ему, не заметно по скамеечке к выходу сползать. Но старший брат Серёга, собой детина, присев на краешек скамьи бегство сие приостановил и ласково так Митрича спросил:
- Бригадир, ты, однако, не партейный, политическую - то не пришьют.
- Ты что, Серега! Бог миловал, сам знашь, ежели и не переступлю, так только вдовую. Рад бы с вами посидеть, - зачастил в испуге, ясно было, с добром порога не дадут переступить, - Вижу, хозяева вы хлебосольные, но отёлы нонче рано, что - то чередой пошли. На двор спешу. Завтра, ежели смогу, зайду непременно, Александр Петрович, повернулся в надежде, ища поддержки, к старику.
И так осторожненько начал привставать, на реакцию Серёгину косясь,
- Господи, хошь чево бы в костях - то не нарушили.
- Уж в хлебосольстве - то нас, Митрий, не упрекнуть - любого поспрашай. Хошь, видим, и не выпьешь, но как человека в колхозе уважаемого, да за жениха такого, без внимания не отпустим, - Серёга тоже встал, пропустив вперёд гостя.
Уже за калиткой Митрич, отряхнувши снег и ощупывая заплывший разом правый глаз, порадовался сиянию, исходившему от места особого хозяйского внимания. Убедился ещё раз - не бывает худа без добра. По чину приложились, не переусердствовали, быстро заживёт. Уж для кого и девку эдак берегут, прынцесса да и только!
Идти домой, пожалуй, и не стоит. Чего зря бабу с робятишками пужать. Глафирушка одна поймёт, поможет. Что и соврать, чтоб жалела всю ноченьку гостя, а идти - то бором благодать в сиянии таком по темноте.
Не успел подумать, где жених, как тот мягко, легонько охнув, опустился в сугроб, чуть вздыбив снега пыль.
- Красиво прошёл Сенька над забором - то, чистый аероплан. По - соседски тебя братовья, ласково можно сказать, раскачали зятя, не чужой им видно человек. В загороду метили, прямо на родну земельку, метра два и не дотянул. Все члены - то целы, что не защемили.
Хорошо погуляли, прикинул бригадир, вроде и не выпили, а голова кругом всё влево клонит, вправо, к бабе так и не повернуть.
- Интересно, Сенька, мне с тобой. Где невесту приглядишь, зови, в сватовстве не откажу.
Подобрал далеко заброшенную шапку и зашагал, свернув привычно в сторону Патрашки.
Сенька уныло побрел домой. Сватовство не удалось, но надежды не терял. Нюра характером не далеко от братьев ушла, за ней слово последнее. Любит, так всё в семье перевернёт!
Долго не мог уснуть, ворочался, страдая по любимой. Уже засыпая, когда сознание не заметно подошло к той грани, за которой существование называют сном, Сенька услышал чей - то голос, а может и подумал сам.
Сами приползут, почин весомый ты к ней в любви заложил, куда теперь
ей без тебя.
Так ранее он никогда не мыслил цинично в мыслях к ней, как будто кто другой в него с чуждым мнением зашёл.
Предчувствие иль подсказка чья, его не подвело. Рано, мать только затопила печь, в ворота постучали. Соседка, не иначе будущая тёща, неслышно прошла за хозяйкой в столовую. Долго о чём - то шептались, слышно было, как швыркали носами, по - бабьи наскоро всплакнув. Хлопнула дверь, остался только материнский по хозяйству шум. Затем и он затих на время. Не выдержала, вошла, присела к Сеньке на кровать.
- Сеня, что натворили с Нюркой - то? Господи, мать ведь приходила, свататься зовёт. Нюрка руки обещает наложить, если не отдадут за тебя. Вечером пойдём, лишнее не скажи, братовья узнают, так прибьют. Уж не совсем довольна я оборотом - то таким, но хорошую помощницу мне приведёшь, и с роднёй новой мне легче станет. Когда вы и успели? Хошь бы, кто сказал. Да, ладно, дело молодое, совет вам да любовь.
Сон слетел. Такого счастья в жизни Сенька не имел. Тянулось время к вечеру, едва и пережил. Со свадьбой решили не тянуть. Понятно разговоров в подозрениях, гаданиях немало будет по деревням. Девка - то заметная, но лучше упредить, чем вдруг со свадьбой опоздать и подозрительно, на радость многим, заторопиться. На том и порешили.
Неожиданность, с которой было объявлено о свадьбе, невзрачность жениха, вид лишь одной Нюры, счастливой из родни со стороны невесты, тормозило на первом этапе старания массовика затейника в скорейшем придании пока ещё трезвым, празднично одетым сельчанам, достойный свадьбы вид. Вначале робкие не стройные просьбы в помощи убавить горесть хозяйского веселящего творения не задолили перерасти после нескольких приёмов в дружный настойчивый порыв. Сомнения, не ловкость, подозрения ушли, и жених вроде стал почти красив и статен, а уж невеста отменно хороша.
Одна свекровушка, даже не шевельнув задернутым наглухо пологом, безмолвно лежала на печи.
- Тета Марья, чево лежиш - ёт, не гулеёшь. Слезывай с печи, выпей стопку за молодых. Невестушка ой красавица, поискать во круге - то.
Племянница Полина, родом из Игнашихи, взобралась на приступок печи, приоткрыла полог.
- Не приболела ли? У меня так совсем здоровья не стало.
- Рано о здоровье - то тебе, Полина, рассуждать. Восьми десятков, поди нет, а уж и ты про немощи тепёшь.
- Такушь всё одно возрас - то, - пообиделась старушка.
- Чему радоваться - то Полина? На жениха погледи. Разе не узнаёшь свекра моего. Помянете меня, ищо почище кобелино - то будёт, прости Господи.
- Как не узнавать тётушка! Петруша, средненький наш, рыжеватый весь был, в роду так и не в кого. Отец маменьку с одново поколачивал, простить не мог измену - то.
Медовый месяц забылся быстро, почти прошла весна. Было утро, мать пришла с работы со двора, брякала посудой, хлопала дверьми. Тянула на себе домашнее хозяйство. Заглянула в каморку к сыну, оставив на распашку дверь.
- Сеня, к обеду скоро позову, а ты лежишь. Жена дрова колет, совесть поимей: на седьмом месяце девка.
- Занемог я, мама, худо мне, оставь хоть ты меня.
Забежала Нюра, разгоряченная, румяная с легкого утреннего апрельского морозца. Подсунула руки под него погреть за тёплым одеялом.
- Нюра болен я, весь закоченел, знобит, и ты с холодом ко мне.
- А мне так всё одно: рукам тепло, - ответила ему, смеясь.
Поворочался в истоме.
- Господи томление - то какое.
Открыл глаза. Жена, сидя на скамье у стола, нарезала хлеб к обеду.
Где талия, где стан её девичий, что так влёк меня? С лица совсем не та, ишь, как всё расплылось. Чего торопиться с дитём, сами дети, не налюбились, не натешились. Ох, как ошибся в любви - то я.
Отвернулся, и только стоило ему закрыть глаза, она уже стояла перед ним и так влекла его к себе: вся беленькая, утончённая, как статуэтка. Небесное создание, словно ангела к нему в утешение Бог послал. Вспомнилось, как прижал её к себе в сенях, её горячий шепот:
- Сенечка, любимый мой, увидят ведь, остынь, не время, - коснулась губами нежно дважды губ его, поплыло всё вокруг, едва себя остановил.
Легонько оттолкнулась от него и мягко застучала валенками по ступенькам вниз.
Упорхнула птичка. Но уж в клетке ты, и я её закрыл.
Встал, оделся, подошёл к окну. Там за ручьем на возвышении стояла её деревня. Вот дом её и два окошечка видны. Может так же, как и он стоит, тоскует по - любимому. Как Господь к нам с ней не справедлив!
- Нюра, что подружка - то к тебе зачастила, раньше не так были, вроде, вы дружны? Смотри, незамужняя ведь, не велика по мне бы так потеря, но мужика - то уведёт. Бабка сидела, прислонившись к печи, грела спину.
- Что вы, бабушка, как можно даже так подумать? Сенечка любит меня, а Фрося так добра ко мне. Одиноко мне без подруг, с ней хорошо.
- Ой, девонька, как внучка любимая стала ты мне, уж тоскую заранее в разлуке по тебе.
- Мать, опять ты завелась. Тень наводишь на плетень, помолчи, только девку - то расстраиваешь. Накаркаешь опять, - невестка голос с кухни подала.
Незаметно подкралось, пролетало лето. Дитя так надоедно верещало и по ночам, и вечерам. Никакого Сеньке не было покою, хоть в баню жить переходи. Всё мог он перетерпеть, но любовь терзала душу и звала.
Прадед ко всему ночью притащился, пожурил.
- Дар-от греть надо, заморозишь пропадёт. Чево сидишёт с Нюркой, ждёшь дожидаешься? У неё, что ли одно такое? Дальше постигай. Сколькие страдают, ждут да маются.
Видимо само Провидение помогало им. Наказал Митрий с льнотеребилки развозить снопы по полям. Женщины расстилали и среди них Фрося куколка, желанная его. Обратно по домам по пути крестьянок развозил. Так получилось, что Фрося последняя в пути была. К дому вовремя и не приехали, застряли на пол-пути. Кого винить. Оба виноватые настрадались, наждались, сил не было сдержаться да и хотели ли.
Ноченьки не теплы были, но разве при страсти такой всё, как хотелось бы, приладишь. Под утро только и сморило. Лошадка, что взять с животины, постояла, постояла и к конюшне в родные края маханула за утренним овсом. Конюх, дядя Федор, раненько на работу по привычке приходил. Голубков увидел и, недолго думая, под узды Маечку к окошечку Нюры и привёл. Постучал легонько по стеклу, загородами, кустиками обратно к месту. Делам занялся, будто греха и не видал.
Нюра лишь мельком взглянула, всё поняла, будто окаменела, слезинки не пролила. Собрала узелочек, ребеночка на руки и - в родительский дом. Бабка с тово неделю с печки не слезала, не пила не ела, так жалко внученьку было, думали, помрёт.
Нюра, как вернулась в отчий дом, у всей родни лица разом просветлели, как будто в полоне была, и дом - то засиял. Старики на век помолодели, а уж братаны! Старший сестру сгрёб и на руках поднял, да вокруг дома, приплясывая. Младший с дитём за ним, а средний Колька на гармошке вприсядку. Как в Петров день праздник развели. Едва родители уняли. Посидели, рассудили и на вечеру в Вологду к тётке увезли. Боялись, вдруг обратно повернёт. Зря боялись, порода - то ещё та! Что решила, как Кубена река, вспять не повернуть.
По Сеньке не видно было, что уж очень горевал. Собрал вещички на саночки да в примаки к Фросе. Не очень приветливо тёща встретила, да с тёщей в доме не в шалаше, всё одно - с милой рай.
Погодя, свадебку собрали. Не шумная была, числом не велика. Так больше родня попировала. Примечательного и не запомнилось бы ни чего, но была там одна девчушка, ох краса! Как голубка! Приметил Сенька сразу, пару раз глазочком приложил, больше так пока и рановато. Уходя, так посмотрела, в другое время, как на веревочке бы увела. Было, что ещё, но уже досада. Соседка, постарше с годочкам чуть, на ногу наступила так придавила, что хромал по - лёгонькому дня четыре. С чего бы? Будет время, обязательно зайду. Причину немилости такой надо будет уточнить.
Само как - то получилось, с конюшни вечером к дому пробирался, через соседки загороду, поближе будет и повернул, а та, как сердце чувствовало, у крылечка ждала, перехватила. Доярки все девчата статные не каждый обоймёт. Сенька, при его - то мелковатости, сопротивления значительного и хотел бы так не смог ей оказать. Только и успел подумать, ища поддержки, Фросенька, любимая. Поднатужиться, показать силушку молодецкую, да напрямую через забор рвануть к соседям, помогли, отбили бы, но мужская гордость, будь неладна, остановила, подвела. Вступил в борьбу. К полуночи лишь противник поослаб. Так и бросил почти бездыханное тело, неповадно будет соседа обижать. Чудеса, нога прошла, как и не болела, так поясницу прихватило. Соседушка и пригласила.
- Приходи, коль не отойдёт, так косточки и разомну, не одному с просьбой поправляла. Помогало. С жалобами не бывало ходоков.
- Ну, уж дождешься ли? Разве можно с Фросенькой тебя сравнить? - это про себя, уходя, подумал.
Но у калитки, открывая, неловко повернулся, засомневался, что и делать, как дальше быть.
Поясница - то болит.
Фрося, милая моя! Носить на руках хотелось, не отпускал бы. Все бы ноченьки любил. Тёща, баба вредная, другого мнения была, видимо прознала что. Днями от дочери ни на шаг не отходила. В спальню к ним свою кровать поставила и так, чтоб всё, как полководцу на поле боя, полную видимость создать.
Казалось Сеньке, что и не спала всё, слушала и наблюдала. Знала, стерва, где тонко у любви, всё порвала и всё измяла.
Голубка - то ждала, приветы полные любви через подруг почти, что каждый день из Харинской передавала. Мама, тёща будущая то - есть, своё расположение при встречах не скрывала. А была она, Сенька враз подметил, не так стара и не дурна собой.
Года летели, как годочки. Менялись люди и события. В какой деревне тоскует нынче Фрося? Спроси Сеньку, так сразу и не сообразит, пока пол - Пустораменья в уме не переберёт. Так и жил, как половодье на Кубене весной, чем ближе к лету, денёчкам теплым, разливался по деревням всё шире и полней. Казалось и года, как снег, что таял, наполняя его ручьи и реки, будут повторяться и не ослабнут никогда.
На этот раз судьба в Починке, всё удивлялись, второй уж год держала, не отпускала: так любимая была хороша, добра, и хозяйство крепкое. Всего хватало, нужды не знал. Бывало приходили мысли, а не остаться ли тут навсегда, но то, что даровано ему иначе рассуждало.
Однажды летним тёплым днем, хозяйка делами занималась, решил за рыжикам сходить по старым заросшим сенокосам, проверить первый урожай. Сказывали, был хоть и робкий, но росток. Дела такого рода, кроме амурных, правды ради надо признаться, были Сеньке в целом в тягость. Мест грибных толком не знал и махнул на тот берег за Сосновку. По слухам, будто на Фёдора горе, рыжиков хоть косой коси. Как в сказке: кустик за кустик, деревцо за деревцо унесло не знать куда. Грибов и не видал. Тем временем с погодой стало хуже, потемнело, прошла по тем местам не слабая с градинами гроза. Вылилась ручьем на Сеньку, не пожалела, побила где до синяков! Комары да овода вконец достали, а к вечеру в добавок и похолодало.
Поздно, ближе к ночи, проплутав по лесу, полям и сенокосам, вышел наконец к жилью. Вначале деревню не узнал. Постучался в крайнюю избу для уточнения дальнейшего маршрута. Открыла приятного вида женщина.
- Деревня Каплиха,- пояснила.
Вот так унесло. Вид его потерянный, усталый от перенесённых в блуждании мучений хозяйку не обрадовал, а испугал. Не отпущу, пока не отдохнёшь, не придёшь в себя, лица на тебе нет, от сырости эвон, как продрог. Заходи, попьёшь чайку с медком. К месту пироги, суббота ведь, в баню только собралась, теперь вперёд иди, так недолго и до простуды. Идём всё покажу.
То ли ученик оказался непутёвый, долго пришлось всё объяснять. Или в бане жарко и быстро разморило, но обратно хозяйка так и не пришла, не дождалась её в тот вечер с самоваром изба, остыл чаёк.
Три дня Сенечку с пяти деревень мужиков двести, не мене, работу побросали по лесам искали - шастали, не жалеючи, теряли трудодни.
Серёга с Сысоихи врёт - не врёт, говорил, что чуть до Кирилова не дошёл, колокола было уж слыхать. Махорка кончилась, да портянки зацвели, чернотой пошли и духом сильны стали. Комаров да мошкару силой той, как тополиный пух, по траве да кустам развешало. Вороньё надоедное метров со ста с крыла оземь горохом сыпало.
С силой той история была, от того ныне Серёгу повернуло, растревожило.
В позапрошлом годе бригадир Костя на Троицу подзагулял и не послал замену подменить на выпасе телят. Две недели на маслятах да кореньях перебивался, а где такое пережить пора и выходить. Мимо стада дойного свою отару и прогнал, а сапоги, на дорогу вышел, снял да с портянками через плечо и маханул, ногам поотдохнуть. Где знать то всё! Коровы с того две недели не доились. Ох уж наслушался от баб - то. Председатель так всех больше осерчал. Мол, в тридцать седьмом парнёк, пастух ты хренов, так уж у стеночки холодненький давно лежал.
В Кубене воде только на третий день с портянок поотмякло, в воду отошло.
Мученья же Серёгины только начались.
Харовские рыбаки птицей раненой над Буклёй, как святый дух в рассвета мгле метались. Рыба - то в озеро ушла, где насилье такое над собой стерпеть! Как не прятался по деревням, а от людей - то не уйдёшь. Пару раз поймали, настучали больше всё по голове.
Вода тем временем на месте не стояла и в озеро пришла. Рыба и своя, и чужая, как лосось на нерест вверх по Кубене рванула, билась шла. Под Стегаихой, на перекате, места не хватало, плотно, как на сплаве молевом, затором всё мела, мелочь по берегам раскидывала. Мужики с Гриткина, Бобровской, Старого Села, Стегаихи, аки по суху, на тот берег да туда - сюда с малёношными корзинами, что покрупнее выбирали на берег складывали. С Кузьминского не шли, там исстари рыбу девки на дух не переносили, мужиков не отпускали. Те сидели всё по домам, больше на печи. Хитроваты были, знали, чем сдержать, с краишку укладывались, мужиков смущали. Через время в деревеньке детишки подрастали. С тово и пошла на Кубене примета.
Коль в Кузьминском прибавление не меньше десяти, жди лещей по весне большие косяки!
Старики всё удивлялись, живности такой в Кубене, сколь не тужились, события всех времён перебирая - не помним, и по весне столь не бывало - не захаживала.
Теперь на Букле без Серёги ни какой жидкости, вплоть до ухи, не разливали. От компании к компании, где переводили, где переносили, все уважили. Поговаривали - Первый, с района, Серёгу с начальством на вечер забивал. Всю ночь, мол, пировали - славили. Должностёнку будто бы в райкоме обещал - по экологии инструктором.
Председатель выручил, ночью на телеге тайно выкрал, пока народ расслабился, зорьку с лещами, отдыхая в дреме, ждал. Сноровистее - то, где найдешь в колхозе пастуха. От того карьерного росту парню и не дал. С соседями договорился - и за Колубаниху, от греха, на выпас с телятами к Крутому полю в дальние покосы, как на ссылку, отослал.
Рыба тем временем поплескалась в Плёсе, пообмылась, местной стаи кормовую базу подмела, будто на положено, и обратно к дому в дорогу собралась.
С чего бы отпускать - то? - сельчане миром порешили. Сама пришла - не насилили, да и не обидели. Малёшенько и половили - то, не в озере неводом - жадничали, хапали, а как родную берегли.
Решили запрудить, отрезать отходной к возврату путь. Мужиков со всех деревень пятьсот не мене подтянулось. Лучше, чем под Стегаихой на перекате места не найдешь. Кто подручными средствами, кто и механизмы применил, каменья поднатаскали намертво забили - бегству не бывать!
Всё бы ничего, да в Устье Кубенском на ершах, им - то всё нипочем, да колупанцах на однех, мужики на безрыбье сохнуть стали. Потерпели, потерпели, да и настучали в область, будто Самому. Мурановы поговаривали - с их, мол, стороны челобитная пошла.
На десяти подводах устьяне с двумя урядниками к Стегаихе и подкатили. Супротив Самого - то не попрёшь. Не своё так, что беречь! Каменьё - то раскидали бурунами по перекату, как и легло. Раньше водичка в тех местах, словно под Кузнечихой, по песочку не шумливо, любо было посмотреть, скатывалась, а уж после этого насилья на лодке по малой воде так не пройдёшь. Надо ждать большую. Лучше в половодье, я вам присоветую, уж тут наверняка.
Братовья Мурановы, меж тем пока мужики с каменьём - то корячились, по деревенькам шастали - Серегу бы найти! В Песках, мол, вещички попробовать прополоскать. Да не худо, видно было по настрою, там и придержать.
Хитроваты бывали в Устье мужики!
Рыбы с тово на Кубене в Харовской не густо стало, видно пообиделись, вредят в Устье рыбаки, не пускают, притормаживают. Сказывали, бабы бельё полоскали по весне, белое по реке несло. Уж не дуста ли втихаря подкладывают!?
Евстолья, супруга на тот момент заблудшего, пообещала - кто живого благоверного через порог первый переставит, корову отдаю.
Животина у Евстольи не проста была. С выпаса меньше двух ведёр так и не нашивала. Вымя, как барабан гудело, соски словно борона о земь скребли, хошь на пашню приворачивай!
Соседка Любушка Евстолье - то подначила, подзадорила народ. Мол, молоко - то, как сметана, ложка стоймя стоит не провернуть, хошь плугом выворачивай.
Суета - то в народе с тово пошла.
Уж про Любушку так не промолчать. До того, краса, добра собой, а юморна! Чего и притащился рано, не к месту устарел. Сенька - и тот боялся, не поглядывал. Знал, за такую девку, в первый же праздник гирьку на цепочке раскрутят, голову снесут.
Как - то попримерился, около девки походил, потёрся, позаглядывал. Вижу, что приметила. Тронуло, не дурён, ещё видать, собой. Достал сердешко девичье, улыбнулась солнышком, мимо шла. Ну, мужики, сам себе думаю, дело - то пошло! Старушка моя не раз говаривала: - Уж тебе твоих годков дак и не дать, от стола не отходить, смело пару отметай.
Мысли в голову разные пошли, старушку сразу так и не соображу с таким успехом - то куда? Да, ладно уж, не до неё, не обижу, пол - дома отпишу. Плечики развёл, поосанился. В любовных играх знаю толк, первый не заговорю, пусть, думаю, помучиться.
- А и правда - то вся, - не задолила, ласково подошла промолвила.
- Милый мой, чего у старушки своей на печке всё лежать? Наскучило поди, приходи на моей время коротать, надо - так и поднатоплю. В новом месте и одному, а всё повеселей.
С тово на молоденьких так только погляжу украдкой, да и то из далека, чтоб интереса не приметили.
Эк, девка, отмела!
Фаина с Крестиковской всех пятерых мужиков со двора выгнала. Без коровы так и не приворачивайте, один расход на вас. И в девках - то суровата была, чево и брал, говорили ведь не раз - в Абрамовской девки не просты, с ними бы поосторожнее.
Свёкор с 90 годками к околице к обеду путь преодолел, в крапиву сунулся там, весь аврал и просидел. Старушки, сверстницы, фуфайку принесли да из ежи что. Подслеповат был дед, бородой патлатой народ пугал, из крапивы, кого мимо вело, поднимался привидением, спрашивал:
- Девки, не видали, к невестушке Евстольину корову не проводили сыновья?
Не надёжили.
Оседал до времени с глухими стонами.
- От ты, Господи, передайте сыновьям зиму так не пережить, до весны не дотяну.
На четвертый Сенька вышел сам. Худой, измождённый. В такую - то погоду, как и выжил паренёк. Евстолья отпоила, накормила, с неделю вокруг его, любимого, на цыпочках курочкой выхаживала, боялась потерять.
Часто с того случая он выходить стал на угор, тот бережок в задумчивости рассматривал. Жалеючи - женщины, меж собой - то рассуждали. Намаялся бедняга, всё не может страданья грибные позабыть.
И зимой не отпустило, тропку натоптал.
По весне, как снег сошёл, не могла ведь Евстолья удержать, пока на дворе по хозяйству обряжалась, туесок собрал - и за реку. Бабы сразу объяснение дали - видно, встал на ведьмин круг, как теперь и быть. Старушку с заговором от кругов в Пустораменье где найти?
Ох уж девка горевала....
Не задолила, пришла благая весть. Прасковья с Каплихи в лесу Сенечку повстречала, с третьего раза с круга - то и сняла. Разом не смогла, сбивала уповодами. Уж больно, печалилась, ведьма - то сильна. Теперь передали, у неё живет, поправляется.
Евстолья до болезни изводилась, так любимого было жаль. Соседка боялась, того гляди, руки наложит. Но виноватила, покинутая, себя - уберечь - то не смогла. Не Прасковья, так был уж не жилец. С ведьмами дела плохи, старики не сомневались. А они уж знают в бесовых проделках толк.
Погоревала - погоревала, и с оказией: Сенечке пожитки постирала - гладила, Ох, уголечков извела. Собрала - отправила. Пирогов положила, напекла. Может, и простит непутёвую, что от напасти такой в помощи дружок совета не дождался. Год ведь рядышком была, а круга окоянного и не приметила.
В Каплихе жилось, как сыр в масле катался. У Евстольи запасы шли к концу, трудности иной раз уже встречались, Прасковья, девка верткая была. За дровцами собрался - глядь, а печка топится уже, за водой на ключик - стоит в ведёрке, плещется, полотенчиком прикрыта. Подходи да пей. Герой наш был уж больно Прасковье люб.
Дед радость подпортил: ночью притащился не дал поспать.
- Эх, внучек! Варька, первая моя, я ли не любил, чертей - то подкупила. Дрова все сухие, ольховые накидывают. По ученику для поддержки кочегарам приставили. Из ушей стреляет, как из самовара паром бьёт. Спасу нет. Что пониже в тиски зажали. По утрам всю неделю на два оборота добавляют, тешатся. Лишь к выходным в субботу отпускают. Мочи нет с терпеньем, извёлся я. Соседи, что сырой осиной маются, греться, пока кочегаров нет, иной раз прибегают. От чиха кашля избавляются. Пьяницы одни и не идут! Тех в одном приборе по пятнадцать штук в рассоле держат, вниз головой. Дурь вымачивают. Раз в месяц подышать дают, на раз переворачивают, туда же и кладут.
Про Дар прознали, в карты требуют сыграть, на кон поставить. Ох, бестии рыжие, хитры. Проиграю - придут к тебе за Даром, заберут. Ты уж прости, внучек, сможешь отбиться, так не зевай. Рискну я, вдруг выиграю - на дрова пошлют, полегче там.
С тово и не бывал.
Протальон завернул за угол, пробираясь домой от свата, ища в темноте занесённую за вечер вьюгой тропку. Узковата, вроде. Гостем шёл, так шире была, и от забора будто подале отвернула. То и дело проваливался, чертыхаясь вылезал, ища ногами твердь. Посидели хорошо! Хлебосольно встречен.
"Уж со сватом повезло!"-, рассуждал довольный предсовета, пока не упёрся в мужика. Странновато как - то, не по сезону, одет был тот. В мороз, а налегке. Выряжёнок! Ишь, приоделся, сущий черт!
- Чей будешь - то, парнёк, не пойму?
Подошёл поближе и обомлел.
- Господи свят, свят! - разом забыл про партустав и атеизм, стал накладывать размашисто кресты.
Черт перед ним стоял. Рыжеватый такой, ухоженный, в коротких черных атласных шортах, такого же цвета душегрейке. На голове шапчёнка, как перевё
- Давненько в краях ваших не бывал. Нищают деревеньки, мельчают, и народец пошёл не тот, да и земельки - то осталось только лапоть приложить. Благодать в запустении таком, лепота! От Николашки - то мы вас, как избавили, так и стало Расею вашу заболачивать, а в болоте, мы, черти, как рыба в воде.
Бодуна, как не бывало, как стекло стоял. Пригляделся, был под фонарем, а тени не откидывал, хоть снова к свату приворачивай. Ну и дела, что будет - то, помоги Господи!
Стояли недалече у приоткрытого колодца.
" Может сигануть, всяко в сырость не полезет, повезёт, так по верёвке вылезу. Журавель нонче поменяли - ставили, должон сдержать. Всё одно пропадать!" - чуть туда, к колодцу - то, и подвинулся.
- Не суетись Протальон, хватит пропеллер раскручивать, руку отпусти. И так вьюжит, ишь, как замело... Сенька, где нынче? Как найти его? Домишко покажи.
- Не знаю, товарищ черт, кто нынче Сеньку приголубил. За ним не уследить. В паспорт устал печати ставить, уж места нет. А в своём доме так точно не живёт. Без бабы, жены то есть, так и не разобраться, если только у неё спросить.
- Веди.
Господи, хоть бы в дом - то не попёрся, перепугает всех, черт ведь! На улице, кто увидит - не тронуться умом, так засмеют. Эко, скажут, с чертом предсовета водится! Бабки точно заплюют.
Шарашась в темноте за ним в сенях, черт гремел копытами и чертыхался, как простой мужик.
- Да потише вы, товарищ черт, уж как пьян не был, но на коне в дом ещё не заезжал. Перепугаешь всех. Постой тут, дальше не стучи.
- Ладно, ладно тебе, Протальон, не дерзи. Поможешь - так должностёнку каку приберегу, сочтёмся...
- Известно где! В Каплихе, у Прасковьи, - не задумываясь, поведала супруга.
Новостей по деревням велось не коробами, знала всё.
- Вези, со временем у меня туговато. Лошадь запрягай, - черт потребовал, привык людьми повелевать.
Конюшня, почувствовав нечистую, заходила ходуном. Того гляди, лошадки строение развалят. Пошарил в кармане полушубка, вроде сватья на дорожку предлагала что... Точно, четверушка!
- Нако, друг, отпей, и на себя побрызгай. Эка, смрадом от тебя несёт! Уж не русским духом. Производственные помещения, когда в последний раз проветривали? Вот и подзадохлась атмосфера, - Протальон черта пожурил.
- Наивен ты, однако, человече, если мы проветрим, чем вы здесь дышать - то будете? Спускаться к нам начнут праведники. Для тела благость в наших просветлённых кущах будет, но для души ведь адом всё, как ваш коммунизм останется. Ближе к делу Протальон - наливай!
Время торопило, черт не задержал.
- Господи, возвысь за грехи мои!
И четверушку осушил, а побрызгать в спешке и не оставил. Шум в конюшне поутих, но не ушла нервозность. Черт по ладони горлышком постучал - вроде посырело, и по шерсти растёр. Захрустели овсом лошадки, теперь не напугаешь, все вроде свои.
Запрягли - и в Каплиху.
У Сеньки с Прасковьей любовь на тот момент ещё крепкая была. Её ждал, в окно выглядывал, скучал. От того и встретил не особенно приветливо, что, мол, припёрлись - то, другое время не нашли. Приходу черта не удивился, испуга не показал, как будто ждал, но пристально так его разглядывал. Повстречались, видимо, впервой.
- С Рождеством вас, Арсений Никонорович! - не нашёлся, что сказать Протальон. ( не каждый день черта в гости водишь.)
- Супруги нет, на дворе, дояркой трудится, разносолами не угощу, - с недовольством так Сенька пооправдывался, но к столу пригласил. С самоваром подсуетился, поллитровочку достал. Видно было по нему крепко он о чём - то призадумался. Но не суетно так соображал, не торопился.
- Так что, товарищ черт, я, пожалуй, отъеду. С удовольствием бы посидел, но дела не терпят, знаете ли, - вздохнул не весело, откланиваясь, Протальон.
Поллитровочка не шутейно так манила, была заманчиво полна.
- Протальон Пантелеймонович, не отпущу! - Сенька дверь попридержал, - не по- божески вдвоём - то. Грех, надобно на троих.
- Да и правда - то вся, - легко согласился Протальон. Оправдание враз пришло, партейный же я, с незваным гостем надо разобраться, атеизм подзакрепить. Сеньке тож подмочь, ишь резину тянет, задумал что?
Черт подзахмелел, и понесло его! Вначале старшим кочегаром представлялся, потом бригадиром стал, а после третьей уже и цехом управлял. Сенька всё поддакивал, прихваливал, да подливал. А сам всё на ключ поглядывал, что у черта на боку висел. Здоровый такой, кованный, видно мастер наваял.
- Вы, человече, погромче со мной речь ведите, - черт их попросил, - К нам, намедни, реформатора приставили. Господь - то наш, в Божьем промысле своем, иной раз такое сотворит, что ужаснётся сам и мерзость эта ещё не здесь, а уж на исправление к нам. Ревёт, аки зверь, похмелиться просит. Я говорит всенародноизбранный! Мне и здесь положено. Оглохли все. Хоть на работу не ходи, так он всех достал. И дрогнул голос у гостя. Скупая чертова слеза капнула в стакан и пошла по светленькой чернотой блудить.
- Наверху решение приняли, на третий, последний уровень будем опускать. Только надеждой и живем, что слух - то восстановится. Вам - то я не позавидую, - закончил гость, грустный свой рассказ. Но на то он и нечистая, настроение быстро изменил. Гармошку попросил, эко, понесло, загульный видимо попался. Едва уняли. Нечистая ведь, с таким в веселье пускаться грех.
- Чего Протальон, взгрустнулось? Вино не веселит. Не тужи, коммунистов через одного к нам заворачивают, может Бог даст и пронесёт. Вот американцы, так те гурьбой пойдут. Ворота укрепляем, боимся, что снесут. Всем котлы, как джакузи, по размеру подавай, а где набраться - то? Да и с площадями туговато, с привилегией такой всех не разместить.
Время быстро пролетело, много ли его надо - то втроем? Протальон на горку посмотрел, на хозяина внимательно, но расплывалось как - то всё, вроде и не накурено. Продолжения застолья не увидел, и засобирался враз домой. Сенька не держал. Похоже решил, как дальше себя без лишнего гостя вести и на дровни Протальона уложил. Соломку для сугрева подоткнул. Лошадка дорогу к дому и без поводыря найдёт, споро так по снежку в нужном направлении засеменила.