Сколько лет уже не вижу дня... Дни были никакие - пресные, как солдатская галета, безвкусные, как соевые кубики. Такие же, как в позапрошлой жизни - но сколько же прошло времени? Тысячелетия слились в сплошную серо-белую мазню.
Ночь была ближе. Ночь была спокойной и ласковой, тихой и надёжной - такая же, как вчера, неделю или десять лет назад. Такой же, как в те полустёртые в памяти времена. Голубой цветок газа опаляет сигарету, ярко-оранжевая точка пульсирует в неподвижных зрачках.
Дома никого нет. Любые звуки мгновенно гаснут в звонкой пустоте, и это радует едва ли не больше, чем отсутствие людей.
Господи, как я устал. Когда-то пожелал сбежать отсюда в свой собственный мир. Сбежал - и был побеждён. Понурив голову, побитым псом приволочился назад, сюда, в этот серый город, в дом, который давно было пора снести вместе со всеми его обитателями...
За это время город изменился - внешне, но не в самой сути своей, не в шёпоте подворотен и плаче ветра на бесконечных набережных, не в шуме и толкотне будней, не в непознаваемости налёта времени на таких знакомых местах...
Ни одно существо здесь не помнит меня, мои доисторические следы не отыскать под метровым слоем пыли на архивных полках. По сути, для этого мира я более чужой, чем какой-нибудь марсианин - у того есть хотя бы свой Марс, а у меня... Моя фотография была бы лучшей иллюстрацией к статье "переходный период из ниоткуда в никуда" какой-нибудь невероятной энциклопедии.
Когда-то нарисовал свой Дом На Холме - с цветами и деревьями, с красной черепичной крышей и прозрачными дверями, с розовыми кустами и открытой террасой, и на рисунке том не нашлось места всему тому, что воспринималось тогда как безусловное Зло. Там не было холодного ветра и дождя, не было хмурых небритых лиц прохожих, не было ненавистных приблатнённых пацанов с кривыми ухмылками. Там были друзья - о каких только можно было мечтать.
Красота оказалась пустой. В тепле камина знобило, разговоры были непонятны, книги и песни вызывали лишь недоумение. Гости - к дьяволу, гостей - побоку. Быть лучше одному, чем вот так... В изначальном мире я знал каждую трещину на тротуарах и каменные львы на набережной узнавали мои шаги. А люди... Они на то и люди - быть у себя на уме, жить для самих себя. Важнее было другое - то, чего я никак не хотел понять. Сам Город хотел быть моим другом. Он манил меня серыми тучами на низком пасмурном небе, лениво падающим снегом, заносящим чёрные скелеты деревьев в Летнем Саду. Самый тёплый, самый родной суровый зимний Город цвета старого металла.
Рисовал его во сне и наяву, в мельчайших деталях восстанавливая утерянное в суматохе юности. Возвращал себе жёлтые стены домов и серый снег тротуаров. Грязь и лёд. Валяющиеся под ногами смятые банки и изгрызенные проёмы подъездов. С каждым штрихом ощущая, что Он - это Я и есть. Его мокрые улицы и обветшалые подворотни - Я. Ярко-серое, светящееся откуда-то снаружи небо и тёплая улыбка размытого солнца - Я. Каждая капля в дожде...
И вот снова - здесь. Кто-то живёт в другом городе - в городе яркой рекламы и шмыгающих такси, городе невероятной спешки и пластиковых улыбок, городе с ростами продаж и тендерами на рекламные кампании. О нашей с Городом тайне не знает никто. В наш тандем никто не вламывается. Их привычка думать только о себе обеспечивает мой комфорт. В ночной тишине квартиры слышно, как падает с сигареты пепел. В тишине моей квартиры живут только близкие мне образы. А когда моё счастье окончательно сотрёт мою боль и тоска скроется между старыми фотографиями - сокол мой взлетит выше тоски.
Ночь осталась той же - единственной собеседницей, её притушенный электрический свет гладит мои уставшие глаза, она сама по себе, день ей не указ, ей не авторитет ультрасовременность дневного муравейника. Она была и останется такой навсегда - с фонариками судов далеко в заливе, с растворёнными в ней временами и расстояниями, людьми, облаками, слезами на её детской щеке, её серо-небесными глазками... В ней моя тень скользит по жёлтым стенам, обступившим линии Васильевского острова, в ней моё дыхание отогревает старый покачивающийся фонарь в одном из двориков, укрывшемся в укромном уголке рядом со старой черепахой Новой Голландии, ещё пахнущей копчёным деревом. В ней вспышка моей зажигалки выхватывает на мгновение из рук темноты кованную чугунную скамейку, гаснет, и вслед за ней в темноте на атомы разлетаюсь я, проношусь призраком над уснувшими домами, домоседами, престарелыми чиновниками, бездомными котами, неприкаянными катерами на Фонтанке, заглядываю в притихшие окна Эрмитажа, молочным туманом устало разливаюсь по Университетской набережной. Я везде и - нигде...
Я вернулся к тебе, моё серокаменное Всё, и мир отступает, уважительно притихнув в отдалении, потупив взгляд. Эта тишина - для нас, и никого вокруг, глаза в глазах отражаются глубиной, а вокруг - Дождь. Бесконечный, безграничный, божественный Дождь, шуршащий по вискам словами неведомой молитвы.
Я на коленях перед глубиной твоей, с волос на щёки текут ручьи, срываются с пальцев блестящими брызгами, а когда сил больше нет - падаю медленно на спину и слёзы твои переполняют мои глаза, скатываются по улыбке. Я счастлив уходить вот так - лёжа на твоём тёплом асфальте, раскинутыми руками обнимая твоё Небо, когда жизнь моя сочится с твоими слезами куда-то вниз...
И дождь этот - жизнь, и нет жизни кроме дождя, и жизнь есть капля в дожде, и капля моя есть частичка дождя, и капля моя есть частичка всего, и капля меня есть во всём...