Бездарный сполох мыслей обуял,
И стало весело корпеть над этой сагой.
А в саге был этюд, Димитрий знал,
Что у него проблемы нет с бумагой.
Садись, пиши, и литеры парадом
Пройдут по вещему листу, гордись!
Он описал порыв души роскошным садом,
И взор его уполз навскидку ввысь,
И он объял чудесным духом музы небо.
А, впрочем, то был потолок, но фьить! -
Живет он неспроста поэзии лишь хлебом,
И хочется так долго-долго-долго жить.
Долой чудачество и блажь, строка к строке, и о-о-о!
Уже он довершает дело жизни, чуя,
Как толпы жаждущих стиха уж обступают,
Тревожа чувства тонкие поэта. Он поцелуя
Ощущает на щеке награду, ох, девица рая,
Краса как кладезь снов, глаза ее мерцают,
Премило улыбаясь, тешит сердце...
Очнулся за столом, опять в клавиатуру
Очами вперил взор, забыв о потолке. В лице
Его триумф, он накропал этюд, трудяга. Сдуру?
В этюде том века назад жил царь, ух, деспот.
Потер щеку́, подумал: "ведь есть еще бумага!",
А если поднажать, переписать этюд? И вот -
Другой уже, но тоже деспот: Бундестага.
Чуть ранее, конечно же, Рейхстага.
А в целом, нужно понимать наоборот.
Так проще в тексте видеть образ сути.
Ну, в общем, вся история - в пути.

И век почти что свой, недавний даже, м-да.
Тот тыкал в небо ручкой, верещал.
Ему вторили подданные, шутники.
И благо уж не повторится то свинство никогда...
Ведь там кровищи уйма, и трупов свал.
Мозги у них у всех сплошные тупняки.
"Ну как так можно", думал, озираясь,
Ища по комнате что ль признак света.
Ну, как бы ясности, писать еще-то долго,
И взором вдумчиво листа почти касаясь,
Пытался разгадать суть ихнего секрета.
А там секрета энтого аж ого-го!
Ведь неспроста ручонки тыкали поверх
Голов друг друга, вскрикивая жутко "хайль",
Как будто измеряли рост: "ты маленький еще".
Друг другу. М-да. Гордыня, знамо, грех.
А их и не брала, поди, заумная печаль
По поводу тому, всё продолжали горячо
В друг друга тыкать, как бы уважительно.
Димитрий продолжал настойчиво, стремительно
Кропать ужасну сагу, и самому не по себе.
Та сага пишется еще. Возможно, в смуром небе.

Да жизнью пишется, ах-ах, там смыслов уйма.
Такая что болото будто, не пройти, не въехать
В суть необозримую помойки духа, и ума
Не хватит никакого тут, бессмыслие понять.
А может быть безумие? Димитрий хмуро
По веждам пальцами потер, свершая думу.
Спасет ли мир какая благостная вера?
Он ощутил в душе безудержную драму.
Зачем ручонками кидали, вот вопрос!
"Ты мал еще", внушая, так положено!
И тот, и этот, в "хайле" побужденьем рос?
Или росли, обрызганные кровью жертв, но...
И ручкой, ручкой, так, ладошкой к низу,
И к потолку иль небу - воздымая, на полотно
Великого художника попасть желая, точно!
Димитрий выдавил на глаз слезу.
Ах, дым попал от сигареты, призадумался.
Прищурился, сморгнул, прошло. Поточно
Время дум, оно и протекает, и скользя
Уносит что ль в небытие шальные мысли по бумаге.
И так, пожалуй, думал он, ведь будет вечно...
Ох, какие мысли посетили... не для саги.
А философские, тяжелые затмением ума.
Про вечность мысль. Гм... подумать о душе?
Коль есть она... то знает жизнь сама.
Димитрий встал, прошелся, в голове потише.
Утихли думы. Пообмяк. Терзаясь все же.
И суетно на сердце, смутно, взором выше
Повел, остановился, замер. Ток по коже.

"Ну, мгм, померили уж рост друг другу, сорванцы".
А, тьфу, напасть, уж надоело думать.
Ну, измеряли. Бестолковые, потешные слепцы.
Вот только крови жуть. Что хочется кричать.