Шабанов Лев Викторович : другие произведения.

Каменный Легион 9(19)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фольклор настоящий из деревень восточного Приобья (собрано в этнографической экспедиции 1991 г). Латинские надписи из Приаповой книги. сам культ Приапа в Томске "продвигали" братья Кухтерины. До сих пор в Университетской роще можно встретить Андрогинные деревья (с "выращенными" мужскими половыми органами и задницами). Ну, а про Конец Света нынче совсем никого не удивишь...
  "КАМЕННЫЙ ЛЕГИОН. КНИГА ВТОРАЯ:ГЛАВА 9 (19)"
  
  КНИГА ВТОРАЯ
  часть вторая (серия девятнадцатая)
  - Они хорошо здесь смотрятся, не так ли, сэр?
  - Не говори мне о цветах, Дживс. Теперь я знаю, что чувствует генерал,
  разработавший гениальный стратегический план,
  когда войска бросают его на поле битвы.
  Биффи так и не брызнул.
  - Он нерешительный молодой джентльмен.
  Дживс и Вустер
   ОСТРОВ О'КАРХУ (хроника девятая) ОХОТА - ЭТО КОГДА - ОХОТА То там, то тут попадались древние следы предыдущих латинских держаний. То тут, то там, на испещренных латиницей столбах гласило, что-то вроде: XV Commisso mihi non satis modestas quicumque attulerit manus agello, is me sentiet esse non spadonem. dicat forsitan haec sibi ipse: nemo hie inter frutices loco remoto percisum sciet esse me; sed errat: magnis testibus ista res agetur. - Что это, друзья? - спросил несколько удивлённый де Шабан. - Судя по всему, это верстовые столбы бывших здесь некогда хозяев! - пояснил член географического общества Савиньон, - А ниже идёт послание от владельца огорода к незваному вору. - Оставьте его в покое, - отмахнулся от де Шабана Рыжкони, - Сам же разрешил оставить античные статуи и посвящения к ним. Так, что нечего тут... Вокруг охотников простиралась воистину прелестная картина, как писал классик: 'В тихой долине прелестной несчётных овец среброрунных стойла, под кровлей хлева, и усмирённые пастырем кущи' . Следующий столб говорил: LXIV Quidam 'mollior anseris medulla' furatum venit hue amore poenae: furetur licet usque, non videbo . Савиньон, как и свойственно всем путешествующим членам географических сообществ, всю дорогу всячески баловал спутников байками и заговаривал зубы: 'Сражаться в открытую с тиграми охотники избегали всегда. И вот, что в принципе придумали латиняне. Ловчий на быстром коне, имея к тому же в запасе ещё несколько свежих лошадей, похищал маленьких тигрят и во весь опор нёсся к ожидавшему его кораблю. Когда тигрица, вернувшись, заставала своё логово опустевшим. Она тут же бросалась по следу за охотником. Но тот, едва настигала его разъярённая мать, кидал ей одного из тигрят, чтобы мать, повинуясь инстинкту, несла его на прежнее место, в логово. Тем временем ловчий на коне мчался дальше, но если путь до берега был очень долог, и тигрица вновь догоняла охотника, приходилось вернуть ей ещё одного детёныша и лишь с одним оставшимся отплыть восвояси!' XVII Quid mecum tibi, circitor moleste? ad me quid prohibes venire furem? accedat, sine: laxior redibit - рассказывал следующий столб. Между тем, Солнце стало клониться к закату, и всадники решили остановиться возле одного из рыбацких посёлков, что в Ыыльзлендском множестве своём обычно компактно располагались на невысоких горах между морем и лесом. Невдалеке от домов поселения на вечерние посиделки потихоньку собирались местные жители. - Ну, что, селяне, как идут у нас дела? - спросил по-отечески расположенный к своим верноподданным Лайон де Шабан. Ну, понятно, конечно, что хотел услышать маркграф, возможно тёплые слова благодарности, может быть, что-нибудь типа: 'С Божьей помощью, да вашими молитвами', или 'Живём по-маненьку', или 'И тебе того же, хозяин', или хотя бы: 'Дела идут, просторы пышут!'. Однако вместо этого, какой-то старик подбросил веток в костёр и буднично спросил: - А ты, что за хрен такой, чтоб у нас интересоваться? А то понаехали тут! Де Шабан удивился, хотя стоит ли удивляться, если ты день-деньской сидишь в своём замке, в думах и заботах о народном благоденствии, в делах, аки бджил - При этом ясно, что чем больше ты работаешь, тем меньше вверенных тебе народов знает тебя в лицо. - А я, дорогой друг, не хрен, а ваш хозяин - граф Лайон де Шабан, здешний лорд и местный самодур, - скромно представился Лайон и спешился. Конфуз у местных жителей прошёл гораздо быстрее, чем ожидал Лайон, и как только селяне осознали присутствие власти, на графа де Шабана (вместо раскаяний и извинений) посыпались просьбы и жалобы, особенно связанные с проделками местной нечистой силы, которая после падения заклятий, по мнению местных жителей, просто перебесилась. - Сначала, отец мой, - заголосила глуховатая старушка прямо в ухо Лайона де Шабана, - Нашински мужики не однова в лесу лешего видали, как в ночное ездили. Он месячные ночи больно любит: сидит, старик старый, на пеньке, лапти поковыриват, да на месяц поглядыват. Как месяц за тучку забежит, тёмно ему, знашь, - он поднимёт голову-то да глухо таково: 'Све-ти, све-тило' - говорит. - Да, ладно! - махнул рукой дядька в несвежей рубахе, с обширным фингалом под левым глазом, - Вот, мой граф! У нас тут второго дни чёрт болотный проигранных крыс целое стадо гнал к старому кабаку (а лешие на крыс и зайцов играют в карты с чертями, точно так же, как мы на деньги). Подогнал и кричит целовальнику: 'Отпирай, подай вина!' - Тот сперва не дал, потому как поздняя ночь была (а они, нечистые, ночью перегоняют). Чёрт взял, приподнял кабак за угол, и орёт: 'Давай четверть водки!' Кабацкий половой напугался, поставил ему штоф. Чёрт одним духом выпил и деньги отдал, кабак опять как надо поставил и погнал крыс дальше. - А ты откуда знаешь, такие подробности? - не удержался Савиньон. - Нет, нет - вы не подумайте, - отмахнулся дядька с фингалом, - Я человек сурьёзный, а не какая-нибудь там нетрезвость! Я получку обмывал, да там, в кабаке, и задержался, а кабак как наклонится - я под стол рухнул да ножкой табуретной лавки в глаз получил! Вон видишь, как разукрасило. - Да, ладно, - перебил пострадавшего деревенский староста, - Вот ты, граф, как думаешь, на воде люди погибают больше от своей вины, али им кто помогает? А мы тебе заподлинно скажем, что дело тутовское без Водяника не обходится. Хоть бы нашу деревню Селёдку взять: позапрошлым летом поехали в лодке две девки: одна-то на выданье, а другая-то ещё не человековатая. И стала девочка меньшая сказки сказывать, как под водой живёт Водяник в хрустальных домах, в серебряных жемчугах, на золотых россыпях. А старшая дура-то и говорит: 'Ишь, как у них хорошо: хоть бы одним глазком посмотреть на Подводное царство' - И не было ни ветра, ни волны - вдруг заколебалась вода, и поднялся чёрный мужик, волоса у него взъерошенные, ухватил девку за руку и, как она ни билась, стащил её под воду, только её и видели! И всё это девчушка видела своими глазами. - Да-да, - подтвердила женщина средних лет, - И мы видали Водяника: он плавал здесь, в речке. Смотрим в окошко и всё видим: вот плывет человек, руками гребёт и голова видна, ещё и ногами перебирает, а следа не видно. И подбежали все к берегу, видят, на людях дело: плавает, двумя руками гребёт-гребёт-гребёт. И выплыл туда, к середине озера, и далеко поплыл. Потом скрылся. И после в этом месте не стали купаться никак. Пекарихи раньше купалися, с пекарни, и не стали купаться. Правда, так устрашило. Приезжая была така здоровая пекариха, как выскочит - да в воду. А потом больше не пошла в воду. И я больше в воду не пошла, сроду пока не хожу, сохрани, Господи... - Ну, а в соседнем селе, что поту сторону горки, - махнула рукой другая женщина, - Я то сама оттуда, меня вон за того ирода просватали, теперь вот и маюсь с ним (она ткнула рукой в дядьку с фингалом, посмотрела с укоризной и махнула рукой), - Была я тогда девчонкой молодой. У нас берег там такой был мелкий-мелкий, песок-песок. Того дальше иди - всё до колена, а уж потом пойдёт туда обрыв. А купаемся - Водяника боимся, ну вот, а по дурости у нас одна, всё прибаутки любила. 'Ой, девки, - говорит, - Всё ребята про Водяника сказки рассказывают, а вдруг да он как нас поймат. Водя-водя-во-дяник, захвачу-ка за парик!' и давай петь, да насмешничать. Ну, вот мы раз купалися-купалися, как глянем: а там не так далеко, где купаемся, - камень, большой камень с таким ожеком. И на этом каменю оказался будто бы человек, волосы распущенные по плечам. Только что одна личность и видна, а волосы по всему. Ну, мы бегмя бежать с этой воды, да одеваться, да домой, что есть духу. После того страху долго не купалися. Такого водяника с длинными волосами видели, правда. Это было... Это было, не вру. Это было, было - правда. - А вот ещё история, - поддержал её молодой человек, наверное, пастушок, подошёл он позже остальных, - Дед мой - рыбак. Рыбачил он на реке. Речка тут на том острове, что напротив, как раз такая небольшая. Вот в одну прекрасную ночь ехал с лучом и встретил лешего: стоит одной ногой на берегу, второй - на другом. Дед вынужден был проезжать между них, между ног этих, и говорит: 'К этим бы ножищам да красные штанищща - был бы молодец!' Леший перешагнул реку, пошёл в лес и захохотал с повторением: 'Ха-ха-ха! К этим бы ножищам красные штанищща - был бы молодец!' А речка та, примерно, с канал шириной. Свободно леший мог переступить и бывшую старую стену... Дед глянул, а он в нашу сторону пошагал. Почти потоп уже на середине, но от того острова до нашего-таки дошёл. - К нам он и припёрся! Точно говорю - видели мы его, - заговорил следующий, - Пошли мы на сенокос, пять человек... Боры-то, мхи только кончились, выходим на Большой нос. Вдруг с узких лядинок идёт человек, шагает так: чёрный плащ такой длинный, пуговицы красивые в два ряда, блестят-блестят, как чёртов глаз! Шапка с кокардой, высокая! Трость блеснёт так, как будто золотом отливат! А как шаги дават, так один тут, другой тут!.. Первее всех я его увидел. Говорю жене: 'Андель, посмотри-ка, кто... 'Он' идёт-то!' А солнышко пекёт, день такой прекрасный, сено мы пошли сгребать. И все увидели... А как засмеётся, так зубы видно, вот такие, и зубы золотые... И все замерли. Что будем делать? Савиньон поёжился и запахнул свой чёрный плащ, чтобы пуговицы от костра не отсвечивали. - Точно, твоя правда! - перехватила импровизированную эстафетную палочку молодуха, - Вот вчера после заката уж. Мы домой идём, а я частушки пою. А за лесочком с той стороны так длинно, дли-и-инно, очень длинно так запело. И так запело, песни не знает, а даже заунывье берёт. И ещё пуще. А свекровка мне и говорит моя: 'Замолчи!' - А я ей: 'Что тебе, жалко? Крещёны песни поют, а ты жалеешь петь. А та мне опять: 'Говорю, молчи'. А я ей: 'Ну, мама, вот уж я не знаю, что ты уж сосем-то...' И главное - никого ведь близко нет, никого, все дома, в деревне. Я ещё попела, свекровка у меня строго глазами мне: 'Я тебе говорю, замолчи'. Я-то тогда и поняла, что не так тут что-то и спрашиваю: 'Мама, а кто поёт это?' А она одно: 'Замолчи'. Я уж к ней и так, и этак, мол, скажи, кто поёт? - А свекровь мне одно своё: 'Молчи и всё!' Я забоялась. Там ещё в стороне маленько попело. Но так как я замолчала - и то затихло. Батюшко приходит, спрашивает: 'Где заводим сено? А свекровь ему и отвечат: 'Тут слыхали байканьё, тут Лешего водительство, - говорит, - Байканьё и плач ребячий слыхали, тут жительство есть у него'. Ну, я и забоялась, на дороге стою, дак не смею, что леший унесёт. И припустили. Да что делать... Пришли, надо ночевать там. За водой идти - не смею и в хате оставаться не смею - леший унесёт. И боле никого не видала, вот только слыхала. Воцарилась тишина. - Стало быть, гости у нас, что делать будем? - спросил де Шабан. - Значит так, - громко сказал Рыжкони, - Пусть пишут заявления. Я по факту начну дело. Опись, протокол, сдал - принял. И пойдёт всё своим чередом. - А что, господин Савиньон, в ваших географических кругах, как относятся к подобной нечисти? - Что вы, господа! - развёл руками, улыбаясь Савиньон, - Криптозоология - это мой конёк! - Ну, что же, - де Шабан уже собирался оптимистично закончить разбирательства и, перераспределив ответственность между товарищами, перейти к ужину. - Сеньор де Шабан, вам депеша! - раздалось откуда-то из прибрежной темноты. - Что там? - не понял Лайон. - Почтарь прибыл, - пояснил пастушок и кинулся вниз к реке. РЫЖКОНИ И ШАБАН ИДУТ ПО СЛЕДУ Как только из письма от леди Лилианны стало известно о прибытии внезапной ревизии во главе с капитаном светского корпуса Ивдессы, стало понятно, что отъезд аббата Аркадиуса являлся тщательно спланированной провокацией. Дон Рыжкони и Савиньон решили лично оказать противодействие контролирующим органам и незамедлительно отбыли в Белое Аббатство. Лайон де Шабан остался - его появление перед представителями ревизии должно было состоятся несколько позже (ревизия же внезапная, значит должна была застать графа врасплох). Именно поэтому Лайон пообещал (пока суть, да дело) решить вопрос с лешими лично. Он честно, как и обещал селянам, несколько дней посвятил походам по деревням и прогулкам по лесу. Много ругался и демонстративно постукивал тростью по деревьям, отмечая мелом лучшие из них, как назначенные на сруб. 'Под прозванием 'лешие' - анализировал маркграф сложившуюся согласно жалобам ситуацию, - скрыт вполне бытовой смысл - лесные люди. Поэтому, первое, что нужно взять на вооружение - это наличие банды мошенников! Второе (де Шабан остановился и огляделся вокруг) Среди деревьев с нависшими бородами мхов, в народных сказках и примитивных суевериях издревле помещены жилища божков и лесных духов - бытовое язычество, мать их!' Лайон посмотрел вперёд: лесные туманы, медленно поднимаются над болотными трясинами и по прихоти ветра принимают обманчивые формы привидений. Маркграф перекрестился и, сняв с пояса самострел, проверил натяжку тетивы. 'В принципе прав и Даймонд Рыжкони. Лешему даны вполне точные и исчерпывающие приметы: красный гамбизон, левая пола кафтана запахнута на правую, а не наоборот, как все обычно носят. Обувь перепутана: правый надет на левую ногу, левый - на правую. Глаза у лешего зелёные и горят как угли. Бровей и ресниц у него не видно, но можно ясно разглядеть, что он - корноухий (правого уха нет), что волосы на голове зачёсаны у него налево. Настоящий леший голосист; умеет петь без слов и подбодряет себя хлопаньем в ладоши. Они умеют и хохотать и аукаться, свистать и плакать по-людски, и если делаются бессловесными, то только при встрече с живыми людьми , которые их могут распознать'. Де Шабан вложил в самострел стрелу и взвёл тетиву. 'Не стоит, конечно, огульно обвинять леших, что они только и делают, что вредят людям. Нет, но они, подобно своим явным родичам - домовым, любят проказы и шутки. И если проказят, то грубо, не по человечески, как-то неуклюже, и шутят зло, потому что всё-таки, человек крещёный - не свой брат . Однажды унёс в лес мужичка за то, что тот, идя на колокольню, ругался непотребным словом. Так же удалось достоверно установить, что деревенские слухи очень настойчиво приписывают, между прочим, лешим страсть к женщинам и обвиняют их в нередких похищениях девушек. Кое-где рассказывали об этих связях с мелкими подробностями!' Спустя неделю, министр безопасности и проч. дон Рыжкони прибыл в расположение походного лагеря (деревню Селёдка), где граф Лайон де Шабан со старостами к тому времени сильно повздорили с явившимися Ивдесскими дознавателями, по поводу леших, водяных, домовых и фургонных. Старосты, во главе с де Шабаном, с пеной у рта говорили: 'Есть лешие! И все недоимки в казне на их нечистой совести!' Ну, а Ивдесцы, в свою очередь, верить в это отказывались и категорически делу ход не давали, говоря: - Пьяные это бредни и сплошное лихоимство, очковтирательство, блуд и лукавство. Скажите честно, что недоимки и недород на леших списать хотите! А коли считаете, что леший есть, то докажите нам, а лучше покажите его. - Что ж, это можно, - сказал заметно уставший от этой комиссии В-тапках-на-подушку, - Мы с маркграфом в наших палестинах и не такое показать можем! ,)йеизако с( ашепед яансоноД Третьей канцелярии Лимба мелкай бес Саврониус, !атднялезьлыЫ йолис йотсичен и имяыцидарт имынсем дан яинелмулг удовоп оп его Мрака-бесию, наместнику Юга-на-воде, неподобному Марку :нос йарбодеН тиател иман дан ,ешулг в шипс окталс ыт акоП В нашей дуброве глухой Чудное, что-та творица. И всё как будто внове... ыбуд есв илабураП ;актащолп а ,вортсо еН :шидив.- аследелго яслунсорП - Всё по корень! Нидавно песком и щебёнкай засыпали болото, каторае ты мынтинарг с тсом мат тяортс еынтобар тов И !енизук йеом ,ексИ лирадаП серым гребнем - полное отсуцтвие вкуса. И это в та поры, как обе мои головы учах ьнечо я - ариссем огомибюл йохюнд с еынназявс ,ытобаз тюянлопереп саабщить табе, што субботнева жертваприношения не будит! И вином таму -ин геволеч ,вонабаШ амод еитялкорп отэ, ноиЛ итсырок себ нифарг аткен далёкай, но злопамятный, со вспыльчивым темпераминтом.. Его миниск бес в отсем умороток ,овтсежотчин еонтевцсеб и куж - йинокжыР нод итсонсапо сумашедшем доме. Третий, но ни мение страшный персон - месный прелат бес яаратС .(анамыввиШ итсевос себ адиж ман олам). сувидакрА йанбодап аббатская крыса, Олух царей земных и небесных, взялся писюйствовать паклёпы оби ,имав аз олед ,ьрепаТ .гиретам ан ьтахеу оге лидуныв еготи в и атаба ан вышеуказанные графин и миниск, вняв жалабам насиления, ришыли дать бой ок-и монифарг с ацаледзар как ,ьтишир нежлод ыт - ебит ушарП !итсичен йонжур его людями. Жилатильно поскарей! Абнимаю тибя крепко - срачно жду атвету! Тем временем на Северо-западном побережье в деревне Селёдка. Ближе к вечеру староста деревенский прибыл к Ивдесской комиссии и сообщил, что сейчас же готов показывать нечисть лесную. Сказав это, старинушка возжёг свечку и поставил её на подоконник. Увидев сигнал, Лайон де Шабан и Даймонд Рыжкони прошли огородами до окраины селения, потом надели длинные балахоны и вёдра на голову, да ещё в простыни лоскутные завернулись. Отошли в лес поглубже, да, прихватив деревенской наливки, сели ждать 'гостей'. Сразу же за закатом староста Селёдовский привёл трёх депутатов от комиссии дознавателей. Поставил братьев инквизиторов потеснее друг к другу и говорит: - Как очерчусь, так вы уж за черту не забегайте - опасно это. Ивдесцы ухмыльнулись, но перечить не стали, очертил их старик и стал вызывать нечисть: - Лес праведной, лесной праведной, приди-покажись в лес. У меня приведены три монаха, они не признают вашего Лешего! Проговорил так три раза, и... ...Громко ломая ветви в неверном свете Луны, там, где ольшинка вырублена с сухими листьями, из кустов вышли две шатающиеся фигуры. Громко икая, и, периодически сталкиваясь друг с другом, они вытянули руки и двинулись прямо на очерченный круг. Тут на дознавателей такой страх напал! Они запричитали, стали читать молитвы и плеваться через левое плечо. Потом бросили в наступающие фигуры осиновые зубочистки, лук, чеснок и серебряные кресты... Прочитали девяностый псалом! Наконец, переведя дух, крикнули 'изыди!' и пустились бежать - да километра два до деревни, задрав полы ряс, припустили, не останавливаясь. Староста деревни Селёдка их не догнал (годы не те!), пришёл позже, ухмыльнулся, и говорит: - Ну что, верите, что есть Леший? - Да, верим теперь, что действительно есть тут лесной хозяин, - ответили ивдесцы и за большие деньги уговорили старосту оставить их в доме на ночлег, ибо возвращаться в аббатский гостиничный комплекс было темно и страшно. Для пущего же страха сели староста с другом своим (соседним старостой) при гостях же за рюмочку и принялись байки рассказывать: - Вот раз, господа хорошие, плывёт шляпа по морю. Грузчики на палубе сидят - до самого порта им делать нечего. Ну, и нагнулись с плота и хотели взять шляпу, но лоцман их остановил и сказал: 'Шляпу не берите, а то худо будет'. Ясный пень, те не послушались лоцмана, да и подняли шляпу из воды. Не успели её вынуть, тут же из-под неё человек вышел и сказал: 'Что вам от меня нужно? Хочешь, я посуду эту потоплю! Ты зачем велел им шляпу поднять?' - говорит чёрный человек из-под шляпы прямо капитану. Так сказать, не взирая на лица. Так и так, продолжает, значит: 'Я иду, - говорит чёрный, - по морю, как по земле, до самого острова Оссимуса, прямо в Теодорию и смотрю за порядками, а вы мне мешаете идти! Ну, ладно, подлецы, - говорит, - жалею только лоцмана, а то бы потопил посудину вашу. Вы виноваты, - сказал человек грузчикам (а их было девять, не больше), - Ни хозяин, ни лоцман, а только вы виноваты в этом!' И спустился человек в воду, шляпа накрыла его голову, и пошёл он опять по дну моря, как пешком по земле. Только шляпу его стало видать, и она поплыла по морю до самой Теодории. - А у нас будто в Копытне Мокрой было, - продолжил рассказ друг старосты Селёдки, - Раньше ведь в деревне были мешочны зыбки: лучки загнут, мешочек вошьют, да и робёнка туда кладут. Сенокос пришёл, а семья была молодая - робёнка оставить не с кем было. Пошли и робёнка с собой взяли, а сенокос-то близко был, полтора километра, прислоны называются. А теперь сады разведены там. Привязали зыбку с робёнком к лесине, сами косить стали. Заревёт - так мать пососит да покачает, и опять косят. Вот до вечера докосили, она и говорит мужику: 'Я пойду за коровами (они в лесу были), а ты у меня робёнка не забудь'. Ну, а мужик покосил, покосил. Робёнок, знай себе, спит, о себе ни гулыганьем, ни криком не напоминает. Муж и позабыл его в лесе, и оставил у лесинки. Прибежала жёнка с коровами: 'Где робенок?' - Мужик: 'Ой, забыл!' Она и побежала. Так бежала, что гора перва, потом мох, потом осота (которой косили). Видит: человек сидит, зыбку качает. Так зыбку качает - во все стороны зыбка ходуном ходит. Она и забоялась подойти. И говорит из далека: 'Если дедушко качаешь, будь мне-ка отец родной, а если бабушка качаешь, дак будь мамушка мне!' А он всё качает, приговаривает: 'Мать тебя оставила, отец позабыл!' А она всё стоит, он не отвечает ей ничего. 'А если, - говорит, - в средних годах мужичок, дак будь мне-ка брателко, а если молода жонщина, будь мне молодица-сродница' А он всё качает, приговаривает. 'А если, - говорит, - молода девица, будь мне-ка сестрица, а молодой молодец, будь мне-ка куманёк!' - Он говорит: 'Поди, возьми. А, куму нажил! Ха-ха-ха, куму нажил!' Она взяла робёнка. И с той поры у ей коровы никогда в лесе не спали. Как вечер заприходит, он все гонял их домой: 'Кумины коровы, подьте домой!' Коровы скачут, хвоста заворотят! Кто идёт в сенокос, так завсегда слышит: 'Кумины коровы, подьте домой!' - Чудно, - отвечает на побасёнку Селедовский старик, - Но не страшно! Вот, послушай: Девка с парнем дружила. А его богатые взяли, да убили, а родным сказали, будто на фронт он добровольно уехал. А тот из могилы вылез, да и к ней в двенадцать часов ночи пришёл: 'Ну, Мила, собирайся, поехали'. Она спрашивает: 'А где у тебя конь-то?' - 'Пойдём, - грит, - покажу'. Идут они, значит, а Луна светит, и девица видит - у неё тень есть, а у него нету. Тут она и поняла, что это неживой человек. Она его тогда спрашивает: 'Далеко ещё идти-то?' И смотрит, что пришли они уже на кладбище, он её подводит к могиле и говорит: 'Проходи. Не стесняйся. Тут у меня хозяйкой и будешь'. Мила, не будь дурой, его первого вперёд пропустила. А сама начала ему вещички свои по одной отдавать - вроде бы как приданое собрала. Когда вещи-то все отдала, начала по бусинке отдавать, а сама-то всё рассвета ожидает. Ночь уже отпустила, первые петухи запели. А Мила-то уже ноги в могилу опрокинула. Вторые петухи-то как запели, и земля в ногах ей, взяла, да сомкнулась. Она давай кричать, звать на помощь. Ведь до третьих петухов откапать нужно, иначе всё - смерть! Мужики мимо шли, подбежали, но выкопать не смогли. Тогда за священником послали, выкопали. Но, как только третий 'кукарек' раздался, она тут же и умерла. Потом женщины знающие говорили-де осталась со своим женихом. Изучив верствой столб с номером LXVII, и прочитав надпись 'Penelopes primam Didonis prima sequatur et primam Cadmi syllaba prima Remi, quodque fit ex illis, mihi tu deprensus in horto, fur, dabis: hac poena culpa luenda tua est '. Де Шабан посетовал дону Рыжкони на то, что 'до ночи ещё далеко, а спиртного взяли мало'. Кинули жребий кому идти и решили - Рыжкони сидит тут - закуску, рыжики-сыроежки собирает, а Лайон быстро до ближайшего села метнётся, да парой фляжек затарится. Скинув с себя маскарад, граф быстро спустился с отлога и пошёл в направлении деревни. Холодный ветер его почему-то не удивил, как и резкая смена привычной травы на довольно непривычные в здешних местах декабрьские сугробы. С неба падал мелкий снежок. Настроение у де Шабана было питейное, и деревню было уже хорошо видно в серой матовой дымке сырого зимнего воздуха. Конечно, на такой холодной сырости: выпить хотелось как с горя, но только не с кем, негде, не чего и не на что. Зашёл Лайон за ворота и погляделся по сторонам - а сам всё про себя думает: 'Хоть бы какой леший меня в гости позвал. Ведь, как назло, деревня знакомая, а кто тут, где живёт - не помню'. Не успел он одуматься от своих мыслей, как вдруг перед ним вырос его давний друг Марк. (Что за Марк? Какой Марк?). Стоит, хохочет своим густым басом. Ростом он был высокий, в плечах - косая сажень, волосом черён, а глаза такие большие с орлиным взором. Короче, крещёному человеку смотреть в них не приятно. И говорит Марк Лайону: - Чего же это ты, друг мой разлюбезный, задумался? - Как мне не думать? - отвечает де Шабан, - Денег нет, ребят полон дом, все жрать просят. Зима идёт, ни обуть, ни одеть. Да хоть бы с горя выпить где... Усмехнулся Марк и говорит: - Не горюй. Хочешь, пойдём к куму в гости? Он у меня, страсть, какой богатый. Если хочешь, он в вине может тебя прямо и выкупать. Подумал, подумал Лайон, махнул рукой, да и дал своё согласие. Марк руку друга взял в свою и говорит: - Закрой глаза, да поплотнее. И, чур, не подглядывать! Де Шабан закрыл глаза и тут же почувствовал, что Марк их будто чем-то ослепил, а потом вдруг - хотя, может и почудилось - но только не пошли они, а будто по воздуху полетели, слишком уж легко ноги передвигались. Долго ли, коротко ли они так шагали, но вдруг де Шабан почувствовал у себя под ногами твёрдую почву (Землю-матушку!). Открыл глаза, смотрит. Стоит перед ними изба из толстых брёвен, но больше всего похожа он была на трактирный балаган. А кругом лес дремучий-предремучий, смотришь в него, и тебе кажется, что в этом лесу ночь застоялась, и дубы-колдуны, как будто, шепчутся. Зашли они в избу. Из стены в стену широкие лавки, в углу - стол. На одной из лавок лежит мужчина ещё выше Марка и в плечах шире, огромный рот, а изо рта торчат белые крупные зубы. Бородатый, бровастый, а глаза... больно уж жутко было смотреть в них. На самом - домотканая пестрядинная рубаха только пробор пуговичный какой-то не такой, на ногах - лапти, будто коробы для рубах - не понять, какой правый, какой левый - квадратные! Соскочил со скамейки, со смехом давай обниматься, приветствовать: - Кум! Ты ли? Ай, молодца! Сам пришёл, да и товарища приволок! И вышел за дверь, да как свистнет, так что у де Шабана от свиста этого и уши оглохли, и коленки подогнулись. Вернулся хозяин, несёт три четверти в кубышке, разную закуску. Глядь: посуда вся берестяная, да так хорошо сделана, просто загляденье. Засмотрелся де Шабан на изящную кружечку, а хозяин смекнул, что Лайону кружечка понравилась, и говорит: - Вот, как домой пойдёшь - в подарок от меня, для памяти, эту кружечку прихвати. Выпить захочешь, меня помяни, и она наполнится этим зельем. А ты, Лайон, пей, да не робей, не бойся, тебя твой товарищ ещё не продал. Хорошим ты ему помощником будешь. Дай только ему согласие. И с этими словами, улыбнулся хозяин неведомый и положил графу на плечо свою руку. Еле выдержал веса руки де Шабан, только сильно прижало к столу от его руки. Тут-то Лайон и стал думать, у кого это он в гостях оказался, на ночь глядя. А Марк (опять этот Марк) Взялся жаловаться-прикалываться про какого-то местного мужика, который, размышляя, как хлеба добыть, надумал колдовству учится и с нечистыми дружбы водить. Карьера шла своим чередом, да пришло время колдуну сына женить. Карты разложил, к звёздам за советом съездил, даже Лукомору письмо писал про Восточный гороскоп. Сопоставил данные, решился и пошёл сватать за сына опившуюся девку, что возит у чертей воду с прочими пьяницами. Дело сделали, по рукам ударили, начали пиво варить. Нечистые завели свата и жениха в богатые хоромы Горного короля свадьбу играть и разослали позыватых (звать гостей на пир, на веселье). Со всех сторон наехало видимо-невидимо бесов разномастных; собрались и начали пить, есть, веселиться. Сват колдун с самим Сатаной впереди сидит. Вот начали молодые дары дарить. Сатана много на отдарье положил казны и говорит свату: 'Ну, сватушка! Подарил я молодого деньгами, подарю и слугою. Вишь, один мужик продал нам своего сына и расписку на том дал; коли хочешь, кум,- я тебе с сыном подарю эту расписку'. Кум, понятное дело, бил ему челом, а Сатана созвал всех чертей и спрашивает: 'А что, подельнички, у кого расписка?' Указали на одного чёрта лысого, а тот, знай себе, запирается, не хочет отдавать документа. Сатана приказал его раздеть и бить за утайку железными прутьями. Как ни били, как ни колотили его - не могли ничего сделать, оргазмирует и на своём стоит: 'Не брал и всё'. Сатана и крикнул: 'Тащите-ка его на кумову кровать!' Чёрт так напугался, что сейчас же достал расписку и отдал Сатане, а Сатана - куму своему, колдуну. Вот колдун, на правах свата, и спрашивает Сатану: 'Какая это у вас кумова кровать, что даже чёрт её боится?' Ухмыльнулся тут Верховный и отвечает: 'Да как тебе сказать, кум, вообще-то про неё вам людям знать-то не положено. Но, для тебя, пожалуй, скажу; только ты никому не сказывай! Кровать эта сделана для нас, чертей, и для наших сродников, сватов, кумовьёв; она вся огненная, на колесах и кругом вертится'. Как тут колдун убоялся! Как вскочил с места и ноги в руки и давай бежать. А Сатана смеётся, да вслед ему говорит: 'Куда, кум, торопишься? Посиди, побеседуй с нами. От нас-то всё равно не уйдешь - притащим, как миленького!' Все засмеялись, и полилось вино рекой, а яства - переменами блюд! Долго ли, коротко ли они пировали, но стал де Шабан просить Марка о том, чтобы домой отправляться, а тот - ни в какую. Сидит Лайон, байки-побасёнки слушает, а сам думает, как бы от этих нехристей избавиться. Начал про себя молитвы читать, а Марка стал уговаривать: - Крещёный ты челочек или нет? Христом-Богом прошу тебя: отправь меня домой. Рассердился тут Марк за такие молитвы, а кум его со злобой на де Шабана взглянул, да и приказал Марку отправить гостя со всеми почестями, да ко всем чертям - а то, как бы чего не вышло. Дал одеться. Провожать пошёл. Вывел их за дверь. Марк заставил снова закрыть глаза. А когда Лайон открыл, оказалось, снова стоит он на том же месте в отлоге и заря рассветная занимается. Осмотрелся де Шабан и пошёл наверх холма к верстовому столбу. Поднялся, смотрит - Рыжкони нету, да и столб не тот - XIX, только надпись: 'Heus tu, non bene qui manum rapacem mandato mihi contines ab horto, iam primum stator hie libidinosus alternis et eundo et exeundo porta te faciet patentiorem. accedent duo, qui latus tuentur, pulchre pensilibus peculiati '. И то не та. Дон Рыжкони, как и было условлено, пока ещё можно было видеть тропу, пошёл за рыжиками. Правда, сначала азимуты посчитал, потом заложил воображаемую дугу маршрута. Ну, и пошёл-себе. Правда, ушёл далеко, на Потаповы лужки - так это место у местных крестьянок называлось. Смотрит, крестьянин - дядька дородный такой, но одет нескладно. Видно, из другой деревни - Паламо-Палтус, вроде. Встретились, посидели на брёвнышке. Рассказал дон Рыжкони про их с де Шабаном затею с инквизиторами. Посмеялся крестьянин и говорит: - Пойдём, господин, со мной, я тебе такое место покажу - вам с графом столько гриба ни за что не съесть. - Ну, - обрадовался В-тапках-на-подушку, - пошли! А в лесу всё ещё светло - вечер светлый был. - Расскажи-ка мне, братец, про вашу нечистую силу здешнюю, - говорит Рыжкони, - А то пейзаны из Селёдки, графу нашему уже плешь проели, чтобы он с их безобразиями разобрался. Усмехнулся мужичок, бороду почесал и ответил: - Ну, слушай. В одном лесу глухое озеро было. В озере водяной жил, а в лесу - леший, и жили они дружно, с уговором друг друга не трогать. Леший выходил к озеру с водяным разговоры разговаривать. Вдруг лиха беда попутала: раз вышел из лесу медведь и давай из озера воду пить. Сом увидал да в рыло ему и вцепился. Медведь вытащил сома на берег, загрыз его, но и сам помер. С той поры леший раздружился с водяным и перевёл лес выше в гору, а озеро в степи осталось. - Да, ну! - засмеялся Рыжкони. - Вот тебе и 'да, ну', - ответил его спутник, - И заметь ещё вот что. Ни леший, ни водяной к твоему графу за помощью не обращалися - потому, как третий в энтих делах - всегда лишний! - Эт-ты к чему сейчас? - спросил В-тапках-на-подушку. - Так ведь к тому, что поздно уже, - говорит дону спутник, - домой пора, я тебя до Селёдки доведу, а дальше ты уж сам. Ну, и пошли. Он идёт впереди, а Рыжкони сзади. Шёл-шёл по тропинке, особо не смотрел, куда она ведёт. Ещё подумал: 'Куда он меня по такой тропинке тащит, мы же вроде бы не по той за рыжиками ходили'. Тут крестьянин оглянулся, расхохотался и потерялся, будто не было его. Рыжкони осмотрелся кругом - ночь, он один, по колени в воде. Только дом на самом берегу и вроде бы свет в нём виден - дом вроде старосты Селёдкинского. Вышел дон Рыжкони на берег, да кругом мыс обошёл, пришёл к дому. Смотрит на столб - Х. На надпись: 'Hie tibi, qui rostro crescentia lilia mersit, caeditur e tepida victima porcus hara: ne tamen exanimum facias pecus omne, Priape, horti sit, facias, ianua clausa tui '. - Так, столб наш, - сказал сам себе Рыжкони и приоткрыл дверь. На просторной веранде сидели женщины - чинили сети. - Да что же ты, сер Даймонд, что с тобой? Мокрый весь снизу, да исцарапанный сверху? - Да, так, бабоньки, в лес за рыжиками-подосиновиками как вот ушёл, да и потерялся, - попытался перевести всё в шутку Рыжкони, - Зато вот (он поставил на середину открытой комнаты корзину) полная корзина грибов - один к одному. Давайте поджарим на масле и по первой зорьке!.. Улыбки быстро сошли с женских лиц. Они смотрели в корзину, не скрывая своего удивления: - Ты посмотри-ка сам, каких ты нам рыжиков-то принёс. - Каких? - Даймонд посмотрел вниз и тоже обомлел - В корзине лежали крупные котяки конского навоза. Когда де Шабан вернулся, устрашающая инквизиторов беседа старосты со своим другом всё ещё продолжалась.... Судя по широко раскрытым от ужаса глазам дознавателей, рассказы были один другого страшней! Староста, не обращая внимание на гостя, продолжал: - Дед, значит, у братьев СтиллерФицПатриков, гадал на Крещенье. Вытащил за город, вынес шкуру телячью, сел и очертился ухватом. А хвоста-то не очертил. И как леший-то это заприметил, так его хвать за этот хвост и утащил до самого леса. Прямо скрозь малины кусты, вишню сломали, забор - напрочь! Поехали искать его родные, нашли около леса уже чуть ли не замерзающего. Привезли его обратно, пока ещё он остался жив-здоров. - А у нас, - перебил его соседский староста, - Я ещё молодой был, у охотников примета была, где дичь бить. А тогда леший наш с лешим, что хозяйничает за речкой у Телок-горы в карты играли и всё на дичь. И было такое поверье, что, мол, как за рекой дичь появится, - значит, выиграл в карты заречный лешак, а если в нашем лесу дичь появится,- значит, в эту зиму наш банк сорвал! А потом нам Изька Шишман, язви его, рассказал, что всё это зависело не от выигрыша, а от питания ягод. Когда у нас появлялась (дичь) - значит, было много вересовых ягод, а не было за рекой на березе шишки. И вот птица вся переключалась на суходолы. А когда, значит, шишки много березовой (птица больше любит березовую шишку, чем вересовую ягоду), переселялась туда. Лиственный лес, значит,- он считается как чернолесье. А вот сосняк, ельник - он краснолесье. Он круглый год в своём одеванье... Увидев маркграфа, один из инквизиторов радостно поднялся и заголосил: - Граф! Наконец-то! Надеюсь, вы не просто приехали за нами, но и захватили повозку для бедных братьев в красных плащах? - Да, ну, вас, ей Богу, тоже мне, - оборвал разговор и восставшего инквизитора, и двух старожилов де Шабан и, не раздеваясь, лёг спать прямо на скамью. Вот так два находчивых рыцаря обманули трёх глупых ивдессцев. АРХИМЕДЧИК Беатрисса и сама не ожидала, что сможет вполне сносно руководить провинцией в отсутствии графа Лайона. Даже визит проверочной комиссии из Ивдессы оказался не более чем досадной тратой времени. После отъезда отца Аркадиуса на островах стало тише и спокойней, а отсутствие новостей от Лайона де Шабана с лихвой покрывалось рассказами Максимена о боевом пути их славной бригады (конечно, подвиги Лайона, само собой, были завышены:-). Была, правда, одна неприятная личность - раввин Шишман, который намедни выставил её двух старцев-мудрецов неотесанными незнайками. И на глазах у всех, обозвав последних 'мудраками', воскресил мышь, которую располовинило мышеловкой. Особенно нагло раввин себя вёл в последнее время в вопросах медицины, культуры, искусства, арифметики и прочая, прочая, прочая. Куда ни ткни - Изя Шишман всё знал! Он знал все травы, тайные и чудные свойства камней, составы разные из любого рецепта приготовлял. Принёс к столу странный фрукт - Ардыню (на половину дыню, на половину арбуз!) Долго мудрые старцы (её мудраки) пытались объяснить секрет этого фокуса, но ничего найти не смогли. Изя же смеялся над ними и утверждал, что ему (раввину Шишману!!!) удалось произвести живую воду такого свойства, что он, Изя, 'и совсем мёртвого человека живым и молодым сделает'. И вот ведь какая наглость! Теперь практически ежедневно с утра пораньше - часов в двенадцать - этот раввин приперался ко двору, выставлял свои склянки и в ожидании возвращения графа, писал ходатайства о присвоении ему, раввину Израилу Шишману, учёной степени Доктора Наук и звания Метра! Постоянно требовал себе 'добровольца' (и при этом косился на двух Беатриссовых мудраков). Конечно, Беатрисса терпеливо слушала этого вздорного человека со всей серьёзностью и старанием. Даже посмотрела в склянку с пресловутой 'Живой водой'. А потом поняла - должно быть, не своею силою произвёл! Заключил-таки Пакт с дьяволом! Связаться с отцом Аркадиусом не представлялось возможным, и она сказала, что ради движений науки необходимо назначить испытания. Шишман воспрял духом и снова стал говорить о каком-то загадочном 'добровольце'. Вот только пробы-то такой никто отведать не хотел. Даже друг Максимен, вроде бы завзятый сторонник науки и эксперимента и тот отказался. - А делов-то было - всего ничего! - причитал раввин перед строем ополченцев, - Три дня на том свете и обратно! Ну, как бы в командировку съездили! - Ведь тут и мороки никакой, - убеждал архимедчик перепуганных фермеров, - Мне надо будет сперва человека живого убить, потом разрубить на части (!!!), потом зарыть в землю и три дня поливать микстурой до полного выздоровления! А? Но ведь, поневоле задумаешься: 'Ну, разрубить-то он разрубит, а сложить, да жизнь дать - сумеет ли?' Уж сколько он там ни обещал серебра и золота, даже из бедных и пропойц - никто не решился. Все боялись. Только вот думал Израил Моисеич, думал и очень грустен стал, не ест, не пьёт, не спит. - Что ж это такое, - говорит, - я воду такую чудесную произвёл, а всяк ею попользоваться боится. Я ж им, дуракам, покажу, что тут бояться нечего. И призвал он к себе своего слугу верного, голема, и говорит: - Слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи ты мне важную службу. Я тебя награжу по заслуге твоей и полную вольную отпишу. Возьми ты вот мой тесак, и пойдём со мной в зелёный сад. Разрежь ты меня тесаком, сперва вдоль, а потом поперёк. Положи ты меня на землю, зарой навозом и поливай вот из этой скляночки три дня и три ночи кряду, а на четвёртый день откопай меня: увидишь, что будет. Да смотри, никому об этом ничего знать не давай! Пошли они в сад. Голем всё сделал, как ему было велено, и затаился. Вот проходит день, проходит другой. Раб поливает тело разрубленное 'Живой водой'. Вот наступает и третий день, воды уж немного осталось, а он всё поливает. Только вдруг, ни с того, ни с сего, срочно понадобился принцессе Беатриссе раввин Шишман. Вызвала она камердинера и говорит: - Позвать ко мне Шишмана! У графа собака окочурилась, пускай своей водой её омоет, а мы поглядим - как она резвым щенком на графскую охоту побежит! Ищут, бегают, ездят, спрашивают, где Шишман? - дескать, принцесса зовёт. Никто не знает, где он. Приезжает за ним прямо в дом его старцы от принцессы. Спрашивает, где Изька, чёрт? - Никто не знает. Големы молчат, других слуг у него нет в дома. Жена была, да к маме уехала. Что делать? - Позовите, - говорит старик, - ко мне голема его самого любимого: он должен знать. Позвали. - Где хозяин твой? - грозно спрашивает старец - Говори, а не то сию минуту свёрток изо рта вытащу и голову тебе разнесу! Голем затрясся, заметался, как объяснить - не знает. Тут приехала и сама Беатрисса с эскортом и дохлой собакой. Повёл голем всех в сад, раскопал навоз. Глядят: тело Шишманово лежит, не живое - не мёртвое и ран не видно. Он раскинул руки, как сонный, но вроде не дышит, хоть румянец на лице вроде присутствует. - Вот, госпожа, доигрался наш Изька, - сообщил, качая головой, один из старцев и перекрестил импровизированную могилу, - Абсолютно дал дуба! - Точно, но дело нечистое! Смотрите, как упырь нетлен, между миров душа его мается, - сказал гневно второй старец и велел вбить в Шишмана осиновый кол, а после снова закопать тело в землю. ЫЫЛЬЗЛЕНДСКИЙ ИНКВИЗИТОР В вечернее ли или другое, какое время суток, но ступил отец Аркадиус ногами своими праведными на твёрдую землю материка в порту у маяка при монастыре Святого Цузи. Там он забрал у братьев дежурную кобылу и отправился дальше уже посуху. Случилось той же дорогой, но в противоположную сторону проезжать с лечения на водах и мажордому Его Императорского двора, господину Аскалону в сопровождении духовника Его Высочества - Евгела Еленадела. Встретился Аскалон со священником, ехавшим верхом на лошади и крайне удивился - у того на груди висела сумка, а за плечами был арбалет. Мажордом, остановив его, в изумлении спросил: - Кто ты и куда едешь? Священник же, не зная, кто это перед ним, ответил запросто, что он поп из Ыыльзленда и едет в посёлок городского типа к своему духовнику Беренгару с запасными святыми дарами для приобщения ими больных и страждущих. Благочестивый мажордом, привставши и, с благоговением воздав поклонение святым тайнам, спросил его снова: - На что же ты, святой отец, взял с собой арбалет? - Здесь не очень спокойно, барин, - отвечал Аркадиус, - и иногда нападают злые люди на проезжих, убивают и грабят. - Ну, а если ты кого из них застрелишь, - спросил Евгел Еленадел, - так ведь не будешь ты тогда священником? - Это правда, барин; - смиренно ответил отец Ыыльзлендский, - но, если же меня убьют, я тоже не буду священником... да и человеком, пожалуй, не останусь; а живой, куда-нибудь да сгожусь. Такой ответ весьма полюбился его сиятельству и их священству; сеньор Аскалон похвалил святого отца за решимость сию, а духовник принца крови записал имя находчивого священника в записную книжицу и пожелал, 'дабы отче никогда бы не повстречался с разбойниками и жил, оставаясь в лоне Матери-церкви'. На самом деле, как выяснилось, отцу Аркадиусу пришла депеша с просьбой - срочно заменить не вовремя умершего мирового судью аббата Люксена в местечке недалеко от Мариданиловска. Прибыв на место уже затемно, он застал лишь старенького письмоводителя, который ждал временного управителя ограниченной ответственности над территорией. Письмоводитель, его звали Аккиндин, был сухопарым и согбенным под тяжестью собственных плеч стариком. Руки его слегка сотрясались, а глаза имели неповторимый подслеповатый прищур, который обыкновенно и зарабатывают к своему пенсиону люди пера и бумаги. - Ну-с, любезный, - обратился отец Аркадиус, входя в помещение управы, - Что у нас тут за дела? - Так ведь, нету у меня никаких дел, - ответил старичок, приподнимаясь из-за стола, - и надеюсь, что и не будет. - А книги, которые тебе для ведения дел были присланы? - спросил Аркадиус, - Где они? - Все целехоньки, вот в шкапе лежат; извольте сами, сударь, посмотреть! Никому не то что единой странички испачкать, но за годы своей службы и раскрыть ценные фолианты ни разу не дал! С этими словами старичок подошёл к шкафу и открыл одну из дверей. - Вот извольте посмотреть и принять - всё в целости и сохранности, как при дедушке нонешнего ампиратора! - Да как же ты тут управляешь? - спросил, совершенно не ожидавший такого поворота событий, отец Аркадиус, - Ведь бывают же здесь ссоры, претензии? - Бывают-то, бывают, да я миром сужу их, - ответил письмоводитель, закрыл двери шкафа и заковылял на своё место. - Миром? Расскажи, - попросил Аркадиус, раздеваясь. Чаша аббатского гнева быстро наполнялась... - А вот как, - сказал, устроившись поудобнее, старичок, - Придёт ко мне кто-нибудь, жалуется, что чужая корова съела овес для фуража на пастбище у него. Призываю хозяина коровы, спрашиваю: 'Съела твоя скотина его овес?' Сначала тот станет запираться; а я закричу: 'Врёшь! Если не сознаешься, я тебя в тюрьму посажу!' (Тюрьма у нас тоже есть.) А сзади у меня и сторожа стоят, чтоб взять его; они будто и приготовятся вести его, и подойдут к нему поближе. Он бухнется мне в ноги и сознается. 'Ну, - говорю, - так заплати ж ты ему неустойку, сколько он запросит, да кланяйся ему в ноги, да проси прощенья'. А второму скажу: 'А ты, брат, тоже - уж не проси с него много, а по-братски раздели грех пополам'. Тот подумает-подумает, видит, что административная единица так к нему ласково обращается, и вместо пяти четвериков, махнет рукой и скажет: 'Ну, Бог с тобой! Давай два с половиной четверика'. Вот и уйдут, и помирятся. - Так, на кой пёс меня сюда пригласили? - не переставая удивляться, сурово спросил отец Аркадиус. - А для казённой надобности, - ответил сухопарый старичок и протянул Аркадиусу папку с делом о том, как поссорились два генерала. Аркадиус с интересом взял единственное имеющееся в конторе дело и углубился в его изучение. Из дела следовало, что капитан кавалерии Чальз Кеннингем Бойкот (первый фигурант), типичный армейский дворянин, твёрдый в своих правилах, внушенных ему в семье и решительный в своих поступках, имеющий особое видение перспективы в духе армейской субкультуры, с её узкой сухой моралью и абсолютным здравым смыслом, выйдя в отставку, взял место управляющего в имениях графа Ирна на Юго-Западе Гуин. Судя по всему, то, что он знал о сельской жизни, внушало ему некоторое пренебрежение и к крестьянам, и к фермерам, и к арендаторам земель (впрочем, особой разницы Чальз Бойкот в этих названиях не видел). Прибыв в имение и поселившись в старинном замке семьи Ирн, Бойкот сразу же доказал арендаторам своего хозяина (кстати, и окрестным поселянам тоже), что он дворянин, капитан королевской армии и 'настоящий человек'. - Я им не граф, - сообщил он с крыльца старому управделами, - Я церемониться не буду! Они должны сразу понять, что находятся в твёрдых руках кавалериста! Никаких отсрочек, займов и послаблений! Всё, что закон предоставляет требовать, должно быть взыскано неукоснительно, более того - безотлагательно! А между тем в местном помещике рода Гуин крестьяне видели образ своего природного господина, который должен заботиться о населении и помогать крестьянам в трудные дни. Законов никто, само собой, не читал, даже управделами, не говоря уже о далёком графе, который знал о жизни своего имения только через сумму арендной платы, которая сократилась до состояния недостаточной, чтобы по-графски жить в Столице. Люди жили по старине, по обычаю, связанному с изменчивой обстановкой местной жизни. Всему этому Чальз Кеннингем Бойкот, которого местное население заочно уже прозвало Карлушей, решил положить конец. Но, что делать, как только он углубился в амбарные книги, тут же заявились Молодые (после венчания на поклон) и принесли специальный каравай с налепленными на нём фигурками из сусального золота. А шельмецы арендаторы, которые посчитали своим старинным долгом представить Карлуше не только первый сноп жатвы и первинки своих овощей и фруктов, но и проследить за тем, как новый хозяин самолично управится с молотьбой или закруткой для банок, рассказали всей округе, что 'новый лендлорд олух Царя Небесного'! А что началось последующим вечером, когда поселяне собрались на широкой поляне у ворот замка для песен и танцев в праздничный день свадьбы, который только начинал целую череду праздников, связанных со сбором урожая! Бойкот рассудил это всё просто - гуляние не по уставу, значит, запрещено. Арендатор-молодожён, согласно традиции, просит отсрочки арендной платы, соседний крестьянин (тесть), опять же по традиции, нахально приходит просить семян на посев (на хорошее потомство), а многочисленные родственники и гости давешней свадьбы находят вполне естественным собирать валежник в графском лесу или даже срубить там дерево (для 'милого шалаша') - но по какому праву? Чальз решил эти проблемы по-кавалеристски молниеносно. Отныне всё это запрещено! Кавалергардский разъезд - у замка, сторожа - в лесу, а преступившие закон - в суде и штрафуются по закону. Немудрено, что Бойкота в округе сначала испугались ('ненормальный какой-то!') и в итоге - возненавидели ('не наш человек!'). Но сама война началась, когда неукоснительный капитан объявил, что отныне земля будет сдаваться в аренду на новых условиях, которые будут точно перечислены в Контр-Акте, и, прежде всего, по более высокой цене. При этом, - как понял отец Аркадиус, - Фигуранта не смущало, что качество семян и средства обработки были далеко не те, что в центральных областях, да и сама земля здесь была не в пример хуже - каменистые предгорья, селевые пустоши и солончаки. Однако, уезжая, Чальз дал понять графу Ирну, что если именье оценивается в определённую сумму и обложено такой-то суммой налога, значит, оно должно приносить и соответственную сумму дохода. А доход, это как раз то, что остаётся после выплаты налогов государству, зарплат управляющему и обслуживающему персоналу, а так же траты денег на еду и собственное (графино) содержание. И вот потянулись отчаянные жалобы арендаторов на имя графа Ирна, к ним присоединился поток служебных записок Лиги церковных приходов, священники, члены которой (в виду повальной неграмотности крестьян) под диктовку писали жалобные письма. Докладные записки также отправили и соседские управделами с просьбой оправдать на деле то доверие, которым они пользовались среди крестьян и арендаторов в здешних сёлах. Бойкот и Ирн получили от Лиги решительное требование отменить новые условия сдачи земель в аренду - ибо по округи стали распространятся всевозможные слухи о глобализации (то есть унификации всех земельных законов в один общеимперский (без учёта качества земель и разницы традиций!)). Но Ирн полагался на стойкость и храбрость капитана Бойкота, а капитан заявил, что он не отступится от своих мероприятий, несмотря ни на что. Тогда ему была объявлена 'Странная война', точнее, осада. Это произошло ещё в прошлом календарном году. Сначала Бойкот думал взять своих врагов куражом и неустрашимостью: Он делал еженедельный выезд по деревням, сопровождаемый собственной стражей в парадной форме и с вымпелами, но после двух попыток вынужден был отказаться от этого - Стоило ему показаться в одной из деревень, тут же священники звонили в колокол, и всё население, включая женщин и детей, собиралось на площади. Прямо из неорганизованной толпы капитана Карлушу осыпали самой отборной бранью, в его эскорт летели комья грязи, камни и палки! После этого Бойкот решил побеждать выдержкой. Но его хладнокровие только ещё больше бесило волновавшуюся вокруг него крестьянскую толпу, которая отказывалась давать ему проезд, грозила сбросить его с лошади и растерзать. В ответ на это Бойкот, объявил, что он боевой офицер и будет вынужден применить против бунтарей настоящее оружие. Когда же в ответ поднялся рёв ярости, и он приказал выстрелить из пушки, которую разместил над воротами замка. Ему пришлось, пользуясь минутным замешательством, срочно укрыться за тяжёлыми дверьми ворот замка. Как только Бойкот запёрся в замке, в дело вмешался епископ Адемар Шабанский . Но даже ему, с его опытом дипломатии не удалось придти к консенсусу с упрямым кавалеристом, - он не соглашался ни на сдачу, ни на бездействие. Мало того, что никто не смел показаться в качестве нового арендатора, так ещё и сам Бойкот, решив подразнить соседей, объявил о намерении нанять рабочих в других областях. Понятно, что никто из местных жителей не стал бы являться и предлагать свои услуги. Сколько ни писал он в разные бюро и агентства, благодаря лиге церковных приходов, ответа не получил. Наконец, когда обнаружилось, что вся почта перехватывалась, ему всё-таки удалось выписать новых рабочих, но их пребывание в имении встретило ряд непреодолимых затруднений. То пропадал куда-то транспорт, то не доставлялась провизия, то задерживалась выплата денег. Кроме того, новые работники не смели и носа высунуть или появиться в какой-нибудь деревне. Потом стало сложно выходить на работу далеко от замка, условия жизни трудно было выдержать, и партия за партией увольнялись и брали расчёт. Вся прислуга также покинула замок, и одно время Бойкот находился в совершенном одиночестве во всём имении, и ему только оставалось в бессильной злобе наблюдать из окна, как во дворе поселяне с хохотом и гиканьем сжигали или вешали на виселице его соломенную фигуру. В конце концов, положение сделалось настолько угрожающим, что пришлось просить о присылке милитов для охраны тех немногочисленных рабочих, которые просто не соглашались прибыть на работу по сбору урожая, который к вящему удовольствию упрямого капитана уже подходил к концу. 'Странная осада' продолжалась несколько месяцев, и Бойкот (хоть и не с честью, но) выдержал её! - Целый год благодаря своему исключительному упрямству и самолюбованию. - Но ровно по завершению отчёта и сведения баланса он тотчас бросил всё и выехал из Гуин. Не солоно хлебавши, Бойкот прибыл к графу Ирну. Далее, как бы сказал дон Рыжкони, 'конфликт был разыгран, как по нотам'. Один другому что-то сказал - слово за слово - пошли вздоры; обращение в суд. Дело затянулось и кончиться не может до сих пор; оба платят поровну, дело - ни в ту, ни в другую сторону и не клонится. Приказные и пишут, и мажут, и только деньги обирают. Слухи дошли уже до самого Императора. Он и откомандировал эту пару сюда - здесь, мол, подкупать будет некого. - Аркадиус тяжело вздохнул, закрыл папку с 'Делом' и задул свечу. Утром отец Аркадиус спустился в присутствие и стал допытывать старика Аккиндина о своей роли в этом, мягко говоря, запутанном деле. - А вы у меня, заместо отца инквизитора поработаете, - хихикнул старый письмоводитель. Отец Аркадиус радости письмоводителя не внял, но взял себя в руки и сел. - Вот какое у меня дело, - попытался всё также спокойно донести до своего собеседника важную информацию отец Аркадиус, - Понимаете... Мне, дядюшка, ведь некогда! У меня в Ыыльзленде делов хватает! Во как... (для вящей убедительности Аркадиус провёл большим пальцем у самого горла и кивнул). - Ась? - спросил сердобольный Аккиндин и поднёс сложенный в трубочку лист бумаги к своему уху. - Во сколько же ты времени берешься всё уладить и рассудить? - проорал отец Аркадиус в ухо письмоводителю, - Занят я! Хлопот полон рот, и перекусить некогда! - Да, что ж вы на меня орёте-то, - отшатнулся старичёк, - Во сколько прикажете, ваше преосвященство, во столько и уладим-с. - Месяца довольно тебе? - спросил с надеждой на скорое решение проблемы Аркадиус, вспоминая, как дела о наследстве Лайона тянулись более полугода, - У меня там молодой граф, сущий ребёнок! Один и без покаяния... Мальчишка... - Нет, это будет неудобно, - отмахнулся старик, - Куда мне с ними тут месяц торчать? Один - самодур, другой - сам дурак. Ну и что, что граф! Позвольте уж поскорее, чтобы и тут их кто-нибудь не замутил. - Так как же? - приятно удивился таким подвижкам в сроках Аркадиус, - Неужели, всё сделаешь за ночь? - Нет! Какая дочь, старый я, чтобы с глупостями... - начал отговариваться старик, но осёкся, посчитал на пальцах, что-то смекнул, и вполне разумно ответил: - Да чтоб вам через неделю и назад быть. В три дня либо кончу, либо нет! - Ну, славно! - воскликнул Аркадиус и хлопнул ладонями по коленям, - Ну, и хорошо! Утром следующего дня Императорский указ о том, что Его Величество изволил откомандировать для суда отца инквизитора из Ыыльзленда, украсил стену приёмной. В указе говорилось, что святой отец 'имеет самые широкие полномочия' и что, как он положит, то непременно и будет исполнено. Фигуранты, прочтя это, испугались. Тут же прибыл нарочный с повесткой и сообщил, что инквизитор из Ыыльзленда желает увидеть прежде всего его сиятельство графа Ирна. Граф встал и на негнущихся ногах двинулся за нарочным в допросный кабинет. Его там ожидали. На столе лежали 'Дела', вытребованные из Столичного Верховного Суда и Сената. - Я целую ночь читал твоё дело, - заговорил отец Аркадиус, отрываясь от каких-то бумаг, - Оно совсем не правое. Выбирай одно из трёх: или тюрьма, или виселица... Граф Ирн побледнел, потом его бросило в жар, он вынул платок и, промокнув лоб, спросил: - Или? Аркадиус встал, внимательно посмотрел на графа, потом отвернулся к окну, посмотрел туда, потом сказал: - Или помириться с врагом своим. (Аркадиус повернулся лицом к лицу графа) Вы ведь не только заставили Чальза Бойкота войти в траты, но и рисковать своей жизнью. А честь? Кто теперь компенсирует потерю чести боевому офицеру? Так что вот вам сутки на размышление - Завтра же извольте мне принести или прошение, или записку, что вы выбрали: заключение под стражу или казнь. Ирн хотел было спросить, но инквизитор топнул ногой и закричал на него: - Ступай! Мне некогда тут с тобой... После обеда пред глазами Аркадиуса предстал капитан Бойкот. В кабинете Аркадиуса снова состоялся разговор тет-а-тет. С финальным предложением выбрать из трёх вариантов один: почётное самоубийство, разжалование в рядовые маршевой роты go-as-you-please или снижение претензий к графу Ирну с последующим примирением сторон. Всю ночь горели окна в двух, оборудованных под 'однозвёздочную' гостиницу, тюремных камерах. Всю ночь думали фигуранты: 'Чёрт с ним, лучше уж так помириться, чем совсем пропасть'. На утро их уверенность в правильности принятого решения стала возрастать. В их комнаты вошли специально-обученные люди и принялись выносить мебель, скатывать ковры, обнажая скромный тюремный интерьер. Прямо с утра, появился брат экзекутор с носильщиками - те внесли дыбу, переносную печь с орудиями пытки и... оба фигуранта, появившись в присутствии практически в одно время, подали прошения о прекращении судебного разбирательства с изъявлением желания примириться. На этой оптимистической ноте отец Аркадиус простился с ними, написал отчёт в Ла-Пьедад-Апацинган-де-Идальго князь-епископу Беренгару, обнял старого письмоводителя и с лёгким сердцем отправился в обратный путь. Не подозревая того, что бэтмен от Лайона де Шабана с депешей о внезапной проверке Белого Аббатства и островных приходов комиссией из Ивдессы опоздал на пол дня. ОСТРОВ О'КАРХУ (хроника десятая) XVI СИРВЕНТ, КОТОРЫЕ НАПИСАЛ МЛАДШИЙ ГРАФ ДЕ ШАБАН И, СВЕДЯ В CODEX, ПОСВЯТИЛ ИХ ЗАКОЛДОВАННОЙ ЛЕДИ ИЗ ЗАМКА О КАРХУ, ЧТО НАХОДИТСЯ В ПРЕДЕЛАХ СТАРОГО ГРАФСТВА. COLUMNA III. Де Шабан и дон Рыжкони тихо и мирно сидели на берегу. Несмотря на прекрасную погоду, красивейшие пейзажи и тёплый хороший день, господам было как-то не по себе. Напротив деревни в паре миль остановилась двухмачтовая ускиера, матросы спустили на воду шлюпку. По специальным сходням вниз на маленький кораблик спустилась смиренная фигура в дорожной сутане. Лодка отделилась от корабля и направилась к берегу. Взору удивлённого отца Аркадиуса, а это был именно он, предстали совершенно пасмурный маркграф Лайон и какой-то растрёпанный В-тапках-на-подушку. Когда шлюпка подошла к берегу, отец Аркадиус помахал рукой двум сидящим на берегу фигурам и спросил: - Что, господа, молчит золотая рыбка? - А, это вы, святой отец, - безрадостно и куда-то в океан сказал Даймонд, - Какими судьбами? - Ох, неисповедимы пути Господни, - ответил Аркадиус, выходя на песчаный берег острова О'Карху, - Со мной там такое приключилось! - Понятно, - не дослушал реплики Аркадиуса Лайон де Шабан, - Хорошо, что сразу же по получению письма, вы решили не задерживаться на большой земле. Отец Аркадиус удивился: - Какого письма? Я сделал все дела и сразу же белым лебедем - к вам. - Тогда понятно, - ответил Рыжкони, - А у нас тут накопились некоторые проблемы... Аркадиус потянулся, зевнул, крякнул и, ещё больше засияв, сказал: - Теперь я дарю вам новый девиз: Возрадуйтесь! - Но я хочу скорее покаяться, святой отец, - перебил его де Шабан. - Зачем громко каяться, граф, когда можно тихо грешить? - хохотнул Аркадиус и хлопнул де Шабана по плечу. - В каком смысле, - не понял Лайон. - Видите ли, мой друг, дьявол ведь, если разобраться, не завидует, не убивает, не крадёт, не прелюбодействует... - пространно сообщил вернувшийся аббат, - И вообще, мы с вами сейчас на охоте, а он - а в Аду. Кстати, Даймонд, не сочтите за труд, возьмите мой дорожный мешок. А что у вас? Позвольте, я угадаю. Совершили грех плоти? Несомненно, поскольку вы мужчина... Грех чревоугодия? Вот вы с кавалером и болеете - но Бог с ним, вам нужно поддерживать свой авторитет в нашей огромной общине! Что ещё? Грех гордыни? Ну, это само собой, вы ведь у нас - знатный сеньор! Одно само ваше положение, так сказать, обязывает, поэтому вы должны, идя к святому причастию, тихо и смиренно становиться на колени и целовать мой перстень, а я буду считать это покаянием и давать отпущение... По дороге домой отец Аркадиус не без ужаса узнал о приезде по его душу людей из Ивдессы. О том, какой проверке подвергли деловые бумаги, переписку и канцелярию Белого Аббатства. 'Значит, дело Бойкота - всего лишь предлог, чтобы в моём отсутствии провести внезапную проверку, - с горечью подумал отец Аркадиус, - Подонки! Жаль, что я так и не знаю, кто эта свистулька... Этот стукач, что наводит сюда людей в красных плащах'. Однако злоба накопилась, и её надо было на кого-нибудь выплеснуть... - Лайон, вы не умеете вести хозяйство! Если мы и далее будем подобным образом вести дела - мы пойдём по миру с котомкой! Вы раздарили подарков на золотой, а получили услуг на жалкий медяк! Держу пари, что вы сегодня уже принесли в жертву расточительству не менее пяти золотых! - Ну и что? - не понял де Шабан. - А то, что вчера, вы потратили - десять, позавчера - восемь. Три дни назад - пятнадцать! - распалялся отец Аркадиус. - Так ведь медяшками же... - встрял в разговор дон Рыжкони, также не понимая, почему вполне утешительная новость об успешно завершённой, да ещё и при твоём отсутствии, ревизии может вызвать необъективный приступ агрессивности и хамства по отношению к маркграфу. - Между прочим! - возопил Аркадиус, но в голову ничего не лезло, - Между прочим, без медяшки и милльён не получится! Отец Аркадиус остановился, сделал большие глаза и сурово посмотрел в сторону оторопевшего Лайона. Де Шабан покачал головой и процедил сквозь зубы: - Что это за провинциал! Вы просто мистер Скряга! - Не надо! - отмахнулся Аркадиус, - Эти визионерские штучки на меня не подействуют! Ваше расточительство подпитывает мою недоверчивость. Поэтому я решил более не тратить времени на охотников за тайнами, а строго придерживаться документальных источников! С этими словами Аркадиус стал что-то говорить о своих серьёзных намерениях пригласить в штат замка О'Карху молодого монаха с большой книгой, в которую будут заноситься все приходы и расходы в пределах юрисдикции архипелага. - Это, брат Аллеманиус, - сообщил на следующий день святой отец, - Он будет вести полную отчётность ваших издержек в этой домовой книге! В этой, не побоюсь этого слова, книге книг - книге Божьего суда! - Знаете, что, - вспылил де Шабан,- Вы мелочный и склочный мизантроп, верните мне того Аркадиуса, который жил здесь и аббатствовал по правую руку от меня и моего замка! А этот человеконенавистник, пускай убирается в свою Ла-пьедад-через-забор-ногу-задериху! - Неправда! - почти взревел Аркадиус, - Все знают, что я люблю человечество! - Что за дурак вам это сказал? - сыронизировал граф. - Вы, - безапелляционно ответил аббат. - Что? - опешил де Шабан,- Когда? - Недели ещё не прошло! - демонстративно тактично ответил Аркадиус. - Ну и любите себе на здоровье, всё человечество и сколько вам угодно, - высказался вослед самооскорблению де Шабан, - только не требуйте от него взаимности! - От кого? - не понял Аркадиус. - От человечества! Де Шабан вновь впал в меланхолию и, не выходя из этого состояния, написал: Columna XII Opus VII (Меланхолина): Уснул весь мир в согласьи и любви И лишь свеча тоскует у оконца. Ну, почему мы, как Луна и Солнце, Не можем сны объединить свои, Проснуться утром вместе и уйти, А вечером соединиться вновь? О, как порой изменчива любовь! - Metr, a vам не кажетsя, что преdисlовiе к nашему ромаnу неskолько zаtянулось? - серьёзно глядя на разбитого охотничье-лесничими приключениями Лайона де Шабана спросил Максимен. - А вы, что не любите длинных предисловий? - ответил вопросом на вопрос дон Рыжкони. - Нет, - по военному сухо ответил де Шабан. - Почему? - что касалось дона Даймонда, то он вообще проблемы не видел. - Еsть приmеtа, чем длиnnее преdиslовие, tем коrоче роmаn, - объяснил Максимен. Спустя пятнадцать минут по окончании разговора, всё самое главное (то есть, то, что касалось непосредственно де Шабана и леди Беатриссы) в виде записки на листе небольшого формата легло на стол зачарованной леди. - Ну, ведь суть романа не в количестве страниц... - изобразив девичью легкомысленность, сказала Беатрисса. - Просто в романе есть определённые герои, часть из которых занимается пустой тратой времени и в результате оказывается в дураках! - продолжила говорить Беатрисса. Отворилась дверь. Появился граф. Беатрисса кивнула вошедшему Лайону, который передал очередное своё произведение. Беатрисса приняла новый стих и повторила свою фразу. - ...в результате оказывается в дураках! Лайон не изменился в лице, и вообще ни одна чёрточка лица его никак не изменилась - он просто кивнул, сухо попрощался и ушёл. - Вы обидели его, - сказала Анна-Валерия. - Нет, Анхен. Просто я не желаю этой пылкой страсти... - Беатрисса снова изменилась и стала говорить уже как умудрённая матрона, - ... понимаешь, дитя моё, страсть быстро прогорит и погаснет, а вот равнодушие друг к другу может тлеть вечность - вот в чём секрет любовного постоянства! Особенно, у военных. - Любовь - это равнодушие? - удивилась Анна- Валерия. - Да. Так и есть. Взаимное равнодушие. Потому что, в противном случае, мы говорим о временных явлениях: это Любовь! (большой восклицательный знак), И это любовь? (большой вопросительный знак), любовь... (многоточие) и, наконец, была любовь (жирная отрицательная точка). - Но ведь... - А так мне абсолютно всё равно, храпит мой муж или нет - я ведь после выполнения супружеского долга тут же прогоню его на мужскую половину... - В общем и целом, если не слышать, как он храпит, если не видеть, как он одевается, если не говорить с ним о мелочах (с вашей, конечно, точки зрения), не знать его потным или грязным - то любовь будет вечной? - Конечно! Иначе ты из принцессы быстро превратишься в служанку... А любимая женщина и служанка - это слишком разные вещи. Неожиданно в комнату вошли... Нет, не вошли, а впорхнули несколько девушек. Это были пастушки, которые под стенами замка пасли новомодных в те поры гусей. По просьбе графа Лайона (ну, и конечно, за соответствующее вознаграждение) они пропели пасторальную мелодию о фавне и взяли под руки Беатриссу. Пока очарованная леди приходила в себя, две 'свободные от сопровождения' пастушки разбрасывали бутоны ландышей. В коридоре, прямо в горшках (варварское изобретение очередного друга графа, кажется маркиза де Папю) стояли цветы! Подаренные фон Шишбургером райские птички самой изысканной расцветки оперенья (совсем обнаглели - от стола не отгонишь) весело летали вокруг, наполняя щебетаньем залу, наполненную верными вассалами (нахлебники), наконец - шествие завершилось отбрасыванием тонких вуалей, заиграли китары, свирели и арфа. Граф де Шабан, разодетый во всё парадное (естественно при орденах, пажах и ординарцах), вышел вперёд. Снял шляпу и под общее 'Ах', обнял Беатриссу (схватил и сжал в своих объятьях!), а потом в полунаклоне подарил ей самый романтический поцелуй. - Ну, вот и славно! - заговорил, выйдя из-за трона (прятался он там что ли?), отец Аркадиус, - Вот и сладилось! Граф, Графиня, мы поздравляем вас! Будем считать это помолвкой... Беатрисса с силой вырвалась из объятий де Шабана и, едва сдерживая слёзы, кинулась в свою комнату. Columna XIII Opus VI (Похищенный поцелуй) Я поцелуй украдкой ваш сорвал, Ибо кто жаждет быть любимым, тот любим. Мне было весело и так приятно с ним, Пока он к вам назад не убежал. И вот я жду той сказочной поры, Когда его мне возвратите вы... - Вот ведь! - всплеснула руками Беатрисса, - Вчерашний инцидент уже отразился в стихах! Это с его стороны крайне неприлично и неосмотрительно. Да, действительно, граф застал меня врасплох! Но ничего... - Это было так красиво, так романтично... - перебила сеньору сияющая фрейлина Анна-Валерия, - Все эти цветы, райские птички, наконец - шествие в вуалях и такой романтический поцелуй! - Да, здесь я с тобой согласна, - жёстко констатировала Беатрисса. - Что вы ответите графу? - задала игривый тон фрейлина. - Пока не знаю... - Но он уверен, что вы будете отвечать... - еле сдерживая смешок, подыграла зачарованной недотроге Анна-Валерия. - А здесь я с ним согласна, - ответила Беатрисса, пристраиваясь возле косметического столика и разглядывая себя в зеркало, - отвечать действительно надо... и я отвечу, так же как и вы, мой дорогой граф - застану вас врасплох! ЧЕЛОБИТНО-ПОДМЁТНОЕ ПИСЬМО в Ла-Пьедад-Апацинган-де-Идальго князь-епископу Беренгару, архиепископу Юга Великому господину преосвященному бьют челом богомольцы твои, бедолажка мученик и страстотерпец немощный умертвивший плоть Малахия с товарищи из далёкого и проклятого места О'Карху (далее, ОК), жалоба, государь, нам, богомольцам твоим, того же монастыря, на аббата Аркадиуса, епископа ОК (далее ААЕОК). Докладываю до моих прежних писем, что он, ААЕОК наш (язви его), нашему монашескому житию не привычен абсолютнейше. Но вот наступила радость у нас и с превиликими празднованиями мы проводили ААЕОК, всем сердцем считая в искренних заблуждениях наших, что глаза наши более сего мучителя не увидят. Однако он вернулся. Всем ОК по возвращении сего гневливца мы молили хотя бы каких-нибудь послаблений нам. Вместо же этого - ААЕОК прибыл ещё более искушённым в наказаниях и третействе! А ведь обитель наша немалая: после мору пред их с графом (то же, кстати, птица ещё та!) нас сколько осталось - всех за это время расселили по отдалённым приходам (в иных местах только часовни при маяках и кроме чаек гадящих сверху никаких прихожан нету). Так что мы от него (ААЕОК), Каина Иродовича, чего и видим, так только снопы батогов, кандалы да замки. У нас, богомольцев твоих, от слёз очи мятутся, а за плечами кожи вертятся, и ночью не спится. И мы, богомольцы твои, тому дивимся, что ААЕОК, до сих пор у нас живёт, и инквизиторы его к рукам не прибрали! За то он теперь нашу братью в наветах и клевете подозревает и бить нас теперь горазд. Не лучше ли ему плыть от нас: на его место у нас много будет охочих великого смыслу. Ведь как только мы архимандрита избудем и доброго добудем, который горазд лежа вино да пиво пить, а к церкве бы пореже ходил и пас бы, богомольцев твоих, почаще на погреб посылал, учнём радеть, а ему, аббату, добра хотеть, а монастырю ОК прибыль чинить, вино в чарки наливать да старое пиво допивать, а молодое затирать, и иное станем на дрожжи наливать, да тогда и к церкви пойдём. Милостивый великий господин преосвященный князь-епископ Беренгар, пожалуй нас, богомольцев своих; вели, государь, аббата счесть в колодках да в цепях, и чтобы в утерях казне отчёт смог дать и подтвердить (желательно письменно), что наши виноваты, потому как ему, аббату, бесчестье немалое, а платить нам нечем: живём мы теперь небогато, а пажитку у себя имеем только кружку, ложку да плошку. А буде ему, аббату, впредь мы надобны не будем, и мы, богомольцы твои, ударим об угол плошку да покладём в мешок ложки, да возьмём в руки посошки, уйдём из монастыря ОК по дорожке в другие земли (не ОК), где вино да пиво найдём, тут и жить начнём, а ежели и там пиво и вино допьём, опять пойдём и поживём, а тут (в ОК) куда ни зайди - в житницах и в погребах и во всех монастырских службах - только до смерти. За какие же грехи великие, ты вернул нам аббата ААЕОК? Смилуйся и помилуй нас, реши вопросы наших жизней быстрее, да по делам его, аббата, накажи. Пожалуйста! Columna XIV Opus V (Эмелия - трагический танец) Я был избалован вниманьем светских дам, Но лето кончилось и вот теперь я сам Вдруг отдан Безразличию в приют, Но даже там, увы, меня не ждут. Что ж поделом! А может, по делам? - Ну, вот, дорогой графин, теперь-то вы запели по иному! - Беатриса не сдержалась и с каким-то особенным удовольствием вонзила шпильку в небольшую восковую статуэтку, изображающую графа Лайона . Анхен! Позвала она фрейлину и в косметической комнате появилась Анна-Валерия: - К вам отец Аркадиус с нижайшей просьбой об аудиенции. - Он от графа - это понятно, - скривилась Беатрисса, - но я его не приму! - Но ведь это же не какой-нибудь рыцарь, вроде дона Рыжкони, а священник. - Кому священник, кому левит... - Левит? - не поняла Анна-Валерия. - Ну, он же ото Льва пришёл! Хотя по мне так и вовсе - поп! Анна-Валерия не знала, что ответить. - К тому же он наверняка уже разнюхал куда подевался его милый раввин, - продолжила свою мысль очарованная госпожа, - Скажи, что я сегодня никого не принимаю. Columna XV Opus IV (Мадригал) Ma donna, что сказать могу вам я? Три слова: Я, Люблю, Тебя. Вот более чем скромный мой поклон, Кто жаждет быть спасённым - тот спасён. Три дня длилась осада дверей очарованной леди, на четвёртый день, вняв здравому смыслу, леди Беатрисса отправилась на прогулку. В коридоре на походных раскладных нарах спал граф Лайон. Он тут же открыл глаза и вскочил. Беатрисса остолбенела от такой неожиданности, точнее она была готова к встрече с графом, просто не так быстро. Де Шабан вскочил, не выдержал и с силой прижал её к себе. Правда, тут же и отпрянул, не в силах выдержать боли. - Что это? - воскликнул он, осматривая себя. - Ну, что же вы, милый граф! Это моё парадное платье с каменьями, булавками и шипами! - Боже мой, сударыня, с какими шипами!?. - Разве вы видели розы без шипов? Так вот, как нет роз без шипов, так нет и женщины без шпилек, заколок и булавок. - Да, да, - согласился де Шабан и посмотрел на кровоточащие пальцы, и мелкие красные точки на своей белой рубахе - Просто мне показалось, что я обнял ежа. - Ну, вы же меня не предупредили о том, что желаете так близко пообщаться со мной этим вечером. - Но, сударыня! Во-первых, уже ночь, а, во-вторых, как ещё могут разговаривать мужчина и женщина на свидании в такое время!? - Ну, ничего страшного, мой граф. Мне кажется, что отец Аркадиус вполне сможет не только перевязать ваши любовные раны, но и охладить ваш пыл, а заодно и утешить! Так что, basta! basta! per pieta! Columna XVI Opus III (Стеснённый размер) Смеюсь сквозь слёзы - зыбок мой успех - Шипы у Розы больно ранят всех. Но чем больнее, тем полезней смех! Утро следующего дня донжон. В большой зале отец Аркадиус и Лайон де Шабан. Граф Лайон силится, чтобы не заснуть, аббат Аркадиус с горящими глазами размахивает руками и говорит, говорит, говорит: - В седьмой книге 'Республики' Платон приводит знаменитую аллегорию, - отец Аркадиус сделал паузу и осмотрел в пустой зал, - В которой просветлённые люди сравниваются с узниками тёмной пещеры. Я цитирую - когда кого-нибудь из них освобождают и ему приходится встать, оглядеться и идти к свету, вначале он не способен воспринять ту реальность, тень которой до сих пор видел. Вспомните, господа, как, используя фактически одни и те же слова, Святой Иоанн Креститель описывает это состояние - 'Тёмной ночью Души'! Душа наша до сих пор находится во Тьме - ибо ослеплена она Светом более ярким, нежели может она вынести. Вы понимаете? - Нет, - искренне признался граф. Отец Аркадиус раздвинул шторы и на панно одинокий зритель (граф Лайон) увидел примитивных негроев, не ведающих стыда в отношении одежды. 'Взгляните, - продолжал Аркадиус, тыча указательным пальцем десницы в рисунок, - Это иллюстрация манускрипта Плиния. Он показывает, как темнота язычества очерняет кожу их и делает её более тёмной, нежели даже и душу. Но мы донесём туда Истинную Веру. И не нужно быть столпом арифметики, чтобы представить себе, сколько столетий понадобиться, дабы очистить тело их от скверны изначального язычества богопротивления! Есть и другая сторона - слишком большая проницаемость Светом Божественным приводит к безумию, слишком же малая - к сверхобыденному рационализму. Но я уже довольно времени собираю мозаику из отрывков различных текстов, чтобы понять сам корень нашей Великой и, казалось бы, бесконечной войны! Судите сами, как наше сознание не может родиться без боли - так и наше внутреннее Я - только через уязвимость может возрастать к вершинам Божественного смысла! Отец Аркадиус взял нехитрое приспособление, напоминающее швабру, и повесил новый плакат - на нём не было практически ничего кроме надписи угольным грифелем: 'Я расшифровал корень войны'. - Эээ... - начал было Лайон, показывая святому отцу, что он водружает явно не тот плакат. - Нет-Нет! - прервал его Аркадиус, - этот плакат ещё не готов. Так сказать, симулякра! Угу, - успокоился маркграф и попытался найти более комфортное положение для тела - лекция Аркадиуса шла уже три часа. - Не секрет, господин граф, что чем более мы имеем фактов, тем труднее преодолеть лабиринт. И, увы, дилетант принимает тёмное за глубокое, дикое за мощное, неопределённое за бесконечное... Здесь будет изображён гигантский кристалл! Камень зла, камень Божьего гнева, камень смерти... Аркадиус прервался, вышел вперёд, облокотился задом о стол и, прихихикивая, сообщил: - Кстати! Фишка, граф! Скажу по секрету. Мои эмиссары по переписке сообщают, что некое братство ожидает падения небесного тела, которое вызовет второй по уровню сложности Великий Потоп и уничтожит мир. Только эти профаны считают, что это Ковчег, который приедет их спасать! - Интересная мысль, - улыбнулся граф, а сам мысленно посмотрел на башенные часы, - Святой отец, лимит! Время! Аркадиус спохватился и в очередной раз перевернул пятнадцатиминутные песочные часы. - Так вот, - продолжил он, - Этот кристалл с момента Творения мира не давал четырём мировым стихиям соединиться и, таким образом, всё держал в равновесии, выпивая силы активных стихий и позволяя накапливать энергии пассивным! Пожирал жар Зимнего Солнца, и плодородия лишалась Земля на период холодов. Воздух он вмиг превращал в ветер, а ветер в нужное время преображался в ураган. Воду - то в море весной, летом же в малый ручей. Он власть имел надо всем, но лишь при условии попарного нарастания и убывания сил. Мог управлять, перевешивая по очереди стихии, остальное - держал и 'смотрел'. Так, умерщвляя огонь, он пускал вперёд воду и, плодонося, Земля, покоряла ветра. Также, каждой весной, возрождалась силой огня и воды природа из тлена зимних ветров - Так жила Вселенная во все времена. Камень, по сути своей, есть гигантский энергетический паразит. Этот паразит был далеко в небесах и не грозил нам ничем, но что-то прогнило в механике Небесной, и он, приближаясь к Земле, горе и смерть нам несёт на своих теперь уже сломанных крыльях! В нашем мифе про проклятие О'Карху, Друид, говорящий о проклятии, на самом деле предупреждает нас о падении Камня, несущего нам Конец света! Он описывает, как камень сошёл со своей извечной оси, сорвался и по вселенским меркам скоро рухнет на землю, погребая под собой весь порядок вещей! Вот (Аркадиус достал из широких складок рясы свиток и подал его маркграфу) мои заметки относительно нейтрализации астрального агента. Лайон де Шабан всё это выслушал молча, потом принял свиток. И, не долго взвешивая аргументы докладчика, составил свою картину происходящего. В некоторых местах, он даже задал уточняющие вопросы, где-то рекомендовал заменить логические посылки - ясно было одно: если письменный вариант доклада аббата Аркадиуса одобрит Ивдесса, то всем рыцарям Ыыльзленда надлежит собираться обратно на фронт - встречать Небесного гостя. - Простите святой отец, вам нужно отправлять депешу, мне же теперь предстоит ещё некоторое время потратить на наведение порядка во всех моих делах, а команду сбора я дам уже завтра! - сказал де Шабан и отправился в свой кабинет. Раздав все необходимые распоряжения относительно администрирования и хозяйства, Лайон уединился за пером и бумагой. Анна-Валерия и леди Беатрисса гуляли по старой крепостной стене, которая была отреставрирована и превращена в цветочную цитадель. Спускались сумерки. Тёплый вечер провожал Солнце на закат, и фигуры двух странниц выглядели завораживающе. - Пойми же ты, мне есть, за что его не любить! - серьёзно сказала Беатрисса, - Ну, вот ты сама, как бы отнеслась к человеку, который отнял у тебя непреходящую молодость, бессмертие, вечность? Теперь я снова такая же смертная, как и вы все! Я ненавижу его! Я ненавижу всё то, что он здесь делает? Он убивает здесь всё то, к чему я веками привыкала, здесь каждый день всё меняется, и это всё каждый день напоминает мне о смерти... - Но то, что он делает - так только то, что позволяет людям радоваться и жить... - Мои верные старцы теперь умирают один за одним, старая прислуга разъехалась смотреть на дивный новый мир. Мои девственно-чистые и целомудренные служанки тут же повыскакивали замуж и уехали в Ринд. Я одна. Совсем одна... - Ну, ну, - успокоила её Анна-Валерия, - У вас есть я, у вас есть граф, мужчина, который вас любит и боготворит... - Я так любила эти развалины, которые много лет зарастали чащобой, теперь здесь шумное предместье. Я так любила эту звенящую тишину. Этот всё поглощающий вереск. Это отсутствие движения и суеты. Безвременье! Кто мне сможет вернуть моё безвременье... Они повернули с цитадели и двинулись назад во дворец. - Беатрисса! - окликнул её де Шабан, - Леди Беатрисса, постойте! - Быстрее, - приказала принцесса, ускоряя шаг, - Скорее пройдёмте в опочивальню и запрём дверь - Я уже не могу его видеть! Columna XVII Opus II (Парафраз) Я снова потерял вас, что не так? Вы ускользнули, словно Тень во Мрак... - Мило, очень мило, - сказала принцесса Беатрисса и бросила лист на стол, - однако нам пора на званный ужин, в честь герцога Боджиса. - Неправда ли он очень мил? - спросила Анна-Валерия. - Да и я думаю этим воспользоваться, - улыбнулась она, вертясь возле зеркала. - Забавно? - Не заставляй меня говорить, ведь ты же разболтаешь Максимену, а он уж точно всё расскажет графу. Беатрисса и Анна-Валерия, как и положено хорошовоспитанным светским дамам на выданье задержались. Обеденная зала была переполнена. Лайон де Шабан сидел во главе стола. Музыканты, стоявшие на балконах грянули гимн новой эскадры Ыыльзленда 'Королева скорости'. Гости ели и пили. По всему было видно, что гуляние идёт по нарастающей, и скоро хозяева, перегнув все палки приличия, займутся самодеятельностью. Так и случилось. После песни, Лайон выпил за (присоединившихся к вечеринке) дам, и отдал слово отцу Аркадиусу. Тот под общее одобрение и аплодисменты, только для приличия, поломался и тут же стал говорить о помолвке леди Беатриссы и Лайона де Шабана. А потом вынул из-под дона Рыжкони (!!!) какой-то свиток и, прерываясь на общий хохот, стал читать: - Роспись о приданом маркграфа Сами-знаете-короче-какого! Вначале восемь дворов крестьянских промеж островов Венуста, Старая Деонина-пуста, не доезжая Октианы, что близ Кар-пуста, где пьяных вязали да скипидаром порты промывали, чтоб не было хруста меж неба и земли, поверх лесу и воды. Да семь дворов бобыльских, в них полтора человека с четвертью, трое человек деловых впопыхах, да четверо из них - в бегах. Двое - в беде, один в тюрьме, а другой сидит на одной воде. Да с ними двор хоромнаго строения: два столба вбиты в землю, третьим покрыто; на дворе амбар большой на сто сорок пять полков тараканьих, да десять эскадронов комариных, плюс - четыре пуда каменного масла (в ассортименте). Да в тех же дворах две кошки дойных, четыре улья неделаных пчел, пара ворон гончих. И две пустоши лесу в придачу! Да о приданом платье: шуба сомовья, крыто сосновою корою, драно по три напасти на локоть. Да пинджак-однорядка не тем цветом, кашель вязовых лык, для хождения в заведения. Лыко драно в лесу, вязано - в шестом часу. И всего приданого будет на три сотни пуста, на пять полух - ни кола. А у записи сидели: сват Максимен, да жених Лайон, бутылка да рюмка, да епископ Аркадиус со сторожем В-тапках-на-подушку! Тому честь и слава, а попу каравай сала да братина пива. Прочиталыцику - чарка вина, а слушалыцикам - бадья самогона, да золотой на похмелье. А которые добрые люди, сидя при беседе и вышеписанной росписи не слушали, тем только - из-за стола и взашей! Беатрисса тяжело вздохнула и подняла глаза к потолку. Под потолком обеденного зала висели штандарты и вымпелы праздничной расцветки. Внизу за столами сидело множество людей, одетых в парадные одежды, решённые в самых разных формах и цветовых гаммах. Тосты произносились по очереди, блюда подавались согласно реестру перемен, вина лились одной полноводной рекой. Очарованная леди старалась соблюсти приличия, но в сердце своём молила о скорейшем окончании вечера. Итак, настал черёд хозяйки дома благодарить дорогих гостей за радость общения. Леди Беатрисса встала и начала: - Я поднимаю этот тост за вас, герцог, и хочу сказать, что мне и впредь будет очень приятно принимать вас у графа, - она хитро улыбнулась и добавила, - Если у нас с графом когда- либо случатся дети, то мне хотелось бы, чтобы больше всего они походили на вас! Над залой повисла мёртвая тишина. Граф Лайон де Шабан запросто поднялся, поставил свой бокал на стол и ушёл прочь. За ним тут же последовала добрая половина зала. Вторая половина гостей последовала примеру первой, но предварительно попрощавшись с оставшейся в одиночестве Беатриссой. - Ну, как тебе мой демарш? - весело улыбнулась очарованная леди своей фрейлине на следующее утро. - Ужасно, - ответила Анна- Валерия, - Я не поверила бы в это никогда. Нельзя так издеваться над маркграфом, который пусть и освободил вас от проклятья вопреки вашей воле, но ведь он терпит вас здесь, а вы плюнули в лицо человека, во владениях которого живёте и ни в чём себе не отказываете! - Ну, если мы не будем мучить мужчин, то тогда им не за что будет нас любить! - Но вы же не просто мучили - вы над ним издевались, вы его убивали и калечили... - Но он же терпел! - торжествующе сказала она, - Посмотрим, какие вирши он напишет сегодня? - Уже написал, - ответила Анна- Валерия и протянула лист, - Вот. - Так посмотрим... - она взяла лист и прочитала: Columna XVIII Opus I (Песня прощания) Я ни на что уже не претендую Ни на постель, ни на вино и хлеб, Мороз ласкает девочку слепую И в нашем доме вместо крыши - снег. На все мои вопросы - нет ответа И не разгонит Солнце этой Тьмы; Я сжёг все свечи в ожиданье Света, Но свечи те не стоили игры. - Как-то трагично, - скривила свои прелестные губки Беатрисса, - Я то ждала, что это баловство завершится одностишьем... Что-нибудь банальное. Какой-нибудь полуфраз. 'Я вас люблю...' (она сделала изящный тщательно отрепетированный перед зеркалом жест) Веришь ли, я сегодня вечером собралась отдать ему всё! - Я не хотела вам говорить вчера, - тихо проговорила Анна-Валерия, - Но граф уже два дня собирает провиант и ополченцев. - Куда это они собрались? - полюбопытствовала Беатрисса, - Очередная инспекция с последующей пьянкой? - Как, вы не знаете? - удивилась Анна-Валерия, - Три дня назад к нам прибыл валет с последними донесениями... - Ну и что? - Максимен передал мне, что там же было предписание немедленно собираться и в кратчайшие сроки явиться в какую-то тыловую зону... короче, на фронт. Отец Аркадиус месяц назад разослал какое-то сообщение и они с графом планируют защищать тезисы доклада в Учёном совете Визионерска. - Доклад Аркадиуса? - Да, о ближайшем Конце Света! После этого все отправляются на войну. - Ну, это не наше дело, пусть воюют. А мы с тобой... - Нет, вчера я сказала графу, что беременна и он официально освободил Максимена от воинской повинности. - Ты беременна? - удивилась леди Беатрисса. - Нет, но я хочу жить в мире и согласии, чтобы был дом, дети и муж. - Ну а если обман раскроется? - Не раскроется, - мы завтра, сразу же после проводов графа, отправимся на континент, где легко можно будет затеряться в каком-нибудь не слишком южном провинциальном городке... - А я? Ты что меня бросаешь? - удивлённо восприняла информацию хозяйка некогда заколдованного замка. - Да, - решительно заявила Анна-Валерия, - Я решилась уйти в отставку... - Почему же? - казалось границ удивлению Беатриссы, просто нет, - Тебе со мной плохо? - Потому что вы злая... - немного помолчав, ответила Анна-Валерия, - Заботьтесь о себе сами... Сказав это, фрейлина развернулась и пошла по направлению к двери, но потом остановилась, повернулась и добавила: - Подумайте, что вы будете делать, если граф погибнет - территория О'Карху перейдёт или к Белому Аббатству, или обратно в семейную копилку Шабан. Прощайте! С этими словами бывшая фрейлина покинула покои инфанты О'Карху. Вряд ли были реальные свидетели прощания бывшей заколдованной леди замка и графа Лайона де Шабана. Известно одно, хронист Белого аббатства Аллеманиус записал: 'Тогда же и состоялся отъезд; Ещё в замке они простились друг с другом словами, которые более всего соответствовали их отношению друг при друге: - Прости вам Бог, что я вас так любил... - Прощай, мой граф, и Бог - тебе судья!' ГРУСТЕЦ + СКОРБЕЦ И СУМЕРКОБОГЕЦ (короче, полный the END) - Царь Огонь! Царица Водица! - запела первая линия зеленоватых посвящённых. - Земля Мать! Небо Отец! - вторила ей вторая зелёная линия. - Ветер Господин! Дождь Кормилец! - подхватила третья линия братьев изумрудного оттенка. - Солнце Князь! Луна Княгиня! - заключили хорал прозеленелые комтуры и магистры. - Ни с одним не пошутишь, не поспоришь и не договоришься! - громко завершил пение сам Великий Зелёный магистр и исполнитель таинств. - Приступим к исполнению дел текущих! - объявил распорядительный секретарь, - Можете садиться! - Чем закончились переговоры с Синим братством относительно нашего догмата? - спросил Великий Зелёный магистр. - Они отказались принять догмат, - объявил один из эмиссаров и поклонился. - У кого какие будут предложения, панимаишь? - бросил Великий Зелёный магистр в зал. - Разорвать с ними все отношения! - выкрикнул кто-то из толпы посвящённых. - Проклясть! - поддержали его ещё несколько зелёных братьев. - Мы предлагаем всех еретиков из Синего братства, которые в самое ближайшее время не согласятся с догматом о Втором Потопе, взять и объявить сумасшедшими! - сообщил решение схода распорядительный секретарь. - Пусть будет так! - согласился Великий Зелёный магистр, - А то ишь себе вздумали. - Есть и ещё одна проблема, - заявил распорядительный секретарь, - Сестра диктатора Амстринса обратилась в светский суд города Брассона при юридической школе брассонского монастыря с ходатайством о том, чтобы ей разрешили забрать у нашего брата двух его младших детей. - Ну и чта? - не удивился Великий Зелёный магистр, - Многие светские жители жалуются на то, чта наши братья и сестры бросили работу или учёбу. Они просто не могут понять того, сколько требуется времени, чтобы посвятить себя подготовке к отлету отсюда. Некоторые наши братья пошли на отчаянные меры и даже отдали или выбросили свои личные вещи, считая, чта в скором времени они, панимаишь, станут бесполезными. Я лична могу обещать, если Второго Потопа не произойдёт, я сам прыгну с нашей центральной Самозелёной башни! - Тогда, нет проблем, - завершил обзор насущных тем распорядительный секретарь. Великий Зелёный магистр и исполнитель таинств встал и обратился к пастве: - Запомните, братья! Поймите меня правильно, сестры! Только те люди, которые уверены в том, чта они знают истину о Потопе, могут позволить себе выдерживать сильнейшее социальное, экономическое и юридическое давление со стороны профанов! И я горд, чта сегодня обращаюсь к вам! Я знаю, чта ваша преданность Зелёной догме растёт вместе с увеличением силы сопротивления оказываемому на всех нас давлению. - Но, господин мой! - перебил Великого Зелёного магистра какой-то старичок из президиума, - Важной проблемой последнего времени является полное бездействие всего нашего ордена. Для людей, так твёрдо убежденных в достоверности доступной им одним информации, и наши неофиты, и наши миссионеры делают удивительно мало для того, чтобы распространить наше знание в среде обывателей. Более того, даже те члены братства, кто вначале считал необходимым сделать достоянием гласности известие о предстоящей Вселенской катастрофе, в последние дни даже не пытались искать сочувствующих или активно обращать людей в нашу веру. Они были готовы дать сигнал тревоги и поделиться своими знаниями с теми, кто соглашался их выслушать, но и только! Поэтому я прошу отметить этот очень тревожный симптом: братья явно не хотят больше никого вербовать или убеждать. Великий Зелёный магистр нахмурился и продолжил: - Исходя из этого, я объявляю о наступающем Конце Света. Отныне во многих делах следует строго соблюдать секретность. Вплоть до, панимаишь, сожжения лишних копий Книги нового Знания, введения паролей и секретных знаков. Отныне, никакой огласки! День 'П', как мне стало известно, уже определён и о точной дате будет сообщено уже на следующей неделе! По мере того как приближался день обещанной катастрофы, всё большее число объяснений стало сводиться к простой формуле: 'Без комментариев'. Иными словами в последние дни нашей живой планеты перед Зелёным братством стояла всего лишь одна задача: став широкоизвестными, члены ордена Зелёного братства должны были сделать всё возможное, чтобы избежать громкой огласки будущего очень важного события. Они стали вести себя замкнуто и проявлять удивительное безразличие к окружающим. Хотя Дрэгон был этому искренне рад - кончились бесконечные прения, акции и миссии. Инструктаж теперь сводился только к перекличке, а кормить стали в два рациона! (Ну, если Потоп - то чего экономить?) - Почему же, мой Зелёный магистр, мы так быстро превращаемся в герметическую секту? - на одной из последних сходок задал вопрос Голеникс, явно переживая, что как Инспектор по делам вовлечения он остаётся без работы. - Всё просто! - пояснил Зелёный магистр, - Мы ожидаем прибытия Великого Ковчега из космоса Эмпирея и у нас не так много места, чтобы наши внеземные друзья смогли взять к себе на борт кого попало. Нам не нужны неподготовленные тунеядцы и паникёры. Накануне ожидаемого прибытия Ковчега члены всех миссий должны будут избавиться от всех посторонних и начать свои последние приготовления! Вот такая вот загогулина, панимаишь. - Когда же свершатся сроки Второго Потопа? - спросил внимательно до этого слушающий Дрэгон. - Я вступил в контакт с Их астральным агентом, - сообщил Зелёный магистр, - Ковчег вышел из гавани две недели тому назад и, значит, уже завтра, практически сегодня, потому что это произойдёт в полночь, прибудет к нам. Сойдя с небес вместе с первыми каплями дождя! Зал собрания охнул и то, что началось, неожиданно напомнило Дрэгону известный театр абсурда, куда он как-то захаживал с незабвенным писателем Шнайдером. Самые разные люди, среди которых оказались домохозяйки, студенты, схоласты, владелец местечковой газеты, ветеринарный врач, какой-то столичный клерк явно горского происхождения, бывшие владельцы магазинов, лавок и выставок ювелирных изделий. Плюс, масса других мало знакомых Дрэгону людей заметались по залу в поисках своего места (согласно табеля и субординации), при этом все были настроены очень и очень серьезно. Однако Великий Зелёный магистр быстро взял бразды управления в свои руки и посредством комтуров и эмиссаров, люди начали получать соответствующие приказы, распоряжения и инструкции. При этом специальнообученные люди периодически входили в контакт с Тайным Лоцманом Великого Ковчега, скользящего сквозь космос Эмпирея. Члены братства старательно декламировали кодовые фразы, хором выкрикивали пароли, которые следовало произносить перед входом на мостки спасательного Ковчега: 'Я являюсь собственным мэтром, открывающим Двери Восприятия!', 'Я являюсь собственным Ориентиром по Полярной звезде', 'Я есть Зелёное могильное чудовище!'. Конечно же поступил приказ переодеться. В соответствии с высочайшим указанием в зале имелись ограничения, связанные с возможностью ношения металлических предметов, тем более никаких тяжёлых и тем паче металлических изделий нельзя было пропустить в сам Ковчег - это был самый главный запрет. Вес - точнее перевес нервно обсуждался в Кулуарах Великого Приготовления. Поэтому все те, кто не успел заменить свои медяшки, железки и прочее золото-серебро, вынуждены были срочно разрезать свою одежду таким образом, чтобы в ней не оставалось металлических деталей. Под ноги полетели металлические петельки и набойки с обуви. Женщины надели лифты без металлических застежек и вообще сняли все кулоны, серьги, цепочки, браслеты, а у кого были - и золотые зубы. Мужчины вырвали все пуговицы и застежки из своих плащей, рубах, даже брюк и подпоясались кусками веревки вместо ремней. Потом решили сократить нормы пайка и воды, оставить все лишние вещи и даже остричь волосы! Были конечно и те, кто предложил, ради спасения максимального числа братьев, избавиться от ненужных частей тела! Один Дрэгон, не в силах побороть чувство бесконечной бережливости к одежде за двадцать пять минут до полуночи всё ещё делал вид, что забыл вырвать застежку из своих брюк (пуговицы на его рубахе были деревянные). Однако подобное оппозиционерское поведение не прошло незамеченным. Кто-то обратил внимание на эту деталь и попросил сообщить об этом ближайшему комтуру или эмиссару. Известие о недисциплинированном брате тут же вызвало паническую реакцию. Людская масса всколыхнулась, и нарушителя правил поволокли к трибуне магистра. Сам Великий Зелёный Магистр, задыхаясь от собственного перегара, дрожащими руками, каждые несколько секунд бросая взгляд в окно, где стояла большая Самозелёная башня с часами, вырезал застёжку лезвием опасной бритвы, после чего вырвал кусачками все подозрительные заклепки, а с пояса сорвал знаменитую фляжку с монограммой де Жюффа. Когда эта операция была завершена, Дрэгона вернули в толпу гораздо 'менее металлическим' и очень бледным. Неумолимо приблизился час объявленного Отбытия, члены Зелёного братства в благоговейном ожидании затихли. К счастью, присутствующие на этом собрании секретные агенты Ивдессы не позволили маниакально настроенным врачам резать пальцы ног и ампутировать левые руки неофитам. Последние десять минут до полуночи были очень напряженными. Сектантам нечего было делать, кроме как сидеть и ждать, держа на коленях свои зелёные плащи. В напряженной тишине было слышно, как непривычно громко тикали башенные часы. На одной из стен стрелки на десять минут спешили, поэтому, когда те часы, что спешили на десять минут, показали пять минут первого ночи, один из младших братьев (возможно Фисташкинс) громко сообщил об этом факте. Все остальные братья хором ответили, чтобы он не мешал, и что полночь ещё не наступила. А бывший ювелир, сообщил, что правильное время показывают другие часы, которые видно из террасы. А для достоверности даже сообщил: - Сам я всегда проверяю свои настенные часы по полуденному времени именно того сектора Самозелёной башни! Так что я, братья, могу ручаться - на часах сейчас максимум без четверти двенадцать. Эти оставшиеся пятнадцать минут прошли в полном молчании, если не считать одного-единственного высказывания Подмёткинса. Когда 'правильные' часы на старой башне показывали без одной минуты двенадцать, шеф неофитов воскликнул напряженным, пронзительным голосом: - Только бы мы не сделали в расчётах какой-нибудь ошибки! Наконец башенные часы пробили полночь, каждый удар прозвучал болезненно громко и чётко на фоне выжидательного молчания. Члены гигантской секты Зелёных братьев сидели тихо и неподвижно. Уже можно было бы ожидать и какой-то видимой реакции. Полночь прошла, и ничего не случилось. До начала Второго Вселенского Потопа оставалось менее пяти часов. Но люди на это практически никак не реагировали. Не было слышно ни звука. Зелёные братья и их руководители сидели неподвижно, их лица казались замороженными и лишёнными всякого выражения. Гринис пожалуй был единственным человеком, который хотя бы пошевельнулся. Он просто лёг на одну из скамеек зала и закрыл глаза. Другие же продолжали сидеть истуканами, никак не показывая своих чувств. Спустя ещё два часа начал накрапывать дождь. Потом, через час, он превратился в обнадёживающий ливень, который, правда, быстро иссяк. Потом прошёл ещё час, но небо просветлело первыми красками восходящих лучей Солнца. Потоп не давал о себе знать! Люди сидели молча, наблюдая за этим - стало ясно, члены братства были сильно уязвлены. Постепенно первое потрясение прошло, и в зале воцарилась атмосфера отчаянного замешательства. Адепты Зелёного братства стали заново изучать пророчество и сопровождающие его послания. Великий Зелёный магистр и его доверенные люди снова и снова повторяли свой Символ веры, подбадривая окружающих и призывая их присоединяться к чтению 'молитв'. Правда, верующие уже раскололись на несколько лагерей. Одни действительно продолжали повторять заклинания и 'молитвы'. Другие же размышляли над своим затруднительным положением и отбрасывали одно объяснение за другим как неудовлетворительные. Наконец, один из высокопоставленных братьев не выдержал и, горько рыдая, заявил: - Я знал, что некоторые начали сомневаться, но наше братство должно ещё раз собрать все свои силы и волю в один кулак и излучать свой зелёный свет, сплотившись вокруг магистерского ядра! Однако многие верующие члены братства уже утратили самообладание. Все они были потрясены, и многие были близки к истерике. Уже точно начинался новый день, но так и не был найден способ, хоть как-то укрепить пошатнувшийся столп зелёной веры в Ковчег. Раздавались даже призывы, напомнить Зелёному магистру о его обещании и заставить его прыгнуть с Самозелёной башни. Братство, казалось, переживает последние часы своего существования. Сомнения сгущались, в уверенности даже самых фанатичных членов братства появлялись трещины. Многие присутствующие тогда в зале стали свидетелями двух заслуживающих внимания событий, следовавших одно за другим. Первое имело место около шести часов утра, когда один из комтуров (кажется восставший со скамьи Гринис) внезапно ухватился за идею передать путём всеобщего бдения 'письмо' с текстом Святого послания свыше. Когда же это послание было прочитано членами братства вслух, оказалось, что в нём содержится вполне элегантное, а главное правдоподобное объяснение событий прошедшей ночи: 'Маленькая группа, просидев в ожидании всю ночь, излучила столько зелёного света, что Бог спас этот мир от разрушения'. Хотя данное объяснение было ясным и логичным, его оказалось недостаточно; так, услышав его, Фисташкинс просто поднялся, надел свой берет, набросил плащ и ушёл, чтобы больше никогда сюда уже не возвращаться. Требовалось нечто дополнительное, чтобы вернуть людей к прежнему уровню веры. Именно в этот момент произошло второе важное событие. Семь часов утра. Атмосфера в толпе растерянных людей резко изменилась. Через несколько минут после того, как было прочитано послание, объяснявшее отсутствие Великого Ковчега, Великий Зелёный Магистр получил от Лоцмана Ковчега новое предписание немедленно сделать официальное сообщение, сделав его достоянием широкой общественности. Эмиссары тут же сели писать информационные письма в газеты и монастыри. Те, кто спрашивали эмиссаров, первый раз ли они пишут этим адресатам? Получали немедленный ответ: 'Да, ведь раньше мне было нечего сказать, а теперь необходимо срочно передать им нашу информацию'. Более того, как только один из эмиссаров заканчивал свою эпистолу, ближайшие к нему братья по очереди переписывали текст сообщения, но уже на имя своих знакомых, родных и близких, распространяя светло-зелёную весть об 'отмене' Второго Потопа, и всепрощении, которое вымолили члены Зелёного братства у Господа Бога. На глазах удивлённого Дрэгона за последующую неделю Зелёное братство пережило реформацию. Резко менялось не только отношение к гласности, но и отношение к потенциально новым членам. Ещё какую-то неделю назад Великий Зелёный призывал профанов игнорировать и изгонять (в лучшем случае уделять им минимальное внимание - не больше). Теперь всех визитёров стали пускать и отвечать на все их вопросы. Наблюдалась беспрецедентная готовность членов миссионерских групп. Однако, хорошее питание стало скудным (из-за предыдущей расточительности, теперь интенданты стали экономить), Дрэгон снова заинтересовался газетами. Он с нетерпеньем ожидал подробнейших комментариев и разоблачений! Но, увы, газеты молчали и возле рекламы блудилищь и мокроступов, и в рубрике 'Народ против' (инквизитор светской гвардии Н 'велел сжечь пять баб ведьм да шестую гадяцкого полковника жену; а сжечь де их велел за то, мнил по них то, что они его, комиссара, и жену его портили и чахотную болезнь на них напустили'). Кроме того, в Гадяче ходили слухи, что 'те ж бабы выкрали у некоей жены дитя из брюха'... - Популизм, - бормотал Анди Дрэгон и продолжал размышлять о своих дальнейших возможностях. 'Чем и как можно было бы объяснить столь радикальное изменение поведения Зелёных братьев? Как ни странно, проповедовать свою веру теперь их заставила именно возникшая у них неуверенность. Члены братства начали понимать, что если предсказание Второго Потопа и прибытия Великого Ковчега оказалось ложным, то ложной, возможно, являлась вся система, на которой зиждился двухсотлетний орден Зелёного братства. Похоже, что эти фанатики зашли слишком далеко, отказались от слишком многого во имя своей местечковой ереси'. Наконец Дрэгон набрался смелости и подошёл к Великому Зелёному магистру, чтобы поделиться с Великим Адептом своими сомнениями. Магистр выслушал его спокойно, после чего, положил руку на плечо Анди и сказал: - Я прошёл очень трудный путь. Я отказался почти от всего. Я разорвал все связи с внешним миром. Я сжёг все мосты. И Я знаю, чта если ты повернулся спиной к миру, то более не имеешь право на такую роскошь, как сомнение. И Я и ты, каждый из нас - должен верить. И нет никакой другой истины, панимаишь. - Понимаю, - сказал Дрэгон и, целуя холёные руки Великого, понял, как сильно он презирает этого человека в зелёном. Каждый день вокруг Дрэгона творились необъяснимые вещи. Одна из неофиток, а после 'Потопа' их появилось невообразимое множество, сообщала: - Я должна верить во Второй Потоп, в то, что он начнётся начнется двадцать первого числа, потому что потратила все свои деньги, бросила семью, работу, занятия ... я должна просто верить. 'Таким образом, становится понятным внезапное превращение таинственных заговорщиков в ревностных миссионеров, - успокоил сам себя Дрэгон, - Но я то ничего не потерял, кроме зелёнки для своих ног, да пары заклёпок. В конце концов, для столь эффектного превращения герметиков в эксцентриков был выбран момент, когда отсутствие подтверждения верности доводов 'Кредо' сделало их особенно неубедительными для непосвященных! Если члены группы сумеют продолжать распространение этого знания, если они смогут проинформировать 'пребывающих в неведении', если им удастся убедить скептиков... Если... Таким образом... В связи с этим... Но уже без меня!' С этими мыслями Дрэгон собрал все свои имеющиеся документы, написал прошение о переводе его, Анди Дрэгона рыцаря Ударяющего-молотом-в-слиянии, из неофитов в миссионеры, и в тот же вечер подал его на имя Зелёного магистра. На следующий день Анди получил официальное направление миссионера, лошадь смешенных кровей, дорожный комплект одежды, деньги на дорожные издержки, и комплект пайка. Наполнив вином помятую в ПредПотоПной суматохе флягу с монограммой де Жюффа, он, не оглядываясь назад, выехал по тракту на северо-восток. Дата написания: 1994, 1996, 1997 сведено вместе - 2006
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"