Я родилась в начале пятидесятых годов вторым ребенком в крепкой немецкой семье на Урале. В связи с незабытыми страхами, и поскольку мама говорила "фенштер" вместо "фенстер" на потеху всей многочисленной папиной родне, мои родители обходились русским. Отец построил землянку - засыпной маленький домик, где прошло мое раннее детство. От этих дошкольных лет у меня остались самые отрадные воспоминания, у мамы же - связанные с трудармией и со всем, что стоит за этим словом. Место моего рождения замечательно во многих отношениях. Челябинский металлургический завод - один из крупнейших промышленных гигантов в мире - насчитывал в то время немного более шестидесяти тысяч рабочих мест. Ритм жизни в районе ЧМЗ зависел от работы этого завода. В районе было еще несколько небольших предприятий - тысяч по пять-десять. Жителями района были в основном пролетарии и техническая интеллигенция в первом поколении. В нескольких километрах от нас располагался всем известный в городе (и не только в городе) секретный центр под кодовым названием "Челябинск - 65" или "Снежинск" по разработке, развитию и выпуску атомного оружия. В 1957 году там произошла авария по мощности в четыре раза превышающая Чернобыльскую катастрофу. А значит, и ее последствия. Но эту подробность можно опустить, так как в те далекие времена о гласности и не слыхали. Да и сейчас далеко не все представляют глобальность Челябинской атомной катастрофы.
Итак, обо мне. С детства я любила природу. За забором завода, где выпускался чугун и металл различных плавок освободившиеся от трудармии под надзор русские немцы заложили сады. На нашем участке в четыре сотки, добираться к которому приходилось больше часа, копая и поливая, мы с сестренками проводили свое счастливое детство. Успешно работая, я заодно, развивала в себе чувство прекрасного. Например, любовалась металлическими блестками на земле, на листьях, на яблоках и помидорах уральских сортов. Особенно красивыми в блестящих крапинках были ягоды клубники сорта "Виктория". О пользе их для здоровья и речи не было, считалось нормальным употреблять их в пищу.
Я люблю свой город, в котором родилась и выросла, горжусь его индустриальной мощью. Меня все с ним кровно связывает. Например, поля, что вокруг нашего завода. Раньше тут стояли бараки трудармейцев, а теперь за гористыми, просторными шлакоотвалами - поля, поля... Они засажены картошкой и капустой, а под ними - траншеи. В этих траншеях вповалку лежат убитые, замученные, погибшие от холода и голода трудармейцы. Теперь мы знаем, что по статистике, в годы сталинских репрессий был уничтожен каждый второй русский немец. Во время перестройки русско-немецкое общество "Возрождение" установило среди капусты в виде памятника большой валун с надписью и крестом. Сейчас зарастает тропинка к нему, видимо, некому возрождаться...
Но, дорогой читатель, мы еще в самом начале.
Мне исполнилось девять лет. Мой отец, умелец на все руки, добрейшая душа, трагически погиб. У мамы нас осталось трое сопливых девчонок. В городском многодетном дворе у нас было все общее, жизнь была открытой. Пионеры объединялись в тимуровские команды, помогали больным и старым людям. Общественная жизнь кипела, у нас был даже свой дворовый драматический театр. За мной на многие годы закрепилось прозвище "Тимуровка" Я с энтузиазмом участвовала во всех массовых и не массовых мероприятиях, мечтала стать учительницей, как моя бабушка. Дедушка был репрессирован и убит в далеком 1937 году, а мама не могла выучиться на учительницу - она почти не училась в школе, переживала эвакуацию, голод и холод войны. В то время я узнала и полюбила русскую народную песню с ее открытостью, сердечностью и широтой. Хорошо помню, как с раннего утра до обеда стояла в хрущевских очередях за хлебом, как голодно было всем нам, городским. Еще помню гордость людей за первый космический полет спутника на борту с милым и мужественным парнем Юрием Гагариным. Помню еще не формальную обязаловку, а искреннюю радость простого народа во время первомайских и октябрьских демонстраций. Со временем все это видоизменилось, так как суть жизни стала иной.
В семнадцать прекрасных лет я заболела туберкулезом по вине участкового врача-терапевта: толстой бестолковой тетки Шашковой, которая наделала много бед своим невежеством в нашем дворе. Полтора года пролежала я в туберкулезном диспансере и только после операции на легкое выздоровела. Практически самостоятельно освоив программу десятого класса, я поступила в Челябинский педагогический институт на филологический факультет. К этому времени у меня уже был опыт начинающего поэта. Я носила свою тетрадку стихов в районное заводское литературное объединение. Уж эти мне измочаленные талмуды начинающих поэтов! Экспансивные графоманы носятся с ними, как с писаной торбой! Вот и я, впервые, замирая, читала свои стихи перед маститыми поэтами рабочего класса. Какие умные глаза были у председателя литобщества Вячеслава Богданова! Пухом ему земля... Приняли меня хорошо, стихи похвалили, а вот поэзия металлургов, с ее флаговостью и относительной простотой, не пришлась мне по душе. Походила я туда, послушала... Да и бросила писать стихи. Правда, иногда что-то печаталось, кое-что крапала, но мечта, без которой нет поэта, мечта о своей собственной, выстраданной, дорогой, милой книжке, мечта эта пропала.
Я закончила институт, пошла работать. Общение с детьми приносило много радостей и переживаний. Ставя двойку в журнал здоровому остолопу, я страдала: "Не научила!" Во мне всегда присутствовало чувство вины перед людьми и жизнью. Видимо, поэтому я, словно магнит, притягивала к себе всякого рода прохвостов. В жизни меня очень много обманывали, у меня воровали, мною пользовались, меня не ценили и даже порядочные люди со мною вдруг могли проявить такие качества, которые они сами в себе не подозревали. Наверное, подсознательное оправдание мною любого человеческого проступка, понимание его как естественного явления, толкало людей на это. Не стану углубляться: все это и печально, и страшно. Просто приведу самый невинный пример. Одна интеллигентная и "во всех отношениях приятная дама" была у нас в гостях как-то по случаю со своим мужем-профессором экономических наук. В то застойное время при закрытых границах, муж почти не бывал в Союзе, читая лекции в дальних университетах. Когда ученая пара отбыла, я обнаружила отсутствие первого тома Василия Шукшина. Впрочем, пример, кажется вовсе не убедительный -ведь тащить книги из личных и публичных библиотек было просто как бы традицией некоторой части нашей любознательной, но нищей интеллигенции.
* * *
Бодрая юность ходила в походы. В семидесятых годах очень популярны были туристические тусовки, говоря сегодняшним языком. Невыразимо прекрасная уральская природа открывала мне свои тайны. С друзьями и старшеклассниками я оглядывала просторы с вершин уральских гор, вдыхала запахи лесов, лазила по скалам, надрывалась под рюкзаком, спала в палатках, слушала бардовские песни на фестивалях, купалась в чистейших озерах, любовалась белыми лилиями на воде, пела песни у костров. Природа дарила чувство новизны и свежести жизни, ее романтику и поэтичность.
Я ждала любви, а пока с усердием скребла и мыла, нянчилась и вовсю старалась в доме старшей сестры, где жили дружно и счастливо, домашнюю работу, однако же, не любили. Я находила глубокий смысл быть полезной другим, но каким-то удивительным образом не осознавала собственной важности для себя. Люди чувствовали это, особенно же - дети. Я работала учителем, воспитателем, и дома часто бывали чужие дети. У меня пропадали деньги и вещи, хотя я жила очень скромно, все дети чувствовали себя в квартире свободно, многие были из "трудных" семей, и представляло сложность определить, кто же стащил в конкретном случае. Как-то раз я все же поймала десятилетнего Сережу за руку. И за руку привела его к матери. Мать, не дослушав толком в чем дело, наотмашь ударила сына по лицу. Из носа и губ брызнула алая кровь... Когда мы с ним скатывались по лестницам вниз, нам вдогонку еще долго неслись маты и угрозы заняться и разобраться, не допустить, чтобы ее честное имя... Но Серёжа не перестал воровать. Мои душещипательные беседы о нравственности не помогали. Если я не приглашала его больше домой, он воровал у меня на работе. Тогда я вложила в кошелек записку: "Серёженька! Половину денег оставь на суп в столовой!" Обычно половина оставалась. Голодный обморок случился только однажды, когда я шла мимо пельменной и почувствовала запах оттуда. Серёжа был добрым мальчиком, но жилось ему плохо. Он не воровал у других людей, только у меня. Воровство вошло в мою повседневную жизнь, и я принимала его как позорную, но неотъемлемую часть жизни. "Виноват тот, у кого воруют" - верность этой поговорки я чувствовала даже кожей.
Я жалела бедных, несчастных, замученных обстоятельствами людей. Горячо верила, что в жизни всегда есть место подвигам, что подвиг милосердия - наивысший. Стремясь всеми силами показать преимущества нравственной позиции, свято веря в возможность воспитания и перевоспитания личности, я вышла замуж за вора. Поле для педагогической деятельности было обширным, что вдохновляло. К тому же, как это бывает в старинных романах и в непредсказуемых, уродливых изгибах современной действительности, пришла Большая Любовь. На ее алтарь было принесено все: силы, здоровье, годы. Перевоспитываться в замужестве пришлось самой. Муж пьянствовал, не работал, таскался по женщинам и выносил вещи из дома. Я все понимала и прощала, как и положено исстари всякой русской бабе. Одного сыночка взяла из детского дома, где вела эстетику от дома пионеров - мальчик болел, я жалела его - другого родненького, родила сама. И любила бы я своего пропащего мужа до сих пор, но однажды, вместе с его вечной пьянкой, студеным январским вечером в дом пришла беда.
Не дай бог тебе, дорогой читатель, испытать потерю своей кровиночки, своей деточки!.. И тут уж мне бы не устоять, да и в одночасье пришла я к Вере. Глаза мои после несчастья не открывались от слез... Много дней текли они сами, и сердца не было у меня, и не было памяти. И тогда Бог открылся мне, и он обещал, что родиться другой ребенок, и я буду счастлива с ним. Я смирилась и осталась.
* * *
Я решительно не знала, куда употребить себя. Мысль о новом замужестве была мне нестерпима. Пока мои ровесницы наслаждались льготами профсоюзных комитетов под солнышком болгарских пляжей, я мотала сопли на кулак. Когда же я очнулась от того кошмара, что зовется браком по любви, в стране гремели другие песни - разворачивалась перестройка. Она требовала энергичных, напористых, деловых людей. А я по гороскопу - рыба, а рыбам рекомендуют, в основном, мечтать в закрытом помещении, слушать камерную музыку и ни в коем случае не заниматься практической деятельностью. Но я решила заняться именно этим! Я решила разбогатеть! Мое полунищее существование должно было прекратиться. Хватит выкручиваться, шить, вязать, чтобы выглядеть на работе не хуже других!
С нуля начинала я свои миллионы. Тут главное - найти свою золотую жилу!.. Кажется, здесь я ухватила птицу за хвост! Успех, неудачи, риск, труд без выходных в любую погоду, редкое, но отчаянное веселье! В жизнь вошли преуспевающие дельцы и веселые торговки. Мои милые, скромные учительницы-подруги остались за бортом. Я копила и приумножала капиталы, отказывая себе во всем. Приемный сынок подрос, он превратился в симпатичного и смышленого подростка. Пахать ему приходилось вовсю. Российские торговые миллионы вертелись в руках, в наличности, в товаре - банкам никто не доверял. Дома в шкафу лежали банковские пачки денег. И я уже хотела порадоваться и загордиться. Но тут случилось то, что непременно должно было со мной случиться, и чего я так боялась. Ну да, правильная догадка: квартиру "почистили".
Общение с милицией по поводу кражи напоминало об экстравагантном поступке унтер-офицерской вдовы. К тому же приходилось править ошибки в отчетах районных следователей, ибо в словесности у них были только определенные навыки. Тому, кто хоть раз коснулся деятельности правоохранительных органов, знакома эта волокита. Впрочем, после того, что я уже перенесла, я не очень сокрушалась: значит, не судьба! Теперь не хочу больше быть богатой!
Замуж не хочу, денег не хочу, все равно опять украдут, а жизнь все продолжается. Что делать? Обычные вопросы на Руси: кто виноват и что делать? Стихи приходили, и невостребованные, сворачивались, как желтые листья у ног. Бездомные кошки и собаки любили меня по-прежнему, они находили у меня пристанище и еду. Дворовые ребятишки считали своей.
Однажды в трамвае, когда я отрешенно смотрела в окно на раскисшие от дождей грязные челябинские улицы, кто-то тронул меня за плечо. Передо мной стоял приятель институтских времен. Не здороваясь, он удивленно вскинул брови:
-Что это ты так подурнела? Ты же была на курсе самая красивая девчонка. И самая смешливая. У тебя случилось что-нибудь?
Забылись медленные струйки дождя на трамвайном стекле.
-Послушай, - обрадовалась я, - сегодня седьмое ноября. Мы всю сознательную жизнь праздновали в этот день. Не почтить ли нам сейчас память о Великой Социалистической революции?
Он оказался прекрасным мужем и отцом нашей славной дочурки. Старательно кипятил воду и шоркал пеленки, поскольку горячую воду отключали весной и летом.
Союз Советских Социалистических республик окончательно распался, в ходу были демократические лозунги. Впереди давно уже не маячил признак коммунизма, а для меня совершенно отчетливо обрисовывались контуры сытой Германии. Папашкин отец, ветеран войны и коммунист, слег в больницу узнав, что я по национальности немка.
- У тебя есть ребенок, и у меня есть тоже, - сказал он, сурово глядя мне в глаза. - Оставь мне моего ребенка!
Волна эмиграции немцев вздымалась все выше, и мне пришлось постоять у могил, чьи родственники, бросая вещи, квартиры и родных людей, заспешили "за бугор". Выросший пасынок был решительно против эмиграции. Значит, еду сама?
Под мышкой словарь, на руках двухгодовалая дочка, в кулаке зажат цветочек от всего- золотой ус - так я переступила трап самолета в аэропорту Челябинска. Самолет принадлежал частной фирме, которые расплодились, как грибы под теплым дождем. Итак, в Германию!
* * *
В Дюссельдорфе, в великолепном, еще "допожарном" аэропорту, меня встретили родные и знакомые. Они обнимали меня, целовали дочку.
Уже, стоя в лагере для переселенцев в различных очередях с бумажками в руках, я уяснила, что наряду с обязанностями, Германия предоставляет много прав, которые нужно брать самому, никто в рот кашу не положит! Так и в России никто не догонял, чтоб это сделать! Напротив, еще смотреть приходилось, чтобы и ложку-то не отняли!
В общежитии для "русаков" все было как у русских: вставали поздно, потягивались, переругивались. Соседи пили, иногда дрались, дети плакали. Мне советовали жаловаться на соседей в "социаламт", но не хотелось с этого начинать новую жизнь, да и не ясно было, как объяснить немецкому чиновнику крепкий русский мат. Самой приходилось ходить по всяким "амтам", невнятно бормотать что-то и, помогая себе мимикой и жестами, доказывать им свою родственность. Вот бумажки, в них указано, что я до десятого колена - чистых кровей немка, а вот мои глаза и я сама - и вообще не похоже. Правда, правда, немка... Да только эту правду докажут мои внуки. Может быть.
В разгар благодарности за бесплатную пищу и за то, что никто ничего у меня не ворует, а. К неописуемому удивлению, все что-то дают, опрятный и приветливый врач спокойно сказал:
-Ну что же, милая, у вас похоже, крэпс.
И здесь, мой друг читатель, зависла глубокая пауза. Лишь надоедливо вертелась в мозгу послевоенная, тоскливая песня: "Каким ты был, таким ты и остался..."
Опухоль разрасталась, я худела, чернела, уже не могла поворачивать голову. Больная, в грязном, пьяном общежитии, без знания языка, практически одна (моя мама ухаживала за умирающим от рака мужем - хорошим, но чужим для меня человеком, сестры усиленно интегрировались в новое общество, им было не до меня), с двухлетним ребенком на руках - таким было начало моей германской жизни. Зато вокруг встали братья и сестры христиане. И наши, и местные. Они помогли и поддержали меня, давали силы жить и надеяться. После операции я стала поправляться. Опасения, что опухоль была смертоносной, не подтвердились, зато еще раз подтвердилась вера в Божие провидение.
Наконец, пришло время спокойному досугу и уютному дому. Застоявшаяся поэзия охватила душу. Как будто последняя улыбка хмурого лета, заторопилась жизнь дать мне счастье позднего материнства, тепло новых друзей и подруг, понимание и любовь своей матери, духовную близость христиан. Остатки прежних стихотворений и недавно найденные строчки оформились в тоненькую книжку. В журналах и газетах стало встречаться мое новое имя - литературный псевдоним - Анна Шаф. Русский композитор Николай Мюллер написал музыку на мои стихи, и она зазвучала по всей Германии. Хозяйка дюссельдорфского литобъединения "Радуга", артистка Нелли Кунина, придумала нежные мелодии на стихи. Меня приглашают на литературные встречи и вечера.
Мой дорогой читатель, не будем гадать, что впереди. Не знаю, во что тебе обходится радость, а мне уж очень накладно. Давай же не вспугнем ее...