Мне отчаянно хорошо здесь, на море! Оно огромное, доброе, оно переполняет меня радостью. А небо над ним такое же великолепное, как море!
Отряхиваю песок со шлёпок, иду в ближайший магазин за продуктами. Магазин маленький, ступени широкие, перила железные. Выхожу с полной сеткой. Обращаю внимание на мемориальную доску. Здесь, в этом доме в Евпатории, почти год жила Анна Ахматова. Белая стая её стихов кружит надо мной! Уютный, невысокий город на берегу моря - он давал ей радость, какую теперь даёт мне! Она тоже улыбалась этому морю, этому небу...
Анна любила воду. И не только теплого Чёрного моря, но и итальянскую ласковость живых волн. Хорошо было ей, стоя на желтом берегу Адриатики, прикладывать руку любящего мужа к растущему животику и смеяться навстречу солнцу, горящему в высоте.
-Коля, Коленька! Хорошо жить...
А впереди была война, революция, разлука, гибель мужа, страшная судьба сына, страх, преследования, замалчивание таланта, использование её имени чужими людьми, стихи, стихи и непреходящая память многих поколений.
* * *
Весна 1913
- Какой ветер с Невы! Но мне же недалеко, напротив дома... Где накидка тёплая? Схожу в храм Святой Екатерины, поставлю свечку за здравие, за нашу непростую с Колей любовь, за наше уютное гнёздышко в "Тучке". Свекровь не мешает как раньше. Я отдала ей ребёнка - пусть растит внука... А Коля молодец: когда вернулся из Аддис-Абебе на Благовещенье, с первых строчек, прочитанных мной, признал меня не просто сочинительницей, а большим настоящим поэтом. Я ему не только любимая, не только жена, не поэтесса, я ему - талант и поэт.Гумилёв - хорошая фамилия, но я оставила свою: мои стихи будут отмечены моей родовой печатью.
Хорошо, что он сегодня утром, перед уходом, поцеловал меня. Уже взялся за ручку двери, но оглянулся, прошел вглубь комнаты и поцеловал так крепко, как будто уходит надолго. Я благодарна ему за многое, многое не прощаю, какое-то тайное единоборство с ним... Что-то дрожит во мне, словно говорит: "Дорога долгая, разлука скорая..."
* * *
13 декабря 1905 Москва. Пресня
-Братцы! Вот заживём! Свобода! Равенство! Никаких толстых задниц попов и интеллигентных хлюпиков с их умствованиями! Никаких тунеядцев - помещиков - все богатства народу! Мы их заработали! Мы - рабочие заводов и фабрик - настоящие хозяева всего, что есть в России. Довольно быть рабами богачей - построим новый мир!
Харитон завороженно слушал. Потом они с мужиками, в таких же рабочих робах, перевернули коляску и бросили её на хлам баррикады. Лошадь отпустили шагать вдоль по Лобазному переулку. Ямщик прикурил от харитоновой скрутки. Натаскали досок из ближайшего двора. Дворник не давал растаскивать господское добро, и его саданули по голове лопатой. Сыщик Сидоров отметил этот удручающий факт в маленькой записной книжке.
Харитона переполняли незнакомые волнующие чувства. Он влез на тумбу, с которой только что под аплодисменты сошёл очередной оратор. Кажется, это был студент. Харитон сплюнул, поднял руку и закричал:
- Товарищи! - Мужики смолкли. - Товарищи!- опять закричал Харитон.
Все выжидающе смотрели на него. Слова не шли.
-Вот так! Вот так вот!- он потряс кулаком и стал слезать с тумбы.
Народ дружески засмеялся.
Пошел снег. Лёгкие красивые снежинки тихо ложились на баррикаду,
на картузы фабричных и цивильных. Ждали. Ждали. Из соседнего дома раздавалась музыка - играли Мендельсона...
Когда Машенька вышла на балкон, а надо сказать, что дом её родителей располагался на Кудренской, она, набросив тёплую шаль на плечи, наблюдала, как полыхало небо над Пресней. Там семёновцы, присланные государем из Петербурга, прямой наводкой били по баррикадам.
Харитон упал на припорошенную снегом каменную мостовую. Яркая кровь задымилась, глаза его увидели горящее огромное небо.
-Что же это я? А как же свобода и всеобщее счастье, новый мир? Без меня-то не построят...
Позже эссер Пётр Роттенберг убил попа гапона за то, что тот был зачинщиков народного восстания.