Аннотация: Роман издан под названием "Смерть умеет улыбаться".
"...-Павлика-а уби-и-ли-и!
Истошный крик прорвал плотную завесу сна.
Чертов Павлик, опять его убили. И до чего на этот раз не вовремя - смертельно хочется спать..."
Автор Ника Шахова
УЛЫБКА АВГУРА
(Смерть умеет улыбаться)
Ника Шахова
В темноте, слабо разбавленной матовым лунным свечением, вздыхал и кряхтел старый сад. С другой стороны, от ближайших соседей, доносились невнятные обрывки теленовостей. Где-то вдалеке, почитай, за шелкоткацкой фабрикой, а это на другом берегу мелкой и извилистой речки Тьмаки, беззлобно перебрехивались собаки. Чуть ближе, возле павильона с вывеской "Пиво-воды лтп" (в оригинале, без подчисток - лтд, насколько я понимаю), тарахтел мопед, раздавались оживленные голоса и взрывы женского смеха. Да поверх всего цикады ткали свой извечный мотив, как паутину. Словом, все вокруг приветствовало прохладу, спустившуюся на Озерск после долгого, нестерпимо жаркого дня.
А старый дом, будь он трижды неладен, не издавал ни звука. В этот поздний час темная махина, оседлавшая высокий пригорок, выглядела угрюмой. Черные проемы окон смотрели на меня настороженно. Этого я, честно говоря, не ожидала. Куда все делись? И где, спрашивается, Нюся?
Посигналив, я вышла из машины. Но мой отчаянный призыв канул в безответной тишине.
Ни звука, ни движения навстречу.
"Неужели придется ночевать в машине?" - тоскливо думала я, вглядываясь в темные окна. Внезапно в одном из них, расположенном на втором этаже, вспыхнула красная точка и, плавно описав полукруг, погасла. Ва-ау!
Лично я считаю, что в каждом приличном старом доме обязаны водиться две (а лучше, разумеется, три) вещи. Во-первых - фамильное столовое серебро и непременно чтоб с вензелем, во-вторых - фамильные призраки благородного происхождения и, в-третьих, фамильные драгоценности. Последние, правда, не столь обязательны для соблюдения приличий, сколь желательны для наследников.
Прискорбно, что приличные дома ветшают, драгоценности мельчают, а серебро обесценивается. Да и призраки нынче - приходится признать с сожалением - совсем не те, что были раньше: они не гремят кандалами, не воют в каминную трубу и не оставляют кровавых следов на паркете, напоминая слабонервным домочадцам о страшном родовом проклятии. Как и все вокруг, фамильные призраки сильно изменились. И до них добрался прогресс. Однако не до такой степени он добрался, чтобы привидения могли вот так запросто, вызывающе нагло курить!
А это значит, что у меня есть шанс заснуть не в пропахшей бензином машине, а в мягкой постельке, на чистых и хрустящих простынях. Я подхватила тяжелые сумки и радостно потрусила к крыльцу.
Навалившись плечом на дверь, которая поддалась сразу и беззвучно, я кубарем ввалилась в сумрачную тишину, божественно благоухавшую квашеной капустой и пирогами. Нектар и амброзия... Пища богов в виртуозном исполнении вполне земной и телесной Нюси... Сглотнув тягучую слюну, я осторожно поставила на пол большую дорожную сумку, из которой тут же выпрыгнул Сем Семыч и, блеснув бесноватыми глазами, умчался в сторону кухни.
-Что ж, - одобрила я. - Правильным путем идете, товарищ!
Небрежно скинув с плеча вторую сумку и избавившись от кроссовок, я потянулась к выключателю. Вспыхнул нестерпимо яркий свет, отраженный сотней хрустальных подвесок. Я зажмурилась.
Старый дом, снаружи законспирированный под неопрятные развалины (чтобы не выделяться), изнутри выглядел на безумную прорву денег (по моим, конечно, понятиям). Дядин дом - он и расстарался в силу широких возможностей и в соответствии со своим, прошу прощения, вкусом.
В холле ухоженный паркетный пол был прикрыт пушистым темно-вишневым ковром. Наверху, под потолком, сиял и переливался хрустальный каскад. На стене висело помутневшее от благородной старости зеркало, вокруг которого кучковались легкомысленные разноцветные лампочки. Рядом стояли легкие стулья а-ля техно, а в углу - астматичный Бэн, скупо отсчитывающий время третье столетие подряд. Слева уместилась старомодная стойка для зонтов и тростей, за ней - викторианская рухлядь, в просторечии именуемая шкафом, а дальше - ультрасовременная полка для обуви. Сплошная эклектика, но дяде нравилось.
Благодаря домработнице Нюсе здесь царил идеальный порядок, излишне строгие пропорции которого слегка нарушались нарочитой небрежностью, свойственной остальным домочадцам: тут с зеркала свешивался шелковый шарфик, вздымавшийся при малейшем сквозняке, там на стуле лежал забытый букетик ромашек, а под ним, на полу, - тонкая гипюровая перчатка.
Прямо передо мной начиналась широкая лестница с вытертыми до блеска темно-вишневыми перилами. Примерно на середине лестницы возвышалась монументальная фигура, облаченная в черный бархат. Живая. Но странная.
Я бы сразу узнала тетю Лизу - по растерянному выражению круглого лица и по свисающей до пупа нитке крупного жемчуга, если бы не два обстоятельства. Во-первых, фигура нетвердо стояла на ногах и, во-вторых, сжимала в руке хрустальную рюмку.
Хотя в наше смутное время непреложные истины и не пользуются популярностью, однако все консервативное человечество, к каковому я имею честь относить и себя, по инерции придерживается твердых убеждений и принципов, которые зиждутся на трех основополагающих постулатах, как-то: дважды два четыре, Волга впадает в Каспийское море и моя тетушка не пьет спиртного. Она - несгибаемый оплот трезвости, законопослушности и прочей моральной, так сказать, нравственности. Отныне, присно и во веки веков.
Уф.
-Тетя... ты ли это? - неуверенно окликнула я угрожающе покачивающийся оплот.
Тетя очнулась, встрепенулась, от чего многочисленные выпуклости и складки ее фигуры пришли в хаотичное движение, а нитка жемчуга, словно обезумевшая, заметалась поверх бархата. Тетя двинулась вниз, но каждый шаг давался ей с неимоверным трудом... Случись что - не удержу. Как пить дать, не удержу! Силы небесные, сколько же она выпила?!
-Ник-ка, деточк-ка... - заикаясь, проговорила тетушка и протянула мне свою рюмку. - Т-ты... ик... только не волнуйся... - Совершенно машинально я вынула рюмку из ее трясущейся руки и поднесла к губам. - Но м-мы... ик!.. убили Павлик-ка...
И я захлебнулась валерьянкой.
-Не говори ерунды, мама. - В полутемную гостиную, куда отвела меня тетя Лиза, беспрерывно твердившая на разные лады одно и то же: то "мы его убили", то "его убили мы", - в эту гостиную, пропахшую валерьянкой и отсыревшую от тетушкиных слез, влетел кузен Макс.
И гостиная, и мой кузен стоят того, чтобы остановиться на них подробнее. Начну, пожалуй, с гостиной.
Здесь семейство Приваловых обедало и ужинало. Здесь проходили тихие или буйные - в зависимости от дядиного настроения - семейные вечера. Здесь смотрели телевизор и играли в покер. Здесь встречали гостей французским шампанским и сладким испанским вином.
Центр гостиной занимал овальный стол на двенадцать персон, окруженный венскими стульями. За легкой японской ширмой, отгораживающей угол, пряталось канапе. ("Места для поцелуев", - говаривал дядюшка, азартно потирая пухлые ладошки и лукаво подмигивая.) За ним следовал шкафчик для настольных игр, к которому примыкал сервант для парадной посуды и клавесин, на крышке которого лежали раскрытые ноты. Позерство! Древний инструмент безбожно гнусавил, поэтому играли на нем только по ну очень большим праздникам, так что ноты можно было бы не только закрыть, но и спрятать куда подальше.
У противоположной стены стояли телевизор, диван, погребенный под ворохом мягких подушек, хрупкий инкрустированный столик на гнутых ножках и низкие кожаные кресла, в которых мы с тетей и устроились. А дальше, в самом углу, блестел бронзовым торсом полуметровый атлант, согнувшийся под тяжестью массивной пепельницы.
Кузен Макс, влетевший в гостиную, был необычайно длинным и невероятно худым молодым человеком. Нюсины старания в виде сдобных булочек, пирогов, расстегаев, кулебяк, тортов и шарлоток шли псу под хвост - как она ни билась, мой кузен не толстел. Состоящий из одних острых и на редкость вихлястых углов, Макс передвигался стремительно, резко меняя траекторию и сметая со своего извилистого пути замешкавшуюся мебель и нерасторопный фарфор почтенного возраста.
Его рыжеватые волосы, сколько их ни причесывай, торчали в разные стороны, а глаза излучали рассеянно-голубое сияние. Мечтая о солидности и респектабельности, он отрастил бороду. Разумеется, пегую и, безусловно, всклокоченную.
Надо добавить, что Макс был моим любимым кузеном, потому что место нелюбимого давно и прочно занял Павлик - сын тети Поли.
-Сестренка! - гаркнул любимый кузен, позабыв о культивируемой респектабельности. Он подскочил, саданул меня по хребту, а затем стиснул в объятиях так, что я чуть не лишилась парочки ребер. Превозмогая боль и одновременно загоняя сомнения на тему "прилично ли целовать убийцу Павлика" в самый дальний и, безусловно, темный угол сознания, я отчаянно чмокнула кузена в колючую щеку. Между тем он продолжал говорить, нещадно тиская принадлежащее мне бренное тело: - Ну куда же ты пропала? Мы тут с ног сбились... И на работу звонили, и Петренко, и какой-то Ляльке... И нигде тебя нет.
-Да, Ника, ты была... ик... нам так нужна-а-а... ик! - всхлипнула тетушка, вытаскивая из-за корсажа батистовый платочек не первой свежести и поднося его к воспаленным глазам.
-Кстати, а почему вы сидите в темноте? - совсем некстати (потому что интересовало меня совсем другое) полюбопытствовала я. - И почему затаились? Я было испугалась, что придется ночевать в машине.
-Боже мой... Ника... Павлик! Как мы могли... - горько всхлипнула тетушка.
Уклоняться от ответов на прямые вопросы - это у нас семейное. Так мы можем разговаривать часами, прекрасно понимая друг друга и негодуя на примитивных остолопов, которые - вы только вдумайтесь! - на туманный, полный загадочных смыслов и таинственных подтекстов вопрос когда отвечают ясно и четко: завтра в восемь. Так ведь каждый дурак сумеет.
В данное время кончик моего языка щекотал вопрос как. За что они убили Павлика - отдельная тема. Я и сама без посторонней помощи могу назвать дюжину причин, по которым стоило если не убить зловредного Павлика, то хотя бы тюкнуть отбойным молотком. По плюгавой башке. От всей души. И желательно два раза.
Но прежде чем озвучить щекотливый вопрос как, мне необходимо завершить то, что дядюшка называл ритуальным фамильным поглаживанием и что в переводе, должно быть, означает "я тебя вижу, и ты мне нравишься". Ну прямо как у дельфинов.
-Мама! - Наконец оторвался от меня кузен. - Прошу тебя, не говори каждому встречному, что мы убили Павлика. Это идиотизм, разве ты не понимаешь?
-Максим, да как тебе не стыдно! - строго одернула тетя. - Ника - не каждая встречная.
-Перестань притворяться! - разозлился кузен, - то же самое ты сказала и санитарам, и Андрею, и почтальону... Как его там?.. А-а... - Он безнадежно махнул рукой. - Неважно. Но в конце концов ты добьешься, что нас арестуют и посадят в тюрьму. Ты этого хочешь? - Максим завелся. - Да? Ты этого добиваешься? Боже! - он обхватил длинными руками косматую голову и замер, опустившись на колени подле моего кресла.
Я молча наблюдала за ними. С тетушкой давно все понятно. Двадцать шесть лет назад, будучи на седьмом месяце беременности, Елизавета Привалова покинула театральные подмостки с тем, чтобы больше туда не вернуться. Но правду говорят, что актрисы, как и шпионы, не бывают бывшими. Им не мешает отсутствие рампы, кулис и зрителей. Да и чем родные хуже зрителей? А старый дом - прекрасная декорация для бесконечной мелодрамы... К тетиным моно-спектаклям я давно приспособилась. Но Макс! Как мальчик вырос, как отточил мастерство за те полгода, что я его не видела! Браво!
-Боже, - глухо простонал Макс, - моя мать рехнулась!
-Вы оба рехнулись.
Все - падает пыльный занавес. Конец первого акта.
Тетя Лиза перестала всхлипывать, а Макс подавился стенаниями. Мы разом повернули головы.
В дверном проеме стояла эффектная девушка - высокая, статная, с голубыми глазами и иссиня-черными кудрями, обрамляющими молочный овал лица. Она грациозно курила сигаретку, вставленную в длиннющий мундштук, едва уловимым движением тонкого пальчика стряхивая пепел прямо на дубовый паркет.
Гретка.
-Как хорошо, что ты приехала, - улыбнулась одними губами кузина. В ее прекрасных глазах плавали мелкие льдинки, которые, сталкиваясь, издавали звуки, напоминавшие скрежет листового железа.
Несмотря на кровное родство, брат и сестра были совсем непохожи. Ничего общего, за исключением цвета глаз. Впрочем, мы все тут голубоглазые. Правда, в разной степени. Красотке Грете повезло больше всех.
Кузина не выглядела ни испуганной, ни подавленной, ни рассерженной, ни взволнованной. Грета выглядела Гретой - холодной, отчужденной, словно происходящее не имело к ней ни малейшего отношения. А может, и правда не имело?
Впрочем, и холодной, и отчужденной Грета выглядела всегда. Она - выкормыш двух никудышных нянек: эгоистичной Мельпомены и неумолимого закона сохранения энергии. Попробую, пожалуй, объяснить. С самого раннего детства, с мокрых пеленок, вокруг моей бедной кузины все бурлило, клокотало и пенилось. Если слезы - то градом, если смех - то до колик. Иначе тетя не умела, не могла да и не хотела. Отыграв одну великую роль, она принималась за другую: княжна Тараканова дрожит у постели больного ребенка, Мария Стюарт кормит сопливых отпрысков манной кашкой, Жанна д`Арк проверяет школьный дневник, Анна Каренина бросается на рельсы из-за порванных колготок дочери и первой весенней ссадины на коленке сына. Ну и так далее. Постепенно нешуточные страсти великих вытеснили из Греты ее собственные неокрепшие эмоции. Известное дело - если что-то куда-то прибудет, то столько же оттуда и убудет. Се ля ви, как говорится...
Кузина подошла ко мне, и мы светски расцеловались, не касаясь друг друга накрашенными губами.
-Эти сумасшедшие уже сказали тебе, что мы убили Павлика? Так вот - мы его не убивали, - сказала она ровным голосом.
-Ну конечно! Это многое объясняет, - не сдержавшись, съехидничала я.
-Не убивали, - тихим эхом отозвался Макс. Он встал с коленей и переместился на широкий подлокотник моего кресла.
-Кажется, у Павлика было что-то вроде сердечного приступа, и его увезли в больницу, - объяснила кузина.
-Сердечный приступ, говоришь? - обескуражено протянула я. - Кто бы мог подумать, что у нашего дорогого Павлика вообще есть сердце....
Грета равнодушно пожала плечами и пошла к бронзовому атланту тушить сигарету.
-Это мы! Мы довели его до приступа! - воспользовавшись паузой, отчаянно крикнула тетя, и крупные слезы наперегонки покатились по ее пухлым щекам. Достигнув дебелого подбородка, они срывались вниз и по ложбинке устремлялись в необъятные недра корсета.
-Нет! Не говори глупости! - хором крикнули Грета и Макс.
-Это мы-ы-ы... - канючила тетя.
-Ну хватит, - решила я и стукнула кулачком по подлокотнику, забыв, что на нем пристроился Макс.
-С-с, - потрясла я ушибленной рукой. - Ну ты и костлявый!
-С-с, - скорчился кузен. - Нашла куда бить, с-сестренка...
Я посмотрела на опухшую от слез тетю, и мой голос невольно приобрел противно-сюсюкающие интонации - такие, какие обычно появляются у неразумных взрослых, когда они заговаривают зубы капризным детям:
-Пойдем, тетушка, умоемся, валерьяночки выпьем, носики попудрим. Пойдем? - Я потянула ее за безвольную руку и вытянула из глубокого кресла. - Вот умница... - похвалила я, выводя присмиревшую тетушку из гостиной.
На пороге гостиной материализовалась домработница Нюся - сутулое существо без определенного пола и возраста, одетое в широкие хлопчатобумажные шаровары, розовую блузку с пышными оборками на впалой груди и подпоясанное накрахмаленным передником. На ногах у Нюси были розовые тапочки с помпонами, на голове - розовая косынка.
Я ее обожала, признавая за ней полное право на кислотно-розовые помпоны. Пусть будут, если они ей нравятся.
Нюся обладала удивительным свойством - она была везде и нигде одновременно: никогда не путалась под ногами, но стоило только крикнуть: "Нюся, ты где?", бодро отзывалась из-за спины: "Я тута".
Совершенно не помню тот момент, когда она появилась в доме Приваловых. Иногда мне кажется, что Нюся была здесь всегда - как время, как материя, как пыль.
-Пожалуйста, - попросила я, - принеси детям ситро, а мне... ну ты знаешь чего... из дядиного бара.
Детям - ничего себе сказанула! Формально я старше этих детишек лет на шесть-семь, не больше. Да они меня на куски разорвут! Или... что там они сделали с Павликом?..
Но Грета и бровью не повела, а Макс ласково огрел меня по плечу. Уф, на этот раз, кажется, пронесло. Но впредь надо быть осмотрительнее и не молоть языком что попало.
Нюся одобрительно кивнула и растворилась в синем сумраке.
-Итак, солнцы мои, - я улыбнулась самой лучезарной улыбкой, на какую была способна. - Вашу маман я уложила баиньки. Теперь мы можем поговорить спокойно. Идет? Ты, Макс, пересядь, пожалуйста, на диван. Я должна видеть твои глаза. - Когда Макс послушно осел в подушки, я смогла продолжить: - Так уж случилось, что Павлик, не к ночи будь помянут, - не только ваш кузен, но и мой. Это - чудовищное недоразумение, с которым, однако, мне постоянно приходится считаться. Поэтому я имею право знать: что здесь произошло?
В комнате повисло молчание.
Грета невозмутимо прикуривала очередную сигарету. Макс дергал острым кадыком и смотрел на меня просветленными глазами блаженного Августина.
-Колитесь, родные мои! - подбодрила я. - Может быть, ты начнешь, Грета? - Я в упор посмотрела на голубоглазую кузину.
-Я бы начала, - ответила та, делая затяжку и выпуская дым через тонкие ноздри, - только не знаю, с чего именно...
-А ты попробуй с начала, может, получится, - ласково предложила я.
В комнату вошла Нюся, она поставила на карточный стол канделябр и поднос, на котором стояли фужеры с пузырящейся водой, хрустальный графин, одинокая рюмка и плоское керамическое блюдо с закуской. Внезапно у меня закружилась голова: на нежно-зеленых листьях салата лежали тонкие кольца лимона, горка янтарной икры, горка квашеной капусты, бледно-розовые ломтики домашней буженины, малосольные пупырчатые огурчики и влажные веточки укропа. Обалдеть.
Я вспомнила, что в последний раз ела ранним утром. И тут стыд и отчаяние, отчаяние и стыд железными кольцами скрутили грудную клетку и обожгли горло.
-Нюся! Сем Семыч!
И как я, дурья башка, могла забыть про кота? Он мне это обязательно припомнит. Он все припоминает, когда подходит срок.
-Да я давно его покормила, - просто ответила Нюся. Я сорвалась с места, кинулась к ней, ненароком задев бедром легкое кресло, которое опрокинулось, и чмокнула Нюсю в морщинистую щеку.
-Ты золото, Нюся, самое настоящее золото! Если бы не ты...
Старушка расплылась в довольной улыбке, прикрывая сухой ладошкой щербатый рот.
-И тебе не мешает поесть по-человечески, - назидательно сказала она в ладошку. - К чему покусовничать? Я борща наварила, как ты любишь, с мозговой косточкой. Пирожки испекла. Как знала, что приедешь. - Ее круглые сорочьи глаза увлажнились. - От ужина осталось рагу из куриной грудки с шампиньонами, рисом, сладким перцем и помидорами. Есть холодец с хреном, но не знаю, застыл ли. А хрен в этом году задиристый - жуть, до самых костей пробирает...
-Да-да, - прервала я Нюсю, иначе перечисление блюд грозило затянуться до третьих петухов. - Сначала мы поговорим, а потом я спущусь на кухню. Ступай, Нюсечка.
И она послушно испарилась.
Я вернулась к креслу, которое преспокойненько стояло на своем месте, будто и не падало. Неужели глюки?
-Ваше здоровье!.. Так на чем мы остановились? - спросила я, отправляя в рот самый большой и жирный кусок буженины.
-Э-э-э... - проблеял Макс. - Не так-то просто начать, понимаешь?
Продолжая жевать сочное мясо, я кивнула. Конечно, понимаю. Всегда проще сделать, чем объяснить, что да как. Но объяснять, - я тяжело вздохнула, - как правило, приходится.
-Все э-э-э... началось с того... - сказал кузен и осекся.
-Что умер дядя, - закончила фразу Грета. Она отложила мундштук и направилась к свободному креслу.
-Да. Дядя умер внезапно: раз - и инсульт, - наконец затараторил Макс, захлебываясь словами. - Ничем не болел, ни на что не жаловался, кроме... ну ты сама знаешь...
И точно, я знала. У дяди был геморрой. Он твердил о нем с утра до вечера. Будь его воля, он твердил бы и с вечера до утра, но ведь и ему нужно было когда-нибудь спать.
-И вдруг он умер. И мы... мы... как бы сказать...
-Растерялись, - подсказала я, кивнув головой. Охотно верю. Мне тоже казалось, что наш общий дядя будет вечен, как небо, солнце, звезды, земля, Красная площадь, как дураки и дороги, как хроническое ожидание конца света и неистребимые надежды на лучшее.
Но дядя Генрих все-таки умер. Нет, не верю! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Сейчас откроется дверь и в комнату войдет старый лис. И, хитро прищурившись, спросит: "По какому случаю выпиваем?" А что я ему отвечу? Что выпиваю за помин его души? Да он разорвет меня на атомы!
Нет, так дело не пойдет. Надо успокоиться и придержать фантазию: дядя все-таки умер. Он не войдет и не спросит, а я не отвечу. Надо принять случившееся как данность, хотя со смертью как таковой - внезапной, не внезапной, да любой! - вообще нелегко примириться.
-Да, правда, мы растерялись. - Дрыгнув в воздухе острыми коленками, кузен выскочил из объятий диванных подушек и забегал по комнате. - Мама просто обезумела. Родной брат все-таки. Как начала плакать, так до сих пор не может остановиться. Даже во сне плачет. - Налетев на невидимую преграду, Макс внезапно замер и скис. - С мамой надо что-то делать, - заключил он еле слышно.
-Приехал Фабий Моисеевич, - подхватила рассказ Грета, как подхватывают древко из рук смертельно раненного знаменосца. - К счастью, он взял все заботы на себя. Я имею в виду оформление документов, организацию похорон и все такое.
-Если бы не Фаба, - ожил кузен, - мы бы... мы бы... - и опять скис, но на этот раз Грета промолчала, предоставляя брату самому выпутываться из весьма щекотливого положения.
-До сих пор не похоронили дядю, - прошептала я сдавленно. Мама мия! Ёксель-моксель! Потрясенная догадкой, я пронесла квашеную капусту мимо широко открытого рта.
-Наверное, да, - признался Макс, рассеянно почесывая пятерней бороду.
Ну и родственнички мне достались. И где, спрашивается, я была, когда раздавали нормальных? В консерватории? Или на мужиков глазела? Выходит - сама виновата.
-Фаба сказал, что нужно обзвонить всех родственников и знакомых. Дядиных издателей он взял на себя. Я позвонила Гусевым, Володарским, тете Поле с Павликом, тете Мане в Токио и тебе. Тебя не нашла.
Она посмотрела так, что мне захотелось забиться под кресло.
-Я звонила тебе, - продолжила Грета холодно, - и домой, и на работу. Дома - никого, а на работе мне сказали, что ты в отпуске. Мы все ужасно расстроились, - подчеркнула Грета, но в ее глазах по-прежнему плавали льдинки. - Один милый дядечка продиктовал телефон твоей подруги Ляли, но и она не знала, где ты находишься.
Да, никогда себе не прощу, что уехала к Дашке в деревню, не сказав никому ни слова. Не сказала потому, что уезжала всего на пару дней. Зачем людей беспокоить? А застряла на целых две недели, и последние события пронеслись галопом мимо меня.
-Фабе было трудно, он с ног сбился. - Кузина припечатала меня взглядом к стенке.
"Фу ты ну ты! А вы с Максом на что?" Но одно дело - подумать, и совсем другое - сказать, что думаешь.
-Лялька все-таки разыскала меня. Один леший знает, чего ей это стоило, - пробормотала я в оправдание. Вот ненавижу себя за это. Взять бы и резануть им правду-матку. Хотя бы для разнообразия. Так нет же, кишка тонка. К великому сожалению.
Грета привстала с места, чтобы взять с подноса фужер, и маленькими глоточками, осторожно, чтобы не смазать помаду, выпила воду. Макс рухнул на диван, который отчаянно крякнул под ним, но выстоял.
-С дядей разобрались. Пойдем дальше. Рассказывайте немедленно, что случилось с Павликом, - насупив брови, потребовала я.
-Павлик вел себя мерзко.
Эка невидаль! Павлик есть Павлик.
-Он, конечно, делал скорбную мину, цистернами пил мамину валерьянку и много говорил о дяде. Но все остальное... - Кузина брезгливо поморщилась. - Он кружил по дому, рылся в наших шкафах, выдвигал ящики, вываливал содержимое прямо на пол, задавал ужасные вопросы о стоимости мебели, заглядывал в Нюсины кастрюли. - Грета помассировала висок тонкими белыми пальцами. - Фабе, кстати, он тоже задавал странные вопросы. И даже издателям!
Кажется, Грета возмутилась. Впервые, насколько я ее знаю. Молодец, девочка! Так держать. Возмущаться Павликом естественно. Естественнее, чем не возмущаться.
-Словом, он вел себя как судебный пристав, описывающий наше имущество. - Кузина обвела рукой темное пространство вокруг себя.
-То есть как это? - уточнила я, засовывая в рот ароматную веточку укропа.
-Он сказал, - вмешался Макс, - что дядя Генрих составил завещание в его пользу. И теперь все это, - он повторил жест сестры, - его.
Завещание? В пользу Павлика? Ничего более удивительного я никогда не слышала. То есть вру, конечно. О завещании слышала, но так часто и в таких э-э-э... противоречивых контекстах, что решила: дядя опять развлекается. Он вообще любил позабавиться, наш добрый дядюшка Генрих... Земля ему пухом и все такое.
Несколько лет назад он собрал близких - тетю Лизу с детьми, тетю Полю с Павликом да меня с мамулей - и торжественно сообщил всем нам, что решил составить завещание, но пока не знает, каким образом, избегая ненавистной уравниловки, разделить между нами имущество, нажитое непосильным трудом и орошенное кровавым потом гения. Для тех, кто еще не понял: гений у нас один - разумеется, дядюшка Генрих.
Шли годы, а он все не знал. Ну и молчал бы себе в тряпочку. Так нет: он говорил часто, подолгу и без стеснений. И всякий раз выходило, что каждый из нас недостоин. У дяди был талант обставлять дело так, что каждый чувствовал себя самым недостойным, самым убогим, самой, так сказать, тварью дрожащей. Именно это и развлекало нашего дядюшку. Такой он был забавник.
Павлику доставалось не меньше остальных. Он тоже был тварью дрожащей. И прав не имел. Это я точно помню.
-С какого, простите, бодуна Павлик решил, что все достанется ему?
-Вот-вот, - обрадовался Макс, - мама так его и спросила. Э-э-э... ну почти так.
-А он что?
Макс замялся.
-А он сказал, что все мы - сборище первостатейных идиотов, по которому плачет кунсткамера, - невозмутимо ответила Грета. - И от которого дядя давно мечтал отделаться, только не знал как. Точка. Конец цитаты.
-Павлик что, сбрендил? - задохнулась я от возмущения, позабыв, что недавно сама еле удержалась от правды-матки в адрес родственничков.
-Похоже. Он потерял над собой контроль и много чего наговорил. Маме сказал, что она актриса из погорелого театра, Максу - что он импотент и тряпка, мне - что я замороженная скумбрия. А о тебе сказал... - кузина осеклась на полуслове. В горле у нее что-то булькнуло, а в глазах мелькнул испуг.
-Та-ак, сдается мне, что самое интересное, как всегда, впереди. Правда, Грета? Давай, продолжай, - я плотоядно усмехнулась. - И что разлюбезный кузен сказал обо мне? Ну! - я резко подалась вперед.
-Скажи ей все, раз проговорилась, - вмешался кузен. - Все равно она не отстанет. Плешь проест, но не отстанет.
-Сам скажи, - огрызнулась Гретка.
-И скажу, - он шумно втянул воздух носом, зажмурился и выпалил: - От тебя все мужики сбегают, потому что ты невменяемая. Извини, это не я - это Павлик так сказал. - И Макс поглубже зарылся в подушки.
-Вот сморчок плюгавый! - не сдержалась я, хотя и дала слово не выражаться. - Сучок криво... А-а-а! - Ужасная догадка лезвием прошлась по горлу. Крик перешел в хрип. Хватаясь руками за горло, я подскочила с кресла. - И тогда вы его того?.. Убили?
Лишь чудо удержало пугливую рюмку на самом краешке стола.
-Нет!
-Нет, что ты!
Я упала в кресло.
-А зря, - услышала свой голос и не узнала - столько в нем было нержавеющей стали, что Гретке и не снилось.
-Мы, конечно, возмутились и в ответ наговорили ему тако-о-ое... Тако-о-ое... - Лицо Макса непроизвольно вытянулось. - Не знаю, как Грете, а мне до сих пор стыдно. Поэтому мама и считает, что мы его убили. Понимаешь? - Кузен почесал бороду. - Ника, ты у нас умная, скажи, откуда в человеке столько дерьма? Где оно копится?
-Максим! - строго одернула Грета.
Я опрокинула вторую рюмку водки. Ух, какая гадость этот наш Павлик. Мужики от меня, видите ли, бегают. Фу! Да я сама от них бегаю, но это недостаточный повод, чтобы считать меня невменяемой. Излишне впечатлительной - пожалуй, но не невменяемой!
-Павлик хамил, смеялся над нами, орал, размахивал руками и брызгался ядовитой слюной. - Макс брезгливо вытер щеку, как будто последняя капля только сейчас долетела до него. - Нам так тебя не хватало! - заключил кузен патетически. - Ты бы сумела его приструнить.
-Он будто белены объелся. Осатанел, честное слово! - поддержала кузина брата. - Весь покрылся пятнами. Не умолкал ни на минуту. Метался по комнатам, выворачивал ящики, сметал с полок белье. Трусы, полотенца - все на пол. Нюсе потом пришлось перестирывать... А в конце налетел на Фабу, который зашел нас проведать, схватил старика за грудки и стал трясти, требуя немедленно отдать дядино завещание. - Грета устало прикрыла глаза.
-Он обвинил нас в том, что мы его уничтожили, - припомнил Макс. Поняв, что его - это завещание, а не самого Павлика, я уточнила:
-А вы действительно его уничтожили?
-Нет! - запротестовал любимый кузен. - Если хочешь знать, мы его в глаза не видели. Думаю, дядя нас дурачил. Он хотел, чтобы мы побегали, посуетились, вот и выдумал завещание.
Бэн прохрипел полночь.
-На дядю это похоже, - согласилась я. - Значит, вы не уничтожали завещание и не убивали сморчка. Не мучайте меня, я и так устала с дороги, скажите, кто убил Павлика, и разойдемся с миром.
-Да никто, - нервно хохотнул кузен. - Честное слово! Смор... в смысле Павлик ушел в спальню. Побушевал там и успокоился. Когда мама зашла к нему со стаканом теплого молока - думаю, она хотела помириться, - Макс скорчил мину, выражающую неодобрение, смешанное с почтительным сыновним смирением, и продолжил: - Павлик ничком лежал на полу. Фаба вызвал неотложку, и Павлика увезли в больницу.
-Когда это случилось?
-Сегодня днем, часов в пять, нет, ближе к шести.
-Ближе к восьми, - поправила пунктуальная Грета. - Скандал начался без десяти восемь. Некоторое время я на часы не смотрела, сама понимаешь - не до того было, но "скорая" приехала в половине десятого, это точно.
Выходит, я опоздала к финалу на час с небольшим.
-Тете Поле сообщили?
-Н-нет... А ты думаешь, стоит? - напрягся Максим.
-Не знаю, - честно призналась я. - А в больницу ходили? Если сморчок умер, то хочешь-не хочешь, а сообщить придется, если нет - подождем, может, само рассосется.
-Павлик не умер. Во всяком случае, пока не умер, - откликнулась Грета. - Я только что из больницы. В регистратуре сказали, что Павлик в реанимации. Завтра утром станет ясно, что да как.
Хорошо, что Павлика никто не убивал, но странно. Очень странно. Сморчок давно напрашивался. Однако...
-Не могу больше - глаза слипаются, - пожаловалась я, вставая. - Пойду посплю. Не возражаете?
День выдался хуже некуда. Запоздавшее известие о скоропостижной смерти моего единственного дяди я получила сегодня в обед. "Неужели сегодня?" - ахнула я. Не верится. Кажется, что на прошлой неделе. Это доказывает, что время - коварная субстанция, оно то летит, то тащится, то делает мертвые петли, одна из которых, как видно, и пришлась на сегодняшний день.
После того как я получила от Ляльки телеграмму с соболезнованиями, Дашка, у которой я гостила, помогла собрать вещи, а я отловила в ее курятнике упиравшегося всеми четырьмя лапами Сем Семыча, прыгнула с ним в ниву и помчалась в Озерск. Пять часов за рулем. В аду, пропахшем плавящимся асфальтом и вредными выхлопами. Но все бы ничего, если бы не шизанутые иномарки, мечтающие то ли о ближайшем столбе, то ли о первом встречном - моем, разумеется! - бампере. И естественно, ими управляли мужчины - агрессивные и прямолинейные до обморока. Однажды я еле вывернулась, послав пару дружеских слов упертому кретину в "мерсе". "Поцелуй меня в карбюратор, красавчик!" И по газам, по газам. От греха подальше.
И вот, после всех пережитых ужасов неуемная судьба подкинула происшествие с Павликом. Это чтобы жизнь не казалась липовым медом.
Думаю, хватит с меня на сегодня. Но кто знает, не готовит ли щедрый денек очередную пакость, поэтому в срочном порядке ставлю на нем жирную точку, пока он не поставил точку на мне.
-Нюся постелила тебе в угловой спальне, - крикнула мне в спину Грета.
Когда я нырнула под хрустящую, пахнущую ромашкой простыню, дверь приоткрылась, тихонько скрипнув. Кто-то бесшумно подкрался и засопел, устраиваясь в ногах. "Сем Семыч", - подумала я с нежностью и мгновенно заснула.
...
Я лежала на Дашкином сеновале, широко раскинув руки и подтянув колени к животу. Я была пушистым белым облаком, которое бережно баюкает синий ветер.
Внезапно неведомая сила навалилась на меня, закрутила, потащила в темную бездну, а потом и вовсе швырнула камнем вниз.
Пролетев сквозь колючую толщу, пахнущую ромашкой и клевером, я пару раз кувыркнулась в воздухе и вошла солдатиком в воду, которая бесшумно разомкнулась у меня под ногами и тут же сомкнулась над головой. Я стала погружаться на дно.
Я погружалась миллионы лет, а дна все не было.
Опомнившись, я заработала руками и ногами, направляя безумно тяжелое и неуклюжее тело вверх. Наконец почувствовала, что всплываю, но - увы! - слишком поздно. Над головой - все та же темная, мутная толща, и нет ей конца. Ни дна, так сказать, ни покрышки.
А дышать хотелось как никогда в жизни. Боль тупым скальпелем вспарывала пустые легкие. Невыносимо. Вдохнуть бы чего-нибудь. Воды - так воды. Избавиться любой ценой от пустоты и боли.
Все. Прости и прими рабу твою. И...
И я захлебнулась влажным воздухом, который пах тиной и гнилью. Не веря своему счастью, я забилась на поверхности и все-таки нахлебалась воды - солоновато-сладкой, что-то напоминавшей по вкусу. А еще вода была вязкой и - почудилось в кромешной темноте - алой. Бред, конечно, но так показалось.
Вдалеке виднелся спасительный берег. Я погребла к нему.
Плыть было трудно. Мокрые шорты и майка тянули вниз. Вязкая вода сковывала движения, цеплялась за меня, словно утопающей была не я, а она. Чтобы сэкономить силы, я перевернулась на спину и поплыла, ориентируясь по звездным россыпям.
Вот и берег. Стараясь не думать о пиявках (может, в темноте они спят?), я нащупала ногами скользкое илистое дно и встала. Осталось сделать последнее движение - и я спасена.
-А!
Последнее движение оказалось крайне неудачным - я поскользнулась и шлепнулась назад, в воду, подняв фонтан алых брызг. Ой, мамочки, здесь могут быть пиявки! Я подскочила, отряхнула беззащитный перед злобными пиявками тыл и снова попыталась выбраться на берег. И снова неудачно.
Распугав всех мерзких кровососов в радиусе тридцати метров упражнением номер шесть (глубокое приседание) и вконец намаявшись, я догадалась опуститься на четвереньки - так устойчивее - и упрямо поползла вперед. Вскоре рука наткнулась на склизкую деревяшку. Это было бревно, один конец которого удачно съехал в озеро. Я ухватилась за него, как за канат Ариадны, и, подтянувшись, выбралась на берег. Уф. Можно перевести дух.
Только я хотела отпустить спасительную корягу, как она блеснула глазами, широко раскрыла пасть, высунула тонкий, раздвоенный на конце язычок и лизнула меня в ободранную щеку. Ай!
С визгом я отбросила гадину и бросилась бежать куда глаза глядят. Глаза мои глядели, видимо, на Пушкинскую площадь, потому что в конце концов я оказалась там, на лавочке возле "Нашего Всего", немилосердно загаженного голубями и прочими птахами.
Не берусь рассудить, кто из нас двоих выглядел лучше.
Я проснулась, но открыть глаза не решалась. Долго лежала, прислушиваясь к себе и к окружающему миру - солнечному, по-утреннему свежему, аппетитно шкварчащему салом на большой Нюсиной сковородке. Мир был прекрасен. Его портил только солоновато-сладкий привкус на языке.
Алая, вязкая, солоновато-сладкая - это, безусловно, кровь. А кровь, известное дело, снится к скорой встрече с родственниками. Но я с ними уже встретилась. Хиромантия какая-то... Может, сон задержался в пути? Или я подсмотрела чужое сновидение? Натка говорит, такое случается.
Я встала с постели, подышала у открытого окна, тренируясь в пранаиаме - это четвертая ступень раджа-йоги. После упражнений, которые особым образом упорядочивают дыхание и очищают нервы от нежелательных примесей, солоновато-сладкий осадок, оставленный дурацким сном, растворился вчистую. Я бодро спустилась на кухню, ощущая приятное покалывание во всем теле и необычайную легкость. Это благотворный прилив могущественных токов праны. Я на пути к совершенству!
-Привет!
-Не спится? - удивилась Нюся. - Вчера на тебе лица не было - худющая, бледнющая, - запричитала домоправительница, как уважительно называл Нюсю дядя Генрих. Она принялась выставлять на стол обильный завтрак - желтую вареную картошку, посыпанную зеленью, прожаренные до цвета кофе с молоком куски сала, яйца, фаршированные лисичками с луком, гренки с хрустящей корочкой, мед, яблочный сок и горячий кофе. Н-да, Нюсины представлении о завтраке весьма своеобразны. Весьма.
-Пока все спят, хочу сходить на кладбище, - объяснила я и закинула в рот половинку яйца.
Чистая правда. Мне совсем не улыбалось тащить за собой буйное семейство, которое непременно увязалось бы следом, заикнись я о своем намерении. А мне хотелось тишины, покоя и уединения.
Напомнив себе, что настоящий йог воздержан в пище, я решительно отодвинула тарелку с гренками. Надеюсь, этот подвиг зачтется, когда придет мой срок.
Нюся вдруг хлюпнула носом и вытерла глаза белоснежным фартуком.
-Хозяин ждал тебя, я знаю. Кто скажет: помер и все, - она понизила голос до шепота, - не верь!
-О чем ты? И почему шепотом?
Старушка обтерла табуретку длинным подолом, присела на самый краешек и наклонилась ко мне:
-Они все сидели в гостиной. Максим вслух читал книгу, а хозяин с хозяйкой и Гретой раскладывали казлы. ("Пазлы", - мысленно перевела я.) Вдруг хозяин налился краской и упал. А я в чулане была. Слышу - Лизавета кричит: "Нюся! Нюся!" Ну, думаю, опять блажь нашла. А она: "Воду неси, капли, скорее!" Я собрала, что она велела, вхожу в гостиную - никого. Слышу - за стеной хрип. Вошла в кабинет и вижу - хозяин помирать собрался. Я к нему. - Она часто заморгала, сдерживая слезы, кончик ее остренького носа покраснел. Мне стало неловко: Нюся всегда заботится о нас, а мы... Свиньи неблагодарные - вот кто мы. Увлеклись собственными переживаниями и не замечаем, что Нюся тоже горюет. А мы: "Принеси то, убери это". Будто Нюся каменная.
Я коснулась маленькой руки, покрытой пигментными пятнами, и погладила ее. Нюся заплакала - тяжело, молча, как плачут старые люди, у которых не осталось ни одной, даже самой захудалой иллюзии. Я молчала. Что тут скажешь?
-Я подошла к хозяину, - продолжила она через некоторое время, вытирая слезы все тем же фартуком, - а он лежит колодой. Я наливаю капли, а сама вижу: он рот открывает - хочет сказать, да, видно, язык не слушает. И смотрит в бок, словно показывает. Ну, я и посмотрела, куда он показывал.
-И что? Куда? - заинтересовалась я.
-На бюро. Аккурат на твою собаку.
-На ту фарфоровую фигурку, которую я когда-то подарила?
-На нее, - закивала Нюся.
Я задумалась. Мы с дядей часто ссорились, особенно в последнее время. Он стал невыносим: постоянно придирался, упрекал, угрожал, закатывал истерики с тривиальным битьем посуды и метанием бронзовой пепельницы в головы домочадцев. Слава богу, до снайпера дяде было так же далеко, как до примы кордебалета.
Когда тяжеленная пепельница просвистела мимо моего уха, я всерьез подумала о том, чтобы окончательно и бесповоротно послать дорогого дядюшку по адресу, широко известному в народных массах. А мои помыслы, надо учесть, обычно не расходятся со словами. Что и было доказано в следующую секунду. Началась такая кутерьма, что... лучше бы она не начиналась.
Нет, скорее всего, дядин взгляд случайно упал на ту статуэтку.
-А что тетя, Макс?
-Они ничего не заметили. Разве такие заметят? С них и взятки гладки, - беззлобно заключила старушка.
-А что потом?
-Я побежала вызывать "скорую" - они-то не догадались, а в кабинете, сама знаешь, телефона нет. И пока я звонила, хозяин умер. Лизавета сказала - сразу, как я ушла.
Бэн прокашлял семь часов.
-Мне, пожалуй, пора. Пойду.
Я встала из-за стола.
-Да что же ты, опять не поела! - распереживалась добрейшая Нюся.
-Твоими медовыми гренками выстлана дорога в ад. Думаю, пока мне туда рановато, успею еще... А шкварочки подай к обеду. Смотри, я буду на них рассчитывать! - Послав воздушный поцелуй, я вышла из кухни, но попятилась задом и бросила через плечо: - А как Сем Семыч?
-Есть вот не идет.
-Как так? Не может быть. Он, часом, не заболел? - забеспокоилась я.
-Да не заболел твой басурман, - засмеялась домоправительница. - Просто не до еды ему сейчас.
-Почему?
-Занят одним важным делом.
-Каким таким делом?
-А соседских курей гоняет - вот каким.
-Серьезное занятие, - одобрила я. - Ну, до встречи.
Большое городское кладбище расположилось на вершине холма, поближе к небу. Чтобы туда попасть, надо либо отдать бренные концы (и тогда беспокоиться не о чем - мимо не провезут), либо на своих двоих выйти на окраину Озерска со стороны улицы Строителей коммунизма, которую в перестроечной спешке забыли переименовать, потом пройти по тропинке, пересекающей изумрудный луг, и подняться по довольно крутому склону холма.
Я прошла большую часть скорбного пути, присела передохнуть на прогретый солнцем валун и оглянулась на город. Отсюда, с высоты, виднелись крыши домов, уродливое здание городской администрации, над которым безвольной тряпкой болтался триколор, бесконечные яблоневые сады, парк Героев, разделенный надвое хиреющей речкой Тьмакой, озеро с грязно-свинцовой водой, трактор, ползущий букашкой по полю, и темная полоса дальнего леса.
Думаю, отсюда нашим мертвым удобно наблюдать за своими живыми.
Я прошла через кладбищенские ворота и остановилась в нерешительности. Только такая идиотка, как я, могла не спросить у Нюси, где именно похоронен дядя. А кругом - никого. Ни одной души - ни живой, ни, брат Чичиков, мертвой. И сторожка смотрителя закрыта на большой амбарный замок. Остается одно - искать свежие могилы. Я медленно побрела по одной из утоптанных дорожек, вьющихся между сколоченными наспех, почерневшими от частых дождей крестами и солидными гранитными памятниками.
Проблуждала я долго. Наконец, сопровождаемая невыносимо радостным щебетом птиц, вышла к вырытым, видимо, с вечера ямам. Вид пустых могил, которые поджидали своих квартирантов, ужаснул меня. К горлу подкатила дурнота. Чтобы не упасть в ближайшую яму, я намертво вцепилась в высокий резной крест.
Негнущимися пальцами, дрожащими и мокрыми, я нащупала в кармане пачку сигарет. Прикурила с восьмой попытки.
Передо мной зияло раз, два, три... шесть ям. Шесть покойников разом - явный перебор для городка с населением чуть больше трехсот тысяч. Неужели могильщики просто не смогли вовремя остановиться и копали, копали, копали, пока хватало сил и водки?
Я обошла последние захоронения, начав с резного креста, поддержавшего меня в трудную минуту. Все напрасно. Могилу дядюшки я не нашла. Тогда я расширила зону поиска. И опять результат оказался нулевым. Я присела на голубую скамеечку и задумалась. И было над чем подумать.
Обнаружилось странное обстоятельство: озерчане мрут как мухи, и если они будут продолжать в том же духе, то в весьма скором времени вымрут как мамонты. Я посчитала, загибая для верности пальцы. За шесть дней умерло, не считая дяди, двадцать восемь человек. "Ну и статистика", - невесело присвистнула я.
Но статистика статистикой, а могилу дяди искать надо. Вопрос - где?
Я знала, что другого кладбища в Озерске нет. Значит... Значит... Ёксель-моксель! Прадедушкин склеп!
Но как им удалось впихнуть туда еще и дядю?
Ругая себя на чем свет стоит, я вернулась назад, к сторожке смотрителя, свернула налево, прошла мимо заколоченной церкви и оказалась в самой старой части кладбища.
Белую фамильную часовенку я нашла быстро. Нагнувшись, пошарила под камнем, который оброс мхом, и нащупала полуистлевшую тряпицу, в которую был завернут обильно смазанный жиром ключ. Шагнула вперед, наступила на третью слева плиту и вставила ключ в замочную скважину. Замок охотно щелкнул, и дверь отворилась.
Кромешная тьма, обступившая меня, удушливо пахла замурованными цветами. Значит, я не ошиблась: он здесь. Иначе откуда взяться цветам? Протянув руку, я нащупала керосинку и чиркнула зажигалкой. Потом спустилась по узким крутым ступеням.
Букеты умерших цветов стояли повсюду - на полу, на каменном парапете, на плитах с именами моих предков. Егор Привалов. Александр и Кузьма Егоровичи. Сашенька и Екатерина Ланская-Привалова. Прасковья Егоровна и Карл Приваловы. Рядом с дедушкиной плитой стояла штуковина, отдаленно напоминавшая усеченный артиллерийский снаряд. Ее подпирал еловый венок с алой лентой, расправив которую, я прочитала: "Любимому брату и дяде от безутешных родных".