Я был невиновен, и присяжные с этим согласились. Никто не был виновен, но заголовки в местной газете вопили: "Учитель-убийца оправдан". К середине лета я осознал, что не вернусь в школу, даже если вдруг меня не уволят. Поэтому, когда мой коллега, между делом участвующий в самых странных благотворительных проектах, предложил работу, я немедленно согласился. Деревня, затерянная в сельве, казалась тем, что нужно для избавления от ночных кошмаров и чувства вины. "Считай это искуплением, Вик, - похлопал он меня по плечу, - жизнь там тяжелая, и самоедством заниматься будет некогда". Он улыбался, но его глаза казались двумя кусками льда. "Я устал изображать сочувствие мудаку, который спит за рулем и сбивает маленьких девочек, и даю тебе шанс убраться" - как-то так.
Не то чтобы идея нести индейцам свет цивилизации казалась мне стоящей: я всегда считал, что милосерднее всего было бы оставить их в покое. Но я и сам искал повод уехать как можно дальше от оскалившегося на меня города, косых взглядов, и, главное, - гладких шоссе и смертельно быстрых машин. Формально от добровольцев требовалось лишь умение читать и писать, а испанский шел у меня вторым языком в колледже и еще не успел забыться. К тому же я был физически здоров, холост и ни к кому не привязан: Анна рассталась со мной через неделю после того, как туман, гололед и темнота сложились в мозаику, ставшую фатальной для моей ученицы - а может быть, и для меня. В общем, я подходил идеально, и в представительстве меня приняли с распростертыми объятиями. Я выбрался оттуда несколько оглушенный, с карманами, набитыми программами, билетами, направлениями на прививки и серебристыми упаковками таблеток для профилактики малярии. Одну капсулу я принял тем же вечером и весь следующий день маялся от тошноты и головокружения. Тогда я впервые подумал, что идея не так уж хороша, как казалась, - но отступать было уже некуда.
В конце августа я прилетел в Камири и вскоре уже сидел в дряхлом автобусе психоделической расцветки, с надписью "Королева сельвы" на борту. Дорога на Ньякос вела мимо нефтяных месторождений, - покров джунглей там был нещадно содран, и буровые вышки казались скелетами ископаемых деревьев. Каждый раз, когда сельва расступалась, открывая вид на новый клочок красной, взрытой земли, сидящий рядом со мной седоусый старик делал вид, что прицеливается из ружья, и ухмылялся беззубым ртом. В конце концов эта пантомима надоела мне; после остановки в поселке нефтяников, аккуратном, как пластиковый макет, я пересел на свободное место и вскоре задремал.
Когда я проснулся, автобус стоял на пыльной площади, окруженной домишками из необожженного кирпича. Пассажиры - индейцы, обремененные мешками и корзинами, - быстро разошлись, и я остался один. "Королева сельвы", громко дребезжа, развернулась и укатила прочь. На Ньякос опустилась влажная, одуряющая тишина, лишь подчеркиваемая отдаленным собачьим лаем и звоном насекомых. Я оглядел рывшуюся в отбросах свинью, рекламу кока-колы над дверью крошечного магазина через дорогу. Прихлопнул москита, впившегося в мою руку, и всерьез задумался, не вернуться ли следующим же автобусом в Камири.
- Виктор! - окликнули меня. Обернувшись, я не поверил своим глазам: на пороге магазина стояла монахиня. - Вы же Виктор, правда? - радостно спросила она, подойдя поближе.
Это была индианка-вага лет двадцати пяти. Несмотря на тяжелый рюкзак на спине, резиновые сапоги и длинную рясу, она двигалась легкой, чуть танцующей походкой.
- Таня, - она с улыбкой протянула мне руку. - Мой отец назвал меня в честь девушки из отряда Че, а я стала монашкой. Здесь все так перемешалось.
Отпустив мою руку, она непринужденно задрала подол. Я поспешно отвел глаза, но под рясой монахини оказались потертые джинсы. Таня вытащила из кармана пачку сигарет, зажигалку и видимым удовольствием закурила.
- Вас должен был встретить отец Хайме, но он приболел. Лодка готова, но, может быть, вы хотите передохнуть? Здесь есть бар.
Я покачал головой. Как бы ни выглядел мой новый дом - добраться до него хотелось как можно скорее.
Таня подхватила рюкзак, и мы спустились к реке. По медленной, рыжевато-мутной Парапети плыли нефтяные пятна и обрывки пакетов. У шаткого причала покачивалось узкое каноэ. Новенький красный мотор на почерневшей от времени корме казался чужеродным наростом. Я уже собирался сесть в лодку, когда Таня схватила меня за рукав.
- Стойте!
Присмотревшись, я увидел красную, в ярких желтых и черных пятнах, змею. Таня подтянула к себе весло, одним сильным ударом размозжила ей голову и подняла за хвост.
- Водяная змея, очень ядовитая, - она покачала длинным телом перед моим лицом, и я невольно отшатнулся. Я ожидал, что Таня бросит тварь в воду, но девушка аккуратно свернула змею в кольца и сунула в рюкзак.
- Она съедобна, если отрезать голову, - сказала она, поймав мой удивленный взгляд.
Я пожал плечами и осторожно шагнул в лодку, надеясь, что в каноэ больше не скрывается никакого зверья.
Таня завела мотор, присела на узкую скамейку и снова закурила. Я украдкой рассматривал девушку. Ее лицо казалось высеченным из красного песчаника резкими, но точными движениями. В ней странно сочетались готовность радоваться самым простым вещами и затаенная горечь.
- Вы сами из Арагана? - наконец спросил я. Таня кивнула. - Но наверняка грамотны...
- Я закончила курсы медсестер в Камири, - ответила Таня с гордостью. - Только мне нельзя часто уходить из монастыря. А отец Хайме стар, болен и слишком увлечен... - она неопределенно помахала рукой, - своими исследованиями. К тому же он недолюбливает детей. Нам очень нужен учитель, хорошо, что вы согласились... - Таня подняла на меня глаза: - Вы просто не знаете, как спросить, почему я ушла в монастырь?
- Ну что вы, я...
Лицо Тани стало упрямым, губы поджались.
- Я оступилась, - сухо сказала она и принялась бессмысленно возиться с мотором.
Чем ближе мы подплывали к дельте, тем медленнее становилось течение Парапети. Река распалась на лабиринт рукавов и стариц. Берега скрылись за тростником, и скоро я полностью потерял ориентацию. Из зарослей, потревоженные стуком мотора, вспархивали белые цапли ("Похожи на истощенных ангелов, правда?" - бросила Таня через плечо); пару раз я заметил стайки уток и кружащих в небе грифов. Здесь уже чувствовалось горячее влажное дыхание гигантского болота Иссог - запах туманов, несущих лихорадку, и древней, таинственной жизни.
Вскоре мы добрались до Арагана. Стоило лодке причалить, и нас тут же окружила толпа детей. Мои будущие ученики, полуголые и чумазые, смотрели на меня блестящими черными глазами, изредка перекидываясь парой фраз. Взрослые держались в стороне и лишь поглядывали издали, не оставляя своих дел. Таня бросила несколько слов на вага, и кольцо детворы распалось. Монахиня провела меня по деревне: дом для собраний, дом священника, - всего лишь лачуги с крышами из пальмовых листьев. Сколоченный из досок крест над дверьми - очевидно, церковь. Две новенькие хижины - кровли не успели даже пожелтеть. Та, что побольше, была школой. Поменьше - моим новым домом.
На пороге Таня оставила меня. Вот моя жизнь на ближайший год, подумал я: зеленые сумерки, воздух, насыщенный влагой, запахи плесени и рыбы и непостижимые люди вокруг.
Вечера я проводил либо в одиночестве, либо в компании отца Хайме, за бутылкой дешевого джина, - судя по сизому носу и оплывшей фигуре священника, он явно злоупотреблял спиртным. Вскоре после моего приезда падре слег с приступом лихорадки, чередующейся с запоем, - священник считал джин не только утешением, но и универсальным лекарством, и мне оставалось лишь перечитывать немногие книги да с особой въедливостью проверять работы учеников.
В свете керосиновой лампы детские каракули казались фантастическими насекомыми. Случалось и наоборот, когда я принимал за неудачно написанное слово забравшуюся на тетрадь многоножку или москита. Такие мелкие галлюцинации случались все чаще и почти всегда были связаны с воспоминаниями об аварии. Как ни стыдно признать, я постепенно переставал воспринимать гибель девочки как трагедию. Катастрофа начинала казаться мне абстрактным толчком судьбы, зачем-то направившим меня в Араган. Ночные кошмары, полные льда и визга тормозов, отступали. Правда, их сменили головокружения, после которых появлялось чувство смутной угрозы, исходящей из болот, - но я списывал эти ощущения на побочное действие лариама, который аккуратно принимал дважды в неделю.
Так прошел месяц. На выходные я собирался съездить в город: отец одного из моих учеников одолжил мне лодку и научил кое-как с ней справляться. Я уже предвкушал кружку пива в единственном баре Ньякоса, пачку свежих журналов, душ в мотеле и прачечную - от всей моей одежды несло плесенью, и я сомневался, что смогу к этому привыкнуть. Поэтому, когда меня попросили разобрать монастырскую библиотеку, первым моим порывом было отказаться под любым благовидным предлогом.
Но любопытство оказалось сильнее. Что делают монахини в бескрайней трясине Иссог, где избегают селиться даже неприхотливые вага? К тому же меня заинтриговали оговорки падре - из них становилось понятно, что монастырь - скорее место ссылки, чем прибежище особо религиозных индианок. Пару раз, насосавшись джина, он называл монахинь "падшими женщинами" и гневно тряс опухшими кулаками, бормоча, что "эти дьявольские отродья" гниют в болоте совершенно заслуженно. Насколько я успел заметить, несмотря на усилия отца Хайме и его предшественников, нравы в Арагане были весьма вольные. Большинство моих учеников вопрос "кто твой отец?" ставил в тупик, но даже самого падре это не слишком смущало. Я плохо представлял, что должна натворить женщина вага, чтобы ее изгнали из деревни.
Иногда в полудреме монастырь приобретал зловещие черты; он казался прибежищем самого мрачного порока, пока я не вспоминал о Тане. Несмотря на то, что наше знакомство было совсем коротким, ее странная красота и первобытная сила успели заворожить меня. Надежда повидаться с ней решила дело: как я уже сказал, нравы здесь были свободные, и на фоне беззаботности вага монашество Тани трудно было воспринимать всерьез.
Один из моих учеников, регулярно таскающий в монастырь продукты, согласился стать проводником. Тропы туда не было: все следы мгновенно затягивало тиной. Мальчик вел меня вдоль вешек - яркие лоскуты шерстяной ткани и обрубленные лианы отмечали безопасный путь сквозь заросшую кустарником трясину. Я думал, что за месяц в деревне привык к жизни в заболоченной сельве - но чем дальше мы продвигались вглубь болота, тем хуже мне приходилось; в конце концов Араган начал представляться мне чуть ли не курортным местечком, сухим и прохладным. От жары и усталости мне начинало казаться, что мы пробираемся по внутренностям гигантского животного с густой и зловонной кровью.
Я ожидал увидеть еще одну деревеньку, маленькую миссию, созданную несколько десятков лет назад каким-то сумасшедшим энтузиастом. Когда после очередного поворота передо мной предстал монастырь, я чуть не решил, что галлюцинирую. В краю, где все гниет и разрушается на глазах, здание, сложенное из красного песчаника, казалось пришельцем из другого мира. Монастырь стоял на холме, выступающем из трясины. Каменные стены выглядели невероятно старыми, словно их построили еще во времена конквистадоров, а может, и раньше - древний храм, приспособленный под нужды чужаков.
Настоятельница оказалась маленькой пухлой женщиной с ямочками на круглых щеках; несмотря на почтенный возраст монахини, ее глаза остались ясными и веселыми. Она напоила меня кофе и, рассыпаясь в извинениях, проводила в комнату, две стены которой были заставлены стеллажами. Маленький столик со стопкой пустых карточек, несколько ручек. От полок исходил слабый запах креозота. На каменном полу стояло несколько сундуков из толстой резной кожи, очень старых, даже старинных, на вид. Видимо, кожа была пропитана каким-то особым составом, - ее не разрушили ни плесень, ни насекомые.
Еще раз извинившись, настоятельница оставила меня одного. Я наугад открыл первый сундук, и бумаги, исписанные рукой, больше привычной к мотыге, чем к перу, едва не рассыпались у меня под пальцами. Видимо, это был архив - пролистав несколько вручную сшитых тетрадей, я убедился, что монастырь действительно был основан очень давно. Но почему в таком неподходящем месте?
- Не стоит копаться в этих старых бумажках.
На пороге комнаты стояла Таня. На этот раз она не улыбалась: вид у девушки был сосредоточенный и слегка встревоженный. Я отложил истертый лист пергамента, который тщетно пытался разобрать, и поднялся ей навстречу.
- Меня прислали помочь, - сказала она. - Архив подождет, там нет ничего ценного... Ничего ценного, - с нажимом повторила она, заметив, что я хочу возразить, и молча захлопнула резную крышку.
В остальных сундуках оказались вполне современные книги. Тома, посвященные истории Южной Америки; несколько неплохих книг по этнографии. Два альбома журнальных вырезок - они в основном касались действий отряда Че в районе Камири; было и несколько полных биографий команданте, "Боливийский дневник", изданный в Гаване, и пара каких-то полуподпольных брошюр, отпечатанных на газетной бумаге.
Из-за подбора материалов создавалось впечатление, что конечной целью Че Гевары было забраться в болото Иссог. Я поделился этим наблюдением с Таней - мне хотелось развеселить ее, но девушка даже не улыбнулась.
- Может быть, - кивнула Таня.
- Зачем? Проповедовать коммунизм кайманам? Что там искать, в этой трясине?!
- Счастье и свободу трудовому народу, - ответила Таня.
Я вгляделся в ее лицо, ища хотя бы след улыбки, но монахиня оставалась серьезной. Пожав плечами, я продолжил разбирать книги. Обнаружил большой палеонтологический справочник и десяток безжалостно выдранных из каких-то научных журналов статей, пестрящих латынью и зарисовками скелетов. Я начинал думать, что составитель библиотеки был попросту сумасшедшим. В конце концов стараниями Тани весь разбор свелся к тому, что мы аккуратно расставили книги по полкам - составление картотеки я решил отложить на завтра.
- Хочу показать тебе кое-что, - сказала Таня после ужина.
Мы вышли за монастырские ворота и побрели по тропинке, огибающей здание. Склон холма становился все круче и постепенно превратился в обрыв - стену здания и заросший лианами и мхом откос холма разделял лишь узкий уступ. Под нами блестела поверхность заболоченного озерца. Стояла тишина, сотканная из гула насекомых и вздохов трясины. Курчавая поверхность джунглей едва угадывалась в тумане испарений. Таня повела рукой:
- Двести, триста километров... Только сельва и болото. Никаких поселков. Никаких людей. Ничего человеческого.
- Здесь вполне мог выжить какой-нибудь допотопный зверь, - пошутил я, вспомнив рисунки из статей.
- Да, но он давным-давно опился кровью и заснул, - небрежно ответила Таня и резко повернулась ко мне: - Говорят, ты убил маленькую девочку...
Как удар поддых. Таня улыбалась, но глаза смотрели внимательно и зло.
- Значит, правда... Ничего, ничего, не думай сейчас...
Вдруг она оказалась очень близко. Ее кожа пахла горькой травой. Казалось, Таня пропитана болотным туманом, завораживающим и ядовитым, - а рот был мягким и прохладным. Она обхватила мою голову, ее пальцы нежно пробежались по затылку, по спине, - боже, ну зачем ей джинсы под рясой, - горячая, гладкая, влажная кожа, и волосы пахнут свободным и сильным животным, и вот уже Таня бьется в моих руках, выкрикивая что-то на вага, повернув голову к болоту, и я отвечаю ей, как могу.
Когда я пришел в себя, Таня стояла, прислонившись к стене и опустив глаза. Я подошел и попытался обнять ее, но она резко отстранилась. Медленно встряхнула джинсы и повесила их на плечо. Ее лицо, злое и разочарованное, стало совсем некрасивым, и я почувствовал раздражение и стыд.
- Ты кричала...
Таня поморщилась
- Я говорила ему: "Смотри - твоя невеста отдается убийце, а ты все спишь!", - она плюнула в воду, отвернулась и сердито пожала плечами. За ее спиной медленно колыхалась трясина.
На следующий день я взял чью-то лодку, уплыл в Ньякос и сел в ближайший автобус, идущий прочь из сельвы. В Камири в ожидании самолета я прибился к компании отдыхающих между вахтами рабочих с буровой и два дня хлестал с ними неразбавленный виски. Этих ребят интересовали только деньги, секс и нефть. Я с удовольствием слушал их разговоры, а когда пить стало невмоготу - заперся в номере с круглосуточно включенным телевизором. Похмелье обернулось лихорадкой - видимо, я все же подхватил на болотах какую-то дрянь, несмотря на все прививки и таблетки.
Жар сменяется ознобом, и в бреду я то пытаюсь остановить машину на ледяной дороге, то сжимаю в объятиях горячее, ускользающее тело Тани. В минуты просветления меня охватывает тошнотворная слабость, и комната будто наполняется болотным туманом. В эти моменты становится понятно, что я - всего лишь игрушка в чьих-то беспечных руках, инструмент судьбы, не справившийся со своей ролью. Мне хочется найти развеселых вахтовиков и предупредить, что кто-то пытается натравить древнего бога на все, что они так любят - в конце концов, они развлекали меня два дня, и должен их отблагодарить. Но в следующую секунду я понимаю, что у меня снова начался бред, и то погружаюсь в теплую густую воду, то мерзну на темной заснеженной обочине.
У меня нет сил дойти до врача или хотя бы выбраться из номера, но я надеюсь, что скоро кто-нибудь заглянет в комнату, и мои мучения наконец-то закончатся. Туман становится все гуще, он пахнет гнилью и огромным животным. Кажется, кто-то открыл дверь.