Шайо Маргарита : другие произведения.

Воспоминания маленькой ведуньи Книга 3 Предназначение Глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Приключения, открытия, мистика, настоящее волшебство и испытания на каждом шагу. Ребёнок и маг. Дистанция сокращается.
Воспоминания маленькой ведуньи о поисках РАДОСТИ МИРА Книга 3 ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ Глава 1 Дитя дракона <
  Усердному читателю напомню,
  чем прежний мой окончился рассказ:
  В Афинах поздним утром в роще пал Кризэс.
  Преображённый Здорг остался жив,
  с кровоточащей раной на ноге ушёл.
  А вечером к сатрапу
  он с важным донесеньем торопился.
  Но не попал, как ни старался и желал.
  
  Кодр болен был уже тогда и спал,
  и оттого его жена по слову лекаря
  в покои никого не пропускала.
  Благо, охрана это точно знала,
  и строго исполняла долг.
  
  Вернув себе младое тело и здоровье,
  и став не узнаваем для своих друзей,
  лишился сана, денег, дома Доплен Здорг.
  Теперь - бездомный нищий лже-Тэофанес -
  остался поздно ночью вовсе не у дел.
  По счастью, ночевать ему пришлось у той гетеры,
  что он последнею едва на тёмной улице нашёл.
  Считал, что 'повезло' ему тогда с ночлегом.
  
  А поседевшая замёрзшая гетера была так рада,
  что наконец ей не придётся спать одной.
  Ночь проведёт с горячим, щедрым, крепким
  голубоглазым красавцем-молодцом.
  
  Взглянув на чёрный острый меч его
  с большою белой бычьей головой,
  в незнакомце этом сильном молодом
  гладиатора любимца публики признала.
  
  Она сама сняла неловкую его повязку,
  промыла и зашила аккуратно рану на ноге,
  и после, жадно обласкав младое тело всё,
  от пальцев крепких ног до нежного затылка
  горячею водой, и ублажив пахучими маслами,
  плечом немного повела игриво, улыбнулась,
  свечу кокетливо задула в предвкушеньи чуда.
  
  Взобралась на свою постель устало,
  кряхтя осевшими годами на костях,
  и улеглась с ним наконец-то рядом спать,
  на резвость юных чувств и страсти сил мужских
  во тьме отчасти всё-таки надеясь.
  
  Но к удивлению её, юнец-красавчик, воин -
  совсем никак не проявил себя мужчиной.
  Уснул почти мгновенно, руки-ноги разбросав,
  и, лёжа на спине на старом деревянном ложе
  под тёплою овчиной на шкурах из овец
  был холоден всю ночь,
  как будто бы живой мертвец.
  
  Во сне шипел, свистел, рычал,
  какую-то С-секвестру постоянно призывал,
  да и храпел всю ночь, как древняя дедина.
  
  К утру, не выспавшись совсем,
  замёрзшая рабыня Эрота-Эроса
  с больною за ночь головой,
  была так несказанно счастлива и рада,
  что наконец-то этот странный юноша ушёл.
  Пусть даже
  не заплатив участливой престарке
  по щедрости своей души
  за чистоту одежд его, тепло, еду, за кров
  и за уменье аккуратно раны шить,
  всего двух-трёх потёртых медных лепт.
  
  И, плюнув в след ему, не провожала даже.
  Разочарований горький яд кипел в её душе.
  Неглядя хлопнув дверью, женщина
  проклятие больной голодной скорой
  и одинокой старости вослед ему послала.
  
  И так в тот час подутренний совпало,
  что слово с гневом с языка гетеры сорвалось,
  со взглядом колким, острым мигом полетело,
  и пожеланием страшной смерти Здоргу на арене
  ещё одним вскипело, а с выдохом её горячим
  в остриё меча Кризэса впечаталось, вошло.
  
   * * *
  По порученью Кодра днём в Афинах
  'Халиф на полчаса' дознание учинил в подвале сам.
  Тем старый мудрый лекарь спас мальчишку Зэо
  от незаслуженных мучений и возможной смерти.
  Потом
  они втроём с Медонтом в старой роще
  нашли и распознали растерзанное тело
  гладиатора Кризэса.
  Поздним вечером Медонт и лекарь Пан
  сатрапу подробно сообщили что, где, как было
  и что дознание по найденному телу в роще
  и исчезновению старого жреца из храма Зевса
  им отложить пришлось в ночи до раннего утра.
  
  Купаясь сыто в тёплых волнах от печи,
  почти до тусклого рассвета Эи
  обсуждали план совместных действий
  по выявлению заговорщиков-убийц,
  замеченных на мистериях в Афинах, Элевсине.
  
   * * *
  Теперь вернёмся мы к александрийцам.
  Посмотрим вместе, что происходит с ними.
  День тот же. Утро. Давно уж рассвело.
  Вернулся Иа с найденной разбитой чашей.
  Он снова крепко спит,
  укрывшись одеялом с головой.
  
  В лесу у Дэльф священных тишина.
  С вершин густой туман стекает,
  холодной белою змеёй вползает
  в узкую пещеру у святой горы Парнас.
  
  В ней быстро стало неуютно, зябко, сыро.
  Не раз уже чихнули Мэхдохт и дитя её.
  Поэтому Адонис Террий сразу
  плотнее занавесил одеялом вход,
  в костёр ещё дрова подбросил.
  Готовил путникам горячее целебное питьё.
  
  Проснулись все от шороха шагов и тихих разговоров,
  и разбрелись по утреннему зову тел, и к роднику.
  Один Уил всё так же крепко спит от Террия напитка.
  он видит в ярком сновиденье молодою маму
  и с нею нежно говорит, её словам внимая.
  
  Иа и Менес вернулись быстро от холодного ручья.
  Тагарт оставил пост, их встретил и вошёл последним.
  Снял весь промокший насквозь плащ и капюшон.
  На посох опираясь грузно крепким телом,
  расправил плечи тяжкие с трудом,
  снял меч, затёкшей шеей захрустел и широко зевнул.
  К огню присел поближе и, согреваясь, весь дрожал.
  Горячий завтрак сразу свой вкушал,
  нахваливая наваристую с мясом овна кашу.
  
  А Паки тут же вышел из пещеры на уступ.
  Взяв стрелы, меч и крепкий меткий лук,
  он резво на сосну взобравшись, занял пост,
  охраной зоркой свежей став на каменистом склоне.
  Всё слышно далеко ему в таком глухом тумане.
  С сосною сросся Паки, он ЕЮ стал на время.
  На древе высоко никто его не видит, не найдёт.
  Он - видит всех и слышит всё.
  
  Тагарт в пещере на следопыта-умника взглянул:
  - Что скучен, Иа?
  Т-ты не з-замёрз? Т-ты ел?
  Как к-каша горяча, вкусна!
  Не ел такой я никогда...
  С-с... М-м... Ох. Обжёгся. А-а...
  Умелец в этом деле наш Адонис.
  Правда?
  А Паки кашу ел?
  Я видел - только что ушёл стрелец.
  
  Адонис Террий ему ответил взглядом:
  'Да'.
  Тагарт:
  - В лесу такая т-тишина-а... - зевнул,
  - В горах ни ветерка.
  Так щедро молоко струит Деметра.
  Такая к-красота там, Мэхдохт!
  Такая г-глухота!
  И ангелов полёт сквозь облака!
  Где б-был?
  Что удалось найти в таком тумане,
  ты нам расскажешь, Иа? А?
  
  Но Иа только лишь плечом повёл.
  Задумчиво пришёл к своей лежанке и,
  наступив на незаметный острый камень,
  ногу подвернул, опору потерял,
  и уронил себя неловко в сено.
  Наткнулся дланью на осколок
  той самой злополучной чаши,
  от боли резкой вскрикнул:
  - Сс!.. М-м! Ой! Ой!
  
  Арес на громкий глас его
  встал на дыбы заржал
  и, выпучив глаза на Иа,
  ногами грозно землю ударял.
  Сатир его едва держал.
  - Ну что ты? Что ты, братец?
  Успокойся.
  
  Поддавшись страху, лошади заржали.
  Их Минка привычно быстро усмирил.
  
  Весь вздыбившись от носа до хвоста,
  Рубин вскочил и в два прыжка
  пред Самандар в мгновенье ока оказался,
  утробным низким рыком зарычал,
  и деве к Иа подойти собой мешал.
  
  Кровь брызнула, и Иа на спину упал,
  слизнул ту кровь и сразу проглотил,
  другой рукой порез зажал.
  
  Удерживая в ране чашу, побледнел,
  от боли весь зажался и затрясся.
  Мэхдохт свечу схватила, подошла:
  - Рубин, назад!
  Стоять!
  Рубин, нельзя! - ему негромко строго
  так сказала.
  Менес мгновенно обернулся:
  - Что, Иа?!
  Поранился?! А чем? Как глубоко?! -
  И подскочив с огнём в руке,
  помог ему присесть, подняться.
  - Дай посмотрю!
  Дай помогу!
  
  Мэхдохт уже светила им свечой:
  - Ой, так застряла чаша?!
   Кровь так и брызжет!
  Дай выну я. Дай я перевяжу! - присела ближе.
  
  Адонис мигом обернулся:
  - Нет погоди!
  А я-то тут на что?
  Я здесь! Уже бегу...
  Благо дарю, конечно, Мэхдохт,
  но можно прежде Я взгляну?
  
  И к Иа обратился:
  - Ты чем на ровном месте так умудрился,
  бравый воин?
  Менес, подай скорей мою суму!
  Там льны. Достань одну полоску. -
  И руку Иа с застрявшей в ране чашей
  промывал обильно свежею студёною водой.
  Минка щедро из кувшина ему в руки лил.
  
  Взглянул на рану Иа,
  содрогнулся духом
  'страшно',
  но вида не подал.
  Невнятно прошептал:
  - Друзья,
  да это тот осколок чаши,
  что я... на дереве в лесу нашёл.
  Я-а... оступился просто.
  Камень под ноги попался.
  Не выспался, наверно я.
  Всего ж царапина, Адонис.
  Хотел вам показать её по раннему утру.
  Вот только не решил,
  когда настанет лучший случай
  и первому из вас сказать кому.
  
  Адонис:
  - Сейчас я вытяну его.
  Вдохни, как сможешь, глубоко.
  И-и... вдох!
  
  Вдох сделал Иа
  и острой боли крик сдержал,
  лишь зубы сжал и замычал.
  Кровь хлынула рекой
  и лекарь сразу же порез рукой зажал.
  - Менес, скорее льны. Нашёл?!
  А ты, малец, теперь дыши ровнее.
  Менес:
  - Ищу, уже несу!
  
  Взглянул едва на тару Террий
  и отложил кровавую подальше:
  - Зачем с собой осколок взял?
  Разбита чаша -
  выбрось подобру подальше.
  Не поднимай разбитую чужую.
  Ты слышишь? -
  И вскользь ещё разок
  на тот осколок он взглянул.
  
  - О... Да будто бы она моя.
  Похожих вот таких
  в подвале у меня стоит десятка с два.
  Сам делал для Авроры в день рожденья сына. -
  И в сторону отставил окровавленную глину.
  
  Адонис продолжал:
  - Ах, Иа,
  гляжу, что слишком глубока и рвана рана!
  Зашить края теперь бы надо,
  да у меня иглы с собою нет. Забыл.
  Ошибся мудрый-глупый лекарь.
  Ведь торопился поскорей из Элевсин.
  У друга в Дельфах есть, конечно же, найду.
  Скорей соединить края до воспаления надо.
  Подайте мне огня, кто ближе!
  Я жилы на запястье осмотрю.
  
  Вдох сделал Иа,
  дыханье задержал и отвернулся:
  - С-с... М-м...
  Адонис:
  - Я осторожно.
  Да будто целы сухожилья.
  Ну, повезло тебе.
  Ещё б чуть-чуть...
  Как глубоко!
  Но хорошо, что левая рука.
  Владеть мечом всегда ты сможешь,
  а щит удержит локоть как-нибудь.
  Я положу поверх целебные бальзамы.
  Сейчас, дружок, ты потерпи.
  Края покрепче я повязкою стяну.
  И перечную мяту круто заварю,
  чтобы остановить кровотеченье.
  Остуженную выпьешь меру всю.
  В дорогу сделаю ещё. Терпенье.
  Иа:
  - Благо дарю. Я потерплю. -
  И попытался встать наш Иа.
  - Ой, что-то закружилась голова...
  Я посижу. Прилягу лучше.
  Да и в коленях появилась дрожь.
  Горит в груди и тяжелей даётся вздох.
  Пронизывает холод ноги, спину.
  Адонис, отчего слабею я?
  - Не диво побледнеть.
  Ты крови потерял так много.
  Не пил, не ел горячего с утра...
  Тебе б пополнить силы кашей.
  - Я не хочу.
  - А надо, Иа.
  Да ты ещё и мёрзнешь.
  Поближе бы к огню.
  Мэхдохт:
  - Так может в Дельфы поскорей?
  А, Марк?!
  Марк:
  - Конечно.
  Собирайтесь-ка в дорогу.
  Адонис:
  - Рано.
  Слишком уж густой туман с утра.
  Опасно так спускаться с гор наослепь.
  Не видно ведь дороги.
  Но, вероятно, прояснится через два часа.
  Дождёмся хоть какого ветерка.
  Об Иа позабочусь я. Пока пусть отдыхает.
  
  Стянул порез повязкой туго лекарь,
  взял снова те осколки в руки Террий:
  - Менес, а ну-ка посвети ещё разок сюда.
  Хм. Ну да...
  Гляди-ка...
  Вот и печать на донышке моя.
  Откуда здесь взялась одна она?
  Не выносил из дома никогда я эти тары.
  Да... Странно, странно.
  А может, брал с собою мой отец?
  Не знаю.
  Пещеру эту он мне показал,
  когда пасли в окрестностях овец.
  Здесь он бывал и сам нередко.
  
  Да, нет...
  Он в море утонул уже тогда,
  когда Аврора мне Ахилла родила.
  Хм... Тогда не понимаю.
  У кого быть может такое же клеймо?
  
  Услышав те слова,
  Тагарт отставил в сторону питьё и кашу,
  и торопливо ближе подошёл,
  чтоб слышать всё подробно,
  а посох, что при себе теперь всегда держал,
  сейчас его ладонь обжёг, как злая крапива.
  
  И воин тотчас же его отбросил.
  Случайно пал тот рядом в сено.
  Почти что почернел тем краем,
  что к таре битой ближе находился.
  
  Тагарт заметил это сразу и вскипел:
  - Ой, погодите, стойте, братья! Стойте!
  Отойдите от неё и Иа!
  Назад, Менес! Адонис, выбрось чашу!
  Мэхдохт, назад! Назад сейчас же!
  
  И вздрогнув, други оглянулись.
  
  Менес не бросил Иа,
  лишь крепче пальцы
  на его плече сжимал.
  Адонис Террий:
  - Тагарт, ты что?!
  По нам твоя клюка едва не угодила!
  Марк - Тагарту:
  - По Мэхдохт чуть бы не попал!
  Гляди, что делаешь, Тагарт!
  
  А он почти кричал, кипя душою:
  - На Иа яд
  иль колдовство на чаше!
  Мой посох почернел, смотрите!
  Мою ладонь огнём обжёг, как крапива
  едва я к Иа подошёл поближе!
  Он дважды цвет уже менял при мне.
   Менес:
  - И где?
  Тагарт:
  - В дому Адониса и в хлеве.
  
  Саманди к Тагарту поближе встала,
  глазами согласилась с ним, смолчала.
  Марк отступил назад, ретировался:
  - Что? Какое колдовство?!
  Тагарт, ты что такое говоришь?!
  Кто б смог сейчас вот так?
  Средь нас что - чёрный маг?!
  Опомнись!
  - Да нет же! Нет!
  Всё это началось гораздо раньше!
  
  Адонис к Иа:
  - Как объяснишь нам это, Иа? -
  Подальше чашу тут же отложил и встал,
  И Мэхдохт тоже отошла подальше.
  
  Иа, теряя поминутно голос, силы:
  - Д-а... я-а... Олкейос там...
  Кг... Кг...
  
  Адонис:
  - Что?
  
  И Иа слабою рукой достал
  и показал им серьги с жемчугами.
  Марк в недоумении раскрыл глаза:
  - Олкейоса?!
  Откуда здесь!
  Ведь в Элевсисе наш рулевой пропал!
  
  О каменную стену спиною Иа оперся
  слабеющей рукой едва ли рану сжимал,
  глаза, как сонный, закрывал:
  - Д-а...
  Я там нашёл его сегодня ранним утром.
  
  Адонис:
  - Ах, как хотел бы знать рецепт питья,
  что быстро обезвредит зло любое! -
  Он отвернулся и у себя в котомке тайно поискал
  заветный камень, что у себя пока держал -
  в кольце из серебра Джиразоль опал.
  Взглянул на камень Террий, и оказалось,
  что он кроваво-чёрным стал.
  
  Менес и Минка присмотрелись,
  но в руки взять те серьги не решились.
  Менес взгляд бросил, печально в угол отошёл.
  - Хм. Да. Всё верно. Жемчуга его. -
  И скорбно голову свою повесил.
  
  Минка факел ближе наклонил:
  - А где ты их нашёл?
  Не спи сейчас. Скажи, когда успел?
  Так всё ж та тень, что видели вчера...
  
  Смотрящий строй Уил на крик и шум проснулся,
  потянулся, подошёл, на серьги посмотрел,
  их сразу же известными нашёл.
  Глядел с тревогою на Иа:
  - Ах, Иа, Иа, шустрый малый.
  В дороге долгой
  любая рана - плохо, скверно.
  'Ах, друг, Олкейос!
  Таким живым и смелым был всегда'.
  Тагарт к Иа:
  - Я видел, как ты утром уходил.
  Глаза открой, не спи сейчас!
  Скажи, куда?! Где был?!
  
  Марк лоб холодною рукой обтёр,
  вздохнул, к костру поближе отошёл:
  - Я знаю. - И выдохнул в огонь.
  Менес:
  - Я тоже видел.
  Та тень вчера в ночи,
  когда у Минки лошадь...
  
  Марк спину выпрямил,
  и обернувшись,
  в полголоса ему шепнул:
  - Менес, сейчас молчи!
  
  Мэхдохт в глаза ему в упор взглянула,
  поближе к мужу подошла:
  - Так всё-таки
  в лесу случилось что-то, да?
  
  Дочь к маме подошла,
  прижалась, прошептала:
  - Да.
  Мэхдохт:
  - Так расскажи теперь нам, Марк,
  раз промолчал вчера.
  
  Адонис - Иа:
  - Ну, ничего...
  Зашьём тебя, подлечим,
  до свадьбы рана быстро заживёт.
  Давайте-ка, друзья,
  его перенесём к огню поближе.
  Укройся, Иа, одеялом.
  Всё будет хорошо.
  Я скоро приготовлю для тебя
  целебное питьё.
  
  Уил глаза от сна протёр, сдержал зевок,
  и почесал в затылке:
  - О, боги! Я снова всё проспал!
  Что ж за питьё чудесное такое, Террий?
  Я маму этой ночью снова повидал. -
  На чашу искоса взглянул:
  - Плохая всё-таки примета
  брать тару битую с собой.
  В ней зло таиться может,
  болезни иль проклятья в трещине любой.
  Так мать во сне вот только что сказала.
  Мне на такую точно чашу пальцем указала. -
  Вздохнул Уил, к Саманди подошёл поближе,
  и, беспокоясь, сам с собою тихо говорил:
  - Мне строго так сейчас она произнесла:
  Мол, ты её, сынок, скорей промой
  в воде источника-ручья,
  В огне костра до черноты сожги, очисти
  и острыми краями в землю опусти,
  а после глубоко под старым деревом зарой.
  Зарыв - скажи над ней слова такие:
  'Что взято - тот час же верни,
  и забери с собой своё, лихое'.
  
  За край плаща к себе его Саманди притянула
  и восхищённо на него взглянула:
  - Что-что?
  Прошу, Уильям, слова мне эти повтори.
  Какие точно матушка тебе во сне слова сказала?
  
  Уил в сторонку с нею отошёл
  и прошептал тихонько на ушко:
  - Зачем тебе, дитя?
  Пустое это. Сон. - И по плечу огладил,
  - На эту кровь ты лучше не смотри.
  Тебя ж немножечко трясёт?
  Не бойся. Адонис - мудрый лекарь.
  Всё будет с Иа хорошо.
  Она:
  - Но сны - отражение души
  и связь с единою твоей семьёю!
  Для Иа те слова спасенья мать твоя сказала.
  Тебе ведь этот юный воин сын?
  
  Уил от слов её ослаб,
  присел пред нею на колени, снова встал:
  - Откуда знаешь, дева? -
  А сам подумал:
  'Перед походом этим только я узнал,
  что сталось двадцать лет тому назад.
  Призналась мать его у храма Мут, что дитя
  от первой нашей страстной ночи понесла.
  
  Меня дождалась, замуж не пошла,
  седого - всё-таки узнала,
  и сразу же в слезах призналась,
  что матерью счастливой после стала.
  Но от болезни сердца
  две луны назад, как умерла.
  Назвала сына Белой Луною.
  (Значение египетского мужского имени Иа - луна.)
  Да, молод, крепок был тогда...
  В небесные глаза её влюбился сразу.
  В объятиях-поцелуях жарких утонул.
  И день и ночь тогда мы вместе пребывали с Дидой.
  
  В походах дальних и боях, лишениях, горе
  о счастье и о деве вскоре позабыл.
  Она - всю жизнь меня любила и ждала,
  храня и верность, и молчанье. Диво!
  Иссохла в горе вся,
  и выплакав за двадцать лет глаза,
  во сне так тихо умерла.
  А утром на её устах улыбка счастия была.
  Я видел!
  Неделю в безумье пребывал!
  Как сына в доме после увидал,
  что я отец ему, сказать я не решился.
  Признаться честно - испугался. Жаль.
  Я б Иа крепко так к груди тогда прижал!
  Я для него один остался. И он у меня - один'.
  Уил - Саманди:
  - Что старенький Уил ещё сейчас проспал,
  ты мне расскажешь, милая моя?
  
  Она кивнула, прошептала:
  - Крепись же, мудрый воин.
  Гремучая змея
  ужалила его одною чашей дважды.
  Немедля нужно эту тару исцелить,
  а вместе с нею Иа ...
  Иначе жить ему всего осталось
  две ночи до восхождения луны.
  - Что-что?! -
  Уил так испугался, что сразу же вспотел.
  От боли, что кольнула в сердце,
  он пошатнулся и на камень сел.
  - Я не расслышал тихие слова твои.
  Ещё я, видно, не проснулся.
  Литавров звуки наполняют мои уши.
  Ты мне ещё раз громче, детка, повтори?
  
  За щёки колкие его взяла Саманди,
  Но ещё тише говорила:
  - Уил,
  в мои глаза внимательно смотри и слушай.
  Я говорю:
  твой сын разбитой чашею отравлен.
  От той же тьмы наш рулевой Олкейос пал.
  Три дня как будто бы живой мертвец
  в лесу, в горах он пребывал,
  а в новолунье прошлой ночью вовсе сгинул.
  - О, боги! Понял!
  - Тише.
  - Так что же делать?! -
  с надрывом сердца он шептал,
  - Куда, к кому за его спасением бежать?!
  'О, Террий! Сделай всё, что в твоих силах!
  О, Ра!
  Молю тебя, спаси, Отец Великий,
  моё единокровное дитя!'
  
  Саманди:
  - Уил, послушай.
  У Ра лишь НАШИ руки есть.
  Так сделай точно так,
  как мать тебе во сне сказала.
  Уил, дыши, вставай, я помогу.
  Всё сделаем вдвоём чуть позже!
  Но говорить о том не будем никому.
  - Ты точно знаешь,
  что ему поможет это? -
  Вставая, проскрипел спиной Уил.
  - Бездействие любое - тоже яд.
  Не будем никого пугать.
  День только начался. Успеем до полудня.
  Ты точно помнишь все слова,
  что мать тебе во сне сказала?
  
  Уил кивнул.
  Саманди:
  - Тогда вначале
  у сына чашу аккуратно отними,
  но в руки не бери её,
  а заверни в тряпицу.
  
   * * *
  Марк опустил глаза,
  не зная, что ответить Мэхдохт.
  Минка - Марку:
  - Коль ты позволишь, я скажу. -
  Марк отошёл на два шага,
  поближе к дочери, жене
  и крепко их обнял обеих:
  - Я сам.
  Я расскажу.
  Хоть я легат, но я предчувствую,
  что не последний раз
  средь нас, как Иа пострадает.
  Вот только почему не знаю.
  Вначале 'чёрные плащи' на нас напали.
  Потом Олкейос наш в ночи исчез, пропал.
  Да и Секвестра переменилась за ночь.
  Но отчего всё это С НАМИ всеми происходит?
  
  Адонис опустил глаза,
  и снова посмотрев на Марка,
  решился рассказать сейчас:
  - Я думаю, что кое-что об этом знаю.
  
  Тагарт кивнул ему:
  - И я предполагаю.
  Точнее:
  я от позапрошлой ночи точно знаю.
  Мне кое-кто подробно рассказал.
  
  Уил услышал, ближе подошёл
  и слово каждое теперь внимал:
  - И кто же?!
  
  Иа сидел со сгорбленной спиною в сене,
  как дед преклонных лет больной.
  В руке он зажимал осколки чаши,
  Как будто с ними расставаться не желал.
  Без слёз, как раненый стрелой олень
  глазами молча, засыпая, плакал.
  Она слыхала, как он душою
  громко помощи, спасения просил.
  Глаза закрыла дева:
  'Сан Дэя Прия Санти. - прошептала, -
  Прости. Я не смогу сей час.
  Не знаю, что МНЕ сделать, -
  едва открыв глаза, ему сказала,
  - Для дел таких мала ещё я, Иа.
  К Оракулу поторопиться надо.
  Дракониха, она всё знает.
  Я у неё совет, как встречу,
  тотчас же спрошу.
  Но кое-что с Уилом
  мы сделаем чуть-чуть позднее'.
  
  Услышав, он кивнул:
  'Я понял, потерплю'.
  Всё тише говорил теперь друзьям:
  - Марк, Тагарт,
  вот только ЭТОТ я осколок на дереве нашёл...
  Да я там был один на самом краешке скалы...
  А пепел с ветром развеялся в туман с горы ...
  Олкейос наш - та тень в плаще иссохшая была.
  Я серьги сразу и поймал, узнал...
  Я видел сам, как это было...
  Наш рулевой,
  он чёрным пеплом стал. -
  Украдкой на Самандар взглянул,
  и после вовсе замолчал.
  Марк к дочери:
  - Как ты нам в Элевсисе и сказала:
  'Ни жив, ни мёртв Олкейос наш, ушёл'.
  Ты так и знала!
  Я тоже видел сам, как это было там в лесу.
  Но собственным глазам я не поверил!
  Живой мертвец, плащ-тень, тень-зверь.
  
  Адонис Террий выдохнул с трудом:
  - Секвестра тоже пострадала той же ночью.
  Вчера я понял точно, что это колдовство.
  Тагарт ему:
  - Подай мне посох, друг - и Марку подтвердил, -
  Да, верно.
  От позапрошлой ночи я знаю достоверно
  от чего все беды, как бешеные псы
  на нас на землях Греции пустились.
  И кто являлся главной целью для 'плащей'.
  И почему в подвале у Адониса
  те мисты в чёрных одеяньях оказались.
  
  О том скажу тебе лишь, Марк, я одному.
  Простите, други.
  Пусть наш легат решенье принимает
  ВСЕМ ведать истину-причину бед иль нет.
  Марк:
  - Вот как?!
  Давай-ка выйдем из пещеры, Тагарт.
  Адонис,
  жду и от тебя не меньше я правдивых слов.
  - Иду, друг мой.
  Сейчас с питьём для Иа я закончу...
  Марк строго всем:
  - Пока что быстро собирайтесь в путь.
  Коней седлать.
  Сатир, ты где?!
  Он сразу:
  - Арес давно уже готов.
  Кормлю, седлаю остальных.
  
  Менес и Минка приказ услышав,
  к сборам тут же приступили.
  
  Адонис, Марк и Тагарт вышли,
  и каждый подробно говорил о том,
  что думает иль знает о былом.
  Марк:
  - Ну что, Адонис, первым начинай!
  - Да я рассказывал тебе уже вчера
  о дочери своей, что за ночь переменилась та
  и дерзкой стала.
  - Помню.
  - Да и с Авророй мы
  на этот счёт во мнении сошлись,
  что колдовство случилось в нашем доме в тот же час,
  когда Олкейос друг-сосед в ночи пропал, исчез.
  Была бы Марфа не на мистериях в Афинах,
  а пребывала б дома,
  она бы это точно сразу поняла.
  Она седая от рожденья,
  ведунья из Борея стороны,
  и, как рабыня, к нам давным-давно попала.
  Дружна, близка с Авророй сердцем много лет.
  Марк:
  - Ах, вот как?
  И в вашем доме тоже
  рабыня - верная жене подруга?
  Признаться, я не понимаю,
  как можно отпускать своих рабов.
  Они ж, почувствовав свою свободу,
  сбегут иль что-то украдут.
  Тагарт:
  - Я подтверждаю, Марк, что так и было.
  - Что подтверждаешь?
  - Я говорю, что видел сам,
  как Эрот жгучий
  на Секвестру тем же вечером напал.
  Он страстью деве разрывал и ум, и молодое тело.
  Сатир перед её горячими глазами первой целью стал.
  Едва ли парень устоял
  от страстного соблазна красной девой.
  Сбежал тотчас смущённый, оскорблённый из хлевов.
  Прости, Адонис, что скажу.
  Не подобает так девице говорить и делать.
  ТАК я тогда подумал.
  Но зло и колдовство потом лишь распознал.
  Она сама, своим же телом овладев,
  зарделась, загорелась в страсти, застонала.
  Арес своими водами её обрызгал,
  полёт Эрота осквернил, остановил тогда.
  А после,
  мимо меня разгорячённая Секвестра пробежала.
  Ни взглядом не смутилась оттого, что сразу поняла:
  Её я в этой неге страсти бурной видел.
  
  Плечом Секвестра повела,
  зовущими к соитью устами улыбнулась, убежала.
  В моих руках тогда был посох старого Саама.
  Столь близко мимо дева пронеслась,
  что к ней он ближним краем почернел
  и руку болью резанул, обжог, ошпарил.
  Марк:
  - Откуда посох? Говоришь.
  И кто такой Саам?
  - Тот старец, что тебе ларец отдал
  с подарком для Саманди.
  - Ножом-заколкой для волос и камнем?
  М... Да. Его я помню.
  Вот так отдать кому-то столь дорогую вещь?!
  И знал, что без подарка дочь моя осталась.
  Так посох белый у тебя сейчас?
  - Теперь всегда со мною, да.
  - Откуда?
  Старик с тем посохом ушёл. Я видел.
  - О, Марк!
  Его же той же ночью и распяли.
  Измучив тело - душу не отняли.
  Не смогли.
  Лишь жизни и головы лишили,
  а самого почти дотла сожгли.
  Я обходил окраины Афин наутро,
  чтоб разузнать, кто были 'чёрные плащи',
  куда ушли, откуда приходили.
  Нашёл я тело обгорелое под грушей,
  едва узнал его по сапогам.
  Отправил душу к праотцам,
  как долг велит,
  как нужно было.
  С тех пор сопровождает Дух его в пути.
  
  Вот позапрошлой ночью,
  когда я в горы уходил,
  он долго-долго и подробно
  до рассвета говорил,
  кто дочь твоя Санти.
  Марк:
  - Саманди, брат.
  - Да, да, оговорился я.
  - И кто ж она?
  Ну, говори.
  - Не первое рождение богини Тары во плоти.
  Ей во что бы то ни стало необходимо
  найти и разыскать в Иерусалиме
  Радость Мира.
  - Не новость это. Знаю. И?
  - Великий Мастер и Учитель он.
  'Коль не поспеет дева к встрече - будет Яма'.
  Так мне Саам сказал.
  'Придёт конец всему на свете.
  Исчезнет всё, что дорого и знаем мы.
  Распята будет Радость Мира на кресте -
  и радость мира на Земле погибнет.
  Померкнет свет, и содрогнутся земли все.
  И те, кто уж однажды уничтожил Рай,
  распнут опять горем, войной его остатки'.
  Саманди это знает
  и потому отчаянно в душе спешит.
  Я думаю, что это ведал хорошо её учитель -
  звездочёт Александрийский.
  
  Вот почему мы здесь все оказались.
  Вот почему сквозь штормы все
  на крыльях Аттака несла, спасала.
  
  Вот почему на нас во тьме 'плащи' напали.
  Марк:
  - И? Ну не томи!
  - Убрать с дороги первую защиту девы Тары.
  Воина тебя - отца и
   Мэхдохт - преданную мать,
  затем убить дитя,
  изъять и ключ священный.
  
  Как я узнал о том почти что на исходе ночи,
  так сразу с первым же златым лучом,
  поклялся собственною жизнью старику Сааму,
  что Я теперь его осуществлю священный долг:
  продолжу путь служенья Миру, Жизни и Любви,
  и стану надёжною защитой деве малой.
  Он не дожил.
  Он не успел.
  Он не сумел, хоть жизнью за старанья заплатил.
  Так должен Я теперь помочь
  осуществить предназначенье Таре.
  Адонис:
  - Жаль, что я не знал его при жизни.
  Пусть будут мягким пухом небеса,
  короткою дорога к Гелиосу в вечный сад.
  
  Марк - Тагарту:
  - Да...
  А я её предназначение
  в словах её совсем ведь не слыхал.
  Она меня на всех путях о Таре так пытала.
  И о каком-то там ключе всё знать желала.
  Она его уже тогда искала.
  Открыла нож серебряный сама,
  как будто бы всегда его секреты знала.
  Тагарт:
  - Всё верно, Марк.
  Он в прошлой жизни был её.
  Саам сказал, и потому
  через тебя ей отдал.
  - Тот нож из прошлой жизни? Говоришь.
  Ещё чуть-чуть и закипит моя седая голова!
  Дай дух перевести немного, Тагарт.
  Адонис, где здесь родник, воды попить.
  Иссохло в горле, и в груди болит.
  
  Адонис их повёл.
  Марк по дороге продолжал:
  - Так дочь моя богиня,
  ТАК тот старик сказал?
  Тагарт:
  - Да, так сказал Саам - балий и прорицатель.
  Как сам его слова впервые услыхал -
  трещала и горела мыслью голова!
  Сказал ещё, что знал её
  в Таврических лесах, давно.
  
  Адонис восхитился тихо:
  - Саманди - малая богиня?
  Ах, вот дела!
  Я чувствовал, что необычна дева.
  Уж слишком много ведает она
  о прежних временах и землях.
  
  Как в храм Деметры ночью опоздали,
  так без мистических напитков,
  её душа сама
  от тела быстро отошла
  и там была,
  где быть тогда желала.
  
  Преображённая вернулась
  и светилась счастьем вся!
  Какие были у неё тогда глаза...
  Вот и родник. Пришли.
  Аккуратней, Марк, там скользко.
  
  Марк торопливо подошёл.
  Всем телом потянулся, наклонился,
  пил жадно, а потом ещё умылся.
  Тагарт:
  - Богиня, да,
   но слишком уж мала для дел,
  что ожидают вскоре.
  Услышь же, Марк,
  ещё прими откровение такое:
  Саам уверенно сказал,
  что Самандар и есть Оракул наш.
  Марк:
  - О, боги! Час от часу не легче!
  Сяду. Погоди, вздохну.
  Я будто сплю, проснуться не могу.
  Она - Оракул? Говоришь.
  И дочь моя - богиня во плоти?!
  - Да.
  Но торопить её с воспоминанием не надо.
  Окрепнет - вспомнит, скажет всё сама.
  Прости меня, теперь я ЕЙ защита, Марк.
  ТЕБЕ я больше не подвластен.
  Ты друг мне, брат,
  великий мой легат, но
  для твоей Саманди я отныне тоже
  отец-защитник, кровный брат.
  Для этого я был рождён.
  Уж третья ночь, как вспомнил.
  Марк - Террию:
  - Асклепий,
  ты что ему в питьё налил?!
  Террий:
  - Он с ночи как пришёл - ещё не пил.
  Да я...
  
  Тагарт с восхищением вздохнул:
  - Великий Ра! -
  За плечи Марка крепко обнял,
  - Я так безмерно рад,
  что я тебе теперь сказал!
  Аж легче в сердце стало. -
  И с гордостью в глаза ему смотрел,
  - У лучшего легата в битвах знанья брал!
  Не знал зачем.
  Я думал для Египта служение надо.
  Всю жизнь готовился к войне и воевал
  не раз с мечом лицом к лицу с врагом
  спина к спине с тобой стоял.
  Но для чего - не знал, не мыслил.
  Ты понимаешь, Марк?!
  Теперь переменилось!
  Помню!
  Знаю!
  Я... Гой - я врачеватель и друид
  по прошлой жизни.
  Я белый тигр - для Самандар защитник.
  Для Тары верный щит
  и беспощадный острый меч врагу.
  Я за НЕЁ теперь умру.
  Не за ТЕБЯ, легат, прости.
  
  Марк крепко сжал кулак, закрыл глаза.
  Встал, отвернулся, вспоминал и размышлял.
  'Да... Тагарт...
  Ты сердцем вновь обжог меня!
  Ведь я на дочь не раз кричал,
  пренебрегал словами в разговоре.
  И пса её чуть-чуть не выбросил за борт.
  А Самандар и день, и ночь
  меня в несчастьях спасала,
  и отводила сколько раз беду и горе.
  
  На давке уцелела потому, что она рабу
  дала свободу, имя, выбор.
  Да и Арес... тогда ей уступил.
  О, нет! Я б так, как дочь - юнцом
  под копыта зверя-жеребца бы не пошёл!
  
  А старика седого я всё-таки узнал тогда.
  Хоть поседел и постарел с годами.
  Его напиток крепкий терпкий
  дитя живое Мэхдохт дал.
  Всё в моей жизни неспроста!
  Но как-то всё не так, как я предполагал!
  Я думал: я - хозяин своей жизни.
  
  Саманди, мой маленький дракон!
  Моё прекрасное дитя - Оракул?
  Ну а я...
  Чужою целью жил и видел лишь себя.
  Я - Эгоист,
  воинственный слепой Нарцисс.
  Я на Ахилле - Ахиллесова пята.
  Глухой в душе,
  а в сердце ярый Минотавр!
  Я это знаю...
  Да укорил меня своей любовью Тагарт!
  Он был бы лучшим ей отцом!
  Как видел - сразу счастлив был, как пьяный.
  А Саманди быстро переставала плакать
  лишь только на его руках.
  ОН ей нашёл и подарил Рубина.
  А я... как отражение своё
  любил и баловал лишь сыновей.
  О, Мэхдохт, милая моя!
  Богиню Тару родила, того не зная.
  Готов к тому ли был? Желал? Просил?
  Вот жизнь!
  Вот это штука непостижимая такая!
  
  А может всё-таки смеются надо мною боги
  там высоко средь этих белых облаков.
  Но я за это диво благодарен сердцем им.
  Спасибо, мой Юпитер!
  Благо дарю тебе, мой солнцеликий Гор!'
  
  Адонис:
  - Дык, Марк, что думаешь?
  Что скажешь? Не молчи.
  
  Марк вздрогнул, очнулся, обернулся,
  расправил плечи крепко, ближе встал:
  - О том, чем вы со мною поделились
  все наши воины должны и знать.
  И уши навострив, и души разбудив,
  распознавать в любом хитоне
  те 'чёрные плащи' и кратов смерти.
  (Крат от слова, кратный - умножающий)
  Адонис:
  - Да я, конечно же, согласен, Марк,
  но только дочь твоя ещё ребёнок
  и знать об этом не должна.
  Она ж не муж, не воин, не легат - дитя.
  Побереги её от этих слов и тяжких знаний.
  А матери скажи...
  Хотя...
  для матери любой
  её дитя - богиня и ангел во плоти.
  
  Сейчас мы Иа попытаемся спасти.
  И спустимся скорее в Дельфы.
  Вздохнуло утро. Ветер поднялся.
  Чрез пол часа дорогу будет видно.
  
  - Прежде всего,
  защитой для Саманди станем.
  Без знаний, что рассказал балий Саам,
  мы будто новорождённые ягнята
  для змееликих на закланье были.
  Теперь мы знанием вооружены!
  Иль со щитом, иль на щите! -
  Воскликнул тихо Тагарт.
  
  Марк руки возложил ему на плечи:
  - Тише, Тагарт.
  
  Адонис шёпотом почти:
  - Так значит в Дельфы срочно?
  Марк:
  - Да, други.
  Об этом обо всём подробно
  я б Пифа расспросить хотел.
  Тагарт:
  - Согласен.
  Есть у меня к нему вопрос.
  
  Адонис, бровями поведя,
  обоих их поправил:
  - ОНА.
  Дракон - она же Пифия - ОНА.
  Она же матерью была однажды.
  Двоих детей прекрасных родила.
  Одно дитя новорождённое убито.
  Но жив ли второй её крылатый отпрыск,
  с тех пор нам точно не известно.
  Хотя легенды в книгах всё же говорят,
  что от огненного гнева Аполлона
  быстрых и крылатых стрел,
  Деметра в горных водах родника
  дитя последнее её своею магией сокрыла.
  Я б Пифии один вопросик всё-таки задал...
  А может быть и два.
  
  Марк взгляд его поймал, кивнул.
  'И я!'
  
  Тагарт удивлённо:
  - Оракул - Пифия - ОНА?! ДЕВИЦА?!
  Мать?!
  Она тогда сражалась насмерть за детей
  и пала.
  Ах, вот что? Ясно. Да. - И размышлял.
  - А как же в жизни может быть иначе?
  'Все женщины в себе таят
  ИНУЮ мудрость, силу, память.
  И жертвуют собой за жизнь дитя.
  Тем и бесценнее для нас
  слова и знания Саманди.
  
  Сказала как-то, что за жизнь ребёнка
  мать-дракон спалит дотла врага любого.
  Всё так и есть, и значит
  Всё это раньше Самандар и видела, и знала.
  Да-а, Тагарт...
  Ты век живи и век - учись!
  Но главное:
  не потеряй себя на жизненном пути.
  И вспоминай, зачем ты воплотился в Явь.
  И знания отцов, запечатлённые в крови.
  Ах, как же мудро ты тогда сказал, Саам!'.
  
  
   ЧАСТЬ 2
  
  Держа Саманди за руку, Уил спешил скорее к роднику.
  Скрывая под плащом осколки злополучной чаши,
  он не на шутку волновался и у богов прощения просил.
  
  А трое: Марк, Тагарт и Террий
  решили возвратиться вновь к пещере.
  Марк - Уилу:
  - Вы куда теперь вдвоём?
  В лесу туман - густое молоко.
  С горы скатиться или заблудиться
  всего каких-то пару пустяков.
  
  
  Уил умело скрыл свой пыл, уверенно ответил:
  - Я не юнец, легат.
  Ты ж умывался, вижу, Марк?
  Поверь...
  немного прогуляться по поляне утром не вредит.
  Дорогу посмотрю и после к роднику схожу.
  Адонис, где он, укажи-ка.
  Он:
  - Туда по тропке чуть правей наверх идите...
  Вы там услышите его.
  Марк чуть смутился:
  - Не уходите далеко. -
  Дочь поднял на руки легко.
  Саманди:
  - Пап, пап! Ха-ха, ха-ха!
  Холодная колючая щека
  и волос мокрый.
  Переменился строгий взгляд.
  И руки мягче стали. Отчего?
  Дрожишь слегка, но не замёрз.
  Горишь в душе.
  Сейчас туманом и любовью пахнешь.
  Марк улыбнулся:
  - Да?
  - Да, да, да, да.
  Меня ты не обманешь, Марк.
  Адонис что-то нашептал?
  И Тагарт про меня тебе сказал?
  - Всё знаешь, детка, да?
  Она кивнула, улыбнулась:
  - Сейчас меня ты отпусти.
  Пойду, и тоже умоюсь у ручья, как ты.
  Уил:
  - А я водой наполню мех в дорогу.
  А ему Адонис:
  - ТЕБЕ его наверх нести, и далеко, и долго.
  Ты это помни.
  Уил кивнул:
  - Я не старик. Осилю
  поднять наверх глоток воды.
  Тагарт, волнуясь:
  - А где Рубин, Сатир?
  
  Рубин услышал имя, вышел,
  но взгляд хозяйки встретив,
  за ней и за Уилом не пошёл.
  Лёг ожидать обоих их у входа.
  
  Саманди Тагарту, не открывая рта, сказала:
  'Тебе всё верно посох подсказал, Тагарт.
  На Иа колдовство, и яд на чаше.
  С Уилом вместе
  попытаюсь обезвредить как смогу.
  Возможно, что поможет.
  Ничего.
  Есть время до полудня'.
  
  Тагарт понимающе чуток кивнул,
  и разошлись скорее.
  
   * * *
  Уил у родника остановился, огляделся,
  достал из-под плаща с осколками тряпицу,
  дрожащими руками начал раскрывать.
  
  Саманди под локоток его взяла, остановила:
  - Нас здесь никто не видит. Не спеши.
  Не открывай её, не надо.
  А положи, как есть, в ручей пока.
  Осколком не поранься. Осторожно.
  Посмотрим, как водой очистится она, -
  И, наклонившись над ручьём,
  рукою провела над ним, тихонько прошептала:
  - Вода, водица, добрая сестрица,
  прими и помоги,
  заклятье смерти смой, очисти чашу,
  своею силой тару исцели...
  
  Уил кивнул и в воду свёрток окунул.
  
   * * *
  Почти развеялся густой туман в долине.
  Вздохнуло утро глубоко в ложбинах.
  Уже в лесу, то там, то там, и в небесах
  день оглашают звонкой трелью птицы.
  
  Оленей слышен трубный зов в горах.
  Голодный вепрь шуршит под деревом в кустах.
  А Гелиос, златою мантией сияя,
  торжественно плывёт по облакам на пьедестал.
  
   * * *
  Тропинкой скользкой узкой осторожно
  друзья спускались, поднимались к храмам в Дельфы.
  Коней вели поочерёдно по камням.
  
  В седле, почти что лёжа, едет осторожно Иа.
  И держится устало за гриву своего коня.
  Час от часу слабеет парень, слепнет и стареет.
  
  А в голове его такое станное звучит,
  как будто в оба уха ему одновременно
  кто-то шепчет, иль шипит:
  'Не еш-ш-шь,
  не пей-й-й,
  не отдыхай-й-й в пути...
  И Тар-р-ру биту-ую свою-ю-ю
  мне с-с-с первым лунным с-с-светом
  принес-с-си...'
  
   * * *
  Срывались девственные росы
  с потревоженных ветвей
  и грузно падали на капюшоны,
  спины, травы, гривы.
  Искрились капли-бисеринки
  на ресницах, чёлках мокрых лошадей.
  
  Не торопясь, хвост опустив Рубин
  между замшелых каменных уступов,
  спускается, взбирается вперёд, трусит.
  Прислушиваясь к звукам леса в чаще,
  он то совсем не дышит, телом замерев,
  то, вывалив язык, торопится, чуть-чуть хрипит.
  
  Грязь, глина, маленькие камни
  набившись в широкие упругие ступни,
  отягощают немолодые пёсьи лапы.
  Кобель усталый, уронив себя на мхи и травы,
  грязь эту часто выгрызает по пути.
  
  Немногословный Паки как всегда
  строй замыкал и шёл последним.
  Метлой из можжевельника и елей прятал
  тяжёлые следы людей и лошадей.
  Спокойный твёрдый зоркий взгляд его
  скользит окрест, вперёд, назад. Так надо.
  
  Он видит смутно бело-голубую волчью тень,
  что часто возникает, пропадает то там, то там вдали.
  И потому всё время начеку наш молчаливый Паки.
  
  За крепкими его плечами верный лук,
  в колчане мёрзнут, ожидают цели стрелы.
  Но главное оружье у бойца -
  внимание и собранность всегда,
  хоть днём, хоть ночью.
  Вдаль зоркий глаз и острый слух,
  меч острый верный под рукою на бедре.
  Девиз таков в любом походе:
  Желая мира, будь всегда готов к войне.
  
  Тропой знакомой уверенно ступает Террий.
  За ним его уставшая кобыла не торопясь бредёт.
  Марк твёрдо ставит ногу в девственные травы
  и следом под уздцы промокшего коня наверх ведёт.
  
  За ним взбирается Менес замшелою тропою,
  небыстрый, осторожный шаг его между камней.
  На строгий взгляд кивнул легату, обернулся,
  как растянулись остальные на тропинке посмотрел.
  
  Там по камням Арес чуть-чуть скользит тяжёлый.
  От неуверенности ног на горном мокром склоне
  тревожится, храпит, но за Сатиром всё-таки идёт.
  
  Сатир, держа его за гриву и уздечку,
  сам часто припадает в травы, в грязь
  и зачастую бьются в кровь его колени,
  но снова молча как-то поднимаясь,
  калека милости не просит у богов.
  
  Живым щитом - Тагарт и Минка - ниже, строго
  пред женщинами, с ними рядом, позади.
  Мужские руки им обеим - помощь и опора.
  Шаг влево-вправо, взгляд-вздох, всё слышно-видно им.
  
  За Иа жеребцом Уил тяжелым шагом ковыляет.
  За состояньем сына незаметно наблюдает, бдит.
  Смотрящему строй старику нельзя поникнуть духом,
  Он крепко держит спину и тихо сам с собою говорит:
  'Всё будет хорошо со всеми.
  И я, конечно же, дойду!'
  
  Пока для всех всё безопасно на пути.
  И неумолимо быстро ясный день в свои права вступает.
  Ещё одно ущелье пройдено, ещё в одно открылось впереди,
  а там... опять петляет скользкая тернистая дорога,
  шныряет мокрой чёрною змеёй то вверх, то вниз.
  
   * * *
  Лес мокрый кончился лишь через три часа пути.
  Последний, самый сложный длинный перевал
  с усердием немалым преодолели сердца, характеры и ноги.
  И оказались путники на голом, красно-каменном уступе.
  
  Широкая открылась ленточка-полоска,
  из глины, камня красного, травы, песка.
  Теперь та солнечная радостная тропка
  их прямо в Дельфы быстро привела б.
  
  А там внизу Великий щедрый Гелиос
  струит животворящий вешний свет
  в ожившие альпийские луга, подлесок,
  бескрайнюю зелёную и пёструю долину.
  
  А небо над горами здесь?!...
  Нет этой высоте пределов и конца!
  Нет вовсе облаков, исчез туман
  и виден чётко синий горизонт вдали.
  И только солнце с ветром
  здесь пошалить остались.
  
  Здесь, обгоняя тени солнца, месяца и звёзд,
  просвистывают незаметно меж камней и трав
  мгновения, секунды, дни, года и вечность.
  А с ними исчезает время в небо навсегда.
  
  Усталый путник, тут легкомысленно оставшись,
  теряет незаметно через два иль три часа
  желание дышать, идти...
  и после биться, сил сердцу просто не хватает.
  
  Шаги, тяжёлые минуты, мысли - улетают сразу.
  А в теле - только наслажденье мгновеньем да усталость.
  В душе ликующей - победа, преодоление себя, пути.
  И обречённость-грусть в глазах, что путь не завершён
  и нужно далеко ещё идти, идти, идти.
  Но хочется присесть, прилечь и отдохнуть ещё немного.
  
  Вот через три шага коснулось глаз и всем открылось чудо!
  В златой короне солнца ошеломительно блистая,
  над бирюзовым морем засиял святой Парнас.
  А ниже, в дымке раковины изумрудных склонов
  зеркальным перламутром сверкнули храмы Дельф, театр.
  
  Улыбкой восхищения вспыхнула Саманди
  И, воспарив душой, в ладоши хлопнула, вздохнула:
  'О, Пифия! Я дома!
  Тебя я слышу,
  но чуточку сейчас устала!
  Я скоро буду!
  Ещё немножечко нас подожди?'.
  
  Увидев плоскую прощадку,
  Марк руку дочери скорее отпустил,
  И, улыбнувшись небу криво, как врагу,
  остановился и тихонечко себе сказал:
  
  'Я из последних сил едва передвигаю ноги,
  как будто не налегке в походе пешем три часа иду,
  а истекаю кровью целый день,
  как на арене раб за жизнь в бою...
  И эта стрекоза моя, не то что не устала,
  Ей сил хватает улыбаться,
  в ладоши бить и восхищаться...
  И чем?
  Всего лишь появленьем Амона Ра над головой.
  А я...
  Я всё! Дошёл, стою...
  Остановился...
  Я жив, и, слава Богу...
  Фуф!'
  
  Адонис услыхал её шаги, остановил коня,
  поводья бросил, обернулся, глазами улыбнулся.
  И тяжело вздохнув, сказал:
  - Ну, вот и всё, Саманди!
  Мы пришли!
  Конец ущелью, грязи и ухабам.
  Почти весь путь остался в летах позади.
  Здесь сумраку и испытаниям настала яма.
  Теперь лишь будет солнце с нами и орлы.
  
  'Орлы? Сказал?'
  У Марка тик у глаза правого начался
  и задрожали пальцы рук.
  Он отвернулся и от Адониса скрывал усталость.
  Адонис:
  - Сейчас привал последний мы устроим,
  но только лишь на полчаса.
  Для Иа нужен срочно отдых.
  И лошадям передохнуть немного.
  Горячее питьё, сыр, яйца всем.
  Согреться у огня и отдышаться,
  и дальше веселее побежит с горы дорога.
  Но слишком уж открытая теперь она.
  Спускаться там нам нужно будет быстро.
  Проедемся верхом к долине
  вон по тому лесистому уступу.
  Там вскоре встретит водопад.
  Напоим лошадей немного.
  Надёжная, широкая тропа
  для местных пастухов и для скота.
  И дальше сфинкс откроется лежащий.
  А с высоты полёта птицы,
  под нами Дельфы проявятся во всей красе.
  И будет небольшой родник играть в скале.
  Там, дальше на перепутье трёх дорог
  растёт из тиса и можжевельника аркада.
  В её тени мы снова немного отдохнём.
  
  Менес и Минка, ни слова не ответив,
  доставив Мэхдохт до конца пути,
  ему кивнули поочерёдно молча: 'Да'.
  Мехди подумала:
  'О, Боги!
  Ещё как далеко и долго!'
  Тагарт:
  - Ты любишь сердцем эти все места.
  Кивнул ему Адонис: 'Да'.
  
  Рубин давно услышал 'вкусные слова': сыр, яйца.
  У ног Адониса сидел и, выбросив сухой язык,
  пылил испачканным хвостом, трясясь немного.
  
  Марк подтвердил, взглянув на Иа и собаку:
  - Да,
  сейчас всем нужен хоть какой привал.
  Так бледен Иа...
  И конь его устал.
  На морде появилась пена.
  Да и Рубин едва донёс себя.
  
  И про себя подумал:
  "Не сдох бы по дороге!
  Ты для Саманди продержись-ка, брат!
  Коль что, возьму тебя в седло к себе".
  И спросил:
  - Саманди, Мэхдохт,
  как вы, живы?
  Мэхдохт, задыхаясь:
  - Да.
  Нет.
  Возможно.
  Всё хорошо, пока.
  О, Марк!...
  Воды...
  Присесть, прилечь...
  поесть,
  хоть как-нибудь согреться...
  Коль можно...
  побыстрее.
  
  Саманди глянула на солнца ясные лучи:
  - Апчхи, апчхи!
  Уил, Тагарт,
  давайте разожжем
  костёр скорее?
  Я тоже очень есть хочу.
  Сатир услышал:
  - Я с вами!
  Я помогу разжечь.
  Я быстро!
  Я смогу!
  
  Адонис вдруг ему с ухмылкой кислой:
  - Да?
  Тебе, конечно же, я, мальчик, верю.
  Так выбери сам поскорее
  тут место для привала и огня.
  Где будет безопасно
  на поляне голой-то
  и теплее, а?
  
  Тагарт услышал, обернулся, наблюдал,
  как мальчик-маг, ещё не помнящий себя,
  отыщет место между небом и камнями
  Ведь на расстоянье в сто шагов туда-сюда
  здесь нету больше ничего, лишь только ветер.
  
  Сатир кой-как взобрался на коня,
  шатаясь, встал ему на спину,
  держась за огненную гриву в свете солнца,
  прикрыл рукой глаза,
  внимательно окрест взглянул
  и вдаль...
  Казалось, что Арес на это время дыханье задержал.
  - Вон там! - Сатир уверенно сказал, -
  Укрытие возможно.
  Ты знал о нём,
  Адонис, верно?
  За тем огромным камнем
  и сухим кустом
  в пещеру скрытый малый вход.
  Отсюда не видать почти.
  И снова припасены,
  каким-то пастухом
  сухие там и дрова, и сено?
  Адонис удивился, восхитился:
  - Хм. Верно!
  Глаз острый. Угадал.
  Спускайся, отдышись.
  Для местных и бывалых пастухов
  укромная, но очень малая пещерка
  там.
  Но глубже внутрь дыры
  не стоит никому идти.
  
  Уил сейчас поднимется тропой,
  придёт, догонит нас и Паки,
  так вместе все направимся туда
  тогда.
  
  Тагарт себе кивнул,
  украдкой улыбнулся, прошептал,
  еле дышал:
  - Ну что ж,
  раз место найдено -
  поехали верхом туда. -
  Он оглянулся и тяжко выдохнул,
  - Привал.
  Коням здесь тоже тяжело, гляжу.
  Скорее отдых.
  Пройдусь ещё пешком,
  а там, хоть где найду, прилягу.
  
  И своего коня он пожалел, огладил:
  - Да-а...
  Крепко и тебе досталось, друг.
  Ну, ничего.
  Привал уж скоро.
  У Ра в садах мы вместе после отдохнём.
  Чуть-чуть.
  
  Уил едва дошёл до остановки, задыхаясь,
  и вскользь расслышал тихие его слова:
  - Привал?! - споткнулся, на колени пал, -
  Уже?!
  Верхом проедемся туда?!
  Ну, наконец-то! Да!
  А то дрожат колени,
  горит огнём дыханье в горле.
  Признаться честно, Террий...
  Слышишь?
  Я дьявольски устал...
  Стучит как обухом в груди.
  Ещё б чуть-чуть
  и я бы точно помер.
  
  Тагарт ему и подал сразу руку.
  Уил жест помощи принял.
  С усилием поднялся, встал,
  и к сыну измождено подойдя,
  тревожный бросил взор на бледные его уста,
  приободряя, по бедру немножечко похлопал,
  тайком ослабшее плечо чуток прижал.
  Вздох искренней тревоги и любви сдержал,
  поставил ногу в стремя, вскарабкался в седло,
  и, кистью мокрый повод еле зажимая,
  вёл за собой скорей в укрытие его коня.
  
   * * *
  Почти что не горит, дымит костёр в пещерке.
  Трещат, сопротивляясь, ветки, сучья, прутья в очаге.
  И дров, как оказалось, вовсе нет в округе.
  Нет никаких припасов: сена, соли, круп, воды.
  Нет ничего съестного для людей и лошадей.
  Нет пищи для огня.
  
  Прислушиваются равнодушно красно-каменные своды,
  Кого, зачем сюда сегодня привели пути-дороги.
  
  Но гости, сидя, лёжа кругом у дрожащего огня
  и занавесив плотно вход в пещеру одеялом,
  лишь молча сушат мокрые плащи
  и, отдыхая, греют руки, спины, ноги.
  А из глубины пещеры дыханье тьмы,
  как будто подползает ближе, ближе.
  
  Едва парит вода в котле для Иа.
  В другом - питьё для остальных - теплом не дышит.
  И ключ забьёт иль нет на этой высоте,
  пока что точно неизвестно всем.
  И замерзая, люди терпеливо,
  кипение, как чудо ждут.
  А в глубине пещеры будто кто-то учащённо дышит.
  Но там лишь тьма и, нету больше никого.
  
  Целебное питьё пытается готовить мастер.
  Замёрзшими руками ингредиенты достаёт.
  В ладонях лекарь травы смешивает, мнёт.
  Уил столь драгоценную сейчас его котомку
  тревожным взглядом для Иа будто стережёт.
  
  А Паки нет сейчас в пещере.
  За гладким камнем он на солнышке
  теперь лежит и, отдыхая, бдит и мёрзнет.
  Глазами ищет призрачные волчьи тени,
  что сопровождали их полдня в пути.
  На голом этом месте только пыль и ветер рыщет.
  Нет призраков, и нет волков пока нигде.
  Белеют на уступе череп, кости горного барана.
  Над головою в небе парят большие горные орлы.
  
  А внюхиваясь в плащ бродячего Эола, (Эол - греч. трёхликий бог ветра)
  лежит, дрожит Рубин у входа.
  И голод в животе его пустом урчит
  а пёс от человека ждёт любой подачки.
  Он тут в пещере греет хвост и тело,
  а мокрый нос на воздухе сыром сопит.
  
  Заботливо укрытый тёплою попоной
  Арес на трёх ногах стоит у входа.
  Конь верный мудрый друг и страж,
  и ещё один дозор отчаянно уставший.
  Он морду низко опустив, губами еле шевелит.
  В щелях между камней высматривает травку,
  выщипывает аккуратно и молодую с хрустом ест.
  Как вкопанный стоит, дрожит и не меняет ногу.
  
  Тревоги сдерживают слово в горле Минки.
  Марк молча рядом с Мэхдохт у огня сидит.
  Дитя у Марка на коленях, согреваясь быстро,
  рукою держится за мать и крепко спит.
  
  Роятся мысли у Менеса лишь об Иа:
  'Адонису удастся ль обезвредить яд?'
  
  Заботясь о дровах, весь в думах тяжких
  Сатир волочит ноги, бродит рядом и вокруг.
  Боится он: коль на минуту лишь присядет,
  так повитухой покалеченные ноги дальше не пойдут.
  
  Обузой быть страшится вольный мальчик
  и немочью своей случайно подвести друзей.
  Так, пряча взгляд в улыбке светлой, щедрой,
  он муки острой боли прячет от всех в пути.
  
  Украдкой наблюдает за Саманди тихий парень.
  И щедрый дар от Марка на плечи Мэхдохт аккуратно подаёт -
  сухой свой новый тёплый красный плащ,
  который очень бережёт и ценит.
  Мэхди кивком его благодарит и дочку укрывает.
  Марк - благосклонным взглядом тоже отмечает.
  
  Поглядывая на Саманди, Тагарта и остальных
  Уил, Адонис на коленях аккуратно режут мясо.
  И делят точным глазом твёрдый хлеб и сыр на всех.
  
  На острых боевых ножах родного тёплого Египта
  друзья суют в огонь последнюю засохшую еду.
  И аккуратно пьют отвар из местных трав целебных.
  Со слов Адониса - по старому рецепту лекаря-отца.
  
  Последних два яйца для Мэхдохт и дитя, бесспорно.
  Саманди с согласья матери и с одобрения Марка,
  Сатиру рукою в руки сонно отдаёт свой сыр, а он
  с Рубином и Аресом тут же хлебом и водою поделиться вышел.
  
  В молитвах к Богу молча у огня сидит
  и страстно жизни просит Иа.
  Дрожит от холода, как все - устал,
  но есть и пить из-за заклятия не может.
  Мнёт мясо за щекой, в руке его крошИтся на пол сыр.
  От запахов еды тошнит. Не проглотить глоток воды.
  Стареет быстро тело юноши и он,
  укутавшись с ног до головы плащом,
  лицо и то скрывает от друзей и света.
  
  И кажется ему: с минутами несутся вскачь его года.
  С сухими скорбными слезами вспоминает парень,
  как мало жил, и ничего ещё не испытал, не создал,
  и никого ещё со страстью пылкой не любил,
  не породил ни дочь, ни сына.
  
  Но с содроганьем сердца видит всё отец.
  И в облике ещё не старика,
  но седовласого уже мужчины,
  он сыну будто младший брат сейчас.
  
  И сгорбившись, Уил трепещет сердцем.
  Закрыв усталые глаза, глубоко молится душой богам.
  И так же, как обречённый на смерть Иа, тоже дремлет.
  Ему и Мэхдохт на этой высоте
  всё тяжелей даётся каждый вдох и выдох.
  
  На плечи незаметно оседает тьмою свод.
  Потрескивают мирно влажные поленья.
  И вечный сон на веки руки тёплые кладёт.
  Так постепенно тает осмотрительность,
  чрез паутину дремоты крадётся кем-то время.
  И затихает редкий вдох,
  и замерзая, замирает незаметно сердце.
  
  И в этом полумраке тишины и сна в пещере
  с постепенным угасанием огня и жара в очаге,
  вдруг стали ближе надвигаться тьмою стены.
  То хитрый повелитель и хозяин этих мест глухих
  чрез сон с ярчайшим сновиденьем дух забирал себе.
  
  Но вот Мехди внезапно в чреве что-то болью укололо.
  Очнулась женщина, глаза открыла, схватилась за живот...
  От ощущения знакомого волненья под сердцем,
  жар разлился по венам-жилам, достиг мгновенно щёк.
  Она и встала:
  - Ох... Жарко!
  
  Страх матери услышав, Саманди сразу же проснулась.
  - Мам?...
  - Всё хорошо, Санти.
  - Саманди, мам.
  - Да-да, оговорилась.
  Выйду поглядеть на солнце...
  Нет-нет, я лучше просто посижу.
  
  Марк тяжело пришёл в себя.
  Кой-как протёр глаза спросонья.
  Взглянул наверх, увидел паука,
  нависшего над ним из тьмы пещеры,
  как сам Ананси Бог - предвестник смерти:
  'Ну да,
  какой здесь жрец -
  такой и храм.
  Гляди: согрелся и проснулся,
  И надо мной ещё висит!'. (Ананси - егип. бог чёрный паук-крестоносец,
   предвестник смерти)
  И сбил его ножом к стене
  Прервал немую тишину.
  - Адонис...
  Тот вздрогнул и очнулся:
  - А?!
  Чуть не заснул.
  О! Погляди-ка,
  наконец, парит вода.
  Хотя едва ещё на остатках Углей
  больше закипит она.
  А сам подумал:
  'О, Боги! Ещё б чуть-чуть -
  и был бы сладкий сон
  для всех последним!
  Благо дарю, Гармахис, (Гармахис в греческой транскрипции - Гор,
  что ты нас пощадил. он же Хор - бог неба, царственности и солнца.)
  
  Все встрепенулись.
  Марк:
  - ... ты утром вспоминал о храме Аполлона.
  Подробней расскажи сейчас, что знаешь.
  Я слышал, помню, говорил,
  что до начала игр Дельфийских
  сюда не стоит приходить.
  Лишь тишина и пустошь всюду.
  И Пифия ещё молчит.
  Что скажешь ты теперь, мой друг?
  Как спустимся в долину,
  куда к Оракулу идти?
  
  Саманди сразу на его руках очнулась, встала
  и, широко зевнув, вплотную подошла к костру.
  Скорее бросила с осколками тряпицу с чашей,
  как будто мусор и очень нужную огню еду:
  - Ну, как же?!
  Нам нужно сразу в храм Цереры-Геи, пап!
  Там, в Дельфах на развалинах его уже давно
  стоит храм Аполлона - Победителя Дракона.
  
  Так увековечив память о себе, он лишь позор
  убийства матери и её новорождённого делфина (Делфин греч. знач. - ребёнок)
  колонной белой многочисленной отметил.
  
  Тот храм на пепле и костях прекрасной Дельфинии стоит.
  Полито место безутешными слезами златовенчаной богини.
  
  Красавец Аполлон убил любимое названое дитя её.
  И отнял храм, где мирно в счастье долго обе жили.
  
  Так ревность сына бога-мальчика, а после молодого мужа -
  огнём и местью поселилась вместе с горем в нём...
  
  На камне камня не оставил венценосный бог-ревнивец.
  Велел молчать под страхом смерти всем очевидцам.
  
  Переписать потом так всем писцам, как он сказал,
  и говорить велел так им и детям их детей вовек:
  
  Что победил прекрасный сильный воин Аполлон
  в бою неравном огнедышащего страшного дракона.
  Не самку Пифию, что на сносях тогда была.
   (Пифия, она же Дельфиния - драконица Дельф)
  Что спас своим вторженьем с неба в храм
  он жизнь Цереры-Геи.
  И в землях сих ОН спас возрожденье природы всей.
  
  При родах он драконицу застал, и не случайно.
  И убивал надменно, постепенно, вероломно
  стрелами огненными одною за другой.
  В иное время не сумел бы, это точно.
  
  Не знала громче её крика мать Церера-Гея!
  Услышав, торопилась возвратиться поскорей!
  
  Не видели подлее этого убийства все леса и горы
  с тех пор, как уничтожен был огнём и звуком с неба Рай!
  
  А Дельфиния,
  пребывая в тяжких родах,
  дыханьем отчаянным своим
  сжигала всё вокруг себя
  дотла
  последней мощью.
  
  Так закрывала новорождённое дитя она крылами и огнём.
  И защищала то дитя, что в этот час в кровавых родах приходило.
  Но выстоять в бою неравном одной - сил не хватило.
  
  Так пробивали стрелы тело полное, тяжёлое её.
  Развалинами становились стены величественного храма.
  Огонь и дым, гарь, смерть и пустошь всюду были!
  
  Как было кончено, растерзана тысячами стрел
  Мать всех деревьев, трав и родников,
  Богиня возрожденья, Гея - возвратилась
  И, посыпая горячим чёрным пеплом волосы златые,
  взрывала криком сердца небеса и воды все в округе.
  И так Церера Дельфинию свою искала до глубокой ночи,
  и под руинами на самом дне, в крови её нашла.
  Но было слишком поздно, к сожаленью!
  
  Тогда... богиня подбежала, обняла её в слезах, прижалась,
  другого маленького сердца стук под мёртвым сердцем услыхала.
  В своей живой тиаре розы обернула в золотые звёзды
  и тут же чрево дочери названной их острыми краями рассекла,
  живое малое её дитя достала, в последний самый миг спасла.
  
  Из Дельф в тумане дыма, тьмы, огня развалинами быстро ускользнула,
  с новорождённым чадом под плащом пещерами-норой ушла.
  И имя Змеелов дракончику-дитя дала.
  
  С тех пор и плащ её, и платье уже не те, как были в счастье,
  а стали красными - напоминаньем скорбным о смерти и крови.
  
  С того же дня в тиаре у Цереры-Геи именно тринадцать ярких звёзд.
  И в память о Дельфинии и о ребёнке её последнем убиенном,
  Богиня точно в этот день на землю бесконечно слёзы проливает.
  А утром ранним из кувшина золотого вместе с Гелиосом воду в земли льёт.
  Одной рукой перед собою щедро в море - для возрождения природы,
  Другой - как будто, невзначай, назад - для родников и малого дракона.
  Так Ра-дуга и небольшой туман в горах природы красоту всю воскрешают.
   (Описание действия Высшего Аркана Таро 'Звезда')
  
  Над златовенчаной Церерой-Геей до сих пор
  от самых северных небес Гипербореи
  в полночный час и в час вечерний
  в созвездии великого крылатого Дракона
  сияют двести десять разноцветных звёзд
  с их лунами-детьми.
  Но самые большие только три.
  Неправда ли, волшебное число?
  Двадцать один помноженное на десяток,
  и верхушек чисел в уравнении точно так же.
  как и самых ярких звёзд в созвездии - три.
  
  В Да*арийском календаре тринадцать полных лун за год.
  И Месяцев-Учителей, как звёзд в тиаре у Цереры
  именно тринадцать.
  В Гиперборее имя у богини - Великая Маа Макошь.
  Ты это тоже знал, Адонис Террий?
  
  Как в Дельфах здесь настанет полночь -
  покажу те звёзды, коль мне позволят небеса.
  Мне звездочёт учитель мно-ого говорил о Змеелове.
  Здесь в Греции такие же на небе звёзды.
  Я думала, что за морем будут тут другие.
  
  
  Тагарт, окаменев, молчал, ее словам и знаниям внимая.
  
  Сатир так восхищённо ей то в глаза, то в рот смотрел...
  
  Минка, от разговоров тяжких этих,
  нож свой точить оставил и забыл.
  
  Уилу недосуг всё это слушать было,
  но всё же болезненный рассказ Саманди
  пробрал его до самых до костей.
  Он представлял скорей сраженье
  своей любимой Диды за жизнь дитя,
  и долгие, тяжёлые года,
  хранящей ему верность 'не жены',
  чем незнакомой Пифии-дракона
  кровавый бой видал.
  Но было больно сердцем слушать человеку
  о гибели любых детей и матери при родах.
  Уильям тихо, отвернувшись, плакал,
  рот кулаками незаметно зажимал
  и всё смотрел, смотрел на сына Иа.
  И жизнь его и детство
  с собою рядом представлял.
  'Ах, как бы это было!'
  А Иа крепко спал.
  Заклятие одно:
  'Не спать, не отдыхать в пути...'
  в ручье водою смылось и пропало.
  Уил того не знал.
  Сна сына очень опасался.
  
  При этом чувствовал, что
  посветлело здесь в пещере.
  Теплее и яснее стали лица у друзей.
  И больше не ломали каменные своды плечи.
  Он, как надежду, взгляд Саманди соискал.
  Нашёл её глаза и растворился в них до слёз.
  Сдержал с глаз влагу горести, кивнул:
  'Всё сделаю, как надо! Помню!'
  и бросил острый взгляд в костёр.
  
  Адонис откровение Тары восторженно дослушал,
  воткнул всей силой в землю нож перед собой
  и с восхищеньем, поглотившим душу,
  позволил всё себе сейчас сказать, о чём молчал:
  - О, Боги! Да, да, да! Всё так и было! - он резко встал,
  мечась между друзьями, и почти кричал, -
  - Так от отца и деда-деда передаётся тяжкое повествованье!
  Церера укрыла магией волшебной последнее крылатое дитя!
  Так где-то вместе с ним и бьётся тихим ритмом
  сердце матери его сейчас.
  Дракон-источник где-то здесь
  скрывается в ущелиях горы Парнас!
  И так же, как тогда,
  ребёнком малым добрым пребывает вечно. Тыщу лет!
  Уменьем, знаньем и здоровьем наделяет
  чистых Духом дев,
  коль станут те ему по нраву, по душе.
  
  И говорят ещё, что он девицам открывает
  через глоток воды из родника целебного
  все знанья матери названной о Любви,
  всю красоту и таинства о воплощении,
  и перво-природе материнства и важности отца.
  И повитух, и жён, и матерей
  нет тех на свете лучше и мудрее!
  
  Но, к сожалению, никто не знает достоверно до сих пор,
  какого родника иль водопада вкушали девственницы воду!
  
  Марк, поражённый знаньем,
  восхитился дочерью своей
  и тоже встал, прошёл два шага,
  задел плечом случайно стену,
  но боли от раненья камнем в кровь,
  и что немного плащ порвал,
  он даже не заметил:
  - Ах, вот как дело было?!
  Мехдохт взволнованно дыша:
  - Как страшно! Боги!
  Кружится голова.
  Как так возможно сжечь живьём кого-то?!
  Убить столь в родах беззащитных, мать, дитя?!
  Тагарт возмущённо:
  - О, да...
  Я слышал где-то про зло похожее на это.
  Вот так дела!
  Нет, правда,
  я раньше не слыхал о том!
  Но, как-то слишком уж знакомы мне
  все эти ощущенья в сердце!
  В нём гнев и боль, и сожаленье.
  
  Ах, вот какой красавчик Аполлон!
  Я думал, что он светлый, мудрый Арий!
  Не уж-то так и было вправду, Террий?!
  
  Он только лишь бурчал себе под нос:
  - Всё меньше с каждым поколеньем
  люди знают, помнят правду о былом.
  Душою искреннею без сомнений верят в то,
  что всё правдиво написали в книгах им.
  Всё сделали вот так для нас чужие
  холодной кровью и рассудком,
  те, кто со всеми нами даже не знаком.
  Теперь умом не отличить от правды ложь.
  Юнцы доверчиво читают выдумку и бред,
  а в душах стариков лишь слёзы, гнев, смятенье!
  
  Я видел сам не раз, как в войнах горят библиотеки!
  
  Тагарт:
  - Так может, кто-то так представил,
  что сокрушивший Красного Дракона
  был наш Великий Аполлон?
  Быть может, это тоже чья-то маска,
  магия, навет, обман?!
  Саманди - Тагарту, не открывая рта:
  'Не говорила я, что Красной Пифия была.
  Сам знал о том?
  Откуда?
  Помнишь?
  Раньше видел?'
  
  Тагарт вспотел от детского вопроса, покраснел,
  и головою покачав, ей молча так ответил:
  'О, нет, конечно, Тара! Нет! Клянусь!'
  Она:
  'Сейчас в твоих словах я сомневаюсь очень.
  Ты сердцем чувствуешь, что говоришь.
  Не уж-то позабыл, что видел, Гой?'.
  Он:
  'Другим ты именем сама меня сейчас назвала.
  Помнишь это?
  Или оттого, что к Дельфам ближе мы?
  Она:
  'Наверно, да.
  Иль нет.
  Не знаю, Тагарт.
  Узнаю, может быть
  потом.
  Давай немного подождём?
  А ты меня не Самандар зовёшь в душе, а Тарой. Слышу.
  И у тебя, как к Дельфам ближе стали,
  так память предков с душою громче говорит?'
  И он кивнул, не зная, что ещё ответить.
  Она:
  'И это хорошо, мой друг'.
  
  Адонис по пещерке взад-вперёд прошёл,
  чего-то поискал за камнем,
  но ничего сейчас там не нашёл.
  И Террий снова сел к огню поближе.
  Тот будто ожил, ярче и теплее стал.
  Адонис это не заметил,
  все остальные - да.
  Их спины распрямились и силой налились.
  
  А Адонис Террий не мог остановиться.
  Всё продолжал и продолжал.
  Слова лились, срывались с языка, как водопад:
  - О, боги! Верно!
  Всё верно, други!
  Возможно, ТАК и было!
  Златыми буквами писали мастера
  и высекали на камнях и каменных стенах о том
  грядущим поколениям подсказки,
  и оставляли тайные посланья, знаки.
  
  Но истинный-то Аполлон - Великий Арий!
  Гиперборея для него ведь дом родной!
  ТАК поступить с драконом на сносях не мог он!
  Я не верю!
  Откуда бог наш родом,
  живут драконы мирною семьёй
  среди людей давно!
  
  Так вот теперь,
  здесь, в бело-золотом сияньи
  над храмом древним
  в новом храме
  избранная дева,
  омовение в источнике приняв,
  и листьев лавра тщательно сжевав,
  и опьянев умом от горечи и сока,
  облачает гибкий, крепкий стан
  в красно-золотой хитон, накидку.
  
  И после, завершив в священной зале
  волшебный танец, ритуал,
  в руках с ножом священным,
  что со звездой на рукояти костяной,
  на треножнике из змей шипящих
  взбираясь высоко на пьедестал,
  над древней чашей-тарой
  как будто в воздухе парит.
  Уил:
  - Так сложно говоришь, Адонис...
  Едва я понимаю смысл.
  Какая дева? И почему она парит?
  Тагарт:
  - Но змеи - то Апопа символы и семя!
  Марк:
  - Верно!
  
  Мэхдохт участливо кивнула тоже.
  
  Адонис самозабвенно продолжал:
  - ...И, словно умирая как дракон,
  та дева учащённо дышит,
  и извлекает горлом
  странные слова и звуки.
  
  И говорят ещё,
  что только ЭТА девственница слышит,
  что ей дракон сожжённый
  сквозь щель в огромном гладком камне говорит.
  
  Уил:
  - Так почему же только с женщиною есть общенье,
  но не с мужчиной,
  братья, а?!
  
  Адонис:
  - Я этого не знаю.
  Всё знает Пифия о прошлых днях
  и днях грядущих.
  Под камнем тем дракона тлен
  и до сих пор лежит.
  
  Ещё легенды наши сообщают,
  что от страшной битвы той
  разверзлись и кипели небеса, моря и горы,
  и трещина под тленом Пифии, начавшись,
  во все концы под Грецией и далее идёт.
  
  Кто потревожит тлен-останки
  Великой Матери Природы -
  тот пробуждает бешенство её.
  И греки, помня, зная это,
  Беду-землетрясенье
  в краях священных этих
  Великим гневом Пифии зовут.
  Минка:
  - И как же Пифия сейчас со всеми говорит,
  коль столько лет давно уже она мертва?
  Менес:
  - И кто ж тогда, после неё Оракулом вещает?
  Марк:
  - Не тлен же, в самом деле? Да?
  Саманди:
  - А мне так любопытно было бы узнать,
  кто над священным камнем Пифии
  из страшных змей треножник водрузил?
  Точнее, кто изваяние змееликое придумал это?
  Как, чем он освятил? Водой иль кровью?
  В какую дату совершил обряд?
  Днём или ночью?
  Адонис:
  'Не детский ведь вопрос!
  Воистину - она премудрая богиня Тара.
  Я сам об этом тоже думал, только редко'.
  
  Тагарт тотчас же вспомнил старого Саама мудрость и слова:
  'Орак - та часть Великого отца,
  что связана с Душою человека вечно.
  И знаньем бесконечным обладает о грядущем и былом.
  А Ул - способность Духа говорить о том, что помнит, знает.
  Уменье видеть искажённой правду ныне.
  
  Оракул в каждом человеке есть.
  Вы в земли Дельф идёте,
  чтоб голос сердца собственного
  слышать громче, чётче.
  Ра-человек и Ра-дракон - наделены одинаковым умом,
  горячей кровью и любовью, как дети матери одной.
  Детей своих рожают тоже в муках с кровью.
  И чада, точно также от рождения владеют
  всей памятью о том, где, как, мы раньше мирно жили'.
  
  И Тагарт, переступив через Рубина,
  неприметно из пещеры на площадку вышел.
  В горячности прозрений,
  холодными руками за шею взялся и тяжело дышал,
  На солнце, небо с этой высоты вдруг посмотрел и осознал,
  и застонал:
  'И потому истреблены драконы все.
  Нещадно все убиты.
  Даже чада в чревах!
  Возможно, было их не двести десять - много больше!
  И эти небеса теперь пусты... немы...скушны...
  Как жаль!
  Непоправимо!
  Горе!
  
  Так в бесконечных войнах
  прежде всего, бывают сожжены
  все фолианты, летописи, книги!
  И я сжигал! Бесчисленно!
  Со всеми вместе!
  И рушил храмы тоже,
  и всех нещадно убивал,
  как все, кто с боем на смерть брал столицы!
  И так, из поколенья в поколенье,
  нам кто-то волею своей давно внушал, внушил
  жечь прежде алтари, всё 'древнее', 'чужое',
  но главное - библиотеки и знанья в них!
  И не щадить ни матерей, ни стариков...
  Ни книг священных!
  
  Нам тот чужой всё время назидал, что прежнее - есть зло.
  И что всё худшее уже и прежде было!
  Мы были Нечисть, звери, варвары...
  Что богом созданы из грязи, глины,
  душой сотворены из тьмы.
  
  И с тем смиритесь. Так сказали.
  Как звери, без родства с отцом и матерью, живите!
  И за убийства братьев ТОТ кто-то
  возвращал за отнятую жизнь нам щедро златом.
  Теперь я понимаю:
  всё то, что золото - то прежде смерть, кровь, зло!
  
  И что,
  такие, как Саманди, Мэходт, мой отец, Аврора - тоже звери?!
  
  Дитя глаза свой самый первый раз на этот мир откроет,
  и молока грудного ещё и ни разу не вкусив,
  он зверем называться будет с чьих-то слов?
  И воин, преданный богам в служенье,
  его, отца и мать убить тотчас же должен?!
  С чужих же слов отец и мать, обязаны его отдать
  собственноручно на закланье богу?!
  ТАК надо?!
  О, Не-ет!...
  Вот в чём различие между Богом и ОТЦОМ я нахожу!
  Отец и Мать СЕБЯ положат на смерть за жизнь единокровного дитя.
  
  С тех пор, как встали на колени в храмах, теперь мы все рабы!
  Но чьи на самом деле?!
  Я не вижу.
  Кому мы слепо и усердно служим?
  Не пойму.
  
  Так постоянно, бесконечно, неустанно
  стирают знанье людям о родстве,
  и память КТО МЫ ДРУГ ДРУГУ - зверю, птице, рыбе!
  О перво-Матери, перво-Отце, перво-Семье!
  О, Боги!...
  Нет, нет...
  О, МОЙ ОТЕЦ НЕБЕСНЫЙ! Мне страшно!
  Свершилось!
  Уже свершается давно!
  Что ж будет с нашим МИРОМ дальше,
  коль уничтожен был уже не раз потопом и огнём?!
  
  Мы сами уничтожаем так друг друга.
  Глупо...
  Безрассудно...
  Ах, как бы нам проснуться
  И вспомнить всё?! А, Тара малая моя?
  
  Гигантов - нет.
  Асуров - нет.
  Нет тех дерев, что были мощной кроной в небеса.
  Нет певчих райских птиц с горящим опереньем.
  И нет прекраснейших душой, обличием драконов.
  И городов, земель всех наших Райских больше -
  НЕТ!
  Тагарт к самому обрыву подошёл,
  взглянул на моря бирюзовый шёлковый платок.
  - Саам, теперь я только ясно понимаю,
  с чем Радомир-Учитель не раз к нам приходил...
  ...куда и для чего по нашим землям торопится сегодня!
  К первосвященнику! В Константинопольский Иерусалим!
  Поговорить, открыть все истины,
  скорей спасти всех тех, кто заблудился!
  В Константинополь путь ЕГО, конечно же, лежит!
  И НАШ!
  ЕЁ - девицы малой Тары!
  Ах, как бы повстречать его, послушать, всё узнать
  Из уст того, кто знает, видел, помнит?!
  Взглянуть в его глаза... И, рядом встав, проснуться?
  
  Саам,
  ты будто снова где-то рядом за плечом моим стоишь.
  Покой тебе и небеса златые Рая!
  
  О, Пифия!
  Дрожу, с возникшим откровеньем в крови!
  Теперь, как Гой, с вопросом поспешу к тебе душой.
  Услышь меня, коль сможешь! Дева!
  Ниц сердцем к сердцу припаду
  и встану перед тленом на колено
  За всех за нас, и за себя прощения молить!
  
  Открыв забрала,
  я без меча,
  и без щита
  приду к тебе босым,
  нагим душою,
  как Тагарт-Гой,
  за покаяньем и советом'.
  
  Скорбя душой вздохнул,
  слезу горючую рукой смахнул,
  
  взглянул с уступа прямо в пропасть глубоко,
  в тот самый тёмный, чёрный низ, на острую скалу,
  сокрушаясь, о том, как раньше в этих землях сталось,
  
  и дальше взгляд его скользнул куда-то вдаль, светло.
  
  Вдруг скупо улыбнулся жизни Тагарт.
  Скривились его губы, но разжались пальцы.
  
  Услышал воин шевеленье ветра в волосах,
  как будто кто-то их тогда слегка крылом огладил.
  
  С улыбкой горести о драконах непослушные власы поправил,
  И, наклонившись перед входом, в пещерку вновь, не торопясь вошёл.
  
   * * *
  А там Адонис горячим сердцем продолжал всем говорить
  и разливать уже готовое питьё по чашам:
  - Как только целомудренная избранная дева
  принимает имя Пифии
  и осуществляет посвященья ритуал,
  так сразу в храме старом и вещает.
  Ну, а мужи-жрецы уже толкуют сами
  как хотят те звуки, стоны, крики
  или странные слова её, что слышат.
  
  Но я б хотел услышать не девицу,
  а Душу справедливого прекрасного дракона.
  ОНА лишь знает о грядущем и былом.
  И потому я в храмы наши за знаньем не хожу.
  
  Я думаю,
  что с языка раскрашенной девицы
  нам в души часто льётся бред и ложь.
  А жрец молитвою и вольным сильным словом
  лишь раскрывает у любопытных кошелёк.
  
  Хотя, бывает, что и совпадает с их словами дело.
  Правда - редкость.
  Со всех земель звенят монеты в местных сундуках!
  Любой несёт сюда последнее - и медь, и серебро, и злато.
  'Ах, лишь бы только знать, что вскоре станется со мной!'
  'Иль хоть услышать слово иль намёк о приходящем свыше!'
  
  Цари всегда хотят знать о победах и войне.
  Купцы - налогах, злате, о товаре и цене.
  Девицы - о женихах, мужьях-героях,
  а жёны - детях и здоровье...
  
  Аврора здесь была уже однажды.
  И целомудренная Пифия
  ей вразумительно тогда сама сказала,
  что после дочери не будет больше у неё детей!
  Спустя два года у жены родился сын Ахилл!
  Марк:
  - И что?
  Всяк может ошибиться. Верно?
  
  Адонис снял с огня
  и остужал целебное питьё в горшке для Иа.
  Он лишь пожал плечами
  и в чашу осторожно наливал отвар:
  - Дык, ни-че-го. Что мне сказать ещё?
  С-с-с! Горячо!
  Мэхдохт:
  - Обжегся? Осторожно!
  
  Тагарт разгорячено надломил в руках трухлявое полено-ветку,
  что на уступе он нашёл,
  и сразу бросил неудачно влажное в огонь:
  - Вокруг всё ложь! Всё ложь! -
  И, отойдя к стене, ногою пса задел.
  
  Рубин лишь ухом шевельнул.
  Адонис поправил то полено:
  - Верно.
  И это скверно, друг мой, понимать!
  Зато я точно знаю,
  кому теперь задам о будущем вопрос.
  Держи, Саманди.
  Вот, Мехдохт, для тебя ещё, - дал чаши им.
  Такой намёк, конечно, сразу понял Марк:
  - Не ставь свою кобылу впереди повозки, лекарь! - буркнул.
  
  Тагарт лишь бросил острый взгляд в него
  и так сказал:
  - Тебя когда-нибудь за эти вот слова и мысли,
  вниз головой подвесят на крюке!
  
  Менес сжевал последний хлеб и прятал нож:
  - Для жертвенных овец и коз?
  О, да! Я сам бы и подвесил первым!
  А жрец любой - тотчас живьём бы сжёг!
  
  Адонис им обоим:
  - Так я ж молчу!
  Я только вам сейчас, друзья, открылся!
  Да и Саманди всё нам рассказала...
  И Тагарт говорил...
  Я только подтвердил, что знал!
  Я искренне вот так ни с кем и никогда не говорил!
  Язык - мой враг!
  Всё это волшебство Цереры!
  
  Марк тяжело вздохнул и вытер пот со лба:
  - Вот это да...
  Перевернулся мир в моей несветлой голове
  всего за полчаса...
  Уил устал сидеть, он тяжко встал и спину разминал:
  - А я ещё раз поседел...
  Сатир негромко:
  - Быть может, странные скажу слова, друзья.
  Я, кажется, во сне сегодня Пифию видал.
  Храм был тогда в цветах-садах,
  ручьях-каналах, висящих акведуках.
  Струилась с гор из родников вода по желобам туда.
  
  Он над головой своей сейчас заметил
  чёрного большого паука
  с крестом-отметиною белой на спине.
  Не сшиб его ножом, как Марк, а,
  оторвав едва ли видимую паутину,
  понёс его к стене и в безопасности
  с почтением в углу оставил.
  Сам продолжал:
  - Цвели сады и плодоносили волшебно!
  Так чудно пели птицы-рай! Горящее огнями оперенье!
  А в храме, но потом, сражаясь насмерть за дитя, одна,
  безжалостно убита мать всех добрых духов леса,
  деревьев, неба, духов тверди, вод, огня...
  
  Глаза темны её, как аметисты ночью.
  Живого изумруда и рубина кожа.
  Стать - грациозно тяжела во сне была.
  Двоих под сердцем Пифия носила.
  В огне горел огромный светлый храм Цереры!
  Богиня опоздала ведь тогда.
  Адонис, да?
  
  Тот с сожалением кивнул.
  Сатир:
  - И потому,
  дочь защитить из-за обмана Аполлона не смогла.
  Напал внезапно в колеснице, с неба.
  Так всё было?
  
  Адонис вновь кивнул,
  свой нож он из земли достал, обтёр, убрал.
  Сатир:
  - Так может, видел я не сон?
  А, Тагарт?
  
  Тагарт по волосам его трепал тяжёлой пятернёю:
  'М-д-а!
  Надеюсь, вскоре полностью проснёшься,
  мой старый друг, могучий маг!
  Повеселимся после.
  Друг другу всё расскажем.
  Я научу тебя владеть мечом'.
  - Мы с каждым шагом ближе к Дельфам, мальчик.
  Возможно, что Оракул с кем как хочет, так и говорит.
  Адонис всем:
  - Да...
  Здесь вечно с кем-то каждый раз видения бывают.
  Но чтоб вот так со всеми вместе?!
  Да и со мною в первый раз!
  Но знаете,
  в Деметру-Персефону верю я!
  Сам каждый год
  глазами собственными вижу,
  как пламя голубое воскрешает
  и жизнь, и мир на землях сих.
  Я верю в то, что твёрдо знаю.
  
  Марк, Тагарт, други, я видел сам неоднократно,
  как все болезни исчезают у немощных, больных
  за ночь глубоких искренних молитв.
  И аметистовый огонь Деметры никогда не обжигает.
  Но вот в последние года, он как-то цвет меняет.
  Теперь он больше голубой.
  
  Вошёл в пещеру Паки:
  - Пора! Уж скоро полдень, Марк.
  Прости, легат. Признаюсь, я проспал.
  На горизонте с моря появились облака, Адонис.
  Марк:
  - И хорошо, что отдохнул, друг мой.
  День длинный и тяжёлый испытаньем.
  Все собирайтесь.
  Адонис:
  - Как время пролетело? Час иль более уже прошёл!
  А сам подумал:
  'Да, не хорошо!
  Поторопиться надо бы отсюда.
  Здесь место не для сна!'.
  И продолжал:
  - Надеюсь, сыты все?
  И не было б дождя, хотя...
  он в этот день всегда в долине к ночи.
  Эй, Паки! Ты посинел и весь замёрз!
  Подходи уже к углям поближе.
  Твой хлеб горячий, сыр, отвар покрепче.
  Входи, садись, держи и грейся поскорее, ешь.
  
  Вот ТВОЙ отвар, уж настоялся и готов,
  держи-ка пей быстрее, Иа.
  Я остудил его как смог.
  
  Взглянув на Иа, содрогнулся Террий,
  Подал чашу.
  Шок от того, что видели его глаза,
  сорвался тихим всхлипом.
  Все обернулись и с тяжким сердцем
  покидали тёмное укрытие сие.
  
  Уил взял чашу
  и сына через силу сам поил:
  - Я прослежу за ним.
  А ну-ка, воин,
  сделай-ка глоток... Ещё один...
  
  Но Иа молча отпирался.
  Марк плащ сухой скорей накинул.
  Жене - её просушенный надел.
  Саманди подвязали красный плащ,
  чтоб не застыла дева по дороге.
  Марк:
  - Все остальные, на коней.
  Адонис ему:
  - Нет, нет! Пока пройдём пешком.
  Иначе потеряем по дороге лошадей.
  Тяжёлый воздух - тяжёлое дыханье.
  
  Мэхдохт шагнула, пошатнулась, встала:
  - Не хорошо мне что-то, Террий.
  Кружится голова.
  Ой, погодите... Сяду.
  И больше слабость в теле стала.
  Я заболела иль отравлена, как Иа?
  Хотя, я в руки ту чашу не брала...
  
  Он поискал в котомке и кармане:
  - Всё это горы, воздух, Мэхдохт.
  Вот соль, возьми её и языком к щеке прижми.
  Неглубоко дыши,
  и пей глоточек за глотком воды побольше.
  Уил:
  - Вот мех тебе её с собой, держи.
  Адонис:
  - Не торопитесь сейчас ты встать...
  Со скал спускаться будем медленно, не скорым шагом.
  А с первою травою под ногами - проедемся верхом.
  Как спустимся в долину к роднику,
  так вскоре станет лучше всем немного.
  
  Марк ей, волнуясь:
  - Пойдём теперь.
  Глаза открой,
  гляди, какое солнце, Мэхдохт!
  Ах, как горит Парнас!
  Ты на меня пока что обопрись.
  Держись, душа моя родная.
  Вот лошадь отдохнёт твоя,
  я подсажу в седло легко тебя.
  
  На эти нежные слова легата обернулись все.
  Уил:
  'Переменился от чего-то наш легат'.
  Менес:
  'О, Марк, в тебе сильнее сердце стало?'.
  Тагарт:
  'Да, друг, побереги её, особенно сейчас.
  Беременна она наверно'.
  Саманди:
  - Мам, мам, уже не сыро, потеплело!
  Как хорошо! Тепло и солнце!
  Сатир, поедем вместе на Аресе?
  Хочу с тобой сидеть в седле одном.
  Так не замёрзнем оба после.
  Рубин, ты как? Ты где, мой друг?
  
  Тот подошёл и завилял хвостом.
  Пёс отдохнул немного
  и снова был готов к походу.
  
  Сатир - Мэхди:
  - Вот ваше одеяло,
  пока всё ж обернитесь.
  С долины вскоре будет сильный ветер.
  Адонис оглянулся и заметил:
  - Верно.
  Тагарт снаружи:
  - Уил, поторопись!
  Гляди, как здесь за час
  проявилась вдруг
  во всей красе весна!
  Проснулась Персефона!
  Но вот Адонис и Сатир,
  нам почему-то обещают ветер.
  
  Уил бурчал, дрожал, переживал за сына:
  - Какая может быть весна? Ты что?
  Я весь продрог!
  Примите-ка в седло вы осторожно Иа.
  А я ещё немного у огня прогрею спину.
  Вы поезжайте все. Я скоро догоню!
  Адонис:
  - Сажаем аккуратно Иа на моего коня.
  Сейчас он крепче.
  Адонис - Уилу:
  - Потом ты угли разгреби,
  песком, землёй засыпь
  иль водами своими загаси.
  А своего коня ты не гони.
  Пройдись и разомнись немного.
  На этой высоте и с грузом на спине
  конь быстро сдохнет.
  
  Уил кивнул и, будто спину согревая,
  к огню поближе подошёл.
  
  Как все ушли подальше,
  Уил разгрёб ножом все угли,
  осколки обгоревшей чаши
  побыстрей достал.
  Их остудил, как смог, дыханьем.
  с собою все их до единой взял.
  И выйдя из пещеры, сразу понял,
  что солнце слишком высоко уже.
  Возможно, что уж час назад случился полдень.
  - Ах, где ж найти то дерево, что надо!
  Успеть! Я должен сделать всё, успеть!
  О, Дида, мама, помогите мне сейчас!
  Вот только не опоздал ли?
  
  Взглянул, издалека махнул рукой
  охране зоркой - Паки.
  Тот наблюдал за ним, на перепутии у скал.
  Последний сыр он на ходу жевал.
  
  Сел с первою травою на коня Уил,
  по сторонам туда-сюда глазея,
  искал такое дерево, что, захирело,
  но по дороге не нашёл пока его.
  Под зорким взглядом Паки,
  так сложно сделать незаметно то,
  что сделать очень быстро надо.
  
  Вот проезжая
  по солнечному склону,
  он вскоре к счастию,
  едва такое старое нашёл.
  
  Тогда он, слез с коня скорее
  и сделав вид для Паки,
  что проливает накопившиеся воды,
  быстрее чашу острыми краями
  в корнях у древа в землю опустил,
  ногой всей силой, что осталась, придавил
  и твёрдо произнёс над ней слова такие:
  - Что взято силой - тотчас же верни, сказал!
  И забери с собою своё, лихое!
  Жизнь сына Иа с миром отпусти!
  А колдовство пускай вернётся
  Сейчас же многократно к лиходею!'
  
  
  
   Часть 3
  
  День этот же.
  День празднеств и торжеств седьмой.
  Пятью часами раньше от того,
  Как про́клятую чашу в землю опустил Уил.
  
  В Афинах утро только расцвело.
  По улицам украшенной столицы
  сновали торопливо горожане туда-сюда.
  Кто на повозках торопились в Элевсис,
  Кто дальше храмы Дельф к Оракулу попасть.
  А кто-то просто в местных храмах помолиться.
  
  Лже Тэо расслышал радостные голоса,
  проснулся раздражённо и открыл глаза.
  Зевнул, взглянул в окно, прищурясь.
  Без затруднений на локти приподнялся, сел.
  Повязку аккуратно снял и осмотрел порез,
  полученный вчера ножом Кризэса.
  Всё чисто зажило, и воспаленья в ране нет.
  Он криво улыбнулся солнцу. Означало - рад.
  И встал легко с постели.
  
  Увидев бледную улыбку не молодой гетеры,
  что рядом с ним всю ночь была и согревала,
  он отвернулся от неё, надел свой плащ скорее.
  И пока о плате не начался неприятный разговор,
  плотнее запахнулся и торопливо вышел прочь во двор.
  
  Вдохнул прохладный воздух утра на пороге.
  Пустой желудок тут же громко заурчал.
  Здорг осознал, что проголодался зверски.
  И немедля направился в таверну налегке,
  с мечём-трофеем Кризэса на бедре,
  Ограбил прежде по дороге за углом,
  ослепшего бездомного калеку, что мирно спал.
  
  Так после с наслажденьем ел он ногу жареного овна,
  пил полной чашей жадно красное и белое вино.
  Ел всё подряд:
  сыр, свежие лепёшки, смокву, виноград,
  и развлекался с неумелой, но горячей шлюхой.
  
  Платить хозяину ещё, ни за еду,
  ни за услуги страстной юной Евы не хотел,
  да и ему, конечно больше нечем было.
   (Ева - старо-славянское имя нарицательное,
   озн. потерявшая целомудренность дева)
  Он уповал на силу вновь крепкого и молодого тела,
  и лично знал, что в этой небольшой таверне в праздник
  хозяин - гладиаторам-красавцам в долг иногда нальёт вина.
  И потому, Лже-Тэо обещал ему попозже расплатиться.
  
  Надеялся, что с полным серебра и злата кошельком,
  торговца, вдруг повезёт ему на улочке пустой подрезать,
  иль под стенами храма украсть у нищего слепца ещё.
  
  На самом деле никому платить не собирался лжец Тэо.
  Хотел быть чистым телом, сытым и спокойным духом,
  как раз к полудню заявиться, лично после бань и ванн,
  к правителю Афин с 'важнейшим' донесеньем.
  
  Он знал давно и хорошо:
  все сплетни-новости-дела и цены на товары и зерно
  услышать можно только в банях,
  коль паром или горячим пряным зелием на травах,
  развяжется болтливый чей-нибудь язык.
  Но только, если повезёт сейчас хвастливого найти,
  хорошим будет место наблюдений,
  и слух, вновь острый молодой, его не подведёт.
  
  Хотел любой ценою, хоть силой, ложью, убежденьем
  заставить Кодра тот час же отправиться, догнать
  и разыскать будь-где отца и мать ребёнка Тары,
  отнять немедля ключ её от книги древних знаний.
  Убить, убрать с дороги всю надёжную охрану девы,
  чтобы не мешали жертвою на чёрном алтаре
  в ночь тёмную Гекаты, её распять и снова сжечь до тла.
  
  
  Чтоб пепла даже не осталось от возрождённой Тары!
  Чтоб не успела Радомира она найти, узнать, спасти
  и после вместе с ним и Марой
  разбудить уснувшие у Ариев умы!
  
  Всё нужно было срочно ему делать.
  Сегодня, но лучше бы ещё вчера.
  
  Считал, что из всех сынов-ищеек Яхве,
  в Да*арийских землях сих,
  Улыбнулось счастье именно ЕМУ
  на Тары-Лотос путь и след напасть.
  И потому, он очень торопился
  ей по всем счетам сызнова воздать.
  
  Но молодость, вернувшись в тело больного старика,
  пьянила больше, чем все девы и греческие вина,
  И юность новая, бурля в крови, с ума его сводила.
  
  Желал немедля испытать возможности здоровья,
  и крепость обновлённого опять желудка и спины.
  
  Остановиться Здорг никак не мог, и с самого утра
  распутству, пьянству и чревоугодью предавался.
  И не желал ограничивать себя в яствах.
  
  Он злился,
  что по молодости внешних лет и лика,
  когда-то ОН - Безжалостный Аттила,
  Император Сапожок - (Сапожок - прозвище Римского
  Великий Трагос Сорос - императора Калигулы)
  жрец храма Зевса Доплен Здорг -
  ...теперь перед ребёнком малым - Тарой-Лотос,
  как нищий на погосте -
  без денег, без друзей, оружия один остался
  и, как безродный раб, стоит.
  
  Отдавшись разумом и телом соблазнам всем подряд,
  он грубо мял портовым юным девкам груди.
  Гетер разумных мудрых с охраной крепкой
  он не брал. Боялся.
  И потому, он строил голубые глазки
  одиноким кротким женственным юнцам.
  
  Он был взбешён!
  И клокотала в горле кровь, дрожали члены!
  Но непреклонный острый и холодный ум,
  угрюмо строил сети-планы.
  Решал:
  оружие, людей, где верных его цели взять.
  
  В укромном месте на ложе чистом возлегая,
  Лже-Тэо лез мальчишке-шлюхе в задние врата,
  затем девчонке-шлюхе так же, на глазах юнца.
  Она сопротивлялась, отбивалась,
  и ртом завязанным мычала, моля пощады, милости уйти.
  
  Но Здорг, от крика женского лишь возбудился и воспрял.
  Опять почувствовал себя самцом он лишь тогда, когда
  та стала кровью истекать и от побоев отходить сознаньем.
  
  И обе шлюхи были счастливы, когда их наконец-то отпустили,
  пусть даже не получив за боль и униженья нескольких монет.
  И, кто куда бегом по улочкам Афин потом в слезах пропали.
  
  Лже-Тэофанес отдыхал и приходил в себя недолго,
  опять сменил покои, чтоб кто-то не нашёл и не пришёл
  к нему с ножом за быстрой, справедливой платой-долгом.
  
  Он думал, как Медонта лестью и обманом сокрушить
  и, оболванив лживым словом, своим же целям подчинить
  и в Дельфы поскорей его отряд солдат направить.
  
  Точнее: сам хотел тогда поход за Тарою возглавить,
  но так,
  чтоб при возможной вскрытой истине злодейства,
  но позднее,
  ему бы не пришлось своею жизнью заплатить сполна.
  за убийство семерых александрийцев, женщины, дитя.
  
  Перед судом Афинским без имени и без судьбы
  ему, конечно, не хотелось появляться и стоять рабом.
  Ведь Доплен Здорг, какое б имя не носил, когда...
  всегда отлично знал, от воплощенья к воплощенью,
  как судьи
  'ненароком'
  накреняют Богини Правосудья тоненькую руку,
  и постепенно 'Правду' так заставляют послужить себе.
  
  Он сам неоднократно прилагал усилия к весам.
  И страхом-верой в гнев и всё равно где и какого бога,
  он направлял, как надо 'ИМ': его Отцу, семье.
  
  Прекрасное оружие - жрецом при храме подлецу служить!
  Не правда ли, простая и милая сия затея и находка?
  Надеть лишь только праведности маску на лицо
  и не снимать её под страхом смерти лютой,
  пусть даже ты за руку пойман и уличён во лжи.
  
  И Рим - есть Рим!
  Он жаждет зрелищ, просит хлеба!
  
  Арены - блеск и нищета рабов,
  бесчисленных животных кровь, мученья,
  толпа безликих неимущих - на ступенях Ада.
  Вокруг арен ликующих - всё в золоте, цветах.
  
  Под ними - растоптанные жизни человечьи.
  Насквозь промокший красно-золотой песок до дна.
  На пантеоне восседают - комплоты, взгляды-яды. (Комплот - зАговор)
  В расцвете братства, лОжи ночи и трёхрогого козла.
  
  Ростовщики, работорговцы, их лекари и судьи - рядом.
  За лавровый венец и трон, с улыбкой преданной, шутя,
  у всех со всеми идёт открытая и тайная кровавая резня.
  
  Присвоив и подняв над головами символ Солнца,
  И золотого крылатого Орла, как Бога-Зевса знак,
  неся перед продажным мужеломским войском
  и над своей рогатой золотой короной,
  мечом, деньгой и Третьей силой, чрез За-коны
  Великим Миром Прави жаждет править ЭТОТ риМ.
  
  Почти по землям всем далЁко
  проникли злата слуги-пауки,
  и совершают медленно, но верно
  лишь то, что необходимо богу ИХ -
  жиреющему на слезах людских и горе,
  Большому Златорогому Тельцу.
  
  В долгах, как золотых сетях увязнув навсегда,
  став пищей паука - напрасно погибают человеки.
  Цари - на мраморных столах, ломящихся в яствах,
  до дурноты в желудке каждый день едят, вкушают
  сердца и мясо разумных поверженных животных,
  запивая переливающимся через край на пол вином.
  
  Чем больше вскармливаешь паучиху мухой 'сладкой',
  тем чаще и быстрее плодится алчущее капитала племя.
  
  Фемиде крепко завязав глаза,
  Творят свои бесчинства и дела
  Народа судьи иль над народом судьи.
  И, выставив пред всеми на обозренье богиню,
  вручили как на оргиях рабыне
  какой-то там предмет в руках держать.
  Она же ничего не видит? - Значит, стерпит.
  
  Коль снять повязку с прекрасного её лица,
  не оказалась бы от долгой тьмы красавица слепа.
  Быть может, вообще без глаз и языка осталась дева.
  
  И мантии торжественно шурша по мрамору подолом,
  ручной Змеёю с превосходством шипят на тех Людей,
  кого им перстень на безымянном пальце указал, шутя.
  
  Так Некто мило улыбаясь из полутени или тьмы,
  потешается над богами и легковерными людьми!
  И Демон Крат приумножает власть СВОЮ, но не Народа.
  
  И крепче нет невидимой узды, чтоб ими управлять будь-где,
  чем знанье о бесчисленных грехах и блудах строгих мантий.
  Послушны в страхе все, боясь разоблаченья и угасания в нужде.
  
  Изгнанья, разоренья и справедливого суда боятся даже больше,
  чем яд в бокал принять иль от кинжала смерть во сне.
  
  Зевс Громовержец видит каждого и всё с высокого Олимпа!
  Накажет всех огнём, потопом, голодом иль громом с неба!
  Сожрёт,
  проглотит, как Кронос, их Перво-бог-Отец, своих детей!
  
  И богу Зевсу этому ничуть не жаль,
  себя непомнящего, на коленях Чело-Века,
  коль с братом вместе он убил отца!
  
  Легенды о богах Высокого Олимпа
  в библиотеках многие из нас читали.
  Вот что в фолиантах, книгах старых,
  во первЫх строках прописано и между строк,
  и детям малым в римских школах о героях
  с восхищеньем изрекают:
  
  'Брат с братом ночи разделяют!
  
  Мать возлегает в ложе с сыном
  и убивает собственной рукою
  младенцев, мужа и отца!
  
  И дочь легко с отцом своим ложится в ложе!
  
  Сестра душой и телом возлюбила брата!
  Брат - чадом наградил свою сестру!
  
  И порождают боги эти в кровных связях
  уродов, гарпий, горгулий, змей, полу-быков,
  и не известно, что ещё срывается и льётся
  на головы доверчивых детей, запуганных людей
  с Потопом, Мором, Голодом, Войной богов!'
  
  Семейка та ещё!
  Сживают со свету друг друга!
  Кровавая стезя ТАКИХ героев
  на трон и пьедестал!
  И что на самом деле означает -
  'богоподобный':
  брань иль похвала для Человека,
  живущего в согласии с природой и Душой?
  
  Не то, что в Да*арийских,
  Гиперборейских землях, семьях - скучно:
  
  Они там чтят Отца и Мать, растят в любви своих детей,
  И всем народом крепко пред небесами стоя гордо,
  Любовью Благо Дарят Отцам Небесным, Славят Солнце,
  Живут по СвЯтым Ведам и по Кону в щедром мире.
  
  Осуществляют предназначение драгоценное своё,
  Не тратя время долгой и счастливой жизни зря.
  
  С Отцом Всевышним в Ладе,
  по Со-вести - с Маа Землёй. (Со-весть-получать совет,
  С деревьями, водой, огнём, ветрами - весть от близких. старших)
  как с ближними друзьями говорят.
  
  С зверьём и птицею - едины Духом
  и доверяют жизнь друг другу.
  И так из века в век, счастливою
  и дружною семьёй живут!
  
  Но если вдруг беда приходит на пороги дома, града ОНИ -
  деды, отцы, сыны - мечи булатные затупив об ирода-врага,
  на бранном поле, не опустив глаза и не преклонив колено,
  плечом к плечу все вместе иль полягут, иль выстоят в бою.
  
  И если худшее несчастие случилось -
  Их матери и жёны, мечи тяжёлые, горячие поднимут,
  И с отроками примут свой последний и кровавый бой.
  И, стоя до конца пред Иродом с лицом открытым
  в родительских святилищах со всею малой ребятнёй,
  непобеждёнными сгорят дотла семьёй.
  
  Дочь-Дева быстрей сама нож в чрево собственное примет,
  чем Евой под Иродом проклятым от наслажденья закричит.
  
  Весь Род, как есть, на ратном поле может и поляжет,
  но Землю-Душу Россов за монету золотую не продаст!
  
  И смерть родни увидев - вторую щёку не подставит родич-витязь.
  А полной мерой зверю всё воздаст, всё возвратит с лихвой - мечом!
  
  Да, всё это скучно, глупо и безлико там, в Да*арийских землях...
  Не то, как в РИМЕ Золотом... живут сейчас богоподобные цари!
  
   * * *
  
  Здорг шёл по узким улочкам Афин спокойно, уверенно и ровно.
  Накинув глубокий капюшон плаща на кудри, ирод прятал взгляд.
  Умом и делом, как будто за собой сжигал мосты и переправы...
  но тихо, незаметно, не показав прохожему намеренья, лица,
  как старый и матёрый зверь, убийца, демон крат.
  
  Ещё взяв силой девку за углом
  и сразу задушив её, легко прирезал.
  Так успокоил жажду кровавой
  и забытой, многократной юности своей.
  А в голове и перед глазами
  роились собственные мысли-тени
  и Девы-Тары светлые бездонные глаза,
  густые золотые в пояс её косы,
  что помнил, раньше видел сам.
  
  Полынный запах её девственных волос...
  и до сих пор его с ума сводил.
  И аметиста мягкий строгий взгляд
  Огня Магини... звал, манил, бесил. (Магиня Огня - Агния-Дева,
   взаимодействующая этой стихией)
  О, да!...
  Он сквозь года нёс-помнил её дивный аромат
  и гибкий крепкий стан, походку, голос!
  И зубы её преданного волка тоже хорошо запомнил.
  
  Он в Ставра - её мужа - сколопендрой яд залил
  за то, что отказала ему в страсти Тара-Лотос.
  
  За то, что чистой даже в смерти оказалась,
  он жёг селенья Таврики на побережье моря все дотла.
  
  И все леса испепелил со всем зверьём и птицей,
  где были скрытые от глаз чужих в горах, пещерах
  друидский женский храм волшебств
  Великой Матери - Маа Макошь
  и храм мужских волшебств и силы-
  Великого Отца Сварога и Треглава
  за то,
  что бережно хранили святой Грааль
  рожденья Радомира,
  не выдав его истинного местонахожденья.
  
  С тех пор он в каждой шлюхе, девочке, рабыне
  с небесными глазами и длинной золотой косой,
  искал лишь Деву-Тару, видел, узнавал, желал ЕЁ...
  
  Украв - насиловал, душил,
  на алтарях жестоко убивал,
  и на крестах сжигал их всех,
  ещё, ещё и многократно после.
  
  И так учил своих же братьев,
  как научали прежде и его,
  отмеченные знаком на предплечье:
  крест чёрный со змеёю
  и с розой-лотосом кинжал.
  В нём скрытое число - четыре.
  
  Он точно знал, как и другие по крови братья Анну-Наки:
  чем чётче ритмом бьётся где-то любящее сердце,
  где чистым знаньем струится слово, дело, мысль
  и люди в Счастье, Мире долго пребывают,
  тем ближе Тара-Лотос находится, живёт сейчас.
  
  Так сквозь столетья и года,
  он находил их всех, везде, всегда,
  как будто шёл на запах жизни,
  щедрости души, любви и счастья.
  
  Красива, огневолоса и душой чиста? -
  Так значит Ведающая Ма - Она!
  Раз знает, как со зверями говорить
  и силу трав, как применить
  чтоб исцелить и долго жить? -
  Немедля на кресте распять,
  и сжечь живой ведунью Тару!
  
  В Тартарии и Таврике Святой
  их повсеместно столько много было...
  Все!
  Теперь - немного их осталось.
  
  Но в Греции пока всё это было невозможно.
  Другая в этих землях практика сейчас имеет место быть:
  
  Созданье венценосных Золотых Империй
  и разжигание непрерывных войн меж ними.
  
  Подражание богам Олимпа и восхищенье ими.
  
  Любым путём проникнуть дальше в земли Да*арийцев,
  и там учить друг друга братьев-русов за плату убивать.
  
  И Дев так собственное тело продавать - за мзду
  для плотских 'богоподобных' наслаждений
  с животными иль в оргиях со стариками и детьми.
  
  Вином иль пивом опаивая душу, до самозабвенья
  изъять у непобедимых витязей-богатырей
  всю силу и Любовь к Родной земле
  и тем сломить их вечное сопротивленье.
  
  Переписать иначе то, что есть
  и то, что раньше было - оболгать.
  Всех очевидцев уничтожить!
  
  Как можно более прекрасней, светлее иль страшней
  СВОИ истории Крест-Янам рассказать и навязать.
  И там, на землях их бескрайних до самого, до края,
  поставить Да*арийцев всех скорее в страхе на колени
  пред всемогущим, беспощадным БОГОМ их,
  который не имеет состраданья к детям,
  не обладает благоговеньем пред драгоценной Жизнью.
  Вдобавок не имеет своего лица.
  
  И многое ещё другое.
  
  И Здорг терпел и ждал с друзьями не покладая рук.
  И искажённой маской смерти на своём лице,
  он каждой деве в глаза ещё живые,
  тайно, чёрной ночью или в святое полнолуние Мары -
  ЕЙ - Таре, у алтаря, злорадствуя, шипел, рычал:
  'УМР-РИ! УМР-РИ ЖЕ, ТАР-РА, СУКА ХОР-РА!
   Хор,он же Гор-бог солнца в Египте
   и арийских землях,Хо-Ра-дитя солнца)
  Найду! Не скр-роешься! И истр-р-реблю опять!
  Всех, всех ТЕБЯ!
  До самой до последней капли ВЫПЬЮ Тару!
  До самых северных земель Тартарии дойду!
  Найду Грааль от вечной вашей жизни!
  Найду и истреблю всех Ариев тогда!'
  
  И разом по двенадцать гибли девы.
  И в оргиях их кровью с жадностью питались те,
  кто с наслажденьем убивал детей на алтаре
  и распинал их на святом кресте -
  под знаком Дьявола, Луны и Солнца.
  
  * * *
  Удовлетворившись, Лже-Тэофанес вытер ослабевший жезл
  льняным тряпьём-туникой только что прирезанной им шлюхи
  и с дважды проклятым на собственную смерть мечом Кризэса,
  что как трофей на поясе второй уж день носил,
  направился через Агору в греческие бани.
  
  Ведь только здесь горячий пар,
  массажи, музыка, целебные масла
  язык и ум легко развяжут сами
  служителям закона и деньгИ.
  Лишь только правильный вопрос задать,
  как-будто невзначай.
  
  И так простой ответ-намёк
  незамедлительно подарит ключ,
  что окна и затворы все откроет
  пред хитрым и умелым вором,
  и вскроет незаметно душу,
  будь-то мужчины или девы.
  Соперником у Здорга - только время
  и старая сноровка, опыт.
  
  Помыться, разговеться,
  в подробностях узнать кой-какие вести...
  И дело сделано.
  Вперёд!
  К покоям именно Медонта - сына Кодра.
  
  Здорг так решил:
  что амбицией и славой проще будет обольстить любого
  неискушённого ещё и молодого мужа.
  Почти юнца ему заставить будет просто и легко
  принять столь необдуманное скорое решенье.
  
  Предлог прекрасный, тонкий, острый, как наточенный клинок.
  Какой не выберешь из этих - так попадаешь точно в сердце Гоя!
  
   (Гой - ныне имя нариц-ое. В Арийском,
   древне-славянском. Гой-имя собст-ое.
   Озн: сеятель, целитель, воин света)
  Лишь вовремя сказать любому арию доверительно спокойно
  их собственные, ОЧЕНЬ важные для всех сынов слова.
  И ТЕМ сынам особо, непременно,
  кто и без слов и дел таких безмерно дорог для своего отца.
  И после дать немного время - яду разгореться в жилах сына.
  В персты юнца с улыбкою вложить бокал стоялого вина и ждать.
  
  Отравы той рецепт такой. Простой.
  Всего по капле добавлять за каждым вздохом полчаса:
  
  'Всё сделай сам! Поверь же в собственные силы!
  
  Ты БЕЗ отца, что слаб?! В себя поверь и будь мужчиной!
  
  И ДЛЯ отца всё сделай САМ! Тобой гордился б непременно!
  
  Он с нетерпеньем ждёт ТВОИХ побед великих!
  
  А может для родных земель служение необходимо?
  
  Так поскорей решись! Теперь ТВОЙ час настал!
  
  Тебя узнает весь твой народ, Медонт!
  
  ТЫ - будешь царь непобедимый!
  
  ТЫ был никем, а будешь ВСЕМ над всеми!
  
  И женщинами всеми обожаем и любим!'
  
  Кто устоит и будет думать своею головою после?
  Кто из сынов и дочерей совет с СЕМЬЁЙ держа,
  к единому и верному решению придёт,
  не совершив столь разрушительной ошибки?
  
  Разъединяй и властвуй! -
  вот старый дьявольский секрет и трюк.
  И противоядий этому у Ариев,
  забывших о родстве с Небесными Отцами,
  пока что нет!
  
  Хвала богам, что фолианты, книги
  так в войнах бесчисленно горят!
  Сынов и Дочерей Отцов Небесных поставить на колени...
  Хм... Отличный трюк!
  И, слава созданным богам, он - не последний на вооруженьи.
  
  И так,
  двадцать воинов для дела Здоргу хватило бы сполна.
  
  Через Агору проходя, он прикупил себе
  прекрасный новый длинный плащ,
  тунику, сапоги,
  для денег новый кошелёк.
  И 'повезло' ему ещё найти
  случайно
  полу ржавый в старых ножнах ритуальный нож.
  Так сказать: 'Для вновь задуманного дела'.
  Подумал, улыбнулся Лже-Тэо,
  и с лёгкостью купил его.
  
  'А вот и бани!' Подошёл.
  Он скинул влажный капюшон на плечи,
  тряхнул немного волосами и,
  мило улыбнувшись белыми зубами
  сияющему солнцу на бронзовых начищенных дверях,
  расслабился и маску грусти на себя напялил.
  
  Снял меч Кризэса и Зэо старый смятый плащ,
  отдал рабу у входа,
  уверено легко внутрь проскользнул, шагнул и встал.
  - Одежду всю мне постирать и выгладить, как надо.
  А эту - после бани мне подать.
  Меч, нож почистить, наточить и смазать.
  Массаж атлету с мылом и мочалом.
  Массаж целебный
  с маслами, нарцисса, кипариса и иланг-иланг,
  две простыни и баню, ванну. Быстро.
  Я устал. -
  Так он рабу сказал, не глядя,
  и отдал в руки чужие золотые драхмы.
  Как обычно, три.
  
  Вошёл, увидел, что никого почти здесь нет.
  Сиринги, флейты целебный пар не воспевали.
  Полупустыми сегодня бани оказались.
  Лишь десять иль пятнадцать грузных, тощих человек
  там где-то по углам в пару тихонечко кряхтели.
  И было слышно,
  как капли с потолка на пол срываясь,
  и грузно падая на мрамор, шлепками разбивались,
  отсчитывая чьё-то время жизни.
  
  Лже Тэо тотчас призвал раба, спросил:
  - Какой сегодня день в Афинах?
  
  Тот, услужливый такой, опустив глаза, ответил:
  - От воскрешенья Персефоны день седьмой настал.
  - Где все?
  - На празднике, кто где,
  и дальше едут в Дельфы.
  Ведь там открытья игр все с нетерпеньем ожидают завтра.
  И откровений Пифии об урожае ждут.
  И Септерий в Дельфах в этот год. (По Плутарху, каждый девятый год
  Простите. Вы приезжий? (то есть раз в 8 лет) в Дельфах
  Или Афинянин? отмечали праздник Септерий)
  Я прежде не встречал Вас тут?
  Сейчас из Крита или Рима?
  Могу вам предложить вина
  из местных погребов?
  Расслабит голову и спину...
  Подстричь, побрить вас,
  причесать потом?
  - Ещё я не решил.
  Кто эти все?
  - Больны, недужны.
  Вот-вот и лекари их врачевать придут сюда.
  Горячий пар им, как лечение нужен.
  Такая жалость:
  старость, дряблость и опрелость,
  подагра, несварение желудка
  и грудная жаба...
  и вечный запах гнили изо рта...
  И старикам не до Дельфийских игр.
  По ним уж плачут трубы и костры.
  
  ...Вот Доплен Здорг уже неделю
  к нам на массажи и лечение не ходит.
  Я слышал, что где-то он пропал.
  Его украли,... или может быть убили...
  Уехал в Элевсис и не вернулся... он.
  Хотя троих оттуда всё же привезли.
  Так наши лекари об этом говорили.
  Как жаль...
  - А кто он для тебя? Что так его жалеешь?
  - Хороший очень человек,
  наш жрец из храма Зевса...
  И щедро нам всегда платил, как вы.
  Просил такие же масла, как вы просили...
  Ему вы сын? Уж больно похожИ манеры.
  
  Здорг поднял на него глаза, конечно, не узнал.
  - Уйди, болтун. В Афинах я впервые. Поторопи мытьё.
  Нет, стой!
  Вначале укажи, где здесь погорячее камни.
  
  Раб сразу указал, где сесть, и где раздеться прежде,
  пОдал гостю две льняные простыни, как он велел.
  И после, проводив глазами красивого атлета в залы,
  отправился неторопясь к гостям другим -
  больным и важным.
  Здорг обнажился, обернулся простынями,
  срывая на плече своём рисунок пред рабом,
  и после
  неторопливо в зал с фонтанами побрёл.
  
  Они журчали тонко целебною прохладною водой.
  
  И Здорг подался дальше знакомыми местами,
  услышал тихий разговор и кашель в бане.
  Осмотрелся и ближе к звукам подошёл.
  Сел, лёг на мраморной лежанке, будто здесь впервые,
  и с наслажденьем тело горячим камнем, паром грел.
  
  Расположился ТАК он у колонн,
  чтоб этот мастер-банщик его не разглядел.
  Он ждал, искал глазами, но не нашёл
  того, кто его в прежней жизни знал
  и сохранял уж много лет под страхом смерти
  их маленький с кинжалами секрет.
  
  Он слушал через чьи-то охи-вздохи, кашель
  сплетни о гетерах и городских делах.
  Но чаще бредни о божественных недугах -
  наказании Венеры за распутство, блуд, слыхал.
  
  Еле терпел все рассуждения о болезнях и пороке,
  о проке масляных клистиров, об излияниях кровИ из жил. (Клистир. устар.- клизма)
  
  И Здорга резко затошнило. Он поскорей поднялся, встал,
  плеснул водой себе в лицо, в другое место перешёл.
  И там целебного горячего массажа с нетерпеньем ожидал.
  
  Немного любовался обновлённым телом,
  гляделся в потные из бронзы зеркала.
  И был собой сейчас весьма доволен.
  Особо были по душе:
  улыбка и новые небесные глаза,
  а так же сильные атлета плечи.
  
  'Ну вот, я снова красавец Аполлон!
  Ещё одно надёжное оружие при мне.
  Сейчас массаж с маслами, и покрепче, ...
  ...и снова буду молодцом в седле.
  
  Да, двадцатилетний 'Я' - прекрасен!
  О! Наконец-то! Лекари идут.
  Так значит, полдень отсчитало время?
  
  Лишь только двух из этих узнаю.
  И хорошо, что эскулапа Пана с ними нет.
  Меня узнал бы, дьявол, поздно или рано.
  А что б ему скорее околеть!
  Сгореть живым в Аду!'.
  
  Здорг незаметно наблюдал,
  к кому с услужливым рабом
  так торопились гипократы.
  Насилу распознал в парУ своих друзей,
  что в Элевсисе вместе пострадали.
  То были Иешуа и Авигадор -
  теперь калеки-одноруки.
  
  Здорг без сострадания издалека на них взглянул:
  'Хм... Что с вас теперь-то взять?
  Осталось только побираться на Агоре
  Или с бутылкою вина в порту пропасть.
  Отбросы, человечий мусор.
  Сродни рабам.
  Скорей умрите - будет только лучше вам'.
  
  Вдруг на плечо его легла тяжелая холодная рука:
  - Доплен? Ты ли? - нежданно кто-то тихо прошептал.
  
  Тот вздрогнул, обернулся и схватился за кинжал,
  которого на простыне и под простынёю нету.
  - Ты снова молод и здоров, мой друг?
  Ты слишком громко думаешь, Атилла-Сапожок.
  Здорг выдохнул:
  - Анасис? Дьявол! Как ты меня опять узнал?
  - Всё те же царственные позы и манеры.
  Напугал?
  Заметил, как тебя тошнит от кровоизлияний и клистиров...
  - Да-а... Ты поймал меня. Присядь.
  - Я слышал разговоры, что будто ты пропал...
  Так вот предположил,
  что после преображенья, поешь, как следует,
  и придёшь, как прежде сразу в бани.
  - Хм. Давно друг друга знаем.
  - Ты слишком сильно в этот раз омолодился.
  Зачем? Так повезло?
  - Так вышло. Но почему, пока не знаю сам.
  Скажи, что изменилось здесь, в Афинах -
  пока три дня в беспамятстве я спал?
  - Особо ничего,
  но думаю, что кое-что, конечно, изменилось.
  - И?
  - На рынке работорговцы ритмом говорят, заметил.
  Ко мне приходит будь-кто за деньгами-ссудой
  и как пиит-юнец или сатир влюблённый,
  со скорбью в голосе, рифмит:
  'Подай мне ссуду, друг, Анасис.
  С лихвой через неделю всё верну!'
  
  Иль уходя, шутя, цитируют Эзопа иль Эсхила:
  'С потомков взыщет мзду
  За святотатство бог,
  За буйство жадных вожделений,
  За пресыщенное надменье'.
  
  Да уж чего скрывать?
  Со всей своей семьёй высоким ритмом говорю.
  Вот слышишь? И сейчас струится слог из горла.
  Всё это признаки того, что Тара возродилась снова,
  в Афины прибыла сама красавица арийка Падме-Лотос.
  Из пепла так быстро поднялась?
  Ведь ты её убил всего лишь тридцать с лишним лет назад.
  
  Вот слог чуть-чуть ослаб три дня назад, и это значит,
  что она отсюда дальше подалась,
  и может в Дэльфы к дракону путь её теперь лежит.
  Я это помню, как и ты.
  Поговорит девица с нею - и вспомнит, кем была сама.
  Ведь снова скоро дата...
  Как только в небе звёзды встану в крест...
  - Молчи! Сказал!
  Язык отрежу!
  - Молчу...
  Но я смотрю, что ты теперь совсем один остался.
  И помощь в розыске ЕЁ тебе нужна, как прежде.
  Не правда ли, дружище?
  Ты отчего-то побледнел.
  Ссудить тебе деньжат под дружеский процент?
  - Нет, ростовщик.
  Я обойдусь. Не нищ, как городская крыса.
  - Тогда, быть может, купишь у МЕНЯ теперь что нужно?
  Коня? Людей и связи? Возможно, слухи пригодятся?
  - Скорей ВСЕГО ТЕБЯ куплю за то, чего у тебя почти что нет.
  - Ах, да... конечно... время жизни?
  Ты так, как в прошлый раз решил меня купить?
  За сорок юных лет - проси, что хочешь...
  Анасис вновь тебе отдаст без сожаленья
  всё до последней лепты, даже плащ.
  
  Я от жены и от болезней так устал...
  Не те уже колени, шея и спина...
  Да и на жезле камнем - все года давно висят.
  Мне б на коня, как в годы молодые...
  И можно начинать сначала...
  - Путь чёрного кинжала? - Здорг зыркнул, тихо прошептал.
  - Да... мой милый друг.
  Стосковался я по походам и сраженьям.
  И драхмы, звеня по сундукам и кошелькам,
  усладу мне воспоминаньем не дают
  о времени ростовщика, прошедшем всуе.
  - За сорок лет - ты слишком много просишь, золотой паук!
  - Что нужно, говори?
  Я слишком добр сейчас
  и оттого себе я стал противен,
  став толстым, дряхлым и больным.
  - Как Менелаф? Скажи.
  - На свечку еле дышит.
  - Где наш сатрап сейчас?
  - Болеет, говорят. Как будто бы простуда,
  но третий день уж ходят слухи,
  что он эфиопку голубоглазую свою убил.
  Такой изысканный алмаз разбил о табурет?!
  Уж лучше б продал мне, раз надоела.
  - А что Медонт?
  - Здорг...
  - Тише.
  Теперь я принял имя Тэофанес, брат.
  - Воистину божественное имя - Тэо. (Тэо-греч.имя.озн.бог)
  Ха-ха!... Ха-ха!...
  Кг... Кг...
  На голове, как прежде у тебя корона?
  Остроумно!
  Ты ею бредишь снова?
  Зачем тебе щенок Мэдонт?
  Теперь ЕГО ты тело возжелал?
  Хороший, крепкий зад и губы алые такие.
  Я б третьим с вами в ложе лёг, коль был бы молод.
  - Смотрю, пристрастия мои ты помнишь.
  В таком-то облике игривом я смог бы...
  Но недосуг возиться с ним сегодня. Возможно, позже.
  Так что? Где он? Как ладит он теперь с отцом?
  - Да будто незначительный, но есть разлад.
  Я вижу последние дня три,
  как сын на побегушках у отца, как раб.
  И юноше всё это не по нраву.
  Хотя, скрывает это, видно.
  - Что Пан?
  Вчера видал его с Медонтом.
  Почти что ночью дело было.
  Не знаешь, где были оба?
  Совместные дела о чём?
  Лишь о болезни Кодра или больше?
  
  - Скажи: тот труп на пустыре у Парфенона,
  твоих рук дело?
  - Не знаю, о чём ты говоришь.
  Я спал в беспамятстве три дня, а может больше.
  Как оказался вновь в Афинах - я не помню.
  - О, нет Здо...
  О, Тэофанес. Да, да...
  И память у меня на имена уже не та.
  Хотя, тебя я долго разным знаю.
  Что натворил тот...
  римский гладиатор, говорят?
  - Узнал и выследил меня, подлец!..
  - Ах, вот что...
  То возмужавший мальчик-маг Кризэс?
  Не ошибаюсь?
  Он сильно постарел...
  У Парфенона как-то раз его видал.
  
  Здорг чуть кивнул.
  Анасис от уха и до уха ухмыльнулся:
  - Ну, конечно, ясно.
  Прекрасная Антея?
  Помню, помню...
  
  Иешуа, Авигадор?
  Теперь что будет с ними?
  
  - Для них я умер иль украден?
  Пока не знаю, что будет лучше.
  Но с ними я встречаться не намерен.
  Так мертвечиною от них несёт...
  Так провоняли смертью бани за неделю...
  
  - Зд... Тэофанес, тебя как-будто бы трясёт?
  
  - Массаж мне нужен! Я дьявольски замёрз.
  Как будто бы меня всего
  в колодец с головою окунули!
  
  Анасис поманил к себе раба рукой, спросил:
  - Где мастер для племянника? ЗаждАлись!
  В Афины только прибыл мальчик мой
  и от радушия уже продрог, замёрз.
  
  Тот поклонился:
  - Сейчас потороплю...
  Да-да, я помню:
  масло кипариса и нарцисса и ещё иланг-иланг...
  - Горячего вина ему ещё, с корицей!
  Быстрее! - вдогонку крикнул старый 'друг' Анасис.
  Подумал:
  'В обновлённом теле Здорга -
  всё те же старые его привычки.
  
  Не помню, кто сказал о том:
  
  'Что было уж однажды,
  то может быть и дважды...'
  
  Воспользуюсь опять потом'.
  
  Вернулся раб
  и проводил немного побледневшего красавца
  в пенный зал.
  Массаж мочало-мыльный пенный начался.
  Здорг - мастеру:
  - Мне холодно! Тепла поддай!
  Плотнее спину мни и ноги разомни, получше!
  Особо стопы, после шею... Да, вот так.
  
  И мастер молча делал, что ему велели.
  И после камни тёплые на спину возложил.
  Через секунды Здорг вскричал:
  - Ой, горячо! Ты что, сварить меня удумал?
  Не парь меня камнями! Мне нечем от удушия дышать!
  Кг! Кг!
  
  И снова мастер терпеливо делал так, как пожелали
  И пеной, и мочалом мыл, тёр его и так, и сяк.
  Здорг:
  - Ты пьян иль болен? Мне холодно теперь!
  Поддай же жару, водою окати!
  Содрал всю кожу. Легче три!
  
  Тот окатил и спину мял теперь горячими руками.
  - О боги! Да ты меня живьём сварить решил! - вскочил.
  Я же сказал: не надо камни! Больно!
  
  Анасис услыхал его и, ковыляя, подошёл.
  Взглянул на Здорга и на растерянного мастера массажа.
  Мастеру кивнул:
  - Уйди, дружок.
  Пускай придёт сейчас сюда другой. С маслами. -
  И увидал, действительно, ожоги на спине.
  От рук и пальцев.
  Он обернул Лже-Тэо проснынёю и наблюдал.
  Рукою воду сам попробовал,
  она не горячЕй обычного была.
  Скорей уже остыла.
  - Хм, Тэо, ты, возможно, просто болен.
  Простудился.
  
  Здорг, гневом клокоча в душе, поднялся, встал:
  - Я расхотел массаж и ванну!
  Обжёг меня, дурак!
  
  Анасис руку в воду опустил и показал,
  что та совсем не горяча.
  - Уже призвал к тебе другого.
  Расслабься, сядь и отдохни.
  Ты весь внутри от ярости кипишь.
  Мастер масел всё исправит, вот увидишь.
  Пойдём со мной.
  Там будет тихо, сухо и тепло.
  Пришли.
  Сядь здесь, расслабься, император.
  
  Здорг:
  - С утра я видно переел.
  Горит огнём в желудке.
  На коже холод и озноб
  и ломит плечи отчего-то.
  Анасис:
  - А вот и мастер масел.
  Он лучший здесь, поверь.
  На тёплый камень возлегай скорей.
  
  Тот подошёл
  и, разминая пальцы, руки, был готов,
  как можно лучше услужить,
  за деньги те, что отдал гость на входе.
  Здорг - мастеру:
  - Как следует уж постарайся, банщик.
  Анасис:
  - Представь, дружок, что под руками у тебя сейчас
  голодный кровожадный лев лежит.
  Считай, что так и есть на самом деле. - Подмигнул.
  
  Тот молчаливо лишь кивнул
  И делал всё старательно, привычно.
  Массаж глубокий мышц и сухожилий,
  всё до костей достал, размял и растянул.
  Здорг от наслаждения кряхтел,
  пускал обильно на простыню слюну.
  
  Закончил мастер дело.
  Во вторую простыню с головою
  плотно завернул его, как надо
  и сразу же ушёл.
  
  Анасис посмотрел, вздохнул, кивнул:
  - Ну, слава богу. Спит уже. -
  За этим мастером засеменил
  согреть, размять свои колени, спину.
  
  Тем временем Здорг ослабел, сомлел, уснул.
  И снился магу явный страшный сон о том,
  что некто грубо спеленал его и завернул
  в какой-то грязный рваный саван,
  и после в холодной горной речке утопив,
  могучею рукой всей силой придавил ко дну.
  Здорг задыхался и не мог пошевелиться,
  чуть не захлебнулся собственной слюной.
  
  Тем временем раб подошёл и на ухо нему:
  - Тэофанес, вы проснулись? Час прошёл.
  Ваш дядя спрашивал сейчас.
  
  Здорг будто вырвался из плена,
  рукой рабу в плечо змеёю впился:
  - Х-х-х!... Что?! Кто?! ТЫ кто-о?!
  Как ты посмел меня коснуться, червь?!
  Ты утопить меня решил?! Убью!
  
  Тот сразу вдруг обмяк и сжался,
  скривился, боль терпя на шее и в плече,
  как смог тихонько снова прошептал:
  - Киан я. Я не касался вас...
  Я раб. Прошу вас, отпустите...
  Ваш дядя... Анасис спрашивал о вас...
  
  Здорг чуть в себя пришёл и осознал,
  что не в лесу в ручье сейчас он тонет,
  а спит в тепле, завёрнут белой простынёй.
  Раба тотчас же отпустил, ревел-шипел:
  - Иди, с-скажи ему:
  проснулся, ожидаю. Кг... Кг...
  Мне снился страшный сон. Иди.
  
  Тот понимающе кивнул:
  - Побрить, постричь, укладку сделать?
  Вы решили?
  
  Здорг тяжело всем телом еле шевелился,
  как будто бы оно застыло от ледяной воды.
  Его от холода опять трясло.
  Щетиной встали волосы и он:
  - Дрха-а.... Кг.. Кг... - еле вздохнул,
  откашливая воду из горного ручья на пол.
  Раб тихо:
  - 'Да' - что?
  'Да' - да?
  Или 'да' - нет? Сказали.
  
  Здорг в испарине-ознобе поднимался и синел:
  - Дрха-а... Дрха-а... побрить, постричь...
  И о-одеяло-о! Я весь пр-родр-рог!
  Вина гор-рячего, скор-рее...
  Раб:
  - Вернее, что вы с дороги ослабели...
  
  - Я? Ослаб?!
  Да я-а тебя сто р-раз пер-реживу!
  Вина горячего сейчас мне пр-ринеси. Сказал...
  А сам подумал:
  'Возможно, прав ведь р-раб.
  Смерть отменить могу,
  но не могу я отменить свою пр-ростуду.
  Першит чего-то в горле.
  Не помню, чтобы много пил воды.
  Язык болит. Скорей гор-рячее питьё'.
  
  Он встал, и снова сел устало,
  ожидая гладкое бритьё.
  
  Чуть веселее прежнего вернулся 'дядя'.
  - Ох, хорошо!
  Опять спина теперь моя. Размялись кости!
  Как наши греческие бани, Тэо?
  Как мастер масел? Верно, хороши?
  
  Здорг для других ушей и
  в зале слишком любопытных глаз
  роль новую свою играл, пока что неумело:
  - Да,
  верно лучше б я сюда не появлялся вовсе.
  - Что так?
  - Гетеры старые и то врачуют лучше в Риме!
  - Ты, мальчик мой, не в духе.
  
  Здорг зыркнул-уколол:
  - Мальчик?!
  
  Анасис чуть брови приподнял и улыбнулся:
  - Да, мой любимый, почти что сын.
  Побреюсь, причешусь, как ты,
  И после отправимся с тобою вместе к Кодру.
  Посыльного отправил я к нему.
  Правитель благосклонно
  ждёт нас обоих через час.
  
  Здорг промычал:
  - Отлично.
  С нетерпеньем увижу его сына.
  Медонт, как будто? Я слыхал.
  
  - Да.
  Он юн как ты, годами.
  И слишком терпелив к отцу.
  Как мне сказали.
  
   * * *
  Вот началась укладка их волос и гладкое бритьё.
  Анасис от удовольствия закрыл глаза
  и наслаждался, сидя в римском кресле.
  Здорг тоже, и потихоньку согревался от вина.
  
  Но вот скользнуло лезвие ножа по той щеке,
  где под щетиной вновь проявился
  и немного вздулся страшный шрам.
  
  Здорг ощутил порез, но боль сдержал и мастеру сказал:
  - Ты что, меня порезал?
  - Простите, да. Совсем немного.
  Едва чуть-чуть коснулось лезвие щеки.
  И крови - капля...
  У вас тут свежий шрам?
  Я сразу под щетиной не заметил.
  Зашит искусно.
  Я кровь остановлю в одно мгновенье...
  
  Здорг ошалел:
  - Шрам? Сказал ты - шрам?!
  Какой?! Где? Покажи?!
  Дай зеркало сейчас же?!
  - Терпенье.
  Я перечную мяту приложу,
  чтоб остановить кровотеченье... -
  И приложил мятно-перечный компресс.
  
  Здорг вскрикнул,
  обеими руками за щёку схватился, завизжал.
  Вздувающимся языком сказать пытался:
  - Тю что надиелаль, диаяволь?!
  
  Почувствовал, как горит и перекашивается от чего-то всё лицо.
  Анасис тоже это всё заметил, обоим мастерам бритья
  сказал спокойно:
  - Достаточно всего уйдите...
  
  Здорг сжался весь,
  от боли и от страха будто бы взбесился:
  - М-м-м!.. Литцо хгорить огнём!
  В хласу темнеет! Слепну быстро!
  
  Анасис почти что равнодушно:
  - Что ты, мой милый, говоришь?
  Я не пойму? Дай посмотрю.
  - Яцз-зык... Яцз-зык немеет!
  Я весь хгор-рю! Хгде хзерькало-о?!
  Вод-ды! Вод-ды! Схкорее схмыть!
  Как будхто в хглаз и в рот похпало!
  Яд! Яд это!
  Анасис, я отхравлен! Умирлаю!
  Помохги мне!
  Уведи! Спаси скхорее!
  
  - Нет, погоди.
  Ну, сядь же. Потерпи. Всего ж царапина...
  Порез промою сразу чистою водой.
  На, полощи-ка рот спокойно.
  А это была всего лишь перечная мята.
  Мне из того же бутылька,
  вот только сделали на всё лицо компресс.
  Я принесу сейчас противоядие от ядов всех.
  На всякий случай.
  
  - Ты сьохрьаниль?
  - Всегда ношу с собой.
  - Ськорьей! Прьошу!
  Прьошу, скорьее дай!
  
  Анасис возвратился быстро.
  Взглянул, увидел, обомлел.
  Здорг был почти таким же,
  как до омоложенья прежде.
  Он постарел в одно мгновенье
  примерно на пятнадцать лет.
  
  Один глаз потемнел и окривел, стал жёлто-карим
  зрачок от боли расширился совсем
  и был как будто залит молоком.
  
  На голове густая прядка на всю длину волос
  вдруг лунным светом выцвела над ним.
  А на щеке пурпурный тонкий шрам
  от глаза мутного начался
  и прямо в верхнюю губу
  как рваной молнией вошёл-ворвался.
  
  А на руке его была сквозная рана,
  и Здорга кровь лилась ручьём на пол.
  Лже-Тэо трясся и мычал опухшим языком.
  - Анас-сис-с... пом-моги...
  С-скажи мне, что со мною?
  
  Он тихо говорил:
  - Ты онемел?
  Что с языком?
  А с глазом что?
  Откуда шрам вдруг взялся?
  Чем руку раскромсал? И обо что?
  Когда успел?
  
  О, нет. Не яд,
  а чьё-то чародейство-волшебство!
  
  Ты верно Тары след учуял?!
  Она нашла, кого ты смертью отравил,
  и крал года и время жизни битой чашей.
  Так было, друг мой? Верно?
  
  Здорг кивнул и отвечал теперь без слов:
  'Наверно, да.
  Но это невозможно!
  Последние, кто был, уже мертвы.
  Я точно это знаю'.
  
  Анасис чуть ему кивнул в ответ:
  - Я слышу, понял. Тогда тебе не это нужно.
  Пойдём, скорее.
  Есть исцеление другое для тебя.
  Лишь только бы мгновение не подвело.
  Года тебе я не верну,
  Но... может, остановлю старенье.
  
  От простыни полоску оторвал
  и туго завязал порез, что на его руке
  кровавой страшной розою зиял.
  
  Раба призвал, сказал:
  - Плащи, мечи и всё,
  что мой племянник с собой сюда принёс -
  Подать сейчас.
  Мои носилки к входу! Побыстрее.
  Я дам сестерций за вечное молчанье твоё.
  Здесь убери всё сам, Киан.
  
  И раб кивнул, прогнулся ниже:
  - Так может лекаря к нему позвать?
  - Пустое. - Анасис игриво улыбнулся, -
  С племянником я справлюсь сам.
  Простое отравленье рыбой.
  Такое уж бывало с ним не раз.
  Признался только что, юнец,
  что много съел её с утра сырою.
  - А кровь?
  - Упал.
  
  Накинул плащ себе и капюшон ему поглубже
  и оба быстро направились домой.
  Здорг ехал на носилках, Анасис следом шёл пешком.
  Благо, что это было рядом у агоры, за углом.
  
  Жене и детям он с порога крикнул:
  - Гидрассиль, любимая-а?! Сестра-а?!
  Вы обе дома?!
  
  В ответ лишь тишина. Пришла на зов рабыня.
  Анасис ей:
  - Глаза немедля опусти!
  Обед горячий через час подай:
  Нам красного вина из Родоса достань
  и с кровью мясо оленины.
  Сейчас - исчезни, Дэви.
  
  Он - Здогру:
  - Нет в доме их обеих, повезло.
  С детьми и внуками ушли
  скорей всего, что на Агору,
  а после с подношеньем в храм.
  Пойдём, мой друг, в подвал
  и исцелим тебя быстрее.
  
  
  Часть 4
  
  К подвалу подошли Анасис и Лже-Тэо.
  
  Анасис, не торопясь, зажёг фонарь огнивом,
  с собою взял его, и руку Здоргу предложил.
  - Пойдём. Веду.
  Настало время нам договориться, Тэо.
  - О чьём? - скулил, серея и старея Здорг.
  - О самом малом,
  об оплате. -
  Улыбнулся щедрый друг игривыми глазами.
  
  - Дай зелие сейчас, поговорим потом.
  Скхорее! - шипел он, щёку зажимая
  и объяснялся вспухшим языком.
  
  - Согласен.
  Да.
  Конечно...
  Ещё на пять ступеней вниз опустимся с тобой...
  Держись. Держу тебя, мой бог.
  Три,
  две,
  одна...
  Пришли,
  спустились.
  Скорее надо цену мне назначить за исцеление твоё,
  ведь с каждым мигом утекают безвозвратно месяцы и годы...
  
  До следующего дня Деметры-Персефоны год... почти.
  Ты сам-ка рассуди - не доживёшь ведь... Сапожок.
  
  Гляжу, от силы жить тебе, осталось,
  каких-то два часа, иль три.
  
  - Анасис-с! Ирод!
  - Да, Анасис я, и ирод тоже,
  благодаря тебе почти что двести лет,
  как плоть мою отрезал как-то в полночь.
  Так заключим же снова сделку, брат. -
  Похлопал по плечу учтиво.
  
  - Я понял.
  Меня опять поймал, паук.
  На этот раз-з как долго хочешь жить?
  - Коль арий
  голову долой не отсечёт драконовым мечом?
   (Драконовый меч - меч, изготовленный
   из обсидиана - вулканического стекла)
  Иль из звёздного металла, (Звёздное железо - метеоритное железо)
  закалённого молнией клинком
  мне сердце не пробьёт?...
  
  Так их на этих землях нет уже почти.
  Так я хочу...
  М-м... хочу прожить с тобою рядом...
  ещё примерно двести лет.
  А там посмотрим,
  как общие дела пойдут.
  
  - Да это будет вос-семь ос-свобож-ждений
  от оков болез-зней!...
  
  - Да. - Выдохнул Анасис, будто с сожаленьем,
  - Совершенно равный, как видишь, счёт.
  Я много не беру... по старой верной дружбе.
  За ровно восемь бесценных капель,
  но моих последних,
  прошу я ровно восемь возрождений.
  Я до конца берёг.
  Но для себя сей эликсир. Пойми...
  Его я многократно оплатил - ТЕБЕ служеньем.
  Справедливое вполне решенье.
  
  - С-согласен я без рас-суждений!
  Давай питьё! С-скхорей!
  И так же, какх и преж-жде,
  всё золото твоё
  опять моё по с-сделке?
  
  - Конечно, Сапожок!
  Конечно, всё твоё, как прежде...
  И дом, и слуги, и жена...
  И жизнь детей в подарок всех прими.
  И даже мой обрюзгший зад,
  коль ты его захочешь!
  
  Вот снадобье целебное моё -
  твой древний дивный эликсир.
  По разным бутылям и тарам
  сокрытое во тьме стоит.
  
  Я помню,
  как составлять перед питьём бальзам.
  Присядь, немного отдохни.
  Я всё достану и на стол
  перед тобой поставлю.
  Здесь холодно всегда в подвале сыро, но...
  ты потерпи.
  
  Вот слушай, милый мой, смотри, готовлю:
  
  Последних восемь капель в ртуть кровавую налить.
  Её всего лишь ложка тоже у меня осталась.
  Сейчас соединяю... осторожно.
  
  Из золота напиток - неземной к нему добавить.
  Ровно сто четыре капли... Верно?
  
  Теперь немного оживить всё на огне...
  Гляди, вот при тебе... его согрею на свече.
  
  Потом произнесу заветные слова и звуки...
  Ведь ты опухшим языком сейчас не можешь,
  брат?
  Иль всё же сможешь сам?
  
  Вот кстати... о цене...
  Хоть Тэофанес ты сейчас передо мной сидишь
  со страшным шрамом на лице,
  но всё ж для Пана, надо бы сказать,
  в тебе стал больше узнаваем Трагос Сорос...
  Что будет, если он...
  
  - Тхы угр-рожаешь мне?!
  
  - О, нет...
  ТЫ сам безмерно плодил 'друзей' себе так часто,
  повсеместно.
  Кризэс, Саам и Гоев целый сонм и их могучие тотемы,
  там в Таврике... на побережье моря,
  в Египте, Персии, Хазарии, Роси... Везде!
  
  В добавок белый волхв-балий
  тебе поклялся отплатить сполна...
  
  Ты помнишь Ставра, Трагос?
  
  Как вовремя тогда убил его жену?
  
  Какой был точный выстрел... в спину.
  
  С разбитым сердцем Ставр не долго жил, я слышал.
  Не то б четвёртым магом стал бы он,
  кто за звездой пришёл ко дню рожденья Радомира.
  Коль Тара возродилась снова,
  то и, возможно, возродился ОН.
  
  - А ты р-решил тер-рпхенье ис-спхытать моё?!
  
  - Так жаль, что истинного Хо-Ра (Хо-Ра - дитя Солнца)
  пупок заполучить не удалось тогда... (Пупок - родовая пуповина
  И виновата в этом Тара-Лотос. и детское место)
  
  - Ты с-сделался пис-сцом моих с-свершений,
  что ли?!
  Вр-ремя утекхает! Не искхушай меня!
  Убить тебя с-сейчас-с мне с-силы всё же хватит!
  И с-соединить омоложенья эликс-сир-р!
  
  - Нет, нет, мой император. Я...
  просто хорошо всё ПОМНЮ.
  И с детства я болтлив.
  
  Вот из зелёного стекла заветный бутылёк
  с драконьей кровью.
  А вот Апопа золотая чаша-тара.
  Всё лью в неё, смотри.
  Я тороплюсь, конечно, но...
  ошибка может стоить жизни. Верно?
  Так я продолжу так, как надо, Сапожок?
  
  И Здорг кивнул.
  Упал опять на лавку тяжело,
  смотрел, терпел, стонал
  и на глазах старел.
  
  Анасис продолжал:
  - Из жира красного дракона огарочек свечи
  последней - я для тебя его сейчас достану.
  Всё как себе готовлю, без обмана. Оцени.
  Зажигаю, грею... Нежно, постепенно.
  
  Как разогреется и оживится зелье на свече,
  одним глотком прими его скорее.
  И сразу шрам свой смажь,
  остатки, что тёплыми на дне оставишь -
  залей в ладонь.
  Попавши в кровь - быстрей свершится дело. Знаешь.
  Вот зеркало...
  моё.
  В нём многое уже запечатлелось.
  Смотрись же, император мой...
  произноси заветные слова пред отражением,
  и возродись опять.
  Но помнишь?
  За преображенье я болью должен был всегда платить.
  
  - Болтаешь много! Укор-рочу яцзык!
  
  - Ты сам учил меня усердно,
  что дОлжно болью мне платить за благо жить,
  и каждый раз... платить, платить...
  и жилы собственные клинком из аурихалка резать, (Аурихалк - латунь)
  чтоб в кровь быстрей вошёл волшебный эликсир.
  
  - Гляжу: ты жив от этого, НЕ умер ведь!
  
  - Да-да, конечно...
  И вечно помню то, что раньше помнили все те,
  кто был убит во наше благо!
  
  И память вечная о них -
  есть худшее из зол, поверь!
  Боль кончится когда-нибудь,
  а память... нет.
  Она тебя как зверь терзать всё время будет.
  
  - Ты запухгать меня решил?
  Я ж-жить хочу любой ценой!
  
  - Я знаю, милый мой.
  Ты сам всё скоро ощутишь и осознаешь.
  Я должен был предупредить тебя.
  
  Так тут в подвале кричи иль не кричи -
  никто тебя и не услышит, ТрАгос Сорос.
  Надёжное от света солнца укрытие сие моё.
  
  Вот деревянный мой брусок.
  Его зубами крепко зажимал,
  когда страдал в преображении.
  
  - Ты с-стал бр-рюзгой, Анасис-с! Ос-слабел!
  От излияния твоей души понос-сной,
  как от клис-стиров-ф можно отравитьс-ся, с-сдохнуть...
  Яцзык с-сдержи во рту
  и дай целебное питьё с-скорей!
  
  - Сдержу.
  Уже.
  Даю...
  Готово.
  Так я тебя свяжу?...
  И здесь во тьме тебя закрою на замок.
  Как ты меня когда-то сам
  связал, сковал, закрыл,
  оставил одного страдать в бреду.
  Я через час приду?..
  Как ты пришёл потом.
  
  - Я помню, боги!
  Вяжи, вяжи с-схкорей меня, паук!
  И раньше времени, гляди,
  не прих-ходи с огнём и светом.
  
  - Да-да, я помню, как и ты, мой повелитель.
  И Гидрассиль моя, конечно, тоже это помнит.
  Она уж очень хочет умереть и отдохнуть.
  
  Душою человечьей в новом теле
  по ночам кричит, все жертвы помня.
  И замирает в страхе оттого, что знает,
  что будет после ЭТОЙ смерти с нею.
  
  Вот потому решится умереть
  никак не может милая моя жена.
  
  И тонкий нож драконьего стекла у неё всегда с собою...
  Такое искушенье носить своё же избавление от мук
  в роскошных чёрных волосах... заколкой.
  Ты так бы смог?
  
  Я каждый день и ночь прощаюсь с нею навсегда
  на всякий случай...
  И оттого так горячи мои объятия, поцелуи.
  
  - Анасис-с, мне надоели бредни толс-стобрюха!
  Ну что, готово?! Говори! Вскхипело з-зелье?
  
  - Да, - улыбнулся он,
  - Что ж, пей, мой добрый император,
  из чаши этой золотой всё-всё, до дна,
  всё до последней распоследней капли.
  
  И Доплен Здорг глотнул напиток сей горячий.
  За грудь схватился, от боли взвыл и захрипел...
  Вот вздулись вены в теле, посинели.
  Дрожащею рукой остатками из чаши щёку, руку
  кое-как быстрее смазал Здорг...
  За зеркало схватился покарёженной рукой
  и искажённой маской в медь красную глядясь,
  шипел, рычал слова волшебные и звуки.
  
  Едва ль успел произнести всё до конца,
  как новая кипучая волна скрутила жилы,
  и жадно вгрызся в тот брусок всей силой маг,
  как перед смертью разъярённый дикий зверь.
  И корчась в боли, Доплен Здорг
  всем телом рухнул на пол, как мешок.
  
  Зажались в спазме боли скулы
  и закатились до белков его глаза...
  В груди, в костях и мышцах
  На своём пути ломать и жечь всё стали
  ингредиенты смеси жизни,
  но прежде
  причины чьей-то ранней смерти.
  
  В ней красной ртути часть
  от крови вечных жителей морей - Марен.
  
  и в масле мирры золото растворено,
  что взято из тёплой крови витязя-Титана.
  
  Добавлен серебряный живой песок
  от крови небожителя Ассура
  
  и кровь, что из пупка была отнЯта
  живого новорождённого дитя атланта
  и матери его, ещё живой из чрева излита.
  
  Ещё?
  
  Кровь Пифии-Дельфинии дракона,
  и так же из пупка
  новорождённого её дитя,
  пока оно ещё дышало.
  
  Так был составлен жуткий жизни эликсир.
  И чтоб опять собрать его ингредиенты
  в те времена
  уже очень далеко придётся ироду идти.
  
  Туда, где кое-где по слухам змееликих,
  жили-были в мире те и эти
  в Гиперборейских белых землях
  и высоко в горах на самой крыше Мира
  под защитой Отцов Небесных и МАА-терей
  и их детей - витязей-богатырей Атлантов
  в СТО-лице Солнца - ШамбалА.
  
  И змееликие туда стремились.
  ТУДА, туда любой ценой попасть!
  Зачем?
  Теперь мы с вами знаем:
  Сеять смерть и пустошь всюду.
  
   * * *
  Паук связал легко, привычно Здорга.
  Как сам себя не раз
  цепями приковал его к плите в полу
  и побыстрее вышел вон.
  Плотнее за собой подвал замкнул ключом.
  
  В кромешной темноте оставил Здорга
  шаг сделал 'золотой паук'
  услышал дикий рёв, истошный крик и стук,
  и ухмыльнулся хищно карим глазом:
  
  'Ну, вот и всё!
  Преображенье началось!
  КРИЧИ, мой царь!
  Тебя никто здесь не услышит.
  Никто на помощь не придёт!'
  
  И молча вверх побрёл Анасис,
  чуть животом от хохота тряся.
  А в фонаре его обычном,
  как в клетке кухни пред разделочным столом
  простой огонь дрожал, мерцал, трещал и бился
  будто перепуганная пташка, чуя собственную гибель.
  
  И пламя голубое,
  заразившись страхом, преображалось тоже.
  Становилось с каждым мигом серым, жёлтым.
  И быстро озверев, на фонарное стекло бросалось,
  став диким жгущим оранжево-кроваво-золотым.
  
   * * *
  Тем временем уже вернулись дети и жена ростовщика.
  Гидрассиль увидев мужа на пороге у подвала дома,
  с оранжево-кровавым огоньком в светильнике в руке,
  поняла, что там, в подвале свершается преображение:
  - Анасис, что в нашем доме происходит?!
  - Ничего.
  Но лучше бы сказать, что всё идёт как надо.
  - Кому?
  - Обоим нам с тобою.
  - Кто у тебя сейчас в подвале?! Что с огнём?!
  Преображаешь ты кого?!
  - М-м...
  Позволь мне не ответить, Гидрассиль.
  И лучше будет,
  если ты сейчас уйдёшь совсем из дома.
  И заберёшь всех-всех с собою.
  Собирайтесь, быстро.
  - Мы только что вернулись, устали, голодны,
  но сделаю, как мне велишь, Анасис,
  коль прежде скажешь, что в доме сталось.
  Таким озлобленным последний раз тебя видала...
  - Молчи! Я тоже помню.
  Будь проклят этот день и ночь!
  - Так значит у тебя в подвале...
  - Да!
  Счастливый случай подвернулся мне сегодня.
  В подвале в преображенье стонет и кричит...
  наш добрый 'друг', треклятый нечестивец!
  - Сапожок?! -
  Беспомощно упала в кресло Гидрассиль.
  
  Кивнул Анасис и с нею рядом грузно сел.
  Его жена:
  - Убей его, пока ты можешь! Сейчас!-
  И вынула скорее из своих волос
  обсидиана тонкий острый нож
  и в руки мужу протянула.
  Но он его не взял.
  
  - Я упустил уже момент.
  Я слишком стар теперь и болен.
  - Ты мне так часто обещал навеки расплатиться с ним!...
  - Прости.
  - Как всё случилось, расскажи быстрее!
  - Тише. Ну, хорошо, пойдём.
  Вина немного выпью.
  Нет, лучше погорячее мульс.
  Дэви! Скорее мульс! - призвал рабыню,-
  Так отчего-то сушит в горле. Я замёрз.
  
  Гидрассиль:
  - Ты отдал снадобье своё? Последнее преображенье?!
  - Зачем оно, коль ты сама уйти навек решила.
  Нет.
  Я продал ОЧЕНЬ ДОРОГО ему.
  Лишь потому,
  что у него в вещах случайно я увидел...
  - Что? Говори же. Не томи меня.
  
  Пришла Дэви с чашей мульса, подала, ушла.
  Анасис подал руку Гидрассиль.
  Жена, трясясь от гнева, приняла и встала.
  Анасис:
  - Пойдём со мной наверх в покои.
  Всё расскажу тебе одной.
  И покажу, конечно, по пути...
  Вот, милая моя душа, смотри! -
  Надпил из чаши жадно и её отставил.
  Откинул край чистого плаща не Здорга, Тэо.
  
  Она:
  - Меч?!
  Тот самый меч,
  что стрелою Зевса был закалён однажды?!
  Так значит, мальчик-маг Кризэс повержен?! Да?
  - Он постарел быстрее,
  чем смог осуществить твой план.
  Жизнь человеков так коротка теперь.
  Неравный, как видно совершился бой вчера.
  - Как так всё стало?
  - Трагос, ныне Здорг,
  омолодился в Деметры-Персефоны.
  - Где?! Как?! Почему сейчас?!
  Ты знал, что он собрался это сделать
  в эту ночь и в этот раз?
  - Как бы то ни было... Уже свершилось.
  Нашёл его я в банях, как всегда.
  Он выглядел примерно лет на двадцать.
  - Ну, это слишком!
  Он дьявольски силён!
  - Да-а, он теперь опять юнец... красавец Аполлон.
  Кризесу вдвое больше было.
  Мне доложили, как у Парфенона в роще
  совершалось то сражение.
  
  - Ах, бедный мальчик мой, Кризэс!
  Он слишком быстро постарел!
  Анасис, я прошу
  убей же Здорга!
  Убей сейчас, пока не поздно!
  Иль я решусь с собой покончить вот сейчас!
  Утех его ночных не вынесу опять!
  Меня ему ты снова продал?! Верно?!
  Уж лучше я умру немедленно сама!
  - Нет.
  ТЫ будешь улыбаться солнцу. Я сказал!
  - Прощай Анасис! - нож к сердцу своему приставив,
  к балкону вдруг решилась и рванула Гидрассиль.
  - НЕТ! Я сказал... -
  Сдержал её Анасис в последнее мгновенье.
  Упасть ей на кинжал не дал.
  Обнял всею силой, целовал,
  глядел в её глаза, и чуть не плакал сам,
  - Тебе готовлю я подарок. Особый, милая моя.
  Пойдём, пойдём теперь наверх.
  Зажги сейчас ты красную свечу. Вина налью.
  Меня послушай. Здесь сядь удобнее,
  иль может быть, приляг.
  Я плечи разомну тебе немного.
  
  - Я не хочу! Анасис, отпусти меня!
  - Прошу... присядь. Доверься.
  Я расскажу подробно и дам немного утешенья.
  
  - Ничто не может в этой жизни больше радовать меня...
  Дай умереть! Сейчас решилась! Силы хватит.
  Его я видеть вновь живым и молодым...
  Я НЕ МОГУ...
  Я - НЕ ХОЧУ... пред ним вновь разводить колени.
  - Я понимаю.
  Но ты сейчас, прошу, внимательно меня послушай. -
  Перед нею тяжко встал на старое колено, сел на пол
  и руки нежно целовал, дыханьем грел.
  
  - РекИ, что ты надумал. - Роняла слёзы Гидрассиль.
  - Мы ритмом говорим, заметила?
  
  Она кивнула.
  Анасис:
  - Значит?... Рассуждай.
  - Что это значит, я не понимаю...
  - Соберись и думай, вспоминай. Не плач.
  - Не знаю.
  - И? Ну же...
  - И значит...
  Тара возродилась что ли? -
  вспыхнули надеждою её глаза.
  
  - Да. - Он улыбнулся ей чрез слёзы, -
  И пташка из Элевсиса мне нашептала,
  что дева с аметистовыми глазами
  уже гораздо дальше в Дельфы подалась.
  Торопится к дракону дева.
  
  Давай-ка в этот раз мы ей поможем?
  Тем более что она ещё совсем ребёнок.
  Лет около семи.
  Мила, смела арийка, как всегда.
  
  Миндаль зацвёл в ту ночь,
  когда она на земли Греции ступила.
  Ты помнишь?
  - Да.
  Так вот в ком миндаля цветения причина?
  
  - Её впервые я заметил на Агоре
  десять дней назад или не многим больше.
  
  Там усмирила маленькая дева
  на глазах у всех неукротимого коня.
  А после видел сам,
  как она входила в храмы Зевса.
  Но перед этим
  сама случайно намекнула Здоргу: КТО она.
  Лицом к лицу толкнулись снова
  жертва и палач.
  - Вот это зря!
  Совершена непоправимая ошибка!
  
  - Она ещё ребёнок.
  Что скажешь, соль слёз моих?
  Мы ей поможем в этот раз?
  Каков мой дар?
  - О, Анасис!
  Великолепнейший подарок!
  И эти вести...
  Да, мне уже теплее на душе!
  Согласна я! Что ж, едем?! В Дельфы?
  - Да, милая, но не сейчас.
  К сатрапу мы отправимся со Здоргом вместе.
  - Зачем?
  - Я должен знать все планы...
  Теперь Здорг принял имя Теофанес... (Теофанес греч. означ. - богоподобный)
  
  - О, боги! Корона на ушах его как прежде!
  Ты стар тягаться с ним один, любимый.
  - Я не один.
  Я наплодил за это время бессчётно должников везде
  с учётом расплатиться услугой за услугу,
  как призову на службу долга в нужный час.
  - УмнО.
  - А Здорг,...
  он обещал омоложенье мне.
  - И значит, снова кровь невинная прольётся?!
  Ты будешь помнить их!
  - Я отомщу за всех, кого я помню.
  На этот раз мне силы хватит. Верь.
  - Нет, нет, Анасис! Я тебе не верю.
  Ты лжёшь, как прежде лгал не раз!
  Омолодившись снова,
  ты всё забудешь, что теперь сказал.
  И будешь жизнью в обновлённом теле упиваться!
  
  - Я лгал тебе лишь изредка, во благо.
  Послушай прежде... Тише. ... что скажу:
  
  Преобразившись ТАК, как мы с тобою,
  ОН будет помнить всех поверженных, как мы.
  И так, как мы начнёт страдать и днём и ночью.
  И думать будет хуже, медленней теперь, чем раньше.
  Воспользуемся ЭТИМ шансом мы с тобой?
  Что скажешь: Да иль нет? Душа моя...
  
  Но Гидрассиль на этом слове резко встала с кресла,
  взгляд опустила, отошла:
  - Я...
  не решила.
  Ответ я дам позднее.
  Посмотрим, как теперь пойдут твои дела. -
  Из рук его свою ладонь отняла
  и снова заколола обсидиана нож в причёску, -
  Я есть хочу,
  проголодались наши дети,
  И нам, как ты велел, скорее из дому пора.
  Не то увидит он меня и вновь самец меня захочет.
  Не вынесу всего, что делает со мной.
  А он убьёт и снова воскресит, что б мучить. -
  
  И царственно, как Клеопатра произнесла, -
  Коль я его увижу,
  так избавление моё от мук - при мне.
  
  - Я знаю.
  Спасибо, Гидрассиль.
  Собирайтесь быстро и бегите.
  - Как скажешь, муж.
  Я тоже пташек отпущу.
  Пусть слухов принесут со всех сторон,
  как можно больше.
  Я на галеру малую взойду с детьми.
  Через Пирей отправлюсь в СаламИс скорее.
  - Да, да.
  С сестрою вместе отправляйтесь-ка туда.
  Гонцом Дэви тебе пришлю попозже лодкой.
  
  Коль хочешь всё же жить -
  не возвращайся и исчезни на три дня.
  Так Здорг не прочитает намеренья твоего.
  Я не сдержусь глядеть, как он тебя терзает,
  а должен, не то убьёт обоих старый ирод-кат.
  - Пусть будет всё по-твоему, пока.
  Я удаляюсь.
  И спрячусь, как смогу с детьми. -
  Спускаясь быстро по ступеням к входу,
  обернулась и сказала -
  Лишь только раз ещё я на арийский меч взгляну.
  Быть может, есть и пАрой нож к нему?
  Не находил его в одеждах? -
   Но она нашла другой, чей-то старый ритуальный нож.
   "Для ребёнка - Тары!" - Поняла и задрожала,
   и приняла решенье сейчас:
   "Своих" детей-сирот на остров Саламис - там спрятать,
   А самой - ладьёю малой сразу ближе к Дельфам плыть.
  Анасис отрицал.
  Вздохнул:
  - Взгляни сама. Не видел.
  Возможно он в других руках сейчас. -
  И вышел отдышаться на балкон.
  Смотрел с тревогою на город, облака и солнце.
  
  'Да... Я совсем с ума сошёл!
  Но всё-таки посмотрим, Тэо, кто-кого!'
  
  Он еле приходил в себя, чтоб перед Здоргом
  казаться снова мягким, милым и обычным.
  Он принуждал себя забыть о том,
  что говорил сейчас жене
  и жаждал смерти Сапожку-Аттиле.
  
  Так надо было, чтоб не только выжить,
  но и воздать всё многократно магу
  в благоприятный для отмщения час.
  
  Взглянул он на часы с балкона.
  Чрез облака вдруг проявилось ярко солнце.
  Лучами заиграло на солнечных часах.
  Анасис криво улыбнулся и кивнул:
  
  'О, Ра!
  Гляжу: меня ты не забыл, не бросил.
  Благо дарю, что показал.
  Есть полчаса ещё,
  чтоб с мыслями собраться
  и в пьесе старой действие кровавое начнётся.
  Что наша жизнь - преображенья, маски и театр!
  Менял как автор, часто роли-диалоги.
  Сейчас не зритель я - актёр.
  И за кулисы хода больше нет назад.
  Последний выход мой и шаг к свободе.
  Из глубины души фанфары в сердце мне гремят.
  Грядёт развязка и неожиданный финал.
  
  Найду, где Зэофанес и кинжал Кризеса.
  Клинку такому и намерению чистого душой послушника,
  не дам на этот раз я кануть в леты и пропасть'.
  
  И увидал с балкона, как торопились прочь их дома
  дети, внуки и с его сестрой усталая жена.
  Вздохнул и внутрь вошёл.
  Призвал:
  - Дэви, красавица моя, ты где?
  - Я тут, хозяин. - Кокетливо она взглянула.
  - Послушница моя, к тебе я добрым был всегда?
  - О, да, мой господин, и щедрым тоже.
  - Так хорошенечко запомни, что я сейчас скажу.
  
  Она глаза вниз опустила, улыбнулась и кивнула.
  Анасис ближе подошёл, ладонью поднял милое лицо
  и тихо прошептал рабыне:
  - От сей минуты онемей.
  Ты поняла меня, Дэви?
  
  Она кивнула, и глаза в глаза ему взглянула.
  Анасис по волосам её погладил нежно
  и тихо на ухо шептал, лаская деве груди:
  - Запомни:
  Нет в доме никого, и не было с утра.
  Ушли все в храмы и дальше едут в Элевсис.
  Уразумела?
  
  Она глаза приподняла, понимающе кивнула.
  Анасис:
  - Коль сделаешь, как я велю - на волю отпущу,
  папирус подпишу и дам злата,
  чтоб ехала домой хоть завтра.
  Но коль промолвишь слово, Дэви...
  ... то не видать тебе утра.
  Сам тихо задушу во сне! Запомни. -
  Он горло ей слегка зажал и сразу отпустил.
  
  Перепугавшись, она кивнула, задрожала.
  Анасис:
  - Нет, нет, красавица моя,
  ты улыбайся, как всегда.
  Но просто от этой вот минуты,
  ты будто с детства полностью нема.
  
  Ну? Улыбнись же, дева... Да, вот так.
  Ещё запомни:
  Коль хочешь жить и красоту свою сберечь,
  то гостю моему не попадайся на глаза.
  Никто не сможет защитить тебя тогда.
  Ни я, ни даже боги Высокого Олимпа.
  Теперь иди.
  Переоденься и причешись попроще.
  Из Родоса вина и мясо оленины с кровью
  на стол сейчас поставь и сразу уходи.
  
  И Дэви улыбнулась и кивнула.
  Уходя, споткнулась, оглянулась.
  Анасис деланной улыбкой ей ответил:
  - Ну, вот и хорошо. Иди, дитя, иди.
  И сбереги себя, коль сможешь.
  Ты мне ещё нужна живою.
  
  А сам подумал:
  'Как будто всё готово.
  А я - готов давно.
  Что ж, занавес поднять пора!
  Свою сыграю маленькую роль,
  как на арене старый гладиатор.
  О Колизей, к тебе иду.
  В руке свой зажимаю крепко факел, -
  Зажёг и взял с собою масляный фонарь,
  - Аплодисменты? - оглянулся,
  - Хм... Тишина.
  Достаточно её
  пока'.
  
  По лестнице, не торопясь, спустился к входу,
  И дальше по ступеням, не торопясь, в подвал сошёл.
  Ключ дважды провернул Анасис
  и дверь тяжёлую плечом толкнул.
  Вздохнул
  и мило улыбнулся на пороге в темноту.
  - Ну, здравствуй, Тэо, милый мой. -
  К нему вошёл.
  
   Продолжение истории о Саманди в книге 3 "Предназначение"
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"