Мой отец всегда обещал убить меня. Он обещал сделать это с самого дня моего рождения. Он говорил мне о своём желании сделать это в самых неподходящих для этого местах, где и как ему вздумается. Отец всегда начинал с простой фразы: "Я убью тебя, Стэнли". Иногда он ограничивался только лишь этим. Иногда он слишком увлекался и в подробностях описывал то, как хочет лишить меня жизни.
- Я убью тебя, Стэнли. Я утоплю тебя. Я хочу смотреть на то, как дёргается твоё тело, пока я буду прижимать твоё лицо ко дну ванны. Это будет забавно, я наберу сантиметров десять воды, но ты всё равно захлебнёшься. Такая глупая смерть для глупого мальчика, представляешь, как смешно. Я скажу всем, что ты споткнулся и упал головой вперёд, ударился о дно ванны и захлебнулся. Я буду плакать над твоим бездыханным телом.
И он начинал рыдать.
Отец всегда плакал после описаний моего убийства, демонстрируя то, как будет оплакивать меня. Он всегда плакал по-разному.
Моя мама умерла, когда мне было шесть. Видимо, не выдержала этого полоумного ненормального придурка.
Я тоже уже не выдерживаю.
Находиться рядом с ним просто невозможно. Я всячески стараюсь его избегать. Из школы и в школу хожу сам, если есть возможность, остаюсь на ночь у друзей, не пересекаюсь с ним дома. Единственный раз в день, когда мне приходится проводить время с ним вместе, так это за ужином.
Я ненавижу ужины.
Такое чувство, что отец видит во мне всё только плохое. Если мы не говорили о моей смерти, то значит говорили о моих недостатках.
- Я убью тебя, Стэнли. Я сожгу тебя. Я хочу смотреть, как ты бьёшься в агонии, кричишь, метаешься из стороны в сторону, пока твоё тело плавится, скворчит. Хочу, чтобы от тебя пахло хорошо прожаренным стейком. Хочу, чтобы твои кости почернели, как черна твоя злая душонка. Я хочу, чтобы огонь сжег твои грехи. Я скажу всем, что наш гараж загорелся и автоматическую дверь заклинило. Ты был внутри, а я всеми силами пытался тебя вытащить. Я буду плакать над твоим обугленным телом. Наверное, мои слёзы испарятся, когда попадут на твою поджаренную кожу.
Он никогда плохо со мной не обращался. Не бил, не ругал, не ограничивал свободу. Что бы я ни попросил, он дал бы мне.
Возможно, он мог бы быть хорошим отцом. Даже отличным.
Если бы он так сильно не хотел убить меня.
Отец всегда очень сильно улыбался. Ослепительно. Ярко. Я думаю, что он бы не плакал над моим телом, а улыбался.
Самой счастливой улыбкой.
Кажется, отец был чем-то болен. После каждого разговора о моей смерти он говорил мне одни и те же слова: "Скажи спасибо, что я не сорвался".
И я говорил. Тихо, робко.
Спасибо.
Я ненавидел себя. Всем сердцем. Я думал, что может быть из-за меня он стал таким. Ненормальным, пугающим. Я во что бы то ни стало старался стать лучше, старался достигнуть новых высот, вести себя как подобает вести себя прилежному сыну.
Но это не работало.
Такое чувство, что с каждым успехом, с каждым идеально проведённым днём, отец хочет убить меня ещё больше.
Хочет прикончить меня.
На самом деле он сам абсолютно ничего из себя не представлял. Обычный мужчина средних лет, со средней зарплатой офисного работника, с обычной, ничем не примечательной внешностью, ни урод, ни красавец. Просто обычный человек.
С весьма необычным желанием.
Всё стало хуже за одним из ужинов. У нас отключили свет, и нам пришлось достать свечи из ящика. Их тусклого света хватало только чтобы осветить небольшую часть стола. Наш стол длинный, слишком длинный для нас двоих, обычно мы сидим с разных сторон, друг напротив друга. Тогда отец был особенно разговорчив.
- Я убью тебя, Стэнли. Я искромсаю тебя ножом. Разрежу горло от уха до уха, отрежу тебе все пальцы. Нарублю по фалангам. И разбросаю по всей кухне. Я вспорю тебе живот. Я хочу смотреть, как ты корчишься от боли, пока твои внутренности выпадают из тебя от длинных предсмертных конвульсий, как грязные мыслишки из твоей никчёмной головы. Может быть, я срежу тебе скальп. Так они полезут ещё быстрее. Вместе с мозгами. Я расскажу всем, что был на работе, когда с тобой творил это какой-то ненормальный псих. Я сделаю всё очень аккуратно, постараюсь не оставить ни одного следа, ни одной улики. Я буду рыдать навзрыд, когда твоё тело будут забирать полицейские.
И он начал плакать. Сначала просто похлипывал, а потом зарыдал, крича. Его заплаканное перекошенное лицо в мерцающем свете свечи выглядело просто отвратительно. Я давился холодной стручковой фасолью, впихивал в себя противный рис, преодолевая рвоту, жевал остывший стейк. Лишь бы уйти отсюда. Сбежать, укрыться. Лишь бы не слышать всё это. Отец, напротив, уплетал ужин с аппетитом. На его щеках всё ещё были мокрые дорожки от слёз. Он что-то промычал с набитым ртом. Потом, прожевав чуть-чуть, повторил вновь. Среди чавкающих звуков я разобрал: "Скажи спасибо, что я пока не сорвался".
И я сказал. Тихо, робко.
Спасибо. За это.
И за ужин.
Я ушёл к себе с комом в горле. Ещё чуть-чуть и я сам вскроюсь.
В тот же день я проснулся посреди ночи, от того, что на улице дали свет, и фонарь начал светиться. Я не могу спать со светом, поэтому всегда плотно зашториваю шторы, но тогда я забыл. Я собирался встать и закрыть их, как увидел, что дверь в мою комнату приоткрыта. В темноте узкого пространства я увидел лицо своего отца. Он добродушно улыбался и смотрел на меня. В свете уличного фонаря что-то блеснуло. Отец стоял и смотрел на меня ночью, держа в руках нож.
Моё тело вмиг похолодело.
Я подумал о том, что сегодня он наконец-то сдержит своё обещание.
Исполнит желание.
Но за те долгие тринадцать лет, что отец грозился меня убить, я уже настолько привык к этому, что перестал верить, что он действительно когда-нибудь это сделает. Но вот отец стоит в коридоре.
Ночью. С ножом.
И смотрит на меня.
Сердце заколотилось, как бешеное. Я вмиг понял, что не хочу умирать. Мне стало очень-очень страшно. Я боялся двинуться, я боялся дышать слишком громко.
Я боялся.
На глазах навернулись слёзы, и я готов был разрыдаться как совсем маленький мальчик. Я хотел, чтобы это всё было всего лишь ночным кошмаром.
Но нет.
Я дёрнулся от резко пробравшей тело дрожи, и отец медленно и тихо закрыл дверь. Всю оставшуюся ночь я не сводил с неё глаз, ожидая, что отец вновь вернётся.
С ножом.
Со спичками.
С верёвкой.
Или с чем он меня там ещё собирался убить.
Но он не пришёл.
В тот день я пошёл в школу как будто в трансе. Всё вокруг было абсолютно незначительно. Той ночью я словно умер внутри.
Это был один из тех самых прекрасных весенних дней, когда погода тёплая, бархатистая. Идеальный для того, чтобы позвать на прогулку друзей, любимых. Или идеальный для того, чтобы умереть. Я шёл домой с ощущением невероятной лёгкости. Я был словно воздушный шар, словно пёрышко. Очень хотелось сорваться и полететь. Вниз.
А потом вверх.
Я тихо открыл входную дверь, завернул на кухню, кинул рюкзак на стул, порылся в ящике и пошёл в комнату отца. Я никогда не ходил к нему раньше. Это будет первый раз.
И последний.
Постучавшись, я открыл дверь и зашёл внутрь. Отец сидел за столом, заваленным кучей бумаг. Его лицо выражало крайнюю степень удивления. Я и сам был немного на взводе. Отец всегда учил меня отвечать делом, а не словом.
Что ж, папочка, давай проверим, насколько хорошо я усвоил твой урок.
Я подошёл к сидевшему отцу и встал сбоку. Он всем корпусом развернулся ко мне.
Я никогда не любил его наигранную мимику. Вместо ответа я замахнулся и ударил его ножом. Я думаю, что попал куда-то под рёбра. Его лицо перекосилось от боли.
- Прежде чем ты сорвёшься,- тихо сказал я, нанося ещё один удар, чуть выше и левее.
- Ай! - вскрикнул он, выставляя руки вперёд для защиты.
Я полоснул его по руке. На растопыренной ладони густыми каплями начала скапливаться кровь.
- Прежде чем ты сорвёшься, - чуть громче сказал я, вонзая нож в правый бок отца.
Его тряхнуло, он прикрыл бок рукой, открыв прекрасный обзор на лицо.
Он плакал. По-настоящему.
Ну, наконец-то!
- Не надо, Стэнли,- пролепетал отец,- пожалуйста.
Но было уже поздно.
Я сделал ещё пару ударов в грудь. Отец почти не сопротивлялся. Он слишком медленно прикрывал точки, в которые я собирался бить.
- Прежде чем ты сорвёшься, - почти крикнул я, со всей силы вонзая нож посередине груди, навалившись на него всем телом и посмотрев на лицо отца, что было прямо передо мной.
- Я сорвусь сам, - тихо прошептал в лицо отцу я, вытаскивая нож.
Я не уверен, что он успел это услышать. Я кромсал его обмякшее тело ножом.
Долго. С наслаждением.
Чтобы наверняка.
Я с особым пристрастием втыкал и вытыкал нож из холодного тела отца. Резал кожу, оставлял царапины и улыбался.