У меня даже имени нет, ведь тех, кто его однажды выдумал, давно сдуло ураганом, распрямляющим спирали галактик в тонкие звездные веревочки.
Но у меня есть кнопка и динамик. Они помогают ведрами черпать из колодца небытия горькую воду воспоминаний, коей я отравлю оставшуюся мне пустоту, залью каменистую почву. И взойдут из нее побеги, пущенные семенами моего врожденного безумия.
Нажал на кнопку.
- Бог иудеев. Четыре буквы, - проверещал механический голос из дырочек.
Нет. Снова кнопка.
- Человек, пишущий книги. Восемь букв!
Дальше. Кнопка.
- Русское матерное слово. Три буквы.
Нет. Еще.
- Мещанин. Девять букв.
Проехали. Нажал.
- Жена Адама. Три буквы.
Не годится. Кнопка.
- Родоначальница. Девять букв.
Вроде было? Пас.
- Планета-зима. Пять букв.
Рука застыла в миллиметре от поверхности кнопки, истертой бесконечными нажатиями.
- Подскажи первую букву?
Динамик молчал. Долго. Я заволновался. Такого прежде с ним не бывало.
- Первая буква какая?
Тишина.
Я настолько разнервничался, что как будто бы даже услышал отдаленный гул. Биение сердца? Ерунда какая-то...
- Ты что, не знаешь первой буквы? Назови тогда вторую!
- Л.
Я запустился, как заправленная бельем до отказа стиральная машина. Загудел и завибрировал, так сильно, что почувствовал пока неявные еще симптомы собственного существования. Дабы не подвергать себя риску окончательно им заболеть, немедленно переключился на планету.
Я не видел ее целиком - сразу оказался на поверхности.
Ласка.
Светит солнце, обнаженные скалы игриво омывают теплые волны сине-зеленого океана.
Лес.
Женщина растопила печь в избушке среди деревьев. Пахнет дымом, смолой и сукой.
Любовь.
Юноша пишет письмо матери. На глазах слезы. Завтра охота на пчел. По ошибке его убьют.
Лицо.
В храме угол, в углу - бог. Страшный больно, но добрый. Его боятся.
Лампочка.
По комнате скачет мужичок с молотком. В кроватке плачет ребенок. Они в темноте.
Лестница.
Первый космонавт из местных в ракете летит на орбиту. Не думает ни о чем, в бога не верует. Боится увидеть его и сойти с ума. Я смотрю снизу, окутанный выхлопами дюз, и улыбаюсь ему в спину.
Лифт.
Транспортной бабке сообщили, что можно воспользоваться лифтом. Она живет на восьмом этаже, но нажала самую верхнюю кнопку и поехала прямиком в рай. Ее приезд всех огорчил там.
Люминесценция.
Рыбак выловил электрического ската, замариновал в трехлитровой банке. Начал читать по ночам. Через месяц выловил левиафана.
Левиафан.
Вдоль берега моря шли двое мудрецов. Один заявлял, что море вскипит, второй - что замерзнет. Первый был физиком, второй - пророком.
Лед.
Его тут нет.
Лето.
Всегда и везде. Я обошел всю планету, но не увидел ни снега, ни сосен. Одни пальмы и папуасы. Так жарко, что я испарился и вновь обнаружил свое ничто над черной, словно сажа, пустотой.
Первая попытка с треском провалилась.
- Подскажи-ка третью букву!
- Ь.
Что за черт! Мягкий знак!!!
Я никак не мог включиться. Стоял, хоть ног и не имел, и глядел, хоть был без глаз, как баран на новые ворота. Я всегда угадывал прежде, чем увязну в таком липком и совершенно непредсказуемом дерьме, как мягкий знак! От бессилия и негодования я забулькал изнутри, и тут вспомнил про ведра и колодец. Вспомнил, надо сказать, чертовски вовремя, ибо еще пара-тройка секунд паралича - и я не включился бы уже никогда. Отключился бы насовсем, и перестал быть даже Ничем - этой странной бесполезной машиной никому не нужных воспоминаний. Но я вспомнил про ведра и колодец. Ведь я черпаю ими воду для полива своих безнадежных посевов.
А вода то лЬется!
Я снова на планете, на сей раз глубоко под водой. Здешний океан мягок и чист, будто сорок шесть тысяч плюшевых кроликов разом в него пописали. Медузы, медузы, медузы. Не вода, а бесконечно обволакивающая слизЬ.
И всюду тенЬ - что в ночЬ, что в денЬ.
Думать - ленЬ, ибо пенЬ. Стихи писать нелЬзя. ДелатЬ нечего совершенно. Если это - планета-зима, то где тут один хоть тюленЬ, где оленЬ?
Меня, стихоплета эдакого, быстро выкинуло назад. И я, мрачнее бездны, над которой я висел, снова висел над ней. Я был прекрасно осведомлен о том, что ждет меня, если не угадаю. Заставят существовать. Через адскую боль родиться и жить в мире вещей и боли среди тех, кто каждую секунду способен почувствовать и вещь, и боль. Не угадывать и не играть словами, но видеть их во плоти, ощущать уязвимым телом и израненной душой каждую букву, и, что самое главное, не иметь ни малейшей возможности по первому желанию укрыться в объятиях черной спасительной пустоты!
Всего этого допустить я, конечно, никоим образом не мог. Эх, была не была!
- Четвертая буква!
- Г! - в голосе репродуктора мне послышалось веселое ехидство.
Похоже, на сей раз мне повезло куда больше. Как Менделеев периодическую таблицу, словно во сне я четко узрел перед собой простую и понятную схему превращения лета в зиму. И для этого не надо было быть алхимиком или наркоманом - достаточно было быть тем Ничем, чем я уже давно и счастливо являлся.
Герои.
Они стояли полукругом возле первого кусочка заледенелой воды, неподалеку от полярного круга. Это теперь только они узнали, что он был полярным. Трое бесстрашных друзей, не спасовавших перед неведомой опасностью. Не разлей вода! Ученые мужи всей планеты полгода ломали свои яйцевидные головы о стены библиотек и лабораторий, но так и не смогли придумать, как поступить с первым на планете льдом. Лишь эти трое уже знали, что следует делать. Ибо виски уже разлито по их высоким стеклянным стаканам...
Гололед.
Когда поскользнешься и летишь к земле, все происходит очень быстро, и все же на какой-то миг в самом начале падения мозг успевает отметить, что падение началось, и отпустить самому себе, жизни и судьбе в целом, какой-нибудь нелестный, зачастую нецензурный комментарий. Когда поскользнешься во сне, непременно проснешься еще в полете, но прежде успеешь пролететь немыслимое количество времени, сжатого в одну чрезвычайно компактную точку, как сингулярность в центре черной дыры. Просыпаешься после такого полета, как правило, с чувством облегчения, ибо в первые секунды по пробуждению прекрасно осознаешь, что совсем недавно пролетел мимо своей смерти, но уже, к сожалению или к счастью, не помнишь ее милых черт под капюшоном.
Голод.
Когда ледники, наползавшие с обоих полюсов, достигли широты сорока, а местами даже тридцати градусов, жрать на планете стало как-то совершенно нечего. Растений почти не осталось, и потому дольше других протянули хищники, ибо, в отличие от неудачников-травоядных, их еда в лице последних исчезла куда позднее. По той же причине женщины прожили на планете-зиме куда дольше мужчин, прежде чем и их постигла неминуемая
Гибель.
Но одна из них так и осталась жить в вечных льдах, сковавших планету по самый экватор. Говорят, она так и не умерла потому, что слишком любила существовать. В общем, та дама являлась полной моей противоположностью! Узнав об этом, я поклялся разыскать ее тотчас после того, как разгадаю это треклятое слово. Я хотел лишь спросить у нее, многим ли бескрайние белые льды лучше бесконечной черной пустоты.
Одно я знал наверняка, и собирался поделиться с ней этим, не побоюсь этого слова, сакральным знанием: и белые льды, и черная пустота, и зеленые человечки, вместе и по отдельности, много лучше, чем вновь охватившая меня
Графомания.
... что-то вновь вернуло меня наверх, к бескрайнему стеклянному окну над пустотой. СТОП! Разве я говорил о существовании возле меня хоть чего-то, кроме кнопки и динамика?! Что ж, с недавних пор мне пришлось как-то уживаться еще и с этим проклятым стеклом.
- Что тянуть. Говори пятую!
- А.
АГОНИЯ.
Меня уже ни трясло, ничего внутри не булькало. Все было куда хуже. Мое грядущее существование становилось, похоже, вопросом нескольких часов, если не минут. Темнота за стеклом как-то расплылась что ли, потом снова собралась, и я с ужасом заметил, как в ее девственной глубине начали проглядываться чрезвычайно маленькие, острые и холодные точки. Белые к тому же. Это было совершенно невыносимо.
Вновь послышался гул, и я с удивлением обнаружил, что то, что когда то было ничем, то есть мною, пришло в необъяснимое движение снизу вверх, от которого тут же захотелось блевать. В следующий же миг меня вырвало. Не знаю чем и куда, но стекло передо мной изрядно потускнело. Потрясенный неуклонно увеличивающимся количеством симптомов существования, я и думать забыл про слово из пяти букв. И вдруг из динамика донеслось:
Это был огромный белый шар, медленно и величественно выплывший из-за нижнего края уже далеко не бескрайнего стекла. Я стоял на коленях, вцепившись в перила, и не мог оторвать от него глаз. Ослепительно белый, яркостью на фоне совершенно черной пустоты он мог любого сделать незрячим. В глазах начала ощущаться неприятная резь, но они были еще слишком мутны, и потому я лишь немного прищурился. Похоже, я парил на орбите в специально предназначенном для этого помещении.
В белой пустоте объятой льдами планеты я видел ее лицо, и стыдливое тело, едва прикрытое обрывком лисьего меха. Той женщины, что единственная осталась существовать в ледяной пустыне, там, где когда-то давным-давно старушки поднимались на лифтах прямо в рай, а в теплом сине-зеленом океане плескался нежный левиафан. Теперь она смотрела мне прямо в глаза, и на миг мне показалось, что тонкий, но немыслимо прочный лед ее серых глаз дал трещину, и первые, еще скупые, но такие сладкие слезы полились по обмороженным щекам. И я всей душой пожелал немедля заключить ее в свои объятия, существование которых уже не казалось мне таким нестерпимо омерзительным. И лизать, и лобызать ее промерзшее личико и загрубевшее подо льдом тело, пока не оттает совсем эта сучья плоть, и кровь, и сок, и желание вновь не потекут по юным жилам...
Ком встал в горле от осознания невозможности нашей близости. Объятый отчаянием, я отвернулся от стекла и с удивлением увидел ее вновь перед собой, стоящей в форме с офицерскими нашивками. Лед ее прекрасных серых глаз светился еще более холодным сиянием. Я вскочил на ноги, встал по стойке "смирно" и стыдливо потупил взор.
- Опять геломорфином балуемся, курсант? Показания с Герцшпрунг-машины сняли?
- Никак нет, Ольга Петровна... То есть... Никак нет, виноват, товарищ лейтенант!
- Еще раз увижу вас обдолбанным геломорфином, курсант, и рапорт о вашем пагубном пристрастии ляжет на стол Полковнику. Через четверть часа жду вас с подробным анализом показаний!