Аннотация: Какова связь между реалиями современности и историческим видением? Критический анализ романа С.Бородина "Дмитрий Донской".
Эту книгу я читала трудно. Местами приходилось заставлять себя. Плевалась: "Что за бред, в Самиздате куда умнее пишут!". Уговаривала: "Все-таки классика, положено знать культурному человеку". А потом стало интересно: что было у автора в голове? Всякая литература отражает свою эпоху, литература же историческая в этом плане поистине зеркало: в ней ясно вырисовываются научные и социальные представления, настроения и чаяния - сама атмосфера времени. Роман же Сергея Бородина среди современных ему зеркал отражается особенной чистотой.
"Старая Русса, Моск. обл. 1940". Начало сороковых-роковых. Строгое время. Предгрозовое. Эйзенштейн снимает "Алексанра Невского". Тема славного боевого прошлого нашей Родины вдруг обретает звучность колокольной бронзы.
Это читается с первой же страницы: "Много походов и битв осталось позади... Всюду сидели соперники. Каждому лестно вокруг себя собирать Русь, каждого надо убедить, а убеждение одно - меч". Да уж, с политическими противниками в ту пору не церемонились.
И все же классового подхода никто не отменял. Сам Дмитрий - ладно, как-никак, главный герой, но на его окружении автор не жалеет иронии. Боброк дрыхнет по полдня, тарусский князь - "туча хмурая, а не князь светлый... Нешто нет средств у тарусян своего князя срядить по достоинству?". Бренко мало того, что туповат, так еще и выглядит чучелом, "будто Дмитриево донашивает", вечно рассуждает про девок, а собственную жену удовлетворить неспособен. Все они феодалы, представители эксплуататорского класса, и недопустимо делать их слишком уж симпатичными.
Об эксплуатации говорится много и навязчиво, но как-то рвано, будто автор то и дело спохватывается - не забыл ли он главного? Дело доходит до явной неправды. "...Ближних сел поселенцы уже не однажды восставали на Сергия, жалобясь князю, что вскоре захватит Троица под свою длань скудный достаток их, с превеликим трудом раскорчеванные поля, палы, пасеки и всю жизнь. Великий князь отмалчивался, одаривая обитель новыми землями, угодьями, рыбными ловами и звериными промыслами. А новые земли нуждались в новых руках. И не благодать, а топор и соху давала Троица приходящим под ее покров. И, постригая пришельцев в монашество, Сергий говорил:
- Трудись, сыне: господь милует прилежных, ради монастырского блага усердствующих.
И смердам, пахавшим отошедшие к монастырю земли, монахи поясняли:
- Труд во имя монастыря яко молитва ко господу: в тую же небесную чашу падает.
...В немногие годы Троица встала со своей покачнувшейся церковушкой выше древних, почитаемых монастырей".
Известно, что при жизни Сергия Радонежского Троицкий монастырь не принимал земельных пожертвований и уж тем более земель не захватывал. Пашни у них было лишь столько, сколько иноки могли обработать своими руками себе на прокорм. Была еще, кажется, половинка соляной варницы... вот и все. Странно звучит "давали не благодать, а соху" - а что ж, автор хочет, чтобы монахи сидели и ни шиша не делали? Да, то, что труд - это та же молитва, было Сергиевой принципиальной позицией. Он и сам вкалывал больше всех - словами "Жития", "трудился на всех, как купленный раб". Ни от кого игумен не требовал больше, чем делал сам. А уж говорить о "покачнувшейся церковушке" у Сергия, лучшего плотника на всю округу, и вовсе смешно.
Кто спорит, монастыри бывали всякие, и церковное землевладение стоит в одном ряду с феодальным. Но выставлять Сергия Радонежского эксплуататором - это явная нелепость. Я все-таки не думаю, что автор сознательно перевирал факты. Скорее всего, он искренне не мог представить, что бывает по-другому.
С монахами вообще выходит примерно так же, как с боярами, ведь "труднее нести мирское бремя, нежели монастырский подвиг". Сам Сергий - герой и мудрец, но его окружение автору хочется как-то принизить, точнее, приземлить. Снова - время такое. Диалектический материализм и научный атеизм. Горнее парение духа не то чтобы напрочь отрицается, но совершенно не сопрягается в сознании автора с монашеским житием. Именно поэтому не без симпатии обрисован Митяй - человек подчеркнуто земной; автор даже, вопреки исторической правде, приглушает конфликт между ним и Сергием, заставляя последнего согласиться с тем, что "Митяй есть святитель".
А Сергий - воистину провидец. На полтыщи лет опередил дедушку Фрейда. Повадился один монах водить баб под носом у игумена, да еще теоретическое обоснование подвел, нечестивец. Застукал его Сергий, да и устроил ему сублимацию, чтобы, значит, энергию на полезное дело перенаправить. Звали того монаха Александр, а в миру... правильно, Пересвет.
Автор, как и все его современники, твердо знает, что со времен Рюрика как минимум до Петра Первого Русь существовала в рамках одной и той же формации - феодальной (а так оно, в сущности, и есть), и это знание порой подводит. При таком подходе общность затеняет различия, нюансы конкретной эпохи выпадают из поля зрения. Вот почему в романе постоянно кого-то секут, а мужики валятся носами в грязь, не смея поднять глаз на княжеский поезд - точь-в-точь как при Алексее Михайловиче.
Дальше - еще хлеще. Волею автора князь Дмитрий приказывает умертвить мастеров, строивших для него Тайницкую башню. Повеяло леденящей жутью тридцатых, когда безвестные труженики тысячами гибли на великих стройках.... "Великий князь Московский не хотел, чтобы враг распознал о тайнах Тайницкой башни, и, чтобы и впредь тайна сия не стала явной, положил своих мастеров во мхах лесных на вечные времена". А почему бы попросту не взять клятву? Деяние не только жестокое, но и глупое. Кремль - не единственная крепость на Руси, а хорошие зодчие под кустами не валяются. Автор скорбит по убитым. Кириллу, единственному выжившему, Дмитрия вполне закономерно сделался ненавистен. Жестокого князя осуждает персонаж... но не автор! Автор и далее работает с Дмитрием как с положительным героем и приличным человеком.
Впрочем, здесь вообще нет положительных героев. Практически каждый сколько-нибудь значимый персонаж совершает безнравственные поступки - во всяком случае, по меркам традиционной морали. Да автор и сам не уверен, что это хорошо... Но с каким мастерством он перераспределяет симпатию читателя, подталкивая его к требующейся моральной оценке! "А серенькая птичка на ветке свистит... Гонец в раздумье поглядел на нее: "Пухлячок ты милый, скачешь от прутика к прутику..."". Автор дает нам вволю наумиляться "пухлячком", и вдруг... "А плеть гибка в гонцовой руке. Р-раз! Птичка, затрепетав, запрокинулась навзничь". У-у, козел! Через несколько минут гонцу предстоит погибнуть от рук условно-положительного персонажа Кирилла, и вряд ли его хоть кто-то пожалеет.
И снова о классовом подходе. Некая двойственность красной нитью тянется через весь роман. С одной стороны, хочется возвышать наше славное прошлое и великий русский народ. С другой - ну как там может быть хоть что-то хорошее, при эксплуататорском-то режиме? Отсюда вечно какие-то зарубежные специалисты, какие-то новейшие западные технологии, какие-то высококачественные европейские товары (Дмитрия не проведешь, барахла ему не надо!). Ну и, разумеется, догнать и перегнать... Америку еще не открыли, но кого догнать, найдется. Наглый швед, безуспешно пытавшийся всучить Москве негодное оружие, обижается:
"- Мы куем доброе оружье. У вас не умеют так.
- Научатся.
- А пока не умеют. Да и что здесь умеют?.. Народ сер, а наших мастеров смеют хулить...
Дмитрий встал и побагровел. Бояре заворочались на своих местах.
- Хулим! А вот помогло, привезли хороших мечей, добрых булатных кольчуг... А за нашу серость поклонитесь нам в ноги, - ежели б мы не стояли впереди вас, оборотясь на восход, не было б ни вас, ни ремесел ваших. Оттого-то вы и куете добрые мечи, что мы не влагаем их в ножны!"
Блестящий пассаж! Дмитрий воистину русский человек, с извечно русским свойством, отмеченным еще Пушкиным: любит ругать свою страну, но никакому иностранцу не позволит делать того же.
Что ни говори, а русские марксисты все же наследники прежних западников. Но отчего они считают Запад столь передовым? Ведь в XIV веке в Европе был тот же феодализм. А очень просто. Капитализм феодализма не намного лучше, но намного прогрессивнее. На Западе капитализма начался раньше, следовательно, методом обратного отсчета... Но с чего бы это им столь стремительно развиваться? Вернемся чуть назад... "ежели б мы"! Знакомая концепция. Многие века Русь, истекая кровью, заслоняла европейские народы от диких азиатских полчищ... (подразумевается: а они, неблагодарные, не ценят!). Концепция бытует и посейчас, и даже не знаю, стоит ли с ней спорить. В значительной мере упрощенная, в некоторой степени справедливая... Будем честны, на Швецию-то монголы особо не покушались. Хотя только представить себе: мохнатые степные кони вплавь пересекают студеные фьорды, и всадники в лохматых шапках с леденящим душу визгом прямо с седел прыгают на шаткие палубы драккаров... А, у Биргера, кажется, были шнеки, но все равно - какая история пропадает!
В полемическом задоре то ли Дмитрия, то ли автора даже чересчур заносит: "Дед мой Калита отца моего князя Ивана книжной премудрости не обучал. И отец мой меня грецким наукам не учил тоже. И я своих сыновей не стану учить... внуки научатся...А нам знать одно надо - науку воинскую".
Это про Русь-то, где собирались богатейшие библиотеки на всех языках, где, ладно, не создалось университетов, зато среднее образование было не только лучшим, но и самым доступным в Европе, где грамотность городского населения приближалась к ста процентам (куда, кстати, выше, чем в 19-м веке)! Это про Рюриковичей-то, поколение за поколением рождавших книжников, писателей, покровителей наук и искусств! Да и образованность "князей и королей западных" явно преувеличена. Ох, не князь все это говорит, ох, не воспитанник мудрого Алексия! Это явно речи потомственного пролетария. (К которым сам автор, кстати, не относится). Так что не станет Бородин учить книжных Дмитриевичей ни тому, ни сему, "ни ляцкому празднословью"... что-то послышалось знакомое. Уж не аналог ли это "лженауки"?
Разматывается клубок повествования, и вот уже близок час, когда русичам придется встать, оборотясь на восход, и на практике применить знание воинской науки. Два войска движутся к Дону. Дмитрий отправляет к Мамаю посла Захария Тютчева; переговоры проведены, консенсус не достигнут, и Мамай отпускает посла обратно, дав ему и изъявив желание видеть Тютчева у себя на службе. Посольство отъехало подальше, и... "Тютчев подозвал к себе пятерых Мамаевых мурз, вынул ханскую грамоту и молча, перед их глазами, разорвал ее в клочья.... велел стражам вязать послов.
Четверым из связанных отсекли головы. Пятого развязали и, вежливо держа за руки, отхлестали плетьми.
- ...Ползи к своему Мамайке и скажи, как русские от своей земли на чужую службу переходят".
А незадолго до того сам Мамай приказал "отхлестать" рязанского посла; впрочем, из текста явствует, что об этом Тютчев знать никак не мог.
Ясно, что оба эпизода вымышлены. Такого не только не было, но и в принципе не могло быть. Разве что с грамотой, да и то реальный Тютчев скорее бы отвез ее князю, чтобы Дмитрий сам порвал ее, как спустя ровно сто лет поступил Иван III. Раннесредневековая Европа, включая и Русь, не имела представления о дипломатической неприкосновенности. Убить посла в знак неприемлемости передаваемого им предложения было обычно практикой. Правда, за этим чаще всего следовала война, но не из-за убийства, а потому, что стороны не смогли договориться. Но для монголов любое насилие над послом (и уж тем более убийство) было тягчайшим преступлением. За это монголы карали страшно, уничтожая целые города. Прояснись этот этнокультурный аспект вовремя, глядишь, и Русь гораздо меньше пострадала бы от Батыя. "Послов трогать нельзя!" - эту мысль монголы несколько десятилетий в буквальном смысле вколачивали в головы Европе и половине Азии, и в итоге все-таки вколотили. На Руси, если не ошибаюсь, последний такой случай имел место начале 14-го века, когда Юрий Московский расправился с Александром Марковичем, послом Михаила Тверского. Причем общественность это деяние сурово осудила! (Шевкал и Сарайка не в счет - оба погибли в ходе массовых беспорядков, которые сами же и спровоцировали).
Так что в 1380 году подобное деяние было для русского боярина Тютчева столь же неприемлемо, как и для Мамая, как неприемлемо и для нас с вами. (Мамай, кстати, обожал балаболить о возрождении традиций великого Чингиза!). Автор всего этого не знал? Это Бородин-то, сам наполовину татарин? Исключено. Тогда - почему же? Мамай - потому что сволочь, но Тютчев? Потому что в голове у автора - не 1380, а 1940. Манчжурия, Финляндия... а под боком уже полыхает Вторая мировая, наполняя воздух тревожными предчувствиями. Суровое время, время решительных действий. И с точки зрения автора очевидно, что на наглость врага должен быть дан немедленный ответ - не просто адекватный, а превосходящий, ответ на слово - действием.
И снова о классовом подходе. Уже на самом Куликовом поле автор снова спохватывается: давно не напоминал!
"- Добро ль будет, князь Боброк впереди дружин пешую рать ставит? Ведьони пахари, смерды, биться не горазды; падут, как снопы.
- Жалеешь, что ль?
- А какая польза, коли падут?
Дмитрий нахмурился:
- А какая нам польза, ежели дружины падут, а эти останутся?"
Бред бредовый. Учение, которое всесильно, потому что оно верно? Оно - накрепко сплетенное с духом обленившегося и выродившегося русского барства, не способного ни к чему, кроме самолюбования. Этот дух Бородину было уловить нетрудно - ведь он сам по рождению принадлежал к дворянскому сословию. Но... см. выше. Снова смешение барства с боярством и реалий конца 19-го века - с концом 14-го.
В действительности решение поставить вперед пеших ополченцев было вызвано чисто военными соображениями. Лошадь - это вам не танк, у нее свои мозги есть, и неплохие. Лошадь не пойдет на копья (если это, конечно, не закованный в броню рыцарский конь - того попросту вынесет силой инерции), а если хозяин все-таки сумеет ее заставить - тут и конец придет животинке, а вместе с ней, с высокой долей вероятности, и всаднику. Поэтому самым верным способом (по крайней мере, до изобретения пулемета) остановить легкую кавалерию было встретить ее плотно сомкнутым пешим строем с выставленными копьями (пиками, штыками и т.д. - вспомним наполеоновские каре). А собственную конницу, тем более окольчуженную, лучше приберечь для контрудара.
Не мог хозяйственный и расчетливый (что не раз подчеркивает и сам автор) Дмитрий не понимать, что земля не родит без человеческих рук, что не станет пахарей - не станет богатства, власти, даже дружины, никакая классовая солидарность не заставила бы его ляпнуть такую глупость. Служилые же люди для того и существуют, чтобы служить, чтобы сражаться, а придется - и погибать. До указа о вольности дворянства еще почти четыреста лет! (О том мы еще поговорим чуть ниже). Осознавал ли все это Сергей Бородин, нет ли - но что может лучше подчеркнуть эксплуататорскую сущность режима!
Взгляд сверху... и, как бы заключая в классовую рамку грандиозный подвиг русского народа, уже на победном Куликовом поле будет озвучен взгляд снизу, все того же Кирилла: "Какие ж мы братья? Я во прахе лежу, а ты на коне скачешь. Любо те, что столько нас полегло?". Заявление столь же несправедливое, что и предыдущее - Дмитрия только что подняли на ноги едва живого. Верхи и низы решительно не понимают друг друга. Был лишь краткий миг единения - когда в кровавой сече русичи, не различая сословий, рубились плечом к плечу. Но - лишь только бой угас, и в тот же миг все четко разместились по своим классовым полочкам.
У Бородина конечно же присутствует неизменное: "легок меч в княжеских руках, а не княжескими рукамивыкован... не бортничает князь для своих золотых медов, не сеет, нежнет...- а поел, попил, на коня вскочил... поскакал в раздолье длинных дорог славысебе добывать". Нет смысла даже привязывать это замечание к 1940 году - оно повелось с давних пор, со средневекового "когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был дворянин?", а с наступлением советской эпохи сделалось обязательным, как полоски на зебре. Современный читатель, просвещенный разными Экономиксами, справедливо возразит: "Управлять - это тоже труд!". Тот, кто хорошо разбирается в вопросах истории, сможет ответить и более развернуто. В чем заключается феодальный способ производства? Податное население производит товарно-материальные ценности. Феодал осуществляет функции: а) обороны, б) управления, в) суда (все вместе или по отдельности и в каких пропорциях определяется местом, временем и человеком). За свой труд он и получает доход с земли (то есть населения), которую держит. Доход, конечно, гораздо больший, чем у крестьянина или ремесленника - так ведь и работа куда более ответственная. Собственно, если исключить слова "с земли", то та же схема действует и при капиталистическом, и при рабовладельческом строе, и даже при социализме.
Кстати, сам автор это отлично понимает, хотя и выражается более осторожно: "Дело князей - битвы; делолюдей - труд. Победные битвы дают князю людей. Люди - плоды трудов своих. ...Ради того и приемлет тяготыпоходов, раны битв". Но вот парадокс, знает автор, знает княжеский управитель Пуня, о котором идет речь в данном отрывке, но - молчит! Молчит, нарочно подчеркнуто автором, хотя (задумается сообразительный читатель), глядишь, объяснил бы работникам - повысил бы их мотивацию. Так почему? Не иначе, для того, чтобы ни у средневекового труженика, ни у читателя даже не зародилось мысли, что князь - ровня им, такой же труженик, как и они сами.
Что такое советский строй? Власть трудящихся. Каких именно? Рабочих и крестьян. Не сразу и не очень уверенно добавляется: и интеллигенции. К 1940 году эта добавка еще далеко не вошла в полную силу. Это вполне объяснимо: в обществе, где подавляющее большинство людей занято физическим, причем зачастую очень тяжелым, трудом, труд как таковой и мыслится в первую очередь как физический (опять же, это свойство далеко не только рассматриваемого места и времени, но уж очень ярко оно проявилось в раннесоветскую эпоху). Конечно, это неправильно. Конечно. Но...
Лирическое отступление.
Случалось ли вам, рассматривая старые фотографии, тридцатых, сороковых, пятидесятых годов, удивиться: какие красивые были мужчины! Конечно, изумительная в своей лаконичности военная форма, и гражданская одежда тоже неплоха, а уж прически! Но ведь не платье красит человека...И гимнастерки, выгодно обрисовывающие мускулатуру, и все остальное призвано было подчеркнуть мужественность. Таков был эстетический, таков и нравственный идеал. С пожелтевших страниц глядят на нас наши молодые деды - во всякий час готовые к труду, физическому или умственному, мирному или ратному, любому, какой потребуется, к суровому мужскому деланию.
Впрочем, вернемся к литературе. И будем справедливы. Сергей Бородин действительно замечательный писатель и неглупый человек. У него хороший вкус к языку и умение выдерживать баланс между "стариной и новизной", он мастер тонких, лиричных пейзажей. Автор умело оживляет рассказ характерными штришками: например, как толстяк Дмитрий постоянно заботится, чтобы всех накормили. Он далек от примитивного черно-белого видения, и, например, Бегича (в отличие от Мамая) рисует с большим уважением. Это, конечно, жестокий завоеватель, но это достойный враг. Его даже жаль убивать, и не случайно в битве на Воже зарубит его не русич - татарин. Он почти понимает Олега Рязанского; его Олег даже в чем-то благороднее Дмитрия, но все равно неправ - по определению, поскольку единение есть безусловное благо, и центр единения может быть только один.
Да, в книге немало банальностей и штампов, но у кого их нет? Да и были они семьдесят лет назад далеко не так заштампованы, как ныне. А уж авторская смекалка просто вызывает зависть. Захотелось, например, ему использовать историю Авдотьи-Рязаночки. Желание понятно, история красивая, но ведь она четко относится ко временам Батыя. Насколько же изящно автор обходит это препятствие! Он вводит совершенно мистический персонаж - старца с простым русским именем Иван, который бился с погаными на Калке, благословил князя пред битвой на Воже - и вот обрелся на Куликовом поле. Конечно, этого не может быть, это понимают и автор, и герои; старец, "древний, весь белый, как написанный суздальским изографом", почти нереален, почти призрак. Но этим символическим образом, точно суровой нитью, автор как бы стягивает время, охватывает весь трудный пусть от поражения до победы - не такой уж, получается, и долгий.
И, дочитав до последней страницы и убедившись, что все кончилось более-менее хорошо, зададим главный вопрос: в чем мораль? Кто прав: Кирилл, обоснованно ненавидящий князя Дмитрия за посягательство на его, Кириллову, жизнь и свободу, или Дмитрий Донской, хладнокровно жертвующий тысячами таких кириллов во имя величия и свободы Руси? Удивительно, но ни тот, ни тот. Или, точнее, оба. Интересы государства неизбежно вступают в противоречие с правами личности - вот стержневая мысль романа. Но Бородин равно избегает и пафоса бунта, борьбы человека против подавляющей мощи несправедливого государства (слабый-слабый, бледный-бледный, мимоходом, намек, дань уважения 1917-му, не более) - и пафоса отречения от самого себя, своих нужд и забот, столь ничтожных пред величием Государства. Он - диалектически - всех понимает и всем сочувствует. Две разные Правды - правда человека и правда государства - живут параллельно. И Боже упаси, когда они пересекутся!