Шалункова Анна : другие произведения.

Том 3. Древо Иггдрасиль

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Меч святого Петра наконец вынут из ножен. Пришло время встретиться со своими страхами. Аяо узреет в разбитом зеркале свою темную половину, девочка-клон Мейда встретится со своим оригиналом - Франческой ди Риенцо, Девой Мира, а Кога - спустя годы узнает всю правду о своем отце.
   Глава первая.
  
   1.
  
   В тот день Бог раскрасил небо акварелью - широкими, небрежными мазками лазурного и нежно-голубого. Воздух был свеж и, подобно сахару, хрустел на зубах. Утренняя прохлада уже отступила, уступив свое место дневному жару, теплоте солнечных лучей.
   Триместр начинался замечательно.
   Ацумори Аяо вдохнул полной грудью, наслаждаясь чистотой воздуха, и вернулся к своему обенто. Обедали они с Мейдой на крыше школы - здесь было свежо, и никто не мешал.
   - Как, Ацумори-сама? - спросила Мейда с замиранием сердца.
   Приготовленный ею обед был безукоризненным, и Аяо отдал ему должное. Рис - мягкий, клейкий; в нем можно различить каждое зернышко воскового цвета. Коробку с рисом Аяо пока отложил в сторону и взялся за другую - нижнюю, до краем заполненную кусочками сырой рыбы, с которой соседствовали нарезанные кубиками овощи, яйца, фрукты и маринованные сливы. Аяо ел аккуратно, стараясь не уронить, не потерять ни крошки. Готовить Мейда научилась у Аяме, поэтому вкус был пронзительно-знакомым - примерно такие же обенто Аяо получал от нэ-сан еще в средней школе.
   - Замечательно, - искренне произнес он.
   Мейда просияла.
   "Что ж, хотя бы готовить она умеет," - подумал Аяо.
   Мейда полезна, глупа, лишена амбиций и не задает лишних вопросов. С ней легко - никаких усилий со стороны Аяо не требуется, чтобы поддержать разговор, Мейда все равно ловит каждое его слово с таким видом, словно он роняет не мысли, но жемчужины. Мейда - невероятно скучное существо. В их отношениях с Аяо нет ни жара, ни искр, ни единения душ. Но Аяо в таком и не нуждался. Сама мысль о том, что придется имитировать страсти, которые он не испытывает, приводила его в ужас. Мейда же ничего подобного от него не требовала. Все страсти она выдумывала сама, и в собственном иллюзорном мире ей было хорошо и спокойно.
   И потом, она же лоли.
   Уже это замечательно, разве нет? Лоли такие сексуальные.
   - Ацумори-сама, о чем вы думаете? - спросила Мейда.
   - О девочках, - произнес он.
   - Нууу, Ацумори-сама, а обо мне вы когда-нибудь думаете? - обиделась Мейда.
   - Иногда, - ответил Аяо.
   Налетел ветер, и пригнал с собой стайку облаков, испортив девственную чистоту небесной глади, испятнав ее белыми потеками облачной спермы. Отвратительный поступок. Аяо почувствовал легкое недовольство.
   - Мейда-чан, я убил человека, - сказал он вдруг.
   Она помолчала немного, затем произнесла:
   - Раз вы сделали это, значит, так было нужно?
   "Нет, в этом не было особой нужды. Просто мне захотелось, и все тут".
   Аяо погрузился в воспоминания. Поднявшись из подземки в резиденцию премьер-министра, он оказался в подвале, среди швабр и половых тряпок. Первым человеком, попавшимся ему на пути, была пожилая женщина. Уборщица, она разделила судьбу премьера и всех его функционеров; так же застыла на одном месте, не в силах пошевелиться. Но говорить женщина по-прежнему могла. Она попросила Аяо помочь ей - нет, она буквально потребовала, чтобы он объяснил, что, черт возьми, здесь происходит, и чтобы он затем освободил ее. Аяо для пробы ударил ее в солнечное сплетение, и женщина закричала. Она грязно ругалась, проклиная и Аяо, и всех его родственников. Аяо убил ее. Он вцепился обеими руками уборщице в жирное горло и сжал его так, что кончики пальцев соприкоснулись на позвонках. Женщина не могла пошевелиться и лишь жалко хрипела.
   Аяо не знал, когда именно она умерла. Лишь когда почерневший язык вывалился у нее изо рта, Аяо отпустил ее. Даже умерев, уборщица продолжила стоять на одном месте, в той же самой позе.
   Ацумори Аяо убил человека. Переступил через черту, запятнал карму черным поступком.
   Ощущение было великолепным.
   Но и опасным. Аяо просто не мог позволить себе быть таким.
   "Но сегодня, - думал он тогда, - но сегодня ведь праздник, разве нет? Сегодня я могу расслабиться, верно?"
   Губы сами сложились в болезненную усмешку. Аяо почувствовал, как изо рта у него стекает ниточка слюны. Утерев подбородок рукавом, он начал искать, чем же закрыть свое лицо - наверняка ведь везде развешаны камеры, это предприятие может оказаться весьма опасным.
   "Отпечатки, - думал он лихорадочно, - отпечатки, лишь бы не оставить свои отпечатки".
   Он нашел ведро с водой и постарался отмыть все те места, где могли остаться его отпечатки - включая горло незадачливой уборщицы. На столике с исцарапанной поверхность лежал бумажный пакет с едой, принадлежавший, видимо, покойной. Нищенский обенто. Аяо вытряхнул еду. Проделав в пакете отверстия для глаз, Аяо надел его на голову.
   И поднялся наверх, навстречу свету. Его ждали длинные угловатые коридоры и кубические кабинеты, заполненные живыми, беспомощными людьми.
   В тот день Аяо кончил себе в штаны два раза.
   Если нэ-сан узнает об этом, она сгорит со стыда. Ее брат достиг такого возраста, а до сих пор не может сдерживать поллюции!
   Аяо прожевал рис и проглотил.
   - Ацумори-сама, а вам не страшно? - спросила внезапно Мейда, и Аяо повернулся к ней.
   - Нет, - сказал он просто.
   Душа Ацумори Аяо давно уже превратилась в тухлое болото, и такой маленький камешек, как убийство, вряд ли бы сумел растревожить его спокойные, мутные воды.
   "Я зазнался, - с грустью константировал Аяо. - Пора бы уже начать относиться к себе с долей иронии".
   Пока он размышлял над тем, каким же образом проявляется эта ирония, на крышу поднялась Рио Чиери. Заметив Аяо и прижавшуюся к нему Мейду, она помахала им рукой.
   Рио Чиери, как всегда, была громогласна и всеобъемлюща, подобно старонорвежской валькирии.
   - Аяо-кун, нам нужно поговорить! Желательно наедине! - шепотом, как ей казалось, произнесла Чиери, нагнувшись к уху Аяо.
   - Хорошо, - ответил он. - Мейда-чан, уйди.
   Обиженная до глубины души, Мейда ушла. Обенто она с собой брать не стала.
   Чиери смутилась.
   - Я не хотела, - пробормотала она вслед уходящей Мейде.
   - Не обращай внимания, - посоветовал ей Аяо. - Садись рядом.
   Школьная форма в старшей школе Шико отличалась безумным дизайном: расклешенные брюки алого цвета и просто замечательные белые рубашки с оборками - у парней, и обтягивающие красные топики с мини-юбками - у девушек. Приходя домой со школы, Аяо снимал форму и прятал ее в шкаф. Чиери же по какой-то причине сильно привязалась к своим топику и мини-юбке и носила их даже в повседневной жизни. Тяжело, должно быть, ее родителям, особенно отцу - видеть волосатые ноги дочери каждый день, наверное, тяжелое испытание.
   - Так о чем ты хотела поговорить? - спросил Аяо.
   Чиери провела рукой по бедру, сминая волоски.
   - Аяо-кун, ты когда-нибудь слышал о Божественном Треугольнике?
   "Само собой, нет. Зачем спрашивать?"
   - Нет, - сказал Аяо.
   Чиери вздохнула с облегчением.
   - Аяо-кун! - произнесла она. - Не позволяй другим манипулировать собой! Это опасная игра, и я не позволю им втягивать сюда еще и тебя.
   - Не позволишь, значит.
   - Конечно же! - горячо сказала Чиери. - Зачем ты вообще полез в резиденцию?
   Аяо не знал, что и сказать.
   - Подумай над моими словами, - Чиери с силой хлопнула его по спине, затем приподнялась. - Ладно, я пойду. Перемена скоро закончится.
  
   2.
  
   "Любопытно, - думал Аяо. - Откуда столько желания поучать у какой-то там школьницы? Столько гордыни и самомнения?"
   Между прочим, это самый тяжкий из смертных грехов. Чиери уже заработала себе место в аду, рядом с Май-чан и безымянным маньяком, которого Аяо встретил на каникулах.
   "Интересно, а где будут жарить меня самого?" - промелькнула вдруг мысль.
   О, вот она, пресловутая ирония. Получилось. Ацумори Аяо смог осадить себя.
   Он шел по школьным коридорам, стараясь никого не задеть. Аяо не хотел проблем. У него и так уже достаточно врагов, чтобы навсегда забыть о спокойных днях.
   "Мечтал ли я о приключениях?"
   Возможно.
   Там, в резиденции премьер-министра, стоя по колено в крови, Аяо на секунду ощутил единение со своим прошлым "я". Словно память вернулась к нему. Пускай ненадолго, пускай на жалкое мгновение. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: вселенная упорно навязывала ему тихую, спокойную жизнь, но он столь же упорно сопротивлялся этому. Он сам пожелал, чтобы над головой у него висел Дамоклов меч. Сам вызвал на себя огонь.
   Ацумори Аяо захотел проблем - он их получил.
   В прессе и в ежедневных новостных программах("Здравствуй, Токио, тик-ток, тик-ток, мы начинаем") старательно обсасывался сам факт смерти господина премьер-министра. Погиб в результате террористического акта! Омерзительно. Имел ли он право на смерть? Нет, разумеется. Тем более - на такую позорную смерть.
   Простые люди жаждали подробностей. И они появлялись. Говорили, что премьер был найден с перерезанным горлом - и, более того, со спущенными штанами. Может, его оскопили? Ему отрезали язык и засунули в задний проход? Ксо, да он ведь мастурбировал, когда к нему пришли убийцы! Такие детали люди смаковали с особым удовольствием.
   И все спрашивали - когда Япония нанесет ответный удар?
   Радостно-придурковатый и по-своему харизматичный политик Тазава Норифуми отвечал на эти вопросы так:
   - Господа! Мы отомстим! Мы не пощадим никого! Я вам это обещаю!
   Тазава уже готовился стать новым премьер-министром.
   Аяо представил, как злобный лысый коротышка вроде Тазавы попытается открутить ему, Ацумори Аяо, голову. Нет, вряд ли. Норифуми-сан не полезет в честный бой.
   Аяо вошел в туалет и направился к крайней из кабинок. В зеркале, висевшем над раковиной, отразилось его хмурое лицо.
   Стоя над унитазом, он расстегнул ширинку и опорожнил свой мочевой пузырь.
   Аяо думал о Мейде. Специально ведь приберегал момент, чтобы заполнить голову мыслями о ней.
   "Ммм, замечательно, - думал он, стараясь попасть струей в горлышко унитаза. - Мейда, Мейда, Мейда-чан".
   Он вспомнил их первую встречу. А потом аккуратно засунул член обратно в трусы, застегнул ширинку (звяк-звяк!) и отправился мыть руки.
   Возле мужского туалета трое школьниц избивали четвертую. Все они были одноклассницами Аяо и Мейды. Предводительницу хулиганок звали Накахара Аюми, и она была школьным идолом, из числа тех, в чью честь отаку создают клубы. Аюми имела от природы рыжие волосы, чем ужасно гордилась.
   Вместе с ней были массивная и неповоротливая Хитори Юка и Минамори Тецуна. С этого триместра Тецуна училась в одном классе с Аяо. Сбылась ее мечта. А может, помогли связи с госпожой директором.
   Втроем они избивали Накано Хикари, слабую и болезненную девочку. Хикари, как ни странно, не плакала, а лишь морщилась, когда чей-нибудь кулак входил ей в грудь.
   Аяо пожал плечами и двинулся в класс.
   - Аяо-кун! - заметила его Тецуна.
   Он не стал оборачивать и лишь ускорил шаг.
  
   3.
  
   Франкфурт-на-Одере, душный немецкий городишко, заставлял Эшли Лавджой нервничать. Обливаясь потом, она плелась по звенящим от жара камням мостовой, тоскуя по прохладному, напоенному соленой влагой воздуху Лондона.
   В Библии сказано, что до всемирного потопа Бог запрещал дождям проливаться на землю. Как же жилось тем несчастным, кому угораздило родиться в столь убогую эпоху? Может, они находили влагу под землей? Эшли представила себе: измученные солнцем бронзовокожие люди столпились вокруг циклопической конструкции, составленной из стальных трубок, шестеренок и рычагов - конструкции, созданной, чтобы насиловать землю, вытягивать из нее жизненные соки. Люди жадно пьют соленую, почти непригодную к питью воду, и хулят Бога, отказавшего им во влаге.
   Эшли перекрестилась, отгоняя дьявольские видения прочь. Хорошо, что она направляется в церковь - демоны не посмеют последовать за ней в дом Божий.
   Мариенкирхе, церковь святой Марии, была сложена из аккуратных брусков серого кирпича. Над ее черепичной крышей высилась белая башня, увенчанная тремя башенками поменьше. В стенах прорезаны широкие окна, формой напоминавшие пистолетные патроны. Широко известные франкфуртские витражи: в них запечатлены три евангельские темы - Книга Бытия, Народная Библия и история Антихриста. Русские, воевавшие в Германии полвека назад, разбили знаменитое стекло, и вместо витражей пришлось вставить обычные окна. Святой отец Торстейн Нольтинг был ужасно огорчен этим фактом.
   - Варвары! - такими словами он встретил Эшли. - Вы просто не представляете себе, что это были за витражи. Тонкая, гениальная работа. Созданная во славу Господа Бога нашего. А эти варвары уничтожили ее. Словно имя Господа для них - пустой звук!
   - У нас с русскими один и тот же Бог, - возразила Эшли вяло.
   Английским священник владел неплохо, это радует - Эшли так и не научилась связно разговаривать на немецком.
   - Ха! Я так не думаю, - отец Торстейн воздел вверх указательный палец. - Наш Бог милостив и исполнен доброты; Бог, которому поклоняются русские, жесток, беспощаден и абсолютно алогичен в своих поступках. Русские листают Книгу Бытия, пропуская страницы, посвященные милосердию Господа. Зато они с огромным удовольствием читают о карах и бедствиях. Им кажется, что так правильнее. Как бы не так!
   Заметив, как поскучнела Эшли, отец Торстейн спохватился и предложил полюбоваться на "тонкую, гениальную работу" мастеров, расписавших купол Мариенкирхе. Эшли отказалась.
   - Святой отец, может, перейдем к делу?
   - А, разумеется, разумеется, - засуетился он.
   Торстейн провел Эшли к алтарю, над которым висела икона - Дева Мария ненатурально плачет, держа на руках младенца Иисуса. Стены выдержаны в белых тонах. Сквозь обычное, совсем даже не благородное стекло лился солнечный свет; было невыносимо душно. Эшли поморщилась. Она прекрасно понимала русских: при такой жар хочется разбить все стекла, чтобы хоть немного, но освежить помещение.
   "Итак, - Эшли положила руку на алтарь, ощущая его шероховатую поверхность. - Архиепископ Фредерика Ланге приехала сюда этой весной, в марте. Сначала она посетила церковь святого Николая, затем направилась в Мариенкирхе. Здесь с ней произошло нечто ужасное, что-то, что навсегда изменило ее. Властная, умная женщина, соратница Его Высокопреосвященства и Папы Римского, в одночасье превратилась в лепечущую идиотку. Фактически впала в детство. В чем же дело? Что могло настолько изменить ее?"
   - Святой отец, что вы думаете о Ее Высокопреосвященстве Фредерике Ланге?
   Торстейн Нольтинг вздрогнул. Он явно колебался, но все же ответил честно.
   - Женский епископат - это противоречие евангельским принципам, в писании не сказано, что женщина может быть епископом, а уж архиепископом - тем более, - твердо произнес он.
   "Я тоже женщина, к твоему сведению!" - Эшли подавила желание вытащить жезл и снести отцу Торстейну его плешивую голову с плеч.
   На лице священника читалось упрямство. Он был готов защищать свою позицию до конца. Эшли бы не отказалась посмотреть на его встречу с Фредерикой Ланге.
   - Церковь радуется правам женщин и всегда молится за их духовное возвышение во всех народах земли. Я готов признать, что женщина - это не вещь, не сосуд бесчестия и не предмет порабощения. Она - Божье творение, украшение мужа и опора цивилизации. Но женщина-архиепископ, причем в моей стране - это слишком, - Торстейн поправил воротник.
   - Святой отец, а вы, случаем, не насиловали фрекен Ланге? - спросила Эшли как бы невзначай.
   - Нет! - возмутился он. - Нет, господи, как бы только могли подумать о таком?
   Эшли рассмеялась.
   - Простите, мне захотелось вас немного подколоть, - призналась она.
   - Не получилось. Шутка несмешная, - Торстейна, судя по всему, задели ее слова.
   "Нет, глупо даже думать об этом, - сказала себе Эшли. - Он обычный священник, даже не одаренный. Справиться с таким монстром, как Фредерика Ланге, у него бы не получилось. Тогда что же тут произошло?"
   Эшли посмотрела на икону. Дева Мария все также проливала слезы над младенцем Иисусом. На ее тонких губах словно застыла злобная усмешка.
   - Могу я? - спросила Эшли у Торстейна, указывая на икону.
   Он неохотно кивнул, сложив руки на груди.
   Эшли подошла к иконе и коснулась ее пальцем.
   "Нет, в иконе тоже ничего особенного нет," - пришла к такому выводу Эшли, окончательно разочаровываясь в своей теории.
   Она слишком устала после дневного перелета. Ей хотелось понежиться в постели, завернувшись в прохладное белое одеяло. Предвкушая это удовольствие, Эшли повела плечами. Позвоночник отозвался радостным хрустом.
   - Святой отец, не возражаете, если я завтра еще раз зайду? - обратилась она к священнику, замершему в отдалении.
   Торстейн Нольтинг явно обрадовался.
   - Да, заходите в любое время, - произнес он. - Вы выглядите усталой. Не хотите в могиле полежать немного?
   - Зачем?
   - У нас в Мариенкирхе мы так снимаем стресс. Знаете, какая на кладбище спокойная атмосфера? Ложишься в открытую, недавно вырытую могилу и размышляешь обо всем на свете. О Господе, о собственной жизни, о проблемах, что кажутся неразрешимыми. Тихо, приятно, пахнет землей. Не желаете?
   - Нет, - ответила Эшли устало. Может, у нее и несмешные шутки, но у Торстейна Нольтинга они еще хуже.
   Она попрощалась со священником и направилась в гостиницу.
  
   4.
  
   Архиепископ Джеремия Кавендиш не требовал от Эшли слишком многого. Если не получится с Фредерикой, сказал он, то можешь сразу направляться в Японию. Собственно говоря, Япония и была конечным пунктом ее путешествия. Франкфурт-на-Одере следовало воспринимать как промежуточную остановку.
   Мысль о новой встрече с Ацумори Аяо приводила Эшли в дрожь. А может, там будет и Танимура Реджиро.
   Эшли нервно провела рукой по груди.
   До гостиницы она добралась на такси. Очень удобно: на табло, вмонтированном в спинку кресла, высвечивался километраж с указанием цены. Водитель попытался завести с Эшли разговор, но, поняв, что для этого она слишком слабо владеет немецким, смущенно смолк.
   Гостиница неплохо охранялась - возле стальных ворот стояли вооруженные люди в синей форме. Пришлось предъявить им соответствующую бумагу. Расплатившись с таксистом, Эшли вошла внутрь. На вахте сотрудник в ослепительно-белом фраке вручил ей ключ. Номер располагался на втором этаже.
   Чистота помещений была поразительной. Эшли не видела такого даже в Лондоне. В последнее время она привыкла к грязным турецким гостиницам, где можно спокойно подцепить какую-нибудь заразу, не так сев на унитаз.
   Войдя в номер, Эшли не раздеваясь бросилась на кровать. И сразу же застонала от удовольствия - перины были мягчайшими, а матрас упруго пружинил. Не удержавшись, она немного попрыгала на кровати.
   "Да, в детстве у меня такого не было," - подумала Эшли и рассмеялась.
   - Неужели это настолько приятно? Или ты просто отвыкла от нормальной жизни?
   Эшли оцепенела.
   Она не сразу заметила невысокую изящную женщину, что стояла у стены, опираясь о нее рукой. Женщина носила опрятный деловой костюм, а ее волосы странного синего оттенка были стянуты в тугой узел на затылке. Гетехромные глаза: один светло-зеленый, другой алый.
   Поняв, кто перед ней, Эшли немедленно вскочила с кровати и склонилась в глубоком поклоне.
   - Ваше Святейшество, - произнесла она.
   Франческа ди Риенцо, Дева Мира, залилась счастливым хохотом. "Да уж, - подумала Эшли, - выгляжу я сейчас, должно, очень нелепо".
   - Ляжь, - отсмеявшись, приказала Франческа ди Риенцо. - Можешь дальше кувыркаться, я разрешаю.
   - А можно, я не буду? - робко спросила Эшли.
   - Как хочешь.
   Что понадобилось от нее Деве Мира? Неужели действия Его Высокопреосвященства привлекли внимание Святого престола? Господи, только не это. План архиепископа Кавендиша не должен рухнуть; лучше уж она, Эшли Лавджой, умрет, чем выдаст какой-либо из секретов Его Высокопреосвященства.
   - Вы убьете меня? - спросила Эшли, тиская ткань на груди.
   Франческа ди Риенцо прижала руку ко лбу и вновь рассмеялась.
   - Нет, разумеется! Откуда вообще такие мысли? Все-таки я советую тебе лечь. Может, немного полегчает.
   Пускай встревоженная, Эшли Лавджой подчинилась не без удовольствия. Матрас мягко спружинил под ее телом.
   - А теперь смотри, - сказала Франческа, вытаскивая из кармана скомканный платок. - Вот кольцо.
   Мятый кружок из дешевого золота, с вплавленным туда кусочком рубина. Символ Джеремии Кавендиша. Дева Мира получила его из рук архиепископа?
   - Я спросила у Джеремии, можно ли мне воспользоваться твоими услугами, - сказала Франческа, любуясь кольцом. - Он ответил утвердительно.
   - О чем это вы? - не выдержала Эшли.
   Что значит - воспользоваться услугами? Франческа ди Риенцо тоже хочет побольше разузнать о Фредерике Ланге? В таком случае придется ее разочаровать. Эшли знает не больше, чем она.
   Вместо ответа Дева Мира вдруг прыгнула к ней на кровать. Эшли, подброшенная вверх, рухнула прямо на Франческу. Синие волосы щекотали ей шею.
   - Весело-то как! - воскликнула Франческа, ухватив Эшли за нос.
   "Наслаждается тем, что я не могу ей ничего сделать, - подумала Эшли злобно. - Тебе что, так нравится меня злить?"
   - Эшли, - сказала Франческа доверительно, продолжая держать ее за нос, - не будь такой насупленной. Мы ведь теперь товарищи. Нам с тобой придется столкнуться с ужасными тайнами и подлыми противниками. Ты готова?
   - Нет, - прогундосила Эшли. - Я пока еще сама ничего не разузнала...
   - А что-то неясно? - удивилась Франческа. - Нет, все предельно понятно. Есть мнение, что Бог не посылает нам больше трудностей, чем мы можем вынести. Очень спорное утверждение. Порой люди ломаются - в силу жизненных обстоятельств или особенностей характера.
   - Вы думаете, что Фредерика Ланге сломалась?
   - Фредерика? Понятия не имею, - беспечно ответила Дева Мира. - Разве мы о ней говорим? Я о Хасегаве Нагисе.
   - А это еще кто?
   Франческа ди Риенцо потрепала Эшли по щеке. Ее глаза затуманились.
   - Ты такая мягкая, - прошептала Дева Мира. - Не вводи меня в искушение, я же не железная. Могу и не выдержать.
   - Вы ответите, кто такая Хасегава Нагиса? - отстранилась от нее Эшли.
   Франческа надулась.
   - Ну, ты слишком зажатая! - пожаловалась она. - Совсем с тобой неинтересно. Хасегава Нагиса похитила меч Святого Петра и теперь развлекается в Токио. А мы с тобой, Эшли, ее остановим. Теперь понимаешь?
   Меч Святого Петра! Это значит...
   - Вы летите со мной в Японию? - пришла в ужас Эшли.
   - А ты думала от меня просто так отвязаться? - Дева Мира сладко потянулась. - Примем ванну вместе?
  
   5.
  
   - Сначала Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, а потом и до меня очередь дошла, - доверительно поведал зрителям человек в хламиде. Его откровения записывали на камеру и выкладывали в интернет. Тег - "Сумасшедший считает себя Иисусом".
   - Почему вы выбрали местом своего второго пришествия именно Японию? - спросили у него.
   Иисус принял важный вид. Его засаленная хламида, покрытая пятнами несвежей спермы, колыхнулась.
   - Японцы - потерянное колено Израилево, - изрек он. - Когда бесчестные ассирийцы завоевали Самарию и увели десять колен Израилевых в плен, часть богоизбранных смогла вырваться и уйти на восток, в земли, расположенные за великой водой. Во время своего первого пришествия я не успел посетить их. Теперь это я исправлю это досадное упущение. Япония станет новой Землей Обетованной!
   На этом месте Кога поставил видео на паузу.
   - А я думал, мы потомки атлантов, - сказал он в мерцающий экран. - Или хотя бы индейцы.
   Кога сидел в интернет-кафе и развлекался тем, что просматривал откровения разного рода сумасшедших. Рядом стояла баночка пепси, к которой Кога то и дело прикладывался.
   Следующее видео именовалось: "Порноактриса утверждает, что ее изнасиловал Бог".
   - Я беременна! - кричала с экрана молодая рыжеволосая женщина. - Но я сделаю аборт! Я не собираюсь вынашивать его ублюдка!
   "М-да, - подумал Кога, - боюсь, Господу это не понравится".
   Отпив немного пепси, Кога проверил свою электронную почту. Матоко прислала письмо, в котором многословно и довольно невнятно пересказывала сюжет очередного фильма, то и дело сбиваясь на восторженные дифирамбы. Обычное содержание ее писем. Несколько раз заинтересованный Кога пытался посмотреть рекомендуемые фильмы. Это всегда кончалось одинаково: Кога выключал плеер и потом долго сидел перед экраном, пытаясь осознать, что это было. Нет, такое порой трудно понять.
   Баночка с пепси опустела. Кога встряхнул ее, проверяя, не осталось ли немного на дне, затем выкинул баночку в корзину для мусора. Ему надоело сидеть перед компьютером. Он выключил экран, кивнул владельцу интернет-кафе - "Еще увидимся" - и вышел на свежий воздух. Город обдал его запахом промышленных отходов. Кога неторопливо направился в сторону парка, размышляя над тем, насколько же вредно дышать ртом, а не носом.
   Жизнь порой подбрасывала Коге удивительные вещи, которые грех не обдумать как следует на досуге. Вот, к примеру, Накахара Аюми. Симпатичная девушка, с учебой полный порядок, родители - замечательные люди, мать - так и вовсе госпожа директриса. Почему же Накахара-чан настолько агрессивна? Может, у нее просто зашкаливает уровень тестостерона? Но тогда бы у Накахары росли густые волосы на руках, а тело было бы мощным, атлетичным. А она вполне женственна. Более того, очень женственна. Так в чем же дело?
   "Может, тут замешано домашнее насилие? - предположил Кога. - Бедная Аюми-чан! Ее, наверное, бьет отец. Ногами. Кричит: "Я из кожи вон лезу, чтобы сделать из тебя нормальное, добропорядочное домашнее животное, а ты, тварь, так себя ведешь! Сплошное разочарование! Получи! Получи!" И пинает несчастную Аюми. Какой кошмар! Какая правдоподобная версия!"
   Версия была глупой и настолько циничной, что Коге стало стыдно. Мысленно извинившись перед Накахарой, он сунул руки в карманы и ускорил темп.
   Парк дышал вечерней прохладой. Деревья, напоминавшие искалеченных людей, громоздились во мраке. Темные голуби сидели на ветках и хранили молчание. Кога пригляделся к ним и понял, что это не голуби - воронье. За парком находился промышленный квартал, и сквозь прорехи в спутанной мешанине веток можно было разглядеть силуэты заводов и приземистых многоэтажек.
   Через парк тянулась асфальтовая дорожка с идеально ровной поверхностью: ни одной вмятины или выбившегося камешка, все чисто и гладко. Шагать по ней было сплошным удовольствием. Когда-то Кога увлекался ходьбой на длинные дистанции и знал, что идеальная поверхность для прогулки - мягкая почва, покрытая слоем травы; а бетон и асфальт уже через три часа должны сбить ступни в кровь. Но он же не собирался покрывать дистанции в двадцать или тридцать километров. В конце концов, парк и в длину, и в ширину не достигает и двух километров.
   Сумерки втекали в парк вязкой патокой. Полнотелые матери осторожно катили коляски по асфальтовой дорожке; их вечерний моцион уже подошел к концу. Вслед за ними покидали парк и старики, за исключением тех, кто носил обноски и пил водку из прямо из горла бутылки - для таких время суток не имело значения. Парк наполнился молодыми людьми в темной одежде. Среди них попадались и девушки. Они щебетали о всякой ерунде и курили мужские сигареты.
   "Горло себе портят - наверное, чтобы озвучивать мальчиков в аниме," - подумал Кога. Мысль была неожиданной и требовала осмысления. Он погрузился в размышления, пытаясь взвесить все "за" и "против".
   И врезался в одну из девушек.
   - Ой, простите, - произнес Кога.
   "Интересно, а голос у нее прокуренный или обычный?"
   - Кога-кун? - повернулась к нему она. Ее темные волосы были рассыпаны по плечам. Округлое лицо со вздернутым носом, тонкая синусоида бровей, тяжелые сонные веки. Мягкая линия рта придавала ей непосредственный и добродушный вид.
   В ней было что-то ужасно знакомое. Кога не сразу понял, что перед ним Орино Май.
   - О, привет, - сказал он, чувствуя себя идиотом.
   - Привет, - она улыбнулась. - А где Матоко-чан?
   Кога махнул рукой:
   - Дома, конечно. Мать запрещает ей гулять по вечерам, тем более с таким, как я.
   Матоко считала, что мать не дает ей дышать; Кога же видел в этом разумную меру предосторожности, однако он скорее бы удавился, чем озвучил свою точку зрения.
   - Вот, значит, как, - и Май взяла его за руку. - Тогда пойдешь со мной.
   - Куда? - удивился Кога. Прикосновение Май несколько смутило его.
   - Смотри. Вот туда.
   Кога проследил взглядом направление, куда указывала Май-чан, и заметил впереди чью-то спину, обтянутую черной футболкой. Девушка, судя по всему - для парня слишком покатые плечи и узкая талия.
   "Замечательно, - подумал Кога. - Мы что, будем за кем-то следить?"
   Сталкинг - занятие не для слабонервных. Кога не знал, готово ли его тело к такому.
   - Узнал? - спросила Май.
   - Да это же мой старый знакомый, Ацумори Аяо-чан! - потрясенным тоном произнес Кога. - Май-чан, зачем?
   - Нет же! Нет! Это не он! - Май была в шоке. - Это совсем не Аяо-кун, ты не угадал!
   Выглядела она смешно и трогательно. Май-чан во всем полагалась на Аяо; строила свою жизнь так, чтобы быть как можно ближе к нему, подстраивалась под него, под его привычки, под его взгляды.
   Кога наблюдал за этим со стороны. Его огорчало то, что Аяо даже не замечает усилий, прикладываемых Май-чан - но, с другой стороны, Кога всецело одобрял верность Аяо-куна Мейде. Да, дилемма. Пока что Кога не видел оптимального решения. Возможно, стоит обдумать этот вопрос сегодня вечером.
   - Сдаюсь, - сказал Кога. - Кто это?
   - Минамори-сан, - оглядевшись по сторонам, выговорила Май-чан.
   Минамори Тецуна, значит. Кога ощутил интерес. Тецуна была странной, несколько неадекватной девушкой; но не это заботило его. Минамори была подругой Накахары Аюми. Может, стоит с ней познакомиться поближе? Чтобы лучше понять мотивы Накахары, а может, и мотивы всех тех, кто получает наслаждение от издевательств над слабыми.
   Кога не мог спросить напрямую. Он стеснялся. Быть моралистом в наши дни - стыд и сплошной моветон. Кога хотел сесть на два стула одновременно: он хотел помогать людям, которым искренне сочувствовал, и хотел при этом выглядеть крутым циничным парнем. Рука помощи - неприлично, а вот кулак помощи с оттопыренным средним пальцем - это уже не стыдно, это можно. "Как тяжело жить", - вздохнул Кога. Он устал от моральных дилемм.
   - Пойдем, что ли.
   Кога потянул Май-чан за собой. Она покорно двинулась следом, позволяя ему взять всю ответственность на себя.
   - А зачем мы за ней следим? - спросил Кога.
   Май потянулась к нему и заговорщически шепнула на ухо:
   - У нее последнее свидание!
   Кога ни разу о таком не слышал. Май была поражена его невежеством.
   - Последнее свидание - это встреча, во время которой разрываются отношения. Щемящая боль в сердце, сожаление, горечь. Решение было неудачным, выбор - неправильным, любовь - фальшивой. Поэтому, чтобы больше не отравлять друг другу жизнь, люди рвут те последние ниточки, что связывают их. Это больно, но - необходимо. И это неимоверно печально, - с романтическим придыханием произнесла Май-чан.
   Кога ощутил болезненную тяжесть в груди. Сама мысль о расставании была неприятна, а мысль о неудавшейся любви - тем более.
   - Это плохо, - сказал он. - С кем она идет на последнее свидание?
   Неужели с Аяо?
   - С Кейтаро-куном! - возбужденно произнесла Май.
   - А, с Кейтаро-куном, - повторил Кога.
   Ему сразу стало неинтересно. Вряд ли Кейтаро так уж сильно нуждался в Тецуне, учитывая количество девушек в его гареме.
   Май неожиданно дернула его за рукав. Кога посмотрел в сторону Тецуны и заметил, что к ней присоединился парень в красно-белой футболке. Кейтаро Ичиру, вне всяких сомнений. Низкий, щуплый; стекла очков старательно ловят лунный свет. Кейтаро попытался поцеловать Тецуну, но она не позволила ему этого сделать. Кога стоял слишком далеко, чтобы расслышать хоть что-нибудь из диалога Тецуны и Кейтаро-куна, но примерное содержание он себе представлял.
   - Кога-кун, Тецуна такая сильная! - произнесла Май-чан прерывистым голосом. - Я бы на ее месте не удержалась от слез. Вот, я и сейчас вот-вот расплачусь. Ой. Я плачу.
   По щеке ее в самом деле пробежала слезинка. Кога, поколебавшись, приобнял Май-чан. Ему казалось, ее надо приободрить, поддержать. Мысль о том, что она плачет от злобной радости, даже не пришла ему в голову.
   Кога осторожно двинулся вперед по дорожке, продолжая держать Май-чан в объятиях. Они медленно переступали ногами: нога к ноге, ступня к ступне. Луна тускло поблескивала в небе. Кога полагал, что лицо его скрыто тенью. Он сам не понимал, зачем вообще решился подслушать разговор Тецуны и Кейтаро. Им двигало подсознательное, неосознанное желание.
   - ... Ацумори? Тебе он нравится? Это же просто смешно! - сорвался вдруг на крик Кейтаро. - Ты предпочла мне его, этого сумасшедшего? Он же полный псих!
   Тецуна неторопливо отвела руку в сторону - и ударила его по лицу. Пощечина прозвучала не хлопком, каким должна быть, а как-то влажно, мокро. Будто кожа на лице Кейтаро-куна лопнула от удара.
   - Аяо-кун - единственный нормальный парень в нашем классе, - отчеканила Тецуна. - А ты даже на нормального не тянешь, слабак!
   Кейтаро неверяще уставился на нее. Жилы на шее у него конвульсивно подергивались. Место удара покраснело.
   - Да ты такая же, как и он! - заявил Кейтаро, сжимая кулаки. - Как я раньше этого не понимал!
   - Ты не столько слабак, но и дурак! - расхохоталась Тецуна. - Ну, чего же ты ждешь? Давай, ударь меня в ответ. Тебя унизила девушка, разве ты такое потерпишь? Бей!
   Когу замутило. Он представил себе, что будет, если Кейтаро и в самом деле последует совету Тецуны. Сможет ли он удержаться? Стоит ли ему вмешиваться ему, Коге - сейчас, при Май-чан? Слишком много вопросов.
   К счастью, Кейтаро оказался лучше, чем Кога о нем думал. Он сказал:
   - Я не буду до такого опускаться, - и, развернувшись, ушел.
   - Слабак! - крикнула ему вслед Тецуна. - Я окончательно разочаровалась в тебе! Слабак! Слабак!
   Кога прошел мимо нее. Май-чан молчала, прижатая к его груди. Возникла пауза; оба они стали свидетелями неприятной сцены, и обсуждать ее стеснялись. Наконец Май-чан выговорила:
   - Совсем не похоже на романтику.
   - Действительно, - согласился с ней Кога.
   Может, это и в самом деле не любовь, а пересохший стебель, который можно оборвать без особого сожаления?
  
  
   Глава вторая.
  
   1.
  
   Аяо снилось, будто он стоит в комнате с деревянными стенами; перед ним - стол, на котором растянута девочка. Она обнажена, и ее нежная розовая кожа поблескивает от пота. Плоская грудь мерно вздымается и опускается. Аяо извлек из кармана нож, провел пальцем по лезвию и довольно ухмыльнулся. Неужели ему наконец-то позволено больше не сдерживать себя, свою страсть?
   - Знаешь, ты для меня пустое место, - обратился он к девочке. - Ты скучна. Ты жива лишь потому, что я не испытываю к тебе ненависти.
   - Ацумори-сама, - пробормотала Мейда. Ее голос прозвучал умоляюще.
   - Но, - сказал Аяо, облизывая губы, - но ты привлекательна для меня физически. Прямо сейчас я чувствую возбуждение. У тебя великолепное тело. Но при этом ты настолько глупа и нелепа в своих проявлениях чувств, что все твое очарование сходит на нет, исчезает. Проблема, да? Что же мне с тобой сделать?
   - Ацумори-сама...
   - Знаешь легенду о Пигмалионе? - перебил ее Аяо. - Это скульптор из древней Греции. Он создал из слоновой кости прекрасную статую, самое лучшее из его творений, несущее на себе печать его гениальности. И Пигмалион влюбился в нее. Он наряжал ее в лучшие одежды, но статуя оставалась холодной и неживой. Она была неживой! - закричал он, размахивая ножом. - И он не мог любить ее! Не мог присунуть в ее холодную белую дырку! Ты можешь понять его горе, всю степень испытаемого им отчаяния?
   Мейда тихо плакала. Это выводило его из себя.
   - И знаешь, что он сделал? Он взял большой, очень тяжелый молот - и разбил статую. Он устал от этой безответной любви. Она не мог больше вынести этой муки; он бил до тех пор, пока статуя не пошла трещинами. Размахнувшись, он снес ей голову. Желтовато-белая слоновая кость разлетелась на куски. Пигмалион думал, что со смертью своей возлюбленной он почувствует лишь опустошение. Но он возбудился! Любовь в одночасье его вспыхнула огнем. Никогда еще он не чувствовал себя подобным образом. Отбросив молот в сторону, скульптор начал мастурбировать. И кончил прямо в то место, где у статуи было намечено влагалище. Он был счастлив, Мейда-чан, он был счастлив! Это была его любовь! Любовь всей его жизни, и он уничтожил ее, и лишь в момент ее гибели он почувствовал любовь во всей ее полноте! Испил это чувство до самого края! - Аяо понизил голос. - Я тоже хочу так, Мейда-чан. Я смогу полюбить тебя в момент твоей мучительной гибели. Позволь мне испытать эту страсть.
   Помолчав, он добавил:
   - А, тебя все равно никто и не спрашивает.
   С кристальной ясностью Аяо понял: это и есть закономерный итог их совместной жизни, ее апогей. Он улыбнулся перепуганной Мейде - нежно, ласково, как никогда раньше - и взмахнул ножом.
   Проснувшись, Аяо ощутил страшное разочарование. Под боком у него сопела Мейда. Ему хотелось схватить ее - и воплотить сон в жизнь, чтобы вновь почувствовать хоть что-то, вновь попробовать на вкус то чудесное, что явилось ему в темной комнате с деревянными стенами. Но он не мог, и осознание этого факта заставляло его скрежетать зубами от ярости и бессилия.
   Ацумори Аяо чувствовал себя обманутым.
  
   2.
  
   Завтракал Аяо вместе с сестрой. У Аяме был отпуск; целыми днями она сидела дома, просматривая телевизионные передачи и лениво посасывая леденцы. По квартире Аяме ходила исключительно в ночной рубашке, волосы не расчесывала и, казалось, окончательно позабыла о косметике.
   Пальцы ее были обмотаны бинтами, а левая рука вдобавок висела на перевязи - давала о себе знать сломанная ключица. По ночам ей снились кошмары; Аяо просыпался от ее криков и потом долго сидел рядом, держа сестру за руку. Но Аяме вела себя так, словно ничего и не произошло.
   - Аяо-чан, как дела в школе? - спросила она, наливая ему еще чая. Пальцы плохо слушались ее, однако Аяме старалась.
   Аяо пожал плечами. Что он мог сказать? Триместр только начался, и говорить о каких-то новых событиях было еще рано. Михара Касуми, утвержденная главой студсовета, раздавала всем ученикам в Шико листовки - призывала их к гражданской ответственности. Касуми-чан видела в случившемся с Ямамото Фумио знак: эпоха авторитаризма закончилась, настало время для демократии. К сожалению, большинство так и не заметило разницы между этими двумя режимами.
   Накахара Рейко, госпожа директриса, до неприличия миниатюрная женщина, вызвала Аяо к себе в кабинет. Там она долго пыталась понять, исправился ли Аяо, и готов ли он к нормальным взаимоотношениям со своими одноклассниками. Накахара-сан до сих пор не забыла, как Аяо угрожал ей. Мысль об ужасном ученике никак не выходила у нее из головы. Пускай с большим трудом, но Аяо все сумел убедить ее в своей полной адекватности.
   Но не рассказывать же это нэ-сан?
   - У нас новая ученица, - наконец нашелся Аяо. - Минамори Тецуна.
   - А, замечательно, - нэ-сан мгновенно утеряла интерес к этой теме. - Знаешь, Аяо-чан, в новостях передавали, что по улицам бродит маньяк.Говорят, он вспарывает жертвам грудь и вытаскивает сердце. А еще он им головы отрезает, ужас какой! Будь осторожнее.
   - Хорошо, - сказал Аяо.
   "Откуда у нэ-сан такая страсть к мерзким и отвратительным подробностям? Может, у нее подсознательная тяга к подобному? Или это избиение дает знать о себе? Жаль, я не помню нашего общего детства. Может, тогда бы я знал, почему нэ-сан такая, какая она есть," - подумал Аяо.
   Маньяк его не особо интересовал. Конечно, тем убийцей, что вытаскивал из жертв кишки, мог оказаться и его старый знакомый, Такамура-младший, как называла его Хироко. Аяо бы не отказался вновь встретиться с Такамурой. У них есть нечто общее. Такамура смог бы понять его, его страсть, его мечту. Наверное.
   Кстати, неплохо было бы посетить и Хироко-чан в ее доме на окраине Токио. Аяо не видел ее с самого начала триместра. Май-чан говорила, что с Хироко все в порядке; но как такое может быть, если с ней рядом существо вроде Май-чан?
   Аяо вспомнил о подземке, заваленной прахом сгоревших в пламени, и задумался.
   - И не забывай о Май-чан, - добавила Аяме. - Не давай ей ходить одной, провожай домой из школы. Мало ли что. От маньяка ты, может, и отобьешься, а что делать бедной Май-чан? В общем, ты меня понял.
   - Хорошо, - согласился Аяо. - А Мейду-чан мне тоже охранять?
   Аяме посмотрела на него с укоризной. Отчего-то в их разговорах Мейда была запретной темой. Нэ-сан вела себя так, словно никакой Мейды и не существовало. Возможно, это буракон, комплекс младшего брата, или как он там называется.
   Или Мейда вызывает у нэ-сан какие-то неприятные ассоциации?
   Жаль, она никак не хотела объяснять причину своей неприязни.
   - Нэ-сан, - попытался прощупать почву Аяо, - а Мейда тебе никого не напоминает?
   - Понятия не имею, о чем ты, - нервно произнесла Аяме. - Кого она должна мне напоминать?
   - Ну, допустим, Аю-чан, - сказал Аяо.
   Почему, кстати, Аяме никогда не рассказывала ему об их младшей сестре? Может, здесь тоже была некая неприятная история. Во всяком случае, Аяо бы не отказался узнать об этом побольше.
   Аяме замерла на одном месте.
   А потом вдруг рассмеялась - чисто и искренне.
   - Нет, уж точно - нет! - сказала она, давясь смехом.
   Больше, как Аяо ни старался, разузнать не удалось.
  
   3.
  
   Папа Римский, Климент XV, в миру - Севериано Марцелл, висел вверх головой на деревянном кресте. Эшли не могла стереть эту картину из памяти: белая громада Латеранской базилики, надпись "MATER ET CAPUT OMNIUM ECCLESIARUM URBIS ET ORBIS" над входом, потолок, расписанный Пирро Лигорио, вдоль стен - статуи двенадцати апостолов, выполненные по эскизам Борромини - и величественный пресвитериум, в глубине которого стоит на возвышении папский престол из белого мрамора, украшенный мозаикой драгоценных камней; трон этот, попирающим свои бесстыдным величием саму суть христианства, разбит, и сквозь трещины во мраморе проросла сорная трава. Над ним навис перевернутый крест из гладко выструганных досок - символ римского епископства. Седобородый, худой Климент XV приколочен к нему специальными гвоздями; они продезинфицированы спиртом и получили благословение Божье. Эшли, которой было всего десять лет, боялась смотреть на Папу, поэтому взгляд ее переместился к потолку. Над папским алтарем, отгороженные от мира решеткой, в серебряных реликвариях хранились головы апостолов Петра и Павла. На мгновенье Эшли ощутила вонь их прогнившей плоти - но это, разумеется, было самовнушение, а может, и происки демонов.
   "Папа страшный," - подумала она, и эта мысль была богохульством.
   Во всяком случае, она вздохнула с облегчением, когда аудиенция подошла к концу. Его Высокопреосвященство положил свою унизанную кольцами руку на ее плечо, давая знак - можно идти. Солдаты швейцарской гвардии, высокие, выше обычного человека, в трехцветной форме, расступились в стороны, и архиепископ Джеремия Кавендиш вместе с своей воспитанницей покинули пресвитериум. Папа Римский, столь сильно испугавший Эшли, остался позади.
   - Ой, какое милое дитя! - воскликнул кто-то, едва они вошли в неф. Говорили на итальянском; этот язык Эшли достаточно хорошо воспринимала на слух. Его Высокопреосвященство позаботился, что она овладела, помимо английского, иными языками - французским, итальянским, русским и, почему-то, японским. Эшли, как и любой ребенок, быстро сумела разобраться, что значит то или иное слово в чужой речи. Пройдет всего пять лет, и выучить новый язык для нее станет непосильной задачей.
   - Томмазо, познакомь нас! - нетерпеливо обратилась к Его Высокопреосвященству незнакомая женщина. Она носила тяжелое бархатное платье; юбка спускалась до самых стоп, а на груди был четырехугольный вырез, прикрытый собранной в складки рубашкой. Темно-синие волосы стянуты на затылке; они удерживаются при помощи сеточки, сплетенной из золотых нитей. Один глаз у нее был зеленый, а другой - красный.
   Эшли не знала, почему женщина называет Его Высокопреосвященство странным именем "Томмазо". Ведь его звали Джереми, Джеремией, Иеремией - но никак не Томмазо.
   Его Высокопреосвященство слегка поклонился.
   - Ваше Святейшество, вы ничуть не изменились, - произнес он и подтолкнул Эшли к незнакомке. - Ее имя Эшли Лавджой. Она моя воспитанница.
   - Воспитанница? - воскликнула женщина. - Неужели ты с мальчиков перешел на девочек, Томмазо? Не стоит: целибат по-прежнему в силе. Лучше уж и дальше пользуйся услугами проститутов.
   - Хорошо, Ваше Святейшество.
   Женщина взяла Эшли за подбородок и заставила приподнять голову. Гетерохромные глаза пытливо уставились в лицо девочки.
   - Salve, милое дитя. Меня зовут Франческа ли Риенцо. Сможешь запомнить?
   Эшли кивнула.
   - Какая она у тебя умная, Томмазо! - пришла в восторг Франческа. - Все понимает.
   - Разумеется, Ваше Святейшество, - сказал Его Высокопреосвященство. - В глупой воспитаннице я не нуждаюсь.
   Франческа ди Риенцо иронично улыбнулась.
   - Можно, я ее у тебя заберу на некоторое время, Томмазо?
   - Хорошо, Ваше Святейшество, - вновь поклонился Джеремия Кавендиш.
   Его Высокопреосвященство слегка сжал плечо Эшли и отошел в сторону. Он завел беседу с красивой женщиной в строгом немецком платье. У нее были длинные серо-стальные волосы и такого же цвета глаза; заметив, что Эшли смотрит на нее, женщина одарила ее презрительным взглядом и отвернулась. У Эшли от обиды задрожали губы - настолько это было неожиданно и несправедливо.
   - Не беспокойся, - сказала Франческа негромко. - У Фредерики Ланге тяжелый характер. Ей трудно угодить, знаешь ли.
   - А Его Высокопреосвященство сумел? - спросила Эшли.
   - Да, - ответила Франческа. - Фредерика Ланге благочестива, подобно Иоанну XII, Томмазо же порочен - знаешь такое слово, как порок, дитя мое? - как Сергий III, но они добрые друзья.
   Тут Эшли не выдержала. Вначале она, конечно, хотела спросить, каким же образом порок (ужасное слово!) связан с Его Высокопреосвященством, ведь порочны только грешники в аду, однако, вновь услышав странное имя "Томмазо", она решила узнать, почему же Франческа так обращалась к Его Высокопреосвященству.
   Франческа рассмеялась.
   - Томмазо - значит, что из нас он восьмой. Как это будет по-вашему? Хмм... Томас? Томас, в самом деле. Фредерика же - одиннадцатая, и ее имя будет звучать как Саймон. Есть у нее длинный меч с пилообразным лезвием - и это правильно, милое дитя, так и должно быть.
   - А кто вы? - спросила Эшли. Она ничего не понимала.
   Франческа провела тонким пальцем по ее шее. От этого прикосновения Эшли задрожала.
   - Я, - тихо сказала Франческа ди Риенцо, - я Дева Мира.
   Сейчас, вспоминая эту встречу, Эшли корила себя за проявленную глупость.
   После тех теплых слов, которых ее удостоил Его Высокопреосвященство - "В глупой воспитаннице я не нуждаюсь" - Эшли показала поразительное невежество в беседе с Девой Мира. Задала глупейший вопрос, вдобавок не сразу осознала, с кем именно она разговаривает.
   Дева Мира - проводник, соединяющий мир ангелов и мир людей; сквозь нее течет та самая энергия, что позволяет одаренным детям божьим играть с бренной материей. Она выше, чем все архиепископы и кардиналы, выше, чем сам Папа Римский. И Эшли опозорилась перед ней, и, более того, опозорила Его Высокопреосвященство!
   Хорошо, что он так и не узнал об этом, иначе бы Эшли не избежала хорошей порки.
  
   4.
  
   Человек слаб: кто-то любит маленьких девочек, кто-то - старушек, кто-то - овечек, а кто-то - песиков, таких пушистых и мягких, будто игрушечных. Эшли знала священника, который терял голову от одного лишь запаха несвежих фекалий. Поэтому наклонности Франчески ди Риенцо ее не особо удивляли.
   Однако ей все же было неприятно спать с Девой Мира в одной постели: больше кроватей в номере не было.
   Утром, открыв глаза, Эшли обнаружила рядом Франческу. Дева Мира уже успела проснуться и теперь просто лежала рядом, не сводя с Эшли умильного взгляда.
   Это нервировало.
   - Ваше Святейшество?
   Глаза Франчески были полуприкрыты. Пальцем она рассеянно водила по груди Эшли.
   - Можешь называть меня просто по имени, - сказала Франческа. - Коверкай его на свой вкус, я не возражаю.
   Ногтем она вдруг царапнула сосок.
   Закусив губу, Эшли оттолкнула Деву Мира от себя. Та обиженно застонала. Сама не заметив, Эшли прижала одеяло к груди - стараясь защитить себя от Франчески.
   - Ну, не будь такой, - протянула Дева Мира. Сладко зевнув, она встала с кровати и подошла к зеркалу.
   Сейчас Франческа ди Риенцо была в одном лишь нижнем белье, и можно было заметить все плавные изгибы ее тела. Эшли покраснела и отвела взгляд.
   Белый деловой костюм, в котором вчера была Франческа, грудой лежал на стуле. Поразительная для женщины неряшливость, отметила Эшли. Вот он, тлетворный дух Содома и Гоморры.
   Может, стоит обратить это порок в свою пользу?
   Эшли взвесила эту мысль и так, и эдак, и пришла к выводу, что стать любовницей Девы Миры - это прекрасный шанс проникнуть в самое сердце Церкви, в город святых и грешников, в Рим; Его Высокопреосвященство будет доволен. Ради этого можно вытерпеть все, что угодно. Может, Его Высокопреосвященство для этого и свел Эшли с Девой Мира?
   Нет, вряд ли. Франческа ди Риенцо слишком умна - у Эшли вряд ли получится контролировать ее с помощью секса.
   Да и сама мысль о лесбийской связи вызывала инстинктивное отвращение. Его Высокопреосвященство не стал бы принуждать Эшли к такому. Приказ Джеремии Кавендиша был другим: приехать в Японию, наладить контакт с Ацумори Аяо, а затем и подчинить его себе, неважно, как - через дружбу или через секс, или еще каким-либо образом. Кавендиш не предусматривал переговоров на равных условиях; Ацумори Аяо должен подчиниться, а остальное не имеет значения.
   В дверях возникла Франческа. Она неторопливо водила во рту зубной щеткой. На губах пузырилась белая пена.
   - Сегодня вечером садимся на самолет. Билеты я уже заказала, - предупредила она. - Хочешь, прогуляемся по магазинам? Выбор здесь невелик, но есть интересные места.
   - Нет уж, благодарю, - ответила Эшли.
   Она боялась вылезать из-под одеяла: на ней была лишь тонкая ночная рубашка.
   - Пожалуйста, отвернитесь, мне нужно переодеться, - попросила Эшли.
   У Франчески загорелись глаза.
   - Я могу помочь! - сказала она, сплевывая пену на пол.
   - Нет! - Эшли казалось, что говорит она с достаточно жесткими интонациям. Но Франческа ее слова беззаботно проигнорировала. Усевшись на подоконник, она выжидающе уставилась на Эшли. Изо рта у Франчески торчала зубная щетка.
   Чуть не взвыв от бессилия, Эшли откинула одеяло и быстро натянула топик и джинсы поверх ночной рубашки.
   Франческа разочарованно вздохнула.
   Тут у Эшли лопнуло терпение.
   - Почему вам нравится это дерьмо? - спросила она с негодованием. - В Библии сказано, что Бог сотворил Адама и Еву, то есть мужчину и женщину. Однополые пары они не создавал. Делайте выводы, Ваше Святейшество.
   Эшли сказала это - и испугалась своей дерзости.
   - Вижу, ты читала Библию. Но ты совершенно не умеешь делать выводы, - торжествующе произнесла Франческа. - Зря ты подняла эту тему. В конце концов, она моя профильная. Я ее даже студентам преподавала, в Сорбонне.
   "Похоже, она не разозлилась," - подумала Эшли.
   - В Библии осуждается лишь мужская содомия, - продолжала разглагольствовать Франческа. - А женская - нет. Знаешь причину запрета? От сношения двух мужчин рождаются дети - отвратительные существа, настоящие монстры. Таких следует убивать сразу после рождения. А вот брак двух женщин породить что-либо не может. Делай выводы. Кстати, Иисус является покровителем лесбиянок, ты знала об этом?
   - Вы же Дева Мира. Как вы можете такое говорить? - спросила Эшли.
   Упоминание Иисуса разозлило ее.
   - Зато я не лицемерная, в отличие от некоторых, - обиделась Франческа. - Почему ты так настроена против меня? Прошло столько лет со дня нашей первой встречи, ты выросла в такую красивую женщину, а вот ума у тебя так и не прибавилось.
   - Простите, я не очень хорошо помню нашу первую встречу. Память подводит, - огрызнулась Эшли.
   Она собирала чемодан: сменное белье, мыло, мочалка и эпилятор, ничего лишнего. Пора уходить.
   - Мне нужно отлучиться, - сказала она Франческе.
   Дева Мира отложила зубную щетку и подхватила со стула свою одежду.
   - Ты без меня никуда не уйдешь, - сказала она. - И это не обсуждается.
   Эшли не могла ей возразить. Но хотела бы.
   Вместе они вышли в коридор. Навстречу им двое рабочих несли длинный и узкий шкаф. Эшли пришлось протискиваться мимо них вдоль стены; ее это разозлило еще больше.
   Эшли отдала ключи вахтеру, который носил свой белоснежный костюм с неимоверным достоинством, и вышла на улицу.
  
   5.
  
   Франкфурт-на-Одере встретил ее осенним зноем и потоками льющейся с небес солнечной радиации. Чистые, геометрически правильные улицы, заполненные квадратными домиками; искусственные деревья и синтетический собачий кал на траве. Пахло расплавленным пластиком.
   - Видела шкаф? - спросила Франческа, щурясь на солнце. - Кстати, можно я буду звать тебя "дитя моё"?
   - Причем здесь шкаф? - забеспокоилась Эшли.
   - Так можно или нет? - чуть ли не умоляюще спросила Франческа.
   - Можно, - закипая, ответила Эшли. - Что там с шкафом?!
   - Спасибо. Так вот, дитя мое...
   Эшли поморщилась.
   - Дитя мое, - с явным удовольствием продолжила Франческа, - в этом шкафу лежал миленький и симпатичный сканер, а те двое были одаренными. Работают на правительство Германии. Они перероют комнату и попытаются снять слепки с наших душ. Надеюсь, ты же не оставила там частицы своего тела? Волосы, ногти, сопли, слюни, кровь, в том числе менструальная... Все это они могут использовать против тебя.
   Эшли похолодела. Ей хотелось вытащить жезл и немедленно разобраться с этими мерзавцами. Кто-то будет рыться в комнате, где она провела ночь! Мысль об этом была невыносима. Словно эти мерзавцы залезли ей во влагалище и стали шарить там своими холодными пальцами. Такое же ощущение беспомощности, такое же отвращение.
   - Не стоит думать о такой ерунде. Расслабься, - сказала Франческа. - С тобой ведь я. Так что можешь не беспокоиться, я сумею тебя защитить.
   Выглядела она уверенно, и Эшли даже почувствовала к ней некую благодарность. Хоть немного, но стало легче.
   Франческа встала на край дороги и вызвала такси.
   - Кстати, а куда едем? Главное, чтобы ненадолго. Нам еще надо на самолет успеть.
   - Мариенкирхе, - произнесла Эшли. Волшебство еще не рассеялось, и ей хотелось доверять Франческе.
   А еще - заставить ее страдать.
   Несомненно, это желание исходило от демонов. С самого детства Эшли ощущала у себя за спиной их смрадное дыхание. Почему же демоны привязались именно к ней, почему она, а не кто-то другой? Его Высокопреосвященство толковал это так: Эшли выше, чище, чем прочие люди, поэтому и ответственность на ней лежит большая.
   Эшли старалась не слушать демонов, но порой они были сильнее ее.
   - Marienkirche! - сказала Франческа таксисту-турку. Он расплылся в улыбке, увидев двух девушек, и попытался завести беседу.
   - Die Wege schlecht, ganz schlecht, - произнес он по-немецки с явственным акцентом.
   - Вы знаете английский? - перебила его Франческа.
   Таксист удивился, однако все же ответил: да, немного.
   - Тогда разговаривайте на английском. Моя спутница тоже должна понимать, - сказала Франческа.
   Эшли насупилась.
   В результате ничего важного они так и не обсудили. Франческа узнала от таксиста, где в городе можно найти лучшее пиво и сосиски, что думает турецкий народ о последнем законопроекте, и где можно снять лучших проституток.
   Таксист был явно огорчен переходом на английский. Видно, на немецком делать пошлые намеки легче, подумала Эшли.
   Решив сменить тему, таксист поднес руку к голове и, неуклюже подбирая слова, спросил, почему у Франчески столь странный цвет волос. Она рассмеялась.
   - Думаете? - спросила она и провела рукой по волосам, пропуская пряди между пальцев. Ее волосы стремительно темнели, и когда Франческа опустила руку, они стали черными и блестящими, как вороново крыло.
   Таксист, бросив взгляд в зеркало, обомлел.
   Франческа подмигнула ему, затем крепко зажмурилась. Когда она открыла глаза, они уже приобрели темный цвет.
   Дева Мира стала намного элегантнее - прежний цвет волос плохо сочетался с ее костюмом; и это не говоря уже о глазах.
   - Приехали, кажется, - сказала Франческа.
   Помотав головой, таксист молча нажал на тормоза и остановился перед серой церковью с черепичной крышей. Вид у него был ошеломленный. Наверное, приедет домой и к вечеру уже все забудет, или спишет на достижения современной медицины и фармацевтики.
   Эшли с удовольствием спрыгнула на землю. За время поездки она успела вспотеть и теперь чувствовала, как по спине текут струйки пота. "Наверное, нижнее белье полностью промокло," - с неудовольствием отметила она.
   - Забавный фокус, - сказала Эшли, когда таксист все так же молча уехал.
   - Ерунда, - усмехнулась Франческа, довольная собой до невозможности. - Смотри, что я еще могу!
   Она словно просела изнутри. Тело ее изменялось очень плавно и естественно - так течет река или растет дерево.
   Перед Эшли стояла голенастая девчонка лет тринадцати-четырнадцати, с тонкой фигурой и огромными глазами. Одежда повисла на ней просторным балахоном. На губах ее играла озорная улыбка.
   - Костюм плохо сидит, - машинально отметила Эшли.
   Эта трансформация немного пугала ее. Говорят, все иллюзии от дьявола, а это же было иллюзией, не так ли?
   - Это не иллюзия, - насмешливо произнесла Франческа. - Совсем нет, все без обмана. Ну, идем. А что мы будем делать в Мариенкирхе? С тех, как разбили витражи, там смотреть не на что.
   - Расследовать дело Фредерики, - сказала Эшли. Потом добавила. - Ну, пока время есть.
   - Ерунда, - зевнула Франческа. - Хотя ладно, пойдем.
  
   6.
  
   В церкви никого не было. Двери распахнуты, словно так и нужно. Войди внутрь и оскверни храм Божий, человек. Тебе все позволено.
   Торстейна Нольтинга они обнаружили на погосте. Святой отец лежал в свежевыкопанной могиле и, сложив руки на груди, глубокомысленно размышлял о чем-то. Наверное, о Боге, о жизни и о собственных проблемах.
   - Святой отец, мы по делу. Помните меня? - спросила Эшли, балансируя на краю могилы и стараясь не упасть внутрь.
   - Конечно, помню, - сказал отец Торстейн.
   Подтянувшись, он споро вылез из могилы. Длинная черная мантия была испачкана комьями земли. Выглядел отец Торстейн гораздо более бодрым и веселым, чем вчера - видимо, на него подействовала могильная терапия.
   - Кто это с вами? - спросил он, указывая на Франческу. Та одарила его умильным взглядом.
   Эшли не хотелось объяснять что-либо Торстейну, поэтому она просто сказала:
   - Воспитанница. Не обращайте внимания.
   "Вот тебе за то, что ведешь себя как ребенок," - мысленно произнесла Эшли.
   Франческа исполнила глубокий реверанс, растягивая штаны как юбку.
   Отец Торстейн похлопал ее по голове.
   - Хороший ребенок, - сказал он.
   "Господи, как с животным," - возмутилась невольно Эшли. Неужели он настолько презирает женщин, посвятивших себя Церкви?
   - Пойдемте, раз уже пришли, - сказал отец Торстейн нарочито небрежным тоном. - Покажу вам алтарь. Как вы и хотели.
   Он начал рассказывать Франческе про витражи и русских; она только охала, ахала и прижимала руки к груди. Эшли шла впереди, стараясь не особо вслушиваться в болтовню Торстейна.
   В Мариенкирхе ничего не изменилось: все также высился неуклюжий алтарь в дальнем конце пресвитериума, над ним все также висела икона с Девой Марией и Иисусом; стены выкрашены белым, а пол деревянный, покрыт аккуратно вычерченными линиями. Дышать было трудно: спертый воздух не лез в легкие.
   Эшли остановилась перед алтарем и положила на него руку.
   - Святой отец, что можете рассказать о визите Фредерики Ланге? - спросила она.
   Нольтинг неохотно оторвался от беседы с Франческой и произнес:
   - Она приехала весной. Привезла с собой ворох всякой дряни, вонючие мешочки, порошки, крестики в футлярах - и вздумала провести в церкви какой-то сатанинский обряд. Я сказал: не смейте осквернять Мариенкирхе! У вас для этого есть Кельнский собор, там и колдуйте, а мою церковь не трогайте! - отец Торстейн сорвался на крик. - Извините уж, но спокойно об этом рассказывать не могу. Она сказала: плевать она хотела на эту церковь, и на Деву Марию тоже, и на мое мнение обо всем этом - уж тем более. И я ушел, повернулся и ушел. Вот и все. Когда я вернулся, в Мариенкирхе воняло какой-то болотной гнилью, а алтарь весь покрылся пятнами. Сама Ланге к тому времени уже уехала.
   - В самом деле, святой отец? - спросила Эшли. - И что это был за ритуал?
   - Не знаю. Не помню. Что-то связанное с одним из трех догматов, - ответил отец Торстейн. - Это уже неважно. А вообще, я не удивился. Раз уже существует у нас женский епископат, то это - начало падения. Мы вновь откатываемся во времена порнократии.
   - Но почему? - удивилась Франческа, о которой и Нольтинг, и Эшли уже успели позабыть. - Что в этом плохого?
   - Тебя, маленькая дрянь, никто и не спрашивал! - воскликнул отец Торстейн. - Тебе следует молчать и слушать!
   Пожалуй, это было слишком. Эшли повернулась, чтобы осадить зарвавшегося священника. И тут взгляд ее упал на линии, покрывающие пол.
   - О, нет, - пробормотала она.
  
   7.
  
   Франческа смотрела на отца Торстейна с недоумением.
   - Чем же плох женский епископат? - повторила она.
   Вместо того, чтобы ответить, священник вытащил кинжал. Здесь, в пыльном пресвитериуме, лезвие казалось тусклым и ржавым; а может, оно таким и было. Франческа завороженно смотрела на кинжал. Ее глаза расширились.
   Подтянув к себе Франческу, Торстейн Нольтинг с хрустом вспорол ей грудь. Из раны обильно хлынула кровь, испачкав мантию священника; алые капли дождем обрушились на пол. Франческа жалобно вскрикнула. Ее ноги дернулись в агонии.
   - Ты убил ее! Ах ты урод! - не помня себя от ярости, завопила Эшли.
   Она попыталась сдвинуться с места - тщетно. Вычерченная по полу гептаграмма держала крепко, не пошевелить и пальцем. Торстейн хорошо подготовился к визиту нежеланной гостьи.
   Эшли чувствовала, как по лицу у нее текут слезы.
   Может, ей и не нравилась Дева Мира, но такое - уже чересчур.
   Джеремия Кавендиш говорил: не думай о христианской морали. Люди есть стадо, ты же - пастырь, что ведет его на убой; заповеди Моисея писаны не для тебя. Твои боги - логика и целесообразность. Об остальном же забудь; в нем нет нужды.
   Эшли была человечна, и в этом и состояла ее ущербность.
   В те моменты, когда душа ее соприкасалась с адом, Эшли сеяла смерть, ломала кости, вырывала сердца; кровь лилась во все стороны, мозги растекались по стенам, громоздились отрубленные головы, серебристой лентой вылетали кишки из разрезанного ануса, а Эшли стояла и смеялась, наслаждаясь демоническим скерцо, его стремительным ритмом, живой, игривой музыкой смерти. Но звуки ада стихали, и Эшли вновь превращалась в слабую, застенчивую девочку из трущоб Лондона, которую подобрал архиепископ Кавендиш.
   "То, что ты называешь музыкой демонов - не более, чем истерика, - сказал ей как-то Его Высокопреосвященство. - Когда подскакивает уровень адреналина в крови, ты впадаешь в истерику. Так что держи себя в руках, если не хочешь получить по заднице, поняла?"
   Эшли прекрасно это понимала.
   Жаль, с собой она не взяла шприц с адреналином. Может, стало бы немного легче. Ведь перед отцом Торстейном Эшли была совершенно одна, и ярость ее - это ярость обычного человека, слабого и безвольного. Что она может сделать? Только кричать.
   И Эшли надсаживала свое горло:
   - Можешь даже не подыскивать себе оправданий! Это не имеет значения! Ты все равно уже подписал себе смертный приговор!
   - Безумная! Этой девочкой овладел Сатана! - закричал в ответ отец Торстейн, скидывая тело Франчески на пол. - Я лишь очистил ее душу от скверны.
   - Заткнись! Тебе не жить, слышишь?!
   Эшли потянулась к жезлу и возликовала, когда он откликнулся на ее призыв. Железные нити, возникнув из ниоткуда, сплелись в длинный и тонкий стержень, что лег в руку Эшли. Но он был слишком тяжелым, и она не смогла удержать его одеревеневшими пальцами. С грохотом жезл покатился по ступеням, что вели к алтарю. Нольтинг походя наступил на него, даже не заметив.
   - Ты служишь злу. Я вижу - ты ведьма, и тебя сношают демоны! - изрек отец Торстейн. - Ты такая же, как и Ланге. Я накажу тебя.
   Пожалуй, он был прав, но Эшли от его слов лишь больше разозлилась.
   - Только попробуй, урод!
   Вновь показалось лезвие кинжала. Кровь смыла с него пыль и ржавчину, и теперь он блестел, словно младенец, только что извлеченный из купели. Эшли почувствовала острый страх.
   - Торстейн Нольтинг, убийца, тайный идолопоклонник, виновен в грехе содомском и ... и в скотоложестве! Господь, дай мне силы наказать этого грешника! - кричала она, стараясь пересилить собственный ужас.
   - Зло всегда пытается скрыть свой лик за маской праведности, - с удовлетворением константировал священник. - Побойся Бога, ведьма!
   Кинжал начал медленно приподниматься. С кончика его сорвалась одинокая капля крови.
   Нож - фаллический символ.
   "Он словно собирается забрать мою девственность, - мелькнула мысль. - Кинжал войдет в меня и разорвет кожу, как член разрывает плеву юной девушки. А я не хочу, чтобы со мной сделал это какой-то там Нольтинг. У меня нет желания! Только не с ним!"
   - Прости, - сказал отец Торстейн. - Может, я и не прав. Но я не хочу, чтобы за мои ошибки расплачивался кто-то другой.
   - Да пошел ты! - сорвалась на визг Эшли.
   Мир вокруг нее растекался, цвета тускнели; увядание коснулось Девы Марии на иконе, превратился в маленького старичка младенец Иисус; по стенам пошла рябь. Потолок стек вниз холодными каплями, и в пресвитериум заглянуло солнце. Стало легко и приятно. Эшли вдохнула в себя свежий воздух и закрыла глаза. Смерть когда-нибудь придет ко всем, так почему бы не познать ее в юном возрасте?
   - Что происходит?! - вырвал ее из оцепенения крик отца Торстейна.
   - Представь, что мир - это ложе фонтана, а магия - это бьющая из крана вода. А я перекрыла кран.
   Эшли открыла глаза.
   Франческа ди Риенцо, совершенно невредимая, стояла под солнечными лучами и улыбалась. На одежде не было и пятнышка крови. Густые темные волосы растекались по спине, черные глаза подмигивали. Франческа посмотрела на ошеломленного Торстейна Нольтинга и послала ему воздушный поцелуй.
   Эшли не умела контролировать свои эмоции. Любой пустяк мог разозлить ее, привести в ярость; однако и любое радостное событие она переживала ярко и искренне. Когда Эшли увидела живую и веселую Франческу, то не смогла сдержать слез. Ей казалось, что отступили в темноту все неприятности, все зло мира - а сквозь облака ей улыбнулся Бог, и эта улыбка говорила: все хорошо, я с тобой.
   Гептаграмма больше не держала ее в плену, нет, дьявольская звезда потеряла силу и волшебство, превратилась в жалкий узор, выведенный на полу дешевым мелом. Эшли осторожна сошла со своего места. Затекшие мышцы чуть подрагивали. Она наклонилась и подхватила свой жезл.
   - Вы живы! - воскликнула Эшли, поднимая голову, чтобы еще раз посмотреть на Франческу.
   - Дьявольщина! - отец Торстейн вскинул перед собой кинжал, держа его за лезвие. - Это происки Сатаны!
   Теперь кинжал из фаллического символа превратился в некое подобие креста; Эшли еле сдерживала смех.
   - Это сила, дарованная мне Господом, - надулась Франческа. - Между прочим, тем самым Господом, которому вы здесь читали молитвы.
   - Нет! Нет! - упорствовал Торстейн, отступая назад. Он врезался спиной в алтарь и выронил кинжал. Вид у священника был на редкость жалкий. - Нет!
   Мир стремительно обрастал прежними деталями. Молекула за молекулой, крыша вновь встала на свое место. Солнечный свет больше не разгонял темноту пресвитериума - казалось, что Бог перестал наблюдать за происходящим.
   - Эшли, победа за нами! - сообщила Франческа, невероятно довольная собой.
   - Да, Ваше Святейшество, - отозвалась Эшли, взвешивая жезл в руках.
   Торстейн Нольтинг тихо плакал.
   - Похоже, он совсем здесь свихнулся, один, в окружении могил и крестов, - сказала Франческа. - Думаю, стоит отправить его в местную обитель францисканцев. Пусть пройдет там полный курс трудотерапии, - она не выдержала и прыснула в кулачок.
   - Так мы опоздаем на самолет, Ваше Святейшество, - напомнила ей Эшли и занесла жезл над головой.
   - Эшли?..
   Отец Торстейн попытался закрыться руками - пустая попытка. Сила удара была такова, что обе руки его попросту переломились, как тростинки; жезл разметал их в разные стороны и вошел стальным яблоком набалдашника прямо в лицо. Мокро хрустнули кости. Суд Господень свершился - грешник был наказан.
   - Пойдете, Ваше Святейшество? - спросила Эшли. - Нам пора.
   Сейчас она не испытывала никаких эмоций, кроме удовлетворения от хорошо сделанной работы. И ожидала, что ее похвалят. Пожалуй, права была Франческа ди Риенцо: Эшли слишком закрыта, слишком зажата. Она не доверяла Деве Мира, поэтому воздвигала между ними барьер, отделяла себя от нее невидимой стеной. Но в этот момент Эшли готова была открыть душу Франческе ди Риенцо. Она убрала всякие барьеры. Она была совершенно беззащитна - и смиренно ожидала похвалы.
   - Господи, - произнесла Франческа. - О, Господи.
   - Ваше Святейшество? - потянулась к ней Эшли. Жезл волочился по полу.
   - Не... не подходи ко мне! - закричала вдруг Франческа. - Пожалуйста, не подходи!
   Эшли остановилась, не понимая, что происходит.
   - Я, конечно, слышала, что Томмазо... то есть Джеремия Кавендиш воспитал какого-то монстра. Мне стало любопытно. Я хотела встретиться с тобой. Я ведь помнила нашу первую встречу и ту маленькую девочку, которая чуть не расплакалась только из-за того, что на нее косо посмотрела Фредерика Ланге. И, знаешь, я не верила, что ты и мерзкий монстр Кавендиша - это один и тот же человек. Но чтобы такое... Такое,.. - Франческа согнулась в приступе тошноты. - Ты и в самом деле омерзительная тварь! Лучше бы мы не встречались! Господи, о, Господи...
   Эшли молчала.
  
   Глава третья.
  
   1.
  
   Кацуджи Кога, пятнадцати лет от роду, сидел за партой и дремал.
   Он спал всего два часа, сакраментальные два часа перед рассветом, когда сон доставляет наибольшее удовольствие; жаль, этого не хватило, чтобы нормально отдохнуть. Этой ночью Кога спускался в токийскую подземку. Он видел огромный полуразрушенный механизм, видел отвратительных существ, что пытались этот механизм восстановить, видел порочных ученых, что управляли этими существами. Их предводителем была Хисуи Кана, коварная и жестокая женщина. Увидев Когу, она закричала в бешенстве: "Опять этот недоумок явился?! Как же он меня достал!"
   Кога разогнал эту шайку и вернулся домой с чувством выполненного долга.
   У любого злодея есть в запасе душераздирающая история его падения. Хисуи-сан не стала исключением: злые католики убили ее младшего брата. Чтобы отомстить мерзавцам, Хисуи-сан отправилась работать в бордель. Христианский Бог же такое не одобряет, верно?
   Католики нанесли ответный удар: поджарили вдобавок еще и старшего брата Хисуи-сан. Вероятно, им не понравилась проституция.
   Теперь Хисуи Кана бродила по городу и искала, как бы еще насолить ненавистным христианам.
   "Делать ей нечего," - думал Кога. В данный момент ему хотелось спать, поэтому особого сочувствия к бывшей проститутке он не испытывал.
   - Кога-кун, ты слушаешь? - спросила Матоко. В голосе ее сквозило недовольство.
   - Нет, не слушаю, - грустно ответил Кога.
   "Ямагата Матоко, пятнадцати лет от роду. Школьница. Любит тортики, чай и играть на гитаре. Обожает арт-хаусные фильмы, где полупьяные мужики занимаются сексом с собаками, а суровые генералы яростно мастурбируют, глядя на флаг Японии. Матоко смотрит их круглыми сутками. Результат налицо - мы разговариваем только об артхаусе".
   - Почему? - спросила Матоко.
   - Всю ночь не спал, - сказал Кога.
   Матоко пораженно воззрилась на него. "Сейчас спросит, почему, - промелькнула мысль. - Может, еще и заподозрит в какой-нибудь гадости".
   - Ну, ладно, - сказала Матоко.
   "Отлично! Интересно, что она там себе навоображала?"
   Возникла пауза.
   - Я не гей, ладно? - сказал вдруг Кога.
   Матоко смотрела на него с легким недоумением.
   - Говорят, Ода Нобунага был плохим полководцем, - выдавила она и покраснела.
   "О, ну разумеется, я ляпнул глупость, и теперь она пытается перевести разговор на другую тему. Но делает это настолько неуклюже, что и сама от себя в ужасе. Подходящая тема, не находишь, Матоко-чан? Очень подходящая!"
   - Еще бы! - сказал Кога, устав от наплыва мыслей.
   К ним подошла Орино Май, одетая как пресловутая проститутка Хисуи-сан. Дурной вкус ли, или еще что-то заставили Май модифицировать школьную форму: она разрезала в нескольких местах топик, вдобавок до неприличия укоротила юбку. Зачем? Извечный вопрос. Кога не мог дать на него однозначного ответа.
   "Орино Май, шестнадцати лет от роду. Школьница. Любит яойную мангу, больших собак и ... что-то еще, наверное. Должны же быть у нее другие увлечения, разве нет?"
   Насчет больших собак Кога не был уверен. Если честно, это увлечение Май-чан он выдумал, чтобы не оставлять яойную мангу в одиночестве.
   Матоко в это время пересказывала Май сюжет очередного фильма.
   - Кошмар какой! - сказала Май-чан.
   - Нет, это еще не самое интересное! - Матоко схватила ее за руку и заставила чуть наклониться. - А потом большой начальник заставил его танцевать. И он танцевал голым! И пел: "Apple, apple!" Голым, ты представляешь себе? - Матоко снова залилась краской.
   - Как ты можешь смотреть такую гадость? - спросила Май.
   "О, еще один человек со мной согласен," - подумал Кога.
   - Это не гадость, - объясняла ей Матоко. - Фильм посвящён высоким человеческим качествам: мужеству, чести, бескорыстию и мужской дружбе. Как он может быть гадостью? Кога-кун, вот как ты считаешь?
   "А, ты имеешь в виду фильм, где один мужик отсасывает у другого? Мужская дружба, несомненно, в наличии".
   Но Матоко выглядела такой несчастной, что у Коги просто не хватило духу сказать такое. Поэтому он ограничился нейтральным кивком.
   - Кошмар какой, - повторила Май-чан.
   - Вы это о чем? - осведомился у нее Кейтаро Ичиру, привлеченный спором.
   "Кейтаро Ичиру, пятнадцати лет от роду. Школьник. Владеет гаремом. Хороший человек, наверное".
   Выслушав суть проблемы, Кейтаро-кун приосанился:
   - Что вы вообще понимаете в кино? Между прочим, я когда-то учавствовал в съемках. В массовке. Так что я знаю, о чем говорю. Кино - это вообще неполноценный жанр. Самый лучший, наиболее полно отражающий эту жалкую жизнь жанр - визуальные новеллы, в особенности дейтсимы. Понимаете меня? Можно делать выбор: либо младшую сестренку, либо мать, либо одноклассницу-тихоню, либо сейтокайчо, либо библиотекаршу, либо вампиршу, либо учительницу-инопланетянку, либо... Выбор велик! Как и в реальной жизни. Что смотришь на меня, Ацумори?
   Ацумори Аяо окинул Кейтаро недоуменным взглядом.
   - Понятия не имею, о чем ты, - ответил он.
   "Ацумори Аяо, пятнадцати лет от роду. Школьник. Любит... Понятия не имею, что он там любит. Потерял память. Хмм..."
   Кога задумался над тем, теряется ли вместе с памятью старая личность. По всему выходило, что теряется. Так что же, память и накопленный опыт - это и есть то, что определяет человека? То, что люди зовут душой?
   - Ты смотрел на меня как-то странно! - заявил Кейтаро.
   - Наверное, - ответил Аяо.
   На этом спор и закончился. Сжимая кулаки, Кейтаро отправился через весь класс к собственной парте. По пути он пнул портфель, принадлежавший Накано Хикари. Из портфеля блестящей волной хлынули учебники в ярких обложках. Хикари молча встала из-за парты и принялась собирать их.
   "Накано Хикари, четырнадцати лет от роду. Школьница, - отметил про себя Кога. - А вот интересно: что именно она любит?"
   Ему давно хотелось наладить контакт с Хикари. Может, сегодня получится? Лишь бы избавить ее от назойливой Накахары Аюми.
   В дальнем углу собрались отдельной компанией девушки, в числе которых были и Аюми с Минамори Тецуной. Фунакоши Рин, усиленно жестикулируя, рассказывала о своих ночных видениях: каждую ночь ей снился томный полураздетый парень и звал к себе, в темноту.
   "Фунакоши Рин, пятнадцати лет от роду. Школьница. Любит: карате. Очень миниатюрная. Просто няшечка. Чтобы взять что-то с верхней полки шкафа, встает на стол".
   - Он был похож на ангела, - вздохнула Рин.
   Накахара гадко усмехнулась.
   - Похож на ангела? Да у тебя же просто течка! - сказала она.
   "Какая пошлость, - поразился Кога. - Кхм, Накахара Аюми, пятнадцати лет от роду. Школьница. Любит: ну, вот такие шутки и любит. Люди старой закалки говорят, что современная молодежь невыносима, невыдержанна, просто ужасна. Так вот, Аюми - живой пример".
   - Что ты имеешь в виду? - спросила Рин.
   - Да течка. Течка же, - Аюми вздохнула, словно ее огорчала непонятливость Фунакоши-чан. - Просто тебе нужен парень.
   - А вот и не нужен! - Рин нахмурилась. - Не нужен. Зачем мне эта пакость? Парни грязные и вонючие. Такие гадкие!
   Андрофобия, подумал Кога. Здесь требуется помощь профессионала, вроде Кейтаро-куна; но ему и даром не нужна Фунакоши. Так что няшечке Рин прямая дорога в юри-девочки, с таким-то отношением к противоположному полу.
   "Но она только что говорила о неком ангеле, - напомнил себе Кога. - Возможно, это прогресс".
   - Фунакоши-чан, - вкрадчиво произнесла Тецуна, чуть оттеснив Аюми в сторону. - Может, ты просто не нравишься парням?
   - И у нее течка, - добавила от себя Накахара.
   Хватит уже повторять это дурацкое слово, взмолился про себя Кога. Неужели нет для него нормальных синонимов? Например, "репродуктивный эстральный цикл" звучит гораздо лучше.
   - Да нет, все неправда! - повысила голос Рин.
   - А вот и правда! - захихикала Аюми.
   Поднявшись, Рин с размаху всадила кулак ей в лицо.
   - Неправда! Неправда!
   Аюми грудой свалилась на пол.
  
   2.
  
   - Я отведу ее в медпункт! - закричал Кога, протискиваясь к Накахаре Аюми. В классе стоял дикий шум; все вскочили на ноги. Где-то в сторонке староста Михара Касуми отчитывала хнычущую Рин.
   Да, удар получился отличным: вокруг глаза Аюми расползалось красноватое пятно, которое, когда кровь загустеет, станет сизым. Накахара скрипела зубами, стараясь не показать, что ей больно. Кога помог ей привстать - помощь она приняла бессознательно, словно ей было все равно - и провел сквозь толпу. Рука Аюми лежала на плече у Коги; спины его касались теплые мягкие груди.
   Они вышли в коридор. Медпункт был двумя этажами ниже. Кога повел Аюми к лестнице, стараясь сделать свой шаг как можно плавнее - вдруг у нее сотрясение? У Рин хорошо поставлен удар.
   - Вот сучка, - пробормотала Аюми.
   - Ты сама виновата, - не удержался Кога.
   - Нет, - ответила Аюми бессвязно. - Нет, я не виновата, это все она. Сучка. Пожалеет еще, тварь, что на меня полезла.
   "Вот значит, как. А насчет "репродуктивного эстрального цикла" и глупейших насмешек над ее мечтой? Неужели ты считаешь тот удар незаслуженным?"
   Кога остановился и помог Аюми поудобнее устроиться, затем двинулся дальше. Перемена еще не закончилась, поэтому в коридоре было много школьников. Кое-кто провожал Аюми задумчивым взглядом.
   - Знаешь, Фунакоши правильно поступила, - сказал Кога.
   - Чего пристал? Это вообще не твое дело, - огрызнулась Аюми.
   - А как насчет Накано? - не унимался Кога.
   Они начали спускаться по лестнице: шаг - ступенька, шаг - ступенька. При этом Аюми грудью терлась о спину Коги. Впрочем, едва ли она замечала это; судя по всему, у нее и вправду было сотрясение мозга.
   - Накано? Хикари, что ли? - злобно бормотала Аюми, чуть ли не теряя сознание. - Ненавижу таких, как она. На них нельзя положиться. Вся жизнь у них убогая и уродливая, потому что они никогда не смогут довести до конца то, что начали. Вот так. А в трудный момент обязательно сломаются и потащат за собой других. Такие люди не должны жить. Меня от них тошнит! А Накано - слизняк. Слизняк. Фу!
   От подобных рассуждений Кога пришел в ужас.
   - Право на жизнь есть у каждого, - возразил он. - Все люди слабы: никогда не ставят перед собой по-настоящему великих задач, целей, а если и ставят, то выполнить-то не могут. На самом деле человек силён только лишь когда опирается на поддержку общества или на другого сильного человека. Лишить его или её этой поддержки - и перед нами такой же человек, как и все - слабый, ничтожный. По сути, паразит.
   - Это ты обо мне, что ли? - прошипела Аюми. - Это я, по-твоему, паразит, да? Пошел ты!
   Оттолкнув Когу в сторону, она попыталась добраться до медпункта сама. И тут же потеряла равновесие. Не успей Кога ее вовремя подхватить, Аюми бы вновь упала на пол.
   - Отпусти меня, ты!
   - Ну уж нет, - сказал он, взвалив Накахару себе на спину. - Лекцию я дочитаю тебе до конца. Ты, кстати, знала, что я завзятый моралист?
   Жаль, до медпункта они добрались слишком быстро, и Кога попросту не успел ознакомить Аюми со всеми своими выкладками.
   "Зря я вообще завел этот разговор, - думал он позже. - После такого Накахара точно озвереет. Злобу свою она обязательно сорвет на Хикари. И, возможно, чтобы утихомирить Накахару, мне придется приложить ее лицом о стену. Смогу ли я? И стоит ли мне бить ее? Ох, до же чего сложная ситуация".
   Страдая от неразрешимой моральной дилеммы, Кога отправился обратно в класс.
  
   3.
  
   Кацуджи Кога смотрел на сидевшего у окна Аяо - длинного, нескладного, с гладкими прилизанными волосами - и думал почему-то о воронье и леденцах. Такие вот ассоциации.
   - И так это немыслимо! - закончила свою речь госпожа директриса; сидевшая перед ней Фунакоши Рин всхлипнула.
   Кога перевел наконец дух. Госпожа директриса, Накахара Рейко, совершенно не умела поддерживать внимание аудитории; говорила она с трудом, запинаясь, заикаясь, будто боялась, что кто-то в любой момент может перебить ее, сорвать выступление. Голос у нее был дрожащий, тонкий, почти что девчачий, и внешность - соответствующая. Когда Кога в первый раз увидел Накахару Рейко, то ненароком решил, что она и есть настоящая маленькая девочка. Позже ему объяснили, что такова природа ее болезни, иссушающей плоть и кости; объяснили, что это несчастье, и что не стоит над этим смеяться - хотя Кога даже и не думал о таком. Лишь одна мысль терзала его: "Как она вообще сумела выйти замуж и даже родить вполне здоровую дочь?" У Накахары Аюми не было решительно ничего общего с ее матерью.
   - Согласен с Накахарой-сан, - произнес Танимура Реджиро, учитель физической культуры, высокий, практически двухметровый мужчина. - Ужасно то, что ученики нашей школы, забыв о всяких приличиях, выясняют отношения прямо в этих священных стенах. Не проще ли выйти на улицу и там спокойно, без особых криков бить морды в кровь? А так - вы портите нашей школе репутацию. Понимаете?
   - Танимура-сан! - воскликнула директриса. - Ваш юмор здесь неуместен!
   Учитель физкультуры благодушно рассмеялся и похлопал ее по голове, благо рост позволял ему это сделать.
   - Накахара-сан, это всего лишь дети. Расслабьтесь, все в порядке будет с вашей Аюми, полежит немного дома, попьет теплый чай, посидит перед телевизором, и не сегодня-завтра придет в норму. А наказывать Фунакоши за школьную драку - глупости, лучше сделайте ей внушение и отпустите. В конце концов, вы же педагог. Не будьте столь предзятой.
   - Ну, если вы так считаете, - Накахара-сан невольно понизила голос. Вид у нее был слегка смущенный. - Хорошо. Фунакоши, официального предупреждения не будет, так и быть.
   Рин недоверчиво уставилась на нее.
   - Но, - директриса обернулась и бросила взгляд на Танимуру Реджиро, - но больше так не делай, хорошо?
   Разумеется, Рин тут же пообещала, что это больше не повторится. Она мгновенно оживилась; заступничество Танимуры, похоже, спасло ее, и теперь Рин готова была расцеловать хмурого учителя с ног до головы.
   Тем временем Кога окликнул Аяо, который сидел за партой, скрестив на груди руки, и безучастно смотрел в окно, словно его никак не касалось происходящее.
   - Да? - отозвался Ацумори.
   - Можешь мне кое в чем помочь? - заговорщицки шепнул Кога.
   Май, или Матоко, или какая-нибудь Рин - они бы мгновенно заинтересовались и начали бы вытягивать из Коги подробности; но Аяо таким не был. Он посмотрел на Когу с такой укоризной, с таким мучительным выражением на лице, как будто страдал от многодневного запора - брови сведены к переносице, веки страдальчески приспущены, нос сморщен, уголки рта дрожат. Такого не попросишь о помощи - нет, его нужно ласкать, утешать, любить, говорить ему добрые слова, лишь тогда он оттает в своем сердце, обретет внутренние силы и наконец-то сможет победить в себе отчаяние.
   - Не кривись так. От тебя почти ничего не потребуется, - пообещал Кога.
   - Хорошо, - кротко произнес Аяо. - Давай.
   Коге пришла в голову отличная мысль. Это произошло где-то между вторым и третьим этажами школы Шико. Кога поднимался по лестнице и думал о Аюми и Хикари, о том, как же можно примирить их, остановить тот поток агрессии, что тек от первой ко второй. И тут он подумал: "Я совсем забыл о Минамори!" В самом деле, Минамори Тецуна была в этой задаче неучтенным фактором; может, она и есть корень уравнения?
   А что? Аяо обладает определенным влиянием на Тецуну. Пусть он поговорит с ней и объяснит, что обижать Хикари - дело не очень достойное. Минамори обязательно прислушается к его словам; в свою очередь, она может оказать благотворное воздействие на Накахару Аюми. Вот, решение задачи выглядит почти безупречным.
   Почти. Если Ацумори Аяо не согласится...
   - Без проблем, - Аяо пожал плечами. - Я поговорю с ней.
   У Коги отлегло от сердца.
   - Вот и отлично! - сказал он, чувствуя к другу глубокую благодарность.
   Аяо не удержался и подколол его:
   - Что, тебе так нравится Накано?
   - Тише! - всполошился Кога. - Вдруг кто-то услышит?
   Нет, Накано Хикари была симпатичной девушкой; конечно, не "Мисс Япония" - однако и не дурнушка. Но Кога решил помочь Хикари вовсе не из-за каких-либо чувств - нет, совсем не поэтому.
   И даже не потому, что это как-то коррелировало с его моральными установками.
   Просто он мог помочь Хикари, он имел для этого достаточные возможности. Так почему бы и не оказать поддержку тому, кто в ней нуждается?
   "Хобби, - утешал себя Кога. - Это мое хобби, не более".
  
   4.
  
   Ацумори Аяо последовал совету сестры и проводил Май-чан до самых ворот храма. Он заявил: "Я не отпущу тебя домой одну. Мало ли что?"
   Вдруг судьба столкнет ее с маньяком, который расчленяет своих жертв?
   "И что тогда? - подумал Аяо. - Май расчленит маньяка?"
   Было в этом что-то смехотворное: защищать одного монстра от другого. Май, впрочем, была приятно удивлена проявленной им заботой. Она мило покраснела и всю дорогу упорно смотрела себе под ноги.
   Мейде бы такое не понравилось, однако как раз ее с ними рядом не было. Танимура-сенсей попросил Мейду остаться после занятий. В данный момент она пыхтела в физкультурном зале, изо всех сил стараясь подтянуться на турнике. Аяо хотел бы остаться и посмотреть на это зрелище, однако Танимура-сан прогнал его, сказав, что не стоит смеяться над бедной девочкой. Аяо приуныл. "Я потом вернусь за тобой," - сказал он Мейде, после чего ушел вместе с Май-чан.
   Они шли рядом, бок о бок, и шелест их шагов был заглушен ревом проносившихся мимо автомобилей.
   - Аяо-кун, - произнесла вдруг Май. - Расскажи еще раз о смерти премьер-министра. Пожалуйста.
   Он нахмурился.
   - Тебе не надоело?
   - Нет, - призналась Май. - Ну, расскажи!
   В голосе - жадное нетерпение, на лице - гримаса; словно это не милая и добрая девушка, а бешеный пес, жаждущий крови. Пристрелить бы ее, подумал Аяо.
   - Я вошел к нему в кабинет в самый неподходящий момент. Премьер-министр был занят важным делом - удовлетворял себя. Сидел на стуле со спущенными штанами. Я вошел и огляделся; а он заорал: "Ты? Это ты?! Это невозможно!"
   Май радостно захихикала, как будто это было отличной шуткой.
   - Тут я снял с головы пакет, и он сразу успокоился. "Извини, я принял тебя за другого человека", - сказал премьер-министр.
   - И ты перерезал ему горло? - спросила Май с плохо скрываемой алчностью в голосе.
   - Да, - сказал Аяо. - Это было нетрудно.
   Он вспомнил: темные, запутанные тоннели подземки - и психотронный механизм, расположенный под городом.
   Премьер-министр Ямамото Фумио и его ученые из НИИ нейропсихологии создали превосходное оружие - послушное, удобное и непреодолимо сильное. В конечном итоге, это оружие было обращено против них самих. У Бога, определенно, есть чувство юмора.
   Аяо невольно провел рукой по груди. Там, под футболкой, багровел крестообразный шрам - свидетельство его принадлежности к христианам.
   "Вот бы еще понять, почему это я вообще перешел в эту веру," - думал Аяо, пока они шли по залитым осенним солнцем улицам. Май о чем-то беззаботно болтала. Аяо благополучно пропускал ее слова мимо ушей.
   Они выросли вместе, в одном квартале, и детство их прошло под знаком нерушимой дружбы - дружбы между мальчиком и девочкой, которая неизменно заканчивается, едва они вступают в период полового созревания. Интересно, каким же образом они сумели стать исключением из этого правила? Дружба перешла в иную категорию? Нет, вряд ли.
   "Могу ли я вообще доверять Май-чан? - Аяо задумался. - А если не могу? Что мне делать тогда?"
   Так прошел их путь. Наконец впереди показался храм, и Май-чан повернулась к Аяо, чтобы попрощаться с ним. Но он прижал палец к ее губам, а затем произнес в легкой задумчивости:
   - Май-чан, надеюсь, ты ничего не запланировала на вечер?
   Странно, но вопрос это, совершенно невинный, ужасно смутил и обрадовал Май-чан.
   "В чем же дело?" - думал Аяо, недоумевая.
  
   5.
  
   Аяо ожидал, что семейство Накахара будет жить в роскошном особняке с двускатной крышей, выстроенном в стиле эпохи Хэйан; Аяо был согласен и на постройку эпохи Мейдзи - но уж точно не был готов увидеть банальнейшую многоэтажку послевоенного типа.
   На часах была полночь, и вдоль улицы уже зажглись фонари. Искрящий белый свет таял, впитываясь в асфальт, в бетон, в черную почву; ночь гасила живое мерцание, обволакивала город, подобно огромной пелене. Здесь, у поверхности земли, тишина была гулкой, давящей; когда в темноте вдруг пролаяла собака, Май вздрогнула и прижалась к Аяо - испугалась, судя по всему.
   - Пойдем? - спросил у нее Аяо.
   Переборов себя, Май кивнула.
   - Пойдем.
   Домофон работал исправно. Здесь Аяо осознал, что не зря позвал с собой Май-чан: без ее помощи он был вряд ли обошелся. Май прижала ладонь к двери. Яркая вспышка - и замок оплыл пластиком и каплями жидкого железа. Аяо вдохнул ртом воздух; на языке остался острый металлический привкус.
   - Вот, - сказала Май, закончив.
   Аяо пинком распахнул дверь и вошел внутрь. Пожалуй, он погорячился насчет обычной послевоенной многоэтажки - тут, по крайней мере, было чисто и аккуратно, и не бегали по стенам тараканы. Вот что значит другой квартал; видно, здесь живут люди чище и благороднее, чем те, что приходятся Ацумори Аяо соседями.
   Впечатление портила лишь надпись - "Иисус был желтым" - на стене.
   "Поразительно, - подумал Аяо, - ведь я придерживаюсь того же мнения".
   - Ой, Аяо-кун, а что мы будем делать? - придвинулась к нему Май. Ее горячее дыхание обожгло ему шею.
   Аяо не ответил. Он начал медленно подниматься по лестнице, минуя ступень за ступенью - вперед, к квартире под номером "1219", где обитало добропорядочное японское семейство Накахара. Май скакала следом за Аяо, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Она искренне наслаждалась ситуацией и, казалось, предвкушала нечто необычное. "Не могу же я ее разочаровать? - задал себе риторический вопрос Аяо. - Конечно, не могу".
   Пусть это станет своеобразной проверкой для Май-чан - и одновременно, его подарком ей, этой странной девочке, в компании которой прошло его детство.
   "Я наконец-то смогла почувствовать себя по-настоящему живой!" - сказала ему Май-чан там, в подземке. Неужели страсть к разрушению была заложена в ней с самого начала? Аяо вспомнил, на что он обрек Такамуру Мию - а еще он вспомнил, что поступок его, гнусный по сути своей, встретил горячее одобрение со стороны Май-чан.
   "Аяо-кун, ты такой классный," - прошептала в тот миг она, и у него мороз пробежал по коже от этих слов. Определенно, его подруга детства довольна опасна. Это не Кацуджи Кога, забавный идиот, совершенно беспомощный и оттого еще более умилительный - нет, Май-чан совсем другая. Стоит ли держать ее рядом с собой?
   "А вот это мы сейчас и узнаем," - сказал себе Аяо, останавливаясь перед дверью с номером "1219".
   - Преступлений нет, Май-чан, - произнес он, натягивая перчатки. - Есть только поступки.
   Аяо нежно провел рукой по поверхности двери.
   - Надень перчатки, есть вероятность, что дело будет грязным. Надеюсь, ты не станешь оставлять в квартире свои волосы - это довольно опрометчиво.
   Поддавшись моменту, Май посерьезнела и без лишних слов выполнила приказ Аяо.
   "Ну что, Накахара Рейко-сан, - Аяо осторожно постучал в дверь и стал ждать, когда ему откроют. - Я обещал, что разложу вас прямо в вашем же кабинете, на вашем же столе. Увы, жизнь сложилась по-иному. Придется разложить вас на кровати. Как думаете, обмен равноценный?"
  
   6.
  
   Увидев на пороге Ацумори Аяо и Орино Май, госпожа директриса, она же Накахара Рейко, поначалу только удивилась.
   - Что хотели? - спросила она, кутаясь в махровый халат.
   Сейчас Накахара-сан и в самом деле походила на взрослую женщину. Волосы были распущены, а халат скрадывал очертания фигуры, убирая излишнюю угловатость; в темноте лицо ее, обычно по-детски пухлое и невинное, приобрело совсем иные черты: скулы и подбородок обозначились намного четче, под глазами залегли тени, губы отяжелели и налились блеском. Аяо пришел в легкое замешательство; хорошо, что Май не растерялась - они почтительно склонила голову и произнесла:
   - Мы бы хотели обсудить с вами поведение Танимуры-сенсея!
   - Он что-то наделал? - испугалась Накахара-сан. - Ой, вы проходите, проходите. Зря я вас на пороге держу.
   "Ну что за доверчивость, - думал Аяо, следуя за Накахарой-сан в глубь ее квартиры. - И, о господи, откуда такое трепетное отношение к Танимуре-сенсею? Обыкновенный учитель физкультуры, не хуже и лучше остальных. Поистине, любить его не за что. Разве что..."
   Аяо представил себе, как Танимура медленно натягивает на свой член стонущую госпожу директрису, и поморщился.
   Вслед за Накахарой-сан они вошли в большую кубическую комнату, освещенную одной-единственной лампочкой. Стены были обклеены пожелтевшими обоями; у потолка они отслоились, обнажив серый бетон. Мебель: два шкафа, придвинутых друг к другу, сверху лежат корзины с нестиранной еще одеждой; у противоположной стены - диван, покрытый геометрическими узорами; чуть левее - вполне современный, пожалуй, что и дорогой компьютерный стол, на котором возлежал одинокий ноутбук. В дальнем углу свалены в одну кучу футоны. Можно выйти на балкон, но для этого придется преодолеть пару метров дурнопахнущего ковра, украшенного темными пятнами - так что лучше оставаться у порога и смотреть на все происходящее в комнате издалека.
   "Плохо же работает механизм социальной поддержки в нашей родной Японии, - сорвал покровы Аяо. - Или же Накахара-сан копит деньги на счастливую старость?"
   - Не стесняйтесь, садитесь, - добродушно произнесла госпожа директриса.
   - Хааай, - сказала Май и осторожно опустилась на диван. Аяо присоединился к ней. Он поднес к глазам ладонь - перчатка сидит хорошо, костяшки обтянуты черной кожей - а после сжал пальцы в кулак.
   - А где Аюми-чан? - спросил Аяо как бы невзначай.
   Накахара-сан вздрогнула и чуть не уронила на себя поднос, уставленный чашками с зеленым чаем.
   - Аюми? Она в больнице, - наконец ответила она. - Сотрясение мозга.
   Голос у нее был нарочито равнодушный, словно она старалась не показывать своих чувств перед учениками. Действительно, зачем? Стоит придерживаться той грани, что отделяет ученика от учителя. Дистанция в подобных отношениях крайне важна.
   - Ужас! Я так ей сочувствую! - искренне произнесла Май.
   Аяо же приуныл. Если честно, то главной целью его была встреча с Накахарой Аюми. Сказанное Когой взволновало его. Аяо решил поддержать начинание друга. Он сказал себе: глупо надеяться на помощь Тецуны, когда можно добиться того же результата собственными силами - и отправился в квартиру к Накахаре-сан.
   - Я этого так не оставлю, - продолжала тем временем она. - На девочку напали в школе. Напала ее же собственная одноклассница, можно сказать, подруга! Люди становятся все злее. Такое впечатление, что нормальные человеческие отношения остались в Шове.
   - Это чума, - сказал Аяо.
   Накахара-сан повернулась к нему.
   - Чума?
   - Да, - произнес он, вставая. - Сиреневая чума. Болезнь, которой подвержены человеческие душ. В них внедряется вирус, и они начинают гнить, пока не протухнут окончательно. Носитель болезни при этом превращается в чудовище; фактически, он выпадает из системы человеческих взаимоотношений, и больше не отягощен моралью, необходимостью соблюдать нормы закона. Он способен преодолеть даже собственные инстинкты - а это гораздо сложнее, чем справиться с голосом совести. Отличить инфицированных от нормальных людей можно лишь по цвету их радужки. У больных она фиолетовая или сиреневая, отсюда и название - сиреневая чума. Помните, какого цвета глаза у Танимуры-сенсея?
   - Н-нет, - сказала Накахара-сан, завороженная рассказом Аяо.
   О болезни этой он прочитал в какой-то желтой газетенке, одной из многих, что выписывала нэ-сан.
   - Они фиолетовые! - закричал Аяо, хватаясь за голову. - Они фиолетовые, они, мать его, фиолетовые!
   Испуганная его вспышкой, Накахара-сан сделала шаг назад, к двери. Покатые плечи госпожи директрисы подрагивали.
   - А еще, - сказал Аяо с нежностью, - Танимура-сенсей растлевает учениц. После уроков он приводит провинившихся школьниц к себе в кабинет, и для них начинаются "дополнительные занятия". Такие необязательные, но такие веселые! Май-чан, ты помнишь?
   - А, ну конечно же, - спохватилась Май. - Он... он насиловал меня! И так, и так, и даже в попу.
   На слове "попа" она запнулась.
   - Ужасный человек, но мы же не можем осуждать его, - прошептал Аяо в лицо Накахаре-сан. - Ведь он болен. Его просто нужно вылечить, и будет в порядке. Как вы думаете?
   - Глупости говоришь, - Накахара-сан прочистила горло и попыталась взять себя в руки. - Глупости, глупости! Еще и на Танимуру-сенсея наговариваешь. Сядь и выпей чаю. Тебе полегчает.
   - Дура! - прогремел Аяо, замахиваясь на нее кулаком.
   Накахара-сан вскрикнула и закрылась руками.
   Аяо не стал ее бить. Он стоял и смотрел, как сжалась в страхе госпожа директриса, как зажмурила она глаза; он слушал, как бьется ее испуганное сердечко, и наслаждался этим звуком.
   - Я вас уважала, Накахара-сан, - вздохнула рядом Май-чан. - А вы так меня разочаровали.
   Накахара Рейко вскинула голову - наверное, чтобы возразить, чтобы отчитать потерявших всякий стыд учеников, чтобы выгнать их из своей квартиры, наконец - но Аяо не дал ей этого сделать: один короткий удар сбоку, раскрытой ладонью в челюсть, и госпожа директриса с жалким всхлипом повалилась на пол.
   - Ох, - вырвалось у Май-чан.
   Аяо помог Накахаре-сан подняться, затем повернул ее к себе лицом и снова ударил, несильно, чтобы не травмировать. Госпожа директриса выглядела жалко. Губы у нее лопнули, кровь растеклась по подбородку. Еле сдерживая слезы, Накахара Рейко взмолилась:
   - Пожалуйста, перестаньте! Вы что?
   От следующего удара халат на ее груди распахнулся.
   - Ты посмотри, Май-чан, она носит бюстгальтер! - Аяо невольно расхохотался. - А вам не рано еще, Рейко-чан?
   - Да прекратите же! - не выдержав, зашлась она в крике.
   Ударом в колено Аяо сбил ее с ног.
   - Аяо-кун, а можно мне? - спросила Май-чан. В голосе ее звенел восторг.
   - Ах да, разумеется, - спохватился Аяо.
   Май не стала пользоваться своей способностью; нет, она работала руками и ногами, как и любой человек - пинала, била, толкала; схватил стул, Май разбила его о спину госпожи директрисы.
   - Зачем? - простонала Накахара-сан, пытаясь отползти прочь. - Зачем?
   Аяо осклабился.
   - Однажды я задал одному человеку такой же вопрос: "Зачем?" Он ответил мне: "Да потому что это весело!" У всех нас есть сила в руках для того, чтобы убивать, но большинство боится ее использовать. А вот я не боюсь. Так почему бы мне и повеселиться от души, раз уж выпал подобный шанс?
   Май-чан смотрела на Аяо, буквально раскрыв рот от восхищения.
   Жаль, что Накахара-сан не оценила его речь - она рыдала на полу, даже не делая попытки встать на ноги.
   - Аяо-кун, а мне можно повеселиться? Можно ведь? - протараторила Май-чан.
   - Да, - сказал он.
   Май просияла. Подойдя к Накахаре-сан, она с силой вкрутила ей в тело ножку от стула. Госпожа директриса завизжала.
   "Мерзейшая сцена, если подумать. Но зато какая экспрессия! И опять же, Май-чан старается, всю себя вкладывает в это дело. Наверное, стоит ее за это наградить".
   - Хватит! Хватит! - кричала Накахара-сан. - Я все что угодно сделаю, только перестаньте, пожалуйста!
   - Нет, не перестану, - сообщила ей Май-чан. - Аяо-кун, мне ведь продолжать?
   Он задумался, потом махнул рукой:
   - Хватит, отойди от нее.
   Май беспрекословно повиновалась.
   Накахара-сан лежала на спине; ноги подтянуты к груди, руки обнимают тело, пытаясь защитить его; лицо перемазано кровью, глаза все никак не могут моргнуть - она смотрит на приближающегося Аяо, не отрывая взгляда.
   - Больно, наверное? - сочувственно спросил он. - Хотите, чтобы стало немного легче?
   Накахара-сан торопливо кивнула.
   - Раздвиньте ноги.
   - З-зачем? - прошептала она, и кровь стекла у нее из уголка рта.
   - Трахать вас буду, - Аяо сосредоточенно почесал свой нос. - Ну давайте, давайте, быстрее.
   Накахара-сан зажмурилась.
   "Откажется?" - гадал Аяо.
   - Ладно, только быстро, - сказала она, не открывая глаз.
   Аяо был разочарован. Должна же быть у человека хоть какая-то гордость, разве нет?
   "Интересно, а как бы я повел себя на ее месте?" - вдруг пришла ему в голову мысль. Любопытно. Аяо не знал ответа на этот вопрос; но хотел бы узнать. Как же можно что-то подобное организовать, спрашивается?
   - Пожалуйста, скорее! - заскулила Накахара-сан. - Чем скорее, тем лучше! Я больше не могу ждать!
   - Похотливая старая дрянь, - Аяо сморщил нос. - Не терпится, да? А вот и нет! Я уж лучше со своими ровесницами - да вот хотя с Май-чан. А вы для меня слишком стары.
   Ирония состояла в том, что Аяо предпочел бы скорее Накахару-сан, чем Май - но этого он не стал говорить.
   - Аяо-кун...
   - Май-чан, займись ей, - он кивнул на раздавленную совершенно директрису. - Похоже, ты не зря отломала ножку от стула.
   - Хай! - воскликнула она.
   Тут Аяо обратил внимание, что у Май на джинсах расползается мокрое пятно - как раз между ног.
   "Она что, возбудилась?" - с каким-то отвращением подумал он.
   Май быстро раздела Накахару-сан, обнажив ее недоразвитую фигурку. Испачканный кровью халат Май-чан скомкала и кинула на шкаф, в корзину для грязного белья, затем втащила безвольное тело Накахары на диван.
   - Аяо-кун, - Май повернулась к нему, - ты...
   - Я отвернусь, если ты стесняешься, - сказал он.
   - Можешь смотреть, - замявшись, произнесла наконец она. - Тебе можно.
   Май огладила ножку от стула.
   - Кстати, Аяо-кун, а у Танимуры-сенсея и вправду фиолетовые глаза? - спросила она.
   - Да я не помню.
   Май рассмеялась. Затем наклонилась и схватила Накахару за волосы на лобке. Та взвизгнула, но как-то вяло. Ей, видимо, было уже все равно.
   - Тебе не жалко ее, Май-чан? - спросил Аяо.
   - А должно быть?
   Май отвела руку с ножкой чуть назад, а потом резко вставила ее во влагалище госпожи директрисы. Никакого сопротивления - в конце концов, Накахара Рейко была взрослой женщиной. Она лишь охнула, когда Май ввела ножку до упора - и все.
   - Аяо-кун, ты такой классный, - пробормотала Май. - Я бы до такого не додумалась.
   "Ага, у тебя воображения не хватает," - подумал недовольно Аяо.
   Пожалуй, Май все же прошла испытание. Она была послушна; пожалуй, что и свободна от предрассудка, называемого совестью - но то, что она совершенно не ценила человеческую жизнь и человеческое достоинство, приближало ее к самому Аяо, а иметь рядом второго такого же морального урода ему совсем не хотелось. Так что вопрос о Май-чан пока оставался открытым.
   Накахара Рейко жалобно стонала. По бедрам ее стекала розовая кровь: Май слишком неаккуратно орудовала во влагалище госпожи директрисы, слишком сильно и глубоко засаживала в нее ножку от стула. Похоже, не рожать больше Накахаре-сан детей. Ну и пусть, все равно у нее есть Аюми. Как человек, Накахара Рейко материал уже отработанный. Родила дочку, дала продолжение роду, биологическая функция ее выполнена - и дорога теперь ей только на небеса.
   - Как дела, Май-чан? - осведомился Аяо.
   - Она что-то никак не может, это,.. - Май понизила голос. - Ну, кончить.
   Май и сама уже завелась. Сквозь тонкую блузку просвечивали напряженные соски; мокрое пятно между ног стало еще больше. В самой позе ее было сладострастие: голова чуть откинута, пах выставлен вперед, грудь напряжена.
   "Ладно, и в самом деле пора заканчивать," - подумал Аяо.
   - Накахара-сан, как ощущения? - спросил он.
   Госпожа директриса открыла глаза.
   - Скажите, что вы закончили, - попросила она с жалким, надломленным видом. Кровь запеклась у нее на лобке, на животе, на бедрах - будто после дефлорации.
   - Да. Пожалуй, да, - сказал Аяо. - Май-чан, отойди.
   Подняв беспомощную Накахару Рейко, Аяо прижал ее к себе. Господи, какая же она маленькая и хрупкая. Никакая она не взрослая женщина - она девочка, и сейчас они вдвоем, Аяо и Май-чан, над ней надругались, растоптали ее честь и достоинство, сломали ее. Сможет ли она вернуть себе спокойствие? Сможет ли оправиться после такого? Аяо испытывал боль, стыд и горечь - все чувства эти для него слились воедино, в неразрушимый сплав, что лег на душу его тяжелой плитой.
   - Простите меня, Накахара-сан, - шепнул ей на ухо Аяо, стараясь успокоить. - Мы заигрались.
   Он вышел на балкон. Десятый этаж: люди, что ходят по улице, выглядят как насекомые, машины же кажутся крохотными камушками. Волосы Накахары-сан растрепались на ветру, и Аяо постарался их пригладить.
   - Вы закончили? - еле слышно спросила Рейко-сан.
   - Да, - сказал Аяо и бросил ее в пустоту.
   Без единого звука скользнула она вниз, к земле, что жадно раскрылась перед ней, ко всем этим домам, людям и машинам, к холодному серому бетону, к белому пластику, к черному асфальту.
   "Что мы наделали. Взяли и убили человека. - подумал Аяо и зевнул. - Кстати, а ведь там чай остывает. Пойду-как попью чуток. Ну, в честь бедной мертвой Накахары-сан".
  
   7.
  
   Сон крайне важен для организма. Измученные за день клетки восстанавливаются во время сна, возвращают себе прежний уровень жидкости, накапливают необходимые химические вещества. Если же ваш сон был нарушен, или же вы попросту не выспались, то и не стоит надеяться на продуктивный день - нет, каждую свободную минуту мысли ваши будут возвращаться к назойливому: "Может, вздремнуть?" Плоть будет стенать, в костях поселится ломота, мысли окрасятся в серые и черные тона - разве стоит бессонная ночь того?
   "Ага, стоит," - подумал Кацуджи Кога и перевернулся на другой бок.
   Близилась полночь, а значит - его время на подходе, тот час, когда Кога сядет на белого коня и отправится спасать прекрасных принцесс. Тяжелая и трудная работа, и главное, совершенно бесполезная.
   Удовлетворенная совесть - самая дурная плата за нарушенный режим, поистине так.
   Кога давным-давно разметил свой распорядок дня: утром - встать и почистить зубы, позавтракать и бежать в школу; день посвящен учебе; после идти домой и спать до полуночи. А когда наступит ночь, и луна окажется в зените, Кога, мрачный и невыспавшийся, вылезет из-под одеяла и, еле шевеля ногами, поплетется к раковине, где будет долго и тщательно мыть свое лицо. А затем спустится в Токио.
   - Зачем? - стенал Кога. - Зачем, зачем?
   - Хватит уже, - сказала ему мать. - Ты оделся?
   Она сидела у телевизора и смотрела ночной канал, где крутили исключительно порнофильмы и замечательные ток-шоу, где калечили живых людей - за плату, разумеется. Мать терпеть не могла подобных зрелищ, однако каждую ночь садилась на кровать и смотрела ненавистный ей канал - только для того, чтобы получить свою суточную долю негатива. Она говорила: настоящее сбалансированное счастье рождается из правильного сочетания плохого и хорошего.
   - Готов? - осведомилась мать.
   Кога повернулся к ней и спросил:
   - А что у нас будет на завтрак?
   - Рыба, - ответила она, не отрывая взгляда от экрана, - может, даже свежая.
   - Опять рыба? Странная она у тебя какая-то, - приуныл Кога. - Пахнет... совсем не рыбой.
   - Не жалуйся. Мужчину такое не красит, - ответила мать.
   Встав с кровати, она подошла к Коге и стряхнула с его одежды несколько невидимых пылинок.
   - Все, иди. И чтоб сегодня показал этим, что с тобой стоит считаться, хорошо?
   - Хорошо, - сказал Кога.
   Он поцеловал мать в щеку, посмотрел на себя в зеркале, вышел на балкон - и спрыгнул вниз.
   Раньше Кога боялся высоты, боялся ужасно, до дрожи в коленках, до тошноты - вероятно, сказывалась давняя психологическая травма: когда Коге было всего три года, злые дети, что жили по соседству, сбросили его с третьего этажа. Хорошо, что Кога вообще остался в живых. Мать потом долго водила его по врачам. Кога помнил одного доктора: белые руки, что пахли латексом и кукурузным крахмалом, зеленый халат, заботливые глаза в сетке морщин - и добрый, проникновенный голос. Кога помнил и острый, дурманящий запах эфира, и гадкий вкус антибиотиков. Помнил он и то, как сверкали скальпели, как мерцало таинственно в руках доктора зеркало, как гудели во тьме машины, о чье назначении он старался не думать. Добрый доктор резал по живому; пилил кость, кромсал плоть, подменял живое неживым - и делал это искусно; божественное заменялось человеческим. "Ты сын Бога," - говорила мать Коге; возможно, но после визита к доктору Кога утерял, наверное, половину того божественного, что было в нем изначально. Он стал ближе к земле, к людям - и это, пожалуй, ему нравилось.
   Кога раскрыл руки в полете, чувствуя, как сквозь плоть его прорастает железо; удивительное ощущение, словно он - сама земля, и дает он жизнь механическим растениям. Стальные змеи оплели его тело. Позвоночник лопнул, и из раскрывшейся раны выскользнули наружу железные крылья. Кога стал намного тяжелее, когда процесс завершился; в тоже время, он стал легче. И он воспарил, наслаждаясь легкостью в теле, чувствуя, как гравитация теряет над ним власть. В такие моменты Кога и вправду ощущал себе Божьим сыном.
   Город под ним ощетинился пластиковыми шпилями, выставил вперед стеклянные щиты; воздух был темным и мутным, как мутны и темны глубокой ночью тропические воды. Кога подлетел к самым облакам, зачерпнул их влажной плоти, рассмеялся счастливо и рухнул камнем вниз, остановив падение только перед самой землей. Он не боялся, что кто-то увидит его; в этом городе люди давно уже перестали удивляться чему-то действительно из ряда вон выходящему - поразить их мог только искусный фокусник вроде покойного Ямамото Фумио с его харизмой. А у летающего доспеха харизма, к счастью, отсутствовала.
   Кога вспомнил о Хисуи Кане. Женщин бить нельзя, но она была особенная, и ради нее Кога сделал исключение. Он врезал ей, а она врезала ему, и им потребовалось какое-то время, чтобы отдышаться. Так, в перерыве, Кога и Хисуи Кана обменялись телефонными номерами. Порой они переписывались с помощью смс. Сегодня днем Хисуи-сан прислала сообщение: в город, оказывается, приехал важный чин из Киото, начальник всех одаренных Японии. "Лучше тебе не влезать в это дело, - писала Кана, - а то достанется. Кстати, мы встречаем его в Восточном Синдзюку, в храме Хананзоно. Еще раз: лучше не лезь, понял?" Кога все понял. Вмешиваться в дела, что проворачивал в Токио этот важный чин, Коге было лень - но раз уж просят... Он не мог отказать.
   Понятное дело, что в Синдзюку сейчас попросту кипит жизнь. Нужно быть осторожнее, чтобы не задеть людей. Задумавшись, Кога пнул банку пива, лежавшую на асфальте. С жалобным звоном ударилась о бордюр.
   Кога слышал, что на улицах сейчас орудует маньяк. Вот бы встретиться с ним лицом к лицу: победить маньяка - дело серьезное, взрослое. Уж точно лучше, чем всякое политическое дерьмо.
   "Эх, о чем я думаю," - вздохнул Кога. Он потянулся и неспеша двинулся по ночной улице. Сочленения доспеха лязгали при каждом его шаге; этот звук был привычным и потому успокаивал, задавал ритм ходьбе.
   Кога поднял лицо к луне, только показавшейся из-за облаков. Обернувшись, он увидел: тень, отбрасываемая им, была длинной, широкой, и, казалось, принадлежала мифическому гиганту. Кога раскинул руки - и гигант сделал тоже самое, одним движением погрузив во мрак чуть ли не всю улицу.
   Где-то недалеко раздался неясный звук.
   "Женский крик?"
   Развернувшись на девяносто градусов, Кога помчался на звук, втайне ликуя - вот и нашелся подвиг! Пожалуй, это намного интереснее, чем разбираться с важными чинами из Киото.
   Интересно, она красивая?
   Квартал был бедным, поэтому неоновые вывески потухли с наступлением полночи - лишь одинокий фонарь разгонял темноту. В мягком сиреневом сиянии Кога увидел: припозднившаяся девушка пытается отбиться от двух высоких парней.
   Один из них держал жертву за руки, другой водил по ее телу руками. Кога заметил задранную юбку и белые трусики. Это смутило его. Он подошел поближе и неуверенно произнес:
   - Вы знаете, что изнасилование - это не выход?
   Увидев, что Кога один, парни тут же расслабились. Тот, что гладил девушку, прекратил свое увлекательное занятие и приблизился к Коге. .
   - Слушай, косплеер, вали отсюда, - дружелюбно произнес он.
   - Я понимаю, она вам понравилась, - сказал Кога. - Но симпатию можно выразить и другими способами, разве нет?
   - А мы не самураи какие-нибудь. К тому же, - парень понизил голос, - она не против. Этой сучке нужны самцы, много самцов, ты поверь мне.
   - Не хочу я вам верить, - вздохнул Кога.
   Будущий насильник нахмурился.
   "Ох, сейчас меня будут бить".
   - Слушай,.. - начал Кога.
   Парень не стал его слушать. Он размахнулся и ударил, справедливо полагая, что чудак-косплеер наверняка одел на себя максимум жестяные доспехи, а скорее всего - бумажные, крашеные под железо. Кулак врезался в доспех, и раздался оглушительный звон, а затем и крик. Парень пустил одинокую слезу и упрыгал в темноту, размахивая искалеченной рукой - костяшки разбиты, пальцы сломаны, кровь брызжет во все стороны. Кога подошел к нему и отвесил легкий подзатыльник - анестезия, так сказать. Уровень медицины, конечно, как в эпоху воюющих провинций, но что тут поделаешь?
   Кога направился ко второму парню. Доспех зловеще шипел и грохотал. Неудавшийся насильник заорал от страха и, выпустив свою жертву, пустился в бегство. Без особых усилий Кога нагнал его и заставил погрузиться в приятный и своевременный сон. Ночь уже, пора бы и отдохнуть.
   Как же он завидовал обоим насильникам - ему-то нормальный отдых был нужнее.
   Закончив, Кога подошел к спасенной девушке и галантно подал ей руку.
   "Наконец-то рассмотрю, что ли," - подумал он.
   Милое лицо с маленьким изящным носом; глаза цвета чайной заварки; длинные волосы заплетены в две непоседливые косички; рот чуть приоткрыт, будто она вечно чему-то удивлена. На плечах - красный палантин, потом рубашка с большими пуговицами, под ней - клетчатая юбка; ноги обтянуты черными колготками, на одной туфле сломан каблук. Рядом лежит черная шляпка.
   Кога поднял ее с земли и протянул девушке.
   - Это ваше, - произнес он смущенно.
   Девушка приняла шляпку и робко улыбнулась. И тут Кога узнал ее.
   Тусклое освещение и плохая память на лица, конечно же, снова сыграли с ним дурную шутку.
   Перед ним была Ямагата Матоко.
   - Ну и что ты здесь делаешь, а? - поворчал Кога, сразу меняя тон.
   Матоко смотрела на него оленьими глазами.
   - Г-гуляла, - пробормотала она.
   - И куда тебя отпустила мать? - удивился Кога. - Чего эти двое от тебя хотели?
   - Они хотели меня... ну, хотели, - Матоко вздрогнула. - Где они?
   - Спят, - сказал он. - Ладно, сейчас вызову полицию, а потом и тебя домой отведу.
   Матоко поерзала немного, затем, не выдержав, спросила:
   - А вы кто?
   Кога запнулся - и вспомнил, что на нем многокилограмовый доспех, и что узнать его в таком косплее очень сложно.
   - А вы?.. - сделала новую попытку Матоко, решив, что в первый раз ее не расслышали.
   - Зеро, - хмуро пошутил Кога. - Освободитель японского народа.
  
   8.
  
   Ямагата Харука кричала, вопила, размахивала руками, брызгала слюной - в общем, всем своим существом выражала праведный гнев. Матоко стояла перед ней, виновато опустив голову. В руках она комкала черную шляпку.
   Кога наблюдал за происходящим издалека - он подглядывал в окно, стараясь не выдать старшей Ямагате своего присутствия - и чувствовал себя неуютно. Все-таки к той буре, что сейчас бушевала в доме, приложил руку и он.
   Между прочим, Матоко даже не сопротивлялась, когда он тащил ее за собой по кварталам Токио - довольно неосмотрительно, между прочим. Лишь у самого своего дома Матоко попыталась остановить мерную поступь "Зеро-сана". Схватив его за обтянутую металлом руку, она робко попросила:
   - Можно, я не буду возвращаться домой?
   - И что, будешь ночевать на улице? - саркастически осведомился Кога.
   - Нет! - Матоко прижала его руку к своей груди. - Ведь со мной вы! Давайте проведем эту ночь вместе! Сходим куда-нибудь... Как вы захотите, так и будет!
   Само собой, он отклонил ее предложение.
   И вот теперь Матоко стояла, покорно склонив голову, вся согнувшись под гневным напором матери.
   Кога было стыдно. Впрочем, его утешала мысль о том, что поступил он, пожалуй, правильно.
   Оставив Матоко и дальше разбираться с семейными проблемами, он оторвался от окна, перемахнул через забор и направился в квартал Синдзюку.
   Квартал небоскребов, красных фонарей, дорогих автомобилей, рекламных постеров; квартал валютных проституток, золотой молодежи и экономической элиты; весь окутанный смогом и вонью, он воздвигается вверх, к темным небесам. Улицы его залиты холодным светом: белые иероглифы "Син-дзю-ку" на голубом поле. Огромные плоские экраны растянуты на стенах домов. Мелькают лица, незнакомые, смутные, одинаковые. Синдзюку - сердце Токио, механистическое, мертвое и красивое, напоминающее микроплату в глубинах компьютера; поэзия стали, кремния и электрического тока.
   Итак, Хананзоно, синтоистский храм. Затерянный среди циклопических небоскребов, почти невидимый сверху, он был, наверное, наименее примечательным из основных мест квартала. Кога еле сумел отыскать его. Поначалу он даже перепутал Хананзоно со сверкающим Тайсоджи, буддистским святилищем. В Тайсоджи хранилась статуя Ямы, короля ада. Говорят, некий особенно удачливый роллер оставил на статуе свой автограф и даже сумел уйти оттуда живым. Кога опустился на крышу храма и осмотрелся.
   Рядом с Тайсоджи, всего в нескольких минутах ходьбы, располагался Хананзоно - гораздо меньше и тише, чем его сосед. Каждый ноябрь здесь проводятся петушиные ярмарки, где можно посмотреть на птичьи бои и даже приобрести по этому случаю сладкого петуха.
   Сейчас возле синтоистского святилища выстроились в ряд разноцветные автомобили. Похоже, токийская администрация готовилась встретить гостя со всей возможной пышностью: подняли стяги с чернильными иероглифами, усыпали землю мятыми лепестками сакуры, пригнали из Кабуки растрепанных проституток, в том числе и мужского пола, пригласили дорогих журналистов. Толпа волновалась и бурлила; трудно было отыскать среди множества незнакомых лиц одно-единственное. Наконец у Коги это получилось - в людском море он выцепил взглядом Хисуи Кану. В желтой юкате, она стояла около лотка с данго и беспокойно оглядывалась по сторонам.
   Кога повел лопатками, втягивая крылья; они скомкались у него под кожей двумя буграми. Дальше хуже; пришлось вбирать весь металлический покров, а значит - погружать сталь и железо глубже и глубже в собственную плоть, раня, терзая ее. Такое впечатление, что он сам, собственным же усилием вгоняет в свое тело острые ножи. Коге казалось, что по коже его течет кровь, что внутренности его уже разрезаны на части - но это, конечно, было лишь самовнушением.
   Закончив, Кога медленно сошел вниз и присоединился к толпе.
   Хисуи Кана невольно вздрогнула, когда Кога возник из ниоткуда и схватил ее за локоть. Завитые в локоны волосы колыхнулись, глаза расширились, на верхней губе, рядом с небольшой родинкой, выступил пот. Она попыталась что-то сказать, но гомон толпы заглушил ее слова; пришлось ей приблизить лицо к уху Коги.
   - Ты что, недоумок?
   Отличное начало разговора, подумал Кога, и ответил ей в той же манере:
   - Да.
   - Это видно, - проворчала Хисуи-сан. - Зачем вообще сюда притащился? Сказано же тебе было: сиди дома! А ты? Совсем ум потерял, да? Может, мне тебе врезать, чтобы ты хоть немного поумнел?
   - Не стоит, - ответил Кога. - Тем ребятам это не понравится.
   Он мотнул головой в сторону людей в черных костюмах, что выстроились вдоль толпы по периметру. На ухе у каждого из них был закреплен передатчик; подмышки оттопыривались от спрятанных пистолетов. Служба безопасности.
   - Ага, - согласилась Хисуи-сан. - Ты не смотри на крыс. Тут есть твари и покрупнее. Я видела пару военных машин.
   - Хорошо они подготовились, - вздохнул Кога. - А кого мы вообще ждем?
   - Рио Такахико, - сказала она.
   Кога посмотрел на нее - грустно и доверчиво. Он не знал, кто это такой.
   - Он глава Божественного треугольника, - добавила Хисуи-сан.
   Впрочем, Кога не слышал ничего и о Божественном треугольнике - но предположил, что это, наверное, нечто вроде парламента у японских одаренных, эдакий представительный орган.
   - И что же от меня требуется? - спросил он.
   Хисуи-сан смерила его оценивающим взглядом.
   - Мы друг друга немного знаем, поэтому, думаю, ты не откажешь мне в маленькой просьбе - раз уж явился сюда.
   - Не откажу, - согласился Кога печально.
   - Тогда вот что. Он мой начальник. По идее. Такой вот хлыщ, который сидит себе в Киото и издалека направляет наши действия. Знаешь, я давно мечтала немного его припугнуть. А тут он едет сюда, в Токио, на нашу территорию, весь из себя такой важный - ну отличный же шанс! Да и ты наконец на что-то да сгодишься.
   Хисуи-сан говорила, а Кога уныло озирался по сторонам, стараясь понять, каким же образом ему стоит действовать - может, ударить отсюда, или оттуда, или же влезть для начала на крышу храма? Испугать этого Рио Такахико из Киото легко: поднять панику, разогнать горожан, сломать пару лотков - и телохранители сами же набросятся на своего босса и насильно увезут в безопасное место, а в процессе этого он, может, и испугается.
   Кога поскреб шею.
   Только бы самому не попасть под удар. Люди из службы безопасности и японская армия - так, ерунда, главную опасность представляют сами одаренные. Сожгут и растопчут, и не будет больше Кацуджи Коги, а будет только прах земной, из которого вырастет чахлый сорняк, да и то не обязательно.
   "..."
   Кога резко поднял голову.
   "..."
   Кто-то обращался к нему, тихо, еле слышно - но Кога ощущал это, он чувствовал, как кто-то пытается транслировать ему информацию, пытается выйти с ним на связь. В медлительно перемещавшейся толпе Кога углядел абсолютно неподвижную фигуру: то был высокий, сутулый мужчина средних лет, с короткими черными волосами и мощной челюстью. Он смотрел на Когу и говорил ему что-то, мерно двигая своей челюстью - вверх-вниз, вправо-влево. Темные глаза поблескивали, мужчина говорил и говорил, говорил и говорил, а толпа стояла на месте, и шум ее растекался во все стороны, мешая Коге расслышать послание.
   - Да в чем дело? - воскликнула Хисуи-сан, раздражаясь. - На кого ты вообще там уставился?
   Кога не слушал ее. Он пытался разобрать речь этого странного мужчины, который явно владел неким потаенным знанием - и стремился передать его другим.
   - Нифига себе! - вдруг выдохнула Хисуи-сан. - Вы только посмотрите, как он едет!
   Кога испустил вздох и повернулся в ту же сторону, куда глядела Хисуи-сан.
   Сквозь толпу, рассекая ее на две неровные части, медленно скользил поистине помпезный черный автомобиль; вместо номера - надпись "TRIANGLE", покрышки украшены иероглифами; стекла затонированы, поэтому разглядеть и водителя, и пассажира нет никакой возможности. Рядом с машиной шагали солдаты в зеленой форме.
   - Рио-сан, вы такой богатый, что мы прям таки уж растерялись, - проворчала Хисуи-сан.
   Кога снова перевел взгляд на загадочного мужчину с черными волосами.
   Тот усмехнулся и вновь зашевелил губами.
   "Сейчас, сейчас, - думал Кога, пытаясь разобрать его слова, - я пойму, поверь, я смогу понять!"
   - Да что ты отвлекаешься! - одернула его Хисуи-сан.
   - Мне передают послание, - сказал Кога.
   Если сложить те движение губ, что продемонстрировал мужчина, то получится...
   "Кецуноана... Анал?"
   Незнакомец пытается послать его в задницу?
   Кога не знал, что тут и думать.
   "Странный какой-то," - решил он наконец.
   - Да это же Акинори-сан! - закричала у него под ухом Хисуи Кана. - Сукин сын, что он здесь делает?
   - Кто? - переспросил Кога, почувствовав тревогу в ее голосе.
   Тем временем человек, которого звали Акинори-сан, неторопливо вытащил из-под пиджака разборный автомат, больше напоминавший стальную трубку, и прицелился.
   "Так не бывает, - мелькнуло у Коги. - Он что, прямо здесь?.."
   Первый же выстрел разорвал в мясо тех, кто стоял между Акинори-саном и машиной Рио Такахико. Крик взметнулся в небо и затих; но затих лишь крик боли, а вот крик, сопровождающий панику, только начал подниматься. Люди бросились во все стороны, разрывая охранную цепь, увлекая за собой отдельных солдат; кровь текла по улице, смешиваясь с лепестками сакуры. Акинори-сан испустил жуткий, дикий звук, лишь отдаленно напоминавший смех, и передернул затвор.
   - Эй ты! - обратился он к Коге. - Хочешь попробовать, мутант? Это весело!
   Не ответив ему, Кога подхватил испуганную Хисуи-сан и, на ходу разворачивая стальные крылья, взлетел на крышу храма; он не хотел, что его собеседница пострадала. Акинори кричал ему вслед, обвиняя в трусости и отчего-то - еще и в пассивном гомосексуализме.
   - Да оставь ты меня! - крикнула Хисуи-сан. - Я тоже хочу сражаться!
   - Ну нет, - сказал Кога.
   Вряд ли ей стоит в это вмешиваться.
   Машина Рио Такахико куда-то исчезла; может, ее укрыли каким-нибудь защитным экраном, а может, водитель попросту дал задний ход. Так что сегодня у Коги не получится встретиться лицом к лицу с председателем Божественного треугольника - впрочем, его это не особо огорчало.
   - Как же весело! - вопил Акинори-сан, разбрызгивая пули из своего автомата. Продырявленные, рухнули на землю лотки; рядом с ними валялись убитые дети; где-то лежали в стороне мертвые монахи, сжимая в руках четки. Несколько очередей Акинори-сан всадил в беременную с огромным животом; она замешкалась и не успела убежать. Он поливал женщину автоматным огнем до тех пор, пока она не превратилась в мокрый кусок мяса, и невозможно было уже различить, где плоть матери, а где плоть ребенка. Акинори-сан бешено смеялся, словно только что отмочил великолепную шутку.
   - Утка, фаршированная яблоками - готова! - заявил он.
   Кога вскочил на ноги; его душило бешенство. Что это за человек, который просто так, ради веселья - да хоть ради великой цели, неважно! - начал убивать людей, людей, которые просто пришли на праздник, людей, которые ни в чем не виноваты? Зачем? Что может служить этому оправданием?
   Кога спрыгнул на землю, готовый уже броситься к этому Акинори - но его, к сожалению, опередили: сразу несколько одаренных из числа охраны Рио Такахико выскользнули из толпы и окружили убийцу. Акинори отступил назад, отбрасывая в сторону автомат. В руке его возникла граната.
   - Передавайте привет Рио-сану и его толстой дочке! - воскликнул он, забрасывая гранату себе в рот.
   Прогремел взрыв, и кровавые ошметки Акинори-сана разбросало по всей улице. Кога заметил рядом с собой оторванную кисть: пальцы сжаты в неприличном жесте. Кровь быстро впитывалась в землю, просачиваясь даже сквозь бетон и асфальт.
   - И ничего от меня не понадобилось, - пробормотал Кога, теряя весь своей запал.
   Ему стало дурно. Стараясь не смотреть на кровавые пятна и мертвые тела, он поднялся к Хисуи-сан и обнял ее. Ни о чем не хотелось думать.
   - Все нормально, - запинаясь, произнесла Хисуи-сан. - Эй, отпусти меня, я в порядке.
   - Вот и хорошо, - ответил Кога. - Давайте я вас до дома провожу?
  
   9.
  
   Хисуи Кана жила в древней многоэтажке, что располагалась в бедном районе. Кога отвел ее, дрожащую, туда, а потом двинулся по улице, пытаясь привести свои мысли в порядок.
   "Вот, значит, как у нас выражают общественный протест," - думал он.
   Наверное, Акинори-сан устал: ему надоело жить в обществе, и он решил его уничтожить. Вот он и взялся за оружие, и забрал с собой множество человеческих жизней. А заодно и сам умер.
   Стоил ли его протест стольких жертв?
   Определенно, не стоил.
   Хисуи-сан была с ним знакома. Что же она почувствовал, когда увидела, как Акинори убивает невинных людей там, у храма Хананзоно?
   Страх? Стыд? Вину?
   Кога не знал.
   "Пойду, что ли, посплю," - подумал он, и это была первая светлая мысль за последние два часа.
   Утром он сможет обдумать эту проблему.
   В мусорном баке, что стоял около дома, кто-то шевельнулся. Кога сперва не обратил на это внимания; но потом, когда слуха его коснулся сдавленный шепот - он бросился к баку и взялся руками за его края. Там, на груде мусора, лежала, бессильно раскинув руки в сторону, девочка - абсолютно голая, посиневшая от холода. Бедра ее слиплись от крови.
   - Ты жива? - закричал Кога.
   - Нет, - сказала девочка тихо.
   - Не говори так! - Кога взял ее за руку, проверяя пульс. - Держи мою куртку. Сможешь встать на ноги?
   "Вот и замечательно, замечательно, я успел вовремя, хоть раз я успел вовремя, хоть раз за эту ночь..."
   - Тебе есть куда идти? - спросил Кога.
   - Нет, - девочка вздрогнула.
   - Ну, пойдем тогда ко мне, - он аккуратно поднял ее на руки. - Успокойся. Все будет хорошо.
   В темноте Кога так и не узнал ее.
  
   10.
  
   Шимидзу Том страдал, страдал долго, уже семь томов подряд: ему оторвали руки, обе, и правую, и левую, и теперь он лежал в больнице, ощущая себя лишним на празднике жизни, в то время как остальные, второстепенные, персонажи вышли на улицы и начали веселиться - палить друг в друга из пистолетов, резать младенцев в их колыбелях, насиловать собственных матерей и, в особо извращенных случаях, собственных отцов, издеваться над животными, сбивать ангелов самонаводящимися ракетами, стрелять молниями с обеих (!) рук - жизнь кипела, арка пролетала за аркой, а Шимидзу-кун всё страдал и страдал.
   - И долго это будет продолжаться? - поинтересовался Аяо. Он уже третий день терзал тринадцатый том, не понимая, почему Шимидзу-кун, не участвуя больше в основных событиях, вообще сохранил за собой статус главного героя.
   - Еще пару томов, - успокоила его Май. - Потерпи.
   За окном струилась ночь. "00:45", - высвечивалось на больших электронных часах, что стояли на полке для подношений; Аяо гостил у Май в храме.
   Прошло два часа с момента смерти Накахары Рейко. Покинув ее квартиру, Аяо и Май отправились в один из круглосуточных минимаркетов, где Май купила стопку журналов - "Прогрессивный синтоизм", "Голос Японии", "Любимая собаченька" - а заодно и второй томик манги "Magnum Opus", авторства Такаянаги Кей.
   Магнум Опус состоял с Мастерписом в сложных отношениях. Пожалуй, эту мангу можно было назвать спин-оффом, вот только действие ее происходило в параллельной вселенной, где Шимидзу Том являлся милой и добродушной девочкой, что стремилась спасти мир. Рисунок был откровенно хорош; жаль, что с выходом Магнум Опуса перестал выходить сам Мастерпис.
   - Может, автор ушел в творческий отпуск? - вздохнул в надежде Аяо.
   Когда-то Май сказала ему: "Со второго тома втянешься" - и в самом деле, второй том Мастерписа оказался лучше первого. Аяо стало немного интересно, чем же закончится эта история; но мысль о том, что Мастерпис окончится ничем, огорчала его. Да и этот скучнейший тринадцатый том отнюдь не добавил энтузиазма.
   - А может, он сдох? - пробормотал Аяо, перелистывая страницы.
   - Кто? - переспросила Май. По груди ее струйками стекал пот; Май смущенно оправила свою белую рубаху.
   - Автор, - сказал Аяо.
   - Может быть, - протянула Май. В данный момент ей было все равно: куда больше ее заботили собственные напряженные соски. Май старалась прикрыть их рубахой, но выходило плохо - все равно они просвечивали сквозь ткань.
   "Понравилась, значит, ей расправа над Накахарой, - меланхолично отметил про себя Аяо. - Возбудилась Май-чан. Трусиков мико не носят, значит, пол под ней сейчас мокрый и липкий от смазки. Как это отвратительно".
   - Май-чан, - произнес он негромко.
   - Умм? - отозвалась она, неосознанно потирая колено о колено.
   - Ты хоть поняла, зачем мы вообще сунулись к Накахаре-сан?
   Май смотрела на Аяо честно и прямолинейно, ну и ответ ее был соответствующим:
   - Потому что... потому что это весело?
   Аяо взял тринадцатый том и стукнул им Май по голове.
   - Потому что мы можем, да? - спросила робко она, потирая макушку.
   - Нет, конечно же! - отрезал он. - Мы, Май-чан, мы эмиссары добра. Все, что мы делаем - исключительно ради людей, ради общественного блага. Чтобы не было зла в этом мире! Чтобы не плакали потерянные дети, чтобы не рыдали взрослые, теряя своих престарелых родителей на пороге смерти, чтобы не кончались добрые люди на наших островах! Теперь ты поняла?
   - Нет, если честно, - призналась Май.
   Аяо посмотрел на нее с жалостью.
   - А, я поняла! - воскликнула она. - Накахара-сан была злом, да?
   - Да не была она злом! - закричал Аяо. - Нет! Забудь о Накахаре-сан. С ней мы неплохо так развлеклись, но она умерла и больше не заслуживает упоминания. Я говорю совсем о другом.
   Май провела рукой на груди и вздрогнула, дотронувшись до соска. Она опять отвлеклась.
   - Май-чан, я говорю совсем о другом! - вновь повысил голос Аяо. - Мы шли, чтобы наказать Накахару Аюми!
   - Зачем? - удивилась Май. Ей трудно было дышать.
   - Потому что Накахара Аюми несет в себе зерна зла! Вместе со своими подругами, Минамори и Хитори, она регулярно издевается над бедной нашей одноклассницей Накано Хикари. Ты считаешь, это правильно? Нет, отвечу тебе я, нет, это совершенно неправильно, это чудовищно! Накахара должна быть наказана за свои грехи. Я шел, чтобы покарать ее. Жаль, дома ее не оказалось, - Аяо перевел дух. - А теперь мне уже лень заниматься такой ерундой. Чудесным стечением обстоятельств, Накахара Аюми спасена.
   - Так давай я убью ее! - вызвалась Май. Она искренне не понимала, в чем же проблема.
   - Как хочешь, - сказал Аяо, утихая. - Я больше заниматься этим не буду. Мне надоело.
   Охваченная возбуждением, Май встала и заходила по комнате. С бедер ее стекало нечто вязкое и пахучее, но Май этого не замечала, пораженная неожиданной идеей.
   - Аяо-кун! - сказала она. - А зачем вообще убивать Накахару? Можно ведь убить Хикари-чан!
   Тут удивился уже Аяо.
   - А ее зачем?
   - Ну как же ты не понимаешь! - Май хлопнула Аяо по голове тринадцатым томом, радуясь реваншу. - Ты сам сказал, что мы все делаем исключительно ради добрых целей. А тут: мы убиваем Хикари-чан, она избавляется от земных проблем, она счастлива - и заодно мы осчастливим и Накахару, которая порадуется смерти Хикари-чан!
   "В этом есть логика, - подумал Аяо. - Но какая же Май-чан тупая, господи. Я вообще завел этот разговор, чтобы отвлечь ее от мыслей о сексе. И что теперь мне делать?"
   - Май-чан, - сказал Аяо мягко. - Ты не можешь убить Накано Хикари.
   - Почему это? - вскинулась Май.
   - Тем самым огорчишь Когу-куна. А он все же... наш друг, наверное.
   Аяо пустился в объяснения. Он старался внушить Май-чан, что подобные убийства неприемлемы, что не стоит так поступать, что это дурно - Аяо сказал много правильных и хороших слов, но поскольку сам он в них не верил, получилось фальшиво и натянуто. Тогда Аяо вытащил из рукава решающий аргумент.
   Он сказал правду.
   - Май-чан, мы должны действовать в интересах Коги-куна, потому что он - наш моральный ориентир. Мы погибнем, если будем совершать необдуманные поступки - люди попросту уничтожат нас, посчитав опасными; каждое свое действие мы должны совершать с оглядкой на Когу-куна: понравится ему, не понравится ли, покажется ли это ему плохим или нет, будет ли это им одобрено или нет. У нас нет нормальных человеческих ценностей - но с Когой-куном мы можем сымитировать их наличие. Цени Когу-куна. Он - центр нашей вселенной, - так закончил свою речь Аяо.
   Май, кажется, согласилась с этими доводами; во всяком случае, к разговорам об убийствах они больше не возращались. Посидев еще немного, Аяо вежливо попрощался с Май и вышел в ночь.
   "Давно уже пора. Она же изнемогала, - думал он, вспоминая выражение на лице Май. - Сейчас бросится к компьютеру - открывать свой любимый яойный пак".
   Аяо представил себе мастурбирующую Май, и его передернуло от отвращения.
   Город плыл в темноте; мелькали отдельные огни, что в окнах, что в небе; сигналил одинокий автомобиль. В час ночи квартал этот, отнюдь не самый богатый и не самый прогрессивный, уже засыпал. Аяо шел по пустынным улицам и ежился от порывов холодного ветра.
   "Наверное, нэ-сан звонила, - Аяо нащупал в кармане телефон. - Надеюсь, дома все в порядке".
   Смерть Накахары взволновала не только Май-чан - сам Аяо тоже возбудился, пускай и похоть эта была испорчена чувством грусти и сожаления. Аяо хотел поскорее добраться до дома. Может, стоит сегодня лечь с Мейдой?
   "Кого я боюсь? - спрашивал он у молчаливых домов. - Один раз ничего не изменит. Если сделать все тихо, нэ-сан так и не проснется. И не узнает о случившимся".
   Приободренный этой мыслью, Аяо ускорил шаг.
   Впереди расстилалась большая площадь, размеченная белым мелом; по краям ее она была обсажена лохматыми кустами. Смешанный с цветочным ароматом, в воздухе витал запах машинного масла.
   Аяо, решив сократить путь, пересек площадь по диагонали - и все для того, чтобы в конечном итоге безнадежно застрять в кустах.
   - Вот ведь дерьмо, - произнес Аяо безэмоционально.
   Ногой он коснулся чего-то мягкого. Кое-как выпутавшись, Аяо включил подсветку телефона и склонился над находкой.
   На него волной обрушился тяжелый запах крови.
   Аяо сглотнул набежавшую слюну и присмотрелся получше.
   Перед ним лежал молодой человек, на вид примерно шестнадцати-восемнадцати лет, совершенно обнаженный. Голова его была довольно неаккуратно отделена от тела - края разреза неровные, позвонки иззубрены пилящими движениями. Органы шеи удалены вместе с языком. Грудь и брюшная полость распороты - судя по всему, чем-то вроде длинного ножа, к примеру, мачете. Обнаженные ребра масляно поблескивали. Пищевод, желудок, тонкая и толстая кишка - вскрыты; к запаху крови примешивался запах полупереваренной пищи. Смутно белел в темноте позвоночный столб.
   Процесс трупного высыхания уже начался: глазные яблоки потемнели, мошонка скукожилась, головка полового члена покрылась бледной пленкой. Аяо чуть было не наступил на сердце; оно лежало чуть поодаль, в лужице темной крови, пронизанное сухожильными нитями.
   - Господи, - выдохнул Аяо, разглядывая труп. Судя по всему, здесь поработал маньяк - тот самый, о котором предупреждала его нэ-сан.
   Господи. Господи.
   Член его встал колом; к паху прилила кровь. Убийство, железистый запах смерти, вскрытие - это завораживало, и Аяо чувствовал, как теряет над собой контроль. Он поднял голову - и увидел гнилую луну; укутанная облаками, она до сих пор стояла в зените, и желтовато-зеленый свет ее растекался по небу. Тревожный знак.
   "Я так не могу, - Аяо стиснул зубы. - Боже, я так больше не могу!"
   Каждой клеточкой своего тела ощущая возбуждение, он помчался домой.
   В этот момент даже Май-чан не вызывала у него отвращения. Хорошо, что он удалился от храма на достаточное расстояние; а то совершил бы он в ту ночь непоправимую ошибку.
   Аяо, еле сдерживая себя, открыл дверь в квартиру, на цыпочках прокрался мимо комнаты нэ-сан ("Хвала тебе, Господи, она спит!") и, скинув одежду, залез к Мейде под одеяло.
   - Ацумори-сама, - причмокнула она во сне.
   - Да, я здесь, - выдохнул Аяо.
   Рукой он обхватил ее бедро; оно было таким маленьким, а кожа - такой свежей и нежной, что Аяо мгновенно потерял голову. Прижав Мейду к себе, он осыпал ее поцелуями. Палец его скользнул меж ее ног - и вошел в нечто липкое и холодное.
   Аяо замер.
   - Ацумори-сама, продолжайте, - пробормотала Мейда, так и не проснувшись.
   Он скинул одеяло на пол.
   Мейда спала голой, и в глаза Аяо сразу бросились влажные пятна: кровь была размазана и по бедрам, и по лобку. Через живот тянулся темный мазок. В полумраке кровь казалась почти что черной.
   Боже. Ее изнасиловали.
  
   Глава четвертая.
  
   1.
  
   Мерно гудел двигатель. Боинг-777, огромный, тяжеловесный двухмоторный самолет, пересекал воздушное пространство где-то над Россией. Полет начался в восемь часов вечера, в Франкфурте-на-Одере; закончится он в семь часов утра в Токио. Для Эшли существование пассажирских рейсов между не самым крупным городом Германии и Японией стало открытием. Возможно, Франческа смогла бы прояснить ситуацию; однако в данный момент она вряд ли была настроена обсуждать что-либо - Франческа злилась, Франческа тосковала, Франческа... дулась? Пожалуй, что и так. Она сидела у иллюминатора, скрестив руки на грудИ, и старательно делала вид, будто Эшли не существует.
   Это было подло.
   Это было предательством.
   "Делает вид, что презирает меня. За что? Зачем так со мной? Я ни в чем не виновата! Тут нет моей вины, Боже, ты же видишь: я старалась, чтобы вышло как лучше! Почему? Почему она отвергает меня, почему делает вид, будто я хоть в чем-то хуже ее! Объясни мне, Боже, в чем я провинилась перед ней? Я порочна? Нет, нет, нет! Боже, я ведь чиста перед тобой? Ответь мне, старый дурень. Ответь, чиста ли я в твоим глазах? Почему ты молчишь? Ты тоже презираешь меня? Да? Тогда шел бы ты в задницу!"
   Эшли закусила щеку изнутри - с такой силой, что кровь брызнула на язык. Боль немного пригасила ее гнев. Эшли перевела дух и зажмурилась.
   Гнев ушел, но чувство вины осталось.
   "Ты омерзительная тварь!" - сказала ей Франческа тогда, в Мариенкирхе. Если это правда, тогда... Тогда зачем она вообще живет, ради чего, ради какой цели?
   Чтобы ублажать архиепископа Кавендиша?
   "Я ее ненавижу. Эту самодовольную, такую чистенькую и непорочную суку. Омерзительная тварь, ха! Ты же Дева Мира, да - поэтому ты даже не желаешь вникнуть в ситуацию, понять, ради чего я живу, каких я придерживаюсь принципов; ты просто не в силах понять меня - но, тем не менее, уже судишь! Ты не имеешь права судить меня!"
   Эшли подняла руку и скомкала ткань на груди - уже в который раз. Несчастный топик был измят так, словно его только что достали из стиральной машины.
   Этот полет сводил ее с ума. Слишком много свободного времени, слишком много тишины.
   Скорее бы посадка.
   Сколько длится эта отврательная, гадливая тишина?
   Похоронив отца Торстейна - точнее, бросив труп в готовую уже могилу - Эшли и Франческа направились в аэропорт. Франческа молчала. Эшли ожидала, что Дева Мира заведет ее в темный угол и убьет; она не знала, в чем состояла ее вина, но готова была принять наказание. Но ничего так и не произошло. Они сели на Боинг-777, как и планировалось, в 8 часов.
   Перед этим Франческа забрала из камеры хранения пару огромных чемоданов. Когда Эшли попыталась взять хотя бы один, Дева Мира с каким-то сдавленным воплем ударила ее по рукам - и Эшли ничего не оставалось, как сдаться. В душе ее уже закипал гнев.
   Боинг-777, пулеобразный, со стреловидными крыльями, ждал их в аэропорту. Франческа и Эшли, так и не обменявшись ни одной фразой, подошли к трапу. Чемоданы отправились в грузовой отсек. Там, у хвостовой части самолета, Франческу окликнул приятный молодой человек - в пиджаке с прямоугольными лацканами, крепкий, среднего роста, с зачесанными назад каштановыми волосами.
   - Эй, Ческа! - закричал по-итальянски молодой человек, размахивая руками. - Я тут!
   - Кто это? - спросила Эшли у Девы Мира; та, разумеется, проигнорировала ее. Более того, проигнорировала она и приветливого молодого человека. Не сказав ни слова, Франческа поднялась по трапу в самолет.
   - Что это с ней? - удивился парень. - Ты знаешь?
   - Нет, - кратко ответила Эшли.
   Он не внушал ей особого доверия.
   К тому же она пребывала в растрепанных чувствах; казалось, заведя с кем-либо разговор, она растратит попусту тот запал, что необходим ей, чтобы разобраться в собственной душе.
   - Меня зовут Паоло ди Тарсо, - представился он. - А вас, милая синьорина?
   - Эшли, - свое имя она выговорила с подчеркнуто английским произношением, давая понять, что разговор окончен. Развернувшись, Эшли направилась вслед за Франческой.
   - Очень приятно! - крикнул ей вслед Паоло.
   В салоне было просторно: ширина около шести метров, высота - около двух. Пол, укрытый темно-красным ковром; удобные кресла с мягкими подлокотниками; несколько навязчивый, но все равно приятный запах освежителя - очень уютно. Франческа уже сидела в кресле, отвернувшись к иллюминатору. Поколебавшись немного, Эшли села рядом. Франческа не стала возражать - она вообще не отреагировала на появление Эшли; словно ей все равно.
   "Сука, - бормотала про себя Эшли. - Ненавижу".
   - О, кажется, мы сидим рядом! - воскликнул кто-то.
   Эшли обернулась и увидела рядом с собой Паоло. На нее пахнуло дорогим одеколоном и пеной для бритья. Паоло улыбнулся - как американец, во все тридцать два зуба, и занял место, что находилось прямо перед креслом Эшли. - Какое счастливое совпадение!
   - В твоем случае трудно говорить о совпадениях, - пробормотала Франческа, продолжая глядеть в иллюминатор.
   - Не будь так строга ко мне, - взмолился Паоло. - Вот, милая синьорина так не думает, верно?
   Застигнутая врасплох, Эшли кивнула.
   Так и начался полет.
   Стюардесса звонким голосом пожелала гражданам счастливого полета. Боинг медленно, с трудом оторвался от земли; мелькнули за бортом облака - и вот самолет уже плывет в синеве, окутанный солнечным светом.
   Эшли отказалась от напитков, от газеты и от фильма. Она хотела бы отсесть от Франчески; но какое-то упрямство мешало ей это сделать; в итоге она так и осталась на прежнем месте.
   Несколько раз Паоло пытался завести разговор, но, поняв, что обе его потенциальные собеседницы отнюдь не горят желанием с ним общаться, как-то незаметно смолк. Соседнее с ним кресло пустовало; Паоло вытащил из кармана айпод и начал смотреть какой-то фильм, периодически комментируя происходящее на экране: "Ой! Ой, как больно, наверное! Вот это да! Ну это вообще пушка!"
   Самолет вдруг тряхнуло, и коленки Франчески и Эшли стукнулись друг о друга. Дева Мира вздрогнула и обхватила свои бедра руками. Эшли на секунду увидела ее лицо - вид у Франчески был виноватый и чуть смущенный. Может, она уже пожалела о своих словах, сказанных в запале?
   "И что, мне радоваться? - заупрямилась Эшли. - Да пусть хоть на коленях меня о прощении умоляет, все равно не прощу".
   Франческа виновата. Она поколебала веру Эшли в архиепископа Кавендиша - то, что составляло основу ее жизни.
   "Каждый, даже самый ничтожный и слабый человек имеет право выбирать, в каком мире ему жить," - сказал Ацумори Аяо.
   Мысль была еретической; Эшли не имела права мыслить о своем будущеем без участия архиепископа Кавендиша. Она лишь букашка, ползающая у него под ногами - разве имеет она право сомневаться в нем?
   Насекомое.
   Омерзительная тварь.
   "Опять она! - чуть было не закричала Эшли. - Это во всем ты виновата! Сука!"
   Чуть успокоившись, она закрыла глаза и попыталась заснуть - чтобы легче пережить полет.
   Вскоре мерное покачивание салона убаюкало ее.
   Эшли погрузилась в сон.
   Сон ее был ярким, болезненным. Гостиница, белое платье, забрызганное кровью, нескладный, нелепый мужчина, абсолютно голый; крик, дикий крик, и чувство вины - и наслаждение, почти сравнимое с оргазмом; да нет, это и был оргазм! Эшли проснулась в поту. Сердце бешено колотилось. Кажется, она кончила во сне. Хорошо, что уже наступила ночь, и в салоне пригасили свет - иначе каждый смог бы разглядеть мокрое пятно у нее между ног.
   Франческа дремала рядом. Ей явно снилось что-то неприятное: она то и дело вскрикивала, стонала, плакала; тело ее дрожало от страха. Эшли захотелось протянуть руку и погладить Франческу, успокоить ее - но она тут же подавила это дурацкое желание.
   "Еще ударит меня по рукам," - подумала она.
   - Не спите, милая синьорина? - спросил Паоло.
   Эшли немного испугалась.
   - Нет, - сказала она.
   - Я тоже, - произнес он и хихикнул. - Похоже, я выпил слишком много кофе. Вот что. Давайте рассказывать друг другу истории. Если они будут в меру скучными, то мы точно заснем.
   Почему бы и нет, подумала Эшли. Затея Паоло ей понравилась.
   - А какие именно истории мы будем рассказывать? - спросила она.
   - Что может быть скучнее библейских притч? - задал вопрос Паоло, и сам же на него ответил. - Ничего. Я начну, с вашего позволения.
   Слова его покоробили Эшли, но она ничего не произнесла.
   - Слушайте же причту, милая синьорина, - сказал Паоло нараспев. - Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел той дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, что был на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самаритянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, помочился ему на раны, а затем избил его и наполнил рот его семенем своим; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и возлег с ним; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и гостиничные работники утопили человека в выгребной яме. Кто из этих троих, думаешь ты, оказал человеку самую главную милость?
   К концу притчи Эшли начала уже дремать - но фраза о "выгребной яме" заставила ее очнуться.
   - Боюсь, я не поняла сути, - произнесла она настороженно.
   Откуда в этой истории выгребная яма?
   - Ладно, моя очередь, - сказала она, все еще пребывая в сомнениях. - Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошёл оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится.
   - Еще одна причта Христова? - воскликнул Паоло. - Синьорина, вы прекрасно разбираетесь в Книге Книг.
   "Само собой, - согласилась с ним Эшли, ощущая невольную гордость. - Я все-таки воспитанница архиепископа Кавендиша".
   Мысль о Его Высокопреосвященстве оказалась для Эшли неожиданно неприятной. Наверное, в сознании ее архиепископ Кавендиш теперь постоянно будет ассоциироваться с истерикой Франчески и теми неприятными словами, что сказала она тогда. Ужасно; и во всем этом виновата Франческа.
   - Тогда, может, другую притчу? Сможете узнать? - спросил Паоло.
   Жаль, невозможно разглядеть выражение его лица; отчего-то Эшли была уверена, что по губам Паоло в тот момент блуждала лукавая - демоническая - улыбка.
   - Хорошо, - скрепя сердце согласилась она. - Давайте уже третью притчу.
   - У некоторого человека было два сына, - начал Паоло. - И сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение.
   "Причта о блудном сыне," - отметила про себя Эшли. Ей всегда нравилась эта история.
   - По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно; любил он и девушек, и юношей, и даже свиней - так велико было его распутство. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, и свиней он был бы рад оприходовать сзади, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.
   Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал ему: сын мой младший мертв.
   "Что? Что он ему сказал?"
   У Эшли пересохло у горле.
   - Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Слуга ответил ему: брат твой вернулся, мой господин. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И показал он ему кол, на который был насажен задним проходом брат его; и понял смысл старший сын, и радовались они вместе с отцом; а потом был и праздник, и девки, и мальчики, и даже свиньи; всех их зарезали и пожрали. Повеселились от души! - закончил Паоло.
   Эшли сидела, не в силах выдавить из себя хотя бы одно слово.
   Кажется, самым правильным вариантом будет встать и разбить мерзавцу голову. Но как отреагирует на это Франческа? Расплачется? Или же снова взглянет презрительно, как на животное, не способное сдерживать собственную агрессивность? Эшли не знала, и поэтому медлила.
   - Что скажете? - спросил Паоло, обеспокоенный ее молчанием.
   - Ересь, - произнесла она.
   - Что, простите?
   - Давайте уже спать, - с раздражением произнесла Эшли.
   Паоло согласился, хотя явно был не прочь поболтать еще немного.
   "Полный урод, - думала Эшли, засыпая. - Не будь рядом Франчески, я бы тебя... Стойте, с каких это пор Франческа..."
   Не успев закончить свою мысль, Эшли заснула. В дреме растворили все ее переживания; возникло чувство, что все будет хорошо - Франческа простит ее, как отец простил блудного сына, ведь так? Или вот что: как сын, обычный, совершенно обычный, не библейский сын прощает своему отцу пьянство, и глупость, и отсталость - так и Франческа простит ее, Эшли, глупую, отсталую Эшли; пусть будет так.
   Когда она проснулась, самолет уже приземлился в Токио. Паоло бодро соскочил с трапа и бросился к грузовому отсеку. Эшли, мрачная, опухшая со сна, сошла на землю. Вместе с ней спустилась и Франческа. Она держалась так, словно ничего не произошло - то есть холодно, невозмутимо и отстраненно.
   Паоло схватил свой груз - массивный ящик - и уехал на такси, перед этим раскланявшись с Франческой и Эшли.
   Хорошо, что он уехал. В нем было нечто пугающее, неестественное. Он внушал тревогу.
   - Кто это был? - не удержавшись, спросила Эшли.
   - Паоло ди Тарсо, - ответила ей Франческа. - Нулевой апостол.
   Ответила - и тут же схватилась за рот, словно сетуя на саму себя: зачем вообще глупые губы раскрылись, зачем глупые связки дрогнули, передавая звуки, зачем дернулся глупый язык - зачем она вообще заговорила с мерзким чудовищем, этой Эшли?
   - Нулевой апостол? - удивилась между тем Эшли. - Разве такой существует?
   - Это неважно, - оборвала ее Франческа. - Неси чемоданы.
   Эшли, пытаясь скрыть расползающуюся по лицу улыбку, похватила оба огромных чемодана.
   Разрыв между ними, похоже, начал зарастать; может, это начало примирения?
   "Чему я радуюсь? Чему? Радоваться тут определенно нечему," - думала Эшли, следуя за Франческой. Ей было хорошо и приятно; так, наверное, чувствовал себя блудный сын, вернувшись домой.
  
   2.
  
   Проснувшись, Кацуджи Кога первым делом потянулся к тумбочке и схватил мобильный телефон - так и есть, несколько пропущенных от Матоко; видимо, школьные занятия сегодня он проспал. Это подтверждали и часы, установленные на телефоне в качестве заставки.
   "Проспал историю, отлично".
   Итак, жизнь несправедливо лишила Когу столь необходимых знаний по японской истории. Но он не особо этому огорчился.
   Есть повод поспать еще немного.
   Но одна мысль терзала его, не давая заснуть - Кога ворочался, Кога тер одну ногу о другую, Кога задумчиво ковырялся в носу - пока до него не дошло: а как же мать?
   Почему она так и не разбудила его?
   Встревоженный, Кога отбросил одеяло и встал на ноги. Хорошо бы сейчас сесть за стол, пожевать чего-нибудь, а после - погулять в парке, наслаждаясь свежим воздухом; но как же мать?
   - Окаа-сан! - позвал ее Кога.
   Никто ему не ответил.
   Штаны свои Кога нашел у стены: грязные, скомканные, покрытые глянцевыми пятнами запекшейся крови. Терзаясь дурными предчувствиями, Кога попытался счистить кровь - не получилось.
   "Проклятая синтетика, - подумал он. - Ну почему она настолько хорошо впитывает всякую дрянь, что потом даже и не отмоешь?"
   Недовольный, обиженный жизнью, Кога направился на кухню.
   - Замечательно, - произнес он, увидев следующую картину: на столе распластана вчерашняя девочка, по-прежнему голая, а над ней склонилась мать - со скальпелем в одной руке и с медицинской ложечкой в другой. - Окаа-сан, это еще зачем?
   Мать обернулась. Ее волосы мотнулись тяжелой копной - ровный пробор, две непослушные прядки выбились из прически. Домашний халат не смотрелся на ней совершенно - нет, здесь куда больше бы подошли деловой костюм, накрахмаленный воротничок, галстук, туфли на шпильках; стерва, да и только.
   - Как зачем? - ойкнула она, застигнутая на месте преступления. - Она может быть опасна!
   - Она, - произнес Кога со всей серьезностью, на которую был способен, - не опасна.
   Он подошел поближе, и мать с недовольным вздохом отложила хирургические инструменты в сторону. Девочка слабо шевельнулась. Солнечный свет падал на ее лицо - маленький нос, пухлые губки, прядь, что столь по-дурацки закрывала ей глаза; электрическим током Когу пронзило узнавание.
   "Вот это да, - констатировал он, - сама Накахара Рейко-сан собственной персоной. Госпожа директриса голой лежит у меня на кухонном столе. А я еще полагал ее несчастной и беззащитной. Ну нет. Поверить не могу, чтобы Накахара-сан стала жертвой насилия. Кто угодно, только не она. Может, это такие эротические игры? Вроде бондажа, или прочих садо-мазо примочек. И куда я только влез?"
   - Опасна-опасна, - выговорила мать.
   - Что?
   - Она может быть из этих, из зараженных, - пояснила мать, пробуя скальпель ногтем. - Все же лучше вырезать из нее Храм. Мы не должны рисковать. Пусти меня, я сделаю все быстро и безболезненно.
   - Нет, - покачал головой Кога.
   "Теперь - точно нет. Одно дело преступники, монстры, зараженные; совсем другое - Накахара Рейко. И потом, я ведь спас ее. А окаа-сан хочет просверлить ей череп и выскоблить ложечкой участок мозга. Как представлю себе - все внутри сжимается, настолько это гадко. Нет, окаа-сан, Накахару-сан ты не тронешь. Поверь мне".
   Кога подхватил безвольную Накахару-сан на руки и отнес в свою комнату. В тот момент он не думал, что несет девочку - женщину - на которой, между прочим, совсем нет одежды; смущение оставило Когу. В конце концов, есть вещи, что выше сексуальных инстинктов. Например, ответственность. Кога хотел защитить Накахару Рейко - точнее, не хотел, он был вынужден; но результат-то все равно одинаков.
   Кога уложил Накахару-сан на свою постель и укрыл одеялом. Она шепнула ему что-то, быть может, проклятие, а может, и благодарность. В полумраке комнаты лицо ее казалось мертвенно-бледным - и поразительно несчастным. Кто знает, что произошло с ней прошлой ночью? Явно что-то не очень хорошее. Рассталась с любовником? Или с мужем?
   "О чем я думаю?" - поразился Кога.
   Оправив одеяло на Накахаре, он вышел навстречу матери.
   - Окаа-сан, - сказал Кога, - не трогай ее, ладно? Ей надо отдохнуть. Пусть спит спокойно.
   - Она и не проснется, - произнесла мать спокойно. - Я буду осторожна. Опыт у меня есть.
   "Нет, это невыносимо".
   - Да прекратишь ты или нет? - взорвался Кога.
   Он сам не заметил, как правая рука его покрылась волдырями; волдыри эти стремительно набухали - и лопались, и сквозь обнажившееся мясо прорастали металлические шипы и клыки; сталь матово поблескивала. Пальцы срослись в единый клинок - и Кога взмахнул им, со свистом рассекая воздух. Мать невольно попятилась. От лица ее отхлынула кровь.
   - Ты не тронешь ее, - произнес Кога выразительно. - Договорились, окаа-сан?
   Запинаясь, мать стала уверять его - да, конечно, разумеется; все будет так, как он захочет. Скальпель выпал у нее из рук и покатился по полу; поднимать его мать не стала, опасаясь чего-то; напрасно, поскольку Кога бы вряд ли причинил ей вред. Но мать все равно боялась.
   - Кога, - сказала она вдруг, тихим, еле слышным голосом. - Эту девочку изнасиловали.
   Кога вздрогнул, как от удара.
   - Почему ты так думаешь? - спросил он.
   - Потому что, - мать зябко передернула плечами, - потому что я на себе знаю, что это такое.
   На этом разговор и закончился.
   Пища для размышлений была получена. Нужно было обдумать ситуацию; и Кацуджи Кога, погруженный в себя, направился в школу.
  
   3.
  
   Аяме ходила туда-сюда, бережно баюкая загипсованную левую руку; в правой она держала окровавленное покрывало. Менструация, бушевала нэ-сан, менструация, менструация, как же это мерзко, как же это грязно, как же это противно. Гнев был направлен на Мейду. Аяме полагала, будто кровь, что обильно испятнала постельное белье, была менструальной. И, разумеется, во все виновата Мейда - не уследила, не подоткнула вовремя тампон куда следует - и вот теперь белье безнадежно испорчено.
   Мейда же молчала, никак не реагируя на ругань.
   - Что, думаешь, ты такая особенная, да? - шипела Аяме, потрясая покрывалом. - А вот и нет! Пока ты, избалованная девчонка, живешь в моем доме, тебе следует соблюдать мои правила! А я такого, - Аяме выдержала паузу, - я такого не потерплю!
   - Потерпишь, - сказал Аяо, не вставая с кровати. - Куда ты денешься.
   - А ты не вмешивайся! - приказала нэ-сан. - Тебе, между прочим, еще в школу нужно успеть. Давай, собирайся!
   Она была права. Аяо нехотя встал с кровати и поплелся к шкафу, где лежала его школьная форма.
   "Школа, школа, - думал он нервно, - школа, и Танимура Реджиро. Вы ждете меня, сенсей? Я скоро приду. Уж будьте уверены. Я не подведу, появлюсь точно в срок. И мы поговорим, серьезно поговорим, по душам. И как вы думаете, каким будет итог нашей беседы?"
   Мейда - его собственность; и никакой Танимура-сенсей не имеет права вмешиваться в их отношения.
   "Надеюсь, ей не было больно," - думал Аяо, натягивая на себя одежду.
   Мейде причинил страдания какой-то там Танимура-сенсей; сам намек это заставлял Аяо нервничать. Боль - соединяющее звено, боль - высшее наслаждение; и Мейда разделила его не с ним, не с Ацумори Аяо, а с кем-то другим? Мейда, его собственность, его домашнее животное? Непростительно. Аяо готов был убить Танимуру-сенсея. Скорее всего, так и будет - драка, убийство, кровь; сенсей, готовы ли вы?
   - Сенсей, сенсей, - напевал Аяо, - готовы ли вы?
   Школа ждет. Динь-донь, скоро прозвучит школьный звонок. Нужно торопиться.
   А домашний скандал между тем продолжался.
   - Иди, отмывай! - и нэ-сан свирепо ткнула скомканное покрывало в лицо Мейде. - Стиральная машина сломалась, придется тебе ручками поработать. Все понятно?
   "Что это, недостаток секса?" - призадумался Аяо.
   Впервые его посетила мысль о том, что стоит порой помогать нэ-сан - снимать напряжение, лечить неврозы, и все при помощи секса. Интересно, было ли такое в их прошлой жизни, когда Аяо еще не познакомился с Мейдой?
   Кстати, вполне возможно.
   Не отсюда ли растут корни той неприязни, что нэ-сан испытывает к Мейде?
   - Так отмоешь ты, или нет?! - сорвалась Аяме на крик.
   Мейда все никак не реагировала на нее. Похоже, взрыв близок - вон, как нервничает нэ-сан.
   - Дай сюда, - вздохнул Аяо. - Я сам все отстираю.
   - Тебе пора в школу, - возразила нэ-сан.
   - Отстираю, и пойду, - сказал Аяо. - Пусть Мейда-чан отдохнет.
   Приняв от нэ-сан покрывало, Аяо направился к ванной.
   Похоже, придется вместо японской истории ему изучать основы стирки в холодной воде.
   Перед этим он подошел к Мейде и ласково приобнял, подбадривая.
   - Я доберусь до этого мерзавца, - сказал он так тихо, как только мог. - Все будет хорошо.
   - Все и так хорошо, Ацумори-сама, - выдавила Мейда.
   Аяо заметил, что она еле сдерживает слезы; похоже, нэ-сан своей истерикой все же сумела пробить ее оборону.
   Аяо посмотрел на сестру - и осознал одну, очень важную вещь: нэ-сан ревновала, ревновала его к Мейде, и из ревности этой рождалась самая настоящая ненависть, и своим поступком Аяо лишь подлил масла в костер этой ненависти.
  
   4.
  
   Закончив, Аяо неловко развесил постиранное белье по квартире, затем - взял свой портфель, погладил Мейду по волосам, попрощался с нэ-сан, что пребывала в мрачной меланхолии - и направился в школу.
   Сакура облетала, и пожухлые розовые лепестки усеяли землю. Палило солнце; Аяо пожалел, что у него нет кепки, или шляпы, или какого-либо другого головного убора. Обидно будет, если наказание для Танимуры-сенсея придется отложить из-за солнечного удара.
   По пути он встретил Когу, что, судя по всему, тоже опаздывал на первый урок. Они поздоровались - "оссу, Аяо-чан", "оссу, Кога-кун" - и продолжили свой путь, теперь уже бок о бок.
   Аяо пребывал не в том настроении, что разговаривать на отвлеченные темы - но Кога-кун, часто этим грешивший, был сегодня немногословен, суров и собран; будто это не Аяо, а он шел в школу, чтобы подраться с преподавателем.
   Поэтому разговор пришлось начать Аяо.
   - Кога-кун, как ты думаешь?...
   - Я говорил, что на самом деле я гораздо младше, чем выгляжу? - перебил его Кога.
   - Нет, - сбитый с толку, ответил Аяо.
   - Ну так знай это, - сказал Кога и затих.
   До школы они добрались в полном молчании.
  
   5.
  
   Класс: никаких отклонений от общепринятой схемы, никаких новшеств - прямоугольники парт, выстроенные в три ряда, массивный и неповоротливый учительский стол, рядом с ним - меловая доска, окантованная металлическим профилем; два шкафа у противоположной стены, забитые старыми учебниками и художественной литературой.
   Была перемена, и класс бурно обсуждал последние новости - информация текла совершенно свободно; факты перемещались от человека к человеку, обрастая все новыми и новыми подробностями. Орино Май, размахивая линейкой, вела бурную дискуссию с Ацумори Аяо. Мейда-чан сегодня не пришла в школу, поэтому Май осмелела. Вальяжный Кейтаро Ичиру сидел на подоконнике и чему-то улыбался. Минамори Тецуна сидела, угрюмо рассматривая собственные ногти - тосковала без своей подруги Аюми, наверное.
   Кацуджи Кога рисовал на тетрадном листе: человечек, еще один человечек, над ними - туча. Мило и незамысловато. Ямагата Матоко немедленно подрисовала человечкам крылья и клыки, а тучу парой штрихов превратила в мужскую задницу.
   - Зачем? - возопил Кога.
   Матоко удивилась.
   - Это смешно, - сказала она.
   - Совсем не смешно, - нравоучительно произнес Кога. - Хотя ладно, смешно. Но не очень.
   Порой Матоко огорчала его.
   Вздохнув, Кога поднялся со своего места и подошел к окну. Ему хотелось свежего воздуха. Кейтаро Ичиру смерил Когу злобным взглядом; не сказав ни слова, он встал с подоконника и вернулся за свою парту. Кога не знал, в чем причина такого отношения к нему; да ему и особо хотелось знать это. Кога распахнул окно, и ветер ударил ему в лицо; Кога вдыхал свежий, насыщенный кислородом воздух, и наслаждался.
   Он не заметил, как сзади к нему подошла Минамори Тецуна.
   - Знаешь, я бы на твоем месте сильно не радовалась, - прошипела она.
   - Что? - обернулся к ней Кога.
   Тецуна ухитрялась даже нелепую школьную форму носить с достоинством. Красный топик ее словно источал презрение, мини-юбка пылала гневом; желтого цвета косички самим своим существованием выражали неодобрение и негодование. Кога даже позабыл, что Тецуна ниже его чуть ли не на две головы.
   У Тецуны была странная привычка - в гневе надувать щеки. Выглядело это ужасно смешно, и Кога едва сдержал улыбку.
   - Я,.. - начал он, но тут в грудь его уперся палец Тецуны.
   - Ты самое тупое и жестокое существо, которое я когда-либо видела, - сказала она с тихой яростью. - И не вздумай оправдываться. Все так и есть.
   - Да в чем же дело? - спросил Кога кротко.
   "Превосходное начало дня, - подумал Кога грустно. - Накахара-сан, мать, теперь вот Минамори Тецуна. И в чем же я так провинился перед небесами? Отказал бедному в помощи? Обворовал детский дом? Солгал? Да, была ложь, не спорю. Но не мог же я сказать Матоко-чан, что эта ее шутка - полный отстой? И я солгал, и карму свою испортил. Результат закомерен - я самое тупое и жестокое существо, которое когда-либо видела Тецуна-чан".
   - Не делай вид, что не знаешь! - произнесла она зло. - Мерзавец.
   - За что-то мерзавец-то? - вздохнул Кога.
   Тецуна схватила его за воротник.
   - Ты даже не навестил Аюми-чан в больнице! - воскликнула она. - А она ждала, когда ты придешь!
   "Поразительно," - прокомментировал Кога, про себя, конечно.
   - А знаешь, что сегодня произошло? - продолжила Тецуна. - Аюми-чан с утра позвонили соседи. Квартира, в которой она живет с матерью, разгромлена, везде кровь. А Накахара-сан пропала! Представляешь, каково теперь Аюми-чан? Нет, ты не представляешь! Потому что в таком случае бы уже давно был в больнице, и утешал бы ее, и держал ее за руку, ты, урод!
   Тецуна отвесила ему пощечину. Звон разнесся по всему классу - и сразу двадцать пар глаз обратились к Коге.
   А Тецуна, гордо вскинув подбородок, прошла к своему месту.
   Кога, несколько сбитый с толку, поглаживал щеку; часть сосудов лопнула, и сейчас, наверное, по коже его расползается красное пятно. Кога смутился. Поведение Тецуны было ненормальным; и причем здесь Накахара Аюми, и он, Кацуджи Кога?
   Он вспомнил о Рейко-сан - и испустил тяжелый вздох. Да, вернуть ее Аюми-чан будет сложной задачей. Сможет ли она связно выразить свои мысли? Сможет она объяснить, в чем ее проблема? Сможет ли рассказать, кто именно разгромил ее квартиру, и зачем ему это понадобилось?
   "Встречайте, благородный детектив Кацуджи Кога распутывает дело, - подумал он кисло. - Детектив Кацуджи-сан, почти как торговая марка, брэнд. Куда там жалкому Эдогаве Конану!"
   Ямагата Матоко смотрела на Когу с подозрением. Страдая в глубине души своей, он все же подошел к Тецуне и произнес:
   - Сегодня я навещу Накахару Аюми-чан... то есть Аюми-сан. Обещаю.
   "Я еще и обещать должен. В кого же я превратился?"
   - Пойдем вместе, - сказала Тецуна, чуть смягчившись. - Давно уже пора.
   И добавила:
   - Мерзавец.
  
   6.
  
   Ацумори Аяо еле отделался от Май-чан; она все пыталась завести с ним разговор о вчерашнем, пускай и намеками: "Аяо-кун, ты слышал, что Накахара-сан сегодня не пришла в школу?" или же "Аяо-кун, а вот что ты думаешь о стульях?"
   Аяо ответил, что о Накахаре-сан он слышал, а о стульях он думает, что они деревянные или же стальные; затем он задал Май-чан собственный вопрос - что, по ее мнению, нужно Минамори Тецуне от Коги-куна?
   Май-чан отвлеклась, и Аяо воспользовался этим шансом, чтобы покинуть класс.
   Он спустился вниз, в кабинет физической культуры, надеясь там встретить Танимуру-сенсея.
   Школьные коридоры были измазаны в пене: Китагава Рика гонялась за своей подругой Маю, поливая ее белой струей из огнетушителя. Несколько струек перепало и Аяо. Счистив с рубашки пену, он посмотрел на замерших перед ним Рику и Маю, и изрек:
   - Вы бы поосторожнее.
   Девочки в унисон кивнули - и побежали дальше по коридору.
   Аяо разжал кулаки.
   "Еще бы немного, и я бы не удержался, - подумал он. - Не удержался бы..."
   Он мечтательно прикрыл глаза, представив себе сладостную картину: Рика и Маю, перемазанные собственной кровью, рыдающие, блюющие от боли; кожа содрана, из мяса торчат сломанные кости; по телу их стекает кровь, собираясь в паху, оседая на нежной коже алыми шариками.
   Аяо расслабился.
   "Накахара-сан, смотрите - я умею держать себя в руках. Я ведь хороший ученик, не правда ли? Что скажете, Накахара-сан? Ах да, вас же оттрахали и убили, поэтому ничего вы мне не скажете. Жизнь порой так жестока к молодым, уверенным в себе женщинам!"
   Аяо спустился по лестнице. Кабинет физической культуры; кладбище старых мячей и порванных скакалок. Как славно, что в Японии такой мягкий климат! Школа может сэкономить на полноценном спортзале, и все занятия по физкультуре будут проводиться на улице, на свежем воздухе - и лишь маленький, пропитанный потом кабинет под номером "23" будет напоминать о том, что среди предметов есть и такой, как физическая культура.
   Аяо толкнул дверь и вошел внутрь. Пахло обувью и старой овцой: рядом располагалсь раздевалка, где потные, уставшие после пробежки, разминки и игры в волейбол школьники, и мальчики, и девочки, переодевались, стягивали с себя нормальную одежду, и надевали дурацкую красную форму. Аяо поморщился и зажал нос рукой.
   Это здесь Танимура-сенсей посмел посягнуть на Мейду-чан, его Мейду-чан? Поразительное неуважение, буквально-таки святотатство, плевок в душу. Аяо решил, что обязательно отрежет негодяю руки - так будет правильнее.
   Жаль, но в кабинете Танимуры-сенсея не оказалось. Мухи вились под потолком, лопнувшие мячи грудой валялись в углу, стоял в гордом одиночестве белый стол, и лежал на нем раскрытый журнал - а сенсея нет, будто никогда его и не существовало.
   "Уволили его, что ли?" - подумал Аяо.
   В самом деле, а вдруг решила Накахара-сан провести штатное сокращение, выбрала в качестве жертвы Танимуру-сенсея - и огласила свое несправедливое решение в этом же кабинете, среди спортивных плакатов и никому не нужных грамот; а Танимура-сенсей, обидевшись на жизнь, взял и изнасиловал самую младшую из своих учениц.
   "Логично," - подумал Аяо, и приуныл, потому что в таком случае Танимура-сенсей был уже далеко, и настолько же далеко откладывался миг мести.
   Разочарованный, Аяо покинул кабинет физкультуры.
   Мейда так и останется неотомщенной?
   "Не стерплю, - пробормотал он, - не стерплю, и все тут".
   Он вспомнил бледное лицо Мейды-чан, ее несчастный взгляд, темную кровь, что стекала из ее влагалища - и дыхание его перехватило от гнева.
   Танимура-сенсей умрет.
   Аяо поднимался наверх, и ярость его постепенно нарастала - от почти что равнодушного "Ну и ладно, отрежу руки и отпущу" до гневного "Убью"; и, что самое странное, второй вариант сулил Танимуре-сенсею гораздо меньше страданий.
   В коридоре, у окна, стояла Михара Касуми. Она придерживала массивную грудь рукой; черный бюстгальтер просвечивал сквозь красную ткань. Касуми с кем-то разговаривала по телефону. Она шутила, смеялась; вид у нее был счастливый.
   "Касуми-чан, - отметил про себя Аяо. - Староста, глава школьного совета. Уж кто-кто, а она должна знать про Танимуру-сенсея".
   Касуми-чан была предельно вежлива, приятна в общении, и никогда не отказывала в помощи. Аяо знал, что прежние его отношения с Мейдой, с нэ-сан, с Когой, с Май - были совсем другими; он ощущал это на подсознательном уровне. Но вот Касуми-чан... Нет, их точно раньше ничего не связывало. Обычный ученик, обычная староста; милые беседы в духе "Не забудь выполнить домашнее задание!" - и взаимное уважение друг к другу. Так было, и так будет до тех пор, пока их обучение в старшей школе Шико не подойдет к концу.
   - Да, когда тебе будет удобно. Да, приезжай. Буду рада тебя видеть. Ну конечно же, ты не станешь стеснять меня. Пока. Целую, - закончила разговор Касуми. Сунув телефон в сумочку, она повернулась к Аяо, и выжидающе улыбнулась.
   - Касуми-чан, - начал он.
   Едва Аяо открыл рот, Михара Касуми высыпала на него кучу подробностей: и то, что сегодня Накахара-сан не пришла в школу, и то, что место ее временно занял Танимура-сенсей, и то, что в туалете прорвалась канализация, и то, что скоро наконец-то выборы премьер-министра, и то, что она только что закончила разговаривать со своим старым другом - "Можно сказать, осананаджими!" - и то, что друг этот немного поживет у нее, Аяо же не возражает, ведь они соседи, не правда ли?
   Аяо успел выловить из этого потока нужную информацию. Теперь, в принципе, можно было развернуться и уйти. Но Касуми ждала ответа на свой последний вопрос; Аяо заверил ее - нет, конечно же, он возражать не станет. И, на всякий случай, поинтересовался насчет имени неведомого старого друга.
   - Такамура Коске-кун, - сказала Касуми. - Почти как Такамура Котаро, или Такамура Казухиро. В общем, у него небольшие проблемы в семье. Будь с ним подобрее, хорошо? Он такой слабенький, такой нежный мальчик. Не обижай его, ладно, Аяо-кун?
   - Не буду, - пообещал он ей.
   Касуми-чан осталась позади; впереди же был директорский кабинет, где укрылся ненавистный Танимура-сенсей.
   Аяо шел, размышляя о загадочном Такамуре Коске - кто это, и как может выглядеть?
   Короткие черные волосы, грубые черты лица, суровый взгляд - таким предстал Такамура Коске в воображении Аяо.
   "Нет, он же "нежный мальчик", - сказал себе Аяо, но все же не смог избавиться от столь навязчивого брутального образа.
   Аяо остановился перед директорским кабинетом и взялся за ручку.
   "Трудное решение", - подумал он и перевел дух.
   А затем распахнул дверь.
  
   7.
  
   Танимура Реджиро восседал за директорским столом. Крепко сложенный, мускулистый, с толстой шеей и с громоздкой прической, он производил впечатление, и смотрелся намного лучше, чем Накахара-сан. Правда, Танимура-сенсей так и не снял спортивную форму, и сидел, водрузив ноги в белых кроссовках прямо на стол. В зубах его дымилась сигарета. Вопиющее нарушение школьных правил.
   Да, Накахара-сан себе такого не позволяла. Поэтому, наверное, и побывал у нее во влагалище Стул-сан, отвратительный, грубый насильник. С Танимурой Реджиро Стул-сан вел бы себя намного осмотрительнее.
   - Привет, уродец, - протянул Танимура-сенсей.
   Ацумори Аяо осторожно прикрыл за собой дверь.
   - Танимура-сенсей, у меня к вам вопрос, - сказал он. - По вашему, между прочим, предмету.
   - Какой, нахуй, предмет?! - заорал вдруг Танимура-сенсей, убирая ноги со стола. - Ты сюда драться пришел, или как?
   В руках его возникла бейсбольная бита - белая, тяжелая, с гладко отполированной поверхностью. Идеальный инструмент, если бы хотите разбить кому-нибудь голову.
   Лишь сейчас Аяо сообразил, что он-то совершенно безоружен. Он заозирался по сторонам. Урна, забитая бумагами - не то; шкаф - не то; горшок с кактусом - не то; статуэтка Будды - и это не то! Проклятье, что же делать?
   - Танимура-сенсей, - стиснув зубы, произнес Аяо. - Так можно задать вам вопрос? Боюсь, мне больше не к кому обратиться по этому поводу. Вся моя надежда - исключительно на вас.
   - От страха с ума сошел, уродец? - проскрежетал Танимура-сенсей, поигрывая битой.
   Одним прыжком он перемахнул через стол - лишь сверкнули его белые кроссовки - и обрушил биту на Аяо. Удар этот нельзя было уловить глазом; смазанным пятном бита метнулась сначала вверх, а затем резко вниз, рассекая воздух. Аяо еле успел увернуться. Бита опустилась на пол и оставила в пластичном линолеуме глубокий след.
   - Ваше поведение, мягко говоря, вызывает недоумение, Танимура-сенсей! - воскликнул Аяо.
   - А твое не вызывает?! - взревел Танимура, вновь замахиваясь битой. - Мудак! Ты сейчас должен рвать и метать! Хватать меня за горло - и душить! За то, что я сделал с Таканой-сан, ты должен меня убить! А что делаешь ты, а?! Давай, дерись!
   Улучив момент, Аяо поднырнул под биту и попытался достать Танимуру кулаком. Тот лишь ухмыльнулся - и с огромной силой пнул Аяо в грудь. Хрустнули ребра. Аяо отлетел к директорскому столу и чувствительно ушиб об него спину.
   - Ксояро, - грустно сказал Аяо.
   Точнее, попытался сказать, поскольку после удара Танимуры-сенсея воздуха в легких у Аяо больше не оставалось.
   - Уродец! - сказал Танимура-сенсей. - Что, уже сдаешься?
   Он приблизился к Аяо, волоча за собой биту. Когда Танимура оказался совсем рядом, и можно было уже различить каждый черный волос в его щетине, Аяо протянул руки и схватил Танимуру за шею. Пальцы уперлись в горло, выдавливая кадык.
   Танимура хмыкнул. Новым тычком он заставил Аяо опустить руки. Еще одним он заставил Аяо согнуться. Следующий же выбил из Аяо весь дух.
   Танимура-сенсей произнес раздраженно: "Вот ведь слабак," - когда Аяо вдруг распрямился и ударил, попав прямо в пах. Вздрогнув, Танимура выронил биту и опустился на колени.
   - Ах ты!.. - прорычал он.
   Аяо подхватил биту с пола - и постарался отойти от Танимуры-сенсея как можно дальше. Аяо тоже требовалось время, что прийти в себя. Легкие его пылали, в груди стучал кровавый молот; Аяо чувствовал дурноту.
   - Та...Танимура-сенсей, я по-прежнему требую объяснений, - выдохнул Аяо.
   - Пошел ты, уродец, - ответил Танимура вежливо.
   "Он знал, что я приду, - подумал Аяо. - Он сам искал драки со мной. Но почему? И кто такая Такана-сан, неужели Мейда? Как все сложно! И что, мне следует разбираться во всем этом дерьме? Нет уж".
   Аяо невольно улыбнулся. Он думал о потоках крови, о пытках и о страданиях; он представлял себе, как будет кричать Танимура-сенсей - как он будет жалеть о том, что вообще посмел прикоснуться к Мейде.
   Аяо рванулся вперед, неловко размахивая битой. Танимура крякнул и ловким движением выхватил у него биту. Другим ловким движением Танимура повалил Аяо на пол.
   - Я уже говорил тебе, какая у меня способность? - осведомился учитель физкультуры. - Не помнишь?
   - Забыл, - со злостью произнес Аяо.
   - Напомнить, уродец?
   Танимура-сенсей ударил Аяо по почкам.
   - Уродец!
   Аяо схватил его за ногу.
   - Убью! - проревел Танимура, и вкрутил биту Аяо в живот. - Убью! Убью, уродец!
   - А ты убей, - просипел Аяо. - Давай.
   Бита поднялась к потолку, белая, невыносимо-белая, выкрашенная в столь неподобающий - или столь подобающий - смерти цвет; Аяо чувствовал, как стучит его сердце, и не испытывал ничего, кроме злости.
   - Мейда-чан, - прошептал он, - я ведь убью этого мудака, не правда ли?
   И бита упала, отрезав Ацумори Аяо и от света, и от жизни, и от его Мейды-чан.
  
   8.
  
   Ацумори Аяо брел по равнине, усеянной одуванчиками; наступить, вдавить в землю, слегка повернуть ступню - и сочно хрустит раздавленный цветок, осыпаются лепестки, брызжет прозрачный сок.
   Аяо поднял голову - и увидел алюминиевые облака; в просветах мелькала зеленоватая луна. Багровый лес виднелся на горизонте. Под ногами тикал огромный механизм; механизмом этим была сама Земля, стальное нутро которой состояло из множества шестеренок, зубчатых колес и регуляторов.
   Плясала в воздухе железистая пыль. Сделаешь хотя бы один вдох - умрешь, отхаркивая кусочки собственных легких. Поэтому Аяо и не дышал.
   Он не заметил, как выросли вокруг дома, как вознеслись к небесам высотки, как расползлись по земле асфальтовые покрытия и бетонные перегородки. Город строил себя сам: кипела сталь, тек жидкий пластик, застывало в причудливых формах стекло. Новорожденные заводы исправно поставляли дым: смешиваясь с туманом, он превращался в смог - необходимый элемент городской атмосферы.
   Небо, напоминавшее грязную скатерть, вдруг окрасилось оранжевым: на улицах зажгли фонари.
   Спотыкаясь, бежала по тротуару девочка лет двенадцати, в нелепом монашеском одеянии белого цвета - на щеке царапина, волосы растрепались, гетерохромные глаза смотрят с испугом. Ее преследовал шестиглазый котенок с крыльями. Он громко, визгливо требовал, чтобы девочка остановилась - но, разумеется, она продолжала свой бег. С плеч ее слетел амикт и упал в грязь: белая ткань окрасилась бурым и коричневым.
   Именно эта деталь и запомнилась Аяо - белое тонет в буром, освященный амикт тонет в городской грязи. Там, где была невинность - родился грех, и скверна, и мерзость.
   Ему захотелось помочь девочке. Желание это было мимолетным, но Аяо поддался ему. Подхватив девочку за талию, он взмыл к оранжевым небесам; она ойкнула, дрогнула было - но тут же расслабилась в его объятиях.
   Котенок остался где-то внизу. Странное, несуразное существо. Бояться такого, наверное, может только она.
   Девочка была теплой, маленькой и живой; ее приятно было обнимать, держать в объятиях. Аяо нес ее, а под ними проплывал город - источающий миазмы гниения, окутанный смогом, утопающий в грязи. Город этот напоминал мертвого киборга - некогда живые части его сгнили, а вот механические по-прежнему функционировали, перегоняя машинное масло из мозга в сердце, из сердца в мозг.
   "Я должен отпустить тебя," - сказал Аяо, выждав паузу.
   Девочка не хотела расставаться с ним.
   "Не уходи", - просила она.
   На одном из балконов, что нависли над городскими улицами, он оставил ее.
   Со слезами на глазах девочка умоляла его вернуться. Аяо рассердила эта назойливость. Отмахнувшись от нее, он соскользнул вниз - и зарылся в помои, погрузившись в тревожный сон.
  
   9.
  
   Пока он спал, спасенную им девочку насиловал другой Ацумори Аяо, пятнадцати лет, школьник.
   "Да не дергайся ты," - хихикал он, одной рукой зажав девочке рот, а другую запустив ей меж ног. Монашеское одеяние Аяо разорвал по шву; стали видны нежная плоская грудь и черные трусики.
   Девочка пыталась сопротивляться, но Аяо повалив ее на кровать и запустил пальцы во влагалище. Против воли девочки, половые губы ее намокли, и Аяо беспрепятственно вошел внутрь.
   Девочка плакала, ее влагалище ужасно болело, но крови не было. Аяо сжимал ее соски, гладил по животу, облизывал шею. Изо рта его непрерывным потоком текли слюни, смешиваясь со слезами девочки; это было больше, чем насилие - это был акт унижения, своеобразная психологическая пытка. Аяо добился своего - он полностью раздавил эту девочку, надломил ее душу. Он наслаждался своей властью над ней; грубо растоптав ее чистоту, ее непорочность, он словно бы возвысил себя над ней - чудесное, свежее ощущение.
   А где-то далеко, в пустой квартире, человек с развитой нижней челюстью объяснял что-то - обстоятельно, буквально на пальцах - плотному субъекту в кожаной куртке.
   "Убьешь ее, понял, Хисуи-кун? - говорил человек с развитой челюстью. - Оружие у тебя есть, только распорядись им по-нормальному, не как в прошлый раз. Имя христианской шлюхи - Эшли Лавджой. Как убьешь шлюху, вырежи у нее писечку, обязательно вырежи писечку. Мне потом принесешь, понял? Да не кивай ты, как дебил, скажи нормально!"
   "Хорошо, Такамура-сан, - пробормотал его собеседник, - все будет как вы прикажете. Писечка, сисечка. Вы ее потом господину премьер-министру отнесете, да?"
   "А вот это, - произнес Такамура-сан, - уже не твое дело, мудак".
   Под зеленоватой луной брел несколько женственный парень с длинными, до плеч, волосами. "She is the one named Yakumo-chan," - меланхолично напевал он себе под нос, и поигрывал шипастым кастетом. По пути попался ему запоздавший прохожий, и парень заметно приободрился - буквально расцвел - и направился следом. На лице его медленно проступала улыбка.
   В соседнем квартале корпел над очередной жертвой маньяк: с хрустом ломались кости, жижей стекала на землю кровь, влажно хлюпали мозги. Жертва стонала, даже не в силах закричать, а маньяк продолжал свою кровавую работу, несомненно тяжелую, неприятную, но - необходимую. Он создавал магическую фигуру. Маньяк торопился. Крайний срок близок, а впереди еще столько работы, столько работы... Ну как тут успеть? Жаль, нельзя нанять ассистента.
  
   10.
  
   Против собственного желания, Аяо навестил спасенную им девочку - удостовериться, что с ней в порядке. В квартиру он попал через разбитое окно.
   Комната утопала в полумраке. Где-то впереди смутно поблескивал экран телевизора. В мусорном ведре - шестиглазый котенок, мертвый, и заляпанное чем-то липким монашеское одеяние.
   "Ски," - сказала девочка, не открывая глаз.
   Он лежала на кровати, и живот ее был испачкан спермой. Рядом расположился другой Ацумори Аяо - он бормотал что-то во сне, и перекатывался с бока на бок. Другой Аяо прогнал из дома сестру, обменяв ее на девочку-найденыша, и был ужасно этим доволен.
   Сердце его сжалось.
   Аяо подошел к девочке и осторожно взял ее за руку.
   Она улыбнулась.
   "Я, - сказал он и смолк, не в силах найти нужные слова, - Я... я не хотел".
   Аяо в самом деле не хотел, чтобы так получилось. Он думал, что помогает ей - но все обернулось подобным образом. Как теперь исправить содеянное?
   "Не бойся, - сказал он, чувствуя, что лжет, - вот увидишь, я приду за тобой. Обязательно приду! Обещаю!"
   Бесплотный дух, что он в силах сделать? Тот сумеречный час, когда Аяо мог воздействовать на живую материю, уже закончился - и повторится лишь через год.
   "Ты только потерпи немножко," - не скрывая слез, произнес он.
   Его душил стыд, переполняла вина; ему было больно, чуть ли не впервые в жизни. Аяо хотел все исправить - и не мог. От осознания этого хотелось плакать, а еще больше ему хотелось убить того, кто вздумал причинить боль столь невинной, столь чистой девочке, тому, кто столь цинично воспользовался ее беспомощностью, ее беззащитностью - того человека, что лежал на кровати, улыбаясь при этом!
   "Ты тоже потерпи, - сказал Аяо, - потерпи. Потерпи..."
   Другой Аяо причмокнул во сне и перевернулся с левого бока на правый.
  
   11.
  
   Аяо открыл глаза.
   Было больно - но боль рождала целый спектр новых переживаний; ощущение это с трудом поддавалось анализу.
   Танимура-сенсей нанес Аяо серьезные повреждения. В том месте, куда пришелся удар биты, череп промялся вовнутрь; мясо стерлось, а кожа нависла над глазами красным лоскутом. Кровь, разбавленная желтоватой сукровицей, стекала по лицу: Аяо слизнул ее с верхней губы и вздохнул - ощущение было потрясающим.
   Тем временем Танимура-сенсей готовился навсегда покинуть директорский кабинет. Он уложил в компактный чемоданчик несколько папок, нож в расшитых золотом ножнах, матрешку и стеклянный шарик. Причесавшись немного перед зеркалом, Танимура-сенсей надел поверх спортивного костюма куртку - и взялся уже за ручку двери, когда Аяо битой разбил ему голову.
   Раздался сочный, влажный звук, будто палкой развалили на две части арбуз - и Танимура-сенсей опрокинулся на пол. Спортивный костюм был безнадежно испачкан: его обильно испятнали кровь, мозг и телесные выделения, придав синей ткани бурый оттенок.
   - Предугадывать движения противника - полезное умение, Танимура-кун, - произнес Аяо. - Жаль, что ты столь бездарно им распорядился.
   Чемоданчик закатился под шкаф, и доставать его оттуда Аяо не стал.
   Он приоткрыл дверь и выглянул наружу - никого. Насвистывая легкомысленную мелодию, Аяо двинулся по коридору, помахивая битой - уже не столь ослепительно белой, как раньше; теперь она была скорее бурой. Прилипшие к ней черные волосы принадлежали, вероятно, Танимуре-сенсею - а может, и самому Аяо.
   Сквозь грязные, испорченные мухами окна в школу проникал нежный солнечный свет. Середина учебного дня - самое время для свершений. Звонок уже прозвенел, и люди, что пребывали в школе, поспешно заняли предназначенные им места: ученики - за партами, учителя - у доски. Коридоры пусты, проход свободный. Никто не станет задерживать подозрительного ученика с окровавленной битой. Никто не позвонит в полицию.
   А если и позвонит - то что?
   - Ты была маяком, освещающим мне путь во мраке, - пропел Аяо негромко, - я жил лишь ради тебя.
   Masterpiece, третий опенинг - "Любовь моя"; самый нежный и самый красивый - и наиболее популярный среди любителей караоке.
   Лоскут кожи, что свисал с виска, мешал обзору. Аяо оторвал его - брызнула кровь и жир - и отправил в рот. Вкусно.
   - Так почему, скажи мне, почему ты ушла? - прожевав до конца, произнес Аяо. - Я так любил тебя; почему же ты ушла?
   Аяо заглянул в учительскую. Там находился лишь пожилой Каори-сенсей, трогательно смешной, забывчивый; глаза его прятались в сетке морщин, а на губах всегда была добрая улыбка. Аяо нравился Каори-сенсей - и как преподаватель, и как человек.
   - Ты разбила мне сердце, - сообщил Аяо Каори-сенсею и взмахнул битой. - Теперь пришла моя очередь.
   Аяо перебил старику хребет и раздавил шею. Каори-сенсей обмочился перед смертью: поступок, достойный настоящего самурая.
   Закончив с делами в учительской, Аяо направился в свой класс.
   По пути он вдруг ощутил легкое стеснение внизу живота. "Поссать бы," - подумал Аяо, и направился в сторону женского туалета. Мужской находился на другом конце коридора, и идти туда у Аяо не было желания.
   - И теперь я уничтожу тебя, любовь моя! - возвестил он.
   Регламент запрещал преподавательскому составу курить табак в школьных помещениях. Поэтому учителя курили в туалете. Вот и сейчас - над одной из кабинок поднимался густой дым. Гадая, кто это может быть, Аяо попытался открыть дверь - не получилось, лишь звякнула щеколда. Кабинка была заперта изнутри.
   "Хитрая сука!" - поразился Аяо.
   - Да, я сделаю это, - пробормотал он, - я, тот, кто так любил тебя!
   Несколько ударов битой, затем хороший пинок - и дверь попросту развалилась.
   Китагава Рика уронила сигарету в горлышко унитаза; Маю от неожиданности икнула. Глаза у обеих были глубокие, бездонные, и одновременно с этим - пустые. Это уж посерьезнее, чем табак, это...
   - Кто любил? - спросила Маю.
   - Что? - моргнул Аяо.
   - Кто любил? - переспросила Маю. Ее слегка покачивало.
   - Да какая разница?! - закричал Аяо, раздосадованный.
   Дерзкие школьницы испортили его песню. Любой бы от такого разозлился.
   - Как это какая разница? - возмутилась Рика. - Никакая... никакая не какая это не разница!
   - Ты сама хоть поняла, что сказала? - толкнула ее Маю, и обе расхохотались.
   Аяо отбросил биту в сторону - здесь, в ограниченном пространстве, она была бесполезна - и быстро ударил Маю в лицо.
   С хрустом переломилась переносица, и Маю хрюкнула.
   - Ой, тебе же больно! - воскликнула Рика. - Надо перевязать.
   Кровь хлестала из обеих ноздрей, однако Маю отнеслась к этому флегматично: просто махнула рукой - все в порядке, не беспокойся.
   - Да вы с ума сошли! - поразился Аяо. - Где слезы, где ругань?
   Несколькими сильными ударами он сбил Маю с ног, затем надорвал ей ухо; Маю не оказала ему никакого сопротивления. Лишь когда Аяо окунул девочку лицом в унитаз и нажал на спуск, она пришла в себя: забулькала и попыталась вырваться - жаль, попытка была тщетной. Такая уж судьба у Химеко Маю - умереть, захлебнувшись в мутной канализационной воде; что ж, многие бы желали оказаться на ее месте.
   - Ой, а она что, умерла? - с детской непосредственностью спросила Рика.
   - Да, - ответил Аяо, хлопнув Маю по заднице.
   - Ахаха, ну и ладно, - Рика, пошатываясь, направилась к раковине. - Все равно тупая была. Сильно тупая. Ну ты же сам это видел, хахааа...
   Аяо почувствовал, что пришло время для педагогической речи.
   - Слушай сюда, Китагава Рика, - начал он.
   - А ты когда-нибудь делал куни? - перебила она его.
   Нет, это было совершенно невыносимо.
   - Твоя подруга только что умерла! - закричал Аяо. - Как можешь ты вести себя так? Ее нет, понимаешь, ее больше нет! Твоего близкого человека больше нет! Вот ты приходишь с похорон домой, рука по старой привычке тянется к телефону, чтобы позвонить ей, поговорить о какой-нибудь чепухе - а ее больше нет, и никто больше не будет выслушивать твои глупости, и никто больше не заплачет вместе с тобой, и никто больше не рассмеется над твоей шуткой! Никто не сможет заменить ее, понимаешь? Ты не скорбишь по ней, не плачешь - а она любила тебя, понимаешь? Любила тебя чистой и нежной, искренней девичьей любовью, и посасывала мизинец, представляя, что это твой клитор, понимаешь? А ты? А ты? Ты предала ее память!
   - Чего? - хихикнула Рика.
   Аяо схватил ее за волосы, ударил кулаком в лицо и повалил на пол. Поначалу он планировал изнасиловать ее - но поскольку Рика оказалась вялой и противной на ощупь, Аяо просто избил ее: кулак опускался и поднимался, и вновь опускался, тяжело, неотвратимо, как молот - погружаясь в плоть Рики все глубже и глубже. Она поначалу кричала, затем смолкла. Аяо вколотил зубы ей в глотку, раздавил глаза; битой расколотил череп, потом вырвал трахею и попытался натянуть на биту - не получилось - а потом еще и попрыгал немного на теле, веселья ради. Аяо воображал себя космонавтом, совершившим посадку на необитаемой планете.
   Наигравшись вдоволь, Аяо отвалился от
   тела Рики и сыто вздохнул. Он посмотрел в сторону двери - та была прикрыта, разумеется - свидетелей нет; да и присутствие их не испугало бы Аяо.
   "Пора в класс," - подумал он, и с трудом поднялся.
   Кулаки его были разбиты в кровь; кожа лопнула, обнажив розоватое мясо и белые кости - но это не имело значения. Боль лишь усилила, оттенила его наслаждение, его экстаз.
   "Наконец-то, - думал Аяо, поднимая с пола биту. - Наконец-то я стал таким, как раньше".
   Он вышел из женского туалета - и столкнулся лицом к лицу с Орино Май.
  
   12.
  
   - Аяо-кун, у тебя кровь идет! - вскрикнула Май. Она вытащила откуда-то белоснежный тампон и попыталась оттереть им кровь с лица Аяо. С легким шуршанием вата скользила по коже, вбирая в себя алые потеки. Аяо поморщился и схватил Май за руку.
   - Аяо-кун, не мешай мне, - произнесла она досадливо.
   Он покачал головой.
   Тут взгляд Май упал на стены, забрызганные кровью, на потолок, облепленный кусочками мозга, на тело Китагавы Рики, что лежало, раскинув руки в стороны - и глаза ее расширились. Тампон, пропитанный кровью, полетел на пол; Май прижала руку ко рту, смущенная, растерянная - но в тоже время не сильно удивленная.
   - Аяо-кун, - сказала она.
   Оттеснив Аяо в сторону, Май подошла к тому, что осталось от Китагавы Рики, и окунула палец в кровь. Она улыбнулась. Внутренности Рики были перемолоты в кашицу; Май зачерпнула ее и поднесла ко рту. Плечи ее слегка подрагивали от возбуждения. Меж губ показался алый язычок - и тут же спрятался: Май хотела попробовать эту массу на вкус, но стеснялась делать такое при Аяо.
   - Всякий человек - животное, - сказал он, глядя в сторону. - А поедать животных людям велел сам Бог. "Да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они". Как видишь, все нормально.
   - Аяо-кун, - с укоризной произнесла Май.
   Так и не решившись, она выпустила из кулака кровавую кашицу; с чавканьем та стекла обратно в развороченное нутро Китагавы.
   - Ну и ничтожество же ты, - сказал Аяо.
   Май обиделась.
   - А ты? - произнесла она, оттирая ладонь о стену. - Сам же говорил, что надо быть осторожнее, что свою тайную сущность лучше никому не показывать. А сам, а сам-то? Грязь тут развел. Скоро придут люди, и начнут задавать вопросы. Что ты им ответишь, Аяо-кун?
   Он молча играл с битой: подкидывал вверх и ловил прежде, чем она касалась земли. Окровавленная бита снова и снова взмывала к потолку - было в этом равномерном, размеренном движении нечто зловещее.
   - Несчастный случай? - произнесла Май, как ей казалось, с издевкой. - Две девочки вошли в женский туалет и случайно подскользнулись на полу! Одна из них упала лицом в унитаз, нажала на спуск и совершенно случайно захлебнулась! А другая совершенно случайно взорвалась. Поела бомбочек на завтрак - и к обеду взорвалась. Совершенно случайно. Глупости! Аяо-кун, ты же сам понимаешь, что это глупости!
   Аяо крутанул биту и встал в позицию отбивающего.
   - Май-чан, - сказал он негромко.
   - Глупости! - еще раз произнесла она. - Аяо-кун, иди домой, быстро! Может, еще получится спрятать тебя от полиции. Биту спрячь, бака! Ты не оставил отпечатков, я надеюсь?
   Май стояла около зеркала. Топик плотно облегал ее стройное тело; небольшая, но приятно округлая грудь плавно переходила в плоский живот, затем перетекала в широкий таз; бедра едва были прикрыты мини-юбкой. Совершенно очаровательные круглые икры были обтянуты чулками - и испятнаны кровью: Май уже успела запачкаться.
   Как-то некстати вспомнилось, что Май до сих пор является девственницей.
   Аяо размахнулся и нанес удар.
   "Ты была маяком, освещающим мне путь во мраке", - прозвучали в его голове первые аккорды "Любви моей", и Аяо хищно, свирепо расхохотался.
   Май заметила его движение, начавшееся еще в колене, и резко подалась назад. Бита со скрежетом прошлась по облицованной плиткой стене, оставляя за собой вмятины, заполненные битой керамикой. Май так и не была задета.
   - Сошел с ума?! - возмутилась она. На лбу ее каплями выступил пот, а под красной тканью резко проступили соски; Май была испугана, даже шокирована. Это ведь Аяо-кун, ее друг, вечный ее спутник еще с самого детства. Почему он так поступил?
   - Я что-то не так сделала? - осторожно предположила она, стараясь не приближаться к Аяо.
   - Нет, ты замечательная, - сказал он меланхолично. - Но для насилия вовсе не нужны причины. Ты и сама это знаешь.
   Бита мотнулась вперед; зашипев, Май схватилась за ушибленное плечо.
   - Аяо-кун, прекрати, пожалуйста! - потребовала она.
   - Я жил лишь ради тебя, - произнес Аяо нараспев. - Так почему, скажи мне, почему ты ушла? Я так любил тебя; почему же ты ушла?
   - "Мастерпис", третий опенинг, - сказала Май, потирая плечо. - Шутишь, да?
   - Шучу, - согласился Аяо грустно.
   Май расслабила правую руку, позволив ей повиснуть вдоль тела. В воздухе отчетливо запахло озоном. Аяо заметил первые искры; белый огонь плясал на пальцах Май-чан, переползая все выше и выше, к запястью, к локтю, взбираясь на плечо. Май склонила голову - и произнесла:
   - Аяо-кун, прости.
   Он дернулся было вперед, попытался достать ей битой - но Май лишь отмахнулась небрежно, и биту словно разъело изнутри; прямо в руках у Аяо она рассыпалась пеплом.
   - Май-чан, это удивительно! - наигранно воскликнул Аяо. - Замечательная способность! Твои родители так тобой гордились бы!
   - Издеваешься? - теряя терпение, закричала Май.
   - Нет, конечно же. Я говорю совершенно искренно, - Аяо ухмыльнулся.
   Позабыв, что рука ее объята пламенем, Май попыталась дотянуться до столь ненавистного ей в тот миг Аяо, нанести ему пощечину, выбить из него эту невыносимую наглость. Охваченная белым огнем, рука ее почти что коснулась тела Аяо; в последний миг он отклонился - и, развернувшись, ткнул Май локтем в лицо. Брызнув кровью из носа, она отступила к кабинке. Белый огонь перекинулся было на стены, но быстро потух, оставив после себя черные масляные пятна.
   - Как ты говорила? - произнес Аяо издевательски. - "Я убила мамочку, я убила мамочку своим даром"... Так вроде?
   - Заткнись! - потребовала Май, прижав ладонь к лицу. - Заткнись!
   - "Папочка говорит, что я тварь, гадкое гниющее чудовище. Папочка говорит, что еще при рождении я убила мамочку, которую он так любил"! Май-чан, помнишь эти слова?
   - Заткнись!
   - Я всегда хотел спросить, Май-чан. Как именно ты убила ее? Случайно ли, - Аяо кивнул в сторону закопченной стены, - не этим пламенем?
   - Заткнись, ты! - глаза у Май покраснели. Она бросилась на Аяо, вне себя от бешенства. Без сомнений, Май готова была убить его - сам вид ее говорил об этом.
   - Так, значит, все же этим! - закричал Аяо торжествующе. Он сам шагнул навстречу Май - и схватил ее за руку.
   С шипением бледный огонь погас, и Май оказалась совершенно беззащитна - хрупкая, слабая девушка, напуганная до предела, несчастная; с незаживающей раной в душе, в которую вдруг полез своими холодными руками Ацумори Аяо - чтобы причинить ей боль; и совершенно не понятно, чем же она заслужила такое. Май посмотрела на свои руки, где еще совсем недавно плясал огонь, затем перевела взгляд на лицо Аяо, ухмыляющееся, торжествующее - и вдруг всхлипнула. Не в силах сдержаться, она плакала, и по щекам ее стекали дорожки слез.
   - Аяо-кун, убей меня, - попросила она еле слышно.
   Она была настолько беспомощна в тот момент, что в душе Аяо вдруг шевельнулось нечто, подняло свою уродливую голову. Аяо улыбнулся еще шире и коснулся Май пальцем: обвел осторожно ее тонкие ключицы, прочертил линию от груди до живота, спустился ниже - и грубо схватил Май между ног. Она вскрикнула, жалко, жалобно, и это стало решающим фактором.
   Аяо расстегнул ее мини-юбку, полюбовался немного на чистые белые трусики, затем стянул их вниз, к коленям. Май стояла перед ним, дрожа от страха и унижения, стараясь не поднимать глаз.
   "Пожалуй, так даже она выглядит красивой," - подумал Аяо. Член его налился кровью и теперь пульсировал.
   Он скинул на пол свои брюки - и быстро ввел член в Май-чан. Она не сопротивлялась, лишь вздрогнула, когда лопнула ее девственная плева. В полнейшей тишине Аяо двигался внутри нее. Май практически не шевелилась. Ему это надоело, и он ущипнул ее за отвердевший сосок; Май слабо застонала. Слезы ее капали ему на рубашку, смешиваясь с кровью Китагавы Рики.
   Аяо совершал резкие, быстрые движения, стараясь закончить все как можно скорее. Наконец, почувствовав приближение оргазма, он прижал к себе Май-чан - и изверг в нее потоки спермы. Она слабо вздохнула.
   Аяо вынул из нее член. Май так и не шевельнулась.
   - Ладно, ты это,.. - говорить не хотелось. - Ты приберись здесь, хорошо?
   Повернувшись, Аяо направился к выходу из туалета. Отпущенное ему время подходило к концу - а он еще не успел сделать самого главного.
  
   Глава пятая.
  
   1.
  
   Подошел к концу своему апрель 1998 года, уступив место маю; умер Пол Пот - где-то в джунглях, на границе Камбоджи и Таиланда, и умер Карлос Кастанеда, и Бенджамин Спок, и Мацумото Хидето; в России вновь привыкали к копейке, Индия и Пакистан приняли участие в ядерном забеге, а в Джонсборо, США, двое подростков убили четырех своих одноклассников и одного учителя.
   В вечном городе Риме Папа принимал гостей. Был арендован целый ресторан - "Людовизи", что на улице Виа Витторио-Венето. Среди приглашенных - Романо Проди и Оскар Луиджи Скальфаро, шоколадный магнат Пьетро Ферреро и меццо-сопрано Федора Барбьери, продюссер Катерина Казелли и магистрат Паоло Борселлино; среди почетных гостей, ради которых, собственно, все и затевалось - архиепископ Московский Валентин Кавелин, архиепископ Кельнский Фредерика Ланге, архиепископ Пражский Милослав Влк и архиепископ Лондонский (носивший до 1994 года титул архиепископа Вестминстерского) Джеремия Кавендиш. Остальные апостолы и примасы так и не приехали, сославшись на занятость. Ждали Курумару Тацуо, примаса Японии, который за свой трактат "Nihil Obstat" был осужден Папой публично; само собой, Курумару остался в своей епархии, и на приглашение никак не отреагировал.
   Ресторан "Людовизи" мог похвастаться отменным ассортиментом блюд. Через громадный зал протянулся стол, уставленный тарелками, кокотницами, супницами, креманками; мешались друг с другом запахи деликатесов, образуя тяжелый, дурманящий аромат застолья. Во главе стола восседал Папа Климент XV, временно снятый с креста. Папа пытался подцепить вилкой оливку, и руки его с непривычки дрожали; сквозь бинты на запястьях пробивалась кровь. Несмотря на это, Папа был весел и шумен. Активно жестикулируя, вел он беседу с юным архиепископом Московским, Валентином Кавелиным.
   Примас России был неприлично молод, носил наушники со звездой и меховую шапку; на поясе он держал кривой меч, который называл почему-то казачьей шашкой. Рядом, на соседней стуле, возлежал его крест - едва обработанный брусок золота, длиной примерно в локоть; страшно тяжелый, наверное.
   По другую сторону от Кавелина сидела Фредерика Ланге, мрачная, чопорная и будто постоянно на всех обиженная. Плотный ворот превосходно обрамлял ее тонкую белую шею; можно было разглядеть изящные ключицы и небольшую ямочку между ними. Фредерика ела аккуратно, стараясь не испачкать платье. Соседнее место с ней занимал Милослав Влк, архиепископ Пражский - сутулый мужчина лет тридцати. Брови Влка были подобны крыльям хищной птицы, и это вносило в образ архиепископа намек на импозантность. На остром носу сидели бифокальные очки.
   В прошлом архиепископ Пражский приходился близким другом опальному Курумару. Теперь же Влк опасался, что былая дружба выйдет ему боком. Он пил и пил, и с каждым бокалом становился все мрачнее.
   Джеремия Кавендиш сидел от Папы дальше всех. Год назад экстремист Джошуа Кримсон, именовавший себя "архиепископом Кентерберийским", изрядно попортил Кавендишу репутацию: устроил теракт в Сити, убив Доменико Микару, апостольского нунция, и тем самым - поставив под сомнение компетентность архиепископа Лондонского. Этот промах Кавендишу нескоро простят; придется загладить его каким-либо серьезным деянием. Например, поймать Курумару Тацуо и привести его к акту веру, то есть - сжечь. Или сжечь Милослава Влка, как вариант.
   На коленях у Кавендиша сидела десятилетная Эшли Лавджой, и ела из его тарелки. Курица, облитая прозрачным терпким соусом, туго сплетенные гнезда желтовато-белой, сытной пасты, прожаренные до хруста гренки, и наконец, голубь, фаршированный ветчиной и пшеничными зернами - не удержавшись, Эшли попробовала каждое из блюд, и теперь уже жалела о своей прожорливости. Поясок стал тесен, и Эшли незаметно ослабила его. Архиепископ Кавендиш снисходительно улыбнулся, заметив это ее движение - однако так ничего и не сказал.
   Эшли сыто икнула, и в панике зажала ротик обеими руками. Но вокруг шумело застолье, и никто не заметил ее дурных манер - кроме Его Высокопреосвященства.
   - Запей, - он поднес к губам ее бокал с белым вином.
   Эшли благодарно кивнула.
   Тем временем Его Высокопреосвященство завел спор с Кавелиным, который для этого даже пересел поближе.
   - Ваша новая реформа - глупость, - сказал Кавендиш. - Банковская система парализована, доверия со стороны кредиторов нет, экспорт и импорт на нуле - а вы еще и девальвацию затеяли. И зачем этот контроль за инфляцией?
   Кавелин поправил наушники, и залихватски улыбнулся.
   - Понятия не имею, о чем это ты, Фома. Контролировать инфляцию необходимо. Она же негативно влияет на инвестиции и потребление. Ну, ты меня понял.
   Они переглянулись - и зашлись в синхронном хохоте.
   Эшли не знала, что такое инфляция, и потому обиделась. Вино ударило ей в голову. Эшли начала ерзать, выражая свое недовольство.
   Джеремия Кавендиш резко вдавил палец ей между ног, и Эшли ойкнула.
   - Не наглей, - сказал он тихо, и принялся массировать ей бедро - сильно сминая кожу пальцами, растирая и поглаживая.
   Эшли вздохнула. Внизу живота разливалось приятное тепло. Ей нравился подобный массаж; не говоря уже об их особых занятиях - там было такое, о чем стыдно говорить, и даже стыдно думать.
   - Иди, погуляй, - наконец сказал Его Высокопреосвященство, прекратив массаж.
   Эшли надула губки, но все же сползла с его колен.
   "Обойду стол два раза, и вернусь," - решила она.
   Гости не обращали на девочку в синем платьице никакого внимания: они были заняты собственными делами - поднимали бокалы, шумно обсуждали перспективы развития ЕС, пили из бокалов, предвкушали Чемпионат мира во Франции, давили бокалы каблуками, осуждали красных кхмеров и африканских диктаторов - в общем, вели сугубо светские беседы, не имеющие никакого отношения к религии.
   Между тем поднялся из-за стола Милослав Влк.
   Нетвердой походкой он шествовал по паркету, расталкивая людей локтями. Архиепископа Пражского грызла тоска. Он был намерен с кем-нибудь подраться.
   Эшли достигла конца зала и призадумалась. А затем направилась в сторону туалета. Не то чтобы бы ей сильно хотелось - но почему бы и нет? Заняться все равно нечем.
   Сидя на унитазе, белом и сверкающем, Эшли думала об архиепископе Кавендише, и по лицу ее расползалась улыбка.
   Закончив, Эшли вышла из женского туалета - и столкнулась с Милославом Влком.
   Черные волосы его жирно поблескивали. Почему-то это показалось Эшли неестественным, словно Влк носил парик. Он посмотрел на нее сквозь стекла бифокальных очков - и вдруг ухмыльнулся.
   - Здравствуйте, - пискнула Эшли, и выбежала из туалета.
   Казалось, Влк следует за ней, что он уже за ее плечом; но он так и остался в туалете.
   Остановилась Эшли возле официанта в черном жилете, справедливо рассудив, что уж при нем-то Влк не посмеет на нее напасть.
   Эшли перевела дух и, набравшись смелости, стащила со стола банан. На вкус он был сладким и мучнистым; кожуру Эшли отдала официанту.
   "Пора возвращаться," - подумала Эшли.
   Тут в дальнем углу она заметила необычную гостью - и направилась к ней, заинтересованная.
   То была девушка, лет пятнадцати-шестнадцати на вид, в красивом белом платье. В отличие от всех присутствующих, она не принадлежала к Caucasian race; нет, она была явной азиаткой - с огромными глазами лилового цвета и крохотным носом. Из аккуратной прически ее выбивались две непослушные прядки.
   - Я воспитанница Его Высокопреосвященства архиепископа Джеремии Кавендиша, - протараторила Эшли по-японски, изо всех сил стараясь не запнуться. - А ты?
   Девушка улыбнулась.
   - Я бы тоже хотела стать воспитанницей какого-нибудь примаса, - сказала она. - Но чего нет, того нет.
   Девушку звали Хасегава Нагиса, и она приехала в Рим на церемонию награждения. Наградили именно ее - красивым перламутровым крестиком, что свисал теперь с ее шеи. Такой же был и у Его Высокопреосвященства - за боевые заслуги.
   - А ты убила много язычников? - спросила Эшли.
   - Никого я не убивала, - рассмеялась Нагиса. - Я художница. Папе Клименту понравилось одно из моих полотен, "Тайная вечеря: откровение", и он наградил меня - за вклад в искусство. Вот и все.
   - Так совсем неинтересно, - сникла Эшли.
   - Хочешь, я совру? - предложила вдруг Нагиса. - Давай притворимся, что последней минуты нашего разговора не было. Ты спросишь: "А ты убила много язычников", - и я отвечу: "Ага, много!" И все будут довольны. Ты как, согласна?
   - Нет, - сказала Эшли. - Это будет неправдой. А я Судия, мне нельзя верить лжи.
   В доказательство своих слов Эшли извлекла маленький, словно игрушечный жезл, и помахала им перед лицом Нагисы. Та лишь прыснула.
   - Я вырасту, и жезл вырастет тоже, - насупившись, произнесла Эшли.
   - Прости, прости, - Нагиса прижала ладонь ко рту, пытаясь заглушить смех. - Считай, что последних десяти секунд никто не существовало.
   - Но я не могу.
   - А ты постарайся!
   Пока Эшли с Нагисой вели беседу о крестах и жезлах, к ним подошел незамеченным Милослав Влк, архиепископ Пражский. Встреча была случайной; но Эшли так и не смогла в это поверить.
   - Хасикава, значит, - пьяно пробормотал Влк. - Ты же эта... китайская сектантка, да?
   Нагиса дернула себя за одну из прядок.
   - Хасегава, - сказала она на неуверенном итальянском. - И я японка, из Детей света. Мы не сектанты, мы добрые католики. Правда.
   - Вы, японцы, такие уроды, - сообщил ей Влк. - И этот ваш, как его, Кур-румар-ру. Полная дрянь, а не человек. Ну правда, полная дрянь. Вы все такие, Хасикава. Я-то знаю.
   Нагиса склонила голову и произнесла:
   - Да, Ваше Высокопреосвященство, как скажете.
   Эшли стиснула жезл; ей хотелось ударить Влка, а еще больше ей хотелось накричать на Нагису - какой из Влка примас, он же негодяй, он не достоин титула "Ваше Высокопреосвященство"; ну не может он носить тот же титул, что и Джеремия Кавендиш!
   - Да, я все тебе скажу, - пробубнил Влк. - Все скажу, ты все узнаешь. Какие же вы, японцы, суки. Полная дрянь, а не народ.
   - Пошел вон! - не выдержав, закричала Эшли.
   Нагиса подняла глаза. Лицо у нее было удивленное-удивленное.
   - Дрянь, полная дрянь, - повторил Милослав Влк, не удостоив девочку вниманием.
   Эшли размахнулась - и ударила архиепископа Пражского по колену. В последний миг перед ударом жезл вдруг потяжелел, набрал массу; столкнувшись с коленом, он высек целый фонтан из кости и крови. Влк заорал и запрыгал на одной ноге. Бифокальные очки слетели у него с носа. Разумеется, Влк тут же наступил на них.
   - Хотела бы я притвориться, что последней минуты не было, - произнесла Нагиса, - но ведь не получится же.
   Эшли посмотрела на нее.
   - Дурочка, - сказала Нагиса тихо.
   Влк выл, распугивая гостей. С трудом поднявшись на ноги, Папа поспешил к беснующемуся примасу; за ним следовали Фредерика Ланге с Валентином Кавелиным. Позади неспешной походкой шел Джеремия Кавендиш. Эшли, которая успела уже пожалеть о своем поступке, приободрилась: кто-кто, а Его Высокопреосвященство обязательно исправит ситуацию.
   Думая, что делает это незаметно, Эшли спрятала жезл.
   Один из официантов с раскрытым ртом наблюдал за происходящим. В руках у него был поднос с двумя бокалами вина. Злобно ругаясь, Милослав Влк подковылял к официанту и схватил один из бокалов. Вино булькнуло, переливаясь через край; Влк поливал им свою рану.
   Раздавленная коленная чашечка стремительно приобретала прежний вид. Вино застывало, превращаясь в кость, в плоть и в кровь; срасталась кожа, и даже порванная ткань на брюках сшивалась заново.
   Эшли испугалась - до этого она редко сталкивалась с чужой магией.
   - Вот тебе, дрянь!
   Развернувшись, Влк лягнул ее в грудь. Эшли беззвучно упала. Ей было очень больно, в легких не хватало воздуха; мир сжался до размеров иголки. Эшли лежала на полу и старалась вновь обрести себя в столь крохотном, буквально микроскопическом мире.
   Влк схватил Нагису за горло и припер к стене. Девушка билась, кричала; Влк лишь злобно шипел, когда она колотила его кулачками, и продолжал сжимать пальцы.
   Путаясь в собственном одеянии, бежал через зал Папа Римский.
   - Милослав! От... отпусти ее, Милослав! - кричал он.
   Поскользнувшись, Папа упал - и больно приложился челюстью о паркет. Валентин Кавелин остановился, чтобы помочь ему. Рядом суетилась Фредерика Ланге. Гости один за другим покидали ресторан: не всем хотелось быть свидетелями апостольских междоусобиц.
   - Я вас всех ненавижу, - произнес Влк, жадно вглядываясь в искаженное болью лицо Нагисы. - Как же я вас ненавижу...
   Кто-то взял его за плечо, и Влк обернулся. Рядом стоял Джеремия Кавендиш. В правой руке он до сих пор сжимал полуобглоданную куриную ножку.
   - Милослав, хватит, - сказал Кавендиш.
   - Я вас всех ненавижу, - ответил ему Влк, и вдруг расплакался.
   - Милослав, - повторил Кавендиш. - Милослав, открой рот.
   - Зачем? - сквозь слезы пробормотал Влк.
   - Поешь, - и Кавендиш вложил ему в рот куриную ножку. Губы Влка мгновенно испачкались в жире. - Ешь, Милослав. Курица. Белок.
   - Я вас всех ненавижу, - жуя, Влк плакал. Плечи его опустились, пальцы разжались - и Хасегава Нагиса сползла вдоль стены. - Ненавижу...
  
   2.
  
   Лики Бога были везде: Бог отражался в витринах, в стеклах домов, в зеркалах дальнего вида, в лужах, оставшихся после вчерашнего дождя - везде был Бог, его золотые глаза, его сияющий взор. Таким видела мир Хасегава Нагиса, и об этом она рассказала Джеремии Кавендишу и Эшли, когда вместе они шли по улице Виа Витторио-Венето; ресторан "Людовизи", Папа и несчастный Милослав Влк остались позади.
   - Бог - не более чем точка, в которой сходятся моральные принципы и общественные табу, - усмехнулся Джеремия Кавендиш. - Не стоит наделять его мистическим способностями.
   - Вы ошибаетесь, хоть и священник! - спорила Нагиса. - Вот смотрите: если не Бог, то кто спас меня от архиепископа Пражского? Ответ может быть только один, и вы его знаете.
   - Вас спас я, - сухо ответил Кавендиш. - Вы меня обидели.
   - Отмотаем время на десять секунд назад, и забудем об этом, - махнула рукой Нагиса. - Но вот о Боге забывать не будем.
   - Не будем, не будем, - сказал Кавендиш, сверяясь с часами. - Кстати, в какой именно гостинице вы живете?
   Эшли шла за ними, стараясь не зевать. Ужасно хотелось спать. Пережитое сегодня наслоилось в памяти какими-то обрывками. Эшли решила, что поспит немного, а уже потом будет думать о произошедшем.
   В кармане она держала жезл, и периодически поглаживала его.
   А Нагиса говорила, говорила; она говорила, что Бог - единственный ее ориентир в мир, что Бог - то единственное, что уважает она в христианстве. Бог спас ее, помог восстановиться после трагедии, которую она пережила в детстве; что за трагедия, Нагиса не уточняла. Джеремия Кавендиш слушал ее доводы и добродушно посмеивался.
   А солнце склонялось к горизонту, и тени становились все длиннее, и вот уже тени трех человек растянулись - и накрыли, казалось, весь мир.
   Они пришли в гостиницу, поднялись в комнату - и Кавендиш отослал Эшли под каким-то надуманным предлогом, а сам изнасиловал Нагису, прямо там, в комнате, что была уставлена написанными ею портретами - портретами Бога.
   И Бог взирал на это, и вслушивался в каждый крик Нагисы, и добродушно посмеивался.
  
   3.
  
   Ямамото Фумио сказал как-то, что единственное желание его - сблизить Японию и Запад; разрушить барьер между страной Восходящего солнца и странами перевернутого креста. Заявление это в значительной мере ухудшило отношения между Ямамото Фумио и Ишихарой Шинтаро, мэром Токио - мэр был известен своими националистическими взглядами, а также высказыванием: "Иностранцам в моем городе делать нечего". Ямамото-сан осудил Ишихару-сана, а Ишихара-сан осудил Ямамото-сана - все просто, все предельно понятно: политические разногласия. Однако и сам Ямамото в глубине души испытывал ненависть к западным варварам. Лозунгом своей предвыборной программы он сделал фразу: "Очистим Японию от нелегальных иммигрантов!" - и победил.
   В прошлый свой визит в Токио Эшли познала всю степень японского гостеприимства: в аэропорту Ханеды ее поджидал правительственный агент Хисуи Акита - с недвусмысленной директивой: "Убить христианскую шлюху". Хорошо, Эшли заранее была предупреждена о засаде, и смогла дать мерзавцу отпор. За вовремя предоставленную информацию стоило благодарить многоуважаемых господ из FTL.
   FTL, она же "Faster Than Light", являясь транснациональной корпорацией, опутала развитые страны Востока (включая и "азиатских тигров") сетью специализированных магазинов; в них продавали высокоточную электронику. FTL принадлежала к числу закрытых акционерных обществ. Должность президента компании с 1991 года занимал Рио Такахико, бизнесмен из Киото - известный меценат, тонкий ценитель экзотических блюд и экспортного латиноамериканского табака.
   К сожалению, Эшли так и не довелось пообщаться с Рио-саном лично. Связь с FTL поддерживалась исключительно через Хисуи Кану, уполномоченную собранием акционеров представлять компанию в переговорах с Римско-католической церковью.
   "Стоит ли доверять ей?" - спросила себя Эшли, получив от Хисуи письмо с информацией о грядущем покушении. Были названы фамилия и имя исполнителя - Хисуи Акита; нет ли какой связи между ним и Каной?
   Оказалось, что есть. Акита приходился Кане-сан младшим братом - как это, "ото:то?" В любом случае, Эшли убила его, прямо там, в Ханеде.
   А потом вышла на улицу - и попала под машину. У Ямамото Фумио были, кроме Акиты, и другие исполнители. Эшли лежала на асфальте, думала о вечном и пыталась встать, но ноги не держали ее. Мерзавец номер два (первым стал Акита) раздавил воспитаннице архиепископа Кавендиша позвоночник.
   Появилась Хисуи Кана, до ужаса смущенная подобным проколом. О брате, разумеется, ни слова - лишь "Извините, такое больше не повторится!" да "FTL выплатит вам компенсацию!"
   Эшли разозлилась.
   - Можешь убить меня, я разрешаю, - сказала она раздраженно.
   - Я не могу, - ответила Кана, вытащив сумку с инструментами.
   Простенькая терапевтическая процедура, и Эшли вновь обрела контроль над телом. Встав, она отряхнулась - и отвесила Кане пощечину. Та дернулась было, рефлекторно сжала кулаки - чтобы через секунду рассыпаться в новых извинениях.
   - Компания FTL приносит свои соболезнования...
   - Какая же ты блядь, - сказала Эшли.
   В разговоре этом не было смысла; однако она просто не могла промолчать.
   И вот теперь, спустя некоторое время, Эшли вновь увиделась с Хисуи Каной - в пятизвездном отеле "Сардоникс Уэно". Представители FTL забронировали двухспальный номер для почетных гостей города Токио - Франчески ди Риенцо и Эшли Лавджой; проживание оплачено на много дней вперед; визы - без проблем. FTL действовала открыто, что удивило Эшли: в прошлый раз было совсем не так. Видимо, на положение дел изрядно повлияла смерть Ямамото Фумио.
   В фешенебельном ресторане, что располагался на первом этаже, Эшли и Франческа встретились с представительницей компании, очаровательной, просто обворожительной Хисуи Каной. Деловой костюм, замысловатая прическа, чудесная родинка на верхней губе - стиль Хисуи-сан был безупречен; придраться не получиться. А запах, запах? Тонкий, еле уловимый аромат: возбуждает и завлекает, приводит в исступление. Хисуи-сан пользовалась исключительно качественными, очень дорогими духами.
   Эшли невольно принюхалась к запаху, что исходил от ее собственных подмышек, и скривилась. Что тут поделаешь? Вспотела.
   - Итак, Хасегава Нагиса, - сказала Хисуи Кана, выкладывая на стол тоненькую папку, перевязанную белой лентой. - Предполагаемая виновница убийств, что происходят в Токио еще с середины лета. Родилась 4 января в 53 год эпохи Шова, в семье Хасегава, принадлежавшей к христианской секте "Дети Божьи"...
   - Нет такого понятия, как христианская секта. Существует лишь единая Римско-католическая церковь, и никак иначе, - оборвала ее Франческа. И тут же улыбнулась, смягчив резкость собственного высказывания.
   "Дети Божьи, - подумала Эшли отстраненно. - Все мы - Дети Божьи. Почему же мы разобщены, почему так часто не можем понять друг друга?"
   Эшли помнила Хасегаву Нагису - смутно: расплывчатый образ где-то на окраинах памяти. Белое платье, и дурацкая фраза: "Считай, что последних десяти секунд никто не существовало". Слишком мало, чтобы сказать: да, я была с ней знакома. И главное... откуда на белом платье взялись пятна крови?
   Франческа вдруг ткнула ее локтем в бок.
   - Отмечай важные моменты, - сказала Франческа, и протянула Эшли блокнот вместе с розовой, миленькой ручкой.
   - Я не владею стенографией, - сказала Эшли извиняюще.
   Франческа посмотрела на нее как на предательницу.
   - То есть владею, - быстро произнесла Эшли. - Считайте, что последних десяти секунд никто не существовало.
   "Итак, блокнот".
   Эшли сжала в пальцах розовую ручку - и где вообще производят ручки такого тошнотворного цвета? - и приготовилась записывать.
   - Хасегава Кана, - сказала Кана-сан, и тут же сбивчиво извинилась:
   - То есть, конечно, Хасегава Нагиса! - и бросила взгляд на Эшли, мимолетный, едва заметный; но такой, что у воспитанницы Кавендиша мороз по коже прошел. Словно распахнулась на секунду бездна, до самого края заполненная отвратительными гниющими монстрами.
   - Хасегава Нагиса, - размеренно начала Хисуи Кана, - родилась 4 января в 53 год эпохи Шова...
   Родители Хасегавы Нагисы принадлежали к христианской секте "Дети Божьи". Часто бывает, дети не следуют по стопам родителей - но Нагиса стала исключением: она выросла очень набожной. Еще в самом раннем возрасте Нагиса решила стать христовой невестой. С восхитительной серьезностью говорила она умиленным родителям, что вера - то единственное, что может спасти человека в Японии, в стране, от которой отвернулся сам Бог. В возрасте девяти лет Нагису изнасиловали.
   - Кто? - не удержалась Эшли.
   Франческа испустила недовольный вздох, но все же поддержала ее вопрос:
   - Кто же сделал это с ней?
   - Неизвестно. Вероятнее всего, кто-то из членов семьи, - с неким тайным удовольствием произнесла Кана. - Отец, дядя, дед... Да кто угодно.
   - В моей семье и подумать бы о таком не смогли, - сказала Франческа.
   - Семьи бывают разные, - покачала головой Кана.
   Нагису изнасиловали - растоптали ее невинность, вдребезги разбили ее представления о мире как о царстве Божием. Казалось, сам Бог предал Нагису; не оправдал ее надежд.
   - Но мать смогла найти для Нагисы персональную теодицею, то есть "Божественное оправдение", - бубнила Хисуи Кана. - В школьном сочинении одиннадцатилетняя Нагиса призналась, что рассматривает этот случай как испытание - испытание ее веры на прочность. Девочка считала себя кем-то вроде Иова. Так или иначе, но Нагиса нашла в себе силы отряхнуться от трагедии и двигаться дальше.
   "Глупости," - отчего-то подумала Эшли.
   Нагису жила верой в Благую Волю. Она успокаивала душу, рисуя картины на библейские темы - сначала безыскусные, простые, потом все более и более сложные. Ее цикл картин "Жизнь Иисуса Христа" удостоил вниманием сам Папа Римский. Особенно понравилось ему новаторское полотно "Тайная вечеря: откровение".
   - Между прочим, - произнесла Хисуи Кана, - картина редкостная дрянь. Не понимаю, что в ней нашел Папа.
   Эшли стало трудно дышать.
   "Спокойно, - сказала она себе. - Не злись. Не злись на нее, ты не имеешь права".
   - Ваши суждения нам неинтересны, - сказала Франческа. - Продолжайте, Хисуи-сан.
   - Хорошо, - кивнула та, слегка раздосадованная.
   Эшли вдруг почувствовала огромный прилив нежности к Франческе - но тут же подавила его, испугавшись собственного порыва. Она ограничилась тем, что нарисовала в блокноте маленькую звездочку; к звездочкам Эшли питала неизъяснимую слабость.
   - Хасегаву Нагису пригласили в Рим, на церемонию награждения, - сказала Хисуи Кана, - в 1998 году.
   Да, 1998 год, перламутровый крестик. Достойное вознаграждение за годы упорного труда.
   Когда Нагиса приехала в Рим, то остановилась в гостинице. Ее сердце колотилось от счастья - она в Божьем Городе! Япония, ее страна, была оплотом безбожности и язычества - неудивительно, что там случилась с Нагисой та ужасная трагедия. А тут? Тут, в каждом камне - Бог! Нагиса нигде не чувствовала себя так комфортно. Она расслабилась и распахнула свою душу. И ее изнасиловали. Прямо в гостинице. Среди камней, в каждом из которых пылала искра Божья.
   Потом - падение.
   Связь с Курумару Тацуо и прочими еретиками; черная магия, запрещенные ритуалы, правонарушения, сначала мелкие, затем крупные, включая вымогательства и убийства - череда позорных свершений. Хасегава Нагиса по-прежнему верила в Бога, однако вера ее пережила причудливую трансформацию: Нагиса считала теперь, что Бог - ее личный враг, что Бог ненавидит ее. И конечной целью своей она ставила физическое уничтожение Бога.
   - Это смешно, - сказала Франческа.
   - Смешно, - согласилась Хисуи Кана. - А вот ритуальные убийства - это совсем не смешно.
   Кана поднялась из-за стола.
   - Возьмите папку. Будем крайне благодарны, если вы станете держать нас в курсе дел, - сказала она.
   - Конечно, - произнесла Франческа.
   Источая аромат духов, Хисуи Кана удалилась.
   Франческа же повернулась к Эшли.
   - Ну, записала?
   - Н-нет, - призналась Эшли.
   Два листа были изрисованы звездочками.
   - Убивать людей ты можешь, - сказала Франческа после продолжительного молчания, - а писать, значит, нет? Ты бесполезна.
   Эшли сжалась.
   - Простите, - сказала она.
   Франческа ничего не ответила.
  
   4.
  
   Они поднялись в номер: мимо молчаливых охранников, прочь от слоохотливого вахтера - тридцать шагов к лестнице, потом двести двадцать ступеней вверх; и под конец - пятьдесят два усталых, неторопливых шага по податливым коврам; и все для того, что повернуть ручку двери на девяности градусов - и попасть в свой номер.
   - А что мешало нам воспользовать лифтом? - простонала Эшли, бросая тяжелые, будто каменные, чемоданы на пол.
   Следуя заветам пророка Исайи, она упорно манкировала физическими упражнениями, особенно теми, что развивали выносливость. Ибо сказано: "Утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновятся в силе; поднимут крылья, как орлы, потекут, и не устанут, пойдут, и не утомятся!"
   Самое время Господу вмешаться - Эшли чувствовала себя предельно усталой. Горячий пот стекал по груди, спускаясь ниже, к животу, к паху; скоро он остынет, и будет очень холодно и неприятно.
   - Считай, что ты наказана. За свою глупость и жестокость, - выдохнула Франческа. - Одиннадцатый этаж стал для тебя Голгофой! Чувствуешь это?
   Сама Дева Мира выглядела ненамного лучше Эшли: прическа сбилась, на лоб налипли мокрые волосы, щеки покраснели. Она привалилась к стене и старалась отдышаться.
   - А вы, - пробормотала Эшли, - а вы зачем поднимались вместе со мной? Доехали бы на лифте.
   Франческа выдавила жалкую усмешку. Не исключено, что в представлении самой Франчески то была снисходительная улыбка, полная ядовитой иронии и скрытого торжества.
   - Я... я хотела полюбовать на твои мучения. Как ты пыхтишь и обливаешься потом, пытаясь вскарабкаться наверх, - выдохнула она.
   - А, понятно.
   Эшли внесла чемоданы в номер и уже собиралась рухнуть на них, как на кровать, и тут же заснуть - когда Франческа осторожно взяла ее за плечи и вывела обратно в коридор.
   Дверь захлопнулась.
   - В чем дело? - устало удивилась Эшли. В коридоре было неуютно.
   - Мне нужно переодеться, - раздался из-за двери приглушенный голос Франчески. - А твое присутствие меня нервирует. Посидишь здесь, пока я не закончу.
   - Вы издеваетесь, Ваше Святейшество? - спросила Эшли, не надеясь, впрочем, на ответ.
   Прошло пять минут.
   "Что это, в самом деле издевка, или что-то еще? - думала Эшли, прохаживаясь перед дверью. - Месть? Месть не может быть настолько нелепой. Испытание? Нет, какой в этом смысл? Или же... или же ей нужно сделать что-то с чемоданами? Что именно?"
   С каждой секундой Эшли нервничала все больше, и не только из-за загадочного содержимого чемоданов. Она буквально кожей чувствовала чей-то неотрывный, липкий взгляд: сначала грудь, потом живот, потом ягодицы - невидимый мерзавец словно приценивался к каждой части ее тела. Разозлившись, Эшли скрестила на груди руки. Взгляд никуда не исчез. Мерзавец наверняка из противоположного номера. Стоит сейчас у глазка и пускает слюни. С трудом она подавила желание выхватить жезл.
   "И как ему не стыдно? Пользуется, что я не могу его убить сейчас. Грязный, похотливый негодяй", - думала она, стиснув ткань на груди.
   Не выдержав, Эшли приникла к дверному глазку; если будет темно - значит, негодяй там, если же нет - то... Трудно сказать.
   Глазок свободно пропускал свет. Никто не стоял у двери, никто не пялился на Эшли.
   "У меня паранойя," - признала она неопровержимый факт, и перевела дух.
   Бесшумно распахнулась противоположная дверь, и Франческа жестом показала Эшли, что можно входить.
   Сама Дева Мира расхаживала в белом халате, а волосы обмотала полотенцем.
   Похоже, она распорядилась полученным временем с пользой: не только переоделась, но и душ приняла.
   "Вот стерва," - подумала Эшли мрачно.
   Заметив ее недовольство, Франческа растянула губы в ухмылке.
   Сняв туфли, Эшли прошла в номер. Под ногами пружинил ковер; изображенная на нем камбала грустно смотрела на белый потолок. Стены выкрашены в нежно-бежевый, окна укрыты тяжелыми занавесками. Кроватей две: одна между столиком с фруктами и шкафом, сделана из красного дерева, другая - перед домашним кинотеатром, сделана из дерева черного. Есть кухня - холодильник, мини-бар, декоративная плита; и есть ванная - оснащенная, ко всему прочему, довольно крупной стиральной машиной.
   Эшли решила переодеться. Проследовав в ванную, она встала перед зеркалом и через голову стащила с себя грязный топик. Самое время принять душ. Эшли представила, как поливает себя попеременно то холодной, то горячей водой, и поежилась от предвкушаемого удовольствия.
   В дверях вдруг возникла Франческа, и Эшли невольно прикрыла грудь.
   - Эшли Лавджой, - произнесла Франческа царственным тоном. - Свари мне кофе. И побыстрее.
   "У Ее Святейшества новая матрица поведения. Сначала эксцентричная до предела, потом сама невинность; кто теперь - стервозная дамочка?"
   Тут Эшли заметила одну любопытную деталь: и ванна, и душевая были совершенно сухими. Ни одной капли на белой эмалированной поверхности. Спрашивается, где именно Франческа ди Риенцо приняла душ?
   "Зато раковина мокрая," - призадумалась Эшли, и помотала головой, отгоняя дурацкие мысли.
   Из комнаты донесся громкий шум - Франческа включила телевизор с домашним кинотеатром, и теперь наслаждалась новостным блоком в стереозвуке.
   А Эшли натянула обратно топик - и отправилась на кухню, готовить кофе.
   Это оказалось несложной задачей: взять с полки пакетик растворимого кофе - "Три-в-одном, как вы любите!" - и развести его в чашке с кипятком. Дело пяти минут.
   - Быстро ты! - удивилась Франческа, когда Эшли протянула ей чашку с кофе. - Наверняка даже не старалась.
   - Вы попробуйте, - предложила Эшли.
   Она ожидала, что Франческа выплеснет ей кофе в лицо после первого же глотка, и невольно зажмурилась.
   - Хм, - сказала Франческа, отпив немного. - Слишком сладко. Но зерна ты неплохо измельчила, их будто и не было. Я бы не смогла добиться такого эффекта. Хорошо справилась, пожалуй. Твое старание, Эшли Лавджой, похвально.
   "Она думает, я ей натуральный кофе сварила? Или ни разу не слышала о существовании растворимого?"
   Решив ничему не удивляться, Эшли села на кровать и расслабленно потянулась.
   - Ваше Святейшество, а как мы будем искать Хасегаву Нагису? - спросила она.
   Прихлебывая кофе, Франческа произнесла:
   - Тебя это не должно волновать. Иди, постирай мои вещи, - и она махнула в сторону белья, грудой сваленного у кровати.
   Деловой костюм, белая рубашка, носки, кружевные трусики с таким же бюстгальтером - и все нуждается в стирке, прямо сейчас, и обязательно руками Эшли Лавджой.
   "Боже мой".
   Эшли отнесла грязное белье в ванную комнату и засунула в стиральную машину.
   - Есть еще какие-нибудь указания, Ваше Святейшество? - спросила она, вернувшись.
   - Так быстро? А где белье? - удивилась Франческа.
   - Отмокает, - скривилась Эшли.
   - Ну ладно.
   "Ты хоть знаешь, что такое "отмокает", дура?" - чуть не ляпнула Эшли.
   Уважение к Деве Мира стремительно падало.
   Внезапно Эшли осознала, что испытывает чуть ли не умиление - и стремительно пресекла опасное чувство.
   "Боже мой, это уже смешно".
   - Знаю, ты меня ненавидишь, - серьезно произнесла Франческа. - Хочешь убить. Я видела, как ты смотришь в мою сторону - с яростью. Будто мечтаешь увидеть меня мертвой.
   - Вероятно, что так, - сказала Эшли, решив ни в чем ее не разубеждать.
   - Но мы служим одной Церкви, и я в этой иерархии я выше тебя, - продолжила Франческа, - и ты не посмеешь поднять на меня руку. Как бы тебе этог не хотелось. Я заставила тебя, опасного, жутко опасного монстра сварить мне кофе - и ты сварила! Это ли не доказательство твоей покорности?
   - Ваше Святейшество, вы что, боитесь меня?
   - Любой бы на моем месте боялся, - сказала Франческа. - Поначалу я поверить не могла, что ты - монстр. Потом поверила, и испугалась не на шутку. Но вот теперь я убедилась, что и опасного тигра можно укротить, и запрячь в колесницу. Мне доставляет большое удовольствие дразнить такого тигра. Монстр - и готовит мне кофе! Подумать только! - Франческа покачала головой.
   Ее рассуждения, столь нелепо-серьезные, сбили Эшли с толку.
   - Если хотите, я каждый день буду варить вам кофе, - сказала она.
   - Хочу, - кивнула Франческа важно.
   Эшли поцеловала крестик в знак того, что их обещание скреплено Господом.
   Потом они посидели немного перед телевизором. Эшли заметила, что Франческа невольно сторонится ее: едва рука Эшли оказывалась рядом, Дева Мира отодвигалась. Чувствуя, что делает глупость, Эшли протянула руку и попыталась коснуться Франчески.
   Та вскочила с кровати.
   - Сиди здесь, присматривай за бельем, - сказала Франческа сбивчивым голосом. - А я займусь делами. И не вздумай мне звонить: ты будешь только отвлекать.
   - Я даже не знаю вашего номера.
   - Зато я твой знаю, - произнесла Франческа. - Кстати, ты не могла бы выйти в коридор? Мне нужно переодеться.
  
   5.
  
   "Так куда же пропал Аяо-чан?" - вопрос этот мучал Когу, пожалуй, сильнее всего.
   После третьего урока Аяо вдруг вышел из класса - в туалет, или в медпункт, или еще куда. Прошло достаточно времени, подходил к концу уже последний урок - а Аяо так и не вернулся.
   "Может, он решил прогулять оставшиеся занятия?" - предположил Кога, рассеянно вращая в пальцах карандаш.
   Это не похоже на Ацумори Аяо. К учебному процессу он относился крайне серьезно: вдумчиво слушал все, что говорили учителя, старался вникнуть в каждый предмет. В такие минуты он выглядел крайне комично: лицо мрачное, сосредоточенное, брови сведены к переносице, губы шевелятся - Аяо проговаривает про себя услышанное.
   "Бедняжка. Наверное, он немножко отстает в развитии. И какие изверги его родители, раз уже заставили Аяо-куна ходить в обычную школу!" - возмутилась как-то Матоко.
   Кога этого мнения не разделял; Аяо, в любом случае, был не глупее его самого.
   Кога задумался.
   Вдруг нечто плохое случилось с кем-либо из семьи, и Аяо срочно вызвали по телефону? В такой ситуации любой бы сбежал с занятий.
   Кога с трудом вспомнил красивую женщину, что плакала когда-то над телом Аяо - кажется, ее звали Аяме. Аяо жил со старшей сестрой. Родители в неограниченном по времени отпуске, скитаются по миру; зачем, кстати?
   "И Мейда-чан сегодня не пришла," - подумал Кога.
   Он обвел взором класс: кроме Аяо и Мейды, отсутствует еще и Май-чан - отпросилась после четвертого урока - и Матаро-кун, и Китазава-кун, и Рио Чиери; удивительно, каким же пустым может казаться класс без шести человек.
   "Май-чан пошла искать Аяо," - отметил Кога про себя.
   Шел урок географии, и Кога скучал. Все эти размышления об Аяо, о Май, о членах семьи - были по сути способами отвлечься; особого значения им Кога не придавал.
   Загудел в кармане телефон. Пришло смс - от матери, от Аяо, от Май? Кога осторожно положил телефон на парту, прикрыв учебником, и включил просмотр сообщений.
   "Вставай, Кога-кун!" - еще бы знать, к чему это. Номер был незнакомым.
   "Встал. Жду дальнейших указаний," - подумав, напечатал Кога.
   Не прошло и десяти секунд, как пришел ответ.
   "Подойди к Минамори Тецуне," - мигнуло на экране.
   "Подошел. Она смотрит на меня. Что дальше?" - поинтересовался Кога.
   Разумеется, он остался на месте.
   "Спроси, как держатся ее керамические зубы," - потребовал незнакомец.
   Кога призадумался. Был период, когда Тецуна ходила с маской на нижней половине лица. "Даже девочки не могут избежать проблем с кариесом!" - посетовал Кога, и думать забыл о зубах Тецуны. А потом она сняла маску; рот ее вроде вернулся в норму.
   Так что же, зубы - ненастоящие?
   "Она не жалуется. Говорит, даже лучше прежних," - напечатал ответ Кога.
   Телефон мягко прогудел.
   "Она такая злая и гадкая, эта Тецуна. Я ее ненавижу," - пожаловался незнакомец; точнее, незнакомка - использовалось женское местоимение.
   "Что ты хочешь, чтобы я сделал? Хочешь, я ее ударю?" - делано забеспокоился Кога.
   "Нет, не надо. Мальчики не должны бить девочек. Похвали ее прическу," - ответили ему.
   Кога задумчиво сунул в рот карандаш. Потом хихикнул.
   "А почему это? - спросил он. - Мне кажется, это святая обязанность мальчиков, ну, доминировать над девочками, бить их, ставить на место. Скажу по секрету: я просто обожаю поколачивать этих шлюшек".
   Сообщение получилось долгим и информативным. Кога чуть палец не стер, пока печатал его.
   Телефон молчал.
   - Ну, ответь, - попросил Кога. Тихо, чтобы никто не расслышал.
   - Хорошо, это была дурацкая шутка, - сознался он через некоторое время.
   - Я дурак, - признался он наконец.
   Тут телефон дрогнул - и Кога немедленно развернул полученное сообщение.
   "Ты не такой! Я знаю. Ты хороший. Я на сто процентов уверена, что ты никогда не бил девочек. Ведь ты не такой, как Ацумори Аяо или Кейтаро Ичиру. Скажи, что ты не такой. Пожалуйста!"
   - Ацумори Аяо?..
   Кога вытащил изо рта замусоленный карандаш и постучал им по столу. Учительница, Сугияма-сенсей, бросила на него подозрительный взгляд.
   "Кейтаро-кун бил девочек?" - Кога сам не знал, зачем ему это понадобилось.
   "Много раз. Я видела!"
   "И даже Короля Артура?" - поразился Кога.
   "И даже ее", - заверили его.
   Коге требовалось какое-то время, чтобы обдумать эту информацию - и понять, как жить дальше.
   "Так ты ведь не бил девочек?" - настаивал телефон.
   Кога махнул рукой Сугияме-сенсей.
   "Мне очень стыдно в этом сознаваться, но нет, не бил," - признался он.
   "Я так и знала! Уф, прямо камень с души свалился. А то я на секунду уже поверила... Прости!"
   - Еще и прощения просит, бывают же люди, - пробормотал он.
   Сугияма-сенсей подмигнула Коге - но тот, занятый телефоном, проигноривал ее.
   Кога проверил, сколько денег на счету: совсем мало. Пора заканчивать разговор. Можно, конечно, перейти на электронную почту; но к такому он не был пока готов.
   "Слушай, мне нужно идти, - напечатал он. - Ты же Аюми-чан, да?"
   Он был практически уверен в этом.
   По всем законам жанра это должна быть она.
   "Нет, я Накано! - ответил телефон. - Та, которая Хикари!"
   - Накано Хикари, замечательно, - вздохнул Кога. - Я промахнулся.
   "До встречи, Хикари-чан," - отослал он смс, и сверился с часами. До конца урока оставалось пять минут.
  
   6.
  
   - Ты куда? - взвилась Тецуна, заметив, что Кога выходит из класса.
   Сама она кидала учебники в портфель - небрежно, в спешке. Торопилась в больницу к любимой подруге. Соскучилась.
   - В туалет, - ответил Кога кисло.
   Махнув рукой Матоко (она неуверенно махнула в ответ), Кога направился в конец коридора, туда, где располагалась белая дверь со схематичным изображением человечка.
   "Тяжела жизнь, и печальна, и полна горестей," - подумал он, зайдя внутрь и ощутив букет непередаваемых ароматов.
   У зеркала стоял Ацумори Аяо. Выглядел он не самым лучшим образом: на лице синяки и царапины, чуть выше виска - кровавая вмятина. Склонившись над раковиной, Аяо смывал с лица кровь.
   - Аяо-чан! - позвал его Кога.
   Тот замер.
   А после молча продолжил умываться.
   - Ты как? - предпринял вторую попытку Кога. На этот раз он приблизился к Аяо и даже положил руку ему на спину.
   - Со мной все в порядке, - ответил Аяо.
   - Думаешь?
   - Да.
   Аяо не был настроен на беседу.
   - Хочешь, я побью тех, кто это сделал? - ляпнул Кога, и тут же пожалел о сказанном. - В смысле, я помогу тебе, если нужно. Ты только скажи.
   - Все нормально, - отозвался Аяо. - Можешь идти, Кога-кун.
   "Упрямый осел!" - чуть не разозлился Кога.
   Аяо вдруг повернулся к нему: лицо разбито, глаза запали, вокруг рта сеть морщин. Взгляд у Аяо был настолько печальным, что Кога сдался.
   - Поступай как знаешь, - сказал он.
   Дверца туалета была чуть приоткрыта: уже пол-минуты за ними наблюдала Минамори Тецуна - считая, что остается незамеченной.
   - Эй, Тецуна-чан! Заходи! Тут нечего стесняться, - предложил Кога.
   Дверь с грохотом захлопнулась.
   Аяо не выдержал и расхохотался.
   - Иди, Кога-кун. Со мной и вправду все в порядке, - сказал он, отсмеявшись.
   Кога кивнул ему - и вышел, оставив Аяо внутри.
  
   7.
  
   - Скажи, Тецуна-чан, отчего мир наш устроен столь несправедливо? - воскликнул Кога. - Девочкам нельзя заглядывать в туалеты для мальчиков. Это ужасно, я считаю; запрет этот - воистину глуп. И почему только я обделен властью? Я бы открыл для девочек не только мужские туалеты, но и кабинки - вот был бы правильный шаг! Как ты думаешь?
   Кога забыл сходить в туалет, и мучился теперь от переполненного мочевого пузыря. Все свое раздражение он вымещал на Минамори Тецуне. Та хмурилась, говорила что-то под нос - но в свое оправдание ничего не сказала; чувствовала вину за собой.
   - Говорят, Кейтаро-кун бьет короля Артура перчаткой по лицу! - сказал Кога. - Еще больший ужас, не находишь? У короля Артура есть меч. На ее месте я бы давно побил этого Кейтаро. А ты?
   Тецуна закатила глаза.
   - А вот еще: видел я в интернете один сюжет. Порноактриса вставила себе керамические зубы, - сказал Кога. - Вот смех-то! И главное, не жалуется. Говорит, отлично работают. Даже лучше, чем настоящие. Правда, пованивают.
   - Замечательно, - ответила Тецуна.
   На секунду сверкнули зубы - ненатурально ровные и чистые.
   - А этот клычок, он настоящий? - допытывался Кога. - Или ты вставила его для няшности?
   - Настоящий, именно, - бессвязно ответила Тецуна; то была явная неправда.
   - Да у тебя их два! - воскликнул Кога. - И как я раньше не замечал! У тебя два клычка, ты почти как вампир! Экстра-няшность!
   Тецуна вдруг остановилась. Кога, что шел чуть позади, врезался в ее плечо.
   - Хватит мне мстить, - устало произнесла Тецуна. - Да, я подглядывала за вами с Аяо-куном. Но на то есть причина. И вообще, плохой здесь - ты! Об Аюми забыл, ко мне вот пристал... Мерзавец!
   Коге стало чуть стыдно. Мотивов мстить у него не было; Кога хотел лишь поболтать немного - но все испортил подлый мочевой пузырь.
   - Мерзавец, - пошел навстречу Кога. - Негодяй.
   "А как насчет Накано Хикари?"
   Она прислала еще одну смс: предложила зайти в гости. Кога ничего не ответил; не в присутствии Тецуны.
   Они шли уже десять минут - до больницы осталось всего ничего. Район очень спокойный, тихий; даже не скажешь, что здесь - еще с начала лета - работает маньяк.
   - Жизнь несправедлива, да уж, - бурчала Тецуна. - Почему Аяо-куну нравится эта Мейда? Ничего в ней хорошего. Вообще ничего. Малявка, и есть малявка. А эта Май? Пошлая шлюха. Ты только не подумай, что я испытываю чувства к Аяо-куну. Нет, я просто возмущаюсь несправедливостью. Как и ты. Нет, эта Май - настоящая шлюха! У меня все внутри закипает, когда вижу ее.
   - Шлюха, - согласился Кога. - Настоящая шлюха. И зачем ей эти разрезы на юбке?
   - Вот-вот! Ты понимаешь меня, да?
   - Еще как! - чуть ли не истерично воскликнул Кога. - Вытерпеть такое невозможно!
   В приливе чувств Тецуна хлопнула его по спине.
   - Я знала, что ты поймешь меня! - призналась она восторженно.
   А потом добавила:
   - Только не подумай, что мне нравится Аяо-кун. Это не так.
   Кога был сбит с толку.
   - Но почему?
   - Потому что он злой и ограниченный, - вздохнула Тецуна.
   Тут Кога не мог стерпеть:
   - С чего бы?
   - Он злой, - показала клычок Тецуна, - и ограниченный. И это правда. И не спорь. Я лучше знаю.
   - Как можешь ты такое говорить? - поразился Кога. - Аяо-кун заступился за бедную Накано Хикари, перед тобой, между прочим; и ты по-прежнему считаешь его ограниченным - и о ужас, злым? По-моему, что это неправильно.
   Кога говорил совершенно искренне - и удивился, когда Тецуна ответила:
   - Когда это Аяо-кун заступался за кого-то, тем более за Накано?
   - То есть... с тобой он не разговаривал на тему Хикари-чан? - произнес Кога медленно. - Не подходил там, не говорил: "Отстаньте с подружками от Накано?" Ничего такого? Нет, ты врешь. Быть такого не может.
   - Не подходил он ко мне, - возразила Тецуна. - Он делает вид, будто меня не существует. Не то чтобы я сильно оскорблена... то есть оскорблена, еще как! Но внимание его меня совсем не радует!
   "Аяо-кун не выполнил мою просьбу, - подумал Кога уныло. - Вот ведь придурок забывчивый. Сделал бы заметку, что ли, или попросил Мейду-чан запомнить - раз уж у самого память плохая. Приходится все делать вместо него".
   - Тецуна-чан! - торжественно произнес Кога, схватив Минамори за плечи. Та невольно ойкнула и прикрыла глаза. - Обещай мне одну вещь.
   - Не бей меня! - попросила вдруг Тецуна. Щеки ее залило румянцем.
   - Не буду, - пообещал Кога. - Слушай...
   - Тогда и я слушать не буду, - голос Тецуны резко похолодел. Оттолкнув Когу, она двинулась прочь - к больнице; не оглядывалась, и всем своим видом выражала возмущение и разочарование.
   Кога остался в недоумении.
  
   8.
  
   Больница: белые стены, черный решетчатый забор; во дворике стоит уродливая статуя - нагромождение конечностей, венчаемое мраморным кулаком. "Вот это да, - подумал Кога. - Ну и уродство", - и прошел мимо.
   Тецуна хранила обиженное молчание; Кога так и не понял, чем именно разочаровал ее.
   В больнице приятно пахло медикаментами. Кога принюхался, и на лице его проступила улыбка; он вспомнил о тех временах, когда лежал в больнице, и человек в халате заботился о нем, и держал за руку.
   "Где же я получил доспех, интересно? Вряд ли то была больница - скорее, некий научно-исследовательский центр, - рассуждал Кога. - Надо бы спросить у матери. Кстати, а откуда она деньги взяла на операцию? На панель вышла, не иначе. Прости, окаа-сан. Не удержался".
   Поместили Накахару Аюми в довольно уютную палату - с собственным телевизором, тумбочкой и резиновой уткой. Запах медикаментов усилился и стал почти что неприятным. Кога вошел в палату и осмотрелся; поклонился немолодой женщине, что занимала соседнюю с Аюми кровать - та кивнула.
   - А это что здесь делает? - возмутилась Аюми, завидев Когу. - Пусть уйдет.
   - Да вот, сам увязался. Не бойся, Аюми-чан, сейчас я его прогоню. Эй ты, - Тецуна ткнула пальцем в Когу. - Проваливай!
   "Две цундере, спектакль провалился, - подумал Кога. - И нравится им это?"
   - Аюми-чан! - заявил он. - Я никуда не уйду!
   - Это еще почему? - спросила она недовольно.
   На тумбочке лежал набитый конверт. Аюми запустила им в Когу - тот еле увернулся; конверт ударился о стену и упал.
   - Аюми-чан, я беспокоился о тебе, - заверил ее Кога.
   "Чего не сделаешь ради других?" - рассуждал Кога; Аюми швырнула в него уткой, к счастью, пустой.
   - Почти попала! - прокомментировала Тецуна.
   "А вот с госпожой директрисой таких проблем не возникло," - подумал укоризненно Кога.
   - Вот тебе! - Накахара взялась за подушку. - Сейчас ты уйдешь!
   - Черт возьми, Аюми-чан, я же серьезно! - возопил Кога. Подушка ударила ему в лицо. - Как будто нельзя о тебе беспокоиться. Словно ты принадлежишь себе одной. Это не так!
   - А что, я кому-то принадлежу? - Аюми опасно прищурилась.
   - Да! - сказал Кога с горячностью. - Всем нам, нашему классу; Аяо-куну, Май-чан, Мейде-чан, всем нам - и мне в том числе! Ты принадлежишь и мне!
   - Великолепная логика, - сказала Тецуна, обращаясь к Аюми. - Вот ведь мерзавец.
   - Нет, логика и вправду присутствует, - выразила согласие Накахара. - Но мерзавец и есть мерзавец. Принадлежу ему... ха! Вот это наглость! Ладно, насмешил, Кацуджи-кун. Можешь остаться. Только принеси утку. И подушку.
  
   9.
  
   Кога принес и утку, и подушку, и даже конверт, а сам отпросился в туалет. Накахара Аюми с царственным видом дала согласие. Он согнулся в благодарном поклоне - и помчался по больничным коридорам.
   Вернувшись, Кога застал идиллическую картину: Тецуна и Аюми лежат на одной постели, и обсуждают - кого именно? Разумеется, его самого.
   - Мерзавец, - жаловалась Тецуна. - Кошмарный человек.
   - Одно разочарование, - кивала Аюми. - Еще и задвигал мне что-то про Накано. Не понимаешь - не лезь! А он полез. Один смех. Эй, ты! Кацуджи-кун. Ты смешной. Тебе это говорили?
   - Бывало, - признался Кога.
   - Это правильно, - сказала Аюми.
   Разговор сместился в другую область: обсуждали взлом квартиры - и судьбу семейства Накахара. И главное: куда же пропала госпожа директриса?
   - С ней все в порядке, - сказала Тецуна успокаивающе. - Я уверена, все образуется.
   - Конечно, все с ней нормально! - пробормотала Аюми. - Еще бы нет! Если с ней что случилось нехорошее - не прощу. Никогда не прощу. Мать должна быть сильной. Сильнее меня. Если она будет слабее - не прощу.
   - Не простишь, - Тецуна погладила ее по плечу.
   - Эй ты, Кацуджи-кун, - сказала Аюми, и вдруг всхлипнула. - Отвернулся, живо.
   Кога отвернулся - и стоял так, пока Тецуна платочком подтирала подруге слезы.
   - Хватит о всякой ерунде! - преувеличенно бодрым тоном произнесла Тецуна, закончив. - Давай конверт откроем. Что могли прислать из издательства?
   - Издательства? - насторожился Кога.
   - Не твое дело, Кацуджи-кун! - одернула его Тецуна. - Аюми-чан пишет любовную историю, и это не твое дело!
   - О, не мое, - сказал Кога грустно. - Я все понимаю.
   Тем временем Накахара достала ножницы - и с нетерпением вскрыла конверт.
   - Ой, это не письмо, - произнесла она растерянно.
   Кога резко развернулся.
   Из конверта толчками вырывалось жидкое пламя. Контактируя с тканью, оно превращалось в пламя настоящее, яростное, безумное - пара секунд, и кровать вспыхнула. Аюми вскрикнула - и оттолкнула от себя Тецуну; ту огонь зацепить еще не успел.
   Кога, не задумываясь о том, что делает, развернул стальные крылья - вспрыгнул на жалобно скрипнувшую кровать, и приобнял ими Аюми. Из ран хлынула кровь, но Кога ничего не почувствовал; он стоял, прижимая к себе испуганную, дрожащую Аюми, а вокруг бушевало белое пламя. Кровать прогорела до конца; ножки ее подкосились, и Кога кубарем покатился по полу, увлекая за собой Накахару. Пепел вихрем вырывался в открытое окно. Тецуна непрерывно кричала; кричала и женщина в палате, соседка. Даже когда пламя угасло - а это произошло довольно быстро - они продолжали вопить.
   - Заткнись, Тецуна-чан! - приказала Аюми, выбиравшись из объятий Коги. Голос ее дрожал. - А ты, Кацуджи-кун...
   "Да, я знаю, - подумал Кога, и опустил голову. - Я по-дурацки раскрылся перед Накахарой и Минамори. И перед незнакомой мне женщиной. Ну и ладно. О содеянном поздно жалеть, не так ли?"
   - Ты,.. - запинаясь, произнесла Аюми, - ты найдешь мою мать, понял?
   Он был вынужден согласиться.
  
   10.
  
   За день Кога проклял свое обещание трижды.
   Первое проклятие датируется пятым сентября 2005 года (суточное время - 16:47).
   Итак, Кацуджи Кога пришел домой, снял обувь и произнес устало:
   - Я дома!
   Никто ему не ответил, но Кога не стал удивляться: такое в порядке вещей.
   "Накахара-сан, - отрепетировал он речь. - В последнее время меня несколько стесняет ваше общество. Не изволите ли покинуть мое жилище? Прошу, не принимайте сие на свой счет - вина лишь моя, и ляжет исключительно на меня", - и обязательно прибавить "~ де гозару", словно он не Кацуджи Кога, а Ода Кога, или на худой конец - Токугава Кога.
   Вот Аюми-чан обрадуется-то! Мать вернулась живой и... не совсем здоровой; не иначе, поссорилась с любовником, и тот в гневе разнес квартиру, да еще и саму Накахару-сан посадил голой задницей на контейнер.
   "А если было изнасилование?" - подумал Кога, и содрогнулся.
   На часах было 16:47.
   Кога знал: в городе совершают насилие, убивают людей, измываются над маленькими девочками - то был мир, знакомый ему, но знакомый исключительно по ночным вылазкам. Хисуи Кана, банда Нобунари-куна, люди-крышки, прочий сброд; они жили в темном, жестоком мире, где случиться могло что угодно. Но днем? Накахара-сан лежит в мусорном контейнере, словно бы изнасилованная - как, Накахара-сан, госпожа директриса? Невозможно. Будь на ее месте Хисуи-сан (лежит среди мусора, бедра залиты кровью), Кога поверил бы - но Накахара-сан? Нет-нет-нет, ни разу. Накахара-сан относится к дневному миру, в котором насилие и тем паче изнасилования - невозможны.
   "Черт, я мудак," - подумал вдруг Кога, и вытер пот со лба.
   Если ее и вправду изнасиловали, то оставить подобное он не может. Нужно что-то предпринять. Облегчить ее боль, или хотя бы разделить - неважно. Каждый нуждается в помощи, или же в братской руке; и Аюми-чан, и ее мать, и Ацумори Аяо, который, возможно, бьет девочек по лицу.
   "Разберемся," - решил Кога.
   В квартире воняло; Кога принюхался - и сморщил нос. Пахло кровью и мертвой плотью.
   "Снова мать тухлую рыбу жарит," - догадался Кога.
   Рядом с обувью лежал кусочек мяса, окруженный кровавой лужицей. Кога наступил на него, выругался, отер носок о стену - и вошел наконец в комнату.
   - Ты сегодня рано, - сказала мать.
   - Окаа-сан...
   Скрестив длинные ноги, мать сидела в кресле; плечи ее обтягивал выцветший халат. Объемные волосы спутались, сбились - из прически теперь торчали не две, а целых десять или двадцать прядок. Мать посмотрела на Когу, и слабо улыбнулась.
   У ног ее скорчилась Накахара Рейко: руки прижаты ко рту, лицо залито кровью; она обнажена - и на теле видны следы борьбы, и синяки, и ушибы, и темные гематомы. Повсюду кровь, уже подсохшая. На столе - скальпель и медицинская ложечка. Ложечка заляпана мозговым веществом.
   Кога поднял глаза к потолку.
   Вздохнул.
   Во второй раз пожалел о данном обещании.
   Проникся жалостью к мирозданию: "И почему случаются подобные вещи? Не иначе, промахи Бога".
   Опустил глаза.
   А затем заорал - во всю глотку.
   Накахара Рейко, не отрывая рук ото рта, закричала в унисон с ним, надрывисто, оглушительно, и влажно - словно в горле ее порвались необходимые мембраны. Кога немедленно смолк, потрясенный.
   Кое-как пристав, Накахара-сан бросилась в сторону. Споткнулась о футон. Упала. Еще раз встала. Ударилась коленом о кровать, не заметила этого, и все равно упала. Вжалась лицом в матрас, и глухо зарыдала. Кога, задыхаясь, наблюдал за ее попытками встать - и ему было просто физически дурно, и больно от этого зрелища.
   - Окаа-сан.
   Мать схватила со стола скальпель.
   - Не подходи! - выкрикнула она.
   Поняла мать, что Кога не в духе; жаль, понимание мало что дало ей.
   - Ты выскребла у нее часть мозга, - простая константация факта.
   - Ей все равно Храм не нужен! - воскликнула мать. - Ей бы он не понадобился!
   Кога стиснул кулаки. На пол закапала кровь. Кожа на запястьях лопалась, уступая место стали.
   - Ты выскребла у нее часть мозга, - повторил он, словно не в силах поверить в произошедшее. - Она была нашей гостьей. А ты выскребла у нее часть мозга.
   - Язык еще вырезала. Ради нашей безопасности.
   - Ты выскребла... часть...
   Кога стоял на одном месте, не шевелясь, и мать решила: сдался, принял ее позицию. Осторожно опустила она скальпель, подошла к сыну, взяла его за плечи - и произнесла максимально убедительно:
   - Кога, не надо нервничать из-за всякой ерунды.
   - Окаа-сан...
   - Успокоился?
   - Нет, черт возьми! - заорал Кога.
   Зря он только возвысил голос - Накахара-сан немедленно подхватила его крик; дополнила его своим, жутковато-влажным воплем. Кажется, громкие звуки пугали ее, и она отзывалась в ответ.
   - Все в порядке, - сказала мать. - Ты не волнуйся.
   Черт возьми, Аюми-чан...
   Под кожей будто ползали черви; механическая плоть жаждала вырвать наружу. Кога поманил мать - и вышел в коридор. Возле двери по-прежнему лежал вырезанный язык.
   - Ты не волнуйся, - попросила мать, и поспешила вслед за Когой.
   - Кто волнуется? Никто не волнуется, - произнес Кога, и локтем прижал мать к стене; она лишь охнула. - Окаа-сан, я совершенно спокоен.
   Локтевой сустав раздвинулся, пропуская ворох стальных игл. Одна из них кольнула мать в щеку; мать взвизгнула.
   - Кога!..
   - И не зови меня по имени! - Кога почувствовал, как дернулся уголок рта, как сжались мышцы шеи.
   Черт возьми, Аюми-чан...
   Мать шумно дышала.
   Кога задержал взгляд на ее животе - где сам был когда-то зародышем - и выпустил из ладони шип, и дотронулся им до матери. Та пошла пятнами от страха; задрожала, и вдруг выкрикнула:
   - Ну давай! Не стесняйся!
   В голосе ее сквозило отчаяние.
   Кога заколебался.
   - Давай, трахни меня! Ты же давно этого хотел!
   Кога ощутил ужасную, просто-таки кошмарную апатию. Абсурд ситуации дошел до предела. "Трахнуть?" Черт возьми, да она окончательно спятила.
   - Думаешь, я не знала? - брызгала слюной мать. - Не видела, как ты на меня смотришь? Я все видела! Ты такой же похотливый ублюдок, как твой папаша! Ооо, я знала, что такой день настанет! Знала!
   Кога отпустил ее.
   И сел на пол.
   - Ты говорила, что я сын Бога, - сказал он зачем-то.
   - Так Бог и есть похотливый ублюдок! - заплакала мать, бессильно сползая вдоль стенки. - Похотливый ублюдок, как и ты!
   Кога вырвал из ладони шип, смял его и растянул, превратив в длинную гибкую проволоку. Им он и связал мать, для ее же блага. Она кричала и сопротивлялась - но Кога был сильнее. Закончив, он отнес мать в ее спальню и оставил на кровати.
   - Похотливый ублюдок!.. - неслось ему в спину.
   "Безумие," - думал Кога меланхолично.
   С матерью такое бывает. Нужно подождать пару дней, и все пройдет.
   А что делать с Накахарой Рейко?
   Мать безумна, и не может отвечать за свои поступки. Значит, за них отвечает Кога.
   Получается, это он изувечил мозг Накахаре Рейко, да еще и язык вырезал?
   Дурацкая логика. Никуда не годится.
   Кога вошел в комнату. Накахара-сан лежала на кровати; когда Кога попытался коснуться ее - разразилась диким, пронзительным воплем.
   - Ради твоего же блага, - сказал Кога, и силой развернул Накахару-сан к себе.
   Она визжала. Кога ударил ее по лицу - несильно, чтобы привести в чувство; но результат поразил его - Накахара Рейко немедленно сжалась, и прекратила всяческое сопротивление. Она лишь хныкала. Кога, содрогаясь от жалости, отвел Накахару в ванную - и осторожно помыл ее. Накахара-сан плакала от ужаса. Меж зубов ее пузырилась кровавая пена. Рану пониже виска Кога не тронул, в рот заглядывать не стал; зато смыл кровь с лица и тела.
   "Какая она маленькая, - думал он отстраненно. - Таких людей не бывает".
   А она все плакала, и не могла остановиться.
   "Боюсь, твоей матери, Аюми-чан, придется здесь задержаться".
   Кога отвел ее в комнату и там завернул в одеяло.
   - Дерьмо, - произнес он, оглядев стены.
   Да, с уборкой лучше не затягивать.
   Телефон загудел.
   Сообщение от Накано Хикари.
   "Нам СРОЧНО нужно поговорить. Зайдешь ко мне домой, понял? Адрес сейчас пришлю. Ну, вдруг ты не знаешь? ^__^"
   - Ты вовремя, Хикари-чан. Мне срочно нужно на свежий воздух, - сказал Кога, и в третий раз пожалел о своем обещании, потому что Накахара Рейко протяжно, громко завыла.
  
   11.
  
   Кога давно приметил у себя черту. Он не способен был мыслить логично в нелогичных ситуациях. Кога совершал странные, абсурдные поступки - и после не мог объяснить их, даже себе самому.
   Он кое-как оттер кровь со стен, выкинул ложку с мозгами, связал Накахару-сан, посадил в кресло, хлопнул по макушке, включил телевизор, произнес: "Токио-ТВ, Накахара-сан, как вы и просили!" - а после направился на кухню, приготовить себе еды.
   В холодильнике лежала груда мяса. На нижней полке стояла кастрюля; там, в жирном холодном бульоне, плавала человеческая кисть.
   Кога обернулся - и на секунду показалось, что он в каком-то адском месте: везде паутина, засохшая кровь, слизь, внутренности; расчерчены на полу пентаграммы и расставлены по углам свечки. Пахнуло гнилью. Кога помотал головой - и мираж исчез. Квартира вернулась на место.
   Но вот кисть осталась.
   Кога, подумав, вытащил ее из кастрюли. Взяв салфетку, обтер кисть насухо - и положил в карман, к телефону.
   "Хикари-чан, ты видишь то же, что и я?" - прорепетировал он будущую речь, и еле сдержал безумный смешок.
  
   Глава шестая.
  
   1.
  
   Они шли по городу: первый Ацумори Аяо - счастливый, с улыбкой на лице - и с окровавленными руками, и второй - чуть в отдалении.
   - Так почему, скажи мне, почему ты ушла? - напевал первый Аяо. - Я так любил тебя; почему же ты ушла?
   Полицейские машины загородили ему путь. Первый Аяо взмахнул рукой - и они взорвались, все как одна. На тротуар шлепнулась чья-то обгорелая голова; Аяо пнул ее, и она покатилась по асфальту, оставляя за собой липкий след.
   Легкое движение пальцев - и здания рушились, их жители погибали под обломками. Первый Аяо наведался и в роддом: он с наслаждением давил младенцев каблуком, выбрасывал в окна, душил; кричал: "Скажите спасибо дяденьке - ведь вы умрете безгрешными!" - и смеялся.
   Затем пришла очередь и беременных. Боже, как же приятно было выдавливать из них зародыши! Первый Аяо чувствовал: не зря он сюдал пришел, ох, не зря!
   - Я так любил тебя; почему же ты ушла? - немелодично пел он.
   Вызвали армию. Ацумори Аяо пришел в восторг: наконец-то его приняли всерьез! Он вышел на улицу - и простер руки, и прокричал:
   - Боже, я люблю тебя! Спасибо за то, что ты есть!
   А затем сорвался с места; легко вклинился в армейские ряды, смял их, сокрушил. Солдаты бежали. Танки горели и взрывались; вертолеты на полной скорости таранили небоскребы. Первый Аяо стоял посреди этого хаоса и смеялся, смеялся. Ногой он попирал какого-то неудачливого солдата. Тот плакал и умолял отпустить его. Аяо покачал головой - и с размаху наступил солдату на брюхо. "Чмок!" - живот лопнул; кишки серебристой лентой разбросало по земле.
   "Это удивительно!" - подумал второй Аяо.
   Пришли домой.
   Мейда-чан страдала: что-то не то съела, животик раздулся! Аяо подумал над проблемой. Затем обратился к перепуганной нэ-сан:
   - Как ты допустила подобное?
   - Не знаю, я не знаю, что с ней такое! - запричитала Аяме. - Я ей аспирин дала, но он не помог!
   - Аспирин? - ужаснулся первый Аяо.
   А после оторвал нэ-сан голову; в комнате забил кровавый родник.
   "И как он это делает? - призадумался второй Аяо. - У него ведь нет никаких способностей. Как он это делает?"
   Мейда-чан завизжала; кровь Аяме попала ей на лицо.
   - Не плачь, моя милая! - приказал первый Аяо. - Я все равно бы ее убил, рано или поздно. А сейчас посмотрим, что у тебя в животике...
   Мейда задергалась и попыталась встать с кровати.
   - Да не бойся ты! - сказал первый Аяо. - Больно не будет.
   С тошнотворным чавканьем рука его погрузилась в живот Мейды; та закричала от боли и страха. Аяо пошарил внутри, поискал - и наконец вытащил руку; в кулаке он держал нечто похожее на змею. Мейда перестала кричать; теперь она судорожно хрипела.
   - Видишь, совсем не больно! - сказал ей Аяо.
   Змея распрямилась, застыла на воздухе и превратилась в меч.
   - Доброму христианину - благословенный меч! - провозгласил первый Аяо.
   Он выпрыгнул в окно, раскинув руки в сторону, и медленно опустился на землю.
   Второй Аяо посмотрел на умирающую от кровопотери Мейду, поклонился ей - и последовал за первым.
   - Аяо-кун, не делай этого! - кричала Михара Касуми. Он размазал ее по земле, а после помочился на останки: пусть растут цветочки!
   - Что это за способность?! - кричала незнакомая девушка с жезлом. - Аяо-кун, это не разрушение потоков! Ты солгал мне!
   - Не помню такого, - поморщился первый Аяо.
   Он убил и девушку с жезлом, и странную женщину, похожую на Мейду. Это было довольно трудно, но он справился.
   - С ума сошел? - кричал Кога-кун.
   Первый Аяо согласился:
   - Да, это так!
   Кога-кун был силен; его это не спасло.
   Мечом Аяо отрубил Коге голову. Тело упало и тут же обернулось грудой металлолома.
   - Он прибыл из будущего! - поразился первый Аяо. - Прибыл, чтобы убить меня! Мерзкий посланец оживших компьютеров, ты получил по заслугам!
   Аяо стал играть в баскетбол; вместо мяча была голова Коги-куна, вместо корзины - здание японского парламента.
   Да! Счет 1:0 в пользу команды "Ацумори Аяо"! Попал, да еще как попал - угодил точно в японский флаг, и сбил его на землю.
   "Перебор, - покачал головой второй Аяо. - Нельзя глумиться над символом государственности!"
   Он поднял глаза к небу.
   "Япония, прости другого Аяо!" - и отвесил небу глубокий поклон.
   А первый Аяо смеялся и смеялся; казалось, радость его будет продолжаться вечно.
  
   2.
  
   "Не вечно, - подумал Аяо. - Отнюдь не вечно".
   Он открыл глаза.
   Было больно, было очень больно; голова буквально раскалывалась на части.
   Танимура-сенсей нанес Аяо серьезные повреждения. В том месте, куда пришелся удар биты, череп промялся вовнутрь; мясо стерлось, а кожа нависла над глазами красным лоскутом. Кровь, разбавленная желтоватой сукровицей, стекала по лицу: Аяо слизнул ее с верхней губы и поморщился.
   Тем временем Танимура-сенсей готовился навсегда покинуть директорский кабинет. Он уложил в компактный чемоданчик несколько папок, нож в расшитых золотом ножнах, матрешку и стеклянный шарик. Причесавшись немного перед зеркалом, Танимура-сенсей надел поверх спортивного костюма куртку - и взялся за ручку двери.
   И ушел.
   Аяо попытался подняться, но ноги не держали его.
   "Сотрясение, что ли?" - подумал он. Судя по всему, так и есть.
   - Я так любил тебя; почему же ты ушла? - слабо произнес Аяо. Странный сон виделся ему: кровь, дерьмо и сперма смешались в один клубок. Май-чан изнасилована. Мейда-чан беременна мечом. Голова Коги-куна влетает в полотнище японского флага. Всего лишь сон, не так ли? Не стоит волноваться по этому поводу. Он не второй Аяо, и уж тем более не первый. Он просто Ацумори Аяо.
   "Я должен идти в класс", - решил он.
   Прошло немало времени, прежде чем Аяо смог встать на ноги.
   "Наверное, уроки уже закончились," - думал он, кое-как продвигаясь по коридору. Рукой Аяо опирался о стену. Перед глазами все расплывалось; и ужасно раздражал этот лоскут кожи, что болтался прямо перед глазами.
   Дойдя до туалета, Аяо смыл с себя кровь. Холодная вода взбодрила его; головокружение прекратилось, хотя в ногах по-прежнему была слабость.
   Аяо добрался до этажа, где находился его собственный класс; там еще раз сходил в туалет - повторно смыть кровь.
   В дверях показался Кога-кун.
   - Аяо-чан! - воскликнул он удивленно.
   Аяо замер. "Отрезанная голова, о, японский флаг," - подумал он, и чуть было не расхохотался.
   Кога подошел к нему и возложил руку на спину - подобно отцу или старшему брату. Заботлив, негодяй; Аяо не мог судить его за это.
   - Ты как? - спросил Кога; вроде бы искренне.
   - Со мной все в порядке, - ответил Аяо.
   - Думаешь?
   - Да.
   Кога помолчал.
   - Хочешь, я побью тех, кто это сделал? - вдруг произнес он. - В смысле, я помогу тебе, если нужно. Ты только скажи.
   - Все нормально, - отозвался Аяо.
   Кога нахмурился.
   Аяо кротко посмотрел на него, и Кога сдался.
   - Поступай как знаешь, - сказал он.
   "Кога-кун, это правда, что ты пришелец из будущего?" - едва не ляпнул Аяо.
   Может, он и спросил бы; но тут Кога повернулся к двери и произнес:
   - Эй, Тецуна-чан! Заходи! Тут нечего стесняться.
   Дверь, чтобы была чуть приоткрыта, с грохотом захлопнулась.
   Аяо догадался, что происходит - и рассмеялся.
   - Иди, Кога-кун. Со мной и вправду все в порядке, - произнес он сквозь смех.
   Кога кивнул ему - и вышел.
   "Пришелец из будущего," - подумал Аяо.
   Он вспомнил другой фрагмент сна - тот, что был до кровавой бойни. Вспомнил, как стоял перед кроватью, где в обнимку лежали другой Аяо и изнасилованная Мейда. Вспомнил свой - довольно-таки немотивированный - гнев, и погрузился в раздумья.
   - И что же значит это дерьмо?
   Ответа не было, и быть не могло; поэтому Аяо выбросил все, связанное со сном, из головы. Пора домой. Наверное, нэ-сан и Мейда уже заждались его.
  
   3.
  
   То был 2005 год, начало лета. Эшли с Аяо стояли перед женской школой, точнее - перед христианской гимназией им св. Марии, принадлежавшей сектантам из "Детей Света". Школа производила мрачное впечатление: высокий забор, выкрашенные в розовый цвет стены и чахлые кустики, что росли прямо под окнами - превосходное место, чтобы познать христианские кротость и милосердие.
   Эшли посмотрела наверх - солнце клонилось к горизонту. Через полчаса они с Аяо поднимутся в Канкешин.
   - Этого Курумару должен одолеть я, - сказал тогда Аяо. - Это моя обязанность!
   - Идиот, тебя никто больше ни к чему не принуждает, - Эшли щелкнула его по лбу.
   В тот момент она была готова отпустить его. Но Аяо не уйдет. Эшли примет его выбор. И через полчаса - или через сорок минут, неважно - хладнокровно отправит его на смерть.
   "Ты замечательный человек, Эшли Лавджой", - подумала Эшли.
   Прошло два месяца, и вот она здесь, в Токио - снова; готовится ко встрече с Ацумори Аяо.
   "Поиски Фредерики Ланге - второстепенная задача. Прикрытие, - сказал Его Высокопреосвященство. - Твоя настоящая цель - сблизиться с этим Ацумори Аяо. Узнай, что он представляет из себя - любыми средствами. Он может оказаться полезен для дела Господа; такую вероятность нельзя упускать из виду".
   "Но он ненавидит меня! - воскликнула Эшли. - Наверное".
   "И что? - удивился Джеремия Кавендиш. - Хорошие ласки в нужном месте, дитя мое, сделают свое дело. Работай в этом направлении - и добьешься результа".
   "Да, Ваше Высокопресвященство", - склонила она голову, и подошла для благословения.
   Стоит 2005 год, сентябрь, и Эшли Лавджой терзается сомнениями.
   "О каких именно ласках говорил Его Высокопреосвященство?" - думала Эшли.
   Она выскользнула из номера, который снимала вместе с Франческой, и двинулась по коридору.
   "Хорошо, что Фран... та женщина ушла, - странно, звать ее по имени было довольно трудно. - Надеюсь, я успею увидеться с Ацумори Аяо до ее прихода. А если нет? А если с Ацумори не получится договориться?"
   - Боже, помоги мне, - тихо попросила Эшли, и провела рукой по груди.
  
   4.
  
   Аяо брел по улице, погруженный в собственные мысли. Ему не удалось отомстить за Мейду-чан; Танимура Реджиро сбежал - и что теперь делать? Обратиться в полицию? Нет, конечно же; а вдруг выяснится, чем занимался в ту ночь сам Аяо. Искать самому? Но мало ли куда мог отправиться Танимура?
   "Он обязательно вернется, - подумал Аяо. - Хотя бы для того, чтобы посмотреть на Мейду-чан".
   Аяо вспомнился сон: живот Мейды раздулся - она беременна мечом; ужасно, отвратительно. И что самое отвратительное: Аяо не помог Мейде, нет - он убил ее, своими же руками.
   "Это же сон," - успокоил он себя. Но чувство вины никуда не исчезло.
   И Аяо продолжил:
   "Как я мог? Как мог я убить ее столь равнодушно, словно бы походя? Это неправильно! Убить Мейду-чан - решение сложное, ответственное. Его нельзя принять просто так! Если уж и убивать - так нежно и ласково, чтобы навсегда запомнила, как я люблю ее!" - при мысли о мертвой, окровавленной Мейде его затрясло. Как же красива она будет в минуты агонии... Аяо почувствовал, как тяжелеет и утолщается член; возбуждение накатило внезапно.
   "Нет, нет, - помотал он головой. - Сейчас не время. Я должен искать Танимуру. А еще должен заглянуть домой... Боже, как же болит голова!"
   Пошатнувшись, он схватился за указатель: "Ресторан "Фушиги": самые лучшие блюда - у нас!" - и перевел дух.
   "Домой, - решил он. - Домой, и все тут. О Танимуре лучше пока забыть. Все равно никуда не денется".
   Аяо обвел взглядом улицу. Вот ресторан "Фушиги", вот - китайская забегаловка, два официанта курят на крыльце; вот - банк, вот - недостроенный небоскреб, окруженный лесами; а вот здесь, рядом с Аяо - витрина, и большая вывеска "Аптека". Какая удача. Нужно срочно купить лекарство от головой боли. Иначе он сойдет с ума.
   "Ненавижу тупую боль, - подумал Аяо. - Острая боль - как вспышка наслаждения, а тупая, разливающаяся по всему телу - словно мастурбация при уретрите. Дерьмо".
   - Дерьмо ~ десу, - произнес Аяо вслух.
   Он взошел на ступени - и толкнул дверь. Аптека встретила Аяо успокаивающим медицинским запахом. Сразу вспомнилась нэ-сан, ее теплые и мягкие руки, аромат ее волос; вспомнился отец. "Отец, - мелькнула мысль. - Откуда я его помню?" Мысль ускользала; никак не получалось поймать ее.
   Как вообще он может помнить что-то из прошлой жизни?
   "Разложу тебя, няша," - сказал в ту ночь Аяо, имея в виду Накахару Рейко; словно намекая на некое обещание из прошлого.
   Может, амнезия не абсолютна?
   "Ну конечно же, нет, - подумал он раздраженно. - Я помню язык, всякие бытовые мелочи. Помню, как меня зовут. Теперь еще и воспоминания различные стали всплывать. Возможно, со временем память и восстановится - в полном объеме. Не знаю только, радует меня это, или нет".
   - Вам помочь? - отвлекли его от размышлений.
   Аяо встрепенулся. Заговорила с ним симпатичная девушка, работница аптеки; девушку явно встревожило его поведение. Действительно - вошел, и теперь стоит, молчит; будто умственно неполноценный.
   - Так вам помочь? - повторила девушка.
   - Нет, благодарю, - ответил Аяо рассеянно. - Я уж как-нибудь сам.
   Через окно он заметил Мейду - та шла по тротуару, и волочила за собой тяжелый чемодан. Бледно-синие волосы трепетали на ветру.
   - Извините, - сказал Аяо аптекарше, и вышел на улицу.
   "Выходит, с ней все в порядке! И никаких мечей не было," - подумал он с облегчением.
   Мейда выглядела вполне здоровой. Разве что чересчур... взрослой? Она была в двадцати метрах от Аяо - отсюда казалось, что лет ей по крайней мере восемнадцать. Обман зрения, несомненно; ну не может Мейда-чан быть такой взрослой!
   - Мейда-чан! - позвал ее Аяо.
   Она сделала вид, будто не слышит.
   - Мейда-чан! - предпринял он еще попытку. - Мейда-чааан!
   Никакой реакции. Неужели обиделась? Но почему, в чем причина?
   Аяо понурился.
   - Прости, Мейда-чан, я виноват, - произнес он тихо. - Зачем я вырвал меч из твоего живота, зачем?! Прости!
   Девушка-аптекарь приникла к витрине; с жадным любопытством она наблюдала за Аяо.
   А Мейда шла себе вперед, не обращая внимания на Аяо. Чемодан бился о землю. Зачем ей чемодан?
   - Да подожди ты, черт возьми! - крикнул Аяо, и помчался вслед за Мейдой.
   В этот раз она обернулась. Но реакция была довольно странной - Мейда испугалась. Она ускорила шаг, затем и вовсе перешла на бег; чемодан грохотал по плитам.
   - Да стой же ты!
   - Что вам от меня нужно?! - крикнула Мейда через плечо.
   - Просто подожди! Остановись!
   Аяо слышал ее дыхание - похоже, она подустала. "Быстро догоню," - подумал он с азартом.
   Внезапно его схватили за плечо; не удержавшись, Аяо опрокинулся - и больно ударился копчиком о тротуар.
   - Ксо, - произнес он.
   Над ним высилась Рио Чиери. Аяо видел вблизи ее мощные, мускулистые ноги, видел длинные руки - и как-то опасался глядеть в лицо.
   - Почему, Чиери-чан? - спросил он кротко.
   Рио Чиери нахмурилась.
   - Это ты мне скажи! - возмутилась она. - Что ты хотел с ней сделать?
   - Да ничего, - Аяо смущенно взлохматил волосы. - Ничего неприличного, Чиери-чан.
   - Я же просила: не лезь ты в дела Треугольника! - произнесла Чиери сердито. - А ты? Слушай, иди домой. Тебя это не касается.
   - Какой еще Треугольник? - поразился Аяо. - Чиери-чан, не говори глупостей. Это ведь Мейда-чан! Она не имеет отношения к треугольнику, чем бы это ни было. Я заберу ее.
   Чиери прижала ладонь к лицу.
   - Аяо-кун. Не знаю, где Мейда-чан сейчас, но уж точно не здесь. Это, - и она махнула в сторону синеволосой, что наблюдала за ними издалека, - это представительница Ватикана. Мне приказано охранять ее. А тут ты - приходишь, пугаешь ее, погоню устраиваешь... Мне репутацию портишь. Пожалуйста, иди домой.
   - Ты лжешь, ты подло лжешь! - вскричал Аяо. - Лгунья!
   На самом деле, он поверил Чиери: в конце концов, синие волосы - это не показатель; Аяо мог и ошибиться. Но вдруг стало интересно - а что за особа-то, из Ватикана? На груди у Аяо выжжен крест; значит, дела христианства его касаются.
   - Лгунья!
   - Я не лгунья!..
   Вскочив, Аяо ткнул Чиери под ребра; она согнулась и на некоторое время потеряла ориентацию в пространстве.
   Не теряя ни секунды, Аяо бросился к девушке, похожей на Мейду. Та запаниковала; выронила чемодан и бросилась прочь.
   - Мейда-чан!
   Где-то позади орала Рио Чиери - выражала самое горячее возмущение.
   - Мейда-чан! - страдал Аяо.
   Она передохнула, и бежала теперь быстро - наверное, занималась раньше спортом или чем-то вроде. Каблук на одной из туфель сломался, и девушка потерялась равновесие; Аяо почти нагнал ее - но она запустила в него мобильником. Аяо притормозил, чтобы поймать телефон; нельзя же разбрасываться столь ценными вещами! Япония не стала бы богатой и развитой страной, если б жители ее не уделяли внимание каждой йене; Аяо был настоящим гражданином Японии, и потому поступил как должно - поймал телефон.
   Девушка получила фору - но быстро ее потеряла; Аяо прибавил скорости.
   Наконец удалось загнать ее в угол. Девушка заозиралась, прижала руки к груди, и заорала:
   - Я не Мейда-чан, ты, придурок!
   - Как? - ахнул Аяо. - Правда?
   Девушка не ответила.
   Ее сходство с Мейдой проявилось еще сильнее: глаза вблизи оказались гетерохромными, волосы лежали так же, как у Мейды, да и в чертах лица было нечто общее - и линия носа, и чуть припухлые губы, и ровный лоб. Фигура зрелая, и грудь явно не первого размера - но и у Мейды будет такая же, через пять или шесть лет. Не является ли синеволосая ее родственницей?
   Может, мать? Слишком молода. Сестра? Кузина?
   - Ты просто запуталась, - сказал Аяо. - Пойдем домой, Мейда-чан?
   Девушка толкнула его в грудь. Аяо удержался на ногах - но мир вокруг обратился в желе. Небо, земля, серо-стальные небоскребы, желтоватое собачье дерьмо под ногами - все выцветало, теряло форму и объем. Казалось, мир покидала сама жизнь, и он обращался в груду жидкой материи, не имеющей ничего, за исключением массы. Аяо пошатнулся. Его мутило.
   - Больше не можешь использовать дар, да? - с ехидством спросила девушка.
   Маньяк под гнилой луной, Асами Хироко, Май-чан - теперь еще и она. Все больше людей, владеющих некими способностями. Сколько их всего? Неужели все были созданы японским правительством, как и сказала когда-то Хироко?
   А, неважно.
   - Какой еще дар? - спросил Аяо у девушки.
   - Откуда я знаю? - растерялась она. - Но ты его лишился, понял? Смотри, как все вокруг обесцветилосЬ? В этой зоне любой дар теряет свою силу!
   - Меня подобным не испугаешь, - сдерживая тошноту, произнес Аяо. - Мне вообще не нужен какой-либо дар. Я и без него могу скрутить тебя и забрать домой, глупая девчонка.
   Девушка растерялась; на лице ее мелькнул испуг.
   - Дурак!
   - Твои угрозы не действуют на меня, - пробормотал Аяо.
   - Дурак! - закричала девушка. - Убегай! Почему ты не убегаешь? Ты лишился своих способностей, ну давай же, беги!
   - Каких еще способностей? - устало удивился Аяо. Не дожидаясь ответа, он без замаха ударил девушку в живот.
   У нее вырвался странный тявкающий звук - словно щенячий скулеж; прижав к животу руки, она опустилась на землю.
   - Я не Мейда-чан, правда! - расплакалась девушка. - Только не бей меня больше! Пожалуйста!
   "Слабовата, - подумал Аяо. - Или притворяется?"
   Мир вернулся в прежнее состояние. Собачье дерьмо вновь налилось красками; небо расцветило синим и голубым - а Аяо по-прежнему тошнило.
   В переулок вбежала Рио Чиери; вид у нее был разъяренный.
   Девушка стояла на коленях перед Аяо.
   - Я не Мейда-чан, - умоляюще произнесла она.
   - Да знаю я, - с трудом ответил Аяо. - Просто похожа. Хочешь, я вас познакомлю?..
  
   5.
  
   Мобильник разрывался от новых сообщений.
   "Кога-кун, ну давай быстрее! ^_^"
   "Кога-кун, поторопись! ^_-"
   "Кога-кун, я совсем заждалась!(^3^)"
   "Кога-кун, ты тормоз!"
   - Бака-Накано, я не тормоз. Просто я в шоке, - произнес Кога.
   Вокруг все плыло. Коге чувствовал дурноту. Хотелось сесть и обдумать хорошенько ситуацию. Но это неправильно; не стоит порой задумываться о происходящем - мало ли какие мысли могут прийти в больную голову?
   Как следует поступить с матерью?
   А с Накахарой Рейко?
   Жениться - вот логичный ответ! Взять в жены обеих, и не будет лишних хлопот: муж может делать с женой все, что угодно - тут и сумасшествие простят, и отрезанные языки, и даже изувеченный мозг. Великолепное, истинно логичное решение! Будто кристалл, сверкает оно гранями, поражает холодной математической логикой! Жениться на матери - в этом есть нечто древнее, благородное, эллинистическое; Кога - он словно сам Эдип! А Накахара Рейко? Тут все сложнее. Благодаря своему заболеванию, она выглядит подобно маленькой девочке - и Кога должен стать для сей Долорес Гейз ее Гумбертом Гумбертом, нежным и одиозным чудовищем; боже, какая поэзия, какая чувственность!
   "Ох, о чем я думаю," - Кога потер лоб.
   Мать - пусть сидит себе под замком. Успокоится, да и все.
   В середине лета к Коге попали двое преступников; странные, опасные люди. Мать обезвредила их - извлекла Храм, лишила связи с Богом; и правильно сделала. Кога возражать не стал. Он видел, на что способен один из парней - коротышка в толстых очках; и искренне не хотел, чтобы сила коротышки вновь обратилась против него.
   Но Накахара-сан? Она-то чем провинилась перед матерью?
   "А вдруг, - посетила его мысль, - а вдруг Накахара-сан ничем не лучше тех двоих?"
   Вряд ли.
   Не стоит наговаривать на нее. Черт возьми, она плакала у него на руках - какие могут быть после этого подозрения?
   Кога устыдился собственных мыслей. И вновь возник вопрос - что делать с Накахарой Рейко?
   "Аюми-чан, вот твоя мать, держи, - представил себе ситуацию Кога. - Она слегка покалеченная. И, кажется, немного сошла с ума. Но ты не переживай, в наши дни наука достигла неимоверных высот - вылечат все! Так что - бывай. И пусть Рейко-сан не забывает своего благородного рыцаря Кацуджи-куна!"
   Кога сжал кулаки.
   "Выход есть всегда, - подумал он. - Выход найдется. Обязательно. Нужно только понять... понять, как все работает - и выход найдется!"
   Интересно, наука в самом деле способна излечить любые увечья?
   Накано Хикари прислала новое сообщение.
   "Кога-кун! (T-T)"
   - А без этих убогих смайлов ты выражаться умеешь?! - стиснув телефон, заорал Кога.
   Криком он напугал людей. Саляримен в помятом пиджаке, что шагал чуть левее Коги, шарахнулся куда-то в переулок. Старик в бандане прижал руку к сердцу. Маленькая девочка расплакалась и прижалась к матери; мать одарила Когу неодобрительным взглядом.
   - Спокойнее, - произнес Кога. - Спокойнее, все хорошо. Вы, главное, не бойтесь. Все обойдется.
   Из переулка, куда свернул саляримен, появился широкоплечий парень; были на нем шорты, футболка насыщенного красного цвета и белая кепка; на ногах его красовались дорогие скейтерские кеды - или же недорогая подделка под них. Руки в карманах - как обычно. Увидев Когу, он расплылся в улыбке; узнал, вероятно.
   - Это же Кога-ан-чан! - воскликнул парень. - Как делишки?
   "Только его не хватало", - подумал Кога с досадой.
   То был Такеджима Хироюки, иначе Хиро-чан; себя он именовал Такеюки - "Таке + юки". Он был одним из жителей темной стороны - то есть банальным хулиганом. Неведомо как Такеюки дожил до 17-ти лет, и не попал в колонию для несовершеннолетних, и не был убит. Будущий бандит, иными словами - готовый материал для якудзы. Однажды Кога отделал его; с тех пор Такеюки относился к "ан-чану" с уважением, даже подобострастием.
   Вот и сейчас:
   - Ан-чан! Говорят, ты с нашими дурачками пересекся на днях, - Такеюки хохотнул. - Дурачки и не знали, на кого идут. Ты им круто вломил, ан-чан! Месяц в госпитале гарантирован. Ты не подумай, что я осуждаю, ан-чан. Ты правильно поступил! С дурачками только так и нужно.
   - Ты о чем, Хиро-чан?
   - Ну как! - от удивления Такеюки вынул руки из карманов. - Да вчера ночью! Нашим дурачкам вздумалось повеселиться. Шлюшку одну прижали к стене. А шлюшка была против, орала там, дрыгалась. Ну, дурачкам-то все равно. И тут, говорят, появился какой-то парень - гандам, ха-ха - и врезал дурачкам по морде. Это ведь был ты?
   - Я, - признался Кога. - Только она не шлюшка. В самом деле.
   Такеюки вдруг побледнел; понял, что мог оскорбить Когу случайным словом.
   - Прости, ан-чан! Ты это, не подумай чего!
   - Нет, все нормально, - тускло ответил Кога.
   Телефон вновь загудел.
   - Ан-чан?
   - Пойду я, - сказал Кога. - Дела.
   - Ан-чан, у тебя что-то выглядывает из кармана, - шепнул Такеюки.
   Кога скосил глаза вниз. В самом деле; своей вибрацией телефон чуть вытолкнул кисть наружу - и стал виден палец с облезлым ногтем. Белый, вялый, слегка опухший, он напоминал червя.
   - Хиро-чан, - произнес Кога.
   - Да? - дернулся Такеюки. По лбу его стекал пот, но Такеюки это не замечал.
   - Что именно ты видишь?
   - А? Что я вижу? - переспросил Такеюки. - А что я должен видеть, ан-чан?
   - Рыбу. Жирную красную рыбу, - раздельно произнес Кога. - Вот что вижу я. А ты, Хиро-чан?
   Такеюки сглотнул.
   - Да то же, что и ты, ан-чан, - потея, произнес он.
   - Ну и славно, - улыбнулся Кога. - Эта рыба странно пахнет. С чего бы это?
   Затолкнув кисть обратно, он направился дальше по улице. Такеюки, поколебавшись, двинулся за ним.
   - Ан-чан, ты не подумай, - бормотал он. - Я рыбу видел. Именно что рыбу. Она вкусная, наверное! Такая рыба - да по ней фильм снимать нужно! Или мангу, мангу рисовать. "Рыба-император". Рыба на все десять баллов. Вот что я думаю!
   - Да? Богатое у тебя воображение, Хиро-чан, -произнес Кога. - Ты же в университете учишься, Хиро-чан? Не в Токийском ли?
   - Нет, ан-чан. Нигде я не учусь, - настороженно ответил Такеюки.
   "Думает ведь, что я навожу справки, - с грустью подумал Кога. - Думает, что я хочу убить его. Технически справиться с Хиро-чаном довольно легко. Но зачем?"
   - Ан-чан, - осторожно произнес Такеюки. - Ты это... ты знай, я за тебя! Я с тобой!
   - Спасибо, Хиро-чан. Я знал, что всегда могу положиться на тебя.
   - Вот именно, ан-чан!
   На углу расположился робот - аппарат по производству мороженного - выкрашенный в белый и синий цвета; перед ним висел прозрачный контейнер, заполненный молочной массой - робот размеренно взбивал ее, охлаждал и поливал глазурью. Вокруг толпились дети и взрослые, и даже согбенная старушка с сумочкой. Первой в очереди стояла девочка-подросток. Она задумчиво водила пальцем по сенсорному дисплею, что был у робота на груди - заказывала себе кальмаровое мороженное.
   - Ан-чан, я люблю рыбу.
   - Да? - удивился Кога.
   - В самом деле! - заверил его Такеюки. - Хочешь мороженного, ан-чан? Рыбное возьмем!
   "Рыбное не берите. Плохо с глазурью сочетается," - раздался чей-то голос.
   Кога посмотрел на девочку-подростка. Она сосредоточенно облизывала свой рожок с кальмаровым мороженным. Заметив взгляд Коги, девочка хихикнула.
   "Не ожидал?"
   - Нет, - сказал он.
   Никто его не услышал, кроме Такеюки.
   - Как хочешь, ан-чан, - приуныл он.
   "Нет, - повторил Кога про себя. - Нет, не ожидал".
   "Твой друг обиделся, Кацуджи-кун, - заметила девочка. - Успокой его".
   "Успокою, - пообещал Кога. - Но моя фамилия вовсе не Кацуджи. Здесь ты ошиблась".
   Девочка куснула мороженное.
   "Ты нечестно играешь, - пожаловалась она. - И какая же у тебя фамилия?"
   "Хасегава, - сказал Кога. - Можно просто Хасегава-кун. Я согласен и на "-сан". Кстати, а как твое имя?"
   "Асами, - надулась девочка. - И еще, ты меня обманываешь. Ты - Кацуджи Кога. Я знаю тебя. Май-чан рассказывала про тебя. Ты - радостный дурачок".
   "Поразительно, Асами-чан. Ты знаешь все обо мне", - пришел в восторг Кога.
   Асами-чан гордо кивнула.
   - Ан-чан, хватит на нее пялиться, - произнес тихо Такеюки. - Это неприлично.
   - Тебе ли заботиться о приличиях? - пожал плечами Кога. Обернувшись к девочке, он произнес:
   "Меня кое-кто ждет. Я пойду, хорошо?"
   "Ладно. Тогда пока, Кацу... Хасегава-кун," - сдалась она.
   Кога прошел мимо робота-мороженщика, глядя под ноги; за ним плелся и Такеюки.
   Едва робот остался позади, Такеюки потянул Когу за рукав.
   - Ан-чан, ты знаешь ее?
   - Нет, - ответил Кога. - Просто она мне понравилась. Вот я и смотрел.
   - А, вот оно как,.. - протянул Такеюки. - Ан-чан, ты ночью выйдешь в город, или как?
   - Зачем?
   - Вот именно, лучше сиди дома! Сегодня большая охота будет.
   Кога остановился.
   - Охота - на кого?
   Кисть в кармане, пентаграммы, распиленные люди...
   - Да так, на педика одного, - рассмеялся в кулак Такеюки. - Говорят, он разозлил самого Сузухару-сана. То ли обокрал его, то ли еще что сделал - в общем, Сузухара-сан поднял всех на ноги. Сегодня пойдем прочесывать район. В полиции знают, и рыпаться не станут. Ночь наша, ан-чан.
   - Вот и прекрасно, - ответил Кога.
   Дела Сузухары Негиши, местного лидера якудз, мало его интересовали.
   - Жалко, Аямори не с нами, - вздохнул Такеюки.
   - Жалко, - согласился Кога машинально.
   Вот и дом Накано Хикари. Здание из желтого кирпича, с покатой серой крышей; первый этаж занят мини-маркетом, второй - адвокатской конторой. Огромный иероглиф "Гордость" намалеван прямо у входа - словно есть в этом некий смысл. У порога сидит бездомный вьетнамец; в руках его большая коробка, на которой написано: "В поддержку будущего японского правительства!" Кога кинул туда сто йен.
   - Тазава-сан и Демократическая партия Японии - банзай! - пояснил вьетнамец.
   Солнце палило вовсю; Кога вздохнул с облегчением, когда они с Такеюки вошли в здание.
   - Ан-чан, мне уйти? - вдруг спросил Такеюки.
   - На твой выбор, - произнес Кога. - Хочешь, оставайся.
   Накано Хикари прислала еще одно сообщение.
   "Кога-кун, бака!"
   - Да иду я, иду.
   Жила Хикари в квартире под номером "123".
   - Ну, входим? - спросил Кога у Такеюки. Тот с некоторой робостью кивнул.
   - Это девчонка, ан-чан?
   - Да, к моей однокласснице идем, - ответил Кога безмятежно, и постучал в дверь.
   "Кога-кун!" - пришло новое сообщение.
   Он провел рукой по лицу. И вновь постучал.
   Никто не открыл ему.
   - Переодевается? - предположил Такеюки.
   - Кто знает, - сказал Кога.
   Из-за двери тянуло приятным запахом.
   - Готовит, наверное, - сказал Кога.
   И добавил:
   - Кажется, дверь не заперта.
   "Ситуация повторяется, - мелькнула мысль. - Я войду, и что я увижу? Язык? Мозги? Нет, о чем это я? Впал в паранойю. Глупый Кацуджи-кун. Воистину бака".
   Кога толкнул дверь и вошел внутрь.
   Ковер, что лежал у входа, был опален огнем. Ворс почернел; отдельные волоски свернулись.
   "Эй, боги! - с замирание сердца подумал Кога. - Если повторится ситуация... если повторится та ситуация, я этого не переживу. Не смогу, и все тут. Боги, и ты, христианский Бог - скажите мне: все в порядке? Все в порядке, да?"
   - Ан-чан, тут что-то на столе, - тихо произнес Такеюки.
   "Приятный запах жареного... он не выветрился, поскольку окна закрыты".
   Телефон гудел - он буквально содрогался от новых сообщений.
   "Кога-кун, ну давай быстрее! ^_^"
   "Кога-кун, поторопись! ^_-"
   "Кога-кун, я совсем заждалась!(^3^)"
   "Кога-кун, ты тормоз!"
   "Кога-кун, ну давай быстрее! ^_^"
   "Кога-кун, поторопись! ^_-"
   "Кога-кун, я совсем заждалась!(^3^)"
   "Кога-кун, ты тормоз!"
   И снова, снова. И не жалко денег?
   Кога подошел поближе к столу.
   Там лежала золотисто-коричневая, хорошо прожаренная девушка - ноги подтянуты к груди, руки обхватывают колени. На лбу - капельки жира. Глаза матово поблескивают; рот разинут в крике - и можно увидеть почерневшие зубы. Черты лица вполне узнаваемы - Кога сразу понял, кто перед ним.
   - Накано Хикари, - произнес он.
   Она чуть подостыла - верно, лежит здесь уже несколько часов. Рядом записка, неестественно-белая на фоне желтого и черного.
   "Привет, Кога-кун. Как тебе мое фирменное блюдо? Свинка чуток пригорела. ^_^ Но это не беда: в холодильнике есть майонез. Полей немного - и вкус изменится к лучшему! Приятного аппетита, и не забудь вымыть руки перед едой!"
   Кога смял записку. Перед глазами все кружилось. Мироздание нанесло первый удар; Кога пережил его, сумел восстановить душевное равновесие. Но второй удар, причем с таким коротким промежутком? Кога решил присесть - но не удержался, и упал. В последние мгновения перед падением казалось, что он парит, парит в невесомости - восхитительное ощущение.
   Где-то далеко блевал Такеюки.
   А на мобильник пришло еще одно смс.
   "Кога-кун, ты скоро? Я заждалась! ^_^"
  
   6.
  
   В атмосфере Токио было нечто зловещее. Что именно, Эшли сформулировать не могла - могла лишь положиться на собственные ощущения: Токио выглядел ...неестественно. Это был больной, уродливый город, слабо замаскированный под нормальный; гомункулус, созданный исключительно для того, чтобы завлекать иностранцев. Сверкающие башни, пластиковые окна, сталь, хром - а под всем этим дерьмо, гниль и что-то такое, о чем и подумать страшно. Эшли вспомнила свой первый визит в Токио - в позапрошлом году. Тогда шел дождь: тяжелые капли с шумом разбивались о мостовую, прохожие кутались в плащи - а над городом висел густой туман, нежно-золотистого цвета и ужасно вонючий. Эшли в тот день тошнило, причем настолько, что она заподозрила беременность - но подозрения, к счастью, не подтвердились. Токио был будто сгнивший краб. Панцирь - как у живого, а внутри жирные черви. Как можно жить в подобном городе? Эшли не раз и не два задавалась этим вопросом. Но жили же, несмотря на золотистый туман, несмотря на вонь - такие люди, как Ацумори Аяо, или же покойный ересиарх Курумару Тацуо.
   Во второй свой визит Эшли не заметила тумана, нависшего над городом; в нынешний же, третий - тоже. Но все равно, доверия к Токио не было. Эшли всматривалась в стекла, радугой переливавшиеся на солнце, и гадала: что скрыто за ними?
   По Синдзюку были развешаны плакаты - "Я люблю свой город". Социальная реклама. На плакатах Токио выглядел почти что пристойно. Эшли сорвала один, сунула за пояс. Скомканная бумага приятно царапала кожу. "Я извращенка", - подумала Эшли смущенно.
   Вступить в переговоры с Ацумори Аяо - сложная задача. Особенно если вспомнить, при каких обстоятельствах они расстались. Эшли потребуется все мастерство, чтобы угодить Аяо-куну.
   Одно хорошо - он мужского пола. Будь он женщиной... то что? "Однополая связь отвратительна", - сказала бы Эшли. Тут в голову пришли слова Франчески: Бог не против лесбийской любви.
   Нет, это отвратительно!
   Будто Франческа со своими еретическими мыслями пролезла ей в голову.
   Странная реакция, отметила Эшли про себя, ведь Дева Мира с некоторых пор оставила свои лесбийские замашки. Причина? Возможно, Франческа ди Риенцо никогда и не испытывала влечения к женщинам; а ее поведение при встрече с Эшли можно объяснить попыткой замаскировать собственный страх. "Я же монстр, - кисло подумала Эшли. - Наверное, меня даже Курумару Тацуо боялся. Даже Папа Римский. И даже сам Бог. Тот самый, который лесбийскую связь одобряет. Тьфу!"
   Объяснение выглядело приемлемым. Никакой однополой мерзости, никаких грехов - ничего; ничего этого не было, и не будет.
   "Коверкай мое имя на свой вкус", - предложила как-то Франческа. А потом ситуация обернулась так, что и по полному имени звать ее неудобно, и даже стыдно.
   "Как будто меня это беспокоит!" - фыркнула Эшли. Никакой лесбийской связи не будет. Духовная близость, единение душ, а на самом-то деле всего лишь мерзкая похоть! Никакой близости с Франческой ди Риенцо не будет. Тем более что сама она явно растеряла всяческое желание сближаться с Эшли Лавджой.
   Странно, но при этой мысли Эшли вдруг ощутила смутное недовольство. И испугалась.
   Все это было слишком сложно. Да и не привыкла Эшли анализировать чьи-то мысли, тем более свои собственные.
   Эшли потискала ткань на груди и успокоилась.
   "Проведу переговоры, и в гостиницу вернусь", - решила она. И все, собственно. Никакой рефлексии, никаких странных мыслей.
   Достаточно быстро отыскала она дом, в котором жил Ацумори Аяо со своей старшей сестрой. Не особо высокий на фоне токийских небоскребов, дом этот располагался в мирном, тихом районе: постройки - принадлежавшие чуть ли эпохе Мейдзи, люди - добрые, радушные; даже офис FTL выглядел немного приветливее, чем аналогичный где-нибудь в Синдзюку. Дородные мамаши выгуливали своих первенцев. На скамеечке сидел старичок. Под раскидистым платаном компания ребятишек сосредоточенно пинала банку; банку пинали ногами и били палками. Крупный парень стоял у телефонной будки. В руках его был компактный чемоданчик.
   Эшли осмотрела экспозицию, выбрала цель - дом Ацумори Аяо - и направилась туда.
   Переговоры предстоят сложные. Самое главное здесь - первая фраза. Разговор нужно начать удачно!
   "Прости, я не хотела!" - банально.
   "Прости, я не хотела, чмок-чмок", - глупо. Сразу лезть губами к Ацумори Аяо не стоит.
   "Я не хотела, правда!" - неискренне.
   "Я не хотела, меня заставили!" - пошло.
   "Я не хотела, прости глупенькую!" - отвратительно.
   "Аяо-кун, я соскучилась по тебе!" - а в этом что-то есть. Но все равно не то.
   "Аяо-кун, я так рада тебя видеть!" - тьфу!
   "Аяо-кун, привет. Есть дело к тебе. Поговорим?" - вот в устах того парня с чемоданчиком, может, и сошло бы за первую фразу. Но Эшли определенно не стоит начинать разговор таким образом.
   "Аяо-кун!" - пожалуй, оптимальный вариант. "Аяо-кун!" - и помолчать чуток, и так смущенно опустить глазки к полу. Все фразы в одной. Пусть думать, что хочет.
   Для уверенности Эшли еще раз провела рукой по груди - и подошла к двери. Постояла немного, не решаясь войти. Ужасно громко колотилось сердце в груди. Страшно!
   - Можно пройти? - спросил кто-то.
   Эшли обернулась. Позади стоял тот парень с чемоданчиком. Его брови сосредоточенно двигались, подобно большим мохнатым зверькам.
   Цепочка ассоциаций: брови - лицо - голос - "Ммм, небольшая, зато какая упругая. И эти сосочки, просто чудо какое-то!" - женская школа - Танимура!
   Эшли невольно вскрикнула и прикрыла грудь руками. Ей было не до жезла; ведь это был Танимура, тот негодяй, что облапал ее в гимназии имени св. Марии! Мерзавец, из-за него она столько раз просыпалась в поту, испуганная до дрожи, со странными мыслями в голове!
   - Чего? - хмуро осведомился Танимура. Его брови изогнулись.
   Эшли смогла только пискнуть:
   - Не трогай меня! - но сделала это настолько тихо, что Танимура не услышал ее.
   Он осторожно взял Эшли за плечо - она чуть не завопила от страха - и отодвинул в сторону.
   - Я пройду, - сказал он.
   "Он не узнал меня!" - мелькнула мысль. Может, все обойдется?
   Рационально объяснить свой страх перед Танимурой Эшли не могла; по крайней мере, в тот момент.
   Танимура взялся за ручку двери - круглую, стальную - и аккуратно провернул ее. Домофон отсутствовал, и это в Японии-то! Воистину, район был очень тихим.
   Эшли перестала дышать.
   Танимура взялся за ручку двери - а дверь открылась изнутри, и на пороге возникла молодая женщина в джинсах и безрукавке. Эшли узнала ее: старшая сестра Аяо, Ацумори... Аяне? Аясе?
   "Вот включу режим Судии, - лихорадочно подумала Эшли, - и тогда точно узнаю, как ее зовут". Мысль показалась здравой. Эшли почти что активировала режим - и только тут поняла: зачем ей вообще знать, как зовут сестру Аяо?
   А Ацумори Аясе выглядела весьма озабоченной. Она посмотрела сначала на Танимуру, затем на Эшли, и буркнула:
   - Вы к Аяо-куну?
   "Она меня помнит!" - поразилась Эшли.
   И спешно кивнула.
   - Его нет дома, - столь же неприветливо продолжила Аясе.
   - А когда?..
   - Не знаю. Мне нужно идти, - Аясе прошла мимо Эшли, даже не извинившись за свое поведение.
   А говорят, японцы вежливая нация.
   Аясе быстро шагала по тротуару. Эшли смотрела ей вслед.
   - Ребенок дома болеет, - сказал Танимура негромко. - Пошла за лекарствами, наверное.
   "Ребенок? Он говорит об Аяо?"
   Танимура молчал. Его огромное тело загораживало проход. Эшли следовало бы уйти - и вернуться в гостиницу, но она и сдвинуться с места не могла. Ей казалось, что таким образом она привлечет к себе внимание; и тогда Танимура догадается, что эта встреча их - отнюдь не первая.
   - Прошу меня извинить, - произнес Танимура. Потоптавшись немного, он развернулся. И побрел куда-то прочь.
   Эшли стояла и сосредоточенно вглядывалась в удалявшуюся спину Танимуры; не верилось, что он ушел просто так.
   Рука судорожно потянулась вверх, к груди.
   Эшли выдохнула.
   - Боже мой! - нервно рассмеялась она. - И кого я боюсь? Он же просто... просто,.. - Эшли так и не смогла подобрать нужное слово, а потому смолкла.
   Машинально она схватилась за дверную ручку.
   "Аяо-кун болеет, - подумала она, - один дома, вялый такой, слабенький. И, наверное, очень уступчивый. Я уговорю его с легкостью, вот!"
   Танимура ушел, Аясе эта ушла, Аяо беспомощен - сегодня Бог определенно благоволит Эшли Лавджой!
   Нервно хихикнув, она крутнула ручку. Дверь распахнулась.
   Вахтера либо никогда не было, либо он куда-то ушел.
   Лифт не работал. Аяо жил на десятом этаже; десять этажей по лестнице - сложное препятствие для человека неспортивного. К несчастью, Эшли была именно что такой.
   - Пророк Исайя - лжец! - выдохнула она, достигнув наконец нужного этажа. Эшли устала, дыхание ее сбилось; по шее стекал прозрачный пот.
   - Открывай, Аяо-кун!
   Она вытащила жезл и постучала им в дверь - покрытую жестяными листами, окованную по краям сталью; звук что надо. На той же площадке располагалась вторая квартира. Оттуда, привлеченная шумом, высунулась девичья голова; соседка Аяо оказалась блондинкой с лучистыми глазами. Эшли фыркнула. Не удостоив любопытную блондинку вниманием, она продолжила стучать в дверь.
   - Аяо-кун! Аяо-кун!
   Соседка попыталась что-то сказать - но Эшли замахнулась на нее жезлом и рявкнула:
   - Дура!
   Испуганная, блондинка поскорее спряталась за дверью.
   "И чего это я?" - подумала Эшли отстраненно. Она утратила самоконтроль, что могло привести к печальным последствиям; а причина - в проклятом Танимуре, и в проклятом Аяо, который живет на проклятом десятом этаже!
   Эшли вспомнила, как они с Аяо взбирались по лестнице, что вела в Канкешин, и заскрипела зубами.
   - Аяо-кун!
   Дверь тихонько скрипнула.
   - Ну наконец-то! - произнесла Эшли довольно, и тут же осеклась.
   Дверь ей открыла Франческа ди Риенцо.
  
   7.
  
   "Как это у нее получается? - думала Эшли, разглядывая нежное девичье личико Франчески - лет двенадцати-тринадцати на вид. - Полный контроль над собственным телом? Даже закон сохранения массы сумела преодолеть. Мне следовало бы ее бояться".
   Молчание затягивалось.
   Франческа вдруг пошатнулась - и упала бы, если бы не ухватилась за дверной косяк. Только сейчас Эшли заметила, насколько бледным и болезненным выглядело лицо Франчески: под глазами темнели синяки, губы побелели, словно от холода, а щеки, наоборот - горели от прилившей крови. Прядка волос, свисавшая с виска, слиплась от пота.
   Спохватившись, Эшли перешагнула через порог; чуть приобняла Франческу, помогая удержаться на ногах - и суетливо произнесла:
   - Зачем вы так?.. Не мучайте себя лишний раз. Давайте, обопритесь на меня. Вот так, увереннее. Не бойтесь, ничего я с вами не сделаю. Обещаю.
   Эшли хотела прибавить: "Я ведь не монстр, на самом-то деле", - но так и не решилась, опасаясь быть обвиненной во лжи.
   - Ммм, - пробормотала Франческа, и разом обмякла, всем телом повиснув на Эшли. Франческа была легкой, практически невесомой - что неудивительно, с ее-то телосложением. Намного ниже Эшли, тоненькая и слабая на вид - не сравнить с той, взрослой Франческой, что рассуждала утром о монстрах и переодеваниях. Против воли Эшли почувствовала прилив нежности.
   Она отволокла Франческу в комнату - план квартиры еще не выветрился из памяти - и уложила на кровать. Темно-синие волосы разметались по белой подушке. Франческа попыталась встать, но Эшли удержала ее - придержав за плечи. "Вам лучше полежать," - сказала Эшли, но Дева Мира вряд ли слышала ее. Она стонала и пыталась сказать что-то - но что именно, непонятно.
   "Что случилось?" - от этого вопроса Эшли благоразумно удержалась. Рукой она проверила лоб Франчески и поразилась - под кожей у той будто пылал огонь. Эшли поднесла ладонь к глазам. К пальцам пристали капельки пота.
   "С утра же была совершенно здоровой", - растерялась Эшли.
   Это заклинание? Или проклятие? Или грипп, который можно подцепить где угодно, и от кого угодно?
   - Я принесу вам воды, - сказала Эшли. Франческа слабо кивнула.
   На кухне стоял чайник, почти доверху наполненный кипятком. Эшли смешала горячую воду с холодной, из емкости с фильтром, и попробовала на язык - вроде достаточно теплая, чтобы согреть, и губы при этом не обожжет.
   Вода плескалась в чашке.
   "Франческа ди Риенцо знакома с Ацумори Аяо", - подумала Эшли.
   Что их связывает? Были они знакомы раньше? Или же познакомились только сегодня?
   Представим себе ситуацию, прикинула Эшли: Франческа стучит к дверь к Аяо, он выходит, она говорит "Привет, Аяо-кун!" - и что дальше?
   "А дальше - Аяо пытается причинить ей боль", - возникла абсурдная мысль. Но с чего бы? Эшли не могла понять. Для любой агрессии нужна причина. У Аяо нет такой причины. Наверное.
   "Или это из-за меня?" - вдруг дошло до нее.
   Эшли Лавджой предала Аяо, бросила умирать в замке Канкешин, в черной грязи - а он выжил, и у него возникло предубеждение против христианской церкви. Аяо мог напасть на Франческу, которая, ничего не подозревая, пришла к нему с какой-то своей, невинной целью...
   "Невинной?" - засомневалась Эшли.
   Франческа лежала на постели; ее грудь часто-часто вздымалась и опускалась - она задыхалась, ей не хватало воздуха. Эшли протянула Деве Мира воду. Франческа благодарно кивнула, взяла чашку обеими руками - и не удержала, само собой; вся вода пролилась ей на ночную рубашку.
   Эшли вздохнула.
   - Лежите, не двигайтесь, - сказала она твердо. - Все в порядке. Сейчас принесу полотенце.
   "Что ей нужно от Ацумори Аяо? Папа Римский заинтересовался японским еретиком, так же, как и Его Высокопреосвященство? И послал на задание Франческу ди Риенцо? Значит ли это, что поиски Хасегавы Нагисы - всего лишь ширма для других, неявных манипуляций?.. А она не притворяется? - Эшли бросила взгляд на бледную, чуть живую Франческу, и отрицательно покачала головой. - Вроде нет".
   Обтерев беспомощную Деву Мира полотенцем, она принесла еще воды - и в этот раз сама напоила Франческу.
   Тонкой струйкой вода втекала в чуть приоткрытые губы. Франческа то и дело останавливалась: ей требовалось время, чтобы сделать глоток. Вода в чашке наконец закончилась; Франческа икнула - и тут же прижала ладошку ко рту, смущенная. Ей полегчало, раз уже она заботится о нормах приличя. Эшли вспомнила себя в десятилетнем возрасте. Это придало ей уверенности.
   - А теперь у нас будет серьезный разговор, Ваше Святейшество, - сказала она.
   Франческа кивнула. Было заметно: ей трудно сфокусироваться на теме разговара. Но Эшли решила быть безжалостной до конца.
   - Не буду спрашивать, зачем этот образ, - Эшли показала на детское тело Франчески. - Кажется, я догадываюсь.
   "Дети прекрасны, - говорил Его Высокопреосвященство. - Бытует мнение, будто дети чисты от греха. Но я не разделяю его. Пребывая еще в утробе матери, дети получают вместе с питательными веществами вирусы греха и порока. И рождаются уже ущербными. Одно удовольствие смотреть на их чистые лица и видеть скрытые семена греха, и думать - каким же образом они прорастут, как проявят себя? Это как юные, еще не затасканные проститутки. Дети такие милые".
   Эшли помотала головой, отгоняя воспоминания.
   Франческа тяжело дышала.
   "Трудно, наверное, находиться рядом с монстром", - с внезапным раздражением подумала Эшли.
   Монстр помогает тебе, монстр обтирает тебя полотенцем, приносит воду - а все равно монстр, и находиться рядом с ним ужасно неприятно. И как это Франческа еще не отодвинулась от мерзкой Эшли Лавджой? Давно пора уже закричать: "Фу, гадость!" - и отвернуться, чтобы не видеть мерзкого монстра".
   От недавнего умиления не осталось и следа. Эшли захотелось ударить Франческу. Нет, нельзя. Она стиснула зубы и немного успокоилась.
   Вдох-выдох. Спокойствие.
   - Чего вы добиваетесь? - спросила Эшли наконец.
   Франческа слабо шевельнулась.
   - Я всего лишь...
   И голос у нее тонкий. Чуть-чуть невнятное произношение звучит очень мило. Похоже на голос обычной Франчески, но именно что похоже - в целом, различий можно найти достаточно. Эшли разозлилась. Франческа ди Риенцо изменила и голосовые связки. Ради Ацумори Аяо, значит? И чем он заслужил такую честь?
   - Да, всего лишь! - сдерживая обиду, произнесла Эшли. - Что вы хотели от Ацумори Аяо? Могли бы и меня предупредить! У нас есть задание - найти Хасегаву, мы должны его выполнять. А вы здесь, с этим Ацумори, делаете что-то непонятное, - не зная, что добавить дальше, Эшли повторила:
   - Могли бы и меня предупредить.
   - Простите...
   - Не буду я вас прощать, - сказала Эшли, и сама удивилась собственным словам.
   - Простите, я не понимаю, - докончила свою фразу Франческа, и тут же сжалась, потому что тон у Эшли стал ледяным:
   - Вот как, значит.
   - Д-да..
   Франческа глядела на нее с откровенным испугом - как тогда, в Мариенкирхе. Это несколько остудило гнев Эшли; прикрыв глаза, она попыталась взять себя в руки.
   - Живот болит, - вдруг пожаловалась Франческа.
   - Вы что-то не то съели, наверное, - на автомате отозвалась Эшли.
   Или это аппендицит? Месяц питалась всякой дрянью, глотала жевательные резинки, и грызла собственные ногти - и вот результат: аппендицит. Эшли утрировала, но такой диагноз мог оказаться правдой. Так или иначе, дело серьезное. Оставлять здесь Франческу не стоит. Она выглядит попросту жалко. Всесильная Дева Мира лежит и мучается животом, аж пот выступил; и кто может ее спасти, не Эшли же Лавджой, в самом деле?
   - Пойдемте, - сказала Эшли, поднявшись. - Я заберу вас в гостиницу. Там вызовем врача из FTL.
   Заболевание может носить и мистический характер; следовательно, без помощи японских одаренных не обойтись.
   Франческа чуть привстала и схватила ее за руку.
   - Я не могу, - жалобно произнесла она. - А как же Ацумори-сама?
   - Ацумори...сама?
   - Я не могу уйти. Он будет беспокоиться за меня, - повторила Франческа упорно.
   - И какие же отношения вас связывают? - спросила Эшли. - Можете не отвечать. Мне это не особо интересно.
   "Не смей говорить, что ты его любовница. Не смей!"
   Франческа смущенно опустила глаза.
   - Мы любим друг друга, - произнесла она.
   Не выдержав, Эшли ударила ее по шее ребром ладони. Раздался звук: "Шлеп"! - и Франческа бессильно опустилась на подушку. Ее глаза закрылись.
   Кажется, она потеряла сознание.
   - Ради в-вашего же блага, - сказала Эшли с запинкой. - Я отнесу вас в гостиницу, Ваше Святейшество!
   Стараясь ни о чем не думать - в особенности о подоплеке собственного поступка - Эшли взвалила горячее, безвольное тело Франчески себе на спину и направилась к выходу. Ее щеки пылали - то от гнева, то ли еще от чего.
   "Ацумори-сама... Ацумори-сама, черт возьми!" - думала она, и бессильно кусала нижнюю губу.
   Следовало бы испытывать чувство выполненного долга - но не получалось.
  
   8.
  
   Танимура Реджиро и даже Мейда-чан отошли на задний план; Аяо с любопыством разглядывал новую знакомую - посланницу Ватикана.
   Они сидели в кафе "Cow", втроем: Аяо, Чиери и гостья, которую звали Франческой.
   Аяо потирал лицо - чуть пониже уха, в той области, где челюсть смыкалась с черепом. Туда и пришелся удар Чиери. Болела голова, но Аяо не особо расстраивался по этому поводу - она болела и раньше.
   Получив по лицу, Аяо вознамерился уйти: человеком он был деликатным, и не хотел больше мешать Чиери и неведомой посланнице Ватикана. Но нет - посланница вдруг вцепилась в него и потребовала:
   - Не уходите.
   Она объяснила свой поступок любопытством: редко встретишь человека, способного устоять против самой мощной ее атаки.
   Чиери возмутилась столь легкомысленным отношением к жизни.
   - Не бойтесь, - сказала посланница Ватикана, и обратилась к Аяо. - А вам я советую больше не распускать руки!
   И тут посланница потратила достаточно времени, чтобы объяснить ему: есть некий "человек", который ее обожает, и который всю жизнь свою потратит на месть, если с ней случится что-нибудь. Аяо кивнул и объявил - никаких внезапных действий, резких движений. Иначе ведь придет "человек" и оторвет ему голову. Нужно быть осторожнее с этой Франческой!
   Итак, они заняли столик в кафе "Cow" - небольшом, уютном заведении ближе к окраине. Официантки носили преимущественно белое и черное; везде были развешаны рогатые значки - а почти под потолком висела большая надувная корова.
   - Почти как в Европе, - отметила Франческа, когда ей принесли стакан молока. - Только пахнет чем-то.
   Чиери успокоила ее:
   - Рыбой пахнет, и солью. Не удивляйтесь, пейте.
   - Умм, - сказала Франческа, и пригубила молоко. Она пила неторопливо, с каким-то совершенно особым достоинством. Шейные мышцы ритмично сокращались; ключицы натягивали кожу, ямочка между ними то пропадала, то возникала вновь. Аяо чувствовал исходящий от Франчески железистый запах. Ему хотелось смотреть и смотреть на то, как она пьет - в этом процессе было нечто завораживающее.
   Он думал:
   "Сколько лет Мейде-чан? Двенадцать, тринадцать? Насколько я помню, именно тринадцать - и она всего на два года младше меня. А сколько лет этой женщине? Допустим, двадцать. Разница между ней и Мейдой-чан - в семи-восьми годах. Опустим эти семь-восемь лет, возьмем пять - хорошая цифра, не четверка, и это несомненный плюс. Таким образом, через пять лет у Мейды-чан закончится половое созревание, и она превратится в подобие этой женщины - с развитой грудью и толстыми ляжками. Боже, это ужасно!"
   Аяо представил себе Мейду: размалеванная, вульгарная девица лет семнадцати - мясистая, длинноногая, с низким голосом. Отвратительно.
   Почему чистые, нежные девочки вырастают в такую мерзость? Через лет пять Мейда-чан будет такой же, как и Май-чан.
   Аяо еле подавил рвотный рефлекс.
   - Вкусно, - сказала Франческа, допив молоко. - Как ни странно.
   Чиери рассмеялась, и чуть подтолкнула Аяо локтем - чтобы не рассматривал гостью столь пристально.
   Перед Аяо стояла чашка с кофе. Он стал смотреть на нее. Белые разводы сливок были, пожалуй, не таким интересными, как Франческа ди Риенцо. Но что поделаешь? Пришлось удовольствоваться ими.
   - Замечательное кафе, на самом деле, - сказала Чиери. - Закажем еще чего-нибудь?
   Франческа радостно кивнула. Позвали официантку. Она подошла, черно-белая в своей униформе; на кружевном фартуке - вышит стилизованный карман.
   - Я слушаю, - прощебетала официантка.
   "Какой приятный голос", - вздохнул Аяо.
   С детской непосредственностью Франческа заказала себе удон с грибами мацутаке, набе-фугу, онигири в темпуре, якисобу, якитори, норимаки, суши с бонсаем, минитоку и, конечно же, блюдо японских императоров - карри с рисом.
   - Всегда хотела попробовать эту вкуснотищу в Японии! - произнесла Франческа с придыханием.
   Чиери скофуженно хихикнула.
   - Может, на горячие источники съездим? - предложила она в шутку.
   Пока Франческа и Чиери были заняты беседой, Аяо вернулся к недодуманным мыслям.
   "Эта женщина похожа на Мейду-чан. Она взрослая, и при этом не вызывает у меня отвращения. Почему же?"
   - Саби дословно означает ржавчина, - поведала Франческа своей собеседнице. - Этим понятием передается прелесть потертости, некоего налета времени, патины, следов прикосновения многих рук. Считается, что время способствует выявлению сути вещей. Поэтому японцы - то есть вы - видят особое очарование в свидетельствах возраста. Их - то есть вас - привлекает темный цвет старого дерева и замшелый камень в саду. Категория саби выражает связь искусства с природой.
   - Вот как? - поразилась Чиери. Для нее все вышесказанное являлось новостью.
   "Я не воспринимаю ее как объект сексуального влечения, - размышлял между тем Аяо. - Дело в этом?"
   А разговор перешел на более сложные темы.
   - Знаете, что такое камера обскура? - спросила Франческа.
   Обращалась она одновременно и к Чиери, и к Аяо - но при этом глядела в сторону, стараясь даже краем глаза не зацепить, возможно, умственно отсталого и весьма агрессивного школьника. Аяо подобное отношение огорчало. Ему пришло в голову: несколько эксцентричное поведение Франчески - не компенсация душевого дискомфорта? Быть может, ей неприятно находиться рядом с Аяо; вот и ведет себя так странно.
   Железистый запах стал сильнее. Аяо повел носом.
   - Веди себя прилично, - упрекнула его Чиери.
   Франческа ждала, пока ей ответят. Она положила одну ладонь поверх другой - розовые пальчики стискивали друг друга; проступила нервозность, и дыхание стало не таким ровным.
   - Камера обскура, - не выдержала Франческа, - это устройство, с помощью которого можно поймать и препарировать человеческую душу.
   - Да, я слышала что-то подобное, - произнесла Чиери рассеянно.
   "Я не воспринимаю ее как объект сексуального влечения, - обсасывал мысль Аяо. - Возможно, она напоминает мне о матери. Но я больше склоняюсь к другой теории: она не вызывает отвращения, потому что является взрослой женщиной. Май-чан символизирует переломный момент, момент, когда девочка становится женщиной. Еще недавно она была чистой и невинной; но сейчас испортилась. А эта женщина? Она - испортилась давным-давно, и потеряла всякое сходство с той девочкой, которой некогда являлась. Поэтому и не вызывает отвращения. Человеку нравятся кошки и собаки: они пушистые и красивые - но он никогда не назовет красивой обезьяну. А все потому, что обезьяна слишком похожа на человека. Эта женщина на мою нежную и прекрасную Мейду-чан - никак не похожа".
   Своими выкладками Аяо остался доволен.
   - Не верите? Смотрите! - сказала тем временем Франческа, и приоткрыла свой огромный чемодан. - Камера обскура!
   На свет появилось большое зеркало в прозрачной упаковке; размером с экран не столь дорогого телевизора. Поверхность зеркала была матово-черной, без единого блика.
   Франческа водрузила зеркало на стол. Развернула упаковку, осторожно стерла налипшую пыль. В глубинах стекла мелькнула тень. Аяо почувствовал любопытство.
   Он наклонился над столом и коснулся зеркала. Затем царапнул его ногтем; раздался мучительный скрип.
   - Не трогайте! - вскрикнула Франческа. - Ей же больно!
   - Оно... живое? - с некоторым отвращением спросила Чиери, и отодвинулась от зеркала подальше.
   - Не совсем. Но она по-прежнему чувствует все, и боль в том числе. Так что прошу вас, будьте с ней осторожнее. Ей и так несладко.
   Аяо представил себе: он поднимает зеркало и с размаху разбивает о стол. Крошки стекла летят во все стороны, Франческа кричит и плачет. Боже, боже; а железистый запах становится все сильнее.
   Он еле избавился от этих навязчивых видений.
   - В камерах обскура хранят осколки душ, - сказала она Франческа, и с нежностью провела пальцем по поверхности зеркала. - Человек постоянно испускает духовные эманации в окружающее пространство. Их можно вылавливать и запирать в камерах обскура. Они там как живые, настоящие - только без тел. Заперты в холодной пустоте. Мучаются, - голос ее слегка дрогнул. - Каждую секунду умирают от бесконечного одиночества.
   Аяо оставил эти слова без должного внимания.
   Чиери же, напротив, подобралась.
   - И чья же душа находится здесь?
   Франческа сдунула с зеркала невидимые пылинки.
   - Хасегавы Нагисы.
   Увы, и эта новость оставила Аяо равнодушным.
  
   9.
  
   А Аяо вспомнил о Мейде, о ее проблемах; о той ночи, когда она лежала на кровати, и меж ног ее струилась кровь. Аяо подумал с запоздалым раскаянием, что сейчас его долг - сидеть рядом с Мейдой и держать ее за руку. Он встал было, сказал: "Простите, мне нужно идти", - но Франческа дернула его за футболку.
   - Вы куда? - спросила она со всей строгостью, на которую была способна.
   Говорила Франческа, не поднимая глаз; видно, даже пресловутый "человек" не гарантировал ей защиту от сумасшедшего школьника.
  
   Аяо сказал:
   - Меня ждут дома.
   - Подождите, - попросила Франческа. - Мы закончим с камерой обскура, и вы пойдете домой. Нам может понадобиться ваша помощью.
   И Аяо остался.
   Действо, совершаемое над зеркалом, подошло наконец к концу: Франческа бросила сверху перламутровый крестик и припечатала пальцем. Потом прочитала коротенькую молитву и между делом доела карри.
   Чиери подалась вперед, силясь рассмотреть, что же происходит; в зеркале клубился черный дым, мелькали чьи-то искаженные лица. Аяо показалось, что он расслышал крик боли. Крестик медленно плавился. Капля за каплей он вливался в зеркало, пропадая из трехмерного мира и возникая в двухмерном. Франческа воскликнула: "Ну вот и все!" - и хлопнула по стеклу ладонью.
   Раздался хруст, подобный хрусту свежего снега, и мир вокруг замер.
   Замерла официантка с подносом, замерли посетители; замер кассир за кассой и замер уборщик за уборкой - замерли все, за исключением тех, кто сидел перед камерой обскура.
   Мир определенно стал тусклее; исчезла некая искра, что придавала краскам жизнь - и теперь пространство вокруг напоминало трехмерный аналог черно-белой фотографии. Легкая дымка наводила на мысли о сепии. Аяо с любопытством осмотрел собственные пальцы. Ногти почернели, кожа приобрела сероватый оттенок. Мертвец, не иначе. Аяо спросил:
   - Что дальше?
   Рио Чиери старалась не подавать виду, что метаморфозы эти чем-то испугали ее - нет, она держала предельно бодро, на грани истерики:
   - Аяо-кун, бака! Мы найдем Хасегаву Нагису, не так ли, Франческа-сан?
   Франческа не ответила. Она смотрела на камеру обскура.
   Вместо того, чтобы просто потускнеть в красках, зеркало обратилось в некое подобие улитки - перекрученное тело, торчащие антенны, в которых с трудом угадывались волосы, панцирь, составленный из костей. Лицо, как ни странно, было почти человеческим: один глаз больше другого, рот перекошен, брови сползают к носу - но если не обращать на это внимания, обычное женское лицо. Улитка обвела присутствующих тоскливым взглядом. Вдохнула. Выдохнула. Опустила антенны.
   Выглядела она предельно гадкой и несчастной. У Аяо возникло жгучее желание раздавить ее каблуком.
   - А оно... разговаривает? - спросила Чиери, даже не скрывая отвращения.
   - Нет, - сказала Франческа, и взяла улитку на руки. - Но она показывает направление. Пойдемте, нам нужно кое-что сделать.
   "О, Мейда-чан, - подумал Аяо. - Все хотят разделить нас; когда же мы встретимся вновь?"
   Они вышли из кафе и осмотрелись: вокруг был тусклый, безжизненный Токио - наполненный неподвижными фигурами, в которых с трудом угадывались женщины и мужчины, дети и машины; наверху - серо-стальное небо, чуть ниже - пелена золотистого тумана, в самом низу - черная земля, черный асфальт. Аяо присмотрелся к девочке шести-семи лет, что замерла с пальцем во рту. Девочка выглядела совершенно неживой. Аяо с силой ткнул ее в глаз. Глаз лопнул и растекся сероватой жижицей. Удивленный, Аяо вытер слизь о щеку девочки - и поискал взглядом Чиери с Франческой. Они успели удалиться от него, и сейчас стояли возле книжного магазинчика - "Лучшие цены, лучшие книги - лучшим людям Японии!"
   Аяо крикнул:
   - Подождите! - и ускорил шаг.
  
   10.
  
   Город выглядел бы абсолютно тусклым, если б не цветовые пятна - яркие, жизнерадостные; окрашены были некоторые здания, деревья, кое-кто из людей - и даже небольшой ярко-зеленый пес, что застыл на тротуаре, застигнутый в процессе дефекации.
   Оказалось, ориентироваться в такой мешанине красок весьма затруднительно. Положение спасла улитка - не зря Франческа взяла ее с собой - которая указывала путь с помощью рожек-антенн: влево - так влево, вправо - так вправо, прямо - так прямо.
   - Куда мы идем? - спросила Чиери, не ожидая, впрочем, нормального ответа.
   Франческа погладила улитку по подвижной голове. Пальцы ее погрузились в слизь. Улитка издала звук - нечто вроде вздоха, только мокрого и влажного. Чиери передернуло.
   - Нужно попасть в центр пентаграммы, - сказала Франческа. - Там мы и встретимся с Хасегавой Нагисой. Ну, я надеюсь на это, - прибавила она.
   Аяо шел, сердцем и мозгом поверяя каждый свой шаг; иными словами, он думал о всякой ерунде.
   Между тем они пересекли автостраду и оказались прямо у невысоких, серовато-белых зданий; здесь и начинался родной квартал Аяо.
   Тусклый продавец (него была прическа самурая - пучок волос, похожий на собачье дерьмо, возлежал на лысой макушке) доказывал что-то недовольной девушке; девушка держала в руках коробку с ганпла и, очевидно, хотела бы вернуть ее.
   Аяо знал продавца - они познакомились еще пару недель назад; продавца звали Казуя-сан. Он торговал чем угодно, начиная от покемонов и заканчивая пахучими девичьими трусиками; цены умеренные, обслуживание по высшему классу - правда, качество товара вызывало сомнения.
   Аяо посмотрел на девушку, перевел взгляд на ганпла.
   " И что ее не устраивает? - подумал он. - Нормальное ганпла. В Акихабаре такие стоят намного дороже, между прочим".
   Что интересно, ганпла светилось ярко-желтым - напоминая тем самым о радиоактивных мутантах и солнечном тепле. Аяо посмотрел на свою руку.
   - Не трогайте, - предупредила его Франческа. - Пожалуйста.
   - Почему? - спросил он.
   Чиери встала было в позу "сейчас-все-поясню-глупыш", но Франческа опередила ее:
   - Эта вещь, - она показала на ганпла, - окутана дыханием Бога. Она может быть опасна. Поэтому, пожалуйста, не трогайте ее. И не прикасайтесь к людям, которые светятся здесь. Они либо одаренные, либо,.. - она смолкла, не договорив.
   Аяо склонил голову и сделал умный вид.
   - Все понятно.
   Чиери разочарованно вздохнула. Похоже, у нее была идея насчет цветных пятен - а теперь пощеголять ею перед Аяо не получится.
   Они почти уже добрались до места назначения - до дворика, где был найден последний труп - когда глаз Аяо уловил движение. Аяо обернулся и увидел бумажно-серый дом со слепыми, будто бы тонированными окнами. Заинтересованный, он подошел поближе.
   - В чем дело? - спросила Чиери.
   Аяо вгляделся в стекло. Оттуда на него смотрело отражение - что нормально, впрочем. А вот то, что отражение это показывало зубы, кривлялось и подмигивало, было ненормальным.
   - Хочешь поговорить со мной? - спросил Аяо тихо.
   Отражение беззвучно расхохоталось. А затем вытащило откуда-то сбоку красноватый кусок плоти - кожа исполосована порезами, мясо изрублено, кости разбиты, и не даже узнать в этом куске голову с отдельными элементами шеи; голову Аяо, впрочем, признал - то была голова - о боже-боже-боже - самой Кугимии-сан!
   - Мерзавец! - вскричал Аяо. - Как ты посмел!..
   Отражение оступило в глубь стекла, открывая обзор; за спиной его Аяо увидел - пламя, что вздымалось до небес, океаны крови, горы плоти; мерзавец продолжал убивать, и добрался уже до самого святого.
   - Нет, нет, - прошептал потрясенный Аяо.
   Отражение приплясывало и размахивало головой; какой гнусный поступок, какой святотатство - сделать такое с Кугимией-сан!
   Аяо не мог пошевелиться. Он мог лишь смотреть и молча переживать этот ужасный момент.
   Тут кто-то схватил его за плечи и заставил развернуться; с удивлением Аяо понял, что сделала это Франческа. Покраснев, она поспешно отняла руку от него и произнесла:
   - Не стоит туда смотреть.
   Улитка, что держала она на сгибе левой руки, влажно всхлипнула. Человеческие глаза ее вдруг показались Аяо знакомыми - может, схожий разрез, может, выражение - нет, было в этом нечто знакомое.
   Аяо некоторое время рассматривал улитку. Затем произнес:
   - Как называется это место?
   Франческа помялась.
   - Чистилище, - наконец ответила она.
   - Чистилище? - фыркнула Рио Чиери. - А где же кресты, крылатые младенцы и пухлые ангелы? Где все христианские атрибуты?
   - Нет, - ответила Франческа. - Чистилище - всего лишь обратная сторона мира, изнанка бытия. Крестов здесь нет, и не должно быть. Здесь только потоки энергии - и души.
   Она показала на одну из застывших фигур - молодого человека в кепке.
   - Там, под серой плотью, находится его обнаженная душа. Только не трогайте ее, пожалуйста, поверьте мне на слово. Ведь если тронете - он умрет. Умрет навсегда.
   Рио Чиери открывала рот, почесывала подбородок и всячески показывала, насколько же ей интересна эта информация.
   Аяо усиленно тер лоб.
   "Это дерьмо не объясняет того, что я увидел в стекле, - думал он злобно. - Кугимия-сан... Кугимия-сан.."
   Аяо испытывал к ней сложные чувства, преобладающим было обожание.
   Он хотел было всплакнуть - но постеснялся делать подобное в присутствии других.
   Закончив с объяснениями, Франческа повела их дальше. Они вошли во дворик, где и произошло убийство: серые деревья, серые дома, красные линии - алые и розовые полосы, что стягивались сюда со всего города, соединяясь где-то в районе кустиков. Там, из кустиков, произрастал в небо толстый ствол: Иггдрасиль, не иначе, а может - и Сефирот. Заканчивалось дерево острой иглой, нацеленной прямо в зенит.
   К Иггдрасилю был приколочен молодой человек, чей изувеченный труп и нашел здесь Аяо прошлой ночью. Молодой человек страдальчески закатывал глаза и всем своим видом показывал, как же это больно - висеть на дереве.
   Улитка вдруг вскрикнула. Ее рожки вибрировали; слизь стекала на землю водопадом.
   - Мы на месте, - зачем-то произнесла Чиери.
   Франческа осторожно коснулась дерева рукой, провела пальцами по шероховатой коре - и произнесла тихо:
   - Теперь нужно позвать Хасегаву Нагису.
   Франческа приложила безвольную улитку к дереву. Слизистое тело распласталось по коре; улитка тяжело вздохнула.
   - Прошу вас отвернуться, - чужим голосом произнесла Франческа.
   Без лишних слов Аяо подчинился; помедлив, подчинилась и Чиери. Франческа была крайне серьезна.
   - Луна, которую мы видим каждую ночь, на самом деле иллюзорна, - произнесла она. - Так же и солнце. Это все иллюзии. Не поворачивайтесь, прошу.
   Раздался крик боли - мучительный и надрывный. Что-то мерзко хлюпнуло. Чиери поморщилась, как от зубной боли, и обхватила пальцы Аяо своими. Он не стал убирать руку.
   - Солнце - это выдумка, - продолжала Франческа, и голос ее доносился словно издалека. - Солнца нет, и никогда не существовало. Есть лишь Земля. Все наши представления о гелиоцентрической системе - длинное и крайне некрасивое заблуждение. Но если солнца нет, то луна - существует; правда, выглядит она совсем не так, как мы думаем. Луна - это и есть пресловутые небеса, с крылатыми младенцами и пухлыми ангелами, как выразилась Чиери-сан. И живет там Бог.
   Мокро чавкала чья-то плоть. Крики боли стихли, зато возник и стал нарастать иной звук - шелест листвы, дрожь ствола; дерево раскачивалось, судя по всему.
   - Чтобы попасть к Богу, нужно выйти в космос. Чтобы выйти в космос, нужно... Что нужно, как думаете? - спросила Франческа устало. - Земля окружена непроницаемым куполом. Как взломать его? Ни первая космическая, ни даже вторая здесь не помогут. Поможет лишь меч святого Петра... Ну где же эта гадкая Нагиса? - вдруг воскликнула она с раздражением. - Почему она медлит?
   - Так вот, меч святого Петра, - продолжила Франческа, чуть успокоившись. - В этом мече достаточно силы, чтобы вскрыть непроницаемый купол. Нужно лишь поместить его в центр пентаграммы - вот этой... А Нагиса медлит, медлит! Я только что поставила под угрозу весь ее план, а она медлит! - Франческа сорвалась на крик.
   "Святой Петр, - подумал Аяо глубокомысленно. - Он летал в космос?"
   Он представил себе эту картину: бородатый старик в рубище пролетает мимо американских спутников, размахивая ржавым мечом.
   Чиери произнесла:
   - Аяо-кун.
   - Да?
   - А если эта Нагиса не придет? Что будем делать с этой сумасшедшей? Я имею в виду - если я свяжу ее и отволоку в посольство, меня ведь никто не станет осуждать, как думаешь?
   - Думаю, что станет, - ответил Аяо.
   Казалось, прошло около часа или даже двух. На деле - десять минут.
   - Хватит, - наконец произнесла обессилевшая Франческа. - Пойдемте отсюда.
   Аяо посмотрел на дерево. Оно было покрыто кровавыми пятнами; молодой человек пучил глаза от боли сильнее, чем раньше. Улитка дрожала на руках у Франчески - и выглядела вполне здоровой, разве что рожки чуть перекручены, и слизь почти высохла.
   - Вернемся вечером, - сказала Франческа.
   Она вручила Аяо свою визитку - полоску белой бумаги, с номером телефона и прочими контактными данными. Аяо вспомнил, что телефон свой Франческа так и не подобрала с тротуара, но говорить об этом не стал.
   - Можно вопрос? - спросил он.
   Франческа быстро ответила:
   - Конечно.
   - Вы сделали кому-то больно, я слышал, - сказал Аяо. - Понравилось бы такое вашему "человеку", как думаете?
   На лицо Франчески упала тень.
   - Думаю, что нет.
   Тем же путем они вернулись в кафе. Улитка вновь превратилась в зеркало, серая пелена чистилища сменилась на обычный мир. Чиери быстро увела молчаливую Франческу - они направлялись то ли в посольство, то ли еще куда, Аяо не знал.
   Он думал, позвонят ли ему вечером.
   Аяо направился домой.
   В квартире он обнаружил пустую постель (принадлежала она Мейде) - и растерянную, сбитую с толку нэ-сан. Нэ-сан сказала: Мейда-чан пропала, - и со слезами добавила, что ее вины здесь нет. Сломанная рука ее подрагивала в своих бинтах. Аяо отстраненно подумал: бедная, бедная Аяме, так страдает сейчас - та самая Аяме, что так злобно нападала на Мейду этим утром!..
   Аяо схватил нэ-сан за сломанную руку и вывернул; кость хрустнула, кожа порвалась - и бинты окрасились красным. Нэ-сан кричала от боли и умоляла его прекратить. А он все молчал и думал о нежной своей, любимой Мейде-чан.
   Ему было стыдно.
  
   Глава седьмая.
  
   1.
  
   Эшли принесла бесчувственную Франческу в гостиницу, осторожно уложила на кровать (черное дерево, мягкие пуховые перины, три шелковые подушечки - все, чтобы гости чувствовали себя комфортно) и набрала номер; номер принадлежал приемной FTL.
   Автоответчик среагировал секунд через пять: "Вы позвонили в компанию "Faster that Light", пожалуйста, оставайтесь на линии..."
   Эшли на линии осталась - и дождалась-таки: ответил ей девчоночий голос, веселый, несколько пьяный.
   - Друзьяшки?
   "Господь милосердный!" - подумала Эшли, и подтвердила:
   - Друзьяшки.
   - Папа, это друзьяшки! - закричала девчонка кому-то.
   Раздался гул помех - и голос на другом конце сменился. Трубку взял мужчина.
   - Да? - голос густой, низкий; Паваротти, одним словом.
   - Друзьяшки, - повторила Эшли, чувствуя себя полной идиоткой.
   - Замечательно, - произнес мужчина. - В чем нуждаетесь? Не стесняйтесь, делайте заказ; доставим что угодно. Кроме Хасегавы Нагисы, конечно же, - и он расхохотался.
   Эшли на мгновенье растерялась.
   - Тут... возникла проблема.
   - Да?
   Эшли от волнения позабыла японские конструкции - и перешла зачем-то на английский:
   - Мисс Риенцо ("Райенсо"), она... ей нехорошо. кажется, это связано с нашим заданием. У вас есть хорошие врачи? Только хорошие, - прибавила Эшли, и снова перешла на японский, - хорошие врачи.
   Мужчина ответил быстро:
   - Врачей у нас достаточно. Например, - тут он явно вспомнил о ком-то, и тяжело рассмеялся, - ну, неважно. Я знаю, кто вам подойдет: Томизава-сан. Замечательный специалист. Справится с любой болезнью, реальной или же ирреальной. Думаю, тут больше подходит второй вариант. А вы как считаете?
   - Я тоже так думаю, - сказала Эшли. - Вы не возражаете, если я отключусь? Мне нужно присматривать за мисс.. то есть за Риенцо-сан.
   - О, понимаю, - спохватился мужчина. - Легко соблюдать этикет, когда сыт. Отключайтесь.
   "Интересно, что он делал в компании пьяной девочки?" - подумала Эшли мимоходом.
   Она посмотрела на телефон.
   Возникло на секунду желание позвонить Хисуи Кане - интересно, как прореагирует она? Но Эшли не стала проверять. Хисуи-сан может и яд подсыпать - сразу видно, нестабильная психика, слабая личность. Как это называется, синдром длительного унижения? С Хисуи Каной лучше и не связываться.
   "Я не виновата ведь", - пробурчала Эшли. - Пусть, если ей так хочется, моего брата убьет. У меня этих братьев - целый клир благочестивых монахов, пусть выбирает любого и убивает, мне не жалко. Пусть брата моего во Христе Клауса Хименеза убивает, о нем вообще никто жалеть не станет, о зоофиле старом. Или педофила Ланчетти. Или Уилла Джонаса, или Джошуа Кримсона. Вон, сколько у меня братьев - выбор широкий!"
   Эшли ущинула себя за щеку (невольно вскрикнула от боли) - нужно сосредоточиться на проблемах Франчески. А с ней беда - побледнела вся, дышит тяжело, капли пота роняет.
   Спит, тварь.
   "Ацумори-сама", "мы любим друг друга" - фуу, какая невыносимая пошлость. А еще уверяла, будто Бог поощряет однополые связи. Сама-то наверняка сюда стремилась, исключительно для того, что с любимым своим - фуу-фуу - Ацумори Аяо увидеться. И как они познакомились, интересно?
   Эшли чувствовала себя обманутой.
   Нет, это хорошо - хорошо, что Франческа вполне обыкновенная женщина, со своими потребностями (страсть к молоденьким, не иначе) и своими вкусами не сильно и отличными от вкусов каких-нибудь досточтимых матрон - помоложе да посмазливее, и, разумеется, парень! Но то, что Франческа - именно что она - мучила бедную, несчастную Эшли своими дурацками намеками, сбивала с толку, пугала... Нет, это невыносимо!
   Франческа тем временем вздрогнула, прижала руки к животу, застонала еле слышно. Глаза ее были закрыты, в сознание она не пришла - но боль-то чувствовала, даже так.
   Эшли потянулась , чтобы взять ее за ладошку, сжать, стиснуть в своей ладони - приободрить, пускай и таким дурацким способом - но Франческа пробормотала, еле двигая потрескавшимися губами:
   - Ацумори-сама...
   Эшли судорожно вздохнула - и только тут обнаружила, как же успела она измять свой топик: ткань протерлась в нескольких местах, краски поблекли на груди - сразу видно, что место-то захватанное, привычное к прикосновениям.
   "Будто меня сотня мужиков каждый день лапает, за сиськи-то", - подумала Эшли. От смущения ей стало жарко. К щекам прилила кровь - сейчас там, наверное, жгучий румянец.
   Дверь бесшумно распахнулась.
   Точнее, шум был - еле слышный, на границе диапазона.
   Эшли соскочила с кровати и приготовилась к схватке. Железные нити сплелись в тяжелый жезл; Эшли взялась за него поудобнее. Хисуи Кана или жаждущий мести Ацумори - неважно; она Судия, она справится с кем угодно!.. Кроме Танимуры, конечно.
   Она будет защищать Франческу.
   "Не хочу я ее защищать, - сказала себе Эшли. - Я защищаю себя, ну и интересы Его Высокопреосвященства".
   Хрустнула половица, словно в фильме категории "Б". Гостиница была настолько элитной, что включала в состав паркета и специальные скрипучие половицы, сконструированные с учетом всех последний достижений архитектурной техники.
   Эшли невольно поежилась.
   Перед ней стояла невысокая, слегка полноватая женщина - что называется, в теле - с неправдоподобно правильной осанкой; позвоночник словно бы и не имел изгибов - исключительно ровный, как палка. Красиво посаженная голова, волосы собраны в пучок на затылке; глаза зеленые, на переносице очки в черной оправе, нос прямой, как у европейки, рот маленький и аккуратный, с пухлыми губами. Массивная грудь туго стянута тканью - настолько туго, что даже и не покачивается при ходьбе. Черный костюм, хрусткая юбка, чулки; на плечах - белый халат.
   Она напоминала великолепную - можно сказать, что гениальную от рождения - проститутку, которая в юности пошла не по той стезе и выбрала зачем-то бизнес вместо занятий проституцией.
   - Кхм, - сказала несколько смущенная Эшли.
   - Уберите оружие ~ пьён, - попросила женщина. Голос ее был мягкий, с волнительной ритмикой и тональностью. Такой хочется слушать снова и снова, не обращая внимания на смысл произносимого.
   "Она из FTL, наверное", - поняла Эшли, и опустила жезл.
   Оперативно же работают корпоративные псы.
   - Благодарю ~ пьён, - сухо произнесла женщина. - Мое имя - Томизава Аека. Где она?
   Не дождавшись ответа, работница FTL прошла внутрь комнаты. Присела на кровать к Франческе, взяла ее за руку, пробормотала что-то - и жестом подозвала Эшли:
   - Как давно все началось ~ пьён?
   - С... с полудня, наверное, - спохватилась Эшли, несколько завороженная этим негромким "пьён".
   - Понятно ~ пьён.
   Томизава-сан схватила Франческу за край ночной рубашки и задрала вверх. Обнажился нежно-розовый живот и ямочка пупка. Эшли невольно покраснела - и отвернулась. Томизаза-сан между тем проводила пальпацию.
   - Понятно-понятно ~ пьён, - произнесла она с оттенком удовлетворения.
   - С ней все в порядке?
   - Нет ~ пьён, - удивилась такому вопросу Томизава-сан. - Все очень плохо. Берите ее на руки. Сможете? Поедем ко мне в институт: он рядом, а в кабинете есть необходимое оборудование. Пьён.
   - Оборудование?
   - Пьён, - кивнула Томизава-сан. - Надеюсь, роды пройдут успешно.
   - О, она еще и беременна? - голос у Эшли потускнел.
   И от кого же, от Ацумори Аяо?
   Тварь.
   Может, стоит выбросить эту вероломную тварь в окно, прямо сейчас?
   "Я же ревную, о боже", - поняла Эшли, и попыталась рассмеяться столь ироничному повороту судьбы.
  
   2.
  
   Входная дверь была заперта.
   Аяо постоял немного на крыльце, затем постучался. Никто не открыл ему, разумеется.
   "Хироко-чан переехала в собственный дом, - понял Аяо и вздохнул. - Логично, между прочим".
   Усталый, сел он на крыльцо и задумался.
   - Если с Мейдой-чан что-нибудь случится, - произнес он вслух, - меня это, пожалуй, заденет.
   Помолчав, он пробормотал:
   - Дерьмо.
   Зазвенел телефон. Аяо вытащил его из кармана, подумал: "Надо бы позвонить Май-чан. Пусть скажет, где живет эта проклятая Хироко", - и только затем нажал на кнопку приема.
   - Аяо-кун!
   - Добрый вечер, Май-чан, - вежливо произнес Аяо. - Рад слышать тебя.
   "Я рад, в самом деле. В кои-то веки я рад слышать твой голос, безмозглая похотливая шлюха".
   - Ты вовремя, - добавил он. - Я тут хотел...
   - Нужна твоя помощь, - перебила его Май.
   Аяо стиснул телефон в кулаке - с такой силой, что чуть не сломал его.
   - И в чем же? - спросил он медленно.
   Возникли помехи, голос Май-чан на некоторое время скрылся за фоновым шумом.
   - ...что?
   - В чем же нужна моя помощь? - повторил Аяо.
   Май было не до него: она яростно спорила с кем-то. "Ну что, что не нравится?" - вопрошала она. "Недостаточно драматично", - поясняли ей. "Вас мои актерские навыки не устраивают?" - "Да, идиотка, так и есть!" - "Ах вот как?" - "Дай мне, я сам ему скажу". - "Вот еще!"
   - Май-чан? - спросил Аяо.
   "Да отцепитесь вы!" - "Давай сюда телефон, идиотка". - "Я сказала: отцепитесь!"
   - Аяо-кун, тут очень слабая связь! Слушай...
   Тут его нервы не выдержали.
   Обычно Аяо старался контролировать собственную агрессивность - чтобы аккумулировать ее и выплескивать в нужный момент - но нынешние события выбили его из привычной колеи. Аяо почувствовал весьма натуральную ярость. Он сжал телефон и заорал, разбрызгивая слюну:
   - Слушай сюда, сука! Меня не интересуют твои проблемы и прочее говно! Мне все равно, жива ты еще или сдохла - хотя нет, я бы предпочел увидеть тебя мертвой. Будь ты хоть немного красивой, я бы вспорол твой живот и выебал в селезенку; но ты же уродлива, как не знаю кто! Одна мысль о твоей вагине вызывает у меня рвотный рефлекс. Понимаешь это? Или твоего маленького умишка не хватает даже на это? Эй? Ты слушаешь, сука? Я спрашиваю, ты слушаешь меня?!
   Аяо перевел дух.
   Он подумал: "Боже, это была настоящая злость. День прошел не зря, определенно - я обрел для себя ценный опыт".
   Жаль, Май-чан его проникновенную речь не услышала. Она все спорила и спорила с кем-то неведомым. Тут ей удалось одержать победу - и голос ее снова возник в телефоне:
   - Ты слышишь меня, Аяо-кун? Прости, ты слышишь меня? - внезапно она всхлипнула, причем весьма ненатурально. - Слушай, меня похитили! Ты... Помоги, Аяо-кун!.. Он...
   - Он? - кротко спросил Аяо, уже успокоившись.
   - Танимура-сенсей! Он похитил меня!
   "О, какой поворот событий", - отметил Аяо. Вспышка ярости отняла все силы, и он даже удивиться не смог.
   Аяо осознал: Май с Танимурой никак не могли поделить между собой телефон, и именно их возня создавала помехи.
   "Отдай телефон!" - "Да берите, берите!"
   - Эй, уродец! Помнишь меня? - спросил Танимура с ходу.
   - Да, сенсей.
   - Удивлен небось, что выжил?
   - Да, сенсей.
   Танимура коротко, натужно хохотнул.
   Рядом прыснула Май: "Вы неподражаемы, сенсей!"
   - Приходи в храм. Обе девчонки у меня. Не придешь - оторву им головы.
   - Обе? - слегка удивился Аяо.
   Танимура нажал на кнопку, прервал разговор. В телефоне раздались долгие гудки.
   "Интересно, что заготовила мне Май-чан с сенсеем?" - подумал Аяо, вставая. Похоже, удача улыбнулась ему.
   И кто же вторая? Неужели Мейда?
   Аяо закусил губу.
  
   3.
  
   Машина у Томизавы была японской - недорогая "хонда" серебристого цвета, с тонированными стеклами и затертым номером. Вдоль правого крыла тянулся длинный рваный след - от ножа ли, или же от бокового зеркальца иной машины. Царапину эту Томизава комментировать не стала; она была занята другим - инструктировала Эшли.
   - Главное в этом деле - сладкая газировка, - сказала она. - Пьён. Роженице необходимо перед родами дать сладкую газировку, колу или пепси, или хотя бы "Доктор Пеппер" - неважно. И все пройдет успешно ~ пьён.
   Эшли в технологии родов не особо разбиралась; до пятнадцати лет она считала, будто детей находят в капусте - а их совместные игры с Его Высокопреосвященством полагала всего-навсего играми. И лишь сестра Агнесса (одна из наставниц девочки) открыла ей глаза. Детей-то, оказывается, делают женщины - а как, непонятно; этот момент сестра Агнесса подробно не объяснила - лишь намекнула, что определенную роль здесь играет мужчина. Эшли полученную информацию обдумала - потом приняла ее как данное, да и забыла.
   А вот теперь придется вспомнить. Пьён. То есть тьфу.
   Франческа (которую Эшли держала на руках) вдруг громко расплакалась, так и не приходя в себя. Эшли пригляделась и ахнула: по промежности Девы Мира расползалось кровавое пятно - омерзительно влажное, липкое, с легким запахом водорослей (в котором прослеживался и железистый мотив). Эшли стало плохо, она закрыла глаза; к такому она была не готова.
   - А, кровавая слизь. Цикл очень быстрый, - отметила Томизава.- Скоро и воды отойдут. Опустите ее на сиденье, - она открыла заднюю дверцу, - и аккуратнее, пьён!
   - Я не могу, - едва не плача, произнесла Эшли.
   Томизава сдвинула брови.
   - И в чем дело ~ пьён?
   - Эта... эта слизь, - Эшли не могла узнать собственный голос, - она у меня по рукам течет! Я тоже испачкалась!
   Почему-то этот факт казался очень важным; им нужно было поделиться с Томизавой-сан.
   - У вас что, никогда менструаций не было?
   Эшли покачала головой, затем спохватилась - и со слезами в голосе произнесла:
   - Была... но это ведь была моя кровь, не чужая... и без слизи! Она липкая! Она такая гадкая!
   - Успокойтесь! - Томизава ткнула ее пальцем в лоб. Эшли ойкнула. - Дайте ее мне ~ пьён. И осторожнее, не уроните!
   Эшли передала легонькое тело Франчески работнице FTL - и почувствовала, с одной стороны, ужасное облегчение, а с другой - вину. Она попыталась оттереть испачканные ладони о свой топик; заодно замарала и его.
   - Пьён, - Томизава положила Франческу на заднее сиденье и накрыла белой тканью; затем вдруг поцеловала ее в лоб. - Лежи, милая, лежи. Все пройдет успешно, я обещаю тебе ~ пьён.
   После сели в машину и они; Томизава-сан провернула ключ и втопила педаль газа. Бензин был почти что на нулевой отметке.
   - До института хватит, - пояснила Томизава.
   До института и в самом деле хватило.
   Не прошло и десяти минут, как он показался впереди - серо-стальное здание, ровный, практически идеальный параллелепипед; пластиковые окна, белые пятна кондиционеров, светящийся иероглиф "Спасение" над крышей; у входа стоял охранник - он курил, выпуская аккуратные струи дыма.
   - Наш институт ~ пьён, - с оттенком гордости произнесла Томизава. - Как, кстати, вы относитесь к японской науке?
   Эшли еще раз покосилась на свои испачканные ладони. С тоской подумала о том, что потискать топик на груди не получится - ведь испачкается и грудь. Как же ей успокоиться? Еще и Франческа постанывает на заднем сиденье и зовет своего Ацумори. Это так нервирует!
   - Пьён? - переспросила Томизава-сан.
   - З-замечательно! - поспешила ответить Эшли. - Ваши бомбы... и роботы, и тамагочи, это так прогрессивно!
   "Придется еще раз брать Франческу на руки? А если кровь начнет течь? А слизь?" - Эшли стало дурно при мысли об этом.
   - Нет, нет, - рассмеялась Томизава-сан.
   Старая проститутка, оказывается, умеет смеяться. Более того, смех у нее - приятный и заразительный. И белые зубы очень выразительно сверкают на солнце.
   - Вы не разбираетесь в японской науке ~ пьён, - сказала Томизава-сан. Она вышла из машины, вытащила осторожно Франческу. Та бессознательно приобняла ее за шею, обеими ручками. Эшли поморщилась.
   - Вам знакомо это имя - Такамура Акинори?
   - Не особо, - покачала головой Эшли.
   - Видно, у вас он не особо знаменит ~ пьён. Да и на родине тоже, отношение к таким людям у нас просто ужасное...
   Эшли не слушала ее.
   "Я... я должна что-то сделать. Не оставлять же Франческу одну - я должна, я обязана помочь ей в этой ситуации, несмотря на "Ацумори-саму", несмотря на слизь. Ооо, эта слизь!.. Ну почему, почему так? Почему все так мерзко и физиологично? Я же... мне было бы намного легче, не будь этого "Ацумори-самы", не будь слизи! Ооох..."
   Эшли крепко зажмурилась - и протянула руки к Томизаве-сан.
   - Отдайте, пожалуйста, Риенцо-сан. Я понесу ее сама.
   Томизава недоуменно изогнула левую бровь.
   - Уверены ~ пьён?
   - Да, - выдавила из себя Эшли.
   Франческа легла в ее руки теплым грузом. Она была такой маленькой и беззащитной. Эшли невольно вздохнула. Слизь чуть подсохла; может, никаких излияний больше не будет?
   - Идемте ~ пьён, - Томизава поставила "хонду" на сигнализацию; махнула рукой в сторону института.
   Эшли покрепче прижала к себе Франческу - и направилась вслед за Томизавой-сан.
   - Пьён. Такамура-сан - поистине великий человек. Вы знаете, именно он выдвинул гипотезу о существовании в лобных долях мозга определенной зоны; корректируя электромагнитные показатели, мы воздействовали на нее - и добивались поразительных результатов, - голос Томизавы-сан потеплел. - И все благодаря Такамуре-сану, пьён. Какое-то время я работала с ним; это было, если мне память не изменяет, в первых годах нынешней эпохи. До мыльного пузыря. После он стал сотрудничать с FTL - а я тогда была слишком щепетильной. Позже я поняла, что ошибалась. Компания дала мне все, о чем я только могла пожелать. Жаль, Такамура-сан к тому времени уже расстался с FTL. Пьён.
   "Какая душещипательная история, - подумала Эшли. - Действительно, "пьён". Что тут еще скажешь?"
   Франческа дрогнула и открыла было рот - наверное, чтобы произнести свое "Ацумори-сама" - но Эшли быстро сунула ей палец меж зубов. Франческа так ничего и не сказала.
   - Что вы делаете ~ пьён? - возмутилась Томизава. - Вы же мешаете ей дышать.
   - в самом деле, - призналамь Эшли. Не говорить же ей, что слышать в очередной раз обращение к Ацумори уже невыносимо?
   В этот момент Франческа мелко задрожала; бедра ее сомкнулись в спазме - затем снова раздвинулись; раздался журчащий звук. Тут Эшли осознала, что по рукам ее течет нечто липкое и горячее. Нечто липкое и горячее.
   - О, воды отошли, - прокомментировала Томизава. - Это хорошо. Пьён.
   Эшли не могла с ней согласиться.
  
   4.
  
   Томизава-сан внесла Франческу в свой кабинет; Эшли не особо обратила внимание на обстановку - заметила лишь белые, холодные на вид стены и многочисленные лампы с подвижными головками; посреди комнаты стояла длинная лежанка, которая оказалась операционным столом. Сильно пахло лекарствами и кукурузой.
   - Купите газировку ~ пьён, - сказала Томизава. - Вы еще не забыли, что самое важное при родах?
   Эшли не забыла. Она поспешно покинула кабинет - мокрая, грязная, вся в слизи - и помчалась в сторону туалета. Вот и он, белая дверь, и схематичное изображение женщины на ней; поскорей бы отмыться - и забыть, забыть обо всем! Забыть о Франческе, забыть об этом мерзком городе, забыть о Хасегаве Нагисе или как-там-ее...
   Эшли стиснула ткань на груди.
   - Забыть-забыть, - пробормотала она.
   А потом медленно, как сомнамбула, отошла от туалета - и направилась к выходу. Там располагался аппарат по продаже напитков; там можно купить и колу, и все что угодно - включая и раритетного "Доктора Пеппера".
   "Проклятая Франческа, все из-за тебя, - думала Эшли горестно, и усиленно комкала мокрый топик. - И почему я обязана делать такое? Почему я? Почему я должна помогать Франческе? Вот, ей Ацумори этот нравится - вот пусть он и старается!"
   Охранник недоуменно посмотрел на Эшли. Естественно: она была настолько грязной, жалкой и вонючей (водоросли с примесью железа) - что хотелось прогнать ее куда подальше, а может, и сдать в полицию.
   Эшли отсчитала несколько стойеновых монеток. Купила она "Доктор Пеппер" - раз уж он здесь есть, то почему бы и нет?
   - Отлично, - сказала Томизава-сан, когда Эшли принесла ей газировку. - Сейчас вольем в нашу бедняжку. Держите ее ~ пьён.
   Франческе стало совсем плохо. Живот ее рос на глазах; лежала она, прижав руки к груди - видимо, чтобы облегчить дыхание; под голову была подложена подушечка. Сквозь стиснутые зубы прорывались стоны. Она уже пришла в себя - возможно, благодаря Томизаве-сан; увидев Эшли, Франческа попыталась что-то сказать - может, прогнать ее? - но Томизава быстро приподняла ей голову и влила в рот газировку. Франческа покорно выпила все, что было в бутылке, и устало откинулась обратно на подушку.
   Эшли, переборов себя, схватила Деву Мира за маленькую ладошку. Франческа посмотрела на нее усталым взглядом, но ничего говорить не стала.
   Молчание затягивалось.
   Еще немного, и оно станет неприличным.
   Эшли хотела бы выразить... ну, хоть что-нибудь из тех переживаний, что обуревали ее - но она даже не знала, с чего и начать. Поэтому Эшли сказала:
   - Вам бы... изменить тело. Ну, как вы умеете.
   Франческа тяжело дышала. Ее волосы спутались. Она выглядела ужасно измученной и больной.
   - Вам так будет удобнее, - смутилась Эшли. - Ваше нынешнее тело слабо подходит...
   Томизава взяла Эшли за плечи - и аккуратно развернула в сторону двери.
   - Принесите воды, горячей, - сказала она. - Пьён.
   Пришлось идти и за водой. Хорошо хоть, нашлась в институте и такая - на кухне.
   Эшли возилась с этой водой долго, наверное, слишком долго (набрать воды в стильный, черный, современный чайник, вскипятить ее, смешать с другой, чуть прохладнее, поссориться с местной кухаркой, найти тазик, набрать теплую воду в тазик, уронить случайно тазик, набрать еще воды, вернуться в кабинет Томизавы-сан) - поэтому, когда она вернулась, роды уже начались.
  
  
   5.
  
   Франческа кричала, стонала, плакала; пот катился по ее искаженному лицу - а стиснутые зубы трещали, как, наверное, и кости ее недоразвитого, детского таза. Томизава-сан с невозмутимым видом массировала ей живот, отпуская между делом свое обычное "пьён". Эшли же стояла в дверях, сражаясь с тошнотой, испытывая одновременно страх и нежность - и все это сливалось в одно целое: кошмарное, предельно болезненное сопереживание.
   - Интересно, что вообще может родиться при таком быстром цикле? - рассуждала Томизава. - Как думаете ~ пьён? Знаете, когда детей вытаскивают на четвертом или пятом месяце, они выглядят довольно мерзко ~ пьён.
   Лицо ее раскраснелось. Видимо, сам процесс - столь физиологичный, столь естественный - распалил ее, пробудил некие первобытные чувства. Эшли и сама ощутила некое... желание, может быть, или что-то иное - трудно объяснить. Низ живота ее потеплел. "Хочу в туалет", - подумала она.
   - Хватит, пожалуйста, хватит, - бормотала в перерывах между схватками Франческа. - Пожалуйста, перестаньте! Пожалуйста! Я так больше не могу!
   - Можешь, милая моя, - монотонно отвечала ей Томизава-сан. - Пьён.
   Франческа взвыла, содрогнулась всем телом - и тут ее подбросило вверх; ее сотрясали мощные спазмы.
   - Хватит! - не выдержала и Эшли. - Перестаньте мучить ее!
   - Разве я мучаю ее? - удивилась Томизава-сан. - Это не я, это все дитя ~ пьён. Именно оно и рвет ей матку сейчас. Но даже если мы убьем его - а это, конечно же, невозможно - страдания нашей малютки облегчить не получится ~ пьён. Придется довести процесс до конца.
   - А сколько ей еще придется... вот так вот? - Эшли кивнула на стонущую Франческу.
   Томизава-сан развела руками.
   - Как получится ~ пьён.
   Внезапно нечто привлекло ее внимание; Томизава-сан склонилась над Франческой - и резким движением ввела руку ей между ног. Франческа охнула.
   Эшли сама не заметила, как в руках ее оказался жезл. Но пальцы не удержали его; с грохотом жезл упал на пол и укатился куда-то. Эшли сдавленно выругалась.
   - Вот и он ~ пьён! - воскликнула торжествующе Томизава. - Дитя!
   Она медленно потянула руку обратно. Раздался чавкающий звук; Франческа закричала во весь голос, надрывая глотку.
   Весь в слизи и крови, живой, извивающийся, ребенок (если можно назвать это ребенком) появился на свет. Был он живой и склизский - с продолговатым телом и крестообразной головой. "Змея", - подумала в первую секунду Эшли, и ошиблась.
   - Меч, - константировала Томизава-сан. - Пьён.
  
   6.
  
   "Если понимание приходит лишь после событий, значит, мы ничего не понимаем", - сказал философ, и Кацуджи Кога был с ним полностью согласен.
   Вот как получилось: он, Кога, попался на наживку - и стал посмешищем для неведомого своего врага. Враг убил Накано Хикари, изжарил ее, сервировал - и совершенное преступление стало для него лишь поводом к смеху. Цинизм поражает. Что бы сказал философ по этому поводу? "И хоть сожительствует он с мужчиной, женщиной и ребенком, хотя совокупляется он со скотами и делает посмешище из своего семени, все же не настолько распутен он, как философ, что совокупляется со всем, что только мыслимо", - и что же, интересно, можно вынести из сего изречения? Кога рассуждал так: тот, кто дает обоснование злу, тот, кто возводит зло в культ, кто упивается злом, пускай даже не совершая его - тот намного хуже обычного злодея.
   - Ан-чан, давай уйдем отсюда, - попросил Такеюки. - Мне не по себе! Эта девчонка, - он показал в сторону обугленной Хикари, - она пахнет! Она пахнет мясом! Я так больше не могу, ан-чан!
   - Сиди и не жалуйся.
   Такеюки аж взвился.
   - Так и будем сидеть здесь, до полуночи?! Ан-чан?!
   - Именно, - флегматично ответил Кога.
   Такеюки заскулил; он так и не осмелился возразить.
   Вот ведь как бывает. Вздумал человек повеселиться - и совершил зло; вполне возможно, злом этот поступок в его представлении не является. И что же, это повод простить его?
   Нет, сказал себе Кога, нет, хватит уже половинчатых решений, хватит добра, совершаемого со смущением и под непременным покровом темноты - хватит уже этого дерьма; пора бы уже наказать уродов, что обнаглели до такой степени, что поднимают руку на беззащитных - на женщин, на стариков, на детей.
   Кога посмотрел на свой телефон.
   Последнее смс: "Понравился мой сюрприз? Вкуснятина ведь? ^_^ Я так и знала! Хочешь, приходи сегодня в полночь к храму, что рядом с домом твоего друга Аяо. Мы встретимся ^_^! Я так этого жду! Твоя Хикари-чан".
   Кога вздохнул.
   - Хиро-чан, - позвал он.
   Такеюки встрепенулся, и на секунду даже обрадовался; решил, будто сейчас Кога скажет: "Пошли отсюда", - но этого не произошло. Кога сказал:
   - Ты же вырос в неблагополучном районе, да, Хиро-чан?
   Такеюки скис; улыбка его поблекла и превратилась в гримасу.
   - Да, ан-чан. Почему ты спрашиваешь?
   - А я вырос среди добрых христиан.
   Такеюки не стал удивляться. Вместо этого он спросил устало:
   - Да, ан-чан? Я и не знал, что ты из этих, из братьев Иеговы.
   Кога покачал головой.
   - Нет, я не христианин. Меня крестили, да - но я не христианин. Вот мать моя христианка. И отец мой, он же мой дед, был христианином.
   Такеюки машинально кивнул; в слова он не вслушивался, и переспрашивать не стал.
   - Я родился в грехе. Могу ли я укорять людей? - спросил Кога. - Да вот хотя бы и убийцу; имею ли я право обвинять его в чем-либо? Дед мой изнасиловал свою дочь, мою мать. Изнасиловал, и все тут. Поддался соблазну. В Библии записано: наказание за подобное - отлучение от церкви. Его и отлучили, и сослали на отдаленный остров где-то в Тихом океане, и где он и умер. Ну а дочь его продолжила жить... она жила как раньше, только теперь - без отца. Странно, да, Хиро-чан? Я пытаюсь поделиться своими сомнениями - а получается, будто я жалуюсь тебе. Ты слушаешь, Хиро-чан?
   - Я слушаю, ан-чан, - тихо ответил Такеюки.
   Кога нервно хохотнул.
   - Еще бы ты не слушал! Обстановка располагает, не так ли? Хикари-чан так аппетитно пахнет. Чувствуешь этот запах? Запах человечины. Она, наверное, и на вкус хороша!
   - Ан-чан, перестань, - попросил Такеюки.
   Ему холодно и страшно, он устал и хочет домой - почему бы и не отпустить его? Но Кога и сам устал, устал от происходящего; ему до судорог хотелось выговориться; хотелось, чтобы кто-либо поддержал, утешил его. Почему бы и не Такеюки?
   - Моя мать ненавидит мужчин, - признался Кога. - Что ж, она имеет на это право, как считаешь, Хиро-чан?
   - Имеет, ан-чан.
   - Вот и я так думаю. Хахаха, - отсмеявшись, Кога продолжил. - Знаешь, когда мою мать изнасиловал дед, ей было девять лет. Она понесла, понесла от родного отца - вот смешно-то! - и родила меня; правда, ей тогда было уже не девять, а десять лет. Редкий случай, Хиро-чан. Хотя рожали и в семь, и в шесть лет. Ты слушаешь, Хиро-чан? Если не слушаешь, я оторву тебе голову. Ты знаешь, я могу.
   - Не можешь, ан-чан, - вдруг произнес Такеюки.
   - Это еще почему? - весело осведомился Кога, и замахнулся на своего спутника; тот подался назад и, потеряв равновесие, растянулся на полу. - Это еще почему, Хиро-чан?
   - Не можешь! - закричал Такеюки, подняв голову. - Тебе же плохо от того, что умерла твоя подружка! Ты не можешь убивать в ее присутствии!
   - Что за бред ты несешь, Хиро-чан? - поразился Кога.
   Логика, и в самом деле, странная; но Кога и не собирался убивать его - зачем, в самом деле? Подумав, Кога нашарил в кармане человеческую кисть - и протянул ее Такеюки; тот поморщился, закричал: "Убери ее от меня!" - и прижал ладони ко рту.
   - Ты лгал мне, Хиро-чан, - горько произнес Кога. - Ты сказал, что это рыба, а это ведь и вправду человеческое мясо. Интересно, сколько лет я питался этой дрянью? О, мать моя, отчего же столь жестокосердна ты? Возможно, я был противен тебе - и я понимаю, почему. Родить ребенка в десять лет, от собственного отца - ужасно. И тебе хотелось забыть, наверное.
   - Ан-чан, - произнес Такеюки.
   - Да? - повернулся к нему Кога. - Прости, мама. Прости моего отца - он и твой отец, не так ли? Он оступился - педофил, инцестуозный мерзавец; родичи правильно поступили, что оскопили его и сослали на остров, в монастырь. А ты, мама? Ты нянчила меня? Не знаю; наверное, да. Ты звала меня "Сыном Господа", потому что собственного отца ты считала богом? Не так ли, мама? Или тебе было стыдно? Ты рисовала картины, ты пыталась забыть о произошедшем. Ты говорила, что картины эти были хорошими; жаль, я так не увидел ни одной. Хорошие были картины, да?
   Кога, не в силах сдержать себя, подступил к Такеюки, схватил его за грудки, прижал к стене, заорал в лицо:
   - Хорошие были картины, да?!
   - Откуда я знаю, ан-чан? - проскулил Такеюки.
   - Ты и не можешь знать, сволочь. Тебе не дано. А я знаю. Соседские дети выбросили меня в окно. Мать отдала меня в больницу, или куда-то там еще; там мне приделали это железо, о, оно такое классное и такое мерзкое, и потом я перестал быть человеком. Я стал таким, какой я есть. Еще и фамилию получил - Кацуджи, а это фамилия наших родственников, это не наша фамилия. Зачем, мама? Тебе не нравилась наша фамилия, раз в больнице ты записала меня как "Кацуджи"? - Кога рассмеялся. - То был год моего второго, моего настоящего рождения. 1993 год, мама.
   - Отпусти, - взмолился Такеюки, которого Кога по-прежнему прижимал к стене; Кога проигноривал его просьбу.
   - Прошло пять лет, мама, и ты уехала. А потом вернулась, и вернулась совсем другой. Я не хотел так, я хотел, чтобы все было по-прежнему! Ты же постоянно плакала, шептала что-то, бормотала. И однажды ты взяла меня за руку и сказала: "Уйдем отсюда!" - и мы ушли, но нас поймали, и тебя посадили под замок. Чем ты и воспользовалась, мама: тебя держали на восьмом этаже, и ты спрыгнула вниз. Мама, это был неправильный поступок. Ну, с моей, субъективной точки зрения. Знаешь ведь, дети очень эгоцентричны. Объективной точки зрения для них не существует - только субъективная.
   - А потом, - продолжил Кога, - потом ты вернулась, и все стало совсем по-другому. Мы поселились в убогой, мерзкой комнате. Мы ели.. ну, допустим, ели человеческое мясо - хотя мне трудно поверить в этом, мама. Не знаю, куда делись наши любезные родственники (их, я помню, было много, очень много). Неужели ты убила их? Нет, подожди: это я убил их! Наверняка ведь, мама. Я ведь могу. И ты могла отдать мне такой приказ. Не помню. Ничего не помню. Но я не могу перестать думать об этом. Я бы запил, но алкоголь вреден для духа и тела. Мама, ты милосердна: я стольких вещей не помню! Хотя кое-что помню, да. Вот, например, меч. Меч я засунул в желудок. Ведь я летел.. откуда, не помню, но летел... и меч держал. А потом смотрю вниз - а там мерзкий коротышка к девчонке пристает, на крыше... Ну, я меч в желудок засунул и спустился. И помог.
   Глаза у Такеюки закатились. Кога, оказывается, успел выпустить стальные шипы - один из них подрагивал в опасной близости от горла Такеюки.
   - Прости, Хиро-чан. Я использовал тебя. Это подло, да. Но мне нужно... нужно было выговориться, - как-то неуклюже закончил Кога.
   Отступив, он перестал вжимать Такеюки в стену. Тот завалился набок; хорошо, что Кога успел подхватить его. Такеюки закашлялся. По телу его проходили судороги.
   - Прости, Хиро-чан, - повторил Кога. И вдруг ударил кулаком о стену; та задрожала. - Ну я же не хотел! Я вообще ничего не хотел!
   Чувство вины было огромным - чувство вины и перед Хикари, и перед Аюми, и перед Рейко-сан, и перед матерью, и перед Такеюки (в особенности перед ним, ведь он ни в чем не виноват). Коге хотелось хоть как-то уменьшить чувство вины. Если он не сделает это, то умрет.
   Кога посмотрел на часы, что в мобильном телефоне - и тронул Такеюки.
   - Уже десять часов, Хиро-чан. Пойдем.
   Такеюки покорно кивнул.
   Кога бросил взгляд на человеческую кисть, что лежала теперь на полу, удивился - и пинком забросил ее куда подальше.
  
   7.
  
   Телефон в кармане загудел и начал мягко вибрировать; звонила, похоже, Франческа или же Рио Чиери - неважно; Аяо все равно не собирался отвечать. Сегодня он уже поставил мимолетный интерес выше Мейды - и этой ошибки повторять не станет.
   Что же, разберемся с Танимурой-сенсеем и найдем Мейду.
   Возник один вопрос.
   "Стоит ли наказывать Май-чан? Она ведь явно связана с Танимурой-сенсеем. Помощница, подружка? - Аяо вспомнил свой сон (туалет, кровь и Май-чан, столь внезапно желанная) и брезгливо поморщился. - Нет. Она, в конце концов, моя подруга детства. Убивать ее я не имею права. Но мерзкая ведь девица - могла и моей бедной Мейде-чан боль причинить. В таком случае придется ее убить. Простить подобное я не могу. Май-чан, надеюсь, ты не поставишь меня в сложное положение, когда придется выбирать между твоей жизнью и твоей же смертью?"
   Аяо остановился перед ступенями, что вели вниз, в парк - к азалиями, к ярко-оранжевым подсолнухам, к изумрудной траве - к храму, где ждал его Танимура-сенсей. Было темно. В небе медленно проступали красные линии - такие же, что видел Аяо в странном сером мире; судя по всему, это они и были. Наверное, Хасегава Нагиса начала уже действовать. И Франческе с Чиери нужна его помощь, чтобы справиться с этой нехорошей, грешной женщиной. А он, Ацумори Аяо - чем занимается он?
   "Я собираюсь драться с учителем ради Май-чан, противной перезрелой девицы, - подумал Аяо. - Еще недавно я собирался культивировать самоиронию. Что же, сложившаяся ситуация - ироничнее некуда; и для самоиронии нашлось место, раз уж я понимаю нелепость происходящего со мной".
   По пути Аяо купил дешевый кухонный нож; нож он сунул за пояс. Здесь, у ступеней, Аяо обзавелся еще одним оружием - вытащил из земли ржавый стальной прут (служивший, очевидно, подставкой для таблички-указателя). Танимура-сенсей говорил что-то о своих способностях. Будем надеяться, способность Аяо сильнее; кстати, а какая она?
   "Разрушение потоков", - сказала Мейда.
   "Это не разрушение потоков", - возразила ей Михара Касуми, там, в его сне. Враг ее (другой Аяо) в самом деле использовал несколько иную способность. Он действовал, подобно маньяку под гнилой луной (ох, Якумо-чан!) - просто распылял и рассеивал все, что не устраивало его требовательный глаз.
   Аяо вытащил нож, посмотрел на него.
   Затем зажмурился - и попытался усилием воли превратить нож в пыль.
   Ничего не произошло.
   "Ну и ладно", - не особо расстроился Аяо.
   Он спрятал нож, сунул ржавую арматуру за спину - и начал спускаться.
  
   8.
  
   Вот и ворота храма: арка из сплетенных драконов - золото и медь, подделанная под золото; настоящего золота гораздо больше (пожертвования в прошлом столетии были щедрыми); драконы покрыты патиной и, будь сейчас день, блестели бы тускло и величественно.
   По насыпанной дорожке Аяо прошел через внутренний дворик, мимо каменных статуй и красных барабанов. Впереди, на ступенях, сидел Танимура-сенсей. В правой руке он держал длинный, чрезмерно натуральный (и наводивший на мысль о пластмассе) нож; в левой - нераскуренную сигарету. За спиной Танимуры-сенсея сидели смиренно две девушки: одна, несомненно, Май-чан, а другая... неужели Мейда?
   Аяо подался уже вперед, окрыленный, но жизнь жестоко разбила его надежды. В голове раздалось знакомое:
   "Аяо-кун! Ты пришел!"
   - Нет, только не это, - произнес он уныло.
   Асами Хироко; расстались они отнюдь не друзьями - Хироко злилась, жаловалась и кричала; ей не понравилось, как Аяо обошелся с покойной ныне Такамурой Мию - "бесчеловечно", как выразилась она; Аяо ее мнения не разделял.
   Такамура Мию сама желала смерти, разве не так?
   - Аяо-кун! - подала голос и Май.
   Он даже не посмотрел в ее сторону.
   - Уродец, - произнес тем временем Танимура-сенсей. - Пришел-таки? Не испугался?
   Аяо остановился в полутора метрах от него.
   - Вас это удивляет, сенсей?
   - Удивляет! - сказал Танимура. - Я уж думал, что любовь, дружба и все такое прочее для тебя пустой звук. А ты вон какой, пришел за своими подружками. Возможно, для тебя еще не все потеряно.
   Голос у него был совершенно не злой. Скорее, усталый. Нервный, на грани срыва - но не злой.
   - Сенсей, где Мейда-чан? - ощущая приятное волнение (боже-боже-боже, неужели я чувствую что-то? что-то, что не является ни злостью, ни равнодушием? удивительно!), задал вопрос Аяо.
   Танимура лениво потянулся.
   "Осторожно, Аяо-кун!"
   Он машинально бросился на землю - и вовремя, поскольку над головой его в ту же секунду промелькнуло багровое пламя; оно достигло ворот храма и одним касанием превратило драконов в оплавленную массу. Аяо ощупал свою голову в поисках повреждений. Волосы обгорели и стали хрупкими - но в целом он не пострадал.
   Танимура-сенсей расхохотался. Нож в его руках горел багровым.
   - Ну как теперь, уродец? Испугался?
   - Нет. Меня волнует другое. У вас, сенсей - оружие дальнего боя, - сказал Аяо. - Как вам не стыдно? Вы и так сильнее меня. Зачем вам еще и дальнобойный нож?
   Танимура-сенсей посмотрел на багровый клинок. Расхохотался еще раз, уже истерично, не контролируя себя - и переломил нож о колено.
   - А теперь, уродец? Теперь честно?
   - Честно будет, если вы вернете мне Мейду-чан, - серьезно сказал Аяо.
   Он хотел произнести уже длинную, красивую речь, подобную тем, что толкал время от времени Шимидзу Том. Он хотел объяснить: не стоит втягивать сюда невинных, не стоит втягивать сюда бедняжку Мейду, не стоит втягивать даже Май-чан с Хироко. Он хотел сказать: сенсей, вы же работаете в школе, с детьми - это значит, что вы неравнодушны к людям, вы тянетесь к ним, хотите помочь им; так что же, сенсей, неужели человеческие жизни, человеческие судьбы не имеют для вас никакого значения? Сенсей, помогите мне, сенсей, разорвите этот круг обид и насилия, сенсей, проявите же сострадание, или, на крайний случай, благоразумие (ну какой вам толк от Мейды-чан, вы же не лоликонщик, я надеюсь?), сенсей, давайте сложим оружие, сенсей, давайте поговорим, сенсей, между нами сложилось недоразумение!
   Аяо хотел произнести нечто подобное. Но он вспомнил кровь, что текла по бедрам Мейды-чан, вспомнил ее несчастное, испуганное лицо, вспомнил, как кричала на нее нэ-сан - и решил: не стоит.
   - Вы умрете, сенсей, - сказал он Танимуре; тот лишь хищно оскалился.
   Аяо наклонился и взмахнул ржавым прутом, примеряясь к руке. Тяжелый получится удар, если попасть куда нужно - пожалуй, не слабее удара бейсбольной биты.
   - Хватит звать меня "сенсеем", - вдруг произнес Танимура.
   Он вынул из кармана стеклянный шарик (Аяо вспомнил, где видел его - среди тех вещей, что забрал Танимура из своего кабинета), встряхнул его - и швырнул оземь; со звонким "криньк!" шарик разбился, и искуственный снег, что хранился внутри, рассыпался по земле.
   До Аяо вдруг дошло: какой же из Танимуры сенсей? Никогда не работал в их школе человек с подобной фамилией; был, правда, дворник - Танимура Джун - но его и учителем считать не стоит. Так кто же он такой, Танимура Реджиро, если не учитель; неужели в том и состоит его способность - без особых усилий втираться в доверие?
   - Мощи апостола Матфия, - пояснил Танимура-сенсей. - Он вошел в круг апостолов после смерти Иуды. Его кости, измельченные в порошок, способны открыть путь в любое общество. Полезная вещь, да, уродец?
   - Так это не снег, - сказал Аяо.
   - Да.
   Воцарилось молчание. Оба они не знали, что сказать дальше, оба не нашли больше тем для разговора - и Танимура начал действовать: одним прыжком слетел с крыльца, еще в воздухе замахиваясь на Аяо кулаком. Где-то далеко закричала Май-чан, ей вторила Хироко: "Аяо-кун, осторожнее, Аяо-кун!" - но Аяо не слушал их, нет. Он рывком вдавил прут в землю и поставил так, чтобы Танимура-сенсей накололся на него грудью; словно ловил медведя с помощью рогатины - да Танимура не особо и отличался от медведя.
   - Думаешь, я не догадался?! - взревел Танимура.
   Тот замах, что предназначался Аяо, достался несчастной арматурине. Мощным толчком Танимура сбил ее на землю; разворачиваясь, всадил локоть Аяо в живот. Охнув, Аяо согнулся - и быстро распрямился, держа в руке нож. "Уродец!" - закричал прямо в лицо ему Танимура. Аяо полоснул лже-учителя по губам. Тот отшатнулся. Кровавые капли градом катились с его подбородка.
   - Аяо-кун, не убивай его! - воскликнула Май.
   "Не нравится, что я ударил его? А как тебе такое, сука?" - Аяо налетел на дезориентированного Танимуру, боднул его в грудь; вместе они покатились по земле. "Уродец, уродец, уродец", - бормотал непрерывно лже-учитель; Аяо бил его ножом, вслепую, не глядя. Тупой кухонный нож не мог разрезать мышцы, но кожу полосовал неплохо - кровь лилась рекой. Танимура злобно рычал. Еще немного, и он окончательно ослабеет - тогда и можно будет ударить его в уязвимое место, например, в глаз или в шею.
   - Прекрати это, Аяо-кун! - вскочила на ноги Май.
   Ах, ее даже не связали...
   "Впрочем, чему удивляться? - подумал меланхолично Аяо. - Она ведь сообщница Танимуры. Естественно, он не будет связывать ее. Вот что странно, на самом деле - почему Май-чан еще не вмешалась, почему не ударила меня чем-нибудь, да хотя бы своей жреческой метлой? Хоть какая, а все же помощь Танимуре-сенсею".
   - Аяо-кун, он ни в чем не виноват!
   - Заткнись, сука! - ответил ей Аяо.
   Май, потрясенная, отступила ко входу в храм.
   Между тем Танимура, подтянув колени к груди, пнул Аяо - и сбросил его с себя; затем Танимура схватил стальной прут, что валялся на земле, и врезал им Аяо по лицу. Удар был оглушающим; мир на какое-то время потонул в красном тумане.
   "Кажется, скула треснула", - с интересом отметил Аяо.
   И упал.
   - Доигрался, уродец? - спросил Танимура.
   Аяо лежал и ждал, когда же он подойдет поближе.
   "Брюки у него плотные, нож с ними не справится - бедро порезать не получиться. Может, сухожилия? Неплохо, пожалуй. Подойди только, сенсей. Я слишком устал, я не могу подняться с земли".
   Танимура подходить не стал.
   - Уродец, я могу предугадывать каждое твое движение, - произнес он насмешливо. - Думаешь, ты один такой особенный? У всех есть свой план. Твой - особенно дурацкий.
   "Вот значит, как", - подумал Аяо.
   Он чуть приподнялся, и в этот же момент Танимура пнул его: носком ботинка - прямо в печень. Аяо снова упал.
   - Нравится тебе, Май-чан? - задыхаясь, прокричал Аяо. - Нравится, да?
   - Молчать, уродец! - Танимура еще пнул его, попав по ребрам.
   Аяо не обратил на это никакого внимания.
   - Нравится? Отвечай, сука!
   - Это не так! - возразила Май-чан.
   Танимура нагнулся, схватил Аяо за шиворот; несколько раз ударил его в ухо. "Уродец, заткнись! Уродец, заткнись! Уродец-уродец!" Лицо его горело от злобы.
   - Я лишь хочу, чтобы Танимура-сан воссоединился с Мейдой-чан! Пусть заберет ее туда, где она родилась! Так будет правильнее! - сорвалась на крик Май.
   "Они из одной семьи, можно сказать! - поддакнула ей полузабытая Хироко. - Танимура-сан столько сделал, чтобы вновь встретиться с ней!"
   - Вот значит, как, - выдохнул Аяо.
   Какие же благородные помыслы.
   Аяо подумал: бедный Танимура! Он так старался! Столько сделал ради бедной Мейды-чан - или как он там ее называл, Таканы-сан?
   - Уродец, - проскрежетал Танимура.
   "И откуда столько ненависти ко мне, о незнакомый человек, даже не сенсей?" - подумал Аяо горестно.
   Аяо на мгновение приподнялся; ухватив нож как долото, лезвием вниз, он загнал его Танимуре в щеку. С некоторым трудом нож продырявил плоть и уткнулся в зубы. Раздался глухой звук, будто топор бьет по дереву - и вслед за ним, громкий рев Танимуры.
   - Ваше предвидение не работает, сенсей, - сказал Аяо.
   Танимура толкнул его в грудь. Аяо покачнулся, но не упал; ножом он полоснул Танимуру по лицу, метя в глаза - не получилось, лишь прочеркнул через лоб красную линию.
   "Он просто хотел искупить свою вину! - взвыла Хироко. - Аяо-кун, из-за тебя он потерял своего хозяина! Из-за тебя он связался с плохими людьми, и согласился работать с ними! А он всего лишь хотел вернуть Мейду-чан. Но плохие люди сказали ему: нужно немножко использовать ее, и он использовал, и сделал все, что они хотели, но потом он раскаялся! Он поместил в Мейду-чан меч, но не стал вынимать его, нет, он решил уйти от плохих людей - но было уже поздно, и он от отчаяния похитил нас, потому что сделать что-то другое он попросту не мог!"
   - Знаешь, Хироко-чан, я ничего не понял, - сказал Аяо. - И самое главное, не возникло у меня желания разбираться во всем этом.
   "Ты омерзителен, Аяо-кун!" - воскликнула в сердцах она.
   "Я сражаюсь за добро и справедливость, откуда такое отношение ко мне?" - обиделся Аяо.
   Он повернулся к Танимуре.
   Царапина на лбу, судя по всему, оказалась болезненной; кровь, вытекавшая оттуда, мешала обзору - и Танимура слепо вертел головой, не в силах разглядеть противника. Аяо приблизился и безнаказанно резанул Танимуру по ключице. Рассечь сонную артерию не удалось, увы.
   - Уродец!
   - Где Мейда-чан? - спросил Аяо деловито.
   - Уродец!.. - Танимура пошатнулся, осел на землю. Осталось только добить его.
   Май-чан внезапно оказалась рядом, схватил Аяо за локти, вывернула их; нож полетел на землю.
   - Дурачок, - выдохнула она, - как ты не понимаешь, пусть он заберет эту Мейду, мы с тобой останемся вместе, как раньше, как же ты не понимаешь?! У нас все будет хорошо! Аяо-кун, давай, помоги ему! Аяо-кун!..
   Возникло сильное желание ударить ее - по лицу, может, в живот, еще куда; но Аяо задумался.
   - Мейда-чан не с ним? - спросил он.
   - Нет, и он не знает, где она!
   Аяо ощутил сильнейшее разочарование.
   - Боже, и на что я потратил время?
   Сунув нож обратно за пояс, он двинулся к выходу. Май-чан пыталась удержать его. Аяо не глядя отпихнул ее кулаком.
   "Куда ты, Аяо-кун?" - спросила Хироко.
   - Спасать Мейду-чан, как я и должен, - ответил он.
   Танимура, что лежал неподвижно в пыли, вдруг встрепенулся.
   - Уродец!
   - Да, сенсей? - вежливо отозвался Аяо, останавливаясь.
   - Хасегава Нагиса!
   Аяо удивился.
   - Сенсей?
   Танимура не стал ему отвечать. Обливаясь кровью, он пытался встать с земли. Май-чан хлопотала над ним.
   "Хасегава Нагиса - это его нынешняя хозяйка", - пояснила Хироко.
   - Вот значит, как, - повторил Аяо.
   Значит, стоило ответить на звонок Франчески.
   Аяо отправился к центру пентаграммы - благо, он был совсем недалеко.
  
   9.
  
   - Ан-чан, наши-то вышли на улицу, - осмелился подать голос Такеюки.
   После навязанной ему роли исповедника Такеюки совсем затих; казалось, он сторонился Коги, не хотел иметь с ним ничего общего. И вот, наконец-то - первая фраза.
   - Сузухара? - спросил Кога.
   - Да, ан-чан.
   Это и в самом деле был Сузухара Негиши со своими людьми; толпой они высыпали на улицу, вооруженные кто чем сподвигся - от простых дубинок до ручных автоматов; одетые в черные и белые балахоны, в ярких цветных бейсболках, они выглядели не уличной бандой, а настоящими карателями. Прохожие попрятались по домам. Одинокая мать с ребенком шла по опустевшей автостраде; ее трогать не стали. Друзья Сузухары входили в дома, в подъезды - они искали то ли вора, то ли еще кого; а может, то был лишь повод для грабежа.
   Небеса набухли - будто там, за облаками, зрело нечто огромное, живое и мерзкое. Еще немного, и тонкая пленка лопнет, и тогда чудовищный младенец обрушится на землю в потоках крови и слизи. Смог выглядел сегодня не оранжевым, не желтым, а красным. Прямые алые линии протянулись в полуметре над землей; они складывались в некое подобие геометрической фигуры. Люди Сузухары не обращали на них внимания, а зря: линии утолщались на глазах, угрожая захватить не только улицы, но и жилые дома; неизвестно еще, являлись ли они вредными для здоровья.
   Когу и Такеюки заметили: небольшой отряд в десять человек окружил их. Яркие цветные бейсболки... Чтобы отличать своих?
   - Стоять, суки! - приказал парень с шипастой дубинкой; при ближайшем рассмотрении она оказалась битой, в которую вколотили по крайней мере пятьдесят гвоздей. - Стоять, я сказал!
   - Свои-свои, - замахал руками Такеюки. - Мы пришли помочь Сузухаре-сану!
   Парень с дубинкой успокоился; на лишние раздумья у него не было времени. Он кинул Коге под ноги две мятые бейсболки - желтую и красную - и проворчал: "Лучше готовились бы". Затем парни ушли. Их внимание привлек крупный, богато одетый мужчина - он бежал по улице, размахивая руками.
   Кога надел желтую бейсболку.
   - Молодец, Хиро-чан, - похвалил он Такеюки. Тот смущенно кивнул.
   Храм был уже недалеко.
   - Ан-чан, - подал голос Такеюки. - Ты ведь выбьешь дерьмо из этого урода? Который девчонку... ну...
   - Изжарил? - спросил невозмутимо Кога, и поморщился про себя. - Выбью.
   - А, - покивал Такеюки, и поправил свою бейсболку.
   Люди Сузухары вошли в очередной дом; оттуда донеслись испуганные крики. Из подъезда выскочила девочка с длинными растрепанными волосами, на вид - ровесница Коги; за собой она тащила девочку помладше. Их преследовали двое парней: алчные, возбужденные лица, тошнотворно-яркие бейсболки. Кога знал, что отвлекаться ему не следует. Но он, проклиная себя за это, все же шагнул вперед - и встал между девочками и их преследователями.
   - Пошли прочь, - сказал он негромко.
   Без лишних слов ближайший парень замахнулся на него дубинкой. Кога сломал ему руку. Другой заверещал: он заметил шипы, что пучками полезли из ладоней Коги. Бросив оружие, оба парня бросились прочь.
   - С вами все в порядке? - спрашивал тем временем Такеюки у девчонок. Те испуганно кивали. Точнее, кивала старшая; младшая стояла, не двигаясь, и смотрела в одну и ту же точку.
   "Аутизм?" - подумал Кога.
   К нему подошла старшая. И порывисто поцеловала в щеку.
   - Спасибо вам, - сказала она. - Якумо-чан этого не забудет!
   Что-то в ее сияющей улыбке показалось Коге странным; но Кога не стал зацикливаться на этом. Он сказал:
   - Хиро-чан, присмотри за ними, хорошо? К храму я пойду сам.
   - Но, ан-чан...
   Кога взял его за плечо.
   - Не спорь, болван. Мы же не можем оставить их одних.
   - Хорошо, ан-чан, - склонил голову Такеюки.
   Кога благодарно улыбнулся.
   Оставив позади девочек и Такеюки, Кога бросился к храму. Полночь еще далеко; но что-то подсказывало ему, что пробраться сквозь переплетения алых линий будет очень и очень трудно.
  
   10.
  
   - Меч? - переспросила Эшли.
   Да, это был меч: длинный, скользкий и гибкий, лезвие - как змея, рукоять - подобна кресту; простой, без каких-либо украшений, и при этом - неимоверно притягательный. Его хотелось взять в руки. Под языком нацедилась слюна; Эшли сглотнула ее, и помотала головой, отгоняя наваждение.
   - Томизава-сан, почему меч?
   Работница FTL пожала плечами. Меч она обмотала белой марлей и поставила у стены.
   - Ну мало ли что бывает ~ пьён? Я и не ожидала, что родится ребенок - при таком-то быстром цикле. Я думала, будет монстр. Знаете, как в этих старых фильмах. Элиен ~ пьён. Такой, с клыками и когтями, похожий на насекомое ~ пьён.
   - О чем это вы? - не выдержала Эшли. - Вы хоть понимаете, что это ненормально?!
   Томизава-сан успокаивающе махнула рукой.
   - Не беспокойтесь ~ пьён. У меня есть догадки насчет меча. Думаю, нашу девочку - Риенцо-сан - использовали в качестве инкубатора. Мечу нужна была кровь и плоть, чтобы войти в полную силу. Вот его и поместить внутрь нашей Риенцо-сан ~ пьён. Одно мне интересно: что дальше? Меч-то теперь у вас, Эшли Лавджой-сан. Пьён. Что будете делать?
   Эшли замерла; об этом она еще не думала.
   Томизава-сан продолжила:
   - Мне, кстати, звонила Чиери-сан - это наша молодая госпожа, дочь лидера - и предупредила касательно...
   Эшли, не дослушав, направилась в кабинет: там, на операционном столе, растянулась усталая, чуть живая Франческа. Эшли остановилась перед ней. Франческа слабо улыбнулась, попыталась что-то сказать - но тут по ее измученному лицу пробежала судорога страдания, и она оставила свои попытки.
   Эшли опустила на колени, взяла Франческу за руку - такую теплую, такую нежную - и сказала тихо:
   - Это ведь Ацумори виноват во всем? Не сомневайтесь, я накажу его.
   - Это не так, - возразила чуть слышно Франческа.
   - А кто?
   - Танимура-сенсей.
   Эшли не знала, что и сказать.
   "Танимура... значит".
   Он стоял возле дома Ацумори - зачем? Чтобы забрать Франческу? Мерзавец! Стоило убить его еще тогда. Эшли чуть не расплакалась от бессильной злости - на себя, на Танимуру, на глупую, такую глупую Франческу.
   - Когда он успел? - спросила она, глотая слезы.
   - Он... он сказал, что все будет хорошо. Я не могла понять... Он казался таким знакомым, но я не могла вспомнить, откуда же я знаю его, - шептала Франческа. - Только сейчас... только сейчас я понимаю... он же из этих, он был вместе с Курумару-саном... И как почему до меня раньше не дошло?
   "Курумару Тацуо?"
   Эшли вдруг вспомнила: небесный замок, треск, грохот, раскалывающийся мир - и Ацумори Аяо, и некая девочка вместе с ним... неужели Франческа? Чем они занимались там, в замке Курумару? Как они связаны со всем этим?
   - Вы были в замке Курумару? - замирая, спросила Эшли.
   Франческа не сразу ответила. Она тяжело дышала. Впалая грудь поднималась и опускалась. Эшли, не удержавшись, погладила Франческу по щеке: пальцем - по белой, нежной коже. Та вздохнула.
   - Да, в Канкешине...
   "Все началось гораздо раньше, чем я думала", - подумала Эшли.
   Она ободряюще сжала ручку Франчески - и поднялась, чтобы взять меч. Франческа захныкала. Этот тонкий, ужасный звук резанул Эшли - как ножом по сердцу.
   - Ваше Свя... Франческа?
   - Не оставляйте меня одну, - попросила Франческа. - Я одна, без Ацумори-самы, без вас... я боюсь.
   Эшли не смогла справиться с собой. Она заплакала, не стесняясь больше слез - и схватила Франческу в объятья, и сказала тихо-тихо, чтобы не слышал никто, кроме них двоих.
   - Я не покину вас, никогда.
   - Правда?
   - Правда-правда. Я накажу тех мерзавцев, что причинили вам боль, и тут же вернусь. Обещаю. И мы с вами уедем в Италию, туда, где ваш дом. И даже Ацумори, - Эшли запнулась, - даже Ацумори возьмем с собой, если хотите.
   - А Аяме брать не будем?
   Эшли не знала, кто такая Аяме, поэтому с легким сердцем пообещала:
   - А Аяме брать не будем.
   Ее переполняла огромная, удушающая нежность. Погладив Франческу по щеке, она взяла меч, направилась к дверям. Затем, не выдержав, вдруг вернулась - и поцеловала ее, прямо в губы.
   Франческа была ошеломлена.
   - Вы...
   - Да, - ответила ей Эшли. - Да.
  
   11.
  
   В дверях Эшли столкнулась с толстой, крепко сбитой девицей; девица преградила ей путь.
   - Пропустите, - попросила Эшли.
   - Отличный спектакль вы устроили, - сухо произнесла девица. - И главное, нашей зрительнице понравилось.
   Эшли поискала глазами эту зрительницу - и нашла: привалившись к стене, женщина с синими волосами давилась от смеха. Франческа? Еще одна?.. Не может быть!
   Увидев Эшли, Франческа помахала ей рукой. Рядом стояла смущенная Томизава-сан.
   - И какая экспрессия! - продолжила девица. - Мейде-чан наверняка понравилось. Хотя кто знает, ведь вы не дали ей и слова сказать. Полностью подавили волю бедняжки к сопротивлению.
   - О чем это вы?! - спросила Эшли, растерянная и сбитая с толку.
   - Меня зовут Рио Чиери, - представилась вместо ответа девица. - Мы с Риенцо-сан были на задании, искали Хасегаву Нагису. И тут мне докладывают: нашлась еще одна Риенцо-сан! А я, я сразу поняла, в чем дело. У нас уже были подобные, - она замялась, - подобные недоразумения. В общем, отпустите уже бедную Мейду-чан.
   - Какую еще Мей..
   Тут Франческа не выдержала - и расхохоталась в голос.
   - Ты такая милая! - заявила она. - Не думала, что ты будешь так нежно защищать меня. Точнее, эту самую, - она кивнула в сторону кабинета. - "Я не покину вас", "мы уедем в Италию" - я все слышала, и это так смешно! И так мило! Монстр хочет защищать меня! После такого, бояться тебя - даже как-то неудобно!
   У Эшли задрожали губы.
   Она поняла уже, пускай и в самых общих чертах: она стала жертвой некого чудовищного, отвратительного розыгрыша. Франческа с самого начала задумывала посмеяться над ней - и своей цели добилась: Эшли выставила себя полной, законченной идиоткой. "Я не покину вас" - да, смешно. Очень смешно.
   Она оттолкнула девицу (Рио Чиери, или как там ее?) - и быстро вышла из института. Вслед ей донеслось:
   - Вернись! Вернись! Ну пожалуйста, не обижайся!
   Лишь на улице Эшли обнаружила, что по-прежнему сжимает в руках меч.
   Не зная, куда идти, она направилась к дому Ацумори - может, ей стоит забыть о Хасегаве Нагисе, и сосредоточиться на задании Его Высокопреосвященства?
   "Я не покину вас".
   Тьфу, как же смешно.
   Ночь едва-едва началась - но прохожих как ветром сдуло; из соседнего района доносились какие-то крики - похоже, идут городские драки. Вдоль земли протянуты алые линии: что это, спецэффекты, как в старых фильмах - про чужих, Элиенов, как выразилась Томизава-сан?
   - Пьён, - сказала Эшли.
   Она так и не спросила, что значит это "пьён". Вряд ли что-то важное.
   Эшли взвесила в руке меч. Он до сих пор был покрыт белой марлей.
   Меч святого Петра - вне всяких сомнений, это он; Эшли столько времени посвятила его поискам, а вот теперь он здесь, у нее; но радости от этого - никакой.
   Эшли попыталась перешагнуть через одну из линий; но та вдруг изогнулась, искорежив окружающее пространство. Перед Эшли воздвиглась стена, составленная из искаженных тротуара, деревьев и светофора; слитые вместе, они производили жутковатое впечатление. Словно мир был пластилиновым - а некий мальчишка вздумал поиграть с ним, и скатал все вылепленные ранее фигурки в единую мутную массу.
   Эшли повернула обратно - но на ее пути опять возникла стена.
   Похоже на лабиринт.
   - Хочешь, чтобы я шла в нужном тебе направлении? - спросила Эшли.
   Нет уж. Нет.
   Она сняла марлевую повязку с меча.
   Змеиное лезвие тускло блеснуло. Рукоятка удобно легла в руку.
   - Вот так, - Эшли рубанула стену.
   Та не поддалась.
   Еще парочка ударов; меч шелестел, лезвие сверкало - но пользы никакой: лабиринт обладал крепкими, практически неуязвимыми стенами. Утомившись, Эшли опустила меч святого Петра.
   - Будь ты проклят, - сказала она устало.
   И расплакалась.
   Разумеется, не из-за меча.
   И не из-за лабиринта.
  
  
   Глава восьмая.
  
   1.
  
   Мир таял, растекался; Аяо сравнил бы это с эффектом от способности Франчески - но здесь краски не исчезали, нет, они становились еще ярче, приобретая отвратительные, тошнотворные оттенки. Предметы теряли форму: деревья чудовищно толстели, здания оплывали, бетон расползался, подобно тесту. Город мутировал, плоть его изменялась; алые линии стали его деформированным скелетом. Аяо видел людей, вплавленных в тело лабиринта. Испуганные, страдающие, они по-прежнему жили, по-прежнему дышали - жаль, шевельнуться не могли.
   Аяо опасался контактировать с алыми линиями. Он шагал туда, куда указывал лабиринт - придерживаясь, впрочем, своего основного маршрута. Пускай обходным путем, Аяо все же шел к центру пентаграммы.
   - Что здесь происходит? - вопил одинокий прохожий в дорогом костюме. - Это землетрясение?! Цунами?!
   Аяо хотел миновать его; но прохожий начал докучать ему, кричать в лицо: "Объясните, что здесь происходит?!" - и Аяо рассердился. Он молча толкнул прохожего на алые линии. Тот вскрикнул, взмахнул беспомощно руками - и утонул в мягкой плоти лабиринта. Лишь дорогой костюм остался плавать на поверхности.
   "Лабиринт - это Токио, измененный пентаграммой; значит, в центре его находится сам заклинатель, - подумал Аяо. - Имя заклинателя мне известно. Хасегава Нагиса. Возможно, там же я найду и Мейду-чан".
   Подгоняемый этой мыслью, он шел дальше.
   За очередным поворотом Аяо увидел вдруг невысокую девушку в топике и джинсах. Шмыгая носом, она тыкала мечом (змееобразным, с сиреневым отливом) в стены лабиринта. "Боже, как мило", - подумал Аяо раздраженно.
   Девушка обернулась. На лице ее отразилось удивление, смущение - и радость, как ни странно.
   - Ты здесь! - воскликнула она.
   Аяо проигнорировал ее.
   - Подожди! - кричала ему девушка. - Нам нужно поговорить, Ацумори Аяо-кун!
   "Хасегава?" - сделал предположение Аяо. В любом случае, девушка ему не понравилась. Вытащив осторожно нож, он бросил взгляд через плечо; девушка шла за ним. Она вооружена; ситуация опасная. Аяо спросил:
   - Хасегава Нагиса-сан?
   - Нет, - похоже, девушку удивил этот вопрос.
   - Тогда и говорить не о чем, - сказал Аяо. - Прощайте.
   Он ускорил шаг. Девушка оказалась не особо спортивной: после пятидесяти метров она утомилась - и взмолилась о передышке. Аяо не стал ждать. Девушка, похоже, разозлилась; она крикнула: "Ну и черт с тобой!" - и вдруг метнула в его сторону моток проволоки. Проволока развернулась на лету, превратившись в крупноячеистую сеть. Аяо не успел уклониться, и сталь опутала его плечи. Он покорно остановился. Девушка издала торжествующий звук.
   - Ацумори Аяо-кун, я поймала тебя!
   "О Мейда-чан, неужели мы не встретимся сегодня?" - подумал Аяо с грустью. Он вытащил нож и разрезал сеть. Металлический скрежет - и сеть грудой опала на землю.
   - Не может быть! - поразилась девушка.
   Впрочем, она не растерялась. Сделала неуловимое движение - и сеть взметнулась, сплелась в жезл с тяжелым набалдашником. Кто знает, зачем нужен был жезл - для ближнего боя, или же для дальнего, или для чего иного. Это не имело значения. Аяо надоело происходящее; одним прыжком он сократил разделявшее их расстояние - и нанес рубящий удар ножом. Девушка успела парировать удар, выронив при этом меч. Жезл взметнулся, столкнулся с ножом - и разлетелся на куски.
   Нож остался невредим.
   - Боже, - сказала девушка; глаза ее расширились.
   Аяо легонько ударил ее в челюсть. Девушка молча упала. Рядом лежал меч, рядом валялись осколки жезла.
   - Хватит мешать мне. Вы уже надоели, - сказал Аяо.
   Девушка простонала что-то невнятное. Аяо оставил ее лежать на земле; сам он повернул к центру лабиринта - и еще больше ускорил шаг. Времени осталось мало; Аяо чувствовал это.
  
   2.
  
   Кацуджи Кога вдруг подумал: что, если он и есть убийца, терроризировавший Токио? Мать была способна на такое. Они с Когой составляли единое целое, две души в одном теле. Почему бы и нет?
   - Глупости, - сказал он себе.
   Да, глупости.
   Иначе все теряет смысл.
   Он, Кацуджи Кога - людоед и маньяк; разве может он беспокоиться о ком-то, помогать кому-то? Нет, конечно же. Он, Кога, должен быть заперт в тюрьме. Или убит. Да, смерть - лучшее наказание для него. Если он и вправду убийца.
   Кога схватился за голову.
   - Проклятье!
   Похоже, план Сузухары Негиши по поимке преступника (или кого они там искали?) провалился: внезапно разросшийся алый лабиринт поглотил всех, кто вышел на улицу.
   "Откуда лабиринт? Зачем? - подумал Кога отстраненно. - Надеюсь, Такеюки с девочками успели спрятаться".
   Он вспомнил - у него есть крылья, есть возможность перемещаться с огромной скоростью; но поможет ли это здесь, в лабиринте? Кога попробовал. Он посмотрел на свои руки: кожа лопалась, разрывы сплетались в узорную вязь, кроваво-красные линии утолщались, обретали объем, превращались в металл. Вот и доспех. Кога взлетел, чувствуя себя неимоверно тяжелым - и быстро достиг неба. Небо висело низко; на ощупь оно было - в точности как стены лабиринта.
   "Не выбраться", - подумал Кога, и не особо удивился.
   Доспех он убрал: лучше дойти пешком.
   Кога прошел сквозь дырчатый дом, напоминавший голландский сыр; прошел сквозь канализацию, волей лабиринта превращенную в галерею, где стены состоят из окаменевших отходов, а покрытием служат оплавленные крысы; миновал огромный, растянутый в пространстве светофор - и оказался на площади, где в самом центре высился дуб (не иначе, Иггдрасиль). Кога понял: не то. Ему нужен был храм, не дуб. Кога попытался обойти его - тщетно. Дуб был окружен стеной - прочной, цвета старой лавы; чтобы пройти дальше, нужно миновать стену - а затем миновать и дуб.
   Площадь просто так не покинуть.
   С другой стороны раздался треск; Кога очутился рядом, протянул руку - и вытащил из вязкой плоти лабиринта Ацумори Аяо.
   Аяо тяжело дышал и выглядел потрепанным.
   - Спасибо, - сказал он.
   "Что делает здесь Аяо?"
   - Мне нужно попасть вон туда, - Аяо показал в сторону дуба-Иггдрасиля. - Я потерял там Мейду-чан.
   Кога покачал головой.
   - Стена не пускает, - сказал он.
   - Не беда, - хищно произнес Аяо. - Кога-кун, ты слышишь это? Голос лабиринта. Он говорит: нужна жертва. Говорит, что из двоих пройдет только один.
   - Глупости!
   - Нам придется выбирать: кто же из нас пройдет, - Аяо выглядел предельно серьезным. - Ради чего идешь ты, Кога-кун? Ты потерял Матоко-чан? Она там, у дуба, да?
   Кога растерялся.
   - Нет, - сказал он. - Я не знаю, где она.
   - Тогда зачем тебе туда?
   Аяо, казалось, поставил перед собой цель - и неуклонно следовал ей; опасно было спорить с ним, более того - опасно было находиться рядом с ним. Кога впервые в жизни видел его таким. Они познакомились впервые еще в средней школе: Аяо-кун, мрачный, нелюдимый - и Кога, веселый, душа компании. Никогда они не были друзьями, но отношения поддерживали более-менее теплые. Лишь в последнее время, уже в старшей школе, наметились кое-какие ростки дружбы - спустя столько лет. Аяо-кун впервые пошел на контакт. Когу радовало это безмерно: он верил, что однажды Ацумори Аяо станет таким же, как и он - веселым и жизнерадостным, вот только без темной тайны, без материнской тени, без зла; станет настоящим человеком, не Сыном Господа, и не полумашиной - просто человеком.
   Похоже, человеком Аяо все же стал.
   Кога ощутил смутную гордость.
   - Тогда ради чего ты идешь? - повторил Аяо свой вопрос.
   Этот вопрос вернул Когу с небес на землю.
   Он произнес чуть слышно:
   - Ради мести.
   Жалкая, мелочная причина. Кога почувствовал жгучий стыд; жаль, нельзя провалиться сквозь землю.
   - Пройти должен я, не ты, - сказал Аяо, и Кога с ним согласился.
   Он собрался уже уйти; но Аяо попросил его задержаться. "Зачем?" - спросил пристыженный Кога. Аяо вместо ответа ударил его ножом - прямо в желудок. Лезвие прошло сквозь одежду, сквозь кожу и мясо; дошло до желудка - и увязло там, в его толстых стенках. У Коги перехватило дыхание. Он согнулся, держась за живот; все плыло перед его глазами.
   - З-зачем, Аяо-кун? - спросил он, чувствуя во рту кислый привкус желчи.
   - Лабиринт требует жертвы, - ответил Аяо невозмутимо. - Не бойся, Кога-кун, рана не смертельна. Я постараюсь забрать Мейду-чан до того, как ты истечешь кровью. Полежишь немного в больнице, всего-то. А пока - отдыхай.
   Рана смертельная, хотел сказать ему Кога. Но я не в обиде, Аяо-кун, ты прав, ты и в самом деле прав... Но перед этим, Аяо-кун, остановись, подожди.. Пожалуйста...
   - Да? - спросил Аяо.
   Накано Хикари... Возьми мой мобильный, ты все поймешь.
   - Хорошо, - сказал Аяо.
   Он ушел. Прошел прямо сквозь стену, что цвета старой лавы - и вперед, к дубу-Иггдрасилю. Аяо-кун выживет, он спасет свою Мейду-чан, и у них все будет хорошо...
   Кога счастливо вздохнул - и тут же закашлялся. Изо рта его текла кровь, смешанная с желчью и желудочным соком.
   Наверное, так будет правильно.
   А как же мать?
   Кога встрепенулся.
   Почему она не подает голос? Где она? Осталась в квартире? Ее дух - нематериальный, беспомощный абсолютно без Коги. Интересно, а как она... сделала то, что сделала? Ну, с Рейко-сан?..
   "Если подумать... если все мои действия и в самом деле контролировала мать, то Накахару Рейко резал я, - вдруг пришло в голову. - И мозг ей выскреб, и язык отрезал именно я. Неудивительно, что она боялась меня - ведь видела она во мне исключительно спятившего мучителя".
   Ясность мышления на секунду вернулась к нему; Кога приподнялся было на локтях - и тут же упал.
   Нет, дальнейшая судьба Накахары Рейко зависит теперь отнюдь не от него.
   И это правильно, подумал Кога затухающим сознанием.
   Это правильно.
  
   3.
  
   Не в силах подняться, Эшли сидела и рассматривала то, что осталось от ее жезла - жалкие стальные осколки; Ацумори Аяо оказался сильнее, намного сильнее, чем она предполагала.
   Меч святого Петра лежал рядом - абсолютно бесполезный, несмотря на всю свою потустороннюю мощь.
   - Он не захотел со мною разговаривать, - произнесла Эшли в пустоту. - Наверное, он ненавидит меня. Все ненавидят меня. Или презирают, как Франческа. Кто та девочка, что заменяла ее?.. Неважно, все равно она тоже - ненавидит, или же презирает меня... И как же я ненавижу их! Их всех!
   Она внезапно вспомнила: "Людовизи", папский банкет - и Милослав Влк, что причитал "Ненавижу, ненавижу", и Хасегава Нагиса ("Считай, что последних десяти секунд не существовало"), и Его Высокопреосвященство. Он изнасиловал тогда Нагису - там, в гостинице. Эшли снова увидела - нет, услышала это: кровь, крики, мольбы, и молчание Бога, что не помог Нагисе, верной своей рабе... "Неприятно ей было, наверное", - подумала Эшли. Как и ей самой сейчас. Неприятно.
   Эшли встала на ноги, взяла меч. Что делать с ним? Выбросить?
   - Кому он нужен, теперь? - спросила она у мироздания.
   И мироздание ответило (а может, то был и Бог): лабиринт растекся, обратившись вдруг в склизскую массу; образовался проход - по которому шла девочка, обернутая в простыню. Она посмотрела на Эшли. Улыбнулась. Выставила требовательно ладошку.
   - Вы и есть Бог? - спросила Эшли. Руки ее сами уже протягивали меч святого Петра.
   Девочка приняла меч, осмотрела - и благодарно кивнула.
   - Считай, что последних десяти секунд не существовало, - сказала она. Произношение ее было невнятным; словно хлюпало что-то во рту.
   Эшли согнулась в поклоне.
   Девочка, не переставая улыбаться, примерилась, занесла меч над головой - лезвие сверкает, меч снова шелестит; Эшли чувствовала - так нужно, так нужно - потому и не сопротивлялась.
   Тут кто-то схватил ее сзади, потащил прочь; Эшли протестующе закричала, попыталась вырваться - но нет: удар девочки не достиг цели, меч лишь зря вонзился в землю.
   - Нет! Нет! Нет! - кричала Эшли.
   Девочка-Бог недовольно нахмурилась, милое личико исказилось.
   - Нет! В этом нет моей вины!
   Девочка-Бог взвалила меч на плечо - и начала медленно удаляться; вот она уже уходит, идет к дубу-Иггдрасилю, что высится вдали; она потеряла всяческий интерес к Эшли Лавджой.
   - Нет! Нет!
   - Замолчи, дура! - прошипели ей в ухо. - Она может и вернуться!
   - Нет!
   Эшли поняла уже, кто схватил ее, кто помешал умереть. Франческа ди Риенцо - ее голос Эшли узнала бы в любой ситуации.
   - Сука! - закричала она; без промедления заехала Франческе локтем в лицо.
   Та вскрикнула.
   - Я же спасла тебя! - пробормотала она сдавленно. Нос ее был разбит, кровь струилась по лицу; Франческа выглядела растерянной и напуганной.
   - Ты... ты!..
   - Я спасла тебя, - повторила Франческа. - Нам пора уходить!
   Эшли не желала слушать ее.
   - Это была Хасегава Нагиса! - воскликнула Франческа в сердцах. - У нее меч святого Петра, Хасегава напитала его кровью, которая по составу ДНК идентична моей! Понимаешь? Теперь я ничего не могу ей сделать! А она сейчас начнет свой ритуал! Эшли, ты слышишь меня? Нам пора уходить, иначе мы умрем! Лабиринт схлопнется, и мы умрем!
   - Ну и пусть умрем, - с детской обидой произнесла Эшли.
   Франческа вынимала уже из-за пазухи осколок зеркала - черный, матовый; зеркало это на глазах обращалось в туман.
   - Камера обскура, пришлось ее разбить, чтобы удобнее носить было, - произнесла Франческа лихорадочно. - Мы сейчас перейдем в чистилище. Посидим там немного, потом вернемся. Эшли! Слышишь меня? Возьми меня за руку!
   - Нет, - со всей твердостью ответила Эшли. - Нет, мисс Райенсо, и не надейтесь. Уходите. Пусть я умру.
   - Я не хочу, чтобы ты умерла, - сказала Франческа. - Глупый монстр.
   Без лишних слов она схватила Эшли за руку. Эшли закричала вновь, попыталась вырваться - но зеркало уже поглотило их, и они переместились в чистилище.
  
   4.
  
   Вот и он, дуб-Иггдрасиль. Впрочем, говорить такое - значит делать ошибку, поскольку настоящий Иггдрасиль является ясенем или, на худой конец, тисом. Крона его упирается в небеса; в ветвях его пасутся олени, а на самой вершине восседает орел; кем является этот орел в христианской мифологии - Богом, или кем-то иным?
   - Аяо-кун, ты здесь! - кричит Рио Чиери; жирным пятном она растекается по стенам лабиринта. Чиери тоже угодила в эту ловушку.
   - Все будет хорошо, - успокаивает ее Аяо, и идет дальше, к корням Иггдрасиля.
   Там ждет его Хасегава Нагиса. Она прибыла с опозданием - но все же опередила Аяо; быстро она пронеслась сквозь лабиринт, маленькая фигурка в простынях; за спиной ее - змеевидный меч, тот самый, что был у девушки в топике и джинсах. Хасегава остановилась - вежливая, значит; хочет поговорить с Аяо.
   Он бы сказал ей: "Верните мне Мейду-чан, и все будет хорошо", - но он сам стал пленником собственных принципов. Аяо решил уничтожить
   всех тех, кто причинил Мейде боль - начиная с Хасегавы. Потом можно и Танимуру добить.
   - Привет, - сказал он, остановившись перед заклинательницей, закутанной в простыни.
   Она спросила:
   - Ты и есть Ацумори Аяо-кун? - речь была едва различима.
   - Да, Хасегава-сан.
   Заклинательница рассмеялась.
   - Мое имя тебе знакомо?
   - И голос, пожалуй, тоже, - сказал Аяо. - Пожалуйста, снимите покрывало. Я хочу посмотреть на ваше лицо.
   Хасегава Нагиса смутилась.
   - Только на лицо, остального не покажу, - сказала она.
   Медленно она стянула простыню с головы, откинула своеобразный капюшон - и взору Аяо открылось знакомое лицо: детское личико, пухлые розовые щечки, невинные глазки - Накахара Рейко. Аяо ощутил нечто, близкое к панике. Впрочем, внешне это никак на нем не отразилось.
   - Мило, - сказал он.
   - Согласна, - произнесла Хасегава Нагиса. - Это тело мне нравится. Пришлось, правда, приложить немало усилий, чтобы вытащить из него душу. Сверлить череп, выскребать определенные доли мозга, стараясь не задеть при этом остальное. И сложная операция: я отрезала кусочек языка, чтобы лучше творить заклинания. Сложная операция, да... Но у меня не было выбора: старое тело стало слишком неудобным.
   Аяо чуть успокоился; перед ним стояла вовсе не Накахара Рейко, чудом вернувшаяся с того света, а всего лишь ее тело, захваченное заклинательницей - а каким путем, неважно. Главное, что не она.
   Заклинательница, утомившись, присела; меч она положила себе на колени.
   - Ты пришел за Таканой-чан? - спросила она.
   Подумав немного, Аяо кивнул.
   - Она где-то в городе, - сказала Хасегава. - Во всяком случае, у меня ее нет. И все из-за Танимуры-куна. Бесполезный, трусливый идиот! Пришел ко мне после смерти Тацуо-куна - и начал просить: "Я виноват, дай искупить вину!" Я и дала ему задание. К тому времени я уже привлекла внимание Рима. Сама Дева Мира стала собирать информацию обо мне! Я знала, что Тацуо-кун держал где-то клон Девы Мира - и мне нужно было ее ДНК, чтобы укрепить меч. Простейшее задание: вложить меч в ножны, - Нагиса хихикнула, - а потом вынуть. А этот слюнтяй стал колебаться, упустил Такану-чан с мечом внутри. Хорошо хоть, меч ко мне вернулся, - она с удовольствием провела пухлой ладошкой по лезвию. - А где сейчас Такана-чан, я не знаю. Прости уж, Ацумори Аяо-кун.
   - Хорошо, - сказал он. - Но это уже не имеет значения.
   Хасегава Нагиса ковырялась во рту. Ее детские зубы (все тридцать два - в конце концов, Накахара Рейко была взрослым человеком) были залиты кровью; похоже, она не солгала насчет отрезанного языка.
   "И как такая жертва улучшит качество заклинаний?" - впрочем, Аяо не сильно заботил этот вопрос.
   - Не имеет значения? Почему? - спросила Нагиса между делом.
   - Просто я уже решил, что убью вас, - пояснил Аяо.
   Нагиса была поражена.
   - Но за что?
   - Вы причинили боль Мейде-чан, - сказал Аяо.
   Хасегава Нагиса всплеснула руками:
   - Это ерунда. Неужели так трудно простить? Давай так: считай, что последних нескольких дней не существовало. И я не делала ничего твоей Мейде-чан (какая вульгарная кличка), и мы с тобой даже не встречались. Как тебе такое? Уверена, Такана-чан жива и невредима. Лучше возвращайся к ней. Вы будете счастливы, и она нарожает тебе кучу ребятишек.
   Аяо нахмурился.
   - Но я не могу принять такое, - возразил он.
   - Можешь, - сказала Нагиса. - Меня вот изнасиловал родной отец. И я забыла об этом. Забыла о тех тридцати минутах. Сделала вид, что ничего не произошло. Это было тяжело, но я ведь справилась. И ты справишься, Ацумори Аяо-кун.
   - Ничего вы не забыли, раз уже можете рассказать мне эту историю.
   Нагиса осеклась.
   Затем расхохоталась.
   - Действительно, - согласилась она. - Знаешь, почему я так легко говорю об этом? Потому что дальше произошло кое-что похуже. Меня изнасиловал, - она понизила голос, - сам Господь Бог.
   - Господь Бог не насилует девушек, - возразил Аяо.
   "Хотя кто его знает? Боже, насиловал ли ты Марию - или то соитие было полностью с ее согласия?"
   Казалось бы простые, безобидные слова; но реакция Нагисы была очень бурной. Она вскочила на ноги, закричала, роняя слюну:
   - Считаешь, я вру?!
   Несколько растерянный, Аяо ответил правду:
   - Да, я считаю, что так.
   Хасегава Нагиса пришла в бешенство.
   - А я говорю правду! И если ты думаешь, что это не так, ты полный придурок! Сволочь! Ненавижу тебя! Вы все заодно с божественным мерзавцем, вы, мужчины! Знаешь, как я боялась очередного изнасилования?! Мне каждую ночь снились кошмары! А тут он! Он предал меня! Я думала, я его любимица - а он предал меня! Он сделал со мной самое худшее, что мужчина может сделать с женщиной - изнасиловал! И это Господь Бог!
   - Не думаю, что вас насиловал именно Бог, - повторил Аяо.
   Краем глаза он заметил вдруг Мейду: вместе с прочими людьми она была вплавлена в стену лабиринта. Рот ее раскрылся в беззвучном крике. Нежная его, бедная Мейда-чан, что же с ней сделали? Аяо хотел уже метнуться к ней, помочь, вытащить ее оттуда - но помешала Хасегава Нагиса.
   Она взмахнула мечом, словно дирижер палочкой - и стены воздвиглись до небес. Остался лишь Иггдрасиль, лабиринт и низко висящие, уродливые облака; все то, что напоминало о Токио - исчезло.
   - Смотри, Ацумори Аяо-кун! - провизжала Хасегава Нагиса. - Вот как умрет Господь Бог!
   Словно за спиной ее отросли крылья; она стала медленно подниматься к небесам - маленькая фигурка с длинным мечом.
   "Женщине, чтобы справиться с мужчиной, нужен фаллический символ, - вспомнилось вдруг Аяо. - Для уверенности".
   Спохватившись, он подпрыгнул - и ухватил Нагису за ногу. Та заверещала, попыталась пнуть его, достать мечом. Аяо, раскачиваясь, извлек нож; он успел перезать Нагисе одно из сухожилий на ноге, когда плечо его пронзил змеевидный меч. Аяо подумал: "Боже, ты же на моей стороне? А, божественный мерзавец?" - следующий удар принял на лезвие ножа.
   Нож сломался.
   - Ничего не поможет! - визжала Нагиса. Не сказать, чтобы раны причиняли ей боль; что же это, режим берсерка?
   - Зря вы так! - сделал попытку Аяо. - Я уверен, что у Господа были свои причины. Может, он хотел сделать вас своей невестой, наделать с вами парочку-другую Иисусов? Вы эгоистичны, Хасегава-сан! Вы думаете исключительно о себе. Сами же говорили, что позабыли об инциденте с отцом; так почему бы и о Боге не забыть? Для вас он насильник, а для других - благодетель, спаситель и судия; подумайте о них! Смиритесь с болью своей! Смиритесь, и Бог вознесет вас! Помните апостола Петра? Он был горд, он высоко ценил себя - но и он смирился! Он увидел слабость свою перед Господом, свое ничтожество, и покаялся, и почерпнул силу у Бога. Апостол Петр предал Христа. Все обошлось, но гнет предательства долго тяготил его. То, что он тогда пережил, помогло ему по-новому взглянуть на себя и смириться. И Петр стал готов к тому, чтобы Бог задействовал его в Своей работе. Бог будет задействовать только смиренных мужчин и женщин. Если мы смиряемся, Бог вознесёт нас в своё время! Поймите это, Хасегава-сан - и смиритесь!
   - Никогда! Никогда!!
   Аяо увернулся от нового удара - но следующий же рассек ему предплечье. Брызнула кровь; капли ее рухнули на землю с огромной высоты.
   - Хаха! - торжествовала Нагиса. - Скажи мне, кто же на предложение забыть ответит "да"? Скажи мне!
   - Добрая христианка! - ответил Аяо. - Будьте и вы такой же!
   - Ну нет!
   Иггдрасиль рос, возвышался - и вот крона его уже на небесах, а вокруг космос, и блестят игрушечные звезды. Вращается вокруг Земли Луна - темная, механическая; Аяо узнал ее - место из его сна, тот самый огромный механизм, что тикал тогда под ногами. "Уверен, Луна покрыта одуванчиками", - подумал он.
   Эту картину видел лишь один глаз Аяо; другому же являлась иная картина. Он видел: серые пустоши, по которым рассеяны были миры (напоминавшие икринки мертвых рыб) - и туннель, что вел в один из таких миров; оттуда глянул на него бешеный, ярко-алый глаз. Аяо узнал его - и решился.
   - Хасегава-сан, вам не туда, - сказал он.
   - В самом деле? - осведомилась она ядовито. - Я вижу Луну. Туда мне и нужно! Если не хочешь встречаться с Богом, отпусти меня! Сейчас же!
   - Хасегава-сан, вам и вправду не туда, - сказал Аяо.
   Подтянувшись, он обхватил Нагису поперек туловища. Она заверещала особенно яростно, приложила его рукоятью меча - но Аяо держал крепко. "Маленькая дрянь", - пробормотал он, и наотмашь ударил ее по лицу. Нагиса ойкнула. Меч святого Петра остановился в паре сантиметров от тела Аяо.
   - Лети, - сказал он.
   И указал ей путь.
   Хасегава Нагиса поняла, что происходит - и закричала сначала, потом заплакала, потом взмолилась ("У меня сын, пощади меня, хотя бы ради него!") но было уже слишком поздно. Иггдрасиль разлетелся на куски. Нагиса начала падать - вниз, туда, в параллельный мир с алыми глазом. В тот самый мир, где бесчинствовал другой Аяо.
   Мир этот возник недавно.
   И, наверное, простоит совсем недолго.
   И меч святого Петра вряд ли поможет Хасегаве Нагисе; в конце концов, способность Ацумори Аяо - произвольное изменение - является весьма и весьма разрушительной. Другой Аяо пользовался ею вовсю; правда, сам Аяо о ней еще не догадывался.
  
   Эпилог
  
   1.
  
   - Ты - мой, - сказала Хисуи Кана. - Ты не можешь умереть. Вставай. Ты мой!
   - Нет, - возразил ей Кога. - Я умер.
   - Нет, ты живой.
   Все тело его болело; вдобавок тошнота. Лучше уж и в самом деле умереть. Он лежал на асфальте; была ночь. Над ним склонилась Хисуи Кана - столь же живая, и притом сердитая.
   - Ты - мое творение, - сказала она. - Мой мастерпис, что называется. Ты просто не можешь умереть. Я создала тебя, и я прекрасно знаю: ты не можешь умереть.
   - Ты? Меня? - Кога попытался рассмеяться столь глупой и милой шутке; жаль, не получилось.
   - Да, - кивнула Хисуи-сан. - Ты был совсем маленьким, когда мать выбросила тебя в окно. Ты едва жил, когда тебя принесли к нам. Я тогда работала под руководством Такамуры Акинори-сана. Он и помог мне провести нужную операцию: я вскрыла твой череп и изменила структуру Храма - зациклила его на генерации железа и прочих металлов. И все сама, сама... Такамура-сан только давал советы. Так что не нужно говорить глупостей. Ты не умрешь. Слишком много в тебе железа, чтобы ты еще и умер.
   Мать? В окно? Глупость какая, подумал Кога.
   Его скинули с высоты соседские дети.
   Так сказала мама - и разве нельзя доверять ей?
   Кога решил, что разберется со всем этим немного позже - когда хорошенько отдохнет.
   За последнее время он переутомился.
  
   2.
  
   Эшли и Франческа видели, как падает Хасегава Нагиса. Все это произвело на них большое впечатление; Франческа даже сказала: "Интересная личность - этот Ацумори Аяо". Эшли покачала головой. Ацумори Аяо не волновал ее больше - ни в каких сочетаниях, ни в каких вариациях.
   - В аэропорт, Ваше Святейшество? - спросила она у Франчески.
   Та неохотно кивнула.
   - Да. А потом - в Италию, где ты будешь заботиться обо мне, - не выдержав, она расхохоталась.
   Эшли обиделась.
   - Ваше Святейшество, скажите честно: это вы подглядывали за мной там, в гостинице?
   Франческа помялась немного - затем все же признала свою вину.
  
   3.
  
   Аяо щелкнул пальцами перед Накахарой Рейко; та никак не отреагировала - лишь пустые глаза продолжали пялиться вперед.
   - Словно лоботомия, - прокомментировал он. - Мейда-чан!
   - Да, Ацумори-сама? - отозвала она.
   Сердце у Аяо защемило от огромной нежности; едва он удержался от того, чтобы не задушить Мейду в объятиях - но решил, что все это подождет; нужно было разобраться с последствиями.
   - Отведи ее в детский дом, - сказал Аяо, вытолкнув вперед Накахару Рейко. - Пусть там о ней позаботятся.
   Мейда ушла, забрав с собой Накахару, а Аяо занялся другим делом; он вспомнил о словах Коги. Аяо вытащил мобильник, что дал ему Кацуджи-кун - и с интересом просмотрел историю сообщений.
   - Вот как, - протянул Аяо, закончив.
   Он сверился с часами: до полуночи - пять минут.
   Май-чан несколько удивилась, вновь увидев в храме Аяо.
   - Хироко-чан ушла, - сказала она.
   И добавила:
   - Танимура-сан тоже ушел.
   - Когда вы с ним познакомились? - спросил Аяо приличия ради.
   Получив ответ: "Ну, совсем недавно, я пришла к тебе, а тебя не было дома, а он сидел на скамейке, и мы разговорились, и мне стало жаль его, ну ты же знаешь, Аяо-кун, мне нравятся такие истории, ну, трагические чуток", - Аяо подобрал стальной прут (что остался еще со схватки с Танимурой) - и ударил Май по лицу.
   - Сошел с ума?! - возмутилась она. На лбу ее каплями выступил пот, а под белой тканью резко проступили соски; Май была испугана, даже шокирована. Это ведь Аяо-кун, ее друг, вечный ее спутник еще с самого детства. Почему он так поступил?
   - Я что-то не так сделала? - осторожно предположила она, стараясь не приближаться к Аяо.
   - Ты преуспела в насилии, - сказал он меланхолично. - Таких, как ты, стоит порой наказывать.
   Прут мотнулся вперед; зашипев, Май схватилась за ушибленное плечо.
   - Аяо-кун, прекрати, пожалуйста! - потребовала она, и вдруг предположила:
   - Шутишь, да?
   - Шучу, - согласился Аяо грустно.
   Май расслабила правую руку, позволив ей повиснуть вдоль тела. В воздухе отчетливо запахло озоном. Аяо заметил первые искры; белый огонь плясал на пальцах Май-чан, переползая все выше и выше, к запястью, к локтю, взбираясь на плечо. Май склонила голову - и произнесла:
   - Аяо-кун, прости.
   Он дернулся было вперед, попытался достать ей прутом - но Май лишь отмахнулась небрежно, и прут словно разъело изнутри; прямо в руках у Аяо он рассыпался пеплом.
   - Май-чан, это удивительно! - наигранно воскликнул Аяо. - Замечательная способность! Твои родители так тобой гордились бы!
   - Издеваешься? - теряя терпение, закричала Май.
   - Нет, конечно же. Я говорю совершенно искренно, - Аяо ухмыльнулся.
   Позабыв, что рука ее объята пламенем, Май попыталась дотянуться до столь ненавистного ей в тот миг Аяо, нанести ему пощечину, выбить из него эту невыносимую наглость. Охваченная белым огнем, рука ее почти что коснулась тела Аяо; в последний миг он отклонился - и, развернувшись, ткнул Май локтем в лицо. Брызнув кровью из носа, она отступила. Белый огонь перекинулся было на стены храма, но быстро потух, оставив после себя черные масляные пятна.
   - Как ты говорила? - произнес Аяо издевательски. - "Я убила мамочку, я убила мамочку своим даром"... Так вроде?
   - Заткнись! - потребовала Май, прижав ладонь к лицу. - Заткнись!
   - "Папочка говорит, что я тварь, гадкое гниющее чудовище. Папочка говорит, что еще при рождении я убила мамочку, которую он так любил"! Май-чан, помнишь эти слова?
   - Заткнись!
   - Я всегда хотел спросить, Май-чан. Как именно ты убила ее? Случайно ли, - Аяо кивнул в сторону закопченной стены, - не этим пламенем?
   - Заткнись, ты! - глаза у Май покраснели. Она бросилась на Аяо, вне себя от бешенства. Без сомнений, Май готова была убить его - сам вид ее говорил об этом.
   - Так, значит, все же этим! - закричал Аяо торжествующе. Он сам шагнул навстречу Май - и схватил ее за руку.
   С шипением бледный огонь погас, и Май оказалась совершенно беззащитна - хрупкая, слабая девушка, напуганная до предела, несчастная; с незаживающей раной в душе, в которую вдруг полез своими холодными руками Ацумори Аяо - чтобы причинить ей боль; и совершенно не понятно, чем же она заслужила такое. Май посмотрела на свои руки, где еще совсем недавно плясал огонь, затем перевела взгляд на лицо Аяо, ухмыляющееся, торжествующее - и вдруг всхлипнула. Не в силах сдержаться, она плакала, и по щекам ее стекали дорожки слез.
   - Аяо-кун, убей меня, - попросила она еле слышно.
   Она была настолько беспомощна в тот момент, что в душе Аяо вдруг шевельнулось нечто.
   До этого он скрупулезно воспроизводил свой сон; но тут, кажется, стоит остановиться.
   - Нет, - сказал он. - Май-чан, я вовсе не желаю тебе вреда. Я тебя лишь учу.
   Аяо ударил ее в расслабленный живот - быстро и сильно; Май задохнулась и осела на землю.
   - Это ради твой же пользы, - сказал Аяо.- Пойми, мы не можем творить зло просто так. Это вредно. Всему должна быть причина, в том числе и агрессии.
   - Я делала это вовсе не потому, что мне нравится! - со слезами в голосе произнесла Май.
   - В самом деле?
   - Я хотела... я просто хотела быть немного поближе к тебе! Быть такой же, как ты! Делать то, что делаешь ты!
   - Вот значит, как, - протянул Аяо. - - Твое стремление похвально. Считай, я оценил его.
   - В самом деле? - подняла глаза Май; глаза глупые, глаза счастливые-счастливые.
   - Но ты перестаралась, - повторил он. - Так что продолжим урок.
   До самого рассвета он учил ее.
   Май появилась в школе только через две недели.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"