Мы стояли на балконе и курили, как в детстве, свесив головы за ограждение и болтая руками на высоте третьего этажа. А ведь 15 лет не встречались:
- Наших кого-нибудь видела?
- Леху Панасенко вчера. Представь, институт закончил какой-то электрочегототам, двое детей, жена, сам на джипе - просто бюргер.
- Супер, я Леху помню только в 8ом классе. Его почему-то всегда учителя за шиворот выкидывали из класса, как котенка. Он же самый мелкий был и шкодный.
- Я сама его не узнала - такой дядя под метр девяносто: брюнет - красавец. Он меня на улице остановил.
- Ну, ты мало изменилась - не узнать трудно.
- Спасибо.
- Тебе спасибо, что помнишь про мой день рождения!
- Я про тебя все помню...
Фраза неестественно резанула где-то внутри, кольнула и исчезла. Хотя вроде ничего особенного. Я тоже помню про Викин День Рождения, тогда откуда во мне эта странная неловкость? Или этот взгляд? Да-да, этот ее масляный, преданный собачий взгляд всегда казался странным. Под ним становилось неуютно, он сопровождался многозначительной, жирно паузой, которая тоже что-то означала.
Если много думать о всяких лишних чужих значениях, то можно запросто сломать мозг. Я всегда за открытость в выражении чувств и мыслей. Как просто полюбить кого-то и сказать об этом человеку. Вот так подойти без всякого напряга по-доброму, как говорят детям, и сказать: "Знаешь, я очень тебя люблю!". И все, и сразу легче, и сразу отпустит и пусть этот человек сам, что хочет, делает с этой любовью, ты отдал ему часть себя, он это знает. Даже если он покрутит у виска, то в душе ему все равно будет приятно. В конце концов пара добрых слов еще никого не обидела и не убила, а вот молчание может натворить много неприятностей...Оно как туман, в котором ничего не разобрать: там странные звуки и шорохи, и пробираться приходится наощупь, а главное противно, сыро и тоскливо.
Другое дело, если человека терпеть не можешь. Вот тогда как раз ходишь, мнешься, искоса смотришь, стараешься поменьше общаться или наоборот задаешь много странных вопросов.
Поэтому когда у меня есть что сказать, я всегда подберу нужные слова. Говорят, это самое сложное в жизни - подобрать нужные слова, да еще к тому же и правильные. Поэтому мне совсем не важно, что хочет услышать человек, который молча буравит меня взглядом: надумает - скажет.
Вика закончила академию художеств и уже 10 лет живет в Питере. Скоропостижно скончавшийся папенька оставил ей квартиру в самом центре на Садовой.
Может это такие специальные столичные штучки? Странно еще только по 50 коньяка, а уже столько мыслей. Мы стояли и молчали. Сигареты истлели и по-хулигански были отправлены смятыми окурками на прибранный июльский газон.
-Аськ, может я не вовремя?
- Да нет, как раз хорошо. День Рождения не справляю - мама очень болеет, рак. Приду из больницы, - какой тут праздник? Видеть никого не хочется и мысли всякие. Молодец, что позвонила. Давай еще по чуть-чуть...
Хорошая штука коньяк. Под него хорошо молчать. Это не будничное трезвое, тягостное молчание. Коньяк имеет свойство замедлять время. После первого глотка, когда мурашки пробегают через уши к макушке, время перестает суетиться. После второго - наступает умиротворение, а после третьего - полная торжественная уверенность, что жизнь вроде как налаживается.
Мы сидели на кухне, где уже треснуло стекло в буфете и некая зыбкая субстанция, предвещающая беду, разливалась в воздухе. Я думала о том, что мама умрет, я знала точно, что случится это скоро, и это было невыносимо, особенно по вечерам. Но тут позвонила Вика:
- Молодец, что позвонила.
- Мне прийти?
- Конечно, приходи...
Мы сидели уже два часа и говорили совсем не о том, что думали. Коньяк был хороший армянский. Он накрывал как-то медленно: вечное внутреннее беспокойство потихоньку испарялось, мысли становились вязкими и ясными, боль постепенно притуплялась, и лицо переставало изображать вечную муку:
- Ну вот, тебе вроде полегче?
- Да, Вик, чуть-чуть...
Мы знали друг друга целую вечность, поэтому молчание не доставляло нам взаимного неудобства.
Сто лет прошло с тех пор, как мы познакомились, сто лет маркесовского одиночества, а может быть и больше.
Это случилось 1 сентября в 1 классе. Школа стояла на грязном асфальте серая, неприветливая и мрачная. Помню, что все девочки пришли, как положено, в белых фартуках, надетых на темные лавсановые платья и белых бантах. Из этой сорочьей черно-белой массы кое-где торчали кусты гладиолусов, и почему-то трудно было разобрать отдельного человека.
В какой-то момент в невзрачный строй первоклашек вклинилось яркое пятно. Оно появилось, откуда ни возьмись, как случайный гуашевый мазок. Девочка с огненно- рыжими хвостиками и пушистыми белыми бантами в огромных горохах цвета морской волны. Ее не смущала ни пасмурная погода, ни унылое здание школы. В отличие от остальных она улыбалась во всю ширь, как будто это был самый счастливый день в ее жизни. Это была Вика.
- Помнишь тот день?
- Нет Аськ, - Викуся улыбнулась, - я помню, что мама всегда навешивала на меня одежду с кучей оборочек и рюшечек, и меня это жутко бесило.
- А почему ты улыбалась?
- Наверное, дети могут быть счастливы безо всякой на то причины.
- А мне ты тогда показалась единственным живым человеком в этой толпе полудетей-полуроботов. Еще мне думалось, что все хорошее нам приносят феи. Я для себя выбрала в фею в розовом платье и всегда говорила ей спасибо, если случалось что-то радостное. Судя по твоим бантам, твоя фея должна быть в ярко голубом.
- О да, это ты хорошо сказала!
В тот день я заметила, что лица большинства одноклассников ничего не выражали. Еще более странное впечатление производила учительница. Она напоминала манекена: в строгом платье с подшитым кружевным воротником, в блестящих очках, с гладко уложенным пучком полос на затылке. Улыбалась она как-то заученно и напряженно. Глаза при этом оставались неподвижными, подернутыми отстраненной пеленой равнодушия и от этого казались колючими. Их буравчики сверлили тем специальным взыскующим взглядом, который бывает только у учителей, врачей, забронзовевших начальников и прочих властителей доверчивых душ и тел человеческих. Самое ужасное начиналось, когда она смотрела на тебя в упор. Голова училки начинала подрагивать и старчески трястись. Позже я начала бояться, что от напряжения она вот-вот отвалится и закатится в дальний угол класса под шкаф, откуда ее придется доставать грязной шваброй.
- Ну, у тебя и фантазия? У меня в тот период случались вещи пострашней.
- Не знаю, может ли что-то быть страшней отвалившейся головы?
- Может..
Вика криво усмехнулась, странно посмотрела на меня и я замолкла.
Когда разговор заходил в тупик, мы молчали, чокались, морщились и закусывали лимоном, корчили разные рожи, улыбались, выковыривая в который раз из своих воспоминаний самое вкусное:
- А помнишь, как мы с моим отчимом на рыбалку на мотоцикле ездили?
- Это когда крыло погнули?
У Вики был отчим дядя Юра - добрый выпивающий, немногословный мужик с внешностью неандертальца. Мать Вики не разрешала ему "расслабляться" и он из-за этого уезжал на рыбалку. Но чтобы Юра не выпил лишнего хитроумная Капсанна (Капитолина Александровна) отправляла с ним Вику. Ну а Вика естественно брала меня, чтобы не скучно было коротать время на природе.
Однажды, мы приехали на Черную речку, где кроме нас было еще много отдыхающих. Дядька Юрка надул лодку и скоропостижно уплыл. Не помню, были или нет при нем удочки, но фляжку он точно прихватил. Нас с Викусей оставил караулить мотоцикл. Народу кругом было как на черноморском пляже. Мы уселись на расстеленное покрывало:
- А давай покатаемся на мотике? - полушутя предложила Вика.
- А ты умеешь на нем ездить?
- Ну да, а что?
- Так ведь страшно?
- Так мы тихонечко
- А зачем?
- А что делать-то тут? Купаться холодно, в бадминтон - ветер, в мячик - негде, вон народу сколько!
- А на мотике - есть где?
- А мы на дорогу..
Вика уже встала и, недослушав, решительно направилась к машине:
- Садись на заднее, вот так,- мотор затарахтел, и мы тронулись с места.
Какой черт нас дернул? Викля, видимо, сильно дрейфила, поэтому каждое свое действие громко комментировала:
- Вот, отлично, - на первой скорости мы выехали с прибрежной полосы на бетонку, - так вторая скорость...
Дорога была в одну полосу, нас обгоняли машины, водители косились, но не притормаживали.
- Так третья, - треск кругом стоял такой, что казалось мы, взлетаем, но тут навстречу выехал огромный джип.
- А ты тормозить умеешь?
- Нет, бл..., что делать, держись, будем разворачиваться.
Мотоцикл со всей дури мотнулся сначала влево, потом вправо, наклонился и ухнул в никуда. Гравитация куда-то исчезла, все разлетелось в разные стороны.
Оппа! Меня сильно тряхнуло и приземлило на переднее сиденье. Мотоцикл уткнулся носом в придорожную канаву. Вики нигде не было. Я посмотрела в небо в поисках подруги, но тут затрещали придорожные кусты. Чертыхаясь, сквозь ветки ломился кто-то рыжий и злой. Это была Вика, вся в соломе и репейнике, в круглых глазах - ужас. Я в тот момент сидела верхом на мотоцикле, почему-то с остервенением вцепившись в бензобак.
- Девочки, вам помочь? - мы обернулись и увидели белую пятерку у обочины и водителя, который действительно испугался увиденного.
Но тут произошло самое странное.
- Нет! - хором заорали ударенные об угол девочки, после чего дружно схватили мотоцикл, бодро вынесли его на дорогу, сели, завели и поехали.
Я оглянулась. Мужик постоял с разинутым ртом, махнул рукой и поехал в сторону города.
На первой скорости мы молча доковыляли до пляжа, аккуратно поставили мотоцикл на то же самое место и спокойно улеглись на покрывало.
Через час приехал дядька Юрка:
- Вика, а ты не знаешь, почему крыло погнуто?
Вика открыла рот:
- Ты знаешь, мы тут гулять уходили...м-м.. здесь еще мальчишки бегали, это они, наверное?
Дядька Юрка приехал с пустой фляжкой, поэтому ругать нас не стал.
Мы всегда потом вспоминали этот случай, когда встречались. И всегда смеялись до коликов, выискивая в памяти новые подробности. Не знаю, смогу ли я поднять сейчас мотоцикл? Хотя после коньяка и не такое бывает.
- Надо выпить за здоровье! - язык мой начал заплетаться, пошла вторая половина коньячной бутылки.
- Слушай, Аськин, это ты меня с первого класса помнишь! Афигеть! А я тебя вообще не помню до определенного момента.
- Ну да, мы же общаться начали после истории с географией.
У нас была очень странная школа. Она считалась элитной, с углубленным изучением английского языка. По ощущениям она напоминала старый замок с привидениями, который навсегда покинули все добрые духи. Было очевидно, что ни одна уважающая себя фея никогда не переступила бы порога этого странного безжизненного и неуютного здания, из которого по необъяснимым причинам хотелось бежать со всех ног. Отчетливо запомнились старшие классы. Особенно география. Бодренькая бабенка по кличке бабка Верка не любила лодырей и для острастки кидалась в нас глобусами. Когда последний глобус был безвозвратно разбит об угол шкафа, веселая географичка стала пускать в ход стулья. Обитатели первых парт на ее уроках никогда не доставали из сумок учебников, ручек и тетрадей. Иначе все это метко отправлялось в форточку бойкими учительскими ручонками. Сидельцы со средних рядов рисковали к концу урока заработать сотрясенье мозга, если вовремя не успевали увернуться от летящего в голову стула. Метание мебели и канцтоваров сопровождалось отборной нецензурной бранью и непотребными оскорблениями. Позже выяснилось, что причина повышенной метательно-швырятельной активности в волшебном пузырьке с алкоголем, который училка хранила в каморке для карт.
Препод по техпереводу не снимал черных очков, чтобы не показывать красных от запоя глаз. На переменах он отмахивался от ухаживаний молоденькой практикантки, не понимавшей, что мужик перед ней хоть и обаятельный, но совсем пропащий. С похмелья, пока мы на уроке корпели над словарями, он клеймил империализм своим все еще бархатным, но уже изрядно надтреснутым голосом:
Еще был забулдыга историк, который в темных коридорах школы пытался своими липкими ручонками облапить кого-нибудь из старшеклассниц. Так он утешался в момент очередного междужонья, которое случалось раз в пол года. Было точно известно, что с прошлого места работы его уволили за грязные приставания к четвероклассницам. На уроках он, не стесняясь, пел под гитару песни Визбора и уговаривал пойти с ним в поход.
Еще была биологичка, приехавшая из дальнего алтайского аула, так и не выучившая русского языка. Разобрать что-либо из ее объяснений было абсолютно невозможно. В знании великого и могучего ей уступала только дремучая литераторша, для которой преподавание предмета сводилось к чтению учебника вслух по слогам.
Казалось, все эти люди забыли, зачем ходят каждый день на работу. Они отбывали какой-то уродливый номер в надежде, что никто не заметит их лень, халтуру и распущенность.
Учеба с такими уникальными наставниками требовала ежечасной борьбы и твердости духа. Получив с утра глобусом по голове на первом уроке, мы шли дышать перегаром на второй, потом на третий, отбиваясь в темном коридоре от потных пубертатных ручонок дегенерата-историка. Дальше шла лекция на непереводимом бурятско-славянском диалекте, потом гугнявое чтением по слогам монолога Катерины из "Грозы" на русском.
Отдушиной был военрук. На занятиях он учил нас ходить строем и внятно хором отвечать на один вопрос:
- Что делать, если вы видите ядреный (ядерный) взрыв?
- Заворачиваемся в белую простыню и ползем к кладбищу, - радостно отвечал класс.
Отставной полковник был жутко доволен, когда ответ звучал четко в унисон. За это она ставил всему классу пятерки и отпускал домой раньше звонка.
Если посещать все уроки, можно было запросто съехать с катушек.
Чаще всего мы с Викой прогуливали метание и ловлю глобусов, за что законно получили по двойке за 9 класс.
Странно получалось: уроки мы прогуливали порознь, а сдавали хвосты всегда на пару.
Перед сдачей географии я обнаружила в коридоре рыдающую Вику и спросила:
- Ты чего рыдаешь как попадья на поминках?
Это была настоящая истерика. На подоконнике под Викой образовалась целая лужа. Она закрывала зареванное лицо руками, но не могла остановиться. Я решила, что, она боится бабки Верки, которая возможно опять будет драться стулом:
- Я ничего не знаю, - сквозь рев и всхлипы цедила Викуся.
- Ты ревешь, будто тебя расстреливать ведут, вытри сопли и соберись! - скомандовала я совершенно неожиданно для себя, - если ничего не знаешь - смотри на карту, на ней есть названия и условные обозначения внизу. Твоя задача составить связный рассказ.
Викля, к моему удивлению, быстро успокоилась, зашла в кабинет и сдала географию на твердую четверку. Свои успехи потом она приписывала моему умению вовремя сказать нужные слова и вправить чужие мозги.
Потом пару раз нас смешно песочили на педсоветах за отсутствие формы. Перед лицом опасности мы потеряли страх и ходили в школу в кедах джинсах и свитерах. Так мы подружились на почве собственного разгильдяйства и окружающего маразма.
И хотя не были близкими подругами, но всегда поддерживали друг друга в горе. В радости же могли не вспоминать о взаимном существовании годами.
Коньяк кончился. Мы вышли на балкон подышать перед сном воздухом.
- Слушай, а ты, почему меня к себе в гости не приглашаешь? Я бы съездила в Питер?
- Понимаешь, это не совсем удобно, - стушевалась Вика, - я не одна живу.
- Ну, насмешила, ты что боишься, что мужика у тебя уведу?
- Я не с мужиком живу?
- А с кем?
- С женщиной
- Зачем? Комнату что ли сдаешь?
- Нет! Я лесбиянка и живу с женщиной..- выпалила Викуся и пришибленно уставилась куда-то вдаль с видом приговоренного, которого сейчас будут бить кувалдой по голове.
- Ой! Отодвинься от меня..
- Да я не заразная
- Да и вобщем-то не больная.
Шутка оказалась жестокой. Мы замолчали. Я попыталась представить Викину вторую половину...От выпитого в глазах начинало двоиться. В небе проплывало две полные луны. Две больших медведицы в обнимку маячили у горизонта. Две полярных звезды тускло светили в ночи. Облака, хоть и были среднего рода, но тоже казались подозрительно однополыми.
- Ты что серьезно? - я не могла поверить своим пьяным ушам.
- Я с тобой на эту тему 20 лет поговорить пытаюсь, а ты все отшучиваешься.
- Я на подобные темы только шутить и умею. И давно это у тебя?
- Лет с 16и...
- Круто! А как же Ефремов? Ты чуть замуж в 18 лет не вышла? Он ведь не женщина
- Вот поэтому и не вышла.
- А почему тебе мужчины не нравятся?
- Нравятся, но меньше. Наверное, потому, что меня в детстве изнасиловали.
- Что-о-о?
- Это -было во 2ом классе. Мы вчетвером шли из школы через пустырь, где была стройка. Из темноты за нами погнался какой-то мужик. Трое проскочили через щель в заборе, а у меня ранец застрял. Все убежали, кроме Лехи Панасенко. Он боялся, что меня убьют, поэтому спрятался и дождался.... После я долго плакала, а он меня успокаивал. Мы потом подружились. То, что случилось, было нашим секретом.
- И Капсанна не заметила ничего?
- Заметила! Спросила, почему пальто порвано? Я ответила, что на горке каталась.
- Ну и дела....
- Ну, теперь приезжай..Ты знаешь, в раннем детстве я все время думала, что когда вырасту - стану мальчиком. Мама мне всегда говорила, что я могу стать, кем хочу.
- Ты, помнится, рисовать хотела.
- Рисовать я начала потом, когда детские фантазии поутихли
Я всегда завидовала Вике, которая знала, чего хочет. Мои же собственные устремления всегда сопровождались ужасной неуверенностью в своей состоятельности и правильности любого выбора чего бы то ни было: профессии, мужа, одежды в магазине.
- Да забавно. Меня ведь тоже в детстве часто за мальчика принимали. Вспомни, как мы одевались: рубашка, джинсы, кеды. Челки отращивали и затылки брили. Помню, однажды в автобусе кто-то из пассажиров меня попросил: "Мальчик, передай на билетик!" Я говорю мол: "Я не мальчик", а он спрашивает так удивленно "А кто?". Кстати мне в детстве тоже нравилось играть машинками больше, чем куклами и в футбол гонять.
- Да ты не оправдывайся. Мне иногда казалось, что мы с тобой одинаковые.
- Одинаковых людей не бывает, просто мы - поколение унисекса.
Я задумалась, мой мозг без восторга воспринимал и отказывался переваривать все, что говорила Вика, при этом я не хотела казаться ханжой. Не знаю, перестала бы я интересоваться мужским полом, если бы со мной произошло такое же несчастье? Но тут в отяжелевшую голову пришла неожиданно свежая мысль:
- Наверное, это было бы для меня слишком просто. Легко приручить животное, очень просто привязать к себе ребенка, женщину охмурить тоже наверное не сложно, но заманить в свои сети мужчину - это чертовски интересная задача. И еще каждый действительно сам решает, кем ему быть.
Мой язык заплетался, и мысли шли под откос, запинаясь одна о другую. Я снова вспомнила про фею, к тому мне ужасно хотелось перекинуть мостик через пропасть, образовавшуюся после сенсационного признания подруги.
- Вика, - торжественно объявила я, - хочу тебе сказать одну важную вещь. Только пообещай, что не будешь смеяться.
- Клянусь! - отчеканила Викуся
- Знаешь мы с тобой кто? Мы заколдованные мальчики, вот! Машинки, футбол и все такое.
- Точно! Я тобой горжусь, потому что ты всегда умеешь разложить все происходящее по полкам.
- Раньше мне тоже так казалось, а теперь понимаю, что полок катастрофически не хватает. Все, баста карапузики - кончилися полки...
- Ну, какой же из тебя мальчик? - пробовала возражать развеселившаяся Викуся - Ты же мужчин любишь!
- Да! Наверное, я гей! - меня разбирал пьяный смех, к тому же мозг стремительно отключался...
Проваливаясь в сон, я думала о Вике, о фее в голубом и о Лехе Панасенко. Последней в мутном мозгу мелькнула шальная мысль: " А я то теперь кто же?"
-Ну что уснули наши чада? - спросила розовая фея голубую
- Ага, прям в одежде. Еще бы, столько снотворного употребили? - улыбнулась та.
- Что за чушь они несли последние два часа?
- Да как всегда: выпьют, потом долго бредят. В детстве с мотоцикла навернулись - вот головушка и не в порядке...
- Бедняжки, - пожалела розовая фея. - Пойду "антипохмельную" волшебную палочку поищу - поколдую над ними, а то завтра совсем разболеются.
Я проснулась оттого, что кто-то тряс меня за плечо:
-Ась, вставай! Тебе в больницу пора, - рядом сидела Вика, на журнальном столике стояли две чаши горячего чая, - тебе с лимоном?
- Ой, пасиб, Викусь!
- Давай-давай, расколдовывайся!
Мы вспомнили вчерашний разговор и дружно засмеялись. Голова не болела. Утро было ясным, протертым как стекло.
- Ась, а про фей ты и вправду думаешь, что они помогают?
- Конечно, но только тем, кто так и не выпал из детства.
Мама сидела в больничном коридоре и ждала меня. После операции она как-то ушла в себя и совсем перестала бороться:
- Мам, все будет хорошо..., - я недоговорила, потому что запнулась о ее взгляд. Таким просветленные старики смотрят на слабоумных ребятишек. В руках у мамы был булгаковский "Мастер и Маргарита".
- Я и не думала, что тоже умру в палате номер 4.
Я посмотрела на номер двери, за которой стояла мамина больничная койка, и онемела.
- Тебе от Вики привет!
- Спасибо, это хорошо, что у тебя есть подруги...Ты не переживай, вчера доктор меня смотрел: такой добрый, молодой, глаза у него хорошие...
Врач-онколог действительно был молодой и очень интеллигентный. Когда я назвала фамилию мамы, он тут же потупился и даже покраснел:
- Операция прошла успешно, - он старался не смотреть мне в глаза, - видимых метастазов нет..
Он был настолько молод, что еще не оброс тем мхом цинизма и полипами равнодушия, которые отличают маститых врачей со стажем и репутацией. И он еще не успел обзавестись двойным дном для хранения масок на все случаи жизни. Было видно, что юный доктор испытывал настоящие мучения от общения с родственниками пациентов. Он не умел врать, и ему было невыносимо каждый день убивать чью-то надежду.
Он посмотрел мне в глаза и будто обжегся:
- Вы видели, какая она бледная? - выпалил он по мальчишески зло.
Это означало - где вы были раньше, пока опухоль можно было удалить без последствий. Теперь он показался мне намного старше. Конечно, опыт у него был. Уже исчезла часть ординаторской наивности, и наметанный глаз безошибочно видел, кого из больных нельзя вылечить.
Я спускалась по больничной лестнице и думала о том, что, наверное, он очень хороший человек, который еще в детстве знал, кем станет, когда вырастет. И у него тоже есть своя медицинская фея, которая подарила ему благородный путь и доброе нечерствеющее сердце. Ведь он до сих пор еще верит, что может спасать чьи-то жизни.