Странно, я думал, что не доживу. Мне всегда казалось, что рубеж, когда мертвые пойдут по земле, не будет пройден. Я ошибался, я увидел это своими глазами.
Был обычный весенний день. Нацисты начали его, как всегда, с провокации - в четыре утра свист сто двадцатой мины потревожил землю. Чернозем взметнулся вверх, чтобы осыпаться свежими комьями. Земля прекратила пахнуть землей. Теперь, как и семьдесят один год назад, она снова стала пахнуть взрывчаткой. Закричал раненый боец, пролилась славянская кровь на славянскую землю. Как он кричал! Он лежал прямо рядом с памятником воинам, павшим в этой земле семьдесят лет назад. Один из его товарищей рванулся, чтобы вытащить друга, но новый разрыв оборвал и его жизнь - осколок мины разорвал шею, и парень упал всего в двух шагах от меня, заливая кровью асфальт. Я согнулся за бетонным блоком. Новый свист, разрыв, еще и еще.
Я не военный человек, гражданский, простой журналист, который выпросил направление в этот сочащийся кровью кусок земли. Мне казалось, что я здесь увижу нечто особенное, то, что изменит мир. Но я нашел тут только смерть и кровь.
Раненый, лежащий вне поля моего зрения в неглубокой воронке, продолжал кричать, и от этого крика кровь стыла в жилах. И вдруг что-то произошло. Я ощущал, как изменилась вокруг меня вселенная. Я еще не знал, что увижу, но чувствовал, что не зря оказался в этой точке, что здесь произойдет нечто важное.
Раненый неожиданно затих. Я знал, что он еще жив, за последнюю неделю он был уже не первым солдатом, который умирал на моих глазах. Но сейчас все как-то иначе, все не так. Сидящий за моей спиной боец хлопнул меня по плечу и, подняв руку, указал на памятник - табличка всего с несколькими словами горела золотым огнем.
Три дня назад, когда я прибыл на самый крайний блокпост, отделяющий нормальных людей от зверья из 'Азова', я снял этот памятник. Обычная стела, таких на Украине сотни, а может и тысячи. Текст простой, но позволяющий понять смысл тех страшных боев, что шли здесь больше семидесяти лет назад.
'Здесь похоронены шестьдесят два бойца добровольческой стрелковой дивизии, принявшие неравный бой на безымянной высоте в октябре 1941 года'. Памятник весь посечен осколками, красная звезда на вершине стелы погнута и прошита пулей, но он стоял. Стоял назло украинским националистам, которые не столько обстреливали блокпост, сколько пытались разбомбить монумент.
И вот сейчас на моих глазах происходило нечто: золотой огонь перекинулся с таблички на весь памятник, а потом столбом ударил в голубое небо, окрашенное оранжевым рассветом.
Из воронки, где еще минуту назад кричал раненый, поднялся человек, слегка за двадцать, темно-зеленая гимнастерка, прошитая очередью и залитая кровью, каска цвета хаки, ватные штаны, скатка через плечо. В руках бойца - мосиновская винтовка, с окровавленным прикладом и обломанным трехгранным штыком. Он поднял руку, сдвинул на затылок каску и вытер вспотевший лоб. Посмотрел мне в глаза, грустно усмехнулся и, не спеша, направился к нам. Сидящий за моей спиной ополченец оторопело наблюдал за приближающимся к нам бойцом РККА, погибшим тут осенью сорок первого.
А из кургана поднимались другие: в рваных гимнастерках, с простреленными касками, в окровавленных форменных штанах. Они, молча, сжимали оружие и строились в боевой порядок, неодобрительно косясь в нашу сторону. Мина рванула прямо внутри построения, не нанеся восставшим из мертвых бойцам никакого вреда. Они, словно защищая нас, приняли на себя все до единого осколка. Были тут и безусые мальчишки, почти школьники, они сжимали свои трехлинейки с особой решимостью. Были и крепкие мужчины, достигшие зрелости, поправлявшие висящие на груди ППШ. В строю стояло и несколько убеленных сединами стариков с густыми, жесткими, как щетки, поседевшими усами, в их глазах я не видел осуждения, я видел только сочувствие.
- Что, внучки? - произнес солдат, восставший из кургана самым первым. - Подсобить?
Боец, сидящий за моей спиной, только, молча, кивнул, но я уже чувствовал, что в нем не осталось ни капли страха или растерянности, только решимость идти вперед, идти так, чтобы ему не было стыдно перед предками, которых пробудила мина, прилетевшая с территории врага.
- Как же вы так? - с сожалением произнес красноармеец. - Не уберегли родную землю?
- Не дают приказ, - через силу выдавил боец.
Солдат понимающе улыбнулся.
- Знакомо. А нам дали приказ, но мы не выполнили, не отошли. Нельзя было отходить, внучок.
- Прости, отец, - склонив голову, повинился боец ДНР.
А я лишь растеряно смотрел на восставших из земли солдат, поднятых кровью и страданиями людей Донбасса. Страшное должно было произойти, чтобы мертвые восстали из могил и встали в один ряд с живыми. Неужели это то, что было предсказано в святом писании?
- Ничего, сынок, - все так же понимающе сказал солдат, - сдюжим, - после чего повернулся к своим, построившимся в походную колонну по два в ряд. - Ротаааа!!! Слушай мою команду: на врага впееерёёёд!
И снова, как в огненных сороковых по донецкой земле пронеслось извечное русское: 'Урааа!'.
Солдаты Великой отечественной, не обращая внимания на разрывы мин и пулеметные очереди, развернулись цепью и рванулись вперед через жидкую рощу, за которой располагались позиции минометной батареи нацистского полка 'Азов'.
А мы с бойцом оторопело смотрели им в след, понимая, что то, что мы видим, никогда не случалось в истории мира. Мертвые встали, чтобы защитить живых.
Прошло всего несколько минут, как в расположении украинских националистов вспыхнул ожесточений бой, длинные очереди вспарывали воздух, издевательства, выкрикиваемые нам в мегафон, сменились паническими воплями, полными ужаса и мольбами о пощаде. А через десять минут все смолкло, тишина опустилась на блокпост.
Я еще не знал, что то, чему я стал свидетелем, происходило не только на этом маленьком заслоне. Подобное происходило по всей украинской земле, поднялись черные бушлаты - бойцы одесской морской пехоты, и те, кто до последнего удерживал доты киевского УРа, в красных от глины шинелях застыла в строю шахтерская дивизия... как будто сама земля ополчилась на потомков, предавших память своих предков. Украинская земля не простила предательства.
Прошло несколько часов, и из старой раздолбаной радиостанции раздался голос Юрия Борисовича Левитана:
'В ходе ожесточенных боев девятого мая две тысячи шестнадцатого года войска первого украинского фронта взяли Киев'.