- Оборотень! Это оборотень! - голосила растрепанная женщина, прижимая к себе зареванную девчушку. Та испуганно озиралась вокруг, хныкала, вцепившись в материнское платье. Толпа, собравшаяся вокруг, оживленно гудела - размахивали руками, чесали затылки и бороды, притопывали ногами.
- Где оборотень? Кто?
- Магда это, жена мельника Михеля, который помер недавно... Совсем рехнулась.
- Да нет, точно тебе говорю - нечисто там, на старом-то кладбище!
- А мельник-то был человеком богобоязненным...
- Зато женушка его Бога не боялась, все по молодым шастала.
- Говорят, видели оборотня уже пятеро.
- После пива в "Святом Мартине" еще и не такое увидишь! Вчера старый Гриммельс перебрал и бегал по улице, кричал, что к нему черти цепляются.
- Это дело другое. А тут - оборотень. Говорю тебе, неладное дело.
- Да что тут гадать! На прохожего торговца напали у этого кладбища. Рассказывал, что видел чудище со светящимися глазами, и весь был в глубоких укусах...
- И верно...
- Верно...
Люди помрачнели, припоминая. Что было, то было - проходил недавно по дороге мимо кладбища бродячий торговец - ленты, пряжки, всякие женские безделушки. И увидел за оградой огонек. Парень оказался не робкого десятка, хоть стояла глухая ночь. Перекрестился, и полез посмотреть поближе. Когда его нашли, он был еще жив, только весь стращно изорван, будто огромными зубами. Успел пробормотать что-то про чудовище, и умер, когда его стали поднимать на куске рогожи, чтоб отнести к лекарю.
Как ни странно, но об этом случае больших толков не было. Городок и так пережил много всего - совсем недавно неведомая болезнь унесла в могилу чуть ли не треть мужчин и женщин. Многие дома стояли заколоченными, и потому, когда сухим летним днем случился пожар, мало кто смог тушить его. Дотла выгорело несколько кварталов. В руинах - черных, закопченных - ночами рылись искатели ценностей, надеясь отыскать золотишко, припрятанное хозяевами.
Поэтому про случай на кладбище и не вспоминали до тех пор, пока фигура с горящими глазами не показалась еще нескольким горожанам - все, кто видел, запомнили ее именно так.
Магда продолжала рыдать, бессвязно бормоча про оборотня. Толпа клубилась вокруг нее, и крики становились все злее. Какой-то малый, растрепанный, в рубахе, залитой вином, вскочил на бочку, стоящую поодаль.
- Ведьма это! Точно! Это дело рук старой Ханны, я вам говорю!
- А-а-а-а! - заголосила толпа. Старую Ханну знали все, и родители уже много лет пугали ею непослушных детей. Сгорбленная старуха, одетая в тряпье, она жила на самом краю города, около Лошадиного оврага, куда сбрасывали всякую падаль. Что делала Ханна, никто не знал, но рассказывали, что из трубы ее скособоченного домишки часто валит странный дым и за черным стеклом окошка слышатся голоса, всякий раз другие.
- Ведьма! - гаркнул дюжий красномордый мужик, Карл-кузнец, потрясая в воздухе кулачищем размером с ребячью голову. - Она мою жену сглазила!
- Она! Больше некому!
Начали припоминать разные случаи. У кого-то утонул брат, кто-то лишился урожая, побитого градом, чья-то лошадь обезножела после плохого овса. Раньше об этом и не думали, но теперь все казалось ясным, как белый день.
- На вилы старую каргу! - пуще прежнего, надсаживая глотку, заорал Карл. - И хибару ее спалить, чертову нору!
Засвистели, заулюлюкали, откуда-то вдруг появились и вилы, и колья. Люди повалили с площади, направляясь в узкий, кривой переулок, который вел к Лошадиному оврагу.
Старую Ханну вытащили из ее убогого жилища полуодетой. Вышибли шаткую дверь, выволокли худую, кашляющую старуху. Она еще пыталась защищаться клюкой, но этим только обозлила горожан - ее, всю в крови от цепких женских рук, свалили на землю, и здоровяк Карл вскинул вилы.
Дальше случилось что-то непонятное. Кузнец, уже готовый проткнуть чертову ведьму, вдруг сдавленно икнул и кувыркнулся через голову, плюясь зубами и зажимая свороченную набок челюсть, по которой словно бы заехали тяжеленной оглоблей. Ганс, малый в залитой вином рубахе, ретивей других пинавший старуху, взвыл и кинулся бежать, прижимая перебитую в локте руку.
Толпа замерла, словно все в один миг превратились в ледяные изваяния. Потом кто-то уронил на землю вилы, съежился, пряча голову в плечи, стараясь сделать вид, что он здесь - совсем случайно, просто проходил мимо.
- На колени, - скрипящим от еле сдерживаемой злобы голосом скомандовал монах в черной, пропыленной рясе. Одним кованым сапогом он наступил на бычью шею кузнеца, и теперь стоял, растирая кулак о бедро и уперев другую руку в бок, где за пояс был заткнут длинный кинжал. Те, кому случайно удалось скреститься с ним взглядами, тут же принимались глядеть в землю - прозрачные глаза смотрели безжалостно, черными дырами зрачков сверлили каждого смельчака: взвешивая, оценивая, измеряя.
Заохали женщины, вместе с мужьями покорно опускаясь коленями в размешанную грязь. Сняв сапог с шеи Карла, монах шагнул вперед и бережно поднял с земли Старую Ханну, потом достал из поясной сумки чистую тряпицу, полил на нее из какой-то бутылочки и вытер разбитое лицо. Старуха застонала, приходя в себя, ноги у ней подкашивались, не держали, но монах с легкостью держал ее, не давая упасть. Только теперь стало заметно, что широченной спиной он, пожалуй, превосходит и Карла, а крепкие ручищи таковы, что, кажется, дай подкову - тут же сомнут ее, превратят в лепешку железными пальцами, и даже не побелеют от натуги.
- Что здесь происходит, брат Якоб? - вопрос послышался откуда-то сбоку. Вздрогнули коленопреклоненные фигуры, выворачивая шеи и стараясь разглядеть, кто так незаметно появился из-за спин.
Еще один монах. Сухопарый, жилистый, с лысой головой, он стоял, прислонившись к стене хибары, и чистил рукав рясы, куда более пыльной и выгоревшей, чем у своего собрата. Впрочем, при этом его настороженный взгляд не отрывался от брошенных вил и кольев.
- Фефьма... - невнятно пробормотал он, с трудом шевеля прикушенным языком и разбитой челюстью.
- Ведьма? - спокойно переспросил лысый монах. - Ах, вот как. Самая настоящая. И кто же установил это? Суд Святой Инквизиции? Епископский указ? Решение комиссии? Или вы сами берете на себя такую смелость? Отвечать!!! - вдруг рявнул он, сорвавшись с места и ткнув кулаком в локоть сломанной руки Ганса, тихонько подвывавшего с краю. Парень тонко, захлебываясь, заорал и лишился чувств. Лысый презрительно сплюнул.
- Звери... - хрипло, дрожащим голосом проговорила Ханна. Старуха уже отдышалась и теперь дрожащими скрюченными пальцами пыталась кое-как натянуть на себя дырявую изорванную шаль. - Что я вам сделала...
Кто-то несмело выкрикнул:
- Да это ты виновата, что на кладбище появилось чудовище!
- Оборотень! - снова зашумела толпа, подстегнутая молчанием обоих монахов. - Это все от нее, от Ханны!
Здоровяк Карл, только сейчас как следует понявший, что с ним случилось, вдруг взревел медведем, вскакивая на ноги. И кинулся вперед - то ли чтоб растоптать старуху, то ли чтоб свести счеты с обидчиком. Но Брат Якоб спокойно сделал шаг вбок, и вдруг со страшной силой ударил кузнеца кулаком чуть пониже пояса. Выпучив глаза, Карл постоял еще секунду, изогнувшись глаголью - и молча, бескостным мешком рухнул, расплескав грязь всем широким телом.
Потрясенный вздох повис над людьми, которые так и не осмелились подняться на ноги.
- Оборотень? - с интересом поднял бровь Генрих Инститор. - Стало быть, суеверие, нелепая выдумка темных простецов. Или нет?
- Но его ж видели... - пискнул из-за мужниной спины тонкий бабий голосок. - И торговца он изгрыз, до смерти зубами заел...
- Ну вот что, - рыкнул брат Якоб. Подняв с земли вилы, он небрежно переломил их, точно прелую соломину, держа перед собой на вытянутых руках. Покончив с одними, методично взялся за другие, третьи... Вскоре грязь вокруг была завалена измочаленными черенками. Лысый доминиканец ухмылялся, глядя на собрата, словно на циркового медведя с кольцом в носу.
- Вот что... - повторил Якоб Шпренгер, завершив свой труд. - Сейчас на этой двери... на этой стене, - поправился он, мельком глянув на выбитую дверь жилища Ханны, - появится пергамент. В этом пергаменте, скрепленном печатью, будет написано, что Ханна Венцель является добропорядочной горожанкой, чья невиновность полностью подтверждена комиссией Святой Инквизиции. Полностью, понятно? И еще там будет написано много всего, о чем сейчас я распространяться не буду. А вам всем следует знать, что самоличные судилища караются по всей строгости законов. Но сегодня всем, кроме этого остолопа, - Шпренгер ткнул пальцем в неподвижное тело кузнеца, - очень повезло, потому что мы спешим в Нюренберг. Когда ваш бугай очнется, передайте ему, чтоб незамедлительно привел жилище этой женщины в пристойный вид. Ясно?
- Ясно? - эхом повторил Генрих Инститор. Горожане быстро закивали головами, соглашаясь, начали переговариваться шепотом:
- Ясно, конечно, чего неясного?
- Все справедливо. Однако, мы палку того... перегнули...
- И Карл-то хорош, сила есть, ума не надо...
- Господин инквизитор! - плачущий женский голос перекрыл шепотки. Брат Якоб, старательно разглаживавший пергамент на стене, обернулся. Из толпы коленопреклоненных робко поднялась женщина, держа за руку маленькую девочку.
- Господин инквизитор, - всхлипнула она, - что ж с нами будет? Ведь оборотень-то по кладбищу разгуливает как у себя дома! Что ж нам, погибать?
Девочка скривила рот, собираясь захныкать. Лысый монах, брат Генрих Инститор, хмыкнул и дернул плечом.
- Оборотень? А, это ваше чудовище... Да вот он.
С коленей мгновенно повскакивали все, глядя на грязную рогожу в кустах у задней стены хибары. Доминиканец подошел к ней и носком сапога отбросил мокрую ткань.
- Батюшки-святы! - ахнули в толпе. - Да это...
- Это Вальтер Ульбрихт, сын бургомистра! Да как же это!
- Вы поглядите на его шкуру! А когти на руках! Господь и все апостолы, что же такое творится!?
- Уже ничего не творится, - насмешливый голос Якоба Шпренгера резанул воздух, - что может твориться с мертвецом? Сгниет в известковой яме без отпевания, да и все. Сынок вашего бургомистра якшался с буршами, которым были нужны трупы для запретных вскрытий. Им он тела и продавал. Бьюсь об заклад, что если сейчас раскопать свежие могилы на вашем кладбище, большая часть из них - попросту пуста...
- Иисус Сладчайший! - застонал кто-то.
- ... а чтоб ему не мешали в его дьявольском деле, Вальтер Ульбрихт придумал одеваться в эту шкуру, сшитую из шкур настоящего медведя, напяливать на руки когти и калечить случайных прохожих, чтоб нагнать страху. Что же до светящихся глаз - это простая байка.
- Мы прощаем заблудших, - продолжал монах, положив ладонь на рукоять кинжала, - но не прощаем злодеев и убийц! Господь укрепит руки наши и вложит храбрость в сердца наши для борьбы с подобным злом.
Толпа снова, как единый человек, опустилась на колени, разномастно осеняясь крестным знамением.
Но тут Якоб Шпренгер вдруг оборвал речь и деловито спросил, потирая широкие ладони:
- В этом городе, где проживает столько приятных людей - конечно же, найдется приличная харчевня?