Мы познакомились с ним так: он сидел на стене, а я пробегал внизу.
- Эй! - послышалось откуда-то с высоты. - Притормози!
В руинах было неспокойно - каждый кирпич здесь уже сто раз переходил из рук в руки, снайперы в сумерках выползали на ночную охоту. Дождь не переставал уже целую неделю и в скользких каменных лабиринтах было сыро и мерзко. И все равно, он сидел в проеме выбитого окна и читал книгу. Я сказал, что он наверно сдурел, потому что лучшей мишени не найти, но он только рассмеялся и захлопнул книгу, сунув в нее нож вместо закладки.
- Вся королевская конница, вся королевская рать не сможет Шалтая-Болтая достать... Слышал такое?
Я ответил, что слышал когда-то, но еще лучше я помню то, что нам рассказывали про уличные бои. Он спрыгнул вниз, хрустя кирпичами и попросил сигарету. Потом вдруг сорвал с плеча карабин и выстрелил так, что я оглох на левое ухо. Это был разведчик "синих". Я бы его не заметил. Нога еще дергалась, а он уже деловито обхлопал мертвеца по карманам, достал мятую пачку, закурил.
Когда-то наш почтальон по прозвищу Коняга рассказывал, что по ночам в этих развалинах бродят тени бывших врагов. При встрече они молча смотрят друг на друга выпитыми до дна глазами, и им уже все равно, кто какую форму раньше носил. Зато живых они одинаково не любят. Когда Коняга рассказывал - быстро-быстро, двигая всем лицом сразу - мне казалось, что он сам вышел из этих развалин, потому что куртка болталась на нем, будто под ней были одни кости без следа мяса. Здесь трудно сразу сказать, кто свой, кто чужой, руины тянутся на километры, прерываясь остатками проспектов, витками колючки, обгорелыми остатками парков, похожими на торчащие дыбом волосы сумасшедшего. Бесконечный город, шахматная доска, по которой двигаются фигуры. Про шахматы мне рассказал Старый, сам я никогда не видел черно-белых клеток, но знаю правила. Конь ходит буквой "г", слон - наискосок...
Этот, из окна, ходил куда ему вздумается.
- Я Тридцать Пятый, - он помахал мне рукой. - Что в имени тебе моем?
- Что ты читаешь? - я спросил его потому, что хотелось чем-то отвлечься от наблюдения битого кирпича и скомканного железа. Глядя на него мне показалочь, что я знаю, что он сейчас ответит, поэтому я закончил сам. - Слова, слова, слова?
- Верно. Я удивлен, ты быстро схватываешь. Каждое слово в этой книге - точно бутерброд с мясом. Прожевал, и внутри становится теплее. Правда, пропадаются простые корки хлеба, на которых ни кусочка мяса никогда не было. Скорее, сыр или масло. Насыщают, но не так сильно.
- Слова нельзя сравнить с сыром или маслом, - возразил я. По часам уже давно пора было начаться атаке, но сегодня "синие" что-то медлили. Я чувствовал, как кругом разливается огромная невидимая усталость. Мы все устали, и даже пули из ствола вылетали с меньшей охотой чем раньше, а шаркать сапогами по камням под дождем, выбегая в атаку, не хотелось никому и подавно.
- Сыр, масло или мясо - какая разница? - отмахнулся он, прислонившись спиной к остаткам стены. - Важно, что эту книгу можно листать от конца к началу или от начала к концу. Все, что в ней написано, верно и так и этак. Зависит от того, во что верит читатель. Например, ты. Во что ты веришь?
Он говорил, словно колол зубами дрова, слова и фразы звонко отскакивали в стороны. Но тут началась атака, и я на время забыл о книге, потому что пришлось упереть локти в лужу на выщербленном подоконнике и стрелять по силуэтам. Правила этой игры и мы и они выучили наизусть. Нападавшие тяжело бежали, прячась за кучами камня, постреливали и тягуче кричали на своем языке. Мы отвечали редким огнем, привычно экономя патроны. И каждый раз, добегая до одного и того же места, где из-под мусора виднелась искалеченная рука какой-то статуи, они поворачивали назад, а мы прекращали огонь. Никто ни на кого не злился, другое дело, если два патруля встречались нос к носу в руинах. Тогда выхода не оставалось.
На этот раз получилось так же. Тридцать Пятый перестал стрелять еще раньше и снова листал книгу, пока я смотрел, как пустырь впереди становится темным. Кажется, я никого не убил, да я и не хотел.
- Во тьме сияет лампа маяка, она вернуться призывает моряка... Но коль он рифы не преодолеет, его жена младая овдовеет, - ухмылка словно зажгла в его зрачках две крошечные искры, а может быть, мне просто показалось, потому что он сидел лицом к закату. Я тоже обернулся и долго смотрел, как розовая полоса гаснет, превращаясь в темно-красную а потом - в лиловую, почти неразличимую на фоне ночи. Мне казалось, что там лучше.
- Лучше? - карабин лязгнул об камни, и я подумал, что говорил вслух. - Лучше написано здесь.
Он сунул мне тяжелый томик, но буквы были уже неразличимы в темноте.
Потом я несколько раз видел его бродящим в развалинах, всегда с карабином, закинутым за спину. Похоже, в него не стреляли ни наши ни те, для всех он был рыбой, плавающей в одной с ними воде, соленой ли, пресной - неважно. Его скитания напоминали спираль, сходящуюся к какому-то одному месту, где находится точка, отмеченная на карте. Он приближался к этой точке.
Окончательно Тридцать Пятый добрался до нее сырым ноябрьским утром, когда в патруле было невыносимо тоскливо. Сначала я увидел, как со стороны южных руин приближается отряд "синих". Они шли шагом, держа карабины наизготовку, но было видно, что стрелять никто из них не собирается. Между ними шел он, щетина резко чернела на лице, руки были скручены сзади. Навстречу синим из тумана вышли наши - я даже вздрогнул, такими тихими были их шаги. Двое офицеров сошлись посередине, между ними в небо грозила рука статуи. Они говорили недолго, потом солдаты повели его и поставили спиной к бетонной колонне. Оба отряда сошлись вместе, синяя форма и наша, черная, цвет воды и сажи, дождя и хлопьев пепла. Оба отряда вскинули карабины.
Он отыскал меня глазами, это было легко - я уже сидел в оконном проеме. Я прошептал ему: "Вся королевская конница, вся королевская рать...". Тридцать Пятый понял и ответил долгим движением губ:
Тринадцать дней от края и до края.
Тринадцать верст от неба до земли
Над нами пролетают журавли -
А мы живем, их зов не принимая...
Потом упал, потому что раздался залп. Над телом стояли два офицера. "Синий" - усталый, в грязных сапогах, куртка топорщится на спине. Наш - красные глаза, кирпичная крошка на локтях и коленях, потертая кобура на боку. Они стояли и смотрели на него, потом их офицер протянул руку и наш, помедлив почти не заметно, пожал ее в ответ. Отряды расходились, исчезая в пропахшей гарью полумгле, а я понимал, что витки спирали привели к бетонной колонне. Чтобы протянуть другому руку и ощутить ответное пожатие, всем нам потребовалось с помощью двенадцати пуль изъять один элемент из головоломки. Или наоборот - сделать его недостающим звеном.
Я спрыгнул со стены и пошел, дыша на замерзшие пальцы. Надо было торопиться, чтобы успеть засветло взяться за книгу, которую он дал мне. Она лежала в кармане, и я сел на камень, открыл покоробившуюся обложку. Но вот уже стемнело, а я так и не перевернул в ней ни одной страницы.
Ни одной.