Адски холодно. Бескрайняя снежная пустыня передо мной. Кое-где из под непрошибаемой корки наста торчат редкие кривые ветки, которые нельзя использовать даже на дрова для костра - топор не возьмет. Интересно, я сказал "адски" - а в аду действительно холодно? В детстве, когда обучался грамоте по страницам старой Библии, мне говорили, что там вечное неугасимое пламя, крики грешников и скрежет зубовный. Но на самом деле, ад придумали много позже. И все-таки вот он, перед глазами. Ветер вышибает слезы из под век и стоит лишь моргнуть, как потом приходится раздирать смерзшиеся ресницы.
Холодно. Сдвигаешь на подбородок обмерзшую маску - и пронизывающий ветер вздымает клубы поземки, бритвой режущей щеки. Приходится лежать, уткнувшись в перчатки, чтобы хоть немного дышать, жалея судорожно сжимающиеся легкие.
Тогда, в неоткрытой еще Антарктиде, на берегу, который много позже назовут Землей Мэри Берд, было не так холодно, как здесь. Ветра не было. Помню - там я снова встретил Его. Спокойный, не узнающий, скользнувший мимо взгляд, словно за чернотой зрачков - два куска обсидиана. Был обмен ударами, звяканье стали о сталь, кружение на берегу, мрак и ледяная горечь морской воды. Потом я ушел, а Он, неизвестный мне, остался, вмерз в глыбу льда, точно в каплю янтаря. Умереть - недоступная роскошь во сне, но лучше бы я умер тогда вместо него. Все лучше, чем лежать сейчас в снежной яме, сжимая приклад карабина. Мучаясь от холода, отгоняя видения и шепча стылыми губами бессмысленную скороговорку на непонятном языке.
Но мне нужно дождаться его и спросить. Дождаться и спросить. Только тогда мир обретет смысл. Или потеряет его совсем.
Снег скрипел под толстыми подошвами сапог. Поземка совсем не ощущалась, даже тогда, когда он откинул капюшон. Он весело покрутил головой и подбросил на ладони компас. В спирте плавала тонкая стрелка, которая, куда ее ни поверни, указывала всегда в одном направлении - зрелище, всегда изумлявшее его, хотя и не нарушавшее никаких привычных законов физики. Компас как компас. Русские поморы в старину использовали куда менее совершенные приборы - но их дощатые карбасы и лодьи неизменно шли точно по курсу. Он и сам был далеким потомком поморов, еще в детстве мог уверенно указать направление на море, когда горизонт сливается с водой и пасмурное небо не дает ориентиров. "Нюхом чует", - смеялся отец.
Сейчас он шел на юг. Легко перепрыгивая трещины во льду и огибая торосы, приближался к "чекпойнту" - острову, где стояло зимовье, где можно было развести огонь, согреть чай. Там можно было скинуть анорак, привалиться спиной к горячему боку печи и спокойно подумать. Взвесить и осмыслить то, о чем он запрещал себе вспоминать всю дорогу от места крушения самолета.
...Видения начались внезапно. Полгода назад появились сны - яркие, четкие, не уплывавшие в туман забытья даже после пробуждения. Словно бы обрывки прежних жизней. И повсюду в этих снах был снег. Поля снега, искрящиеся под солнцем или мрачно серевшие под низкими тучами, которые с бешеной скоростью неслись по небу. Холод... он не мешал, даже странно притягивал, не давая проснуться.
Потом появились лица. Калейдоскоп лиц, сменявших друг друга, повторявшихся и двоившихся до тех пор, пока из всего этого месива, словно из кусочков головоломки, не собралось одно. Лицо сероглазого человека с глубоким шрамом на лбу. Бесконечно усталое и мрачное, а глаза - словно у слепого, недавно потерявшего зрение, но так и не поверившего в это до конца, все пытающегося рассмотреть что-то перед собой. И всегда в левой руке этот человек сжимал лук, или арбалет, или цевье кремневого ружья. Потом повторялось одно и то же - неслышный диалог, искаженное гневом лицо напротив, бесконечно медленный полет грубо вырезанной стрелы, срывающейся с тетивы, или пули, рвущейся из дульного среза.
Удар - боль - тьма. Сны приходили каждую ночь, и спустя какое-то время он уже научился понимать, что каждое видение словно бы смещается в пространстве. В сторону севера. Он весь стал стрелкой компаса, судорожно вскакивая каждую ночь и сжимая в темноте теплую ладонь Ольги.
Наконец, ночные видения стали похожи на удары кнута, неумолимо заставляя его - принимай решение! К январю он решился. Точка, манившая его, уже стала известна. На подробной карте там был остров и заброшенное зимовье, а вокруг - ничего, кроме ледяных полей, под которыми скрывалась толща черной воды глубиной в несколько километров.
Самолет! - эта мысль пришла в голову внезапно. Действительно, самый простой и удачный выход. Пролететь над этим окаянным местом на легком самолете, и может быть, сны уйдут навсегда. Идея была хороша.
Ольга, которая сначала пыталась отговаривать его, в конце концов беспомощно махнула рукой. "Ненормальный. Только вернись, хорошо? Я буду ждать, слышишь?". "Успокойся, маленькая. Я и в огне не горю и в воде не тону", - улыбнулся он, уже стоя в дверях. Резко повернулся и пошел вниз по лестнице, боясь обернуться и увидеть любимое лицо.
Я чувствую Его приближение. Словно иголка, которую тянет к магниту, он идет прямо на меня. Еще немного, может быть, несколько часов - и я увижу знакомую фигуру, преследующую меня каждую ночь. Лицо, в которое я стрелял бессчетное количество раз, сам не понимая, зачем это делаю. Клубы снега вокруг, скрип натянутой тетивы - и недоумение в ярко-синих глазах, и отстраняющий жест руки. Слова, которые я не понимаю, хотя изо всех сил пытаюсь понять.
Холод измотал меня. Я чувствую все большую ненависть к этому спокойному синеглазому человеку. Наверное... да, похоже, что я должен буду снова убить его, как делал это тысячи раз. Не мне рассуждать о том, зачем это нужно, и кто толкает мою руку, наводя стрелу. Я хочу покоя - хотя бы на остаток жизни. Разум еще пытается цепляться за остатки здравого смысла, отчаянно уверяя меня в том, что это все - чушь, никаких "других жизней" нет, есть только бред и нервное расстройство. К черту. Этот человек существует, он из плоти и крови. А значит, я его убью.
Самолет потерял управление за десяток километров от той точки, снежного острова из снов. Мотор замолчал мгновенно, и никакие попытки оживить его успеха не имели. Он даже не был удивлен - просто шагнул вниз, с сухим треском разворачивая за спиной складки спасительного купола. Качаясь в холодном воздухе под огромным белым грибом парашюта, неудачливый летчик разглядывал пейзаж внизу - извивы торосов, правильные пласты снега. Вдалеке грохнуло - самолет стал точкой, поставленной на белом листе Арктики.
Приземлившись, он отстегнул стропы и сразу же, не задержавшись ни на минуту, не заботясь об аварийном запасе, шагнул в ту сторону, откуда скоро должен был показаться в белой мути берег острова. Карта была не нужна - он все острее чувствовал, что именно там, на этом острове, его ждут. Растерянный, недоумевающий, но не испытывающий страха - словно в детстве, когда знаешь, что пистолет, который на тебя наводит товарищ, играющий в "войнушку", не настоящий.
Здесь все было не так, но он запретил себе думать о том, что может случиться. Вместо этого стал вспоминать лицо Ольги - смеющейся, с раскрасневшимися щеками. Это они перед самым отлетом играли в снежки в парке, все вывалявшись в снегу и поминутно целуясь.
Он остановился, глянул назад, где цепочка следов скрывалась за ближайшим торосом, и вдруг подумал, что в этом парке можно устроить грандиозную игру в снежки. Мысль развеселила его, и дальше идти стало чуть легче. Впереди уже виднелся берег.
Вот он. Наконец-то я увидел его не во сне, а наяву. Пока что через оптику прицела, но скоро он подойдет совсем близко и можно будет выстрелить безо всякого риска - северный воздух часто искажает перспективу. Все как и во сне - крепкий парень почти двухметрового роста, куртка на широкой груди распахнута, словно и мороз ему нипочем. Острая вспышка ненависти снова опалила меня. Почему? Почему не он, а я лежу здесь, теряя силы под натиском холода. Кто он такой, этот русский? Кто такой я? Что свело нас на краю мира, около старого черного креста, поставленного неизвестно когда, неизвестно кем?
Он приближается. Теперь даже без оптики я вижу, как парень смахивает иней с ресниц над глазами. Они синие, я знаю, иначе и быть не может. Хорошо, что сейчас нет солнца - без очков он не прошел бы и пары миль, схватил бы снежную болезнь. Удивительно все же, какая ерунда может прийти в голову в самые важные моменты жизни.
Я поднимаюсь во весь рост.
Когда из снега впереди внезапно выросло что-то черное, он подумал, что это, наверное, какой-то зверь. И только пройдя по инерции несколько шагов, понял - человек. В истертой меховой куртке, длинноухой шапке, с заиндевелым карабином на сгибе локтя. Серые глаза впились в лицо холодным взглядом, замерли, не отрываясь. Когда человек коротким движением сдвинул шапку на затылок, открывая длинный шрам, пересекающий лоб, все стало ясно до конца. Это был он, убийца из снов.
Двое замерли друг против друга. В тишине было слышно, как старый поморский крест на берегу глухо гудит под порывами ветра.
Первым заговорил сероглазый.
- Я дождался, - сказал он.
Синеглазый ответил:
- Я знаю.
Оба внезапно поняли что говорят на одном языке, которого не было в словарях и учебниках.
- Ты снился мне, - одновременно произнесли оба. Потом сероглазый пошевелился. Дуло карабина теперь смотрело точно в грудь его собеседнику.
- Кто ты? - спросил он. Синеглазый пожал плечами.
- Я не знаю. Лучше скажи, кто ты? Зачем ты ждал меня здесь? Зачем ты стрелял в меня?
- Сколько вопросов... - проворчал человек с карабином. - Я понимаю не больше твоего. Мне снились сны, где я убивал тебя. И снова убивал, не понимая, за что, где, когда. Но это стало невыносимо. Я так больше не могу! Я знал, что мы встретимся. Извини, но у меня нет выхода. Понимаешь, теперь я снова убью тебя - и станет спокойно. Опять смогу спать по ночам. Так ли уж это важно - кто ты и кто я?
- Погоди! - отчаянно сказал человек с синими глазами. - Но разве тебе не хочется узнать? Я же ничего тебе не сделал!
Второй вновь пожал плечами.
- Откуда мне знать? Может, сделал. Может, не сделал. Вы, русские, все такие странные... Ты веришь в какого-нибудь бога? Тогда лучше молись.
Он вскинул к плечу карабин.
Синеглазый смотрел на него и глаза его леденели, становились прозрачными, как толща ледника под лучами солнца.
- Я устал умирать, - медленно произнес он.
Потом прыгнул вперед.
Поднырнул под дуло карабина и схватил ствол голой рукой, прикипая кожей ладони к промерзшей стали, выворачивая оружие из рук противника. Сильный удар коленом пришелся в живот, но он был уже вплотную к убийце, по-волчьи оскалив зубы, стянув в кулаке воротник куртки. Они повалились на снег, катаясь по берегу диким клубком.
Удары.
Кровь, брызнувшая в серые глаза.
Еще кровь, пятнающая наст, текущая из заново раскроенного шрама на лбу.
Тьма.
Слепота.
Ревущая вокруг морская вода и ослепительный свет.
...Теперь я неуязвим? Что ж, стреляйте в меня, боги, забавляйтесь тем, как от моего тела отскакивают стрелы, не нанося ни малейшей царапины. Спасибо тебе, отец - мне радостно знать, что благодаря тебе нет на этом свете ничего, что могло бы нанести мне вред. Спасибо тебе, мать, за то, что ты испросила клятву со всех существ и вещей в мире. Стреляйте же в меня, боги - вот, я стою перед вами на поле, синеглазый и улыбающийся.
Я вижу, вы решили длить забаву - вот лук в руках у старого слепца, который когда-то был искусным стрелком. И что это на тетиве? Странный прут, что еще недавно был покрыт листьями. Разве может он заменить стрелу? А, хитрец, это ты вложил в руки старику прут омелы? Я смеюсь над твоим умом, пусть стрелок целится точнее. Что с тобой, мать, почему ты так встревожена? Ты встаешь со своего места, твое лицо бледно. Что ты кричишь мне, оте...
Над миром стояла глубокая тишина. Притих даже ветер, стучавший льдинками в распахнутую настежь дверь старого зимовья.
Двое медленно поднялись с истоптанного кровавого снега, не размыкая рук.
- Это ты?.. Столько раз... я не мог узнать тебя. Не мог вспомнить.
- Я до сих пор помню прут омелы, который не прошел мимо... Ты всегда хорошо стрелял. Мне не за что злиться на тебя, брат. Виноват был тот, кто снял листья с этого прута и вложил его тебе в руки.
- Я убивал тебя сотни раз. И каждый раз не помнил, кто ты и кто я.
- Мы двигались по спирали, брат. Нужно было дойти до этой точки на карте, чтобы вспомнить самих себя.
- Верно. Ведь это и было здесь... в первый раз? Правда? Здесь было то зеленое поле. И тавлеи, наверно, все еще лежат здесь подо льдами, ожидая новых игроков.
- Но сегодня ты не убил меня. И никогда больше не убьешь. Мы разомкнули круг.
- Прости меня, Бальдр.
- Не за что прощать, Хёд. Идем. Меня дома ждут.
Двойная цепочка уверенных следов внезапно оборвалась на чистом снегу в глубине острова.