Когда в декабре Платон Федорович Савин ходил на шатучих зомби, провожать его собиралась вся деревня. Народ толпился у околицы и, цокая языками, глядел, как тяжело нагруженный охотник, медленно ступая, уходит в глубь чащобы. На самой опушке леса Платон Федорович обязательно останавливался, не торопясь доставал из кармана ватника вышитый кисет, подаренный покойной женой и принимался скручивать "козью ногу в три колена".
В это время от толпы сельчан обязательно отделялась какая-нибудь баба с туесом, полным теплого молока, густо парившего на морозе. Она подносила его Платону Федоровичу, кланялась и говорила: "На-ко, испей!" Охотник Савин не отказывался, испивал до дна, крякнув, утирал усы и бороду и окончательно уходил в лес.
Все расходились, зная, что теперь неделю или две ничего особенного не произойдет. Если кто-нибудь по незнанию кивал на закрытые ставни савинского пятистенка и спрашивал - мол, где Платон Федорыч? - ему говорили: "Ушел по кости". При этом все понимающе качали головами.
Дней через пять в лесу, до этого глухом и вымершем, начинался треск и шум, обязательно в полночь потемнее. Вокруг деревни было полно старых погостов, сызмальства даже дети кормились тем, что выколачивали из древних домовин погребальные украшения да мелкие серебряные монеты-ногаты. Кого и когда на этих погостах упокоили - не ведал даже дедко Трофим, имевший от роду лет едва ли не столько, сколько древний деревенский дуб в три обхвата, рядом с которым был колодец. "Всегда так было", - отмахивался дедко, голыми деснами жамкая корку хлеба, размоченную в молоке.
Когда начинался шум и треск, деревенские поплотнее замыкали двери, в проушины совали крепкие засовы и затворяли ставни на железные болты.
Потом выходили и добивали ухватами уцелевших и жалостливо стонавших зомби, подползавших близко к хлевам и овинам. Известно ведь, что примета плохая: ежели зомби заполз в овин - урожая на следующий год не жди. Любая живность от мертвяков бежала, сломя голову. Да и вообще, примет таких издавна хватало.
- Если на Татьянин день в лесу осиновую кору объел зомби - морозы будут лютовать.
- Если зомби весной выкапываются из-под земли раньше ледохода - жди дождливое лето.
- Зомби по одиночке скитаются по дорогам, молока просят - к бескормице.
- Коль увидит девка на Ивана Купала зомби у реки - в этот год жениха не найдет.
- Если по зиме развелось много зомби-шатунов - стало быть, весна задержится.
- Много в лесу зомби - жди беды, волков разведется видимо-невидимо.
В общем, ни одной хорошей приметы насчет мертвяков сроду не было. Разве что дождливое лето... так и тут не угадаешь, как бы сенокос не погноить. Так что, когда Платон Федорович недельки через две появлялся на опушке - весь заиндевелый, огромный в своем непрокусываемом армяке из пяти воловьих кож, почти растратив запас метательных ножей - в деревне начинался праздник. Еще бы, ведь все понимали - теперь до весны ни один упокойник больше не покажется и за десять верст. Мужики подпоясывались кушаками, брали с собой веревки и уходили в лес, на большую поляну, куда Платон Федорович всегда заманивал неприкаянных зомби. Из леса они приходили, сгибаясь под тяжестью вязанок с костями. Звонкие, старые, сухие кости горели куда лучше дров и копоти почти не давали. Утаптывали снег, зажигали костры, рядом ставили длинные столы - вот что удивительно, как только шатучие зомби в лесу переводились, погода сразу становилась ясной и теплой. Мелкая противная пурга утихала, открывая ясное небо. Поэтому праздновать Новый год можно было и на улице, не опасаясь поморозить носы. "Зомби вон - год на излом!" - радовались и стар и мал.
Ярко горели в кострах мосолыги, радовались дети, подбрасывая в огонь мелкие костяшки.
- Завсегда бы так! - степенно говорили мужики, опрокидывая чарку за здоровье "благодетеля Платон Федорыча". - Тишина и спокойствие.
- Да чего там, - отмахивался Савин.
А на следующий день с утра было солнечно и хорошо, особенно если на опушке стучал клювом дятел.