Утро - это когда из абсолютного Ничто, появляется сознание, с единственной мыслью убрала ты свои трусы из ванной, или он, помочившись в умывальник, снова использует их по своему усмотрению.
Чмо гремит в ванной тазом, уронив в него кусок хозяйственного мыла, а затем и гнутую алюминиевую кастрюлю с бигуди. Чтобы не взбесится, не сорваться в ставшую уже привычной истерику, ты зарываешься с головой в сырую комковатую подушку, и накрываешься толстым, вонючим и тяжелым как мокрый войлок одеялом. Звуки из ванной еще некоторое время гуляют по квартире, затем стихают. Чмо наконец понимает что утреннего шоу не предвидится и надо переть на работу. Напоследок громко хлопает дверь, дребезжат стекла в оконной раме, но ты уже счастлива. Он ушел. Сегодня повезло, концерт по заявкам был не столь продолжителен, нежели обычно. Вероятно, начала действовать выбранная тактика. Еще месяц назад ты в ярости выскакивала в коридор и швырялась в говнюка всем, что попадало под руку, он смеялся и пялил свои бельма на тебя. Его забавлял твой полуголый вид, твоя ярость, а ты зверела еще больше, больше...
Однажды изловчившись, ты ухитрилась задеть тяжелым ботинком его щеку. Он перестал смеяться, подошел и с размаха ударил тебя по лицу. Когда ты упала, скорчившись на пол, он двинул тебе ногой по ребрам. От удара тебя развернуло, ты ударившись затылком о грязный давно немытый пол лежала, и кривила разбитые, сочащиеся кровью губы потому что он выбил себе палец о твои ребра. Вот тогда уже озверел он. Именно тогда он сгреб тебя одной рукой, вздернул к верху так, что сорочка сзади с треском разошлась, выпустив наружу обтянутые кожей зубцы позвоночника. Ты хрипела в его руке, а он втащил тебя в комнату и с размаху швырнул на кровать. Что тогда его остановило? Может гном, ухитрившийся пробудиться, несмотря на похмелье и повисший на другой его руке? Может вид твоего худого и изможденного тела? Ты навсегда запомнила ярость на его лице постепенно переходящую в отвращение.
- Еще раз так сделаешь, блядь. Убью. - он сказал это почти спокойно, и ты поверила ему сразу.
С кровати он казался огромным, и красивым. Он был атлетичен, мощен, его даже не портили наколки, расползшиеся по всему телу синими разводами. В правой руке, он сжимал клочья тряпья, еще недавно бывшими твоей одеждой, а на левой у него повис гном. Ты с трудом сквозь слезы могла различить, где на гноме одежда, а где серая, давно немытая кожа.
- Иди сынок, иди... - голос гнома дребезжал как старый алюминиевый чайник на кухне. Гном все время хлюпал носом, и эти звуки было единственно внятными и четкими в его речи - Иди...
С тех пор ты терпеливо ждешь, когда чмо свалит на работу, и ты останешься в доме одна, вернее почти одна, ты и гном...
Когда хлопает дверь, ты встаешь. Теперь у тебя нет сорочки, и приходится спать почти голой. Пододеяльник отвратительно липнет к телу... В ванной бедлам, в тазу вторую неделю что то киснет источая настолько сильную вонь, что она перешибает даже запах идущий из комнаты гнома. Ты полощешь рот ржавой водой, и собираешь с мокрого пола, рассыпанные бигуди. Вообще то, они тебе не нужны, но это почти четверть твоего имущества. Личного имущества. Еще есть зубная щетка с банкой зубного порошка. Чтобы можно было почистить зубы если собираешься заняться сексом. Впрочем, заранее об этом ты узнаешь редко. Еще у тебя есть большие стеклянные бусы, колготки и классные кожаные туфли на длинном каблуке. Туфли и бусы красные, ты убрала их в коробку и спрятала под ворохом белья, которое предпочитала называть барахлом. Надеваешь ты их только по особо важному поводу. Туфли тебе уже немного малы и трут ногу, на колготках аж две, правда тщательно заделанных стрелки, а на бусах сломалась застежка...
А еще у тебя есть шкатулка. То есть, это ты так ее называешь. Она засунута на антресоль, где пылятся старые журналы "Работница" и "Крестьянка". Это старая полиэтиленовая сумка, еще сохранившая остатки ярко красного цвета, и даже трещины на ее лакированной поверхности, не могут обмануть твоих глаз. Тебе дано видеть этот предмет во всем его блеске. А в этой сумке лежит... Тсс. Да не сейчас. Сейчас ты пытаешься выбрать наименее грязное из того барахла что свалено в углу. Ты роешься в нем совершенно не в состоянии взглянуть на себя со стороны. Ты считаешь себя героиней удивительной сказки с непременным хэппи эндом. Что стало бы с тобой увидь ты себя сейчас... Прости. Я смотрю на твою согнутую спину, ее силуэт неровен, настолько сильно выпирает позвоночник. Груди... да у тебя, их почти нет. Даже когда ты наклоняешься, они едва-едва заметны. Твои ноги кажутся невероятно кривыми, хотя на самом деле это не так, просто суставы коленей и щиколоток выглядят чересчур большими. Твои кости растут, не спрашивая разрешения, у изможденного тела, высасывая те остатки сил, которые в тебе еще есть. Ага, ты нашла, что тебе одеть...
Это платье ты носила еще четыре года назад. Конечно, тебе повезло, что ты тянешься в рост и еще можешь натянуть на себя старые вещи. Что ж вполне неплохо, тем более без вариантов. Правда, колени все больше и больше вылазят вниз. Но некоторым это даже нравится. Да бюстгальтер тебе не нужен, а вот носки пожалуй... Кажется когда то на них был узор? Ну, с тех пор он вылинял на столько, что после привычной стирки хозяйственным мылом они кажутся изначально белоснежными. Нет, и даже не пытайся воображать, что это туфли. Это вполне заурядные ботинки, и ты прекрасно помнишь, как они тебе достались. Не помнишь? Я помню, и не могу забыть... Ты занималась сексом, с каким то малым. Помнится, ты даже не спросила его имени. Ну вот, не жми так плечами, у тебя и так торчат лопатки, а за ключицами можно удержать по чашке воды. Ты готова...
Темно синяя, на синтепоне куртка выгорела на солнце до швов в блекло серый цвет. Это твое спасение и зимой и летом. Когда-то она была тебе велика, но с тех пор утекло много воды. Ты берешь со старого, давно неработающего холодильника заколку. Защелкивающаяся железка подобранная где-то на улице. Она на удивление неплохо смотрится поверх твоих длинных грязно желтого цвета волос. Ты не помыла вчера голову... Ты вообще не смогла вчера помыться, потому что чмо привел очередную девицу, и они весь вечер пили на кухне и занимались любовью на старом продавленном диване. Ты просто боялась пройти мимо. А чмо иногда выходил в ванную, чтобы блевать. Тебе бы не помог и раздельный санузел. Улица для тебя все. Ты искренне радуешься, что в относительно благополучном детстве тебя научили читать, и это позволяет тебе пользоваться благами цивилизации.
Дом унылая пятиэтажка с шелушащейся балконами кирпичной кожей. То, что ты полагаешь жилищем, двухкомнатный загон с давно не запирающейся дверью. Лифта не предусмотрено, и по лестнице приходится спускаться на ощупь. Когда-то давно, взбешенные коммунальщики, вместо того чтобы вставить новые стекла, которые били постоянно, заколотили окна досками. Этажом ниже их отодрали, но тебе приходится добираться до этого этажа. Из четырех квартир на пятом, где живешь ты, обитаемы только две. Сосед инвалид, уже не способный толком двигаться, экономя оставшиеся силы, просто выбрасывает мусор на лестницу. Благо мусора не много, но за пару лет уже накопилось изрядно. Ты идешь, привычно щупая осклизлую стену, нашаривая ногой место среди пустых бутылок, молочных пакетов и неясных ошметков чего то... Четвертый этаж самый благополучный. Здесь две железных двери, к живущим здесь старикам раз в неделю, по четвергам приезжает сын. Раньше, правда он приезжал всей семьей и на метро. Ты тогда была еще совсем мелкой, и это твое платьице еще закрывало колени. Потом он стал приезжать на машине, но уже без семьи. Теперь иногда вместо него, на роскошном авто приезжает крепко сбитый мужчина, одуряюще пахнущий чистотой и парфюмом. Он привозит большие пакеты с едой. Ты знаешь, что за еду, он привозит, потому что добрые старички иногда зовут тебя в гости. Каждый четверг ты смотришь в окно, и если подъезжает роскошная машина и выходит этот человек, ты спешишь сбежать вниз по лестнице и затаиться в углу, чтобы иметь возможность вдохнуть его запах. Ты прячешься на третьим этаже, замираешь во мраке, затаив дыхание и когда мимо тебя проплывает это ладное тело, начинаешь медленно втягивать в себя плывущий за ним аромат другой жизни. А потом ты ждешь, когда он начнет спускаться, и чудо повторяется снова. Потом ты идешь домой и лежа на неудобной кровати - мечтаешь, мечтаешь, мечтаешь...
Нет, не сейчас... Сейчас еще утро, и до вечера нужно еще дожить. Конечно можно было бы остаться дома, и просидеть весь вечер... Нет. Снег уже сошел, и тебя неудержимо тянет на улицу. Ты еще не знаешь, куда понесут тебя ноги. Быть может ты в очередной раз предпримешь героический пеший переход до Москва - реки, у тебя нет денег на метро, но ведь пройти по такой погоде одно удовольствие. А там наверняка уже сошел лед, и в тяжелых волнах играет солнце. Можно ходить по набережной и швырять камешки, а можно пойти на плотину и...
Ты идешь в другую сторону, ты выходишь на проспект и идешь совсем, совсем в другую сторону... Солнце бьет тебя прямо в глаза, и ты тянешь к нему лицо, смежая веки от непривычной яркости. Ты плачешь? Нет, - солнце, весеннее солнце заставляет слезы сбегать по твоим щекам. Тебе хорошо, ты счастлива. Ты готова всю жизнь идти за солнцем вдоль этого кажущегося бесконечным проспекта. Встречные люди иногда смотрят на тебя с удивлением, но тебе нет до них никакого дела. Ты проходишь вслед за солнцем ровно семьсот сорок шесть шагов. Семьсот сорок шесть шагов абсолютного счастья. Полной нирваны. Впрочем, ты даже не знаешь что это такое. Пустота и полное очищение сознания настолько обыденное для тебя явление, что ты должно быть сильно удивилась бы, узнай, что многие люди мечтают об этом как о великом благе. Площадь легла перед тобой как пустыня перед Моисеем. Безумный старик вел свой народ сорок лет, он знал, что рано или поздно достигнет своей цели...
Ты знаешь, что тебе никогда не достичь солнца, и хотя готова умереть на своем солнечном пути, все-таки сворачиваешь в сторону от сырой, холодной глотки подземного перехода. Словно подбадривая тебя, ласковые лучи щекочут твою левую щеку, ты немного наклоняешь голову, чтобы дать волосам рассеять их, а затем откидываешь за спину... Ты идешь, ощущая его дружеское участие, и родное ласковое тепло. Здесь тебе нужно повернуть еще раз, ты замираешь в нерешительности, а затем пятишься, в нужном тебе направлении стараясь оставаться лицом на солнце. Люди обходят тебя, хлещут осуждающими взглядами... Глупые люди, они смотрят на тебя, не понимая своего счастья, смотрят на тебя, вместо того чтобы смотреть вперед и радоваться встречающему их солнцу. Они отворачиваются от него, только ради того чтобы недовольно взглянуть на такое маленькое, невзрачное создание как ты... Ты не можешь выдержать столь пристального внимания, и вынуждена отвернуться и идти как все, на последок ты улыбаешься солнцу, грустной виноватой улыбкой. Оно ласково треплет тебя по щеке, и потом уже гладит теплой ладонью по затылку. Повернувшись, слившись с потоком, ты мгновенно выпадаешь из поля зрения отдельных людей, которые вновь начинают искать в окружающем мире повод для раздражения и недовольства.
Рыжее, кирпичное здание, с тяжелыми колупинами окон, измазанных некогда белой краской. Оно встречает тебя заплеванным подъездом, скрипучей дверью и треснувшей табличкой с унылой надписью. "Школа - Интернат ...". Какой то шутник, забравшись выше, нацарапал: "Оставь надежду всяк..." надпись прерывалась, и ты чувствовала за ее недосказанностью что то очень важное и нужное. Ты не знала, откуда эти слова, но их суть, и ты это чувствовала, отражалась в наборе тех ощущений которые ты испытывала, входя сюда.
Тебя встречает незабываемый, бывший некогда привычным набор запахов. Сначала это отстоявшаяся в междверном пространстве вонь. Пахнет сыростью, мочой и мышами. Запах отсекает все уличное, что ты можешь принести с собой. Он словно бы подготавливая тебя, к погружению в иной, отличный от внешнего мир. Пройдя небольшой пролет, ты попадаешь в коридор первого этажа... Справа пространство холла, вмещает никогда не работающую раздевалку, заваленную старыми транспарантами, поломанной мебелью и иными предметами бывшими некогда плодами рук человеческих. Толстая неопрятная тетка цапает твою куртку скрюченными пальцами, и несет к вешалке, частично волоча по полу. Напротив раздевалки, да двойным крашенными белым дверями, то единственное что примиряет тебя с этим местом. Несмотря на то, что двери закрыты, в большую щель у пола сквозняк выдыхает массу запахов, столовая. Ты не задерживаешься на первом этаже, здесь самый большой риск, встретить кого-то, кого встречать не хочется. Радуясь, что попала в тот момент, когда идут занятия, ты, не заходя в холл, поднимаешься по лестнице выше. На площадке второго этажа ты с разбегу проходишь застоявшееся облако с резким хлорным запахом. Его выносит из находящегося рядом туалета. Ты взбегаешь еще на этаж, перепрыгивая через ступеньку. От таких усилий твое сердце начинает отчаянно колотится. В правом боку завозились колики, а в голове зашумело и забило в виски. Ты не ела уже два дня, если бы не это обстоятельство ты бы держалась отсюда подальше. Третий этаж встречает тебя еще более резким запахом. Если нижний туалет был женский, то здесь мужской. Все люди находящиеся в этом большом, пятиэтажном здании сходятся сюда чтобы...
Четвертый этаж. Он был бы самым спокойным местом, не будь пятого. На четверном нет холла. Здесь находятся не классы, а кабинеты персонала, и служебные помещения. Пятый этаж разделен на две части. Между ними нет прохода. Это вершины крыльев здания. Ты поднимаешься на пятый уже гораздо тяжелее, ты держишься за перила, и тебя слегка шатает. Ты уже привыкла к такому своему состоянию. Слишком часто оно посещает тебя с тех пор...
Пятый. Это два класса, и железная лестница, ведущая к люку на чердак. Ты лезешь на лестницу, стремясь забраться как можно выше, и садишься на ступеньки. Здесь лучше всего. Ты успокаиваешь дыхание, и терпеливо ждешь... Почти на уровне твоего лица с потолка свисает кусок вытянутой в нитку жвачки. Вдали торчат обгорелые спички. Какое то время ты тратишь на то чтобы изучить узор плевков на полу под лестницей.
Звонок бьет по нервам с силой казацкой нагайки. Ты вся сжимаешься в плотный, непробиваемый комок. Склоняешь голову к коленям и затаив дыхание ждешь. Где-то этажом ниже с грохотом раскрывается дверь, и коридор заполняет топот и крики. Звук ширится и растет, в него вливаются новые источники шума. Трезвонящий гул еще висит в воздухе, но его перекрывает во многажды раз более сильный...
Дверь класса распахивается, из нее выбегают дети. Ты смотришь на них краем глаза и несколько облегченно вздыхаешь. Младшая группа. Они не замечают тебя, слишком много энергии. Прыгая через несколько ступенек, они спускаются вниз, скользя по тебе редкими рассеянными взглядами. Последним из класса выходит преподаватель. Престарелая женщина, такая же, как множество русских шестидесятилетних учителей, в простой вязаной кофте, тряпочной юбке и в разношенных туфлях. Она долго возится, закрывая замок. Потом неспешно, осторожно ведя ногу по полу, подходит к перилам. Ты прячешь лицо в коленях, но даже сквозь них чувствуешь всепроникающий, внимательный взгляд. Женщина медленно спускается, держась за перила изжелто-бледной, в синих прожилках рукой.
Время, - которое ты ненавидишь, тянется медленно, особенно в эти моменты тревожного ожидания. Ты так и не смогла научиться равнодушию ко времени... Из общего гула вычленяется отдельный разговор, потом еще один и еще. Они локализуются в отдельную приближающуюся группу.
Краем глаза ты видишь их затылки, появляющиеся из-за бетонного среза ступеней. Человек десять, твоего возраста. У многих блеклые, некогда крашенные волосы. Плотной группой поднимаются и останавливаются в коридоре. Группа весело переговаривается, периодически заходясь приступами смеха. Ты сидишь, опустив лицо и зажмурив глаза, но тебе не нужно глаз, чтобы ощутить колющий жгучий взгляд. Ты даже знаешь, кому он принадлежит. Крепкая бровастая татарка, главный заводила и твой мучитель...
- Ка-а-акие люди!!!
Шум приближающихся шагов. Сначала один человек, а затем и вся группа перемещается ближе.
- Эй! Иди сюда.
Ты молча терпишь злорадное внимание. Ты слышишь, как по лестнице поднимаются еще люди, это тоже ученицы, которые будут смотреть на происходящее издали, но с вполне ощущаемым чувством облегчения.
- Эй, ты! - на этот раз злее. Кто-то поднимается по ступенькам и замирает прямо над тобой.
Она смотрит на тебя, как пионер смотрит на пойманного жука, только жука есть еще шанс, что пионер-ботаник уже имеющий в коллекции труп его сородича возьмет да и отпустит. Нет, это не ботаник... это тот кто отрывает жукам крылья и пускает их в муравейник, или поймав еще одного подобного заставляет их драться друг с другом.
- Ты че дура! Оглохла?!! - довольно болезненный пинок в щиколотку. Если бы не форменные ботинки было бы больнее.
Делаешь вид, что тебе очень больно, подбираешь ноги под себя и через силу смотришь в бровастое лицо, нависшее над тобой. Злые карие глаза с точками зрачков неотрывно смотрят на тебя в упор. Крашеные дешевой помадой губы раздвигаются в усмешке, обнажая мелкие желтоватые зубы.
- Глухая, да? - менее агрессивно, но с большей издевкой вопрошают у тебя. Ты молчишь, отклоняешься назад, стараясь держаться подальше.
- Нет. - отвечаешь, потому что не отвечать нельзя.
На тебя продолжают смотреть с интересом первооткрывателя и естествоиспытателя. Два десятка пар глаз с нескрываемым интересом наблюдают за этой сценой с различных дистанций. Время идет. На лестнице раздаются шаги, появляется еще одна пара глаз, с не меньшим интересом оглядывающих мезансцену. Глаза эти, чем-то почти неуловимым отличаются от остальных, и это внушает тебе надежду.
- Ты чего приперлась? - В коротких пальцах, с полустершимся бесцветным лаком на ногтях появилась мятая пачка Opal,а.
Изрядно полинявший "Крикет" несколько раз чиркает стершийся кремень, прежде чем выпростать крошечный огонек пламени. Ты смотришь, как западают щеки, втягивая в себя дым. Как огонек вспыхивает на краткий миг, вгрызаясь в плоть сигареты. Мгновением позже мир превращается в серое слоистое марево, раздирающее глаза и скребущее горло.
- Те че здесь надо?! - Голос врывается из-за плотной завесы. Ты судорожно сглатываешь, заходясь кашлем, и пытаешься проскользнуть между перилами и нависающей фигурой, размазанной по зрачкам едким, медленно тающим облаком. Твои движения неуверенно замедленны, ты еще только поднимаешься, но лицо уже готово выразить покорность и отчаянье. Кажется, что твои чувства уже заранее обрекают тебя...
Ну, конечно же, ты не заметила выставленного локтя. Удивительно, не правда ли? Тебя будто отбросило на перила, и ты не видя дороги, едва не свалилась с лестницы. Твои башмаки загрохотали по ступенькам, пальцы судорожно вцепились в гнутые, в потеках краски конструкции перил. Возможно она бы тебя и ударила, но уж очень жалко и комично ты выглядела... Вокруг звучали смешки, кто-то кому то давал какие-то комментарии, но в целом обстановка разрядилась. Бить не будут, ты опустив голову забиваешься в дальний угол и садишься на корточки, обхватив руками голые колени. Воздух взрывается прерывистым звоном, благословенный звук в котором утонули шаркающие шаги на лестнице и твои нервные всхлипы.
Ты сидишь в углу, вжавшись спиной в заскорузлую, грязную стену, и смотришь как злые, шумные существа втягиваются в воронку дверного проема. Когда последнее скрывается за дверью, твой взгляд упирается в бесцветное нечто, требовательно смотрящее прямо на тебя.
- Заходи. - в голосе преподавателя смешиваются жалость и требовательность. - Заходи раз пришла...
И ты идешь.
Класс, это литая стена взглядов. Ты съеживаешься, стараясь стать меньше незаметней. Твои шаги прерывисты и неуверенны. Ты устремляешься в единственное место, где сможешь просуществовать хоть какое то время. Тело и сознание сливаются в едином, целеустремленном порыве. Ты не обращаешь внимания, на высунутые языки, отогнутые пальцы и подставленные ноги. На последних метрах ты спотыкаешься, и влетаешь за парту едва ли не кубарем. Ударная волна смеха, заставляет тебя пасть на щербатый стул, уткнув взгляд в салатовое поле парты, сплошь усеянное неравномерными росчерками и царапинами. Волна смеха прерывается громким хлопком. Широкая деревянная линейка, жалобно хрустнув, ломается. Пожилая женщина растерянно смотрит на обломок в руке. Класс охватывает новая, неудержимая волна веселья. Последнее средство убеждения, заставлявшее притихнуть даже самых шумных, прекратило свое существование. Почему, ты подобно остальному сброду, смотришь на старую учительницу разглядывающую в своих в руках обломок дерева, как последнее свидетельство Воскресения? Один Бог ведает скольких учеников, образумил этот почивший ныне предмет, являвшийся воплощением власти для блеклого немощного создания стоящего доски. Хохот в классе оборвался, рассыпавшись редкими нервными смешками. Учительница той же шаркающей походкой подходит к своему столу, и молча садится. Она безмолвна как сама тишина вокруг, венозные, в пигментных пятнах руки продолжают сжимать изжелтый обломок иззубренный белым. Тебе кажется, что в нависшей над классом тишине отчетливо слышно, как одна за одной, на парту капают стекающие по твоим щекам слезы. Не в силах смотреть на согбенную за столом фигуру, ты утыкаешься взглядом в изъеденную резами кожу парты, и указательным пальцем рисуешь дорожки срывающимися с твоих щек неистощимым потоком слезами. Тебе почему то невероятно жалко эту старую линейку, жалко до внутренней боли, как старого доброго друга, которого у тебя никогда не было...
Класс постепенно оживает, дети начинают переговариваться. Сначала шепотом, потом в пол голоса. Они еще иногда оглядываются на старуху за учительским столом, но это уже скорей дань памяти, а память как известно штука короткая, особенно у женщин. Звонок звенит как нечто само собой разумеющееся, и шумная стая срывается с насиженных мест. Почти никто не оглянулся. Лишь одинокая фигура остановилась в дверном проеме. Ты снова почувствовала тот же взгляд что и на лестнице. На мгновение ваши глаза встретились. На долгою, очень долгую секунду ты ощутила как что то чужое скользнуло в твою душу, и на мгновение задержавшись, выскользнуло. Ощущение было настолько странным, что ты даже не успела привычно испугаться. Фигура исчезла, оставив чувство неуверенности, неизвестности в размеренном прозябании твоей жизни. Слезы высохли, как будто их и не было. Ты встала и медленно побрела к выходу.
Прежде чем прикрыть за собой дверь ты бросаешь украдкой еще один взгляд на старую учительницу. Ты могла бы и не скрываться. Устремленные в никуда глаза вряд ли замечают хоть что-то вокруг. Тебе снова хочется плакать, ты сдерживаешься и прикрыв дверь, прижимаешься лбом к холодной, окрашенной поверхности. В сущности, ты не узнала ничего нового. Вещи тоже умирают...
Вопреки обыкновению ты спускаешься медленно, и не спеша. Заветная цель находится на первом этаже, за тяжелыми, белыми дверями. Твоя группа уже внутри, дежурный долго возится в засаленной тетради, затем махнув рукой пропускает тебя во внутрь. Ряды покрытых жирным пластиком столешниц на покосившихся сварных коробах, произведение местных умельцев и воспитанников, окружают кривоногие стулья, сваренные из стального прутка. Ты идешь через зал, осторожно ступая по забрызганному полу, где суп выплескивающийся из тарелок окончательно приобретал статус помоев. Толстая тетка в грязном, темно синем халате елозит по кафелю шваброй, мусоля ноги проходящих огромной, как простыня и имеющей консистенцию чернозема тряпкой.
Твой путь пролегает мимо длинного стола уставленного вперемешку грязной, и "условно" чистой посудой. "Чистый" стол помечен загаженным тараканами листком, прикрепленным к стене проржавевшими скрепками. Ты берешь поднос, с видимыми остатками пищи, и гнутую алюминиевую ложку. Ложка едва не выскальзывает у тебя из пальцев. Ты встаешь в короткую очередь. Дородная тетка в относительно чистом переднике наделяет тебя тарелкой с плевком, какой то белой субстанции. Плошкой разваренных макарон, и чем-то напоминающем по форме котлету. Стаканом желтоватой, как слабый раствор фурацилина жидкости. Ты хорошо помнишь, как точно такую же тебе закачивали огромным шприцем куда то в нос, когда у тебя была простуда и сильно болели скулы. Правда, в стакане плавало несколько кусочков лимона, а раствор в шприце был тщательно профильтрован. Наделенная пайком ты вновь возвращаешься в царство кривоногих стульев и косоногих столов. Ты полна решимости, занять свободный стол, но на этот раз дежурный во всю пользуется властью и уплотняет соседний стол, где уже сидят трое. Они из твоей группы. Ты чуешь это нутром, по взглядам, по расставленным локтям. В сущности такие же изгои, но готовые на все, чтобы испытать сладкое чувство господства. Ты физически ощущаешь их ненависть, и тебе неуютно. Обжигаясь, ты быстро глотаешь белесое варево, оказывающееся рисово-молочной кашей. Заедая выданным куском черного хлеба, неожиданно для себя обнаруживаешь, что хлеб вопреки обыкновению мягкий и вкусный. Макароны липнут к зубам, но ты их глотаешь со скоростью профессионального голодающего. Желудок давно не испытывавший подобных нагрузок раздался, и болезненно запульсировал. Ты с тоской глядишь на остатки макарон и котлету, которые несмотря на зверский аппетит ты сейчас просто проглотить не в состоянии. Наконец решившись, ты берешь котлету в руку и прячешь ее за спину, на глазах трех потрясенных свидетелей. Убирая руку ты задеваешь стакан с компотом, и тот выплеснув содержимое катится по столу. Соседи с воплями отскакивают, уворачиваясь от брызг.
-Та-а-ак! В чем дело?!
Дежурный по столовой возникает возле тебя почти мгновенно.
- Это все она! - Три голоса сливаются в один. Роль солиста вакантна, но ее тут же занимает один из соседей - И котлету сперла, в карман положила!!!
- Какую котлету? - не понимает дежурный. Он поворачивается к тебе - что за котлета?!
Ты готова провалиться сквозь землю, но дежурный словно что-то почуяв, кладет тебе руку на плечо. Ты медленно достаешь из за спины кулак. Маленький серый комочек, лежит на твоей ладони. По залу прокатывается смех...
- Зачем?!!! - после паузы вопрошает дежурный. Ты чувствуешь на себе его осуждающий взгляд. Волна веселья в столовой резонирует в тебе, заставляя тяжелеть щеки, потом лоб. Через силу ты поднимаешь взгляд. Ты смотришь в усталое лицо еще не старого мужчины и почти выкрикиваешь:
- Это моя котлета!!! - Смех в зале переходит в рев. Под действием такого психологического допинга, дежурный не выдерживает. Его глаза светлеют, брови ползут вверх. Он надувает щеки в последней попытке сдержаться и все-таки брызгает тебе в лицо слюной, заходясь в приступе смеха. Вероятно, умом он понимает, что все не так, и надо бы как то иначе, но ты вырываешься из под его руки и выбегаешь вон. Ботинки громко стучат по выложенному плиткой полу. По дороге ты отталкиваешь кого-то случившегося на пути, и под громкие крики и брань бежишь к раздевалке. Сжав челюсти, ждешь пока гардеробщица прошаркает за твоей курткой. За это время успеваешь ощутить каждый сантиметр своей кожи на лице, которая казалось превратилась в одно большое пульсирующее сердце, налившееся кровью и жаром. Все твои мысли, чувства, эмоции едины в своем порыве. Вырвав принесенную куртку, ты мчишься на улицу, к солнцу. Котлета, которую ты продолжаешь сжимать в кулаке, начинает течь между пальцами. Ты всем телом бьешься в дверь, но она поддается медленно, с усилием, словно нехотя выпускает тебя во вне. Ты даже не замечаешь стоящих под козырьком подъезда, курящих людей. Мира нет. Солнца нет. На улице идет дождь...
Если в первые минуты дождь насыщает асфальт от серого до антрацитово-черного цвета, то потом он делает его зеркальным, сыто блестящим, полным оптимизма. Солнце частый спутник дождя. Как часто один сменяет другого. Ты идешь, глядя под ноги в зеркальную пленку тротуара. Чувствуя, как обида, стекает вместе с дождем по твоим волосам, остужая, очищая голову. Холодные струйки игриво забегают за воротник, бодря и отвлекая от грустных мыслей. Ты смотришь, как твои ботинки заражаются от асфальта и дождя жизнерадостностью. Становясь черными и блестящими. Ты поднимаешь голову и с любопытством смотришь на прохожих. Они опять чем-то недовольны. Кутаются в одежды, надевают капюшоны. Раскрывают зонты. Красивая, молодая женщина, секретарской породы, бежит к автобусу, смешно переставляя длинные ноги, чья амплитуда ограничивается размерами юбки, а устойчивость высотой каблука. Мужчины с интересом провожают ее взглядами. Ты поднимаешь лицо к небу, тяжелые капли массируют твое лицо, повисая на ресницах крошечными жемчужинами. Ты открываешь рот, ловишь их языком, твои зрачки даже через полуприкрытые веки, подобно соцветиям подсолнуха ощущают движение солнца за плотной завесой дождевых облаков. Что-то влажное, теплое касается твоей руки. Ты опускаешь голову и смотришь в глаза самому доброму, дружелюбному и преданному существу на свете.
У существа плотная, не мокнущая под дождем белая шерсть. Огромная искрящаяся бусина носа, и роскошный розовый язык. Этот нос, с постоянно меняющими форму ноздрями сама чуткость. Эти глаза, где роговица сливается со зрачком, само обаяние. Существо великолепно. Оно смотрит на тебя, с обожанием всеми движениями тела демонстрируя расположение и радость от встречи. Теплый язык трепещет и подергивается возле твоей сжатой в кулак ладони. Ты с удивлением смотришь на ладонь, в которой все еще находится кусок печеного фарша стоившего тебе стольких унижений. Ты смеешься, от твоего голоса присевший было пес, вскакивает и извивается всем телом от морды до кончика хвоста. Все еще смеясь, ты приседаешь на корточки и протягиваешь ему на ладони остатки своего нечаянного обеда. Струи дождя стекают по твоему лицу на грудь, волосы липнут к коже, а внутри тебя растет и ширится ощущение вселенского счастья и нежности...
- Ко мне! Рекс, иди сюда!!! - вопль, словно кусок стекла врывается в твой мир, и перерезает хрупкую пуповину начавшегося взаимопонимания.
Пес, припав на передние лапы от крика, жалобно глядит тебе в глаза, и бежит навстречу хозяину. Все еще сидя на корточках, ты смотришь на прыщавого подростка вышедшего из магазина. Он по хозяйски хлопает подбежавшего пса по голове.
- Фу!!! Вечно подбираешь всякую гадость! - он старается говорить строго, но у него это плохо получается, он почти кричит, голос срывается и дает петуха.
Ты смотришь сначала на подростка, потом на собаку. Пес виновато глядит на хозяина и крутит хвостом. Тебе кажется... нет тебе хочется, чтобы делал он это не так жизнерадостно как тебе. Но реальность постепенно возвращает тебе ощущения окружающего мира. Липкие, давно немытые волосы, холод прилипшего к телу платья, мокрые ноги в рваных носках и тяжелых ботинках. Ты встаешь, и не оборачиваясь уходишь от самого доброго, дружелюбного и преданного существа на свете, которое тебя предало...
Дождь понемногу стихает, и асфальт уже не кажется тебе оптимистично блестящим. Ты шагаешь, опустив голову, и глядя себе под ноги. Твое тело бьет крупная дрожь, и ты кутаешься в куртку, стараясь хоть немного согреться. Город теряет краски и становится унылым скопищем стен и подворотен. Голые деревья не подают вида, что приближается весна, они унылы и молчаливо сносят издевательства детей и собак. Прохожие цепляются зонтами, шлепают по лужам, одаривая друг друга брызгами. Тебя толкают осклизлые, засаленные шкуры дубленок. Владельцы пуховиков, с осыпавшимися в полы перьями, похожи на разодетых пингвинов с пришитыми к одежде подушками. Поток людей уплотняется и втягивается в дыру в асфальте. Из дыры, дружелюбно веет теплом, и ты с радостью отдаешь себя ее недрам. Тяжелые двери с захватанными, помутневшими стеклами, словно китовый ус просеивающий добычу пропускают тебя в глотку метрополитена. Глотка имеет квадратное сечение, и обложена с двух сторон злокачественными опухолями лотков. Царство бездомных собак, торговцев и попрошаек. Тебя выносит потоком к единственному, кажущемуся инородным своей капитальностью киоску. Театральная касса. Обклеенная изнутри и снаружи бумагой, она словно игрушка ребенка-великана, сделанная из папье-маше, брошенная и забытая. В углу замысловато сложены в горку вездесущие банановые коробки. В притирку к киоску, на большом куске фанеры опирающейся на шаткие раскладные столики, разложены книги. Одни лежат стройными рядами, корешками вверх сливаясь в единый, изначальный оттенок. Некоторые наоборот, пестрят многоцветьем. Задние сложены в стопки, а детские, разлегшись всей плоскостью, демонстрируют изысканность и завлекательность фасадов.
Это необычное место, это просто удивительное место, это невероятное место. потому что когда ты проходишь мимо тебя вычленяют, вырывают, выделяют из общей массы аморфного, серого потока.
- Привет. - Это слово бесцветно, оно беспомощно и равнодушно падает и лениво шевелится влажное и холодное как живая рыба.
- Привет. - Ты поднимаешь в глаза и смотришь на человека стоящего по ту сторону. Он такая же часть окружающего мира, как и его лоток, как обклеенный киоск, как эти люди вокруг. Ты стоишь и растерянно ждешь. Ты делаешь так всегда, каждый раз, когда набираешься решимости пройти мимо. Ты замираешь на месте, хрупкая и вместе с тем недвижимая, непоколебимая даже всей мощью людского потока. Ты застываешь на бесконечно долгое мгновение, боясь не услышать такого о_ж_и_д_а_н_н_о_г_о и желанного...
- Заходи.
Ты привычно обходишь лоток, он привычно поправляет задетые тобой книги. Ты проходишь к коробкам, и забираешься на них с ногами. В этой привычности, кроется какая то магия. Ты исподволь наблюдаешь, как он работает, о чем-то, негромко разговаривая с людьми. Его голос едва превышает общий фон шума, ровно настолько,
чтобы его слышал собеседник. Он часто улыбается, горка книг по середине лотка растет. Наконец он бросает на тебя взгляд, и ты лезешь в одну из коробок, чтобы достать целлофановый пакет. Он укладывает в него книги, и на последок говорит покупателю, что то приятное. Приятное настолько, что тот отдает деньги с улыбкой. Проводив клиента, этот удивительный человек возвращается. Он садится рядом на коробки и тщательно раскладывает купюры по множеству карманов. Одет он в довольно потертую джинсовую куртку с толстой, некогда белой подкладкой. Из-под нее виден толстый свитер. Вылинявшие джинсы заправлены в разношенные кирзовые сапоги. Рассовав деньги, он поднимает глаза и пристально смотрит тебе в лицо. Ты опускаешь взгляд, потому что видишь в радужке его зрачков перекошенное лицо чмо, с сжатыми кулаками, тоскливые блеклые глаза пожилой учительницы. Из них на тебя смотрит веселый добродушный пес, готовый вилять тебе хвостом за котлету, и кареглазо щурится молодая татарка из интерната.
- Ты чего трясешься? - Его рука неожиданно ложится тебе на плечо. Ты замираешь в жутком приступе клаустрофобии. Даже дрожь, кажется, стихла и затаилась. Он теребит пальцами мокрый воротник куртки, по хозяйски отводит пряди волос отгораживающие твое лицо от взглядов. - А ну слазь...
Ты нервно спрыгиваешь с упругого картона, и ждешь пока он, нырнув в его недра, не извлечет на свет множество предметов. Тяжелый черный сверток, большой вытертый, перемотанный скотчем пакет, и вешалку. Снова закрыв коробки, он мгновенно превращает черный сверток в большую, гораздо больше твоей куртки, телогрейку.
- А ну снимай. - В его голосе сквозит самодовольство и удовлетворение. Пока ты стаскиваешь с себя мокрый синтепон, он успевает пояснить - Зимняя форма, все собираюсь домой отнести...
Он заворачивает тебя в телогрейку, она огромна. Затем безжалостно разрывается пакет, и из него появляются валенки с завернутыми голенищами, и два комка серого цвета.
- Скидай тапочки, завернешься в это... - он поднес серый ком к носу, хмыкнул, усмехнулся, потом взглянув на тебя бросил его на колени. - И это...
Валенки со стуком падают вниз, и он словно забыв про них, упархивает к новому клиенту. Ты возишься на коробках, снимая мокрые ботинки и носки, заворачивая заиндевевшие ноги в портянки и засовывая их в валенки. Тяжелые, войлочные они легко вместили бы по две твоих ноги каждый. Клиент слабо слушает, что ему говорит продавец, и больше косится на тебя, уходя в итоге без покупок.
- Вот козел... Есть будешь? - Ты только киваешь - Присмотри...
Он уходит, а ты в панике глядишь на лоток с горой книг, и на десятки влекущихся мимо людей. Словно специально сначала один, потом другой останавливаются перед лотком, образуя небольшую толпу. Кто-то тянет одну книгу, кто-то другую....
- Сколько стоит?
Ты мотаешь головой, оглядываешься словно ища поддержки. Не обнаружив рядом никого, пожимаешь плечами и...
- А что интересует вас?! - Он вырывается из-за их спин, мгновенно разрежая толпу. - Лови! Тебе на колени летит бумажный пакет, и четыре алюминиевых банки.
Ты аккуратно держишь пакет чувствуя как из него источается прекрасный запах еды. Пакет теплый, и немного влажный. Клиенты постепенно расходятся наделенные чтивом и одаренные пакетиками.
- Ты чего не ешь? - удивленно спрашивает он, отбирая сокровище и извлекая из него длинный горячий хотдог. Ты только пожимаешь плечами, и глупо, радостно улыбаешься. С неспешностью человека практикующего это давно, он открывает две банки. Ты заранее знаешь что он скажет.
- На книги не ставить.
Он садится рядом, и с аппетитом ест, почти демонстративно игнорируя покупателей.
Ты поглощаешь свою часть еды едва ли быстрее, прихлебывая из банки, ты чувствуешь как сладкий напиток неожиданно бодрит а глоток, проходящий по горлу словно встряхивает тебя, заставляя видеть мир ярче и свежее. Ты делаешь еще один, но такое ощущение больше не повторяется. Ты понимаешь, что напиток тебе подсунули алкогольный, но это совершенно тебя не беспокоит. Потому что тебе тепло, и хорошо.
- Да!!! С твоим барахлом, надо разобраться... - Как ни странно он ухитрился закончить с едой раньше. Скомкав, и бросив бумажку, в которой держал хотдог, он вешает твою куртку, на видавшую виды пластмассовую вешалку.
- Сейчас... - он исчезает с твоим имуществом, не забыв прихватить ботинки.
Тебе все равно, в голове плывет туман, и ты обнаруживаешь, что банка тобой выпита почти до дна.
- Привет! Где он?!
Человек выглядит огромным. Его запястья едва ли тоньше твоего бедра. Короткая стрижка, приплюснутый нос и смешно торчащие ужи. Говорит он басом, а в ладонях держит большой пакет, выглядящий в его руках едва ли не кульком.
- Сейчас придет. - выдавливаешь ты из себя.
- Этт хорошо! - гость широко улыбается, обнажая редкие желтоватые и очень острые зубки. Когда он ставит на коробки пакет, до твоих ушей доносится многозначительный звон. Ты еще не успела привыкнуть к новому, непонятному, а потому и тревожащему соседству, а вокруг тебя появляются новые и новые люди. В иной ситуации ты бы постаралась сбежать, но куда уйдешь в таком одеянии?
- Так братва, а ну разошлись... - по тому как решительно он это говорит, и потому как гости быстро выходят, освобождая пространство ты понимаешь что они здесь бывают довольно часто и правила игры соблюдают неукоснительно.
- Мы сумочку оставим?
- Тока не надолго, максимум до восьми...
Ты провожаешь взглядом мощные спины. Они еще долго выделяются в густеющем потоке людей. Опустив взгляд, ты наталкиваешься на новую, уже открытую банку. В голове легко и свободно, ты механически берешь ее в руки. и делаешь несколько больших глотков запрокинув голову. Ты не видишь. как он смотрит на твою шею, на пульсирующую на горле жилку, на возвратно-поступательную жизнь кадыка. Ты вновь возвращаешь голову в исходное положение, и едва не падаешь с коробок. Они словно обрели некую воздушность, мир стал инертен, время замедлилось. Он успевает тебя подхватить, и усадить обратно.
- Набралась? С двух банок?! - внутри тебя рождается смех. Ты сжимаешь его запястье, и тебе все равно, что он о тебе думает. Или нет? Ты смеешься...
Из толпы выныривает и подплывает к лотку долговязый, рыжеусый мужик. Один из той компании, что буквально только что их покинула.
-Пакет? - рыжеусый отказывается, потом с сомнением смотрит на лежащий рядом с тобой сверток.
- А ладно... Я потусуюсь с вами? Пока ребята отбомбят... - он разворачивается и не дождавшись ответа ныряет обратно в толпу.
- Кто это? - Ты снова припадаешь к банке.
- Контра... - отвечает хозяин отпивая из своей. - Контролеры, сейчас на закуску денег на бомбят и вернуться.
- Бррр!!! - Ты не любишь контролеров.
Возвращается рыжеусый. Он оживлен и суетливо вертит в руках пластиковые стаканчики. Руки дрожат. Хозяин пропускает его до вожделенной сумки. Рыжеусый долго возится, достает бутылку водки. Кепка сползает на взмокающий лоб, он не выдерживает и нервно сбрасывает ее рядом с сумкой, оказываясь блондином, с редкими, липнущими к голове волосами. Движения его суетливы, лиловатые губы все время шевелятся. Ты сидишь рядом и слышишь отдельные слова:
- Сейчас... сейчас родная... Ферейнушка... родимая...
Он разговаривает с бутылкой как с малым ребенком. Царапая выпуклыми, с черной каймой ногтями, он пытается рассоединить стаканчики. Ничего не выходит, и он обращается к тебе за помощью не переставая гундосить.
- Помоги девочка... Вот спасибо, дочка. Доча! У меня такая же, вот как ты ма-а-аленькая...
Ты легко расцепляешь их. Он ставит один, затем судорожно сцепив пальцы сворачивает пробку на бутылке. Его уже бъет крупной дрожью, а тебя, глядя на это, разбирает смех. Ты отправляешь в рот последнее, что есть в твоей банке. Рыжеусый косит на тебя глазом, и судорожно сглотнув одевает на горло бутылки стакан, потом перевернув всю конструкцию наполняет его до половины. Его движения несмотря на бешенную амплитуду, точны настолько что не пропадает ни одной капли. Удерживая бутылку в одной руке, он другую, с зажатым в ней стаканом подносит ко рту. Рука пляшет, но он тянет гусиную шею, стараясь уловить край стакана губами. Когда ему это удается, следует мгновенный рывок. Голова запрокидывается, и большой кадык судорожно дрогнув, дважды пробегает дистанцию шеи.
- Хорошо. - Прикрыв глаза, он минуты прислушивается, как стихает дрожь и тряска. Наконец глаза открываются. - Будешь?
Хозяин отказывается, ты то же, но не потому что не хочется, а потому что от водки тебя тошнит, и ты это помнишь. Усатый наливает себе еще, уже без тряски, абсолютно твердыми руками, дозируя каждую порцию, он пьет по полстакана каждые десять минут. В перерывах он курит вонючие сигареты. Ты замечаешь, что рыжеватость его усов имеет туже природу, что и цвет пальцев на правой руке. Они желты от никотина. Речь рыжеусого блондина все больше и больше напоминает неиссякаемый поток. Он говорит, делая перерывы только на очередную дозу. Большая часть слов эпитеты касательно его дочери. Он рассказывает тебе о своих чувствах к ней, какая она, с каждым стаканом слова звучат более шипяще. Он почти кричит, но шепотом, при этом, стараясь наклониться к самому твоему уху. Ты ловишь его взгляды и сильней закутываешься в телогрейку, несмотря на то, что тебе тепло, и даже жарко.
Когда бутылка подходит к концу рыжеусый теряет говорливость и только бубнит себе что-то под нос, прижимая подбородок к груди. Ты облегченно расслабляешься. И тянешь руку за третьей банкой. Хозяин усмехается и безропотно отдает тебе последнюю. Его взгляд такой же, как у всех, но он молод, и хорошо к тебе относится. Ты показываешь ему язык, и жалеешь, что не почистила с утра зубы.
Окружающая действительность уплывает на некоторое время, и ты пребываешь в длительной, безмятежной прострации. Реальность возвращается к тебе в виде шумной веселой компании. Гуляет контра. Большие, веселые люди, разогретые алкоголем, громко разговаривают, размахивая руками и толкаясь. Курят. Пластиковые стаканчики за ненадобностью брошены в угол. Ты чувствуешь на своих плечах руку. Рыжеусый, уткнувшись подбородком тебе в ключицу, что то бубнит о дочери. Его усы щекочут тебе шею, а рука гладит колено и нижнюю часть бедра. Хозяин лотка, мало обращая внимания на компанию, методично укладывает книги по коробкам. Ты распрямляешь затекшие ноги и спрыгиваешь на гранитный пол. В голове шумит и реальность, качнувшись, скользит, куда то в сторону. Ты судорожно цепляешься за первого попавшегося под руку. Это рыжеусый, но к несчастью он не более устойчив, чем ты. Вы падаете, но он падает первым и громко бъется головой об пол.
-Бля... - цепляясь за коробки ты встаешь, чувствуя себя уже несколько более устойчивой. Рыжеусый медленно, опираясь на широкие в венозной сетке ладони садится. С его лица капает кровь. Он проводит грязными пальцами по лбу, отчего на них остаются густые мазки и тихо повторяет - Бля...
Компания сначала ржет, потом старается поднять товарища. Тот цепляется за них испачканными кровью пальцами, и они бросают его с возмущенными воплями и матом. Рыжеусый опять садится. Кровь течет обильно, постепенно густеет и повисает на лице темносвекольного цвета соплями, аккурат под рассеченной бровью.
- Вы бы отнесли его... - задумчиво говорит Хозяин. - А то менты повяжут...
Компания быстро совещается и подхватив Рыжеусого гуртом двигает к выходу. Ты стоишь, держась за коробки, и смотришь, как ровно и старательно хозяин укладывает в них книги. Тебя подташнивает.
- Ко мне поедешь? - между прочим, бросает тот.
Ты молчишь, сдерживая тошноту. Тебя разрывают противоположные переживания. Ты жаждешь заботы, уюта, простой, в чем-то заурядной ласки, и в то же время внутри растет неприятие, отторжение всего того, чем придется за это расплачиваться. Ты так ничего и не решила, когда двое крепких ребят появившихся в опустевшем переходе, о чем то, быстро переговорив с лотошником, стали хватать коробки с упакованными книгами и выносить на улицу. Ты еще успеваешь сесть на последнюю и одеть почти высохшие носки и все еще мокрые ботинки. Куртка высохла, но ты с сожалением расстаешься с телогрейкой. На воздухе тебе становится лучше. Солнце, набухнув и покраснев, уже скатывается за горизонт. Ты снова идешь вдоль улицы. Чуть сбоку и на шаг впереди идет лотошник. Он не в предмет обыкновению разговорчив, даже весел. Часто шутит, и сам же громко смеется своим шуткам. Тебе все равно, ты снова идешь за солнцем...
Трамвай не по вечернему пуст. С твоего места видно как водитель бросив рычаги управления, быстро и ловко закатывает сигаретку специальной машинкой. У водителя короткие толстые пальцы. Он проделывает все манипуляции, даже не отрывая взгляда от дороги. Прикурив, с наслаждением затягивается. Вагон дребезжит и лязгает на ухабах, но поглощает дорогу довольно резво. Темнеет. Лотошник сует тебе в руки очередную банку. Ты наконец смотришь что это за напиток. Водка-лимон. Значит, опять будет тошнить...
Дом добротен и основателен. Двор лесист, настоящая находка для пьяниц и молодежи. Серые сумерки в подворотне кажутся гуще, и холоднее. Ты останавливаешься перед темной аркой как перед адскими воротами.
- Долго еще? - тебе уже никуда не хочется идти.
- Уже пришли. - Он обнимает тебя за плечи и увлекает в сумрак. Колодец на два подъезда. Толстые деревянные двери с забранными фанерой окнами. Во дворе два вонючих мусорных контейнера. На одном из них сидит жутко драная, со светящимися красным, глазами кошка. Она громко орет, приветствуя вас, и спрыгнув на землю, исчезает. Все-таки кот. Новый мяв звучит под аркой невероятно сочно, и зазывающе. Дворик освещается только светом из квартирных окон. Зассаный подъезд как две капли напоминает твой собственный. Под ногой жалобно звякает пустая бутылка. Звук бьющегося стекла невероятно густой и объемный. По подъезду плывет специфический запах. Лифта нет. На площадке между вторым и третьим этажом кампания человек пять. Они разговаривают хриплыми, одинаковыми голосами. На вас обращают внимание не больше чем на пролетевших комаров. Окно на лестничной клетке представляет собой провал в стене с широким подоконником, но лишенный рамы. В провале два слившихся силуэта, слышно только сосредоточенное сопение и матово поблескиваю белым пятном ягодицы стоящего. По верх плеча, стиснутый в кулаке пакет, периодически раздувающийся с однообразным хлюпом. На сером фоне лица единственный привлекающий внимание объект, - раздутые, кажущиеся почти черными губы. Сильно пахнет клеем. Пошарпанная дверь, возле которой обнаруживается электрическая лампочка армированная паутиной и пылью настолько что свет почти не покидает внутренностей плафона. Коридор приветствует скрипом паркета и гулкостью пустого пространства.
- Проходи вперед. - Хозяин берется сам закрывать дверь. Ты делаешь два шага в темноте, и больно стукаешься о край шкафа. Звук удара сливается для тебя с ярким фейерверком. - Осторожно там шкаф...
Вспыхивает свет. Под высоким потолком на длинном проводе висит лампочка. Она обернута пожелтевшей газетой, призванной заменить абажур. В доме запустение, шкаф об который ты набила шишку, это мореные под вишню руины, едва удерживающиеся под собственным весом. Он заставляет тебя снять куртку и вешает ее за скрипящие дверцы.
- Ты тут живешь? - Место куда ты шла никак не должно было напоминать тебе собственный дом, но тем не менее это так и было.
- Снимаю...
Он ведет тебя в маленькую квадратную комнату. Скрипучая софа, тумбочка со старым "Темпом" и ободранный круглый стол, застеленный газетами. На столе зачерствелый кусок хлеба, пепельница с окурками, и недопитый стакан с бледным чаем. Отставив пепельницу, он выкладывает из принесенной с собой сумки бутылку водки, пакет с зеленью, основательный кусок карбоната и батон хлеба. Ты садишься на колченогий стул случившийся рядом.
- Организуй, ладно? Посуда на кухне....
Он уходит, а ты некоторое время сидишь и чего-то ждешь. За окном темно. Свет от пыльного бра на стене тусклый и желтый. До тебя доносятся звуки льющейся воды. За окном, перекрывая все, грядет мяв. Ты встаешь и идешь на кухню. Кухня абсолютно пуста, если не считать покосившегося, окрашенного голубой масляной краской заодно со стенами буфета, замызганной обгорелой плиты, и треснувшего фаянсового рукомойника. В рукомойнике несколько мятых алюминиевых мисок, кастрюлька с облупившейся эмалью и треснувшая фарфоровая тарелка. Ты моешь руки, а заодно и посуду. Вода, льющаяся из крана, то становится холодной, то обжигает. Обнаружив на самом дне умывальника нож, а в крашенном буфете растрескавшуюся доску ты тащишь это в комнату. Резать карбонат ты совершенно не умеешь. Тебе кажется, что такое хорошее мясо должно существовать в виде толстых сочных кусков. Ты режешь хлеб, делаешь бутерброды и бежишь на кухню за солью. Пока обнаруживается солонка, в коридоре раздаются шаги, и хлопает дверь.
Ты возвращаешься в комнату. Ставишь на стол солонку и садишься. Он отходит от окна, в которое выплеснул остатки чая. Водка вливается в стакан ровно по коричневую полоску канта. Он молча двигает блюдо с бутербродами в твою сторону, потом решительным жестом, не садясь, высаживает содержимое стакана и закусывает пучком зелени, предварительно обмакнув ее в соль.
- Надоело все... - Он снова наполняет стакан. Сквозь ворот бледно-розового, заношенного халата отчетливо видна надпись на майке: "Keinen Gott gibt es" Надпись самодельная и уже наполовину стершаяся. Ты все равно не знаешь что это значит.
- В душ пойдешь? - это не вопрос, а почти приказ - Полотенце там... Синий... увидишь.
Выходя из комнаты, ты слышишь, как в стакан льется водка...
Ванная комната, затхлое, видавшее виды помещение, с покоробленным потолком и неловко замазанными цементом щелями. Большое зеркало с рыжими пятнами ржавчины отражает твою тщедушную фигуру, в каком то мутном мареве. Защелка на двери вырвана с мясом. Ты включаешь воду. По привычке наблюдаешь, как медленно наполняется ванна, как почти белая от взвешенных пузырьков воздуха вода очищается и начинает поблескивать в свете лампы. Ванна большая, на вогнутом теле замысловатый узор пожелтевших трещин. Ты долго и основательно моешься, выливая на голову изрядные порции шампуня. Шампунь пенится и падает в воду большими мягкими кусками. Потом ты вытираешься, большим синим полотенцем. Он сухой и по началу очень жесткий, отчего твоя обычно бледная кожа розовеет. Потом ты некоторое время растерянно соображаешь что тебе одеть. Сейчас, когда ты чувствуешь себя не в пример чистой, мятый ситец платья кажется тебе неким надругательством над телом. По привычке стираешь трусы, стираешь туалетным, одуряюще пахнущим мылом, потом отжимаешь и вешаешь на облупленную трубу возле умывальника, между одеревеневшими, но чистыми носками. Платье с трудом одевается на чуть влажную кожу. Кажется тесным, в сущности, так оно и есть, и слишком коротким. Ты возвращаешься в комнату...
Он сидит в середине кровати почти в позе лотоса, между ступней у него зажата ополовиненая бутылка. В правой руке его стакан, в левой книга. Он читает, и плечи его содрогаются. Когда ты входишь, он на минуту отрывает взгляд от страниц и смотрит тебе в глаза. Ты видишь, как он смеется, а на щеках две блестящих дорожки. Белки глаз отсвечивают красным.
- Садись! - ты подчиняешься.
Он перелистывает несколько страниц и вдруг начинает читать вслух. Поначалу его голос кажется тебе чуждым, неким синтетическим механизмом. Лишним и ненужным. Ты растерянно прислушиваешься к звучащим словам не в состоянии определить ни своей роли в происходящем ни отношения к нему. Постепенно однако, смысл слов начинает не просто доходить до твоего сознания, но и увязываться в некую картину и событийность. Голос обретает силу и становится пластичным и органичным дополнением окружающей реальности. И эта реальность, обычно закостеневшая и царапающая как битое стекло, становится неожиданно мягкой и податливой.
***
За окном плавится ночь. Окружающее постепенно твердеет. Ты чувствуешь, как мир становится привычно жестким, отстраненным. Ты встаешь, чтобы размять затекшие ноги, с недоумением смотришь на часы, и подходишь к окну. В пыльном стекле ты видишь неясный силуэт собственного отражения, убогую обстановку, распластанное на кровати тело. Ты прижимаешься лицом к холодному стеклу, и только тогда можешь разглядеть костистые силуэты деревьев, закрывающие своими телами дорогу. Где-то внизу, вход в арку, из окна виден только заваленный мусором козырек, и торчащие прутики. Тебе требуется довольно много времени, чтобы понять, эти чахлые прутья, потомки кленов и берез. Проросшие там, где им казалось не светило никакого будущего. Смертники...
Тебе грустно и тоскливо, холодно и хочется почистить зубы. Ты поворачиваешься и смотришь вокруг. Действительность столь же туманна и невзрачна, как отражение в пыльном стекле. На полу лежит растрепанная книга. Ты присев на корточки бережно поднимаешь ее и кладешь на кровать рядом со спящим.
Потом ты собираешь свои вещи и одеваешься. Шкаф в коридоре прощально скрипит, возвращая тебе одежду. Долго мучаешься с дверью. Наконец, она выпускает тебя. Темнота за дверью столь же привычна, как и перед ней. Только ветер, резким сильным порывом бъет тебя в спину, ерошит волосы. Звук захлопнувшейся двери перекатывается по лестничным пролетам, словно разыскивая, что-то потерявшееся между этажами. Дождавшись, когда глаза немного привыкнут, ты шагаешь на лестницу. Истершиеся края ступенек делают спуск в такой темноте опасным, ботинки норовят соскользнуть, к тому же они так и не успели высохнуть. Ты огибаешь скорчившееся на ступеньках тело. Уперев лицо в колени, человек спит, привалившись к изодранной, исцарапанной заживо стене. У него короткая стрижка, и большие оттопыренные уши. Больше тебе ничего не видно, потому что свет, проникающий в провал в стене, бывший некогда окном рассеивается в плотном мраке подъезда.
Входная дверь открыта, ты старательно обходишь осколки разбитой накануне бутылки. Утро встречает тебя серым бодрящим холодком, и узором льда на приподъездных лужах. Ты проходишь арку, а потом останавливаешься и долго пытаешься разглядеть на сером фоне стены тонкие чахлые прутики. Наконец тебе, что-то удается увидеть, среди кучи мусора наваленной на козырек. Тогда ты отворачиваешься и идешь к улице, идешь по затвердевшей, покрытой инеем земле касаясь ладонью крепких морщинистых стволов. Тем, на козырьке никогда не вырасти, не разбросать в полную силу крону, они так и останутся жалкой порослью на недолгое время, пока кто-либо не вырвет их, или пока прогнивший козырек не обрушится пот тяжестью мусора. Ты идешь, загребая ногами прошлогоднюю листву, местами примерзшую к грунту. Нерадивые дворники еще не успели смести ее в кучи и сжечь. Прямо под ноги едва не задев лица, падает лист. Ты смотришь вверх. На голых ветках, уже готовых к тому, чтобы породить новую зелень ни единого листочка. Только гроздья "кленовых перьев". Откуда он взялся. Почему-то тебе очень хочется это понять. Единственный лист, переживший зиму? Ты берешься за ствол обеими руками и изо всех сил трясешь. Не самое крепкое дерево шатается даже от столь жалких усилий. Навстречу тебе и земле, с его веток срываются десятки крошечных вертолетиков. Ты ловишь их, но они ловко избегают контакта с твоей ладонью. Они стремятся вниз. К земле. Не родившиеся дети. И участь еще печальней, чем судьба тех жалких ростков на козырьке арки.
Ты отворачиваешься и уходишь. Улица встречает тебя заиндевелым лязгом пустого трамвая, и одиночеством редких собачников. Ты выходишь на тротуар и идешь громко шмурыгая подошвами по асфальту. Звук громкий, он остается с тобой рядом, побеждая даже затихающий вдали трамвайный лязг. Сереющее небо обретает законченность, водяные знаки облаков наливаются розовым. Они становятся объемней, и выразительней. Полотно дороги словно соревнуясь с ними. также стремится к красному. На нем словно мурашки выступают мириады крохотных гранитных камушков. Их блестящие спинки в перспективе сливаются в единое, бесконечное, сверкающее полотно, упирающееся в восходящий тебе на встречу диск солнца.